оваться. Эту последнюю новость Володы"вский выслушал с особым вниманием. - А что вы скажете, - обратился он затем к вызванным на совет товарищам, - если мы пойдем не под Быхов, к витебскому воеводе, а на Подляшье, к хоругвям, которые объявили конфедерацию? - На языке у меня были эти слова! - воскликнул Заглоба. - К родной стороне будем поближе, а дома и стены помогают. - Беглецы слыхали, - сказал Ян Скшетуский, - будто милостивый наш король повелел некоторым хоругвям воротиться с Украины и дать отпор шведам на Висле. Коли это правда, так чем мыкаться здесь, лучше нам пойти к старым друзьям. - А не знаете, кто должен принять начальство над этими хоругвями? - Говорят будто коронный обозный, - ответил Володы"вский, - но это все одни догадки, толком никто не знает, верные вести сюда еще не могли дойти. - Коли так, - сказал Заглоба, - мой совет пробираться на Подляшье. Там мы можем увлечь за собой мятежные хоругви Радзивилла и привести их к милостивому нашему королю, а уж за это мы наверняка не останемся без награды. - Что ж, быть по-вашему! - сказали Оскерко и Станкевич. - Нелегкое это дело - пробираться на Подляшье, - говорил маленький рыцарь, - надо у гетмана сквозь пальцы проскочить, однако попытаемся. Кабы нам посчастливилось схватить по дороге Кмицица, я бы ему на ухо два слова шепнул, от которых он позеленел бы со злости. - И поделом, - сказал Мирский. - Не удивительно, когда сторону Радзивилла держат старые солдаты, которые весь свой век у него прослужили; но этот смутьян служит из одной корысти, в измене он находит наслажденье. - Стало быть, на Подляшье? - спросил Оскерко. - На Подляшье! На Подляшье! - крикнули все хором. Но трудное это было дело, как и говорил Володы"вский, ибо на Подляшье нельзя было пробраться, обойдя стороною Кейданы, где метался в своем логове лев. Дороги и лесные тропы, городки и селенья были в руках Радзивилла; чуть подальше Кейдан стоял Кмициц с конницей, пехотой и пушками. Гетман уже знал о бегстве полковников, о мятеже в хоругви Володы"вского и клеванском бое; когда ему донесли об этом бое, князя обуял такой гнев, что опасались за его жизнь, страшный приступ астмы на время пресек его дыхание. Как же было гетману не разгневаться и не прийти в отчаяние, когда шведы за бой в Клеванах обрушили на него целую бурю. Сразу же после боя там и тут стали пропадать небольшие шведские отряды. Истребляли их на свой страх крестьяне и отдельные шляхтичи; но шведы во всем винили Радзивилла, особенно после того, как офицер и солдаты, которые после клеванского боя были отосланы в Биржи, объявили коменданту, что на них, по приказу самого гетмана, напала его хоругвь. Через неделю князь получил письмо от биржанского коменданта, а через десять дней от самого Понтуса де ла Гарди, предводителя всех шведских войск. "Либо нет у вас, ваша светлость, ни власти, ни сил, - писал последний, - а тогда как могли вы заключать договор от имени всей страны! - либо вы питаете коварный умысел привести к гибели войско его королевского величества! Коли так, грозит вам немилость его королевского величества, и в скором времени постигнет вас кара, буде не окажете вы раскаяния и покорности и верною службой не искупите свою вину..." Радзивилл тотчас послал гонцов с объяснениями; но жгучая игла вонзилась в его кичливую душу и язвила ее все сильней и сильней. Он, чье слово недавно потрясало самые основания всего этого края, большего, чем вся Швеция, он, за половину владений которого можно было бы купить всех шведских правителей, он, оказавший сопротивление самому королю, думавший стать равным монархом, победами снискавший себе славу во всем мире и как солнцем осиянный собственною гордыней, должен был теперь слушать угрозы какого-то шведского генерала, должен был слушать уроки покорства и верности. Правда, этот генерал был шурином короля, но кем был сам король, как не похитителем трона, принадлежащего по закону и крови Яну Казимиру? Гнев гетмана обратился прежде всего на тех, кто явился причиной его унижения, и князь поклялся раздавить Володы"вского, полковников, которые были с ним, и всю лауданскую хоругвь. С этой целью он двинулся против них, и как охотники окружают тенетами лес, чтобы выловить волчий выводок, так и он окружил их и начал преследовать без отдыха. Тут до него дошла весть о том, что Кмициц разбил хоругвь Невяровского, рассеял или порубил хорунжих, а солдат влил в собственную хоругвь, и князь приказал Кмицицу прислать к нему часть людей, чтобы с большей уверенностью нанести удар. "Люди, - писал Кмицицу гетман, - жизнь коих ты защищал столь спорно, особенно Володы"вского с этим другим бродягой, по дороге в Биржи бежали. Мы с умыслом послали с ними самого глупого офицера, дабы не могли они переманить его, но и тот либо изменил, либо был ими обманут. Ныне у Володы"вского вся лауданская хоругвь, и беглецы