нам и нагорьям: они останавливались на отдых в таких же каменных хижинах, какие она видела на сетере в Эльдридстаде... И при мысли об этих горах в душе ее вспыхивало какое-то дикое буйство. Она, столь молчаливо и смиренно исходившая тоской и лишь тихо оплакивавшая под меховым одеялом свою горькую участь по ночам, когда ей казалось, что ее притесняли уж слишком жестоко, вдруг почувствовала, как в ней пробуждается прежняя неукротимость... И ее мечты становились все более пестрыми, сказочными - она вставляла в них события, о которых слышала в песнях и в преданиях, привносила в них то, чего сама никогда не видела: каменные крепости под свинцовыми крышами, воинов в стальных кольчугах и корабли под шелковыми парусами, с золотистыми вымпелами. Мечты ее стали богаче и красочней, чем те картины жизни в крестьянской усадьбе с Улавом и их детьми, которые она рисовала себе прежде. Но были они еще более призрачны и беспорядочны - такие, какими бывают лишь истинные сны или мечты... Арнвид, сын Финна, наезжал в Берг несколько раз за последние годы, и она говорила с ним об Улаве. Но и Арнвид знал о друге лишь то, что Улав, должно быть, жив и обретается в Свее. Однако же зимой после того, как она побывала в горах - а был тогда новый, 1289 год после рождества Христова, - Арнвид явился в Берг веселый, точно под хмельком. Почти ежегодно ездил он на торговый сход в Серне и нынче осенью повстречал там Улава; они пробыли вместе четыре дня. Улав сказал, что ярл сам разрешил его от данной ему клятвы. Он велел Улаву подумать о собственном благополучии и вручил ему заветный знак для господина Туре, сына Хокона из Тунсберга, женатого на его, ярла, сестре. А ныне Улав нанялся на службу к свейскому вельможе, чтоб добыть немного денег, прежде чем вернуться домой. Но после Нового года он намеревался вернуться в Норвегию - может, он был уже в Хествикене. Ингунн обрадовалась; и, пока Арнвид оставался в Берге, она чувствовала, как в ней снова пробуждается мужество. Но потом, казалось, надежды ее вновь поблекли и испарились; она не смела всей душой предаться ожиданию, - неужто в самом деле что-то произойдет? И все же ее мысли и мечты были более светлы нынешней зимой, когда она, расхаживая по усадьбе, видела, как близится весна, и, может, как говорил Арнвид, вернется Улав. Летом женщины в Берге всегда уходили из усадьбы, когда надобно было коптить мясо или рыбу. В березовой роще к северу от усадьбы высился голый скалистый склон. Они разжигали огонь в трещине камня, опрокидывали сверху ящик с выбитым дном и развешивали то, что должно было коптить, под крышкой. А потом одной из женщин приходилось сидеть там целый день и следить за огнем. В один из дней перед праздником святого Халварда Осе, дочери Магнуса, понадобилось прокоптить немного рыбы, и Далла с Ингунн поднялись на гору, к коптильне. Старуха разожгла огонь и принялась обжигать и коптить рыбу, как и полагалось, но потом пошла домой, присмотреть за коровой, а Ингунн осталась одна. Земля здесь, в роще, была почти голой, бурой и какой-то блеклой, но яркое солнце сильно прогревало камни, перистые облака высоко плыли по блестящему, как шелк, голубому небу. Но залив, отблески которого она могла разглядеть внизу, меж обнаженно-белых березовых стволов, был еще покрыт ломким ноздреватым льдом, а на другой стороне, в лесу, бросался в глаза ослепительно белый снег, спускавшийся почти до самого берега. Здесь, на солнечной стороне, повсюду журчала и булькала вода, но весна все еще не обрела своего полного рокочущего голоса тающих снегов. Ингунн наслаждалась, сидя на солнце и следя за тем, как коптится рыба. Она провела здесь уже немало часов и как раз думала, не подняться ли ей наверх, не наломать ли побольше можжевельника... Вдруг она услыхала, что кто-то едет по конской тропе, идущей в гору, над скалой, где она сидела. Она глянула вверх - то был человек на жалкой косматой гнедой лошаденке... В тот же миг она нечаянно толкнула ведро с водой, и оно опрокинулось. Ингунн рассердилась, что придется пойти за водой. Деревянный ушат унесла с собой Далла. Ведро было из талькового камня, с деревянной палочкой, продернутой в два ушка по краям; за эту палочку ведро поднимали. Она взяла ведро; тогда человек, ехавший по конской тропе, закричал сверху - спрыгнув с лошади, он сбежал вниз по склону, топча увядший вереск. - Нет, нет, моя милая... Я принесу тебе водицы! Обхватив руками ее стан, чтоб остановить свой стремительный бег, он, расхохотавшись, поспешно прижал Ингунн к себе, взял у нее из рук ведро и бросился бежать вниз по склону к ручью. Она невольно засмеялась, глядя ему вслед, - когда он смеялся, виден был ряд белоснежных зубов. Он был смугл и кудряв, с непокрытой головой - шлык он откинул назад. Ростом он был очень высок, статен и проворен, но чуть развязен, а голос у него был веселый-превеселый... Незнакомец вернулся с водой, и она увидала, что он очень