о он был не таким, каким его считали жители городка и даже родная мать. За его привычным молчанием не скрывалось никакого глубокого замысла, не было у него и определенного жизненного плана. Когда юноши, с которыми он встречался, начинали шуметь и ссориться, он тихо отходил в сторонку. Спокойными глазами наблюдал он за своими оживленными, жестикулирующими товарищами. Он не особенно интересовался тем, что происходило у него на глазах, и порой сомневался, способен ли вообще чем-нибудь сильно заинтересоваться. И сейчас, стоя в сумерках у окна и наблюдая за пекарем, он мечтал, чтобы его самого что-нибудь как следует взволновало - ну, хоть чтобы он сам испытал такой приступ бешенства, какими был известен пекарь Грофф. ╚Жаль, что я не могу разглагольствовать о политике, как этот старый пустомеля Том Уиллард╩, - подумал он, отойдя от окна и направляясь по коридору в комнату, своего друга Джорджа. Джордж Уиллард был старше Сета Ричмонда, но в их довольно своеобразной дружбе именно Джорджу принадлежала роль поклонника, а младший, Сет, принимал это поклонение. Газета, в которой сотрудничал Джордж, вела определенную линию: в каждом номере она старалась упомянуть как можно больше обитателей городка. Подобно любопытной уличной собаке, Джордж Уиллард носился туда и сюда, отмечая в своем блокноте, кто поехал по делам в главный город округа или вернулся из поездки в соседний городок. Целый день он записывал в блокнот мелкие новости: ╚А.Ринглет получил партию соломенных шляп, Эд Байербом. и Том Маршал побывали в пятницу в Кливленде, дядюшка Тем Синнинг строит новый сарай на своем участке у Вэлли-род╩. В Уайнсбурге Джордж Уиллард занимал особое положение так как все считали, что. когда-нибудь он станет писателем. Он сам постоянно твердил об этом Сету Ричмонду. - Самая легкая жизнь! - хвастливо доказывал он. - Ездишь повсюду, никто тобой не командует. Допустим, ты на пароходе где-нибудь в Индии или в Южных морях; тебе нужно только писать, и дело в шляпе. Увидишь, как весело я буду жить, когда мое имя станет известным! Сет Ричмонд сидел, не отрывая глаз от пола, в комнате Джорджа Уилларда. Там было окно, выходившее в переулок, и другое, через которое можно было видеть за железнодорожными путями закусочную Биффа Картера, что напротив вокзала. Джордж Уиллард, который до его прихода праздно просидел целый час, вертя карандаш, горячо приветствовал друга. - Я пытался писать любовную историю, - объяснил он с нервным смешком; закурив трубку, он принялся расхаживать по комнате. - Теперь я знаю, что для этого нужно. Мне надо самому влюбиться! Сидя здесь, я обдумал все это, и я так и сделаю. Как будто смущенный своей декларацией, Джордж подошел к окну и высунулся наружу, повернувшись спиной к другу. - Я знаю, в кого мне влюбиться, - отрывисто произнес он, - в Элен Уайт. Она в городе единственная девушка с огоньком. Захваченный новой мыслью, юный Уиллард повернулся и подошел к гостю. - Послушай, - начал он. - Ты лучше моего знаешь Элен Уайт. Я хочу, чтобы ты повторил ей то, что я сказал. Заговори с ней и объясни, что я влюблен в нее. И посмотри, что она ответит. Заметь, как она это примет, а затем приходи и расскажи мне! Сет Ричмонд встал и направился и двери. Слова приятеля невыносимо разозлили его. - Ну, прощай! - коротко сказал он. Джордж был поражен. Забежав вперед, он остановился в темноте, стараясь заглянуть Сету в лицо. - В чем дело? Что ты задумал? Оставайся, нам надо поговорить, - настаивал он. Порыв негодования, направленного против друга, против горожан, без конца, по его мнению, болтавших о пустяках, а пуще всего - против собственной привычки молчать, охватил Сета. Он был взбешен. - Сам можешь с ней поговорить! - взорвался он и, быстро выйдя, захлопнул за собой, дверь перед самым носом Джорджа. - Пойду разыщу Элен Уайт и поговорю с ней, да только не о нем! - бормотал Сет. Он спустился по лестнице и вышел через парадный ход гостиницы, все еще сердито ворча. Перейдя пыльную улицу и перебравшись через низенькую чугунную ограду, молодой человек