множат ее силы. Под Клеванами они изрубили сто двадцать человек шведов, объявив, что учинили сие по нашему приказу, отчего между нами и Понтусом возникло большое недоверие. Все дело может быть испорчено сими изменниками, коим, не будь твоего покровительства, мы, видит бог, повелели бы срубить головы. Так приходится нам расплачиваться за нашу снисходительность, хотя уповаем на бога, что скоро месть их настигнет. Дошли до нас вести, что в Биллевичах, у мечника россиенского, шляхта собирается и козни противу нас строит, - надобно пресечь сие. Всю конницу нам отошлешь, а пехоту отправишь в Кейданы стеречь замок и город, ибо от сих изменников всего можно ждать. Сам с отрядом в несколько десятков сабель отправляйся в Биллевичи и привези в Кейданы мечника с его родичкой. Ныне сие важно не только для тебя, но и для нас, ибо тот, кто имеет мечника в руках, имеет в руках всю лауданскую округу, где шляхта под предводительством Володы"вского поднимается против нас. Гарасимовича мы услали в Заблудов с указаниями, что предпринять там противу конфедератов. Твой двоюродный брат Якуб снискал себе у них большой почет, напиши ему, ежели думаешь, что письмо поможет тебе привести его к повиновению. Поручая тебя опеке господа бога, пребываем благосклонные к тебе". Когда Кмициц прочитал это письмо, он в душе обрадовался, что полковникам удалось ускользнуть из рук шведов, и про себя пожелал им ускользнуть и из рук Радзивилла; однако все приказы князя он исполнил: отослал конницу, укрепил пехотой Кейданы и даже начал рыть шанцы вокруг замка и города, пообещав себе в душе сразу же после окончания этих работ отправиться в Биллевичи за мечником и панной Александрой. "К силе я не прибегну, разве только в крайности, - говорил он себе, - и ни в коем случае не стану покушаться на Оленьку. Да и не моя это воля, а княжеский приказ! Не примет она меня ласково, знаю я это; но бог даст, убедится она со временем, что намерения мои чисты, ибо не против отчизны служу я Радзивиллу, но для ее блага". Размышляя так, он усердно работал над укреплением Кейдан, где в будущем должна была найти приют его Оленька. Володы"вский тем временем уходил от гетмана, а гетман упорно его преследовал. Стало теперь пану Михалу совсем тесно, так как от Бирж двинулись на юг крупные шведские отряды, восток Литвы был занят царскими полчищами, а на дороге в Кейданы подстерегал его гетман. Заглоба был очень этим удручен и все чаще обращался к Володы"вскому с вопросом: - Пан Михал, скажи ты мне, ради Христа, пробьемся мы или не пробьемся? - О том, чтобы пробиться, и речи быть не может! - отвечал маленький рыцарь. - Ты знаешь, пан, я вовсе не трус и ударить могу на кого хочешь, хоть на самого дьявола. Но против гетмана я не устою, где мне с ним равняться! Сам же ты сказал, что мы окуни, а он щука. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы уйти, но коль скоро дело дойдет до битвы, говорю тебе прямо, он нас побьет. - А потом велит изрубить и отдать собакам. Ради бога! В любые руки, только не Радзивилла! А не лучше ли тогда повернуть к пану Сапеге? - Теперь уж поздно, путь отрезан гетманскими и шведскими войсками. - Нелегкая меня дернула подговорить Скшетуских ехать к Радзивиллу! - сокрушался Заглоба. Но пан Михал не терял надежды, особенно потому, что и шляхта и крестьяне предупреждали его о движении гетмана, ибо все сердца отвратились от Радзивилла. Пан Михал пускался на всякие военные хитрости, какие только знал, а знал он их очень и очень много, ибо чуть не с малых лет привык воевать с татарами и казаками. Когда-то в войске Иеремии он прославился походами против татарских орд, вылазками, внезапными наскоками, молниеносными маневрами, в которых он превосходил прочих офицеров. Теперь же, запертый между Упитой и Роговом, с одной стороны, и Невяжей, с другой, он петлял на пространстве в несколько миль, все время уклоняясь от боя и изматывая хоругви Радзивилла, и даже огрызался порою, как волк, преследуемый гончими, который не однажды проскочит между охотниками, а когда собаки станут наседать, обернется и сверкнет белыми клыками. Но когда подошла конница Кмицица, гетман закрыл самые тесные щели и сам поехал стеречь, чтобы сошлись два крыла невода. Это было на Невяже. Полки Мелешко и Ганхофа и две хоругви конницы, предводимые самим князем, образовали как бы лук, тетивой которого была река. Володы"вский со своим полком был внутри лука. Правда, перед ним была единственная переправа через болотистую реку; но на другом берегу, у этой переправы стояли два шотландских полка и две сотни казаков Радзивилла да шесть полевых пушек, нацеленных так, что под их огнем ни один человек не смог бы переправиться на другой берег. Тогда лук начал сжиматься. В середине его войско вел сам гетман. К счастью до Володы"вского, ночь и буря с проливным дождем приостановили движение