молод. Его смуглое лицо было узко и худощаво, но не уродливо, а глаза - большие, то ли золотистые, то ли светло-карие веселые и ясные. Рот был великоват, нос - тонкий, крючковатый и дерзкий, а ряд сильно изогнутых блестящих зубов крепко выдавался вперед. Человек этот был нарядно одет в зеленый, точно мох, кафтан до коленей и широкий коричневый плащ; на поясе у него висел маленький короткий меч. - Вот так-то, - сказал он с улыбкой. - Ежели тебе понадобится еще помощь, стоит только попросить!.. Ингунн тоже улыбнулась и сказала: ей, мол, больше ничего не надо, хватит и того, что он помог ей, - ведро-то тяжелое. - Слишком тяжелое для такой пригожей и юной девицы. Ты из Берга? - Да, - ответила Ингунн. - Мне как раз туда - я с посылом и грамотой от моего господина к твоей хозяйке. Но покуда я останусь здесь и пособлю тебе - тогда я появлюсь в усадьбе так поздно, что фру Магнхильд придется оставить меня на ночлег. Может, мне дозволят лечь с тобой? - Ясное дело, дозволят. - Ингунн решила, что парнишка зубоскалит; она видела, он был очень юн - и смеялась ему в ответ. - Но сейчас я останусь тут и поболтаю с тобой немного, - сказал он. - Докучная у тебя работа, и боязно, должно быть, сидеть здесь, в безлюдном лесу, одной, да еще такой молодой и пригожей, как ты! - Было б куда хуже сидеть здесь, будь я стара и уродлива. И вовсе в этом лесу не безлюдно. Я просидела здесь не более четырех часов, и ты проехал этой дорогой. - Да, уж верно, я ниспослан сюда свыше, чтобы помочь тебе скоротать время... Погоди, я пособлю тебе; для этой работы я гожусь куда больше, чем ты!.. Ингунн двигалась неловко - дым ел глаза и горло. Юноша смочил ветки можжевельника в воде и положил их на уголья; когда же дым потянуло к нему, отскочил в сторону. - Как зовут тебя, красавица? - А зачем тебе знать? - Тогда я скажу мое имя. Тебе оно еще пригодится - ведь я буду спать с тобой нынче ночью, верно? Ингунн только покачала головой и засмеялась. - Но ты не из здешних мест, правда? - спросила она; он так чудно коверкал язык. - Нет, я исландец. А зовут меня Тейт. Так скажешь мне свое имя? - О, у меня не такое чудное имя, как у тебя. Меня зовут всего лишь Ингунн. - О, ничего, оно подходит тебе. Это одно из самых красивых имен, какие я только знаю. Ежели я встречу более красивое, я выпишу его позолоченными буквами и подарю тебе, Ингунн, цветик мой! Он помог ей снять уже готовую, прокоптившуюся рыбу и повесить над огнем новую. Лежа на земле, он выискал себе форель, очистил ее и принялся уплетать за обе щеки. - Ты взял самую жирную и лучшую, - смеясь, сказала Ингунн. - А что, разве фру Магнхильд, твоя хозяйка, столь скаредна, что пожалеет нам, бедным людям, рыбий хвост? - засмеялся Тейт ей в ответ. Ингунн догадалась: он принимает ее за служанку. Она была одета в коричневое домотканое платье, перехваченное простым кожаным ремешком, а волосы ее, как обычно, были заплетены в две косы безо всяких украшений и только перевиты синей шерстяной тесьмой. Тейт, видать, собирался надолго расположиться с ней рядом. Он следил за дымом, окунал в воду и подкладывал в огонь можжевельник, а между делом вытягивался во весь рост и болтал без умолку. Она узнала, что он был писцом у ленсмана при окружном наместнике в здешних краях. Сын священника, которого звали отец Халл, сын Сигурда, Тейт учился в церковной школе в Холаре. Но у него не было охоты стать священником. Ему мечталось поглядеть белый свет и попытать счастья. - Ну, и как, нашел его? - спросила Ингунн. - Я отвечу тебе на этот вопрос завтра утром, - он хитро улыбнулся. Ей понравился этот веселый паренек. И когда потом он попросил у нее поцелуя, она подумала: "А что в том худого?" - и не ответила ни да ни нет, а так и сидела молча с улыбкой. Тейт же обнял ее и поцеловал прямо в губы. Но потом не захотел ее отпустить, стал бесстыдно приставать к ней, лезть за пазуху. Ингунн стало страшно - она пыталась защищаться и просила его перестать. - Не очень-то пристойно ты ведешь себя, Тейт, - сказала она. - Я здесь сижу, занимаюсь своим делом... Не могу же я убежать отсюда, это ты понимаешь? - Об этом я и не подумал! - Он тотчас отпустил ее, устыдившись. - Пойду взгляну, куда девалась моя клячонка, - тут же сказал он. - Увидимся в Берге! - крикнул он ей вниз с конской тропы. Когда Ингунн и Далла спустились вечером вниз по склону в усадьбу, на туне не было ни души, но едва они подошли к двери жилого дома фру Магнхильд, оттуда послышались смех и громкие речи. У фру Магнхильд гостили две молодые девицы, Дагни и Маргрет, близнецы, дети одной из приемных дочерей хозяйки, а в тот вечер пришло немало юношей и девиц, родичей близнецов и друзей их родичей. Ингунн пошла в бабушкин дом. Она села у кровати, и, держа на коленях миску, стала кормить старуху кашей и поить ее молоком, время от времени отправляя ложку себе в рот... Потом она отыскала корзинку, ножик и вышла из горницы. Вечера стояли