уселся на траве во дворе железнодорожной станции. О Джордже Уилларде он думал как о последнем дураке и жалел, что не сказал об этом покрепче. Несмотря на то, что его знакомство с Элен Уайт, дочерью банкира, носило, казалось бы, чисто случайный характер, он часто размышлял о ней и считал даже, что она чем-то интимно связана с ним. - Хорош этот суетливый дурак с его любовными историями! - бормотал он, оглядываясь через плечо на окно комнаты Джорджа Уилларда. - И как он не устает от своей вечной болтовни? В Уайнсбурге был сезон сбора ягод, и на станционной платформе мужчины и мальчики грузили ящики с красными ароматными ягодами в два вагона, стоявшие на боковом пути. На небе сияла июньская луна, хотя с запада надвигалась гроза; уличные фонари еще не горели. В тусклом свете фигуры людей, которые, стоя на грузовике, подавали ящики в двери вагонов, были едва различимы. На чугунной ограде, защищавшей станционный газон, сидели другие люди. Трубки дымились. Взад и вперед летали грубоватые остроты. В отдаления послышался гудок поезда. Люди, грузившие ящики в вагоны, налегли на работу. Сет встал и, молча пройдя мимо сидевших на ограде, направился на Мейн-стрит. Он принял решение. - Уеду отсюда, - вполголоса сказал он. - Что мне здесь делать? Отправлюсь в какой-нибудь большой город и начну работать. Завтра же скажу об этом маме. Медленно шагая по Мейн-стрит, Сет Ричмонд миновал табачную лавку Уэкера, здание городского совета и добрался до Баки-стрит. Его огорчала мысль, что он не имеет своего места в жизни родного города, но огорчение не было глубоким, так как он не считал себя виноватым. Перед домом доктора Уэллинга он остановился в густой тени большого дерева и принялся наблюдать за полоумным Тарком Смоллетом, который катил по дороге тачку. Старик, впавший в детство, наложил на тачку десяток длинных досок и, быстро двигаясь по дороге, с величайшей точностью балансировал своим грузом. - Полегче, Тарк! Не зевай, старик! - покрикивал он на самого себя и при этом так смеялся, что доски подпрыгивали и чуть не падали. Сет знал Тарка Омоллета, безобидного старого лесоруба, странности которого вносили некоторую красочность в жизнь городка. Когда Тарк показывался на Мейн-стрит, вокруг него поднималась настоящая буря криков и шутливых замечаний. Известно было, что старик нарочно делал большой крюк, чтобы пройти по Мейн-сгрит и показать свою ловкость в управления тачкой. ╚Будь здесь Джордж Уиллард, он нашел бы что сказать, - подумал Сет. - Джордж Уиллард в городе свой человек. Он окликнул бы Тарка, и Тарк крикнул бы что-нибудь в ответ. Оба в душе были бы довольны тем, что они сказали. Со мной - дело иное. Я здесь посторонний. Не стану из-за этого волноваться, но уеду отсюда╩. Спотыкаясь в полумраке, Сет двинулся дальше, чувствуя себя отщепенцем в родном: городе. Он стал было жалеть себя, но явная нелепость этих мыслей заставила его улыбнуться. В конце концов он пришел к выводу, что он попросту старше своих лет и вовсе не нуждается в жалости. ╚Я создан для работы. Настойчивым трудом я завоюю себе место в жизни, и пора мне за это взяться!╩ - решил он. Сет подошел к дому банкира Уайта и остановился в темноте перед, входной дверью. На ней висел тяжелый бронзовый молоток - новинка, привезенная в городок матерью Элен Уайт, которая основала также дамский клуб для изучения поэзии. Сет приподнял, молоток и отпустил его. Молоток гулко брякнул, словно вдали ударила пушка. ╚До чего же я неловок и глуп, - подумал Сет. - Если выйдет миссис Уайт, я не буду знать, что сказать╩. Но к дверям вышла Элен Уайт и увидела Сета, стоявшего на краю веранды. Покраснев от удовольствия, она шагнула вперед и тихо прикрыла за собой дверь. - Я собираюсь уехать из Уайнсбурга, - сказал Сет. - Не знаю, чем займусь, но отсюда я уеду и поступлю на работу. Думаю отправиться в Колумбус. Может быть, поступлю там в университет. Во всяком случае, я уезжаю. Сегодня скажу об этом ма. - Он поколебался и неуверенно огляделся вокруг. - Может быть, вы не откажетесь пройтись со мной? Сет