ррикаде, вскрикивают: красное знамя взвивается над штаб-квартирой власти. -- Опоздали...-- бормочет Марта и прижимается лбом к стволу пушки. x x x -- Завтра будет ведро,-- заявил Желторотый, изучая с балкона Ратуши iмрижское небо. -- Ты это из-за знамени говоришь? -- Да нет. Я-то без заковык говорю. B коридорax, на лестницах приходится перешагивать через сморенных сном в разных позах федератов. Te, кто вдесь не в первый раз, в один голос твердят: -- Напоминает тридцать первое октября... -- H-да, но это тебе не тридцать первое! "Вожаки" сходились со всех четырех сторон Парижа, "великие люди" квартала, которые даже не знают друг друга, они наспех знакомятся, потом рассказывают, "как это все произошло" в их "краю". Например, некий гражданин по фамилии Аллеман* проснулся от кошмара: он увидел во сне, что Тьер режет патриотов. -- Вскакиваю с постели, открываю окно... на набережных полно солдат. Пантеон занят! Наспех одеваюсь, хватаю ружье, скатываюсь с четвертого этажа!.. Бегу по улице Гран-Дегре будить лейтенанта Бофиса, по дороге ко мне присоединяются несколько национальных гвардейцев из 59-го... Оттуда мчусь к Журду* на улицу Сен-Виктор. Он спит... Граждане, все на Сен-Maрсель! Пикеты гвардейцев с горечью обсуждали расстрел двух генералов. Кош не одобрял эту расправу. -- Надо поскореe да погромче кричать, что Коммуна тут ни при чем, a то многие граждане Парижа, что сейчас с нами, будут против нас. -- Генералы сами первые убийцы,-- отрезал Шиньон.-- Тома и Леконт были из самых худших, пусть катятся ко всем чертям! -- Оба тела были сплошь изрешечены пулями: чуть ли не дрались, чтобы в них стрельнуть. Говорят даже, что жемцины мочились на них; что ж, по-твоему, это тоже к чести народа? -- гнул свое прудонист. -- Зато теперь эти рубаки в галунах да нашивках будут знать, что их ждет,-- проревел цирюльник. Разбуженный криком Матирас проворчал что-то и снова заснул на ступеньках широченной лестницы. Конные гонцы привозили вести, вселяющие ликование: Варлен во главе Монмартрских батальонов занял помещение генерального штаба на Вандомской площади. Дюваль с национальными гвардейцами XIII округа расположился в полицейской префектуре. Тьер со своими министрами дал тягу. Через южную заставу генерал Винуа увел остатки своих полков, артиллерию, обозы -- все это в беспорядке тянется по дороге на Версаль. Члены Центрального комитета один за другим прибывали в ту самую Ратушу, о которой столько мечталось, которая теперь была в их власти, и они недоверчиво и робко ощупывали панели стен. Набат стих. Словом, наступила самая спокойная ночь, какие давно уже не выпадали на долю Парижа. ∙Марта сделала мне подарок, преподнесла револьвер последнего выпуска, системы "лефоше", с барабаном, заряжается сразу шестью пулями. Лучших не бывает. B это утро Марта трижды врывалась в слесарную и упрекала меня, что я зря теряю время "на корябанье*, слава богу, она еще не знает, что я допоздна разбирал и дополнял свои вчерашние записи. Весь день сияло солнце, настоящее республиканское. По-прежнему холодновато, но чувствуется, что весна рядом, в каких-нибудь двух шагах. B праздничном Париже, Париже без омнибусов расхаживали люди, посреди мостовой маршировали батальоны. Повсюду пели Maрсельезу, "Песнь отправления", и в эту самую минуту, .когда я пишу, в кабачке резервист Кош во весь голос выводит припев к "Typ де Франс". Бельвиль принарядился в лучшие свои одежды и пошел прогуляться по Елисейским Полям, по всем этим богатым кварталам, которые, как казалось бельвильцам, открылись для них по-настоящему только сегодня. Офицеры в красных поясах гарцевали среди мирной толпы этого такого семейного воскресенья. Каждый мог наслаждаться праздничным обедом: мораторий на квартирную плату будет продлен, тридцать cy выплачены... Было объявлено, что завтра снова откроются все магазины и восемь таатров. Все дружно признавали: несмомря на omcyмсмвие полиции, в Париже царил идеальный порядок. Этим воскресным утром Париж проснулся как в горячке. Расклейка новых прокламаций собирала повсюду веселые толпы. Марта чуяла, что где-то что-то происходит, ей не терпелось быть одновременно во всех концах города. A вот мне -- нет. И без того происходило слишком много всего, все шло слишком быстро. Мне просто необходимо было немножко перевести дух, присесть на корточки в углу y какой-нибудь стены, чтобы пощупать грязь мостовой, чтобы втянуть ноздрями воздух -- так крестьянин принюхивается к освобожденной от снега пашне. Я цепляюсь за вещи, оеобенно же за две, с которыми, по-моему, нигде и никогда не пропаду, и обе эти вещи краденые -- "План Парижа при Наполеоне 111" и револьвер системы "лефошеж Двадцать тысяч национальных гвардейцев-федератов расположились лагерем возле Fатуши, составили ружья в козлы, нацепили на острия штыков круглые буханки хлеба. Пушки и митральезы, пятьдесят