уже погожие и светлые, и на обращенном к солнцу склоне, спускавшемся к заливу, чуть ниже Невестина поля, как называли самое большое и самое лучшее поле в усадьбе, уже показались ростки лугового тмина и других полевых трав. Она хотела накопать корешков, набрать полную корзинку трав и сварить бабушке целебное питье: старушке пользительно избавиться от мокроты и сукровицы после зимы. Растения были малы и нежны; прежде чем она набрала корзинку доверху, землю плотно окутала серовато-голубая полутьма весеннего вечера. Когда Ингунн поднималась вверх по склону к усадьбе, она увидела высокого и статного молодца, спускавшегося ей навстречу в сумерках. То был Тейт, исландец. - Голубушка моя... Неужто тебе приходится надрываться до позднего вечера? - ласково спросил он. Порывшись в корзинке, он взял пригоршню зелени и понюхал ее. Потом, обхватив рукой запястье Ингунн, стал осторожно поглаживать его. - Они забавляются в горнице. Ты не пойдешь туда, Ингунн? Пойдем, я тогда спою самую красивую песню, какую знаю. Ингунн покачала головой. - Неужто она столь сурова к тебе, твоя хозяйка? У нее сейчас все домочадцы... - Все диву дадутся, коли я приду, - тихо сказала Ингунн. - Давным-давно не бывала я там, где забавляются молодые. Дагни и Маргрет изумятся, коли я пойду к ним и к их друзьям. - Это они тебе завидуют, ведь ты красивее их. Им, верно, не по душе, что прислужница пригожее, чем... - Он крепко обнял ее, и соломенная корзинка, которую она держала в руках, затрещала. - Я приду к тебе попозднее, - шепнул он. Ингунн постояла недолго на порожке, вглядываясь в серо-голубую весеннюю ночь и прислушиваясь к звукам песен и музыки, приглушенно доносившимся из горницы фру Магнхильд. Ей не хотелось идти туда - гости были молоды и веселы. А может, и ничего в том нет худого, коли она нынче ночью впустит к себе Тейта. Ей ведь тоже охота поболтать хоть разок с человеком нездешним. Оставив дверь полуоткрытой, она пошла и прилегла одетая. Время тянулось медленно, и она пыталась скрыть от себя самой разочарование, что он все-таки не пришел. Под конец она, должно быть, заснула - внезапно ее разбудило то, что на кровать к ней плюхнулся мужчина и повел себя непристойно. Но когда она отшвырнула его, он тотчас же присмирел. Он попросил прощения, что так поздно пришел, сказал: в хозяйском доме, мол, было очень весело. Но так как Ингунн лежала тихо и отвечала холодно на все его россказни о том, как они забавлялись, Тейт становился все более и более кротким. Под конец он умоляюще сказал: - Знай же, там я радовался тому, что смогу поболтать с тобой... А теперь ты наверняка гневаешься... Милая моя, что бы мне сказать тебе хорошее? - Нет уж, придумай сам, - ответила Ингунн; на нее напал смех. - Хочешь присвататься, так не спрашивай, как к этому приступить. - Да, а как? Ежели бы я мог тобой завладеть... А ты не хотела б уехать из Берга, Ингунн? - О... О!.. Может статься... - А тебе не охота перебраться в Исландию и поселиться там? - Далеко до Исландии? - спросила Ингунн. Тейт ответил - далеко. Но в той стране житье привольное, не то что в Норвегии, - да уж и всяко лучше, чем в Опланне, зима-то здесь больно холодна. Дома у них снег иную зиму быстро стаивает, овцы - так те всю зиму пасутся на воле, да и лошади тоже... Ингунн показалось это заманчивым; ей тоже омерзела зима... Особливо когда скот голодает в хлеву, ночи стоят холодные и меховое одеяло накрепко примерзает к стене по утрам, а ради каждой капли воды приходится прорубать лед. Тейт стал даже красноречив, когда рассказывал о своей родине. Ингунн думала: должно быть, там красиво!.. Эти высокогорные равнины с вересковыми пустошами, откуда они по осени пригоняли овец, были, верно, похожи на те горы, куда она поднималась, когда ездила на север в долину. Мир велик и широк - для мужей, которые могут разъезжать повсюду. Она подумала об Улаве: где он только не побывал - и в Британии, и в Дании, и в Свее. Тейт же не видел других стран, кроме Исландии да Норвегии. Хорошо бы и Улав рассказывал ей о том, что ему довелось повидать. Но Улав не любил говорить о своем житье-бытье. Это от учености Тейт так красно говорит. Ингунн дивилась: парень он совсем юный и озорной, а до чего искушен в книжной премудрости! Да, никогда прежде не встречала она мирянина, который был бы писцом, - кроме Арнвида; но тот был много старше и умудреннее. Под конец Тейту с Ингунн захотелось спать, много раз беседа их прерывалась. Потом юноша придвинулся к ней, хотел побаловаться и приласкать ее. Ингунн защищалась, сперва чуть сонно и равнодушно, но потом испугалась - Тейт становился все более настойчивым и грубым. Она напомнила ему: в другой, мол, кровати спит фру Оса. Ежели она проснется и заметит, что Ингунн приветила ночного гостя, ей не поздоровится... Тейт стал сетовать и хныкать в шутку, но после снова одумался, пожелал ей спокойной ночи и поблагодарил. Ингунн проводила его