и Элен шли по улицам под деревьями. Тяжелые облака набегали на диск луны; перед молодыми людьми в глубоком сумраке двигался человек с короткой лестницей на плече. Спеша вперед, он останавливался на уличных перекрестках и, прислонив лесенку к деревянному фонарному столбу, зажигал газ. Таким образом, путь то освещался фонарями, то затемнялся сгущавшейся тенью раскидистых деревьев. Ветер заиграл в зеленых верхушках, встревожил сонных птиц, и они летали вокруг с жалобным писком. В пространстве, освещенном одним из фонарей, кружились две летучие мыши, гоняясь за скопищем ночной мошкары. Еще с той поры, когда Сет был мальчиком в коротких штанишках, между ним и этой девушкой, сегодня впервые вышедшей с ним на прогулку, зарождалась какая-то близость. Одно время Элен овладела сумасшедшая страсть писать записочки, которые она адресовала Сету. Он находил их запрятанными в свои школьные учебники, одну записку передал ему встреченный на улице ребенок, а несколько других он получил по почте. Записки писались круглым мальчишеским почерком и свидетельствовали об уме, распаленном чтением романов. Сет на них не отвечал, хотя был тронут и польщен некоторыми фразами, нацарапанными карандашом на почтовой бумаге жены банкира. Сунув такую записку в карман куртки, он ходил по улице или стоял у ограды на школьном дворе, и маленькая сложенная бумажка жгла его. Он был восхищен тем, что ему отдавала предпочтение самая богатая и привлекательная девушка Уайнсбурга. Элен и Сет остановились у забора, за которым виднелось невысокое темное строение. Некогда в этом доме помещалась фабрика, изготовлявшая бочарную клепку. Сейчас он пустовал. На другой стороне улицы какие-то мужчина и женщина толковали на крыльце дома о своем детстве; их голоса ясно долетали до слегка смущенных юноши и девушки. Раздался звук отодвигаемых стульев. Теперь мужчина и женщина шли по усыпанной гравием дорожке, направляясь к деревянной калитке. Выйдя на улицу, мужчина перегнулся через калитку и поцеловал женщину. - На память о старом времени! - сказал он и, повернувшись, быстро зашагал по тротуару. - Это же Белла Тарнер, - шепнула Элен и смело вложила свою руку в руку Сета. - Я и не знала, что у нее есть поклонник. Я думала, что она для этого слишком стара. Сет смущенно засмеялся. Рука девушки была такая теплая, и его охватило странное чувство, похожее на головокружение. У него возникло желание сказать ей нечто такое, что он раньше твердо решил держать про себя. - Джордж Уиллард влюблен в вас, - промолвил он, и, несмотря на волнение, голос его был тих и спокоен. Он пишет рассказ и хочет влюбиться. Хочет узнать, что при этом чувствуют. Он просил меня сказать вам об этом и запомнить, что вы ответите. И снова Элен и Сет зашагала в молчания. Они подошли к саду, окружавшему старый дом Ричмондов, и, пройдя сквозь брешь в живой изгороди, уселись под кустом на деревянной скамейке. На улице, во время прогулки с девушкой, новые и дерзкие мысля пришли на ум Сету. Он уже начал жалеть о своем решении уехать из Уайнсбурга. ╚Если бы я остался, какую новую я глубокую радость доставляли бы мне частые прогулки по улицам с Элен Уайт!╩ - думал он. В воображении он уже клал руку ей на талию, чувствовал, как крепко смыкаются ее руки вокруг его шеи. В силу какого-то странного сопоставления событий и мест мысль о любви к этой девушке связалась у него с одним уголком, который он на днях посетил. Он ходил по делу в дом фермера, жившего на склоне холма за Ярмарочной площадью, и возвращался оттуда полевой тропинкой. У подошвы холма, пониже фермерского дома, Сет остановился у платана и огляделся вокруг. Мягкое жужжание приветствовало его слух. На мгновение он подумал, что дерево служит жильем для пчелиного роя. Но потом, посмотрев на землю, Сет увидел, что пчелы кишат повсюду в высокой траве. Он стоял среди густых, до пояса, трав, покрывавших поле, которое сбегало с холма. Травы цвели маленькими пурпурными цветочками, от них исходил одуряющий аромат. Целые армии пчел вились над травой, распевая за работой. Сет