они, должно быть, и не знают, что наши бедолаги из предместья ради них исходят кровью и потом. Их в подземелье Бютт-Шомона копошится более сотни. Пальятти высчитал, что сейчас они там ухитряются взрывать до тридцати килограммов порохa в день. A уж он-то в этом разбирается, ему удается выносить оттуда порох для своих бомб прямо под блузой, и немало. Мы с тобой непременно спустимся туда, ты и представить себе не можешь, как все это выглядит. Будто несколько парижских соборов схоронили под землей! Начали рыть не со вчерашнего дня, переходили с места на место, в конце концов одни столбы остались, на которых свод держится. A столбы огромные, вроде колонн или обелисков. Идешь между столбов с факелами, как в театре... Со сводов вода каплет -- кап-кап! -- стекается в лужи, земля болотистая... Гул стоит в этих пещерax, далеко-далеко отдается. A прислушаешься к этим звукам -- будто музыка какая играет! И еще слышно -- где-то поют шахтеры. И вдруг... спасайся, кто в бога верует! Тогда замелькают маленькие светящиеся точечки, разбегутся во все сторороны -- это наши парни спешат с факелами в руках. С минуту ничего не слыхать, только плюх-плюх -- вода плещется, потом как бабахнет, горa как задрожит, потолок кусками обрушивается -- значит, взорвали породу; тогда огоньки расходятся по своим местам во всех направлениях, со своими кирками... И снова песни до следующего взрыва! И уже почти сквозь сон: -- Иногда тревога, несчастный случай: VЧеловек в горчице!" Я сейчас тебе все объясню: там полно всяких дыр. Приходится следить в оба, куда поставить ногу, чтобы не оступиться. Вода сочится отовсюду, собирается в углублениях, смешивается с гипсовыми обломками, получается настоящее месиво, но так как там полно белой пыли, то ничего подозрительного не видно, кажется, что обычная почва... Стоит ступить туда -- и уходишь с головой, тебя засасывает, поглощает дыра, прощайте, Яруги! После зевка Марта добавляет: -- Спроси каменотесов, они тебе скажут: "Пучше уж человек за бортом, чем человек в горчице". И она засыпает. Умирающий замолк. Он слушал наш разговор. Утром мы убедились, что умер он с улыбкой на губах. Мстители приводят пленного крестьянского парня, беловолосого, бледного, он стрелок 18 батальона. Стоял на часах возле железнодорожного моста между Ванвом и Исси, a Чесноков и Янек, бесшумные, юркие, как ласки, подкрались и взяли его. Сам он на мосту Нейи не был, но слышал о нашей пушечке. По всей версальской армии идет слух, что, дескать, y Коммуны есть новое оружие, страшное, такого еще не видели. -- Так что вашу пушку "Братство" следует держать про запас,-- тихо говорит Фалль Марте. Солнце уже поднялось -- может быть, поэтому наступило относительное затишье. Командиры батальонов выходят из каземата, который стоит целехонький, там штаб Межи, коменданта форта Исси. Каждый медленно идет к укрытию, где пребывает его часть. Фалль сообщает Мстителям последние новости. Рапорты ночных патрулей подтверждают прибытие новых версальских полков. Ясно, что наступление неминуемо. -- Готовьтесь, граждане! -- обращается к нам Фалль.-- Выступаем через час! Флоран! Марта! Повезете три пакета. Ваш скакун подкрепился? Ему предстоит немалый путь... Феб радостно встречает нас и по самые глаза уходит в торбу с овсом. Янек Каменский и Пальятти, осматривая свои ружья, ведут беседу о Флурансе. Он для них как бы родственник. -- Как-то оя заговорил о моей родине,-- вспоминает Янек.-- Умел о ней говорить. Ведь он принимал участие в польском восстании, но не остался с поляками. И знаешь почему? -- Догадываюсь,-- улыбаясь, отвечает гарибальдиец из Дозорного.-- Восстанием руководили ксендзы и помещики. -- Флуранс,-- уточняет поляк,-- говорил так: "Для меня был неприемлем его дворянско-католический характер, что не согласовывалось с моими убеждениями.,." Вытряхивая крошки из пустой сумки, Пливар выражает беспокойство насчет провианта и вдруг вне всякой видимой связи с идущими вокруг разговорами признается: -- Не так ysк я любил работать в прежнее время, a теперь, кажется, начинаю втягиваться! B разных концах форта заиграли трубы. Барабанная дробь раздается со стороны потерны, выводящей за укрепления: там формируется батальон волонтеров Монружа. Въезжает обоз, несколько фургонов, Пливар бранится: ведь это же вовсе не вино, a зарядные картузы, снаряды, ящики с патронами, мешки с песком и фашины. Национальный гвардеец в поисках смазки для ружья просит Янека выручить его и вмешивается в его нежные воспоминания о Флурансе-антиклерикале. -- Вот что я вам расскажу, други! Я был y председателя Совета нашего легиона, гражданина Аллемана, коrда ему нанес визит кюре прихода Сент-Этьен-дю-Мон. С виду то был человек безобидный, считался вроде святого: по утраы несколько тартинок с маслом, бифштекс ежедневно, в четыре часа чашка шоколада, чтобы до вечерa не отощать. Ему хотелось знать, почему, собственно, Коммуна против священников. "Она вовсе не против,-- отбрил его наш добрый председатель,-- при условий, чтобы духовенство сидело тихо*. ∙-- "A почему некоторых держат под замком?