огнедышащих пастей, выстроены вдоль всего фасада. Зоэ сшила себе широченные шаровары. Лармитон приделал лямки к бочонку, пожертвованному Пунем. Бывшая горничная, родом из Пэмполя, Зоэ не вьфажает ни малейшего желания возвратиться в услужение к адвокату, который небось уже теперь в Версале; она решила стать маркитанткой y стрелков Дозорного. Бастико вместо украденного y него кепи надел каскетку, как y апашей, к которой его супруга Элоиза пришила алую полоску. Фелиси Фаледони ужасно жалеет об отъезде моей мамы, которая, по ee словам, здорово ей помогала. У позументщицы сотни заказов, и все срочные, ee окошко в глубине тупика светится всю ночь. Дело в том, что наши стрелки стали "федератами"! И никто не желает показываться на люди без галунов, бахромы, петлиц, лент и кисточек; все они быотся за воинский шик, главное -- кто кого переплюнет; и скрипят себе коклюшки до утра. Мари Родюк заявляет во всеуслышание: -- Завтра, в понедельник, начинаю большую стирку! -- Я тоже,-- восклицает Селестина Толстуха. -- Значит, переменим дни? -- добавляет Бландина Пливар. -- Теперь мы небось люди свободные, разве не так! -- подхватывает Клеманс Фалль. Наши кумушки не перестают поздравлять друг друга со свободой. Koe-кто из солдат осел в предместье, кое-кто вернулся сюда. Их узнавали издали по светлым шинелям. Они не так уж рьяно старались разыскать свои разбредшиеся по дороге в Версаль части. B Вельвиле они прижились, a Революция их уже не пугает. Желторотый, "пленный" гонец, фактически не выходит из кабачка, точно так же как толстый весельчак капрал, которого зовут ПоленОгюст Ордоне. Оба они без церемоний садятся с нами за стол в "Пляши Нога". Bo время осады это как-то само собой вошло в привычку. -- Снабжение было до того хреновое, что жители кормили нас изжалости,-- рассказывает Ордоне.-- Делились с вами последним куском хлеба... Даже простая похлебка и та приобрела теперь совсем иной вкус. Словно бы наступила весна трапез. Практически y нас в тупике никто дома больше не готовит: соседи ходят перекусить друг к другу или же в "Пляши Нога", каждый приносит с собой что найдется, кто незавидный кусок мяса, кто несколько картофелин, и все это бросается в общий котел рестораторa. A на дополнительные расходы устраивают сборы, обходят с кепи посетителей. Самое главное -- быть вместе. -- За ваше здоровье, братцы мои, проклятый сброд! Выпьем, голытьба! Чокнемся! Господин Тьер в штаны себе напустил в своем Версале. Hac он зовет "презренная толпа*. Говорит, что мы вечно всем недовольны, что, сколько нам ни дай, обязательно добавки попросим. И он, недоносок, прав! Мы, голодранцы, скверная, слабая и зловредная толпа, мы всегда хотим добавки, в первую очередь того хотим, что еще не существует на свете. A знаете, чего мы хотим, господин Тьер? Да так, пустячка -- лестница нам нужна. Да подлиннее, чтобы влезть прямо на небо, схватить господа бога за галстук и раз навсегда объясниться с ним с глазу на глаз, как мужчина с мужчиной! Молниеносно облетев весь Париж, высокие деяния Революции восхищают завсегдатаев кабачка. -- Винуа до того задницу припекло, что он совсем о своем воинстве позабыл, забыл и о канонерках, стояв ших на якоре y Пуэн-дю-Жур, и о бригаде, расположившейся в Люксембургском саду. Hy вот гражданин Аллеман и решил шяи заняться! A уж к концу дня сумел сыграть неплохую штуку: три батальона буржуа из VI округа, вооруженные пушкой, удерживали авеню Обсерватуар и Горное училище. Bo главе 59-го наш Аллеман идет и предлагает свои услугй правительству. Когда его парни окончательно смешались со всеми этими членами церковных советов прихода VI округа, он вежливенько попросил их дурня командира отдать ему свою шпагу, буржуев вместе с их пушкой отвели в Пантеон. A оттуда отправили наших папаш к их мамашам, ну a пушки, конечно, себе оставили! -- Hy a как с бриrадой в Люксембургском саду? -- И тут без Аллемана не обошлось! Когда взяли Горное училище, то захватили одни ворота и узнали пароль! Вот тогда наш лис из V округа берет с полдюжины головорезов и прется в сад, где их на каждом шагу останавливают часовые; с независимым видом проходит между пехотным полком и батальоном пеiпих стредков, перелезает через решетку, отделяющую сад от Люксембургского дворца, нарывается на какого-то полусонного лакея, велит указать ему залу, где находится штаб бригады, и... вперед! A там пять штабных офицеров переставляют флажки на карте Парижа. Командующий бригадой полковник Перье спрашивает: "Вам, в сущности, что угодно? Каковы ваши намерения?" -- "Увести вас с собой в мэрию V округа*. Золотопогонники до того обомлели, что последовали за парнями Аллемана. Так прошли они под эскортом своих похитителей через весь Люксембургский сад и даже тревоги не подняли, хотя войско все было тут и даже честь им отдавало! -- Должно быть, в мэрии им знатный прием оказали! Все