вообразил, что лежит летним вечером под деревом, глубоко зарывшись в траву. В этой картине, созданной его фантазией, рядом с ним лежала Элен Уайт, вложив свою руку в его ладонь. Что-то сдерживало его, мешало ему поцеловать ее в губы, но он чувствовал, что это возможно, только бы он пожелал. Вместо этого он лежал совсем тихо, глядя на Элен и прислушиваясь к пчелиной армии, певшей над его головой бесконечную и властную песнь труда... Сет заерзал на садовой скамейке. Выпустив пальцы девушки, он засунул руки в карманы брюк. Им овладело желание показать своей спутнице всю важность принятого им решения, и он кивнул головой в сторону дома. - Наверно, ма начнет волноваться и возражать, - прошептал он. - Она совсем не думает о том, как я должен строить свою жизнь. Она думает, что я так и останусь здесь навеки ее маленьким мальчиком. - Голос Сета зазвучал с мальчишеской серьезностью. - Понимаете, я должен сделать решающий шаг. Мне пора приниматься за работу. Этого требует моя натура! Слова Сета произвели на Элен Уайт большое впечатление. Она понимающе кивнула ему. Девушка была восхищена. ╚Так оно и должно быть, - подумала она.- Этот мальчик уже совсем не мальчик, а сильный мужчина, идущий к своей цели!╩ Исчезли смутные желания, охватившие было ее тело; она резко выпрямилась на скамейке. Гром все еще перекатывался вдали, вспышки зарниц освещали восточный край неба. Этот сад, который был таким таинственным и обширным местом для необычайных и упоительных приключений е╦ и Сета, казался теперь просто при принадлежностью обыкновенного уайнсбургского дома и был точно очерчен в своих тесных границах. - А чем вы будете там заниматься? - прошептала она. Сет повернулся на скамье, стараясь разглядеть в темноте ее лицо, он подумал, что она бесконечно умнее и честнее Джорджа Уилларда, и порадовался, тому, что ушел от своего друга. В нем воскресло чувство раздражения против Уайнсрбурга, и он хотел рассказать об этом Элен. - Здесь все болтают и болтают, - начал он. - Мне это опротивело. Я что-нибудь придумаю, найду себе такую работу, где не требуется лишних слов. Может быть, я стану простым механиком в мастерской. Не знаю. Для меня это неважно. Я просто хочу работать и жить спокойно. Это все, что мне нужно. Сет встал со скамейки и протянул девушке руку. Он не хотел прерывать свидание, но не мог ничего больше придумать для продолжения разговора. - Мы видимся в последний раз, - прошептал он. Волна чувства захлестнула Элен. Положив руку на плечо Сета и подняв к нему лицо, она притянула его голову к себе. Ее порыв был вызван чистым душевным влечением и острым сожалением, что теперь никогда уже не осуществится то неясное и большое, что было навеяло духом этой ночи. - Пожалуй, мне пора,- сказала она, тяжело уронив руку, и добавила: - не надо меня -провожать; мне хочется побыть одной. А вы ступайте, поговорите с матерью, лучше не откладывайте. Сет колебался, и пока он стоял в ожидании, девушка повернулась и умчалась, нырнув сквозь живую изгородь. Он хотел побежать вслед за ней, но продолжал стоять, устремив взор в одну точку, растерянный и озадаченный ее поведением, как и всем, что происходило в маленьком городе, откуда она пришла. Медленно идя к дому, Сет задержался в тени большого дерева и посмотрел на мать. Она сидела у освещенного окна и прилежно что-то шила. Чувство одиночества, посетившее его в начале вечера, теперь возвратилось и окрасило его мысли о приключении, которое он только что пережил. - Эх! - воскликнул он, повернувшись и уныло глядя в том направлении, куда скрылась Элен, - Вот так оно и будет! Она станет такой же, как и все. Вскоре она начнет странно поглядывать на меня. - Он смотрел себе под ноги, углубленный в эту мысль. - Она будет стесняться и чувствовать себя неловко рядом со мной, - прошептал он. - Да, так и будет. Так бывает всегда. Когда для нее придет время кого-нибудь полюбить, это буду не я. Это будет кто-нибудь другой... какой-нибудь дурак иди болтун, вроде этого Джорджа Уилларда. ТЕНДИ Перевод М.