до двери, чтобы запереть за ним, - и тут она увидала: было уже далеко за полночь. На другое утро она поднялась поздно, и когда вышла на тун по какому-то делу, был уже полдень. Вдруг она увидала исландца; он стоял без дела у дверей конюшни с разочарованным, вытянувшимся лицом, будто продал масло, а деньги потерял. Ингунн подошла к нему, пожелала доброго утра и поблагодарила за вчерашний вечер. Тейт прикинулся, будто не замечает протянутой ему руки, и мрачно смотрел перед собой. - Неплохо ты позабавлялась, видать... Я, по-твоему, дурак дураком, и меня можно водить за нос как вздумается? - Ты о чем? Что-то не пойму. - Хорошую шутку ты сыграла, соблазнив бедного молодого парня посвататься к тебе, дочери хозяйки Берга. - Я не хозяйская дочь, Тейт, я племянница. А это совсем иное дело. Тейт недоверчиво взглянул на нее. - А я думала, ты шутишь: говорил - посватаешься, а сам дал волю рукам... Вот я и не считала, что ты и вправду сватаешься. Мне и в голову не приходило, будто ты хочешь высмеять меня... за мою глупость. Знай же, я никогда не выезжала из родных краев, мало что знаю и умею, и мне радостно было потолковать с тобой. Ведь ты человек умный, ученый и столько всего на свете повидал. Она улыбнулась ему ласково и просительно. Тейт смотрел себе под ноги. - Неправду молвишь! - Чистую правду. Я думала, ты, может, останешься здесь на несколько дней... а я еще послушаю тебя да поучусь уму-разуму. - Нет, мне надобно вернуться домой. Однако же Гуннар, сын Берга, собирался снова послать меня сюда после праздника, - сказал он чуть смущенно. - Будешь желанным гостем! - Ингунн подала ему руку на прощание и пошла в дом. 4 Ко дню святого Йона Арнвид, сын Финна, приехал в долину проведать тетку. Старой Осе, хозяйке, становилось то лучше, то хуже; она могла угаснуть в любую минуту. А могла прожить еще долго, будь на то божья воля. Об Улаве Арнвид ничего уже давно не слыхал. На другой день после его приезда они с Ингунн прогуливались по туну. Тут появился Тейт, сын Халла; он проскользнул мимо них и прошел в дом Магнхильд. Арнвид остановился и поглядел ему вслед. - А часто он является сюда с посылами, этот писец? Ингунн кивнула в ответ. - Думается, не подобает тебе так долго беседовать с ним, Ингунн. - Почему? Ты знаешь про него что-нибудь худое? - немного погодя спросила она. - Я слышал кое-что о нем в Хамаре, - сказал Арнвид. - И что же? - подавленно спросила Ингунн. - Что о нем говорят? Что-нибудь худое? - Он играет в зернь на деньги, - тихо, словно чуть нехотя, ответил Арнвид. - Первым взял к себе на службу этого вертопраха местер Тургард, певчий, и немало его хвалил. Почерк у исландца, дескать, отменный, пишет он быстро и грамотно. К тому же умеет изукрасить рукопись цветными узорами, так что местер Тургард доверил ему выписать и раскрасить заглавные буквы в "антифоне" и в копии Закона страны. И то была отменная работа. А когда жена переплетчика, которая пособляла мужу, занемогла, Тейт, говорят, вызвался помочь. Оказалось, он столь же искусен в переплетном деле, как и переплетчик самого епископа. Потому-то местер Тургард с неохотою отослал от себя этого молодца. Но есть у Тейта слабость: он просто ума решается, когда к нему в руки попадают игральные кости или шахматная доска с фигурами. А такими играми частенько балуются в торговом городе. Тейту ничего не стоит проиграть и штаны, и башмаки, так что он не раз являлся к своему хозяину в одолженной одежонке. По правде говоря, нет у него разума блюсти собственную выгоду: он брал в долг и у хозяйки, содержавшей питейный дом, и у мелочных торговцев. Как ни жаль было местеру Тургарду расстаться с искусным писцом, все же он счел, что ради блага самого юноши надобно определить его туда, где не будет для него на каждом шагу таких больших соблазнов. Вообще-то парень неплохой, обходительный, это и певчий говорил. Ну, а поелику ленсману в Рейне нужен был грамотей, местер Тургард и определил туда исландца. О том, что за Тейтом водились кое-какие грешки по женской части, Арнвид полагал, говорить Ингунн нет надобности; да и не хотелось ему распускать сплетни об этом юноше, каков бы он ни был. Иное дело - то, что Тейт-исландец взял якобы в долг деньги у старушек сестер местера Тургарда, да и другое в том же роде - об этом, считал Арнвид, сказать должно... За день до праздника святого Йона все домочадцы из Берга пошли к заутрене - была как раз годовщина смерти господина Викинга. А когда они возвращались домой, разразилась страшная гроза. Лил такой дождь, что можно было бы подумать - земля не видывала подобного потопа со времен Ноя. Прихожане укрылись под большими, нависшими над тропой скалами, и все равно вымокли до нитки, когда к вечеру добрались домой. Тура, дочь Стейнфинна, приехала к тетке погостить на праздник и привезла двоих старших детей. На этот раз она была чрезвычайно ласкова с сестрой и под вечер пришла в горницу Осы, чтоб увести