теперь идет гладко да мирно. Завзятые курильщики и те не сквернословят, когда в пачке табака попадется щепочка. -- Надо бы всерьез заняться Политехническим училищем,-- мрачно бросает Жюль. Мой кузен со своим неразлучным дружком Пассаласоы теперь официально зачислены в бывшую префектуру полиции, которую отныне возглавляют Риго и Теофиль Ферpe*. Тупик, страстно выслушивающий все подобные исто рии, осведомляется, как произошел захват полицейской префектуры на Иерусалимской улице. -- Этот хитрец Риго уже давно к прыжку готовился,-- напоминает Пассалас, подмигивая правым глазом, подтянутым к виску длинным шрамом. Дюваль во главе батальона XIII округа обложил полицейскую префектуру с площади Дофины. Высланный вперед патруль, продвигаясь, буквально жался к стенам. B конце этой неболыной площади -- портик с железной дверью. Налево каморка старшего привратника, и тут же отдел префектуры, где ведутся записи актов гражданского состояния. Справа канцелярия, выдающая удостоверения личности, на верхнем этаже канцелярии второго отдела. Стучат в дверь прикладом. Ихний привратник вылезает с каскеткой в руке. "Никого нет. Все разъехались. Будьте как дома". Дюваль освобождает бойцов, aрестованных этим утром, потом занимает казарму в Ситэ. A там оказалось великое множество оружия. -- Чисто сработано,-- бормочет Пливар и даже сглатывает слюну. -- A что ты про Политехническое училище говорил? -- По полученным нами сведениям, генерал Рифо, началышк училища, собрал всех учеников, a сам был уже... в штатском! -- Откуда же Риго обо всем узнал? -- Сорока на хвосте принесла! Генерал в штатском прямо так и брякнул своим ученикам, что он сам не знает, что предпринять, и оставляет, мол, на них "управление училищем". Проголосовали, только четырнадцать голосов было подано за Центральный комитет Национальной гвардии. A все остальные разбежались по Парижу и вербуют сейчас сторонников Тьерa. -- Следите за ними хорошенько, граждане! -- вдруг выкрикивает Марта и, так как все взгляды обращаются к ней, бормочет: -- A то как же, ведь эти мальчкшки учатся, как вести войну! Мечтают только об убийствах да нашивках! И к тому же все они маменькины сынки, аристократишки, и женятся-то на банкирских дочках, и венчают их разные там aрхиепископы, и все такое прочее... Клиенты кабачка новыми глазами смотрят на почерневшую фреску "Грабь голытьбу!", где разбойничью операцию совершают чудища в шанокляках, в кепи с кокардами в виде лавровых листьев и в остроконечных касках. -- A вдруг пруссаки тоже решат вмешаться и наводить порядок? -- бормочет себе под HOC Кош. -- Если они сами до этого не додумаются, то не кто иной, как господин Тьер, будет y них в ноrax валяться: подсобите, мол,-- бросает Шиньон. Пливар схватил свое ружьецо: -- Что ж, пусть не стесняются, одним ударом двух зайцев убьем! -- За двумя зайцами погонишься...-- шепчет Лармитон, с опаской косясь на этого бесноватого, который -- вот несчастье! -- только что получил новенькое ружье, "шаспо" последнего образца. -- Вы небось думаете, что вам по-прежнему будут платить по тридцать cy в день? -- кричит из кухни жена Нищебрата: она помогает Терезе и Леону мыть посуду. -- Если бы хоть Кель снова принял на работу медников,-- ворчит Бастико. -- Заткнись! -- кричит Матирас.-- У нас есть дела поважнее, чем целый божий день стучать no жестянкам! Мы свои тридцать кругляшек получим, да еще с процентами! Эти трусливые недоноски не успели вывезти Французский банк. A там золота полно, хоть задавись! Так что всем славным парням Социальной республики сполна заплатят, надолго хватит, шампаньей еще будем упиваться. Слушатели заранее облизываются, поглаживают себе брюшко... -- Эй, потише, граждане1 -- вмешивается Гифес, озабоченно морща лоб.-- Значит, вы хотите, чтобы нас обвинили в воровстве, в грабеже? Наши враги только этого и ждут. Слова его встречают одобрительным ворчанием -- удивительный поворот на целых сто восемьдесят градусов. Они -- победители, они -- власть, они сами говорят об этом, твердят, a на деле остались тем, кем были,-- простым людом, бедным людом. Деньги --слово непомерно большее. Оно пугает их. Только издали, в чужих руках видели они крупные купюры и до сих пор об этом помнят. Все находящиеся в банке деньги -- достояние Франции. Бельвильцы боятся Денег, они любят родину, ояи давным-давно привыкли ради нее трястись над каждой копейкой. Они не могут себе даже представить, что произойдет, если они запустят свою мозолистую лапу в государственные сейфы, во всяком случае, им думалось, произойдет нечто страшное... -- И это говорит революционер! Вся зала погрузилась в раздумье о деньгах, и было в этих думах что-то от смутной тоски с ee горькой нежностью. Голос Предка подействовал, как удар хлыста. Люди гордо распрямляют спины, затронуто их самолюбие. -- Гифес совершенно прав,-- говорит Кош.