войск, зато у его отрезанной хоругви не оставалось уже ничего, кроме небольшого, поросшего лозняком луга между полукольцом войск Радзивилла и рекой, которую на другом берегу охраняли шотландцы. На следующий день, едва утренняя заря осветила верхушки лоз, полки двинулись дальше, они шли, шли - дошли до самой реки и остановились в немом изумлении. Володы"вский сквозь землю провалился, - в лозняке не было ни живой души. Сам гетман остолбенел, а потом обрушился на офицеров, командовавших полками, которые стерегли переправу. Снова у князя был такой жестокий приступ астмы, что окружающие опасались за его жизнь. Но гнев победил даже астму. Двоих офицеров, которым было поручено стеречь переправу, князь приказал расстрелять; но Ганхоф все-таки упросил сперва проверить, каким же образом зверь ухитрился уйти из западни. Оказалось, Володы"вский, воспользовавшись темнотой и дождем, вывел всю хоругвь из лозняка к реке, и они пустились где вплавь, где вброд вниз по течению, проскочив мимо правого крыла войск Радзивилла, которое подходило к самому руслу реки. Несколько лошадей увязли в одном месте по самое брюхо в болоте, тут, очевидно, хоругвь и вышла на правый берег. Следы сразу показали, что хоругвь во весь опор понеслась по направлению к Кейданам. Гетман тотчас догадался, что Володы"вский стремится пробиться на Подляшье к Гороткевичу или Якубу Кмицицу. А не подожжет ли он мимоходом Кейданы, не попытается ли ограбить замок? Страшное опасение сжало сердце князя. Большая часть денег и драгоценностей была у него в Кейданах. Правда, Кмициц со своей пехотой должен был обеспечить охрану, но если он этого не сделал, неукрепленный замок мог легко стать добычей дерзкого полковника. Радзивилл нимало не сомневался, что у Володы"вского станет храбрости, чтобы напасть даже на кейданскую резиденцию. И времени для этого у него могло быть достаточно, так как ускользнул он в начале ночи и ушел от погони на добрых шесть часов ходу. Так или иначе, надо было скакать во весь дух на спасение Кейдан. Князь оставил пехоту и тронулся вперед со всей конницей. Прибыв в Кейданы, он не нашел Кмицица; но в замке было спокойно. Когда же князь увидел шанцы и стоявшие на насыпях полевые орудия, молодой усердный полковник еще более вырос в его глазах. В тот же день Радзивилл осмотрел с Ганхофом укрепления, а вечером сказал ему: - Он это сделал по собственному почину, без моего приказа, и так хорошо укрепил замок, что теперь здесь можно долго обороняться даже от пушек. Если он смолоду не свернет себе шею - далеко пойдет. Был еще один человек, при воспоминании о котором князь не мог не удивляться, но удивление в этом случае мешалось с яростью, ибо человеком этим был Михал Володы"вский. - Я бы скоро покончил с мятежом, - говорил он Ганхофу, - будь у меня двое таких офицеров. Кмициц, пожалуй, даже посмелее, но у него нет опыта, а тот воспитан в школе Иеремии за Днепром. - Ясновельможный князь, не прикажешь ли преследовать его? - спросил Ганхоф. Князь бросил на него взгляд и сказал многозначительно: - Тебя он побьет, а от меня убежит. - Но через минуту прибавил, нахмурясь: - Здесь теперь все спокойно, однако в скором времени нам надо будет двинуться на Подляшье, чтобы покончить с конфедератами. - Ясновельможный князь, - сказал Ганхоф, - стоит нам только уйти отсюда, как все возьмутся здесь за оружие и выступят против шведов. - Кто это все? - Шляхта и мужики. И на шведах дело не кончится, они возьмутся и за диссидентов, ибо всю вину за эту войну они приписывают нашим единоверцам, они считают, что это мы перешли на сторону врага и даже привели его сюда. - Я о брате Богуславе думаю. Не знаю, справится ли он там, на Подляшье, с конфедератами. - О Литве надо думать, о том, как удержать ее в повиновении нам и шведскому королю. Князь заходил по покою. - Вот если бы поймать как-нибудь Гороткевича и Якуба Кмицица! - говорил он. - Захватят они там мои имения, разорят, ограбят, не оставят камня на камне. - Может, с генералом Понтусом договориться, чтобы на то время, пока мы будем на Подляшье, он прислал сюда побольше войска? - С Понтусом... никогда! - вспыхнул Радзивилл. - Уж если говорить, так только с самим королем. Нет нужды мне вести переговоры со слугами, коль можно сделать это с господином. Вот если бы король повелел Понтусу прислать мне тысячи две конницы - это другое дело. Но Понтуса я об этом просить не стану. Надо кого-нибудь послать к королю, пора с ним самим начать переговоры. Худое лицо Ганхофа покрылось легким румянцем, глаза загорелись. - Будь на то твоя воля, ясновельможный князь... - Ты бы поехал, знаю; но доедешь ли, вот вопрос. Ты ведь немец, а иноземцу небезопасно углубляться в страну, охваченную волнением. Кто знает, где теперь король и где он будет через две недели или через месяц. Придется поколесить по всей Литве. Да и нельзя тебе