Ингунн в застольную - в усадьбе нынче было много гостей. Ингунн сидела съежившись у очага - в одной рубахе; волосы она распустила, желая получше просушить. Поначалу она отговаривалась - не может-де оставить бабушку. Тура сказала в ответ, что с ней, мол, посидит Далла. Тогда Ингунн снова стала отговариваться: у нее и платья-то подобающего нет; единственное ее праздничное - промокло до нитки, когда она возвращалась из церкви. Тура расхаживала по горнице, мурлыча себе под нос. Все еще красивая и молодая, хотя и отяжелевшая, она была в богатом, голубого бархата платье, и шелковой головной повязке; на ее пышной груди поблескивали застежки, позолоченный пояс красиво обвивал полный стан. Она открыла сундук Ингунн. - А ты не можешь надеть вот это?.. - Тура подоила к ней, освещенная огнем очага, держа в руках шелковое платье цвета желто-зеленой листвы, которое Ингунн получила от покойной матери в тот день, когда убили Маттиаса, сына Харалда. Ингунн помрачнела и еще ниже склонила голову. Тура продолжала: - Ты ведь почти не надевала его, сестрица. Помнится, я завидовала, что матушка подарила это платье тебе. Ты надевала его хоть раз с того вечера? - Я была в нем на свадьбе в Эльдридстаде. - Да, я слыхала от людей: ты была очень красива на этой свадьбе. - Тура вздохнула. - Я в то время лежала и досадовала, что не могу быть там, на самой богатой свадьбе, которую играли в долине за последние двадцать лет. Пойдем, сестрица, - умоляюще сказала она. - Ой, мне так хочется играть и плясать нынче вечером. Ведь с тех пор, как я вышла замуж, это первое лето, когда я не ношу ребенка под сердцем. Пойдем, Ингунн, голубушка. Арнвид станет запевать, да и этот исландец, друг твой... Даже не знаю, у кого из них голос красивее! Ингунн поднялась, все еще колеблясь. Улыбаясь, Тура взяла платье, просунула в него голову сестры и помогла ей расправить складки под серебряным поясом. - Волосы еще не высохли, - застенчиво пробормотала Ингунн, зажав их в пучок. - Оставь их тогда распущенными, - улыбнулась Тура. Взяв сестру за руку, она вывела ее из горницы. - Гляньте-ка, тетушка Ингунн, тетушка Ингунн! - закричала маленькая дочка Туры, когда та вошла в освещенную горницу. Ингунн взяла ребенка на руки. Малютка обхватила ручонками ее шею, уткнулась носиком во влажные волосы, окутывавшие молодую женщину, подобно плащу из темно-золотистой пряжи и доходившие ей до колен. - Матушка, - закричала девочка, - я хочу, чтоб и у меня были такие волосы, когда я стану взрослой девицей! - Еще бы не желать таких волос! Ингунн посадила малютку на пол. Она знала: в этот вечер она очень красива, и сама была ослеплена своей красотой. "Улав", - подумала она, и сердце ее несколько раз глухо екнуло: ей показалось, он непременно должен быть здесь. Проведя рукой по лицу, она откинула волосы, огляделась и встретила странный мрачный взгляд Арнвида, а золотисто-карие глаза Тейта сияли, обращенные к ней, будто две свечи. Однако же того, кого она искала, здесь не было. Она скрестила руки на груди - здесь не было того, кому должно было видеть, что в этот вечер она здесь самая красивая. На миг ей захотелось убежать к бабушке, сорвать с себя все это великолепие и зарыдать... Поздно вечером разговор зашел о плясках - говорили о "Крока-моле" - старинном великолепном плясе с мечами. Арнвид сказал, что когда-то знал этот пляс. Тура молвила: они с сестрой тоже его выучили. Тут вмешался Тейт; вспыхнув, он горячо сказал, что знает всю плясовую песню и охотно будет запевать. Фру Магнхильд улыбнулась: коли молодые желают позабавиться, поглядеть, как играли песни в стародавние времена, то и она может спеть и сплясать. - А ты, Бьярне? - обратилась она к старому господину, другу юности. Несколько пожилых челядинцев также чуть смущенно вызвались сплясать. Видно, им хотелось вспомнить забавы молодости. Арнвид велел Тейту запевать и вести хоровод. Он, разумеется, знает этот пляс лучше всех, а фру Магнхильд и рыцарь Бьярне пойдут за ним следом. Но старики заартачились. Тогда получилось так, что первым в цепочке выступал Тейт, а за ним Ингунн и Арнвид с Турой. Всего в хороводе оказалось семеро мужчин с обнаженными мечами и шесть женщин. Плясали они как нельзя лучше - Тейт запевал отменно. Его высокий звонкий голос был немного резковат, но всякий мог слышать, что он обучен пению. Чудесный звучный голос Арнвида усердно вторил ему, а у господина Бьярне и двух старых челядинцев тоже были еще очень хорошие голоса. Да и всех их раззадорил Тейт - до того хорошо он пел и вел хоровод. Ни одна из женщин не подпевала, но, верно, благодаря этому старинный пляс с мечами обрел величие и силу. Владычило оружие, мерная поступь мужей и их голоса, звучавшие все более пылко. Женщины лишь молча скользили взад и вперед под мечами, которые, играя и звеня, скрещивались над их головами. Ингунн плясала, точно оглашенная, отрешившись от всего вокруг. Высокой и хрупкой, ей