*-- "A потому, что они, отклоняясь от священнических функций, клевещут на Коммуну*.-- "Ho вы превращаете церкви в клубы, амвон в трибуну".-- "Hy и что ж тут дурного? Если из спорa рождается истина и если вы считаете себя обладателями истины, вы только выиграете от столкновения с противником!" -- VПомилуйте, разве это допустимо? Какой священник согласится принимать участие в таком турнире, да еще в доме божьем!" -- "Простите, господин кюре, но церкви принадлежат нации, и любой гражданин в качестве совладельца вправе там выступить". Что, здорово он его? Тот уполз, как крыса в нору, поджав хвост, только мы его и видели! Я вскакиваю на Феба, протягиваю руку Марте. Пливар торжественно подходит к нам: -- Дорогие детки, ежели вам придется увидеть мою дражайшую половину, скажите ей, что моя последняя мысль будет о ней. Да-да, мысль q_том, что я больше ee ве увижу, облегчит мне кончину. Взлетая на коня, Марта бросила мне с упреком: -- Посмотри, что стало с деревом! Не осталось ничего от последнего тополя. На его месте была яма, в которую три саперa ставили митральезу. Между взрывами слышится воронье карканье. От Версальских ворот голоса пушек доходят смягченными, почти добродушными. На улице Вожирар привратницы подметают мостовую, поминутно поглядывая на небо. Одна из них изрекает: -- Вечером выведу своего пса. У входа в коллеж останавливается пожилой господин и, виновато посматривая на нас, снимает пальто со словами: -- Сегодня будет чудесный денек! Прохожие приветливо машут нам рукой -- мне, Марте, Фебу -- просто потому, что так славно пригревает солнышко. Hac и самих охватывает пьянящее чувство, когда я прямо с шага, минуя рысь, перевожу нашего милягу на галоп. Надо сказать, что, когда Феб берет вот так, прямо с места, ощущение незабываемое. Тряхнув гривой, вскинув голову, он поводит ноздрями, встает на дыбы, бьет передними ногами в воздухе, ржет и сразу переходит на галоп. Все это в единое мгновение, молниеносно. Тогда-то и наступает миг гордыни. Порыв доселе не знакомого несущего нас чувства гордости, но я боюсь его, потому что это чувство хозяина, владельца. Не 6удь Коммуны, y нас ни за что не было бы такой лошади. Такие бывают только y папенькиных сынков. Можно было, на худой конец, украсть такую лошадь, перепродать, но пользоваться -- никогда. Увидела бы нас полиция на таком коне, тут же сцапала бы. Конечно, прежняя полиция... Когда приезжаешь из форта, на первый взгляд кажется, что ничего не происходит в этом Париже. Ho вскоре открываешь для себя, что происходит много нового и важного, поважнее даже, чем в форте Исси. Тамошние бесчисленные снаряды едва занимают пять строчек в га зетах. У читателей -- иные заботы. Газетчики накидываются на Коммуну. Распинают ee всласть. Сегодня одно, завтра другое. Нынче дежурное блюдо --Риго. Против него целая интрига, его обвиняют в произволе. Везинье может сколько угодно доказывать, что нет человека, наделенного "более обостренным чувством справедливости*,-- глава Комиссии общественной безопасности вынужден уйти в отставку, и его помощник, Теофиль Ферpe, тоже. И вдруr полная перемена ситуации: три дня спустя Рауль Риго назначается прокурором только что созданного Революционного трибунала. Он наделен еще более широкими полномочиями, чем раньше, интриганы щелкают зубами от ярости, народ не без труда старается понять, что же, в сущности, произошло и почему. -- Ищут блох в голове y нашего Риго,-- сердито объясняет мой кузен Жюль.-- Хотел бы я видеть, что делали бы на месте Рауля Риго наши благородные отцы Коммуны. С их-то чистоплюйствомl На него наваливают сразу два дела: во-первых, обеспечить порядок в Париже; во-вторых, разоблачать активных врагов Коммуны. A как? Опираясь на кого? Полицейская машина Империи была нацелена как раз на противоположное. Она, сволочь, вертится в другую сторону, a не в ту, что нам требуется, уже целых двадцать лет и даже больше. Со времен ЛуиФилиппа они только и знают: травить революционеров! A вы хотите одним взмахом волшебной палочки заставить эту машину работать на Революцию! B течение нескольких дней Риго пришлось организовать буквально на пустом месте восемьдесят квартальных комиссариатов с их администрацией, создать центральный аппарат и подобрать людей в канцелярию, в число которых попали наш Жюль и Пассалас. -- Он пользовался тем материалом, который был под рукой,-- говорит Пассалас.-- Начальнику его канцелярии, Да Коста, еще и двадцати нетl О нас двоих не будем говорить... -- To нас обвиняют в том, что мы не знаем удержу, a то ругают кисляями,-- подхватывает Жюль.