ехать, туда надо послать своего, и из родовитых, дабы всемилостивейший король уверился, что не вся шляхта оставила меня. - Человек неопытный может все дело испортить, - робко заметил Ганхоф. - Все дело будет состоять в том, чтобы вручить мои письма и responsum* мне доставить, да растолковать, что не я велел бить шведов под Клеванами, - а это всякий сумеет сделать. _______________ * Ответ (лат.). Ганхоф молчал. Князь снова в тревоге заходил по покою, и на челе его читалась непрестанная душевная борьба. Ни минуты покоя не знал он с той поры, как заключил договор со шведами. Пожирала его гордыня, грызла совесть, удручало неожиданное сопротивление народа и войск; ужасало темное будущее, угроза разорения. Он метался, терзался, не спал по ночам, хирел. Глаза у него ввалились, он исхудал; румяное когда-то лицо его стало серым, и чуть не каждый час прибавлялось седины в усах и на голове. Словом, жил он в муках и сгибался под бременем забот. Ганхоф следил за гетманом глазами, а тот все ходил по покою; полковник еще надеялся, что он передумает и пошлет его. Но князь вдруг остановился и хлопнул себя ладонью по лбу: - Две хоругви конницы немедленно на конь! Я сам поведу. Ганхоф поглядел на него с удивлением. - Поход? - невольно спросил он. - Ступай! - сказал князь. - Дай бог, чтобы не оказалось слишком поздно. ГЛАВА XX Кончив рыть шанцы и охранив Кейданы от внезапного нападения, Кмициц не мог больше откладывать поездку в Биллевичи за россиенским мечником и Оленькой, тем более что от князя он получил прямой приказ привезти их в Кейданы. И все же пан Анджей тянул с отъездом, а когда отправился наконец в путь во главе полусотни драгун, такая тревога охватила его, будто шел он навстречу собственной гибели. Он чувствовал, что не ждет его там ласковый прием, и трепетал при одной мысли о том, что шляхтич может даже оказать вооруженное сопротивление, и тогда придется прибегнуть к силе. Он принял решение сперва упрашивать и уговаривать. А чтобы приезд его никак не был похож на вооруженное нападение, он оставил драгун в корчме, расположенной в полуверсте от деревни и в версте от усадьбы мечника, а сам с одним только вахмистром и стремянным, двинулся вперед, отдав приказ, чтобы карету, приготовленную на всякий случай, прислали немного погодя. Был послеполуденный час, и солнце уже сильно клонилось к закату; но день после ненастной ночи стоял прекрасный, и небо было чистое; лишь кое-где на западе кудрявились розовые облачка, медленно спускаясь за окоем, будто отара овец, уходящая с поля. Кмициц ехал через деревню с бьющимся сердцем и с тем беспокойством, с каким татарин въезжает впереди отряда в деревню, озираясь по сторонам, не спрятались ли где в засаде вооруженные люди. Но три всадника не привлекли ничьего внимания, одни только босые деревенские мальчишки улепетывали с дороги от лошадей, да крестьяне, завидев красивого офицера, снимали шапки и кланялись ему до земли. А он ехал вперед, пока, миновав деревню, не увидел усадьбу - старое гнездо Биллевичей, с обширными садами позади, которые тянулись далеко-далеко, до заливных лугов. Кмициц убавил тут ходу и стал разговаривать сам с собою; видно, ответы готовил на вопросы, а сам тем временем задумчивым взором окидывал поднимавшиеся перед ним строения. Это не был дворец магната; однако с первого же взгляда можно было догадаться, что живет здесь довольно богатый шляхтич. Сам дом, выходивший задом в сад, а лицом обращенный на дорогу, был огромный, но деревянный. Сосновые стены потемнели от старости, так что оконные стекла на их фоне казались совсем белыми. Над срубом громоздилась огромная кровля с четырьмя дымовыми трубами посредине и двумя голубятнями по краям. Целые тучи белых голубей кружили над кровлей, то взмывая с шумом вверх, то спускаясь, словно снежные хлопья, на черные гонты, то трепыхаясь вокруг столбов крыльца. Это крыльцо, украшенное щитом с гербами Биллевичей, нарушало соразмерность частей, так как расположилось оно не посредине, а сбоку. Видно, прежде дом был поменьше, потом сделали с одной стороны пристройку, но и пристройка с течением времени тоже потемнела и ничем уже не отличалась от основного строения. Два бесконечно длинных крыла, примыкавших к дому, тянулись по обе его стороны, образуя как бы два плеча подковы. В этих боковых крыльях были покои, которые во время больших съездов отводились для гостей, кухни, кладовые, каретные сараи, конюшни для лошадей, которых хозяева любили иметь под рукой, помещенья для служащих, челяди и надворных казаков. Посреди обширного двора росли старые липы с гнездами аистов на вершинах; внизу, между деревьев, сидел на привязи медведь. Два колодца с журавлями по бокам двора и распятие между двумя копьями у въезда дополняли картину этого обиталища богатого шляхетского рода. По правую сторону от дома поднимались среди густых лип соломенные