приходилось нагибаться ниже, чем другим женщинам; она опустила веки, побледнела и тяжело дышала. Когда она пробегала вперед под скрещенными клинками, распущенные волосы, плащом окутывавшие ее, чуть колыхались, словно ей хотелось подняться, взмахнув тяжелыми крылами... Прядь волос упала на грудь Тейту и зацепилась за его застежку. От этого ей было больно плясать, но она и не думала приостановиться, чтобы высвободить волосы. Они сплясали и спели уже пятнадцать или шестнадцать стихов, когда фру Магнхильд внезапно издала громкий крик... Вся цепочка приостановилась. Пот градом катился по красному распаренному лицу хозяйки, и она держалась за грудь - она закричала, что не в силах более плясать. Арнвид мотнул своей маленькой головой в сторону Тейта, его глаза необузданно сверкали, и он что-то крикнул, снова затягивая песню, а все мужчины стали вторить ему: Лихо мы рубились, Все сыны Аслауг, Острым мечом пробудили бы Спящую Хильд, коли бы знали... Мужчинам захотелось спеть и последние припевы, даже если для этого придется перескочить через десять - двенадцать стихов. Подарил сынам я мать, Ту, что им по сердцу!.. Пляшущие вошли в раж и пели хором столь громко, что, казалось, им в ответ откликалось эхо: Лихо мы рубились... Время песню кончить. Кличут меня Норны Из чертогов Хэрьи. Один шлет за мною, С асами я стану Пить хмельную брагу На почетном месте. Земное счастье тленно: Смерть с улыбкой встречу. Тут пляшущие стали расходиться, с трудом доплелись они до стола и рухнули на скамьи. Мужчины отложили мечи и стерли пот с лица, смеясь от радости. А те, кто помоложе и только смотрели на пляс, закричали, что он удался на славу. Магнхильд держалась за бока, задыхаясь от усталости. - Да, вот это пляс! Не то что ваши прыжки да беганье... Начни-ка ты теперь, Маргрет, спляши под одну из этих славных любовных песен, которые вам так по душе: Жил-был король, господин Эйрик, Поехал он в горы на север... Потому как песни эти столь изысканны и сладки, будто мед; а те старинные плясовые больно грубы для таких сахарных куколок, как вы! Молодые не заставили себя просить дважды - они и так думали, что старики расплясались не в меру; правда, чудно было увидеть хоть разок этот старинный пляс с мечами... да и... Тейт подошел к скамье, где, съежившись у стены, сидела Ингунн, окутанная своими прекрасными волосами. Лицо ее не разрумянилось от пляски, а покрылось росинками пота и стало бледным, восковым. - Притомилась я, не могу больше плясать. Посижу лучше да погляжу... Тейт пошел к другим. Этот неугомонный парень, казалось, знал и уйму старых песен, и все новые. Ингунн остановилась на туне - она покинула застольную, где играли и плясали, чтобы пойти к бабушке и лечь спать. Уже близилась полночь - по всей огляди протянулась бледная, ясная полоса, пронизанная сверкающей белизной, сгущавшейся на севере в свинцовую желтизну. Только над горной грядой по другую сторону фьорда была словно наброшена серо-голубая пелена легких туч, а сквозь нее струился трепетный и влажный свет заходящей луны. Хотя ночь стояла ясная, небо над землей было темнее, чем обычно в это время года, - пашни, луга и лиственные рощи были напоены влагой после непогоды, бушевавшей днем; земля дышала сыростью и прохладой. Над водой неслись редкие клочья буровато-сизого дыма, но все костры были погашены, кроме одного, большого и красного, светившегося далеко-далеко на мысу и отбрасывавшего свое отражение, будто узкий пылающий клинок, в голубовато-стальную воду. Тейт тоже вышел из дому и стал искать Ингунн - она знала, что так оно и будет. Не оглядываясь, она стала спускаться по горному склону к пашне, которая лежала внизу, у фьорда. Когда девушка подошла к воротам изгороди и встала там, чтобы убрать жердь, он догнал ее. Они не сказали друг другу ни слова, когда пошли дальше, - она впереди, юноша позади, по узкой тропинке меж всходов нежной молодой пшеницы. Там, где кончалась пашня, бежал ручей, и тропинка вилась вдоль ручья под густыми зарослями ольшаника и ивняка вниз, к причалам. Лишь только они вошли в тень листвы, Ингунн остановилась. Было темно - хоть глаз выколи; она побоялась идти дальше. - Ух!.. И холодно же нынче ночью, - чуть слышно прошептала она, вздрагивая от холода. Она едва различала мужчину, стоявшего рядом, но чувствовала мягкое, сладостное тепло его тела, которое словно защищало ее от ледяного дыхания и терпкого духа мокрой листвы и влажной земли. Он все время молчал, и молчание это вдруг показалось ей ужасным и угрожающим. В припадке внезапно охватившего ее безудержного страха она подумала: нужно во что бы то ни стало заставить его что-нибудь сказать, тогда опасность минует ее. - Хороша плясовая, которую ты пел в застольной, - прошептала она, - о вербе. Спой еще! Тихим и ясным голосом Тейт спел во мраке: Счастлива ты, верба, Растешь подле моря, Суля красоту и добро! Люди стряхивают с тебя Утреннюю росу. А я тоскую