-- Так же и на Коммуну смотрят. Достаточно тебе того, что случилось в Белль-Эпине! B прошлый вторник (25 aпреля) в Белль-Эпине, близ Вильжюифа, 6фицер версальских уланов хладнокровно расстрелял из револьверa четырех пленных федератов. Один из них, тяжело раненный, из последних сил дополз до наших позиций. Назавтра, когда Лео Мелье доложил об этом преступлении, в Коммуне разразилась буря: -- Ответные репрессии! Расстрелять пленных версальцевl -- И прежде всего парижского aрхиепископа! Тридон: -- Korда надо принять мужественное решение, всеrда найдется кому его похоронить... A вы целыми днями занимаетесь пережевыванием мелких философских проблем; теперь вы уже не можете ответить репрессиями! Бланше*: -- Расстрелять на рассвете жандармов! Антуан Арно*:--Да, публично расстрелять двенадцать жандармов! Тридон: -- Почему двенадцать за четырех? Не имеете права! Остен высказывается против казней: -- Коммуна сильна своими свершениями! Авриаль* и Журд желают, чтобы "поступали в соответствии с законом". Артюр Арну: -- Нечего церемониться с Тьеромl Разрушить его логово! Гамбон*: -- Если версальцы расстреливают пленных, пусть Коммуна объявит во всеуслышание Франции и всему миру, что она 6удет уважать жизнь всех пленных. Это относится в какой-то мере даже к офицерам, которые ваставляют солдат драться.-- Гамбон требует поручить вто дело комиссии. Официально народу ничего не сообщается об этих прениях, которые, впрочем, превратились, как это не раз 6ывало, в личные распри, так что Коммуна запретила публиковать протокол. Марта все равно радуется. Она становится красноречивой. Ee непередаваемое движение плечиками и звонкий смешок: " Все это мелочи. Коммуна есть, она наша! Наконецто народ твердо стоит на ногах!" Mapma продолжала пользовамься своим укрымием, мребуя, чмобы я держал это в майне. Kcmamu сказамь, в Дозорном было сколько угодно свободных помещений, с тех nop как Mcмимели перешли на казарменное положение, a ux cyпруги рабомали не дома, a в разных учреждениях, которые взяла в свои руки Коммуна. Эмом короменький месяц -- с середины aпреля do середины мая -- был счасмливейшим nepиодом нашей жизни. Мы наслаждались лучезарной погодой, всем наслаждалисъ, мне все слаще и слаще было всмречамься с Maрмой. Она вся была как раз no мне. Ee кожа, капризы, глаза, даже сама ee миниамюрносмъ были do смранносми мне no вкусу. По-насмоящему ячувсмвовал себя хорошо только с ней, даже когда y нас бывали смычки. Я не предсмавлял себе, что могу уснумь, не держа Mapmy в объямиях, и когда просыпался oммого, что оно, резко переворачивалась на другой бок, то успевал возликовамь, осознавая свое блаженсмво, и снова впадал в сон, еще более блаженный. Я суеверно cмарался не замечамь мого, что могло омрачимъ наше счасмье. Да, она права, мы были слишком счасмливы, чмобы из-за мелочей всмупамь в морг с Исморией, ~ Кажется, давно забыты трапезы, те, что происходят за семейным столом, в определенные часы. Едят где попало, что попало. Семейный круг взорван: мужья в казарме или в фортах, жены в мастерской или в каконнибудь комитете. Дети посещают светскую школу -- церковные закрыты, a кормят их в бесплатных столовых. Когда мы прибываем с пакетом в Ратушу или в Центральный комитет Национальной гвардии, в министерство или в мэрию, для нас всегда найдется стакан вина, ломоть хлеба, кусок сыра или колбасы на столе министра, a то и миска с горячим супом. A выходя на улицу, мы с удовольствием видим, как Феб дожевывает свою порцию овса. Самый роскошный пир неожиданно устроил нам Орест, подмастерье вашего булочника, альбинос, и его коллеги из венской булочной. Они напекли бриошей, раздобыли rде-то шоколаду и сварили очень крепкий, дымившийся в чашках черный кофе. Разучили специально на этот случай новые песенки. Вот так между двумя пробежками по Парижу мы отпраздновали введение декрета, запрещающего ночной труд. Собрались мы y печурки, где жарко пылал сухой хворост. Лео Франкель стал главным вождем пекарей. Его речь, произнесенная на заседании Коммуны, вырезанная из "Журналь Оффисьель*, при креплена к стене над печью, и хозяин, господин Жакмар, не посмел сорвать этот клочок 6умаги. Франкель счимал, что декрем эмом даяеко не исчерпываем мого, что следуем сделамь. tВполне одобряя самый смысл декрема, я не счимаю удачной его форму. Надо было объяснимь населению, каковы момиш, которые засмавили нас принямь подобные меры. Среди нас mym есть рабочие -- Варлен, Малон,-- которые давно уже занимаюмся социальными проблемами, нам следовало бы посовемовамься с ними... Чем же объясняемся, что пекари оказались самым обездоленным слоем рабочего класса, пролемариев... Мы мвердим каждодневно: мрудящимся надо учимъся... A как вы можете учимься, ежели рабомаемe ночью?.. Я уже говорил и повморяю, что декрем эмом недосмамочен, и все же я за него, помому что это единсмвенное исминно социалисмическое мероприямиe Коммуны... Мандам, полученный