Колпакчи До семи лет она жила в старом некрашеном доме на заброшенной дороге, ответвлявшейся от Транион-пайк. Ее мать умерла, а отец обращал на нее мало внимания. Все время он проводил в разговорах и размышлениях о религии. Причисляя себя к агностикам, он был так увлечен оспариванием веры в бога, проникшей в сознание его соседей, что не замечал образа и подобия божьего в своей маленькой дочке, которая, полузабытая им, жила из милости то у одного, то у другого из родственников ее покойной матери Как-то раз в Уайнсбург приехал незнакомец, и он увидел в ребенке то, чего не заметил отец. Этот приезжий был высоким рыжеволосым молодым человеком, который почти всегда был пьян. Он часто сидел на стуле перед гостиницей ╚Нью Уиллард-хаус╩ в обществе Тома Харда, отца девочки. Пока Том ораторствовал, доказывая, что бога нет и быть не может, приезжий улыбался и подмигивал окружающим. Он подружился с Томом, и они много времени проводили вместе. Незнакомец был сыном богатого кливлендского купца и приехал в Уайнсбург с определенной целью - отвыкнуть от пьянства. Он думал, что, если он порвет с собутыльниками и поселится вдали от больших городов, ему легче будет бороться с губительной страстью к вину. Но его пребывание в Уайнсбурге не увенчалось успехом. От скуки он стал пить ещ╦ больше. Ему удалось только одно - он дал дочери Тома Харда имя, полное значения. Однажды вечером, еще не совсем оправившись после изрядного кутежа, приезжий брел, шатаясь, по главной улице городка. Том Хард сидел на стуле перед гостиницей, держа на коленях свою пятилетнюю девочку. Рядом с ними на широком тротуаре сидел молодой Джордж Уиллард. Приезжий плюхнулся на стул возле них. Он весь трясся, и когда он заговорил, голос его дрожал. Был уже поздний вечер; городок и железная дорога, проходившая у подножья небольшой возвышенности, неподалеку от гостиницы, были окутаны мраком. Где-то вдали, с западной стороны, раздался продолжительный гудок пассажирского поезда. Проснулась и залаяла спавшая на мостовой собачонка. Приезжий начал что-то бормотать и произнес пророчество о судьбе девочки, сидевшей на коленях у агностика. - Я приехал сюда, чтобы покончить с пьянством, - сказал он, и по его щекам заструились слезы. Он смотрел не на Тома Харда, а, наклонившись вперед, устремлял взгляд в темноту, словно там ему явилось видение. - Я бежал из города, чтобы излечиться, и не излечился. На это есть причина. Повернувшись, он посмотрел на девочку, которая, выпрямившись, сидела на коленях у отца и тоже посмотрела ему в глаза. Приезжий коснулся рукава Тома Харда. - Я привержен не только к пьянству, - сказал он.- Меня гложет и нечто иное. Мое сердце создано для любви, а любить мне некого. Это невыразимо тяжело. Вот почему нет для меня спасения, а люди не понимают. Угнет╦нный печалью, он замолчал, однако новый гудок паровоза вывел его из оцепенения: - Я еще не совсем изверился, нет, нет! Просто я топал не туда, где моя мечта могла бы сбыться, - хрипло проговорил он. Он еще раз пристально посмотрел на ребенка и в дальнейшем стал обращаться только к девочке, совершенно не замечая ее отца. - Вот будущая женщина, - сказал он, и слова его зазвучали серьезно и решительно. - Но наши пути не встретились. Она не пришла, когда я ее ждал. Может быть, моя мечта - это ты. Какой каприз судьбы - свести нас вместе в такой вечер, как сегодня, когда я уже горький пропойца, конченый человек, а она еще ребенок! Плечи приезжего затряслись, и когда он попытался свернуть папиросу, бумажка выпала из его дрожавших пальцев. Он рассердился и издал гневное восклицание. - Все думают, что быть женщиной легко, легко быть любимой! Я-то знаю, что это неправда! - заявил он и снова обратился к девочке. - Я один это понимаю, - крикнул он. - Из всех мужчин в мире, может быть, я один! Его взгляд снова устремился в даль темной улицы. - Хотя мы с ней никогда не встречались, я знаю ее, - тихо сказал он. - Я знаю ее устремления и ее неудачи. Ее неудачи и делают ее близкой моему сердцу. После каждой неудачи в женщине появляется новая черта. У