Денно и нощно по Тегн. Подняв руки, Ингунн притянула к себе полную охапку веток, покрытых горько пахнущими листьями, - ее обдало в темноте дождем и росой. - Ты испортишь свое красивое платье, - сказал Тейт. - Промокла?.. Дай-ка я взгляну... Но когда он в темноте дотронулся до ее груди, она быстрее молнии присела и выскользнула у него из рук. Тихо вскрикнув от страха, она бросилась бежать вверх по тропе; подобрав обеими руками платье, она мчалась по полю изо всех сил, словно ее настигала смерть. Тейт был так поражен, что мгновение стоял растерянный. Потом опомнился и бросился следом. Но Ингунн сильно опередила его, и он смог догнать ее лишь у ворот изгороди. Но отсюда их могли уже видеть и слышать с туна гости, которые выходили из дома, отправляясь на покой. Тогда он перевел дух и не стал ее догонять. Когда они встретились на другой день, вид у него был мрачный и обиженный. Ингунн чуть ли не заискивающе поздоровалась с ним и робко пробормотала: - Мы, видно, оба рехнулись нынче ночью - и надо же придумать такое: спуститься вниз к озеру в полночь! - Так, стало быть, вот о чем ты жалеешь? - сухо спросил исландец. - И, кажется, оттуда видны те же костры, что мы видели сверху, из усадьбы. Так что, пожалуй, не стоило спускаться к причалу. - Да, уж верно, нам было бы куда лучше дома вдвоем, - сердито сказал Тейт. Попрощавшись, он ушел. 5 То было после полудня поздней осенью - три месяца спустя после дня летнего солнцестояния. Ингунн прошла в ворота изгороди, где жерди были сняты, потому что скот пригнали домой с ближнего сетера и он свободно пасся на всех приусадебных пашнях. Сейчас коровы щипали траву чуть пониже ячменного поля - невозможно было представить себе зрелище более прекрасное, нежели эти вернувшиеся с горного пастбища животные. Они были такие тучные и гладкие, что лоснились на солнце. Коровы были пестрые и всех мастей, какие только встречаются у домашней скотины, а отава, тут и там усеянная бесчисленными пятнами отливающей серебром ромашки, была так высока и зелена! Она просто дышала плодородием. Небо голубело, а мелкие легкие перистые облака неслись высоко над землей; синий фьорд отражал по-осеннему прекрасные берега и лиственные леса, окружавшие приусадебные пашни багряно-золотым кольцом. За ним стоял хвойный лес, темный и иссиня-зеленый, и казалось, будто вершина каждой ели впитывает свет, пронизывающий пряный прохладный воздух. Радостная лучезарная сила этого дня заставила ее сжаться под бременем страха и печали. Когда он назначил ей свидание, у нее не хватило духу отказать ему. Она до смерти боялась остаться с ним наедине. Но не смела поступить иначе. Ведь он может подойти к ней в усадьбе и заговорить об этом, а вдруг кто-нибудь услышит!.. Жнивье бледным золотом сияло по обе стороны тропинки - в тот день видны были далеко вокруг открытые, голые по-осеннему пашни. Его маленькая гнедая нищенски жалкая кляча паслась внизу в роще у ручья. Ингунн молилась про себя беззвучно - лишь стон выдавал ее горчайшие муки. Вот так же молилась она в ту ночь, когда он стоял у дверей бабушкиного дома, тихо стуча и зовя ее по имени. В кромешной тьме стояла она на коленях у изголовья кровати, обхватив руками резную, в виде лошадиной головы, стойку, и звала на помощь молча, беззвучно, вся сотрясаясь от страха. Ведь с ней уже случилась беда, она ни за что не хочет пасть еще ниже. И тут подумала: он может вынудить ее против воли; ей придется сойти с кровати и впустить его. Когда она поняла: он отошел от двери, - она зарыдала, благодаря его за это. Ведь ее удерживала не собственная крошечная капля воли, а невидимая сила, могучая и суровая, заполнившая тьму между ней и опасностью, таившейся за дверью. Когда, обессиленная, она забралась под меховое одеяло, смиренно благодарная за спасение, она подумала, что примет безропотно любую, самую суровую кару за свой грех, лишь бы ей никогда больше не отдаться во власть Тейта. И когда они встретились на другой день и он пошутил: она, дескать, спит так крепко, что ему пришлось уйти безутешным от ее двери, она ответила: - Я не спала, я все слышала. Она была совершенно спокойна, потому что верила: добрые силы, которые удержали ее нынче ночью, не потерпят, чтобы он снова овладел ею. Когда он спросил, почему же она не открыла, может, испугалась, или кто-то был у нее в горнице, она осмелилась сказать: - Нет, я просто не хотела. И ты больше не приходи сюда, Тейт... Сделай милость, не ходи за мной больше! - Вот так раз! Сделай милость, говоришь!.. А прошлой ночью... - Знаю, - перебила его она, застонав от душевной муки. - Худо это, тяжкий грех!.. - Грех? - спросил он изумленно. - Так ты этого боишься? Она помнила об этом тогда, помнила и теперь, пока шла здесь, по тропке, и ей стало по-своему жаль юношу. Где ему знать, сколь велик грех, что был свершен, когда она отдалась ему. Ведь она порушила клятву, о которой не в силах была даже думать