кровли риг, коровников, овчарен и амбаров. Кмициц въехал в ворота с распахнутыми настежь обеими створами, словно руками шляхтича, готового заключить в объятия гостя. Тотчас легавые собаки, бродившие по двору, возвестили лаем о прибытии чужих, и из бокового крыла выбежало двое слуг, чтобы подержать лошадей. В ту же минуту в дверях дома показалась женская фигура, в которой Кмициц тотчас признал Оленьку. Сердце забилось у него еще сильнее; бросив слуге поводья, обнажив голову, он направился к крыльцу, держа в одной руке саблю, а в другой шапку. Прикрывая ладонью глаза от лучей заходящего солнца, Оленька постояла минуту, как чудное видение, и вдруг исчезла, словно потрясенная видом приближавшегося гостя. "Плохо дело! - подумал пан Анджей. - Прячется она от меня". Горько стало у него на душе, тем более что яркий солнечный закат, весь вид этой усадьбы и покой, разлитый кругом, за минуту до этого наполнили его сердце надеждой, хотя пан Анджей, быть может, и не отдавал себе в этом отчета. Мнилось ему, будто это он въезжает в усадьбу невесты, которая примет его с блистающим от счастья взором и краской смущения на ланитах. Чары развеялись. Едва только завидев его, она исчезла, точно злой дух явился перед ней, а вместо нее вышел навстречу мечник с лицом неспокойным и мрачным. Кмициц поклонился. - Давно уже хотел я, - начал он, - приехать к тебе с повинной головою, да время тревожное: как ни хотелось мне, не смог я сделать этого раньше. - Премного тебе, пан, благодарен, прошу в покои, - ответил мечник, поглаживая чуб, что он делал обычно в замешательстве или нерешимости. И дал гостю дорогу, пропуская его вперед. Кмициц чинился минуту, не хотел входить первым, оба они кланялись друг другу на пороге дома; наконец пан Анджей сделал шаг вперед, и оба они вошли в покой. Там сидели два шляхтича: один, мужчина в цвете сил, был пан Довгирд из Племборга, ближайший сосед Биллевичей, другой - пан Худзинский, арендатор из Эйраголы. Кмициц заметил, что оба они изменились в лице, едва услышав его имя, и оба взъерошились, как псы, завидевшие волка; он бросил на них вызывающий взгляд и решил делать вид, что не замечает их. Воцарилось тягостное молчание. Пан Анджей кусал усы, начиная терять терпение, гости исподлобья на него поглядывали, а мечник все гладил свой чуб. - Выпей, пан, с нами по чарочке убогого шляхетского меду, - сказал наконец он, показывая на сулейку и чары. - Прошу! Прошу! - Выпью с тобою, милостивый пан! - жестко ответил Кмициц. Довгирд и Худзинский засопели, сочтя это за выражение пренебрежения к своим особам; но в доме друга не пожелали сразу затевать ссору, да еще с забиякой, снискавшим страшную славу во всей Жмуди. Однако они были уязвлены этим пренебрежением. Тем временем мечник хлопнул в ладоши и, когда явился слуга, велел подать четвертую чару, затем наполнил ее, поднес к губам свою и сказал: - За твое здоровье! Рад видеть тебя в моем доме. - Я был бы очень рад, когда бы так оно было! - Гость - это гость... - нравоучительно промолвил мечник. Через минуту, почувствовав, видно, что как хозяин он должен поддержать разговор, спросил: - Что слышно в Кейданах? Как здоровье пана гетмана? - Плохо, пан мечник, - ответил Кмициц, - да и трудно ждать, чтобы было лучше в столь тревожное время. Много у князя забот и огорчений. - Надо думать! - уронил Худзинский. Кмициц минуту поглядел на него, затем снова обратился к мечнику и продолжал: - Князь, которому всемилостивейший король шведский посулил auxilia, хотел не мешкая двинуться на врага под Вильно и отомстить за еще не остывшее пепелище. Ты, верно, знаешь, груда развалин осталась нынче от Вильно. Семнадцать дней горел город. Рассказывают, одни только ямы подвалов чернеют, из которых все еще тянет гарью... - Беда! - сказал мечник. - Да, беда, и уж коли нельзя было отвратить ее, то надо покарать врагов и обратить в такое же пепелище их столицу. И час возмездия был бы уже близок, когда бы не смутьяны, которые, не веря самым достойным намерениям доблестного пана гетмана, окричали его изменником и вместо того, чтобы идти с ним на врага, оказывают ему вооруженное сопротивление. Не диво, что князь, коего бог предназначил для великих свершений, стал слаб здоровьем, - видит он, что злоба людская все новые чинит ему impedimenta*, из-за которых может погибнуть все предприятие. Лучшие друзья обманули князя, те, на кого он больше всего надеялся, покинули его или предались врагам. _______________ * Препятствия, помехи (лат.). - Сбылось над ним! - сурово произнес мечник. - Тяжело страждет от этого князь, - продолжал Кмициц. - Я сам слышал, как он говорил: "Знаю, что и достойные люди худо обо мне думают, но почему же не приедут они в Кейданы, почему не скажут открыто в глаза, что они имеют против меня, почему не хотят меня выслушать?" - Кого же это князь имеет ввиду? - спросил