меня есть имя для этой новой черты. Я назвал ее ╚Тенди╩. Я придумал это имя, когда был еще чистым мечтателем, до того как мое тело пропиталось пороком. Эта новая черта требует, чтобы женщина в любви оставалась сильной. Мужчины ищут в женщинах именно силу, но не находят ее. Приезжий поднялся и повернулся к Тому Харду. Его качало из стороны в сторону, и казалось, что он вот-вот свалится, но вместо этого он опустился на колени, поднес ручки ребенка к своим пьяным губам и в каком-то экстазе стал их целовать. - Будь Тенди, малютка, - уговаривал он е╦. - Будь сильной и мужественной, вот твоя дорога! Всегда дерзай! Будь храброй и не бойся любви! Будь чем-то большим, чем только женщина! Будь Тенди! Он встал на ноги и, шатаясь, побрел по улице. А через день-два сел в поезд и вернулся домой в Кливленд. После разговора у дверей гостиницы в этот летний вечер Том Хард отправился со своей дочкой к одной родственнице, куда ребенка пригласили на ночлег. Идя с девочкой по темным бульварам городка, отец уже забыл о пьяной болтовне приезжего и вернулся к мыслям о том, как бы найти неоспоримый аргумент для уничтожения в людях веры в бога. Он назвал свою дочку по имени и та стала плакать. - Я не хочу, чтобы меня так называли,- твердила она. - Я хочу, чтобы меня звали Тенди - Тенди Хард. Девочка плакала так горько, что отец был тронут. Он старался утешить ее. Остановившись под деревом, он взял ее на руки и стал ласкать. - Будь хорошей девочкой, успокойся, - говорил он. Но она продолжала рыдать. С детским самозабвением она вся отдавалась горю, и ее голосок нарушал вечернюю тишину улицы. - Я хочу быть Тенди! Я хочу быть Тенди! Я хочу быть Тенди Хард! - с плачем повторяла она, содрогаясь и всхлипывая, будто ей в самое сердце проникли образы, порожденные словами незнакомого пьяного человека. БОЖЬЯ СИЛА Перевод П.Охрименко Преподобный Кертис Хартмен был пастором пресвитерианской церкви в Уайнсбурге и находился на этом посту уже десять лет. Ему было сорок лет, и по своей натуре он был очень молчалив и замкнут. Говорить проповедь, стоя на кафедре перед прихожанами, было для него всегда тяжелой обязанностью, и от среды до субботы он ни о чем больше не думал, как о тех двух проповедях, которые должен был произнести в воскресенье. Утром воскресного дня он отправлялся в комнатку внутри церковной колокольни, называвшуюся ╚кабинетом╩, и там молился. В его молитвах постоянно преобладала одна нота, - Пошли мне, господи, силу и мужество для служения тебе! - молил он, опускаясь на колени на голом полу и склоняя голову перед предстоявшей ему задачей. Пастор Хартмен был высокий мужчина с каштановой бородой. Его жена, полная нервная женщина, была дочерью фабриканта белья из Кливленда, штата Огайо. Пастора в городе уважали. Церковные попечители любили его за скромность и простоту, а миссис Уайт, жена банкира, считала его очень образованным и благовоспитанным. Пресвитерианская община держалась несколько в стороне от других религиозных общин Уайнсбурга. Ее церковь была больше и внушительнее других, и ее пастор оплачивался лучше. У него был даже собственный выезд, и летними вечерами он иногда катался по городу с женой. Он проезжал вдоль Мейн-стрит и по Баки-стрит, степенно кланяясь встречным, в то время как жена, преисполненная тайной гордости, поглядывала на него уголком глаза, беспокоясь, как бы не испугалась и не понесла лошадь. Много лет после приезда Кертиса Хартмена в Уайнсбург все складывалось для него хорошо. Он был не из тех, кто мог бы зажечь пламя энтузиазма среди своих молящихся, зато у него не было я врагов. К своему призванию он относился очень серьезно и временами подолгу томился угрызениями совести при мысли, что не находит в себе силы пойти провозглашать слово божие на всех углах и перекрестках города. Он сомневался, горит ли в нем вправду божественный огонь, и мечтал о том часе, когда сильная, сладостная волна, подобно урагану, наполнит мощью его голос и душу и люди затрепещут, видя, как в нем является дух божий. ╚Нет, я сухая ветвь, и этого со мной не случится, - печально размышлял Кертис, и смиренная улыбка озаряла его лицо. - А все-таки я тружусь не так уж плохо!