-- Революционеры обязаны подавать пример честности! -- Бедняки -- народ благородный! -- Это уже не благородство, a юродство,-- отрезает старик. -- Послушайте-ка, дядюшка Бенуа,-- начинает типографщик.-- Здесь все вас уважают за ваше прошлое, за ваши страдания, ваш опыт, и, если кто-нибудь посмеет нроявить непочтительность к вам, я первый...-- Дядя Бенуа покачивает головой и даже тихонько урчит.-- Ho,-- продолжает Гифес,-- сейчас возникла совсем новая ситуация. To, что было хорошо в давние времена... Интернационалист смущенно замолкает. Присутствующие понимают, почему он вдруг осекся, никто из них не потерпел бы, чтобы Предку хотя бы намекнули на то, что он безнадежно устарел; ему, старому карбонарию, участнику "заговорa Пятнадцати" и "дела Пороховых складов", борцу 48 года, знавшему казематы МонСен-Мишеля, Белль-Иля и Корсики, бежавшему из Кайены,-- ведь все рано или поздно становится известно... -- Это не воровство и не может быть воровством,-- заявляет Предок. -- Почему же? -- Потому что эти деньги ваши. У вас их отобрали. Не вы воры, a другие! Богатые не раскошеливаются, Золото, накопленное в сейфах Французского банка,-- это же ваши cy. Оно ваше, даже больше ваше, чем пушка "Братство", которую как-то ночью украла y вас армия Винуа. -- Видите ли, Бенуа, если мы воспользуемся этими деньгами, они такого порасскажут! -- Они все равно будут говорить это, бедный мой Гифес. Самое важное, самое неотложное -- это выдать нашим славным федератам по тридцать cy и по пятнадцать cy их женам. Без них Революция погибнет. -- Шампаньи нам подавай! -- вопит Матирас. -- Э, нет! -- кричит Предок, потом совсем тихо обращается к типографщику: -- Видел? Если ты не выдашь полагающихся им тридцати cy, негодяи могут этим воспользоваться. Они сколотят шайку и пойдут грабить склады и дома. -- Да что там! -- заявляет батальонный горнист и снова опускается на скамью.-- Если казна наша, так давайте же, черт побери, используем ee получше. -- Нет, Матирас! Именно потому, что золото наше! Короли, императоры, их генералы, их священники и их банкиры транжирили эти деньги, ведь они ни пота, ни крови за них не проливали. A теперь казна Франции стала казной Революции, a Революция будет бережливо относиться к своим деньгам: она-то отлично знает, что все это золото создано вашими жалкими cy! Матирас со вздохом поворачивается к старику: -- Выходит, лучше стянуть потуже пояс ради Социальной республики, чем ради императорa! -- A какого мнения на этот счет они, в Ратуше? -- спрашивает Феррье. -- Кто это "они"? -- Hy... они. Предмесмье имело весьма муманное предсмавление о новой власми: Федерации Инмернационаяа, Ценмральный комимем Националъной гвардии, комимемы бдимелъносми... Kmo же командовал? Омчасми людей успокаивало то, цмо мам былit Флуранс, Ранвье, Валлес, Тренке, Дюмон -- белъеильцы, все неподкупные, которые, хомь купай ux в золоме, не переменямся и, что бы ни случилосъ, вернумся в свои родные месма. -- Кто же "они"? Большинства из них мы и не знаем! -- орет весь кабачок.-- Откудова они взялись, эти революционеры? Ветром их принесло, что ли? Гифес, как всегда, основательно объясняет, что там такие же, как сапожник Тренке, как рабочие Дюмон и Ранвье, уважаемые и всем известные борцы в своих кварталах, где в свою очередь не знают ни Тренке, ни Дюмона, ни Ранвье. Это новые люди -- достойные люди, они надежда и будущее Революции. -- Что верно, то верно,-- соглашается гравер,-- не могут же все быть такими знаменитыми, как Флуранс или, скажем, Бланки. -- Будем надеяться, что они знают, что делают, a там знаменитые, не заменитые...-- ворчит Пунь. -- B том-то и дело, что не знают,-- шепчет Предок себе в бороду. -- Ведут ли и они такие дискуссии, как мы? Неужели Центральный комитет так же быстро меняет свои мнения, как вот мы здесь, в "Пляши Нога"? -- Еще быстрее, чем мы, сынок. Bo-первых, люди там гораздо больше отличаются друг от друга, чем жители тупика. Bo-вторых, когда говорит Матирас или Феррье, когда говорит кто-нибудь из наших стрелков, он говорит только за себя. A в Ратуше за тем, кто говорит, стоит весь квартал, батальоны, пушки, апорой и партия, ифилософия. Все это Предок объяснил мне на yxo, и голос y него был грустный. -- Что ж тогда делать? -- Не знаю. -- A если так, то чья же это вина? -- Власти. -- Ho ведь власть-то теперь наша! -- Власть -- она всегда власть и есть! Замемки без дамы, сделанные в следующие дни на разрозненных лисмках. Часть баррикады разобрали, чтобы было где проезжать повозкам. По обеим сторонам прохода нагромоздили булыжник и какой ни попало подсобный материал. Теперь в случае тревоги можно сразу же перегородить Гран-Рю. Пушка "Братство" в боевой готовности, и при ней зарядный ящик. Охраняют ee наши стрелки. Кучерa с улицы Рампоно, что в двух шагах отсюда, взяли на себя заботу бесплатно поставить лошадей. Чтобы преодолеть эту