мною, мребуем одного: защищамь пролемариam, и, когда выносимся справедливое решение, я его принимаю и выполняю, не инмеpесуясь мнением хозяево. Мы не успевали откликаться на все приглашения, даже когда не было спешных донесений. Люди привыкли видеть, как мы скачем по Парижу в свите Ранвье или одни, и узнавали нас еще издали: -- A ну-ка, ребятки, слезайте, выпьем стаканчик крепкой, настоящей! B каждой мастерской, в каждой сапожной лавочке найдется что праздновать: отмену штрафов, отмену трудовой карточки и любой присяги, a иногда чествование охватывает все три события разом. Надо выпить за здоровье Франкеля, в честь сего гражданина можно было бы пировать и пировать, и пришлось бы тогда нас подсаживать на коня. Особенно чревата опасностями этого рода часть Бельвиля между укреплениями y заставы Менильмонтан, Пэр-Лашез и парком Сен-Фаржо, она славится своими южными склонами, возделанными с особой тщательностыо. Дорога на Ратре. Когда-то здесь имелось несколько небольших кабачков, затерянных среди виноградников. Ho открывавшаяся отсюда бескрайняя прелестная панорама, где выделялись башни Венсеннского замка, очаровывала путешественника. Сюда и устремились в свое время рантье. Как грибы, стали вылезать из земли виллы, готические особнячки с башенками в стиле швейцарских шале, избушки, a вернее, провансальские домики, не говоря уже о стилизованных мельницах и о здешних Больших и Малых Трианонах, с облицовкой под мрамор. С того времени как Париж включил в свои владения деревню Бельвиль, среди aрхитектурных капризов праздных толстосумов выросло немало обычных жилых помещений: это рабочие, изгнанные из пределов Парижа при сносе старых зданий, вторглись в этот сельский рай. Тогда многие рантье, углубившись дальшв в поля и леса в поисках буколического отдохновения, стали сдавать свои кокетливые жилища ремесленникам, мелким фабрикантам. Стук копыт Феба выманивает из этих владений приказчиков и подмастерьев, и они встречают нас на пороге своих замков, усадеб, пагод, фермочек, где скрежещет пила и гудит станок. -- Вестовые Коммуны! -- Эй, граждане, посошок на дорогуl Тут остались только совсем старые, совсем зеленыв или инвалиды, мальчишки-непоседы и усатые ветераны 1848 года, которые говорят так, словно книгу читают. Мы трогаемся в путь, изнемогая от выражений благодарности и советов. 29 aпреля. Этим утром нам довелось встретить странное шествие масонских лож* (пямъдесям девямъ лож mpex грослож -- Великого Восмока, Шомландской и Мираим,-- которые прибыли в десямь часов на площадь Kapусель). Важные особы, походка уверенная, медлительная, все в рединготах и цилиндрах, y некоторых (высших чинов) синяя или красная орденская перевязь и фартук, повязанный вокруг бедер, иные (рыцари Розенкрейцеры и рыцари. Кадош) с черной перевязью и серебряной бахромой, a y многих (офицеры лож) грудь сплошь покрыта различными значками. Целый лес причудливых знамен: белых, зеленых, синих, красных, многоцветных и зловещий черно-белый флаг вроде шахматной доски. Выделялась снежно-белая орифлама с девизом: "Возлюбим друг друга!". Ho ясно было, что наиболышш успехом y зрителей пользовалась женская ложа Сестры трех шипов. Название это мгновенно облетело развеселившуюся толпу. Перед Рамушей высмроились почемным cмроем знаменосцы масонских лож; из ux рядов несся возглас: "Дс здравсмвуем Республикаl* От имени Коммуны ux официально принимал мщеславный Феликс Пиа, произнесший пышную речь. Зеваки недоумевали: -- Да что же это такое? -- Э, сударь, это франкмасоны, объявившие себя коммунарами. С незапамятных времен они не показывались на свет божий, a теперь вот проследуют перед нами через весь Париж! Федераты, стоявшие на часах y Комиссии юстиции, толкали друг друга в бок, выражая бурное удовольствие: -- Не часто они вылезают из своих нор! -- Если уж они не боятся показать свое усердие, вначит, y Коммуны победа в кармане! При прохождении масонов по богатым кварталам их демонстрация выводила из себя господ на балконах. Они не ярились так, даже когда проходили мы. "Усмав масонского ордена во Франциw>.,. напоминаем всем евоим адепмам, что ux первейший долг, как гражданский, так и масонский,-- уважамь законы смраны, где они обимаюм. Красавец мужчина в цилиндре с красной перевязью и в желтом фартуке остановился, чтобы объяснить какомуто лавочнику, что он, господин в цилиндре, входил-де в состав первой делегации, встретившейся 22 апреля в Версале с Тьером. -- Когда мы ему напомнили, что масоны всегда были сторонниками муниципальных вольностей, господин Тьер попытался убедить нас в превосходстве нового муниципального закона: "Это самый либеральный за последние 80 лет!" -- "Вы, очевидно, изволили забыть закон 1791 годаl" -- "O, неужели вы желаете вернуться к безумствам наших отцов?" -- "A вы, gолжно быть, решили пожертвовать Парижем?" -- "Hy что ж, будет несколько поврежденных зданий, несколько человек убитых, зато восторжествует сила закона!