мечник. - В первую голову тебя, милостивый пан, ибо князь, особо тебя почитая, подозревает, однако, что и ты в стане его недругов... Мечник стал поспешно гладить свою чуприну; поняв наконец, что разговор принимает неожиданный оборот, он хлопнул в ладоши. В дверях показался слуга. - Ты что, не видишь, что темнеет? Света! - крикнул мечник. - Видит бог, - продолжал Кмициц, - сам я хотел приехать к тебе с повинной, но прибыл нынче по приказу князя, который и сам собрался бы в Биллевичи, да пора неподходящая... - Слишком много чести! - сказал мечник. - Не говори так, пан мечник, обыкновенное это дело, что соседи навещают друг друга, да нет у князя минуты свободной, вот он и сказал мне: "Прощенья попроси у Биллевича за то, что сам я не могу приехать, скажи, пусть приезжает ко мне со своей родичкой, да только немедля, потому не знаю я, где буду завтра или послезавтра". Вот и приехал я, пан, звать тебя в гости, очень рад, что вы с панной Александрой в добром здравии; я ее в дверях видел, когда приехал сюда, но только пропала она тотчас, как туман на лугу. - Да, - подтвердил мечник, - я сам ее послал посмотреть, кто приехал. - Жду ответа, пан мечник! - сказал Кмициц. В эту минуту слуга внес светильник и поставил его на стол, и при свечах стало видно, какое растерянное у мечника лицо. - Большая это честь для меня, - пробормотал он, - да... вот... сейчас не могу... Видишь, пан, гости у меня... Ты уж попроси у князя прощения... - Ну, гости не помеха, - сказал Кмициц, - они князю уступят. - У нас самих есть язык, сами можем за себя ответить! - вмешался в разговор Худзинский. - Не станем ждать, покуда за нас решат дело! - прибавил Довгирд из Племборга. - Вот видишь, пан мечник, - сказал Кмициц, делая вид, что принимает за чистую монету сердитые слова шляхтичей, - я знал, что они кавалеры политичные. А чтобы их не обидеть, прошу и их от имени князя в Кейданы. - Слишком много чести! - ответили оба шляхтича. - У нас дела. Кмициц бросил на них странный взгляд, а потом сказал холодно, точно обращаясь к кому-то постороннему: - Когда князь просит, отказываться нельзя! При этих словах шляхтичи вскочили со стульев. - Стало быть хочешь заставить? - спросил мечник. - Пан мечник, - с живостью ответил Кмициц, - гости поедут, хотят они этого или не хотят, потому что мне так заблагорассудилось; но с тобою я не хочу прибегать к силе и покорнейше прошу исполнить волю князя. Я на службе и получил приказ привезти тебя; но пока не потеряю всякую надежду уговорить тебя, буду просить сделать это по доброй воле! И клянусь тебе, волос у тебя там с головы не упадет. Князь желает поговорить с тобою и желает, чтобы в это смутное время, когда даже мужики собираются в шайки и грабят с оружием в руках, ты поселился в Кейданах. Вот и весь разговор! Будут тебя там принимать как гостя и друга, даю тебе слово кавалера! - Я протестую как шляхтич! - сказал мечник. - Закон мне защита! - И сабли! - крикнули Худзинский и Довгирд. Кмициц засмеялся, но тут же, нахмурясь, сказал, обращаясь к шляхтичам: - Спрячьте ваши сабли, не то велю обоих поставить у риги и - пулю в лоб! Шляхтичи струсили, переглянулись, посмотрели на Кмицица, а мечник крикнул: - Неслыханное насилие над шляхетской вольностью и привилеями! - Никакого насилия не будет, коли ты, пан, согласишься по доброй воле, - возразил Кмициц. - И вот тебе доказательство: я оставил в деревне драгун, сюда один приехал, чтобы позвать тебя как соседа к соседу. Не отказывайся же, время нынче такое, что трудно отказ принять во внимание. Сам князь попросит у тебя прощения, и будь уверен, примут тебя как соседа и друга. Ты и то пойми, когда бы дело обстояло иначе, пуля в лоб для меня была бы стократ легче, нежели ехать сюда за тобой. Покуда я жив, волос не упадет у Биллевичей с головы. Подумай, пан, кто я, вспомни пана Гераклиуша, его завещание, и сам рассуди, мог ли князь гетман выбрать меня, когда бы таил умысел против вас? - Так почему же он прибегает к насилию, почему я должен ехать по принуждению? Как могу я верить ему, коли вся Литва кричит о том, что в Кейданах стонут в неволе достойные граждане? Кмициц вздохнул с облегчением, по голосу и речам мечника он понял, что тот начинает колебаться. - Пан мечник! - сказал он, повеселев. - Между добрыми соседями принуждение часто берет initium*. Когда ты приказываешь снять у доброго гостя колеса с брички и запираешь кузов в амбаре, разве это не принуждение? Когда заставляешь дорогого гостя пить, хоть вино у него уже носом льется, разве это не принуждение? А ведь тут дело такое, что коли мне и связать тебя придется и везти в Кейданы связанного, с драгунами, так и то для твоей же пользы. Ты только подумай: взбунтовавшиеся солдаты бродят повсюду и творят беззакония, мужики собираются в шайки, приближаются шведские войска, а ты надеешься, что в этом пекле тебе