узкую горловину между аркой и улицей Ренар, всем экипажам, даже новенькой коляске, запряженной тремя белыми рысаками цугом, приходится замедлять ход; за коляской, с боков и позади нее, следуют двенадцать всадников с саблями наголо, весь этот почетный эскорт одет в красные рубахи, на каждом всаднике -- шляпа с пером. -- Эй, Флоран, садись! Это Флуранс. Вот он и стал генералом. -- И ты, Марта, тоже! Я прямо из мэрии, собираюсь кое-что предпринять... может получиться даже забавно. Мы торжественно движемся к сердцу Парижа... Еще недавно наша роскошная коляска вызвала бы в народе ропот, хотя вряд ли ee владельцы рискнули бы сунуться в пригород Тампль. A нынче простой народ знает, что в таких экипажах разъезжают вернувшиеся с каторги люди, объявленные Империей вне закона, те, кто возглавляет их мятеж,-- так что, чем роскошнее экипаж, тем больше ему почета, тем радостнее его приветствуют. Мы подъезжаем к Дворцу Правосудия и следуем за Флурансом в нескончаемо длинный Зал потерянных шагов, где гулкие своды и стены прибавляют звону огромным испанским шпорам нашего Флуранса. -- Гражданин судебный пристав! Прошу вас вернуть мне мое оружие! Оно мне как раз нужно. -- Я лицо должностное и не вправе выдавать сданное мне на хранение имущество без соответствующего предписания. -- A я генерал, командующий XX легионом, предлагаю вам выполнить мое приказание незамедлительно. Надо признать, в своем генеральском мундире Гюстав Флуранс, такой статный, был поистине великолепен. Марта лукаво скосила глаз в мою сторону, a приставдрожащими руками протянул Флурансу расписку за M 25 с описью, составленной в следующих выражениях: "...один револьвер в кобуре искусной работы, патронташ с патронами, офицерская шашка и ремень...* -- Читайте, читайте! Чиновник, запинаясь, продолжал: -- "Предметы эти были изъяты y господина Флуранса 6 декабря 1870 года и на следующий день переданы из управления крепости в канцелярию суда..." -- A теперь ты, Флоран, садись и пиши: "Приставу 3-й судебной палаты, невзирая на все его возражения..."-- Тут Флуранс прервал диктовку и бросил обомлевшему приставу: -- Так что, если дела для нас обернутся плохо, тебе отвечать не придется. "Приказываю незамедлительно возвратить мне оружие, изъятое y меня 6 декабря, в подтверждение чего выдана мною настоящая бумага. Генерал, командующий XX легионом*. Он поставил подпись, прицепил к поясу весь свои бесценный aрсенал, и мы тронулись в путь. Из Ратуши Флуранс и Ранвье направились прямо в Бельвиль. Добрались они до нас вконец измученные, обратно же yехали веселые. B мэрии XX округа задерживаться не стали, ограничившись кратким отчетом о последних совещаниях командирам батальонов и делегатам комитетов бдительности; затем оба наших руководителя поспешили каждый в свои кабачок, где уже собрался народ, и отвечали на вопросы, в сущности продолжая дискуссию по спорным проблемам, волновавшим Центральный комитет Национальной гвардии. Временами их сопровождал Жюль Валлес. Предместье прежде всего с тревогой расспрашивало о Гарибальди. Люди желали знать, прибыл ли наконец в Париж легендарный герой и возглавит ли он Национальную гвардию федератов в соответствии с пожеланием, высказанным на собрании Федерации Национальной гвардии в Воксале 13 марта. Феррье: -- Гарибальди -- молодчина! Показал себя как солдат, a главное -- показал себя как революционер! Где бы он ни был, он всегда защищал любую республику, боролся против всех тиранов. Не колебался, когда надо было спешить на помощь разгромленной Франции, a ведь y него имелись веские основания быть недругом страны, пославшей войска против его родины... A Бланки, как всем известно, был aрестован 17 марта, как раз накануне диверсии Тьерa, когда тот посягнул на наши пушки! Арестовали Бланки в департаменте Лот, где он скрывался больной, после того как был заочно приговорен к смертной казни. Шиньон в ярости: -- Отдать им ихнего Шанзи, и пусть они отдадут нам нашего Узника. 18 марма к вечеру генерал Шанзи в полной форме сошел ничможе сумняшеся с поезда на Орлеанскомвокзале,чмобы принямь учасмиe в Национальном собрании в Версале как депумam от Арденн. Дювалъ из XIII округа уже омдал приказ задерживамь на вокзалах всех офицеров. Охране пришлосъ обнажимъ сабли, иначе молпа paсмерзала бы злополучного генерала. Лармитон: -- Они предпочтут, чтобы расстреляли тридцать таких Шанзи, лишь бы только не выпустить на свободу нашего Бланки! Наш Узник стоит сотни батальонов, тысячи пушек! Матирас: -- Между Парижем и Версалем идет борьба не на жизнь, a на смерть! Какие уж тут переговоры! Спросите буржуазных мэров сами. Несколько муниципальных избранников богамых квармалов, среди них Клемансо, будущий президенм Франции, a в me годы молодой мэр Монмармрa, сделали попымку примиримъ оба лагеря. Они заявили Национальному собранию: <Пусмь эми неисмовые naрижане делаюм, что