* Зеваки, остановившиеся, чтобы послушать, расходились с грустным видом. Один из франкмасонов, которого его спутники называли "многоуважаемый Эмиль Тирифок*, воскликнул: -- Призовем на помощь масонские ложи в провинцииl Пойдем все вместе, размахивая оливковыми ветвямиl Другой, с черно-серебряной перевязью, добавил: -- Если будет нужно, мы бросимся меж сражающихсяl Korда полил дождь, процессия не дрогнула, но когда посыпались бомбы на yrлу авеню Фридлан... Хомя знамена были видны вполне омчемливо, бамареи Курбвуа и Мон-Валерьена и не думали унимамъся. Это казалось явным безумием -- молпа в две мысячи человек двинулась no npоспекму, npocмреливаемому снарядами. Посовещавшись, масоны решили, что в cморону укреплений направямся только знаменосцы в coпровождении делегамов, no одному от каждой ложи, и что будут высланы парламенмеры с предложением прекрамимь огонь на время масонской демонсмрации. Первой прибыла к укреплениям ложа <Посмоянсмво* из Иври и водрузила том свое знамя. "Вы явились от имени Коммуны? -- бросил парламенмерам Тьер.-- B маком случае я омказываюсь вас выслушамь. Воюющих cморон сейчас нет... У меня нет момивов принимамь me или иные условия или брамь на себя какие-либо обязамельсмва. Высшая власмь закона будем полностью воссмановлена... Париж подчинимся власми государсмва подобно любой деревне с сомней жимелей*. Без даты После сорока восьми часов, проведенных в аду форта Исси, Мстители возвратились в казарму Лобо. Сгибаясь под тяжестью мешков, в отяжелевших от грязи грубых башмаках, они еще вынуждены были пробивать себе дорогу в толпе, запрудившей площадь перед Ратушей: очередная манифестация! B ee составе Республиканский союз департаментов*, тысячами глоток провозглашавший здравицу Коммуне... Слышны были все акценты французских провинций: беррийский, бретонский, эльзасский, овернский, провансальский, каталанский... Добравшись до казармы, болыпинство Мстителей, даже не расстегнув ремня, бросились на соломенные тюфяки. Кто повыносливее,' старался хоть немного почиститься, a за тем становился-в очередь к колонке. Здесь они встречали своих товарищей из других 6атальонов. -- Позавчерa,-- рассказывал гражданин Фио из IV округа,-- я попросил помощника командира легиона Гийета собрать 94-й батальон -- я являюсь членом муниципалитета, y нас имелись жалобы... B Отейе находилась лишь кучка людей из 94-го батальона, сиделионибез провианта. "Надо собрать всех уклоняющихся, другого выхода нет* -- вот что я сказал командиру. Капрал-горнист из VII округа со стоном признался: -- B нашем квартале трубить сбор -- все равно что черпать воду решетом. Карабинер-волонтер, искавышй на себе вшей, буркнул: -- B двух шагах отсюда Наполеоновская казарма, там есть гражданин Вест, бывший капитан "3ащитников Республики*. И представьте, натравливает своих бывших подчиненных против их же офицеров! -- Надо бы о нем сообщить, Гюстав! -- Ты что, за шпика меня принимаешь? Вот я тебе покажу, будешь знать!.. Розовые нити вились в струйках воды. Раненые, умываясь, невольно сдвигали свои намокшие повязки. Каждый старался промыть рубцы и шрамы. Были тут чудом спасшиеся после взрыва порохового склада в Аньере федераты 144-го батальона III округа, с тех пор трижды или четырежды побывавшие на передовой; были замечательные парни из 212-го батальона, которых сильно потрепало в излучине Сены и которые тем не менее просились обратно в бой, они не могли без злобы говорить о расфранченных субъектах, попадавшихся им повсюду в Париже. Йх законное иегодование по этому поводу надомнило мне о письмах, которые перехзатил, отдел Жюля и Пассаласа. Вот одно такое письмо. Я его нарочно лереписал. "Париж. Суббота, 15 апреля 1871 года. Ты, быть может, думаешь, дорогой мой Анри, что я существую, как какой-нибудь злоумышленник: днем прячусь, a на улицу выхожу только ночыо. Отнюдь. Я не очень-то верю, что пресловутые декреты, ежедневно издаваемые ими, выполняются; одно дело говорить, другое -- действовать. Вот уже десять-двенадцать дней, как считается, что я на стороне верных, a я и пальцем не шевельнул, и никто меня не беспокоит. Подумай только: хоть и много народа поуезжало, в наших кварталах по-прежнему имеются люди, враждебные Коммуне, есть и такие, которые хоть и заявляют для виду о своей поддержке этой формы правления, но не столь самоотверженны, чтобы расшибать себе голову ради правительства, заведомо обреченного на гибель. С ним разделаются пруссаки, если Версаль не справится сам, своими силами. Нашим VI округом в настоящее время управляет гражданин повар Лакор, который вчерa преподнес нам воззвание, направленное против уклоняющихся от службы в Национальной гвардии,-- поистине шедевр в своем стиле. Читая его, мы смеялись до слез, и все убеждены, что толку от него никакого не будет.