удастся уберечься от беды, что не сегодня, так завтра, не те, так другие не учинят на тебя наезда, не ограбят, не сожгут, не посягнут на твое добро и на тебя самого? Что же, по-твоему, Биллевичи - крепость? Ты что, оборонишься тут? Чего тебе князь желает? Безопасности, ибо только в Кейданах ничто тебе не угрожает, а тут останется княжеский гарнизон, который как зеницу ока будет стеречь твое добро от солдат-своевольников, и коли у тебя хоть одни вилы пропадут, бери все мое добро, пользуйся. _______________ * Начало (лат.). Мечник заходил по комнате. - Могу ли я верить твоим словам? - Как Завише(*)! - ответил Кмициц. В эту минуту в комнату вошла панна Александра. Кмициц стремительно бросился к ней, но, вспомнив о том, что произошло в Кейданах, и увидев холодное ее лицо, замер на месте и только в молчании издали ей поклонился. Мечник остановился перед нею. - Придется нам ехать в Кейданы, - сказал он. - Это зачем? - спросила она. - Князь гетман просит... - Покорнейше просит! По-добрососедски! - перебил его Кмициц. - Да, покорнейше просит! - с горечью продолжал мечник. - Но коль не поедем по доброй воле, так этот кавалер имеет приказ окружить нас драгунами и взять силой. - Не приведи бог, чтоб до этого дошло дело! - воскликнул Кмициц. - Ну не говорила ли я тебе, дядя, - сказала мечнику панна Александра, - бежим отсюда подальше, не оставят нас тут в покое. Вот и сбылось! - Что делать? Что делать? Разве пойдешь против силы! - воскликнул мечник. - Да, - сказала панна Александра, - но в этот презренный дом мы не должны ехать по доброй воле. Пусть берут нас разбойники, вяжут и везут! Не мы одни будем терпеть преследования, не нас одних настигнет месть изменников; но пусть знают они, что для нас лучше смерть, нежели позор! - Она повернулась тут с выражением крайнего презрения к Кмицицу: - Вяжи нас, пан офицер или пан палач, и с драгунами вези, иначе мы не поедем! Кровь ударила в лицо Кмицицу, казалось, он вот-вот вспыхнет страшным гневом, однако он совладал с собою. - Ах, панна Александра! - воскликнул он сдавленным от волнения голосом. Ненавистен я тебе, коль скоро ты хочешь сделать из меня разбойника, изменника и насильника. Пусть бог рассудит, кто из нас прав: я ли, служа гетману, или ты, обращаясь со мной как с собакой. Бог дал тебе красоту, но сердце дал каменное и неукротимое. Ты сама рада помучиться, только бы кому-нибудь причинить еще горшие муки. Никакой меры не знаешь ты, панна Александра, клянусь богом, никакой меры не знаешь, а ни к чему это! - Правильно девка говорит! - воскликнул мечник, который сразу вдруг набрался храбрости. - Не поедем мы по доброй воле! Бери нас, пан, с драгунами! Но Кмициц и не смотрел на него, так возмущен он был, так глубоко уязвлен. - Любо тебе мучить людей, - продолжал он, обращаясь к Оленьке. - И изменником ты меня без суда окричала, не выслушав моих оправданий, не дав мне слова сказать в свою защиту. Что ж, будь по-твоему! Но в Кейданы ты поедешь... по доброй ли воле, против ли воли - все едино! Там обнаружатся мои намерения, там ты узнаешь, справедливо ли меня обидела, там совесть скажет тебе, кто из нас чьим был палачом! Иной мести я не хочу! Бог с тобою, но этой мести я жажду. И ничего больше я от тебя не хочу, потому что гнула ты лук, покуда не сломила его! Змея сидит под твоей красою, как под цветком! Бог с тобой! Бог с тобой! - Мы не поедем! - еще решительнее повторил мечник. - Ей-ей, не поедем! - крикнули пан Худзинский из Эйраголы и пан Довгирд из Племборга. Тут Кмициц повернулся к ним, он был уже страшно бледен, гнев душил его, и зубы щелкали, как в лихорадке. - Эй, вы! - проговорил он. - Эй, вы! Только попробуйте мне! Конский топот слышен, драгуны мои едут! Попробуй только пикни кто, что не поедет! И в самом деле за окном слышался топот многих всадников. Все увидели, что спасения нет, а Кмициц сказал: - Панна! Через пять минут ты будешь в коляске, не то дяденька получит пулю в лоб! - Видно, дикий гнев все больше овладевал им, потому что он крикнул вдруг так, что стекла задребезжали в окнах: - В дорогу! Но в то же мгновение тихо отворилась дверь из сеней, и чей-то чужой голос спросил: - А куда это, пан кавалер? Все окаменели от изумления, и все взоры обратились на дверь, в которой стоял маленький человечек в панцире и с саблей наголо. Кмициц попятился на шаг, точно увидел приведение. - Пан... Володы"вский - крикнул он. - К твоим услугам! - ответил маленький человечек. И шагнул на средину комнаты; за ним вошли толпой Мирский, Заглоба, оба Скшетуские, Станкевич, Оскерко и Рох Ковальский. - Ха-ха! - рассмеялся Заглоба. - Казак татарина поймал, ан, на аркан ему попал. - Кто бы вы ни были, рыцари, - обратился к вошедшим мечник россиенский, - спасите гражданина, которого, вопреки закону, рождению и званию, хотят арестовать и заключить в темницу. Спасите, братья, шляхетскую