хомям, пусмь изберум свои муниципальный совем и даже офицеров Национальной гвардии, пусмъ будем еще немного продлен морaморий о квармирной пламе. И вы увидиме, они сами собой yмихомирямсяl* Куда мамl Тьер и Жюль Фавр и слушамь ничего не хомели. "Надо подавимь мямеж!" И на том смояли. Шиньон, торжествуя: -- Hy что ж! Мы двух ихних генералов все-таки отправили на тот свет! B один прекрасный день обитатели тупика заметили, что господин Валькло исчез... Ставни на окнах второго этажа виллы закрыты. Привратница прячется. -- A ведь это добрый знак, теперь можно спокойно не платить в срок,-- paссудили кумушки y колонки. Комитет бдительности тупика решил, что, если Кровосос не водворится в свои владения в течение недели, его квартира будет реквизирована. Кстати сказать, этот же комитет осудил Центральный комитет Националыюй гвардии за то, что его руководители проявляют слабость и слишком уж мирволят мэрам. "Вспоыните,-- говорится в этой резолюции комитета бдительности,-- что во всех предшествующих революциях буржуазкя в конечном счете отнимала y пролетариата его права. Впервые со времени Великой Революции на стороне восставших военное превосходство. Мы ждали этого целое столетие. Долго так не продержится. Надо пользоваться этим! Время работает не на нас! Зачем же растрачивать его, ведя переговоры, которые ни к чему не приведут, a Тьер тянет и тянет, потому что это в его интересax!.." Я сам составлял эту резолюцию. A Tpусеттка выразила ту зке мысль следующим образом: -- Пусть все ихние муниципанты и ихние депутанты подавятся своими речами! Если мы допустим, чтобы они снова выхватили y нас вожжи из рук, они нас одним махом скрутят. A мы лучше сдохнем, a не допустим, чтобы они, сволочи, нам подменили нашу Революцию! Пока идет вся эта болтовня, версальский недоносок подтягивает свои войска и столковывается с пруссаками, чтобы свалйться нам прямо на голову, чуть только он вновь наберется сил. Мы согласны с тем славным малым, который ответил Бонвале (этот мэр III округа не случайно заслужил славу холуя.): "Послушай, голубчик, поди и скажи своим хозяевам, что мы здесь волей простого народа и отсюда не уйдем, разве только если нас заставят митральезы*. Жюль и Пассалас возратились из Версаля. Подвигов для этого совершать не понадобилось: просто сели в поезд и доехали. B Версале кутерьма такая, что нашим двум лазутчикам даже не было нужды скрываться. Едва последние пруссаки покинули Версаль, как на их место налетела саранчой бежавшая императорская армия. Еще за два дня до этого туда же потянулись депутаты из провинции, мелкие дворяне-помещики, наши гордые бароны, надменные роялисты, искавшие в Версале пристанища для себя, своей поклажи и своих людей. Ho тут они натолкнулись на толпы парижских чиновных лиц и просто беженцев, успевших завладеть гостиницами и уже реквизированными частными квартирами. За неимением места депутаты разбили бивуак в Зеркальной галереe, все скопом ночуют на походных кроватях, за легкими занавесками. B прочих залах Версальского дворца устроены канцелярии, где выделены ширмами приемные министров. -- B Версале не до песен, не до смеха. Посмотреть на их растерянные рожи -- и то удовольствие,-- pacckазывает Пассалас.-- Повсюду пехотинцы в грязи, в оборванных мундирах, еле волочат ноги, скандалят, не желают больше отдавать честь офицерам, a те и не требуют, трясутся, как зайцы! Все это спит вповалку прямо на плацу. Едят вонючую похлебку. Лошади стоят напривязи на авеню Сен-Клу. Перед дворцовой решеткой -- заржавевшие пушки. B воскресенье вечером разнесся слух, что федераты движутся на Версаль через Рюэй и Вирофле. Вот уж началась паника! -- Знаешь, этот страх на руку Тьеру,-- ворчит Предок.-- Если он сообразит, как взяться за дело, он быстро подтянет свое дерьмовое воинство. A мы тут прогуливаемся по-семейному на Елисейских Полях, поем, смеемся... Шиньон вдруг взревел: -- Наша знаменитая "стремительная вылазка" должна начаться сейчас -- или никогда! B Ратуше Флуранс все время настаивал на вылазке перед Mopo и другими товарищами. Наш генерал не знал ни колебаний, ни сомнений: во Франции нет места для двух правительств. Господин Тьер выбрал гражданскую войну, ну что ж! Значит, разговор о перемирии исчерпан, оно уже невозможно. Тьер желает *республику хозяев", где он бы правил. A мы ee не желаем больше! Порa кончать с проволочками, с оттяжками, надо действовать! Станем правительством Франции, утвердим свою власть без промедления, и страна последует за нами. Наглухо закроем врата Парижа! Втянем в свои ряды остатки армии. 8ахватим Французский банк! Прочно овладеем всеми фортами, и прежде всего фортом Мон-Валерьен. Будем действовать быстро, наша программа довольно умеренная, мы увлечем за собой всех! Итак, не будем терять ни минутыl На Версаль! -- Наша главная опорa -- рабочие,-- добавляет Предок и, обращаясь к Тонкерелю, спрашивает: -- Раз братья Фрюшан бросили литейную, почему вы не берете ee в свои руки? -- Разжигает трубку и ворчливо paссуждает вслух: -- Версаль трепещет, a Париж распевает песни. B который раз повторяется история стрекозы и муравья. К несчастью, последнее слово всегда остается за муравьем. Вечно эти старики ворчат! Тупик сейчас далек от пессимизма, он упивается своей победой. B его беспечности есть что-то от наслаждения искусного мастерa, который медлит, прежде чем последний раз взмахнуть резцом, ведь завершить свое творение-- значит также расстаться с ним. Революция -- это до тоro здорово, так что даже если дело и затянется чуток... Ведь новости хорошие, к чему тормошить людей... Прежде чем пройти через арку, каждый вновь прибывший замедлит шаг и ыепременно огладит ласковой рукой пушку "Братство". x x x Эда встречают с триумфом. Уже один внешний вид сподвижника Бланки внушает спокойную уверенность. Высокого роста, широк в плечах,с тонкой талией, неотразимо изflщен и ловок. Ему двадцать семь лет. Он перепробовал всего понемногу: был учеником фармацевта, потом приказчиком в лавке, потом журналистом. Командует 138-м батальоном Сент-Антуанского предместья. И он тоже первым делом произносит: "Ha Версаль!* Вчерa там ЭКюль Фавр с трибуны громил Париж, громил "врагов общественного блага, служителей кровожадных и хищных идеалов, кои развязывают гражданскую войну, неприкрытую, дерзкую, сопровождаемую трусливыми убийствами и грабежами под покровом тьмы...". -- Чего мы ждем, черт возьми! -- скрежещет зубами Шиньон.-- Почему не пойдем и не заткнем ему немедленно пасть?! Тут обязательно найдется какой-нибудь заступник Центрального комитета и объяснит, что, дескать, тот зря время не теряет -- за последние сорок восемь часов Комитет принял декрет об отмене осадного положения, упразднил военные суды, объявил амнистию, приостановил продажу невостребованных вещей в ломбарде, продлил на месяц отсрочку по платежам и запретил впредь до нового распоряжения квартирохозяевам выселять жильцов... До поздней ночи в тупике раздаются песни. Лазутчики Дозорного сбились с ног. Один-два отряда постоянно дежурят в мэрии XX округа, откуда то и дело рассылают срочные распоряжения во все концы столицы. -- Флоран! Найди кого-нибудь, кого можно послать скороходом для вручения Центральному комитету Национальной гвардии заявления наших добрых граждан из Акциза. Служащие Акциза города Парижа, проходившие военную службу, ходатайствовали о выдаче им оружия "для защиты Французской и Всемирной Республики*. Они просят также сменить членов их администрации, поскольку последние принадлежат к "отъявленным империалистам и наносят вред Республике". Благополучно добратbся до места -- еще не все. Надо пройти мимо караулов, перешагивать через тела спящих на лестнице и, наконец, отыскать залу, в которой пребывает нужный комитет. -- A может, вот эту парочку направить? Адель Бастико и Шарле-горбун еле дышат. Они только что прибыли из министерства финансов с пакетом от Варлена и Журда. -- Hy что ж, Флоран, значит, тебе самому придется пойти! И так каждый день. Все время я на ходу. Даже Марта, не знающая устали, в конце концов выдохлась. Ho без нее я затерялся бы в улочках и переходах. Утром в среду 22 марта. Мы в распоряжении Бержере, на ВандомскоиЪлощади, в штаб-квартире Национальной гвардии. Ждем. Вчерa как раз здесь состоялась враждебная Национальной гвардии манифестация буржуа, богатых коммерсантов, аристократишек, кучки старых дворян и полковников в отставке. Бержере с двумя ротами федератов paссеял манифестантов, но он все еще не спокоен, опасается, как бы рединготники не вернулись сегодня снова, да еще пополнив свою команду. Если Бержере понадобятся подкреплеяия, мы с Мартой добежим до мэрии XX округа и попросим, чтобы подняли на ноги Бельвильские батальоны. Бержере, бывший мипографщик, был cмаршим сержанмом импераморских еольмижеров. Коменданм города Парижа, он носил на боку шпагу, широкую красную перевязь кресм-накресм, знаки омличия на омворомe мундирa, в том числе масонский экер, высокие мягкие сапоги выше колен. Время от времени он проверяет, не отлучились ли мы с Мартой, слышим ли команду, ведь мы связываем его с нашим богатырем, с Бельвилем. Его широкий лоб кажется еще шире из-за лысины до самой макушки. Из-под полуопущенных век на мгновение вспыхивает взгляд, то грозный, то вдруг тревожный. Мимо него взад и впе ред ходят командиры разных рангов. Предмет разговоров .-- вчерашняя манифестация сторонников Тьерa. -- Их было добрых пять тысяч. Шли по улицам II округа. Выстраивались вдоль тротуаров и кричали: "3акрывайте лавки, друзья Порядка, следуйте за нами!" -- Некий Бонн, бывший капитан Национальной гвардии -- y него портновская мастерская на бульваре Капуцинок,-- выставил в витрине табличку: "Порa создать лигу против Революции. Пусть все добрые граждане присоединяются к нам". Подпись: "Друзья Порядка*. -- B сущности, национальных гвардейцев среди манифестантов не было, все больше буржуйчики... Они и сюда явились орать: "Долой Центральный комитет!* Чего-чего, a наглости y них хватает. Потом paссеялись, сговорившись пqвторить свое сборище сегодня! -- Да Коста*, кстати, считает, что в эту толпу затесались и честные люди, негоцианты, преподаватели, даже студенты, и что они думали таким путем защитить буржуазную Республику, ту, которая была провозглашена 4 сентября! За их спиной действуют бонапартисты, они только и ждут удобного случая. -- Все было подстроено заранее, и вот доказательство: одновременно с их вылазкой не меньше тридцати газет обрушились на нас! -- Посмотрите, какие они расклеили афишки на стенах домов I округа! Большая 6елая афиша призывает "добрых граждан* принять 4мужественное решение, с тем чтобы обеспечить согласие и укрепить Республику*. Подписи поставили офицеры 1-го, 5-го, 12-го, 13-го и 14-го батальонов. -- Там не менее трехсот имен! Надеюсь, Рнго взял их на заметку... К вечеру. Тревожные часы. Так называемые "друзья Порядка* скапливаются перед новым зданием Оперы. Бержере ищет в муравейнике своей канцелярии, кого бы послать, чтобы замешаться в толпу заговорщиков: желательно штатских. -- Hac направьте,-- предлагает Марта. -- Только как же мы будем знать: вызывать нам бельвильцев или нет? Бержере смотрит на нас в некотором замешательстве. -- Сами решайте! Марта движением подбородка выражает согласие. Проходим сквозь сплошной, от здания к зданию, строй федератов по улице де ла Пэ. Все стоят ружье к ноге. Бульвары Мадлен и Оперы запружены народом. Будто здесь весь Париж и сотнями глоток выкрикивает: "Да здравствует ПорядокU Острый холодок сжимает мне грудь, сердце, все нутро. Я почему-то нисколько не сомневался, что за Центральным комитетом Национальной гвардии стоят, как один, все парижане. -- У тебя, разиня, значит, глаз нету, не видел ты, сколько в Париже этого добра -- церковников, прихвостней Баденге, головорезов, никудышных людей, богатеньких сынков к всяких развратников. Национальных гвардейцев раз-два и обчелся. Да и то на них слишком щегольская форма, брюшко выпирает, добротная ткань выдает их истинную породу. Преобладают рединготы и круглые шляпы. -- Надо раздобыть хоть клочок голубой ленточки. B самом деле, здесь это вроде условного знака. У всех в петлице голубое. На первый взгляд, оружия ни y кого вроде нет, но кое-где можно заметить, как, подмигнув, одни вытягивают набалдашник палки, обнажая лезвие шпаги, другие откидывают полу редингота, a там солидная дубинка. Чудесный ясный день. Где-то на колокольне пробило два часа. Толпа устремляется на улицу де ла Пэ. Элегантно одетый юноша машет ручкой, приглашая собравшееся на балконе общество присоединиться к нему. Кто-то рядом стоящий объясняет, что этот балкон принадлежит англичанину -- знаменитому портному Ворту. Что касается юного денди, он оказался господином Анри де Пэном, сотрудником "Пари-журналь". Между тем в голове кортежа, поравнявшегося с третьим от угла домом,-- заминка. Кто-то требует тишины. Марта впивается коротенькими своими пальцами в мой рукав -- совсем детская ручонка... B нескольких шагах от вас строй бойцов Бержере ощетинивается штыками. Рединготники засуетились, повторяют слова из речи Жюля Фавра о Коммуне, которая есть "насилие над собственностью, крушение общества, подрываемого в своих основах"! Федераты -- это "голытьба, душащая столицу", или еще лучше: "грязный сброд, подонки общества*... Молодые люди идут против течения с вееелыми возгласами: -- На улице Нев-Сент-Огюстен часовью уже обезоружены! Отнимайте винтовки y федералиетовl Толпа снова двинулась вперед, задние напирают, в узкой улочке образовалась пробка; еще несколько шагов, и людской поток упирается в развернутый строй национальных гвардейцев, которые держат теперь ружья наперевес -- a что им прикажете делать? Федераты и рединготники стоят друг против друга, HOC к носу, грудь в грудь. Сзади толпа продолжает напирать все тяжелее, упрямее. Впереди, со стороны Вандомской колонны, раздается дробь барабанов. Марта удерживает меня за рукав. Там, где противники сталкиваются лицом к лицу,-- крики, брань, неистовый шум. Тысячи голосов скандируют: -- Долой Комитет Национальной гвардии! Долой убийцl И среди водоворота слышится: "Адмирал... Адмирал..." Слово перелетает из уст в уста. -- Это старый морской волк,-- объясняет кто-то.-- Был под Севастополем, потом правителем Новой Каледонии. Разве скажешь, что ему уже шестьдесят! -- Тише! Слово адмиралу! -- Скорей, Флоран! Спрячемся в том подъезде. Тут сейчас пойдет такая трескотняl Я иду за Мартой, вдогонку мне доносится дрожащий голос: -- Господа! Я только что из Версаля. Правительство, вами свободно избранное, назначило меня главнокоманду