Мой батальон просто сохраняет пассивность, это куда более эффективно, нежели, сопротивление, мы не подаем признаков жизни, никто не двигается с места; уговорились, что в случае сборa каждый остается y себя дома. Если с нами вздумают поступить, как поступили в I округе,-- отчислят нас либо расформируют, чтобы еформировать новый батальон,-- мы в любом случае ни с места, ружей в мэрию не сдадим и будем дожидаться, когда к нам пожалуют на дом, что мне лично кажется трудновыполнимым. При первом же известии о такой угрозе я переселюсь к дяде Эжену, сомневаюсь, чтобы они явились к нему с требованием выдать меня. Напиши это маме, хочу ee успокоить... B общем, учти следующее: действительно преследуют только лиц, занимающих официальное положение, или тех, кто может стать объектом личной мести. Нам с этой стороны ничто не угрожает, и дни наши протекают до последней степени однообразно. Встаем поздно, утром напишем несколько писем, кои пересылаем с оказией; завтракаем, после чего, захватив книжку, отправляемся в Люксембургский сад или в сад музея Клюни; в три часа я встречаюсь с Дейе и прочими, и мы вистуем до самого обеда, к обеду я возвращаюсь домой, a вечером -- прогулка по бульвару с папой или в одиночестве. Это расписано буквально no нотам, но, во всяком случае, как видишь, нас никто не стесняет в наших привычках и передвижениях. Стараюсь только не проходить по улице Сены и Боз-Ap. Не хочу попасться на глаза моим "бывшим товарищам* из 84-го, которые, чего доброго, начали бы от усердия не по разуму допытываться, почему я теперь не с ними и т. д. и т. п. До свидания, дорогой Анри, будем надеяться, что все это скоро кончится, ибо мы истосковались по тишине и спокойствию. Поль Виньон*. Карабинер продолжал топить вшей в красноватой воде и при каждой новой утопленнице издавал какое-то кудахтанье. Сержант 86-го батальона III округа заговорил о командире своей роты, которого убило снарядом в Исси. -- Гражданин Анри-Теодор Kaрейроль, гравер и резчик, погиб тридцати лет от роду. Прямое попадание в каземат, где набилось множество народу... Увыl Он не один отлравился на тот свет. Haрочный из 55-го батальона, привезший пакет из Мулен-Сакета от своего капитана в адрес Коммуны, заглянул в казарму Лобо наскоро перекусить и поспать часок, a там опять, как он выразился, "фейерверк смотреть". -- Гражданин Месаже, наш капитан, запрашивает четыре полевых орудия, тогда он займет траншею в восьмистах метрах впереди вашего редута. Четыре пушки не так-то много, особенно если сотни их ржавеют в парках! B это мгновение ужасающий крик заполняет двор казармы Лобо, вихрем обегает ee, поднимает на ноги самых уставших, вытаскивает с коек оглушенных сном: -- Исси только что пал! Люди сбегаются сюда из соседних кварталов, распространяя самые страшные слухи: "Межи, комендант форта, предатель!", "Версальцы вступили в Парижl*, "Их видели в Вожираре..." Бедняга Межи не nepесмавал мребовамь подкреплений, так и не прибывших. Его позиции быяи наполовину окружены, вом его panopm: "Форм Исси, 30 aпреля 1871, 10.05. Гарнизон больше держамься не может, и не без оснований. Все каземамы разрушены. Я приказал заклепамь орудия или снямь ux с лафемов. Эвакуирую гарнизон. Осмаюсь с несколькими солдамами- -- взорвамь укрепления со cмороны Парижа. Беру на себя всю ответственность. Эдмон Межи". У выхода толкотня. Могучие голоса резко требуют "наших господ делегатов". Толпа смолкает, прислуши ваясь к доносящимся откуда-то сверхy голосам, заверяющим, что никаких приказов об отступлении не давалось, что изменники понесут заслуженную кару... Потом толпа расступается и пропускает офицеров, которые берут с места вскачь, направляясь в соседние казармы на поиски своих батальонов. Bo дворе казармы Лобо особенно тесно y колонки: Мстители Флуранса подставляют голову под струю воды. -- IТойдем прикатим пушку "Братство"I Еще чего! Марта не согласна: не для того мы из кбжи лезли вон, чтобы наша пушечка досталась версальцам! Нужно сначала выяснить все на месте и выбрать пози цию получше... -- Это называется "разведка"! -- уточняет она с гордым видом. И тут же пренебрежительно: -- Ты ведь всему веришь, готов скакать куда угодно, дурачина. A ну-ка, давай отсюда ходу! -- И Мстителей не подождем? Чернявенькая командирша требует, чтобы мы догнали генералов Клrозере и Ла Сесилиа, которые уже проехали во главе нескольких рот. Собачья погода. Дождь, грязь, темень... Форт, оставленный комендантом Межи, так никто и не занял. Ла Сесилиа и Клюзере застали там только мальчишку, безмятежно восседавшеro ffa тачке,--груженной зарядными картузами и паtронами. Мальчик играл спичками. -- Осторожно! Ты чего здесь делаешь? -- Жду неприятеля, чтобы взорвать форт! Клюзере взял мальчика на руки и, еле сдерживая слезы, обнял его. Нашего Bapa зовут Дюфур, ему тринадцать лет. Мстители оказались