╩ - философски добавлял он. Комната на колокольне, где по утрам в воскресенье пастор молился об укреплении а нем божественной силы, имела лишь одно окно. Оно было высокое и узкое, и створка его открывалась наружу на петлях, подобно двери. Из его мелких разноцветных стекол в свинцовом переплете составлялось изображение Христа, чья рука покоилась на голове ребенка. В летнюю пору, в одно из воскресений, когда пастор сидел в этой комнатке у письменного стола перед раскрытой библией и разбросанными по столу листками бумаги с текстом проповеди, он с возмущением увидел, что в верхнем этаже соседнего дома в постели лежит женщина, читает книгу и курит папиросу. Кертис Хартмен на цыпочках подошел к окну и осторожно закрыл его. Он с ужасом думал о том, что женщина курила, и содрогался при мысли, что его глаза, едва оторвавшись от священной книги, узрели голые плечи и белую шею женщины. Взбудораженный этими мыслями, он сошел с колокольни и, поднявшись на кафедру, произнес длинную проповедь, ни разу не подумав о своем голосе или жестах. Проповедь привлекла большое внимание, так как отличалась особой силой и ясностью. ╚Хотелось бы мне знать, слушает ли и она и падают ли мои слова ей в душу╩, - думал Кертис Хартмен, и в нем рождалась надежда, что в будущих проповедях он скажет такие слова, которые тронут и пробудят эту женщину, вероятно далеко зашедшую по пути тайных пороков. В доме, который находился рядом с пресвитерианской церковью и в окно которого пастор увидел то, что его так сильно взволновало, жили две женщины - вдова Элизабет Свифт, строгая седая женщина, имевшая деньги в Уайнсбургском Национальном банке, и ее дочь Кэт Свифт, школьная учительница. Учительнице, обладавшей изящной, привлекательной фигурой, было тридцать лет. Друзей у нее почти не было, и о ней говорили, что у нее ╚острый язык╩. Кертис Хартмен припоминал, что она ездила в Европу и два года прожила в Нью-Йорке. ╚В конце концов, ее курение, может быть, ничего и не значит╩, - подумал он. Он также начал вспоминать, как в студенческие годы изредка читал романы и повести и как порядочные, хотя и несколько суетные, женщины курили на страницах одной из книг, попавших ему в руки. С необычайной энергией работал он над проповедями в течение всей недели и в жажде достигнуть слуха и души новой прихожанки забывал о своем смущении на кафедре и о необходимости воскресной молитвы в ╚кабинете╩ на колокольне. Пастор Хартмен вообще мало знал женщин. Он был сыном каретника из Манси, штата Индиана, и в студенческие годы содержал себя своим трудом. Дочь фабриканта белья в эти годы жила в одной квартире с ним, и он женился на ней после долгого формального ухаживания - ухаживания главным образом со стороны самой девушки. В день свадьбы фабрикант подарил своей дочери пять тысяч долларов и, по крайней мере, вдвое больше обещал оставить ей по завещанию. Пастор считал себя счастливцем в браке и никогда не позволял себе думать о других женщинах. Он не хотел, думать о других женщинах. Он хотел лишь спокойно и преданно служить господу. В душе пастора началась борьба. Вначале он желал лишь овладеть вниманием Кэт Свифт и своими проповедями проникнуть в ее душу, теперь ему хотелось снова взглянуть на белую фигуру девушки, спокойно лежащей в постели. Раз в воскресное утро, рано проснувшись из-за обуревавших его мыслей, он встал и отправился бродить по улицам. Пройдя по Мейн-стрит почти до старого дома Ричмондов, он остановился, поднял с земли камень и поспешил в свой кабинет на колокольне. Камнем он отбил уголок стекла в окне, затем, заперев дверь, сел у стола перед открытой библией и стал ждать. Когда за окном комнаты Кэт Свифт поднялась штора, он сквозь выбитую в стекле дыру увидел постель, но девушки там не оказалось. Она тоже встала рано и ушла на прогулку, а штора была поднята рукой ее матери, Элизабет Свифт. Пастор чуть не заплакал от радости, что так легко освободился от