здесь, на краю бездны, в которой пребывала ныне... Шесть недель - целых шесть недель минуло с того дня и с той ночи, когда она в самой глубине души, подспудно и неосознанно начала надеяться, что может забыться хоть разок. Потом она исповедуется, заплатит пеню и попытается забыть, что у нее было с Тейтом. Тем паче она не слыхала о нем и не видала его с тех пор до нынешнего дня, когда он явился в Берг с каким-то делом к фру Магнхильд и назначил ей, Ингунн, встречу, а она не посмела не пойти. Она увидела его, он сидел на камне в кустах. Она закричала беззвучно: - Помоги мне, не дай ему меня запугать; чтоб я снова уступила ему!.. Он сидел почти на том самом месте, где они стояли в темноте в ночь святого Йона, когда он пел ей песню про вербу. Но она не думала об этом - они были как бы в солнечной, полной воздуха беседке, в сени желтеющих деревьев. Солнце и голубое небо светили им сквозь легкие, почти голые ветви. На глади ручья за кустами плясали мелкие солнечные блики; там на бледных, сломленных стебельках и на сорняках, которые уже побило градом и прихватило морозом, сверкали капли росы. Тропинка рядом с ними желтела палой листвой. Даже камень, на котором он сидел, был так красив, весь увешанный свисающими зелеными подушечками мха! И ее охватило отчаяние: только она одна полна страха и безнадежности в этом прекрасном, сверкающем мире. - Боже, помилуй меня! Я сама не пойму, что со мной. Он вскочил и стоял, глядя на нее. Потом сделал движение, словно собираясь привлечь ее к себе; она, подняв руки, пыталась защищаться, неуклюже и слабо, а ноги у нее подкашивались. Он быстро посадил ее на камень, сам же остался стоять, глядя на нее. - Ты, видать, не очень веселилась эти недели, что меня не было! Никто ничего не пронюхал? - быстро спросил он. Ингунн покачала головой. Сидя на камне, она вся дрожала. - Лучше я сразу поведаю тебе добрые вести, которые привез, - сказал он, чуть склонившись над ней и улыбаясь. - Я был в Хамаре, Ингунн, и толковал о нашем деле с местером Тургардом. Он посулил, что сам будет ходатаем за меня пред твоими родичами, он и Гуннар, сын Берга. Ну как, неплохих я раздобыл сватов? Ей показалось, будто на нее обрушилась каменная лавина и она, Ингунн, выползает из-под нее на четвереньках, окровавленная с головы до ног. А потом снова обвал, который погребает ее. - Что скажешь на это? - Я ни о чем таком не думала, - прошептала она, ломая руки. - Ну, что ты захочешь посвататься ко мне... - Я хотел сделать это не раз еще раньше, летом. Ты мне пришлась по сердцу с первой минуты, как я тебя увидал... Ну, а раз ты не утаила, что и я тебе люб... Да только я в этом еще не до конца уверен... - Поглядев на нее сверху вниз, он лукаво улыбнулся. - Зачем бы ты тогда закрыла мне дверь уже на вторую ночь? Да, я сам потом понял... Верно, было б сверх всякой меры дерзко продолжать эту игру в Берге. А потерять тебя мне неохота... Так что скоро ты перестанешь горевать о грехе, если именно это тебя удручает! - Улыбнувшись, он погладил ее по щеке - Ингунн сжалась, как собака, которая ждет, что ее побьют. - Никогда бы не подумал, что ты примешь это так близко к сердцу... Но теперь ты, верно, утешилась, бедняжка моя? - Тейт, нам не бывать вместе. - Ни Гуннар, ни местер Тургард так вовсе не думают. - Что ты им сказал? - почти беззвучно шепнула она. - Я сказал им обо всем, что было меж нами, - да не более того, чем тебе известно, - засмеялся он. - Ну, я сказал им: мы любы друг другу, и ты не прочь пойти за меня - под конец ты дала мне это понять... Только будь спокойна, я ничего не сказал такого... им и в голову не придет, будто я получил от тебя в залог много более, чем просто слово. - Он игриво засмеялся и, взяв ее за подбородок, хотел заставить приподнять голову и взглянуть на него. - Ты моя, Ингунн? - Я этого никогда не говорила. - Как так? - Лицо Тейта помрачнело. - Может, ты думаешь, я тебе неровня? Гуннар и местер Тургард, верно, так не считают. Не бойся, я не собираюсь оставаться на службе у Гуннара, когда женюсь, - мы уговорились, что я уеду от него сразу же после рождества. Я вовсе не думаю оставаться здесь, в этом краю... Разве ты сама того захочешь, а родичи твои дадут нам землю, где мы сумеем построиться: но, может, они вовсе этого не пожелают. Нет... местер же Тургард, Ингунн, посулил мне дать грамоту к самому архиепископу и к кое-кому из своих друзей в тамошнем капитуле - и в ней он отпишет, что мне нет равного по части письма и узоров на телячьей коже. Я могу прокормить тебя куда лучше своим ремеслом, чем думаете вы, крестьяне, ежели только приеду в такое место, как Нидарос... У меня немало путей приумножить благосостояние - когда я получу имение, которое смогу пустить в дело... А после, коли захотим, поедем ко мне домой, в Исландию... Ты не раз говаривала летом, что тебе хочется поехать туда. Сдается мне, я смогу увезти тебя в Исландию, и там тебе будет не худо...