вольность! - Не бойся, пан! - ответил ему Володы"вский. - Драгуны этого кавалера уже связаны, и не тебе теперь нужно спасение, а ему. - А больше всего нужен ему ксендз! - прибавил Заглоба. - Пан кавалер, - обратился Володы"вский к Кмицицу. - Нет тебе со мною удачи, в другой уже раз стою я на твоей дороге. Не ждал ты меня? - Нет! - ответил Кмициц. - Я думал, ты в руках князя. - Ушел я из его рук... И ты знаешь, лежит мой путь туда, на Подляшье. Но довольно об этом. Когда ты первый раз похитил эту панну, я вызвал тебя драться на саблях, верно? - Да! - ответил Кмициц и невольно поднес к голове руку. - Теперь дело другое. Тогда ты был просто забияка, а такие среди шляхты часто встречаются; позорное это дело, но не последнее. Сегодня ты недостоин уже того, чтобы честный человек выходил с тобой на поединок. - Это почему же? - спросил Кмициц. И поднял гордую голову, и устремил на Володы"вского взор. - Потому что ты изменник и отступник, - ответил Володы"вский, - потому что ты, как палач, вырезал честных солдат, которые выступили на защиту отчизны, потому что по вашей вине несчастная страна стонет под новым игом! Короче говоря: выбирай смерть, ибо, видит бог, пришел твой смертный час. - По какому праву вы хотите судить меня и казнить? - спросил Кмициц. - Э, пан, - прервал его сурово Заглоба, - чем нас о праве спрашивать, читай лучше молитву. А коли есть у тебя что сказать в свою защиту, говори скорее, потому живой души не найдешь, которая бы за тебя заступилась. Слыхал я, заступилась однажды за тебя эта вот панна, умолила пана Володы"вского, чтобы отпустил тебя, но после того, что ты теперь совершил, верно, и она за тебя не заступится. Все взоры невольно обратились на панну Биллевич, лицо которой в эту минуту было как каменное. Она стояла неподвижно, потупя взор, холодная, спокойная, но не сделала ни шагу, не сказала ни слова. Тишину нарушил голос Кмицица: - Я у этой панны не прошу защиты! Панна Александра молчала. - Сюда! - крикнул Володы"вский, повернувшись к двери. Раздались тяжелые шаги, которым мрачно вторил звон шпор, и шесть человек солдат с Юзвой Бутрымом во главе вошли в покой. - Взять его! - скомандовал Володы"вский. - Вывести за деревню, и пулю в лоб! Тяжелая рука Бутрыма сжала ворот Кмицица, за нею две другие сделали то же. - Вели отпустить. Нечего тащить меня, как собаку! - сказал пан Анджей Володы"вскому. - Я сам пойду. Маленький рыцарь кивнул солдатам, те тотчас отпустили пана Анджея, но окружили его; он вышел спокойно, не говоря никому ни слова, шепча только про себя молитву. Панна Александра тоже вышла в противоположную дверь, ведущую в дальние покои. Она прошла один покой, другой, вытягивая перед собою в темноте руки; и вдруг голова у нее закружилась, дыхание стеснилось в груди, и она замертво повалилась на пол. А в первом покое некоторое время царило немое молчание; тишину прервал наконец мечник россиенский. - Ужели нет для него пощады? - спросил он. - Жаль мне его! - ответил Заглоба. - Решительно пошел он на смерть! - Он расстрелял человек двадцать хорунжих из моей хоругви, - вмешался Мирский, - кроме тех, которых уложил в бою. - И из моей! - прибавил Станкевич. - А людей Невяровского всех изрубил до последнего. - Наверно, Радзивилл ему приказал, - сказал Заглоба. - Вы навлечете на меня месть Радзивилла! - заметил мечник. - Тебе, пан, надо бежать. Мы едем на Подляшье, там против изменников поднялись хоругви, вот вы и собирайтесь сейчас с нами. Другого выхода нет. Вы можете укрыться в Беловежской пуще, где живет родич пана Скшетуского, королевский ловчий. Там вас никто не найдет. - Но пропадет мое добро. - Речь Посполитая все тебе воротит. - Пан Михал, - сказал вдруг Заглоба, - пойду-ка я взгляну, не было ли у этого несчастного каких-нибудь приказов гетмана. Помните, что я нашел у Роха Ковальского? - Скачи, пан, на коне. Время еще есть, а то потом бумаги будут в крови. Я нарочно велел вывести его за деревню, чтобы панна не испугалась треска мушкетов, - женщины народ нежный, пугливый. Заглоба вышел, и через минуту послышался топот коня, на котором он ускакал. - А что делает твоя родичка? - обратился к мечнику Володы"вский. - Молится, наверно, за душу, которая предстает судилищу Христову... - Вечная память ему! - сказал Ян Скшетуский. - Не служи он по доброй воле Радзивиллу, я бы первый за него заступился; мог же он хоть душу не продавать Радзивиллу, если уж не хотел встать на защиту отчизны. - Да! - произнес Володы"вский. - Виноват он и заслужил свою участь! - сказал Станислав Скшетуский. - Но лучше бы на его месте был Радзивилл или Опалинский! Ох, уж этот мне Опалинский! - Велика его вина, - вмешался в разговор Оскерко, - и лучшее тому доказательство, что даже у девушки, которая была его невестой, слова для него не нашлось. Видел я, как она терзалась, а ведь молчала, да и как же