плотского соблазна, и, воссылая благодарение богу, пошел домой. К несчастью, он забыл заделать дыру в окне, которая приходилась как раз в том месте, где была голая пятка мальчика, застывшего в неподвижности и восторженными глазами взиравшего на Христа. В то воскресное утро Кертис Хартмен забыл свою проповедь дома. Он повел с прихожанами беседу и в этой беседе заявил об ошибочности мнения, будто пастор - это особенный человек, который должен вести безупречную жизнь. - По собственному опыту я знаю, что мы, слуги божьи, подвержены тем же соблазнам, которые осаждают и вас, - изрек он. - Я сам подвергся искушению и не устоял. Только рука божья отвела искушение от меня. И как бог спас меня, так спасет и вас. Не отчаивайтесь! В минуту греха возводите свои взоры к небесам и всегда обретете спасение. Пастор решительно выбросил из головы мысль о женщине в постели и почему-то начал оказывать особое внимание своей супруге. Как-то вечером, когда они катались вдвоем, он свернул с Баки-стрит и на холме Госпел-хилл, по ту сторону пруда, в темноте обнял свою жену Сару за талию. По утрам дома, прежде чем уйти после завтрака в свой рабочий кабинет, он, встав из-за стола, целовал жену в щеку. Когда у него являлась мысль о Кэт Свифт, он улыбался и возводил очи к небесам. ╚Заступись за меня, боже,- бормотал он, - не допусти меня сбиться с узкой стези, да исполнится воля твоя╩. Но тут в душе бородатого пастора началась настоящая борьба. Случайно он открыл, что Кэт Свифт имела обыкновение по вечерам читать, лежа в постели. На столе возле кровати стояла лампа, и свет падал на обнаженные белые плечи и шею Кэт. В тот день, когда пастор сделал это открытие, он просидел за столом в своем кабинете с девяти вечера до начала двенадцатого, а когда свет в окне погас, сошел с колокольни, спотыкаясь, и часа два с молитвой на устах бродил по улицам. У него не было желания целовать шею и плечи Кэт Свифт, он не позволял себе даже думать об этом. Он сам не знал, чего хочет. ╚Я - чадо божье, и господь должен спасти меня от меня самого!╩ - восклицал он, бродя под деревьями по темным улицам. Остановившись, он поднял глаза к небу, по которому быстро проносились облака. Он начал беседовать с богом запросто, тепло: ╚Прошу тебя, всевышний, не покидай меня. Пошли мне силы, чтобы я завтра же заделал дыру в окне. Направь мой взор опять к небесам. Не оставляй меня, твоего слугу, в минуту испытания╩. Взад и вперед по тихим улицам бродил пастор, и многие дни и недели душа его не знала покоя. Он не мог постигнуть ни своей слабости перед искушением, ни ее причины. Он начал даже роптать на бога, говоря, что всегда старался идти путем праведным и никогда не помышлял о греховном. ╚В молодости и за всю свою жизнь здесь я только смиренно выполнял свой долг, - говорил он. - Откуда же это искушение? В чем я провинился, что ты возложил на меня такое бремя?╩ Трижды за осень и зиму Кертис Хартмен прокрадывался из своего дома на колокольню и, сидя в темноте, смотрел на лежавшую в постели Кэт Свифт, а затем бродил по улицам и молился. Он не мог понять самого себя. Иногда целыми неделями он совсем не думал об учительнице и уверял себя, что преодолел плотское желание глядеть на ее тело. И вдруг происходил срыв. Сидя у себя дома и упорно трудясь над составлением очередной проповеди, пастор начинал волноваться, вставал из-за стола в принимался шагать по комнате. ╚Пойду погуляю по улицам╩, - говорил" он себе в таких случаях и, даже отпирая церковную дверь, не верил в истинную цель своего прихода. ╚Я не стану заделывать дыру в окне, но приучу себя являться сюда вечером и сидеть, не глядя на эту женщину, не поднимая глаз на нее. Я не могу допустить, чтобы соблазн одержал надо мной верх. Господь послал мне это искушение, чтобы испытать мою душу, но я выберусь из мрака к свету и правде╩. Раз ночью, в январе, когда стояли сильные морозы и снег толстым слоем покрывал улицы Уайнсбурга, Кертис Хартмен в последний раз посетил свой кабинет на колокольне. Когда он вышел из дому, было начало десятого, и