на месте. Пушки быстро расклепали, поскольку Межи, можно сказать, напортачил. Прибывали новые батальоны. Назавтра (понеделъник, 1 мая) мы узнали об aресте Клюзере. B форт Исси он отправился, не колеблясь ни мгновения, как был, в штатском, меньше чем с двумя сотнями людей; вернувшись оттуда, Военный делегат, усталый, забрызганный грязью, прошел сквозь бурлившую толпу, которая до самой ночи текла, демонстрация демонстрацией, перед Домом Коммуны. Он не успел ничего сообщить о своем успехе, объяснить, как обстояло дело. Гражданин Пенди, комендант Ратуши, ждал его здесь с отрядом специального назначения: -- Мой дорогой друг, мне дано чрезвычайно неприятное поручение. Я уполномочен тебя aрестовать. Пенди увел генерала в тюрьму Консьержери. Ныне "военный министр" находится в тюрьме Сент-Пелажи. Начальник его штаба, полковник Луи Россель, замещает временно узника Сент-Пелажи, о которой газета "Коммуна" отзывается так: "Трудно найти более явное ничтожество, чем гражданин Клюзере. Генерал обязан был все pеорганизовать в три дня, a ему понадобилось три недели, чтобы все дезорганизовать". Судя по тому, как он живо и мужественно реагировал на трагедию Исси, сразу же вновь заняв форт, никто не мог бы даже предположить, что он строил козни против Революции. Клюзере умело скрывал свою игру. Вот и все. Коммуна знает, что делает. Генерал-янки продался версальцам. Не так уж неожиданно, если вспомнить, что этот агент орлеанистов, этот головорез показал себя еще в 48 году как враг восставшего народа. Контрреволюционные деяния генерала вспомнились как-то вдруг, хотя знали о них всегда. Ho подобные слухи в данную минуту -- я подчеркиваю, в давную минуту -- были на руку правительству. Этот не слишком аппетитный прием не нов и не считается отслужившим. Вообще же упомянутый генерал был просто довольно живописным авантюристом. Хитроумец, попавшийся в сети собственных интриг, Клюзере в данном случае стал жертвой тайяой борьбы между Коммуной и Центральным комитетом Национальной гвардии,-- борьбы, которую он cam разжигал. Злые языки утверждали, что с ним расквитались за кое-какие его мероприятия, как, например, обязательное закрытие не позже 10 часов вечерa качабков в деревнях под Парижем, где федераты иногда хватали лишнего. Так или иначе, но учрежден Комитет общественного спасения. Пять его членов наделены чрезвычайными полномочиями. Бот их имена: Антуан Арно, Лео Мелье, Габриэль Ранвье, Феликс Пиа и Шарль 5Керарден*. Нет, решительно невозможно предвидеть, как будет вести себя в том или ином случае Марта. Скажем, все в восторге от назначения Росселя,-- он настоящий военный,-- ей же, изволите видеть, Россель нехорош. -- Военная косточкаl Значит, не может он любить народ... Мстители Флуранса не столь недоверчивы. -- Пусть мы пролетарии-распролетарии, но, когда все воюешь да воюешь, сам солдатом незаметно становишься. Тут уж ничего не поделаешь. Солдат не прочь, чтобы им командовали, он даже высокомерие снесет. У нас в Бельвиле один только Предок держится того же мнения, что и Марта. -- Этот Россель, как и вся их каста генеральская,-- ворчит старик,-- хочет не хочет, a должен будет выбирать: либо его расчудесные планы снова кончатся Седаном и Феррьером, либо он поведет народ к победе и взойдет на диктаторский престол. Порода их такая -- если не Наполеон, то Трошю. Никуда они от этого не денутся. Молчаливое и бессознамельное сродсмво душ сближало cmaрого мямежника и юную бунмарку. Смранная перекличка взглядов. С первой же всмречи, даже do мого, как они успели промолвимь словечко, обнаружилось, что есть целый мир, мысячи вещей, относительно коморых меж ними сущесмвуем само собой разумеющееся согласие. B главном. Им это было ясно с первой минумы: горе мебе, если, мы не вышел из рядов рабочего классаl Одинокие старики и одинокие девчонки. Ta же невинность, доходящая до жестокости. Обоюдоострое лезвие мятежа. -- Дядюшка Бенуа прав,-- упрямо твердила мне Марта спустя часы и часы после этого разговорa.-- Генералы, они для того и существуют, чтобы битвы проигрывать. A если чудом вьшграют какую-нибудь, сейчас же им подавай власть. Твой дядя правильно говорит: генерал --^это такая скотинка, от которой никакой пользы не жди, вредный зверь. Генерал -- он, знаешь, не лучше епископа. Предок вхож в Коммуну. Всюду его знают, любят, как и Марту, и встречают его улыбкой почти так же, как встречают Марту. Когда новичок караульный преграждает ему вход винтовкой, Предок отвечает на его вопрос: -- Кто я таков? Да никто. Ho всегда получается так, что рядом окажется то ли делегат, то ли командир легиона, берет Предка за руку и проводит его. Расхаживает он повсюду маленькими, осмотрительными шажками, пощипывая колючки своей седой бороды; так он бродит от залы мэров к казармам Лобо, от Наполеоновских казарм или мэрии IV округа в Центральный комитет Национальной гвардии, любит пройти несколько шагов, опираясь на плечо Варлена, Делеклюза или Риго. Среди всех этих говОрунов он неразговорчив, но его мимика, взгляды, даже урчание в животе -- более чем выразительны. Его красноречие чем-то близко по стилю к ораторству Марты, хотя, конечно, классичнее, что ли. Короткие афоризмы слетают с бесцветно-жестких губ. -- Истина не поддается ужатию в отличие от такой стихии, как воздух. Рано или поздно она взрывается. Вроде бы удобно солгать народу, чтобы избежать драки, a глядишь, через три дня или через две недели эта самая истина сваливается вам же на голову. И тогда она сокрушает все. Рауль Риго иного мнения. Россель ему нравится, но старику Бенуа разрешают высказывать все, что ему угодно, a кстати сказать, никого замечания Предка не раздражают. Кроме того, он друг Бланки. Для нового прокуроpa Коммуны этого достаточно. Арест Клюзере не так-то легко проглотить. Многие твердят про себя: раз уж таких крупных военачальников стали aрестовывать, значит, дело дрянь! Вот и бросаются в объятия Росселя... -- Революция наша сдает,-- брюзжит дядя Бенуа,-- начинает верить в каких-то спасителей, цепляется за магические слова, за талисманы, амулеты. Марта одобряет со страстью, a потом, очевидно рассчитывая на мою забывчивость, начинает чуть ли не через сутки расспрашивать меня о значении слов: талисман, амулет. Я рад, что могу подтрунить наg ней. -- Ясно, ты ничего не забываешъ, записываешь себе и записываешь. Прямо шпик какой-тоl Никак не разделяю предубеждения Предка и Марты насчет Росселя. Его первые распоряжения, самый стиль работы льют воду на мою мельницу. Вечером 30 (aпреля) версальский полковник Леперш, не сумевший воспользоваться замешательством Межи и занять форт Исси, потребовал, чтобы вернувшийся туда гарнизон "сдался не позднее чем через четверть часа". B ответ он получил от преемника Клюзере, своего бывшего товарища по Политехническому училищу, нижеследующее послание: "Гражданину Лепершу, командиру, чьи войска занимают траншеи перед фортом Исси. Дорогой друг, Если Вы еще раз позволите себе направить нам столь дерзкий вызов, как вчерашнее Ваше собственноручное письмо, я прикажу расстрелять Вашего парламентерa, как того требуют обычаи военного времени. Дружески преданный Вам Россель, Делегат Коммуны Парижа". Omeem одорогому другу Лепершу* смумил некоморых членов Коммуны. Они пожелали познакомимъся с Росселем, узнамъ, что собой предсмавляем эмом вновь назначенный Военный делегам. Предсмав перед ними, Россель не смал скрывамъ, что для него Прудон, Бланки, Маркс и социализм -- книга за семью печамями: "Я не совсем себе предсмавляю, кмо вы макие,-- признался он,-- но я знаю, npомив кого вы воссмали, с меня этого досмамочно*. Заключая свое полимическое исповедание веры, он заявил: "He знаю, каким будем новый социалисмический порядок: он мне no душе, я верю в него, во всяком случае, он будем лучше cmaрого*. И mym же несколъко нервным моном, в комором чувсмвовалась усмалосмъ, смал вдавамъся в демали военной симуации. И отлегло от сердца y труясеников и мозговиков Коммуны, поначалу слегка опешивших. 5 мая. Форт? Где тут/фррт? Груда камней и обломков, по которой бьет и снова бьет артиллерия. 3-й бастион? Да где-то там, внизу, не ищите его, не карабкайтесь, если не хотите последовать за ним и упасть, раскинув руки, с кровавой звездой во лбу, она стреляет недурно, эта солдатня из департамента Сены и Уазы, тут вам полная гарантия попасть на небо! B двухстах-трехстах метрах отсюда моряки и стрелки полковника Леперша занимают Кламарский вокзал, который наши батальоны, ведомые гражданкой Луизой Мишель из Монмартра, захватили было, но потом вынуждены были отдать. Наша артиллерия уже не в состоянии их прикрывать: y нас осталось с десяток орудий, a y тех шестьдесят огненных жерл -- прикиньте сами! Версальская артиллерия бьет все чаще, все оглушительнее. Куда лруссакам... если верить наводчику, который занимал эти самые позиции еще во время первой осады. Одно за другим выходят из строя наши орудия. Снаряды вот-вот кончатся. -- Лучшие наши пушки! Паршивые времена...-- насмешливо говорит наводчик, разыгрывающий из себя наполеоновского ворчуна -- ему нет еще и пятнадцати. Порой при таких вот встречах, которые нередки, мне становится совестно. Надо признаться, что мы с Мартой и Фебом неплохо устроились. -- A знаешь, сколько за одну эту неделю подбили вестовых? -- парирует Фалль. -- Да не расстраивайся ты, Флоран! -- замечает Марта.-- Наш час придет. Наш и пушки "Братство". Старики -- им лет двадцать -- двадцать с чем-то -- поругивают Росселя. Он якобы неуважительно отнесся к командирам двух батальонов, явившихся с жалобой: где же, дескать, гражданин Россель, обещанные подкрепления? На что Россель им ответил: "B сущности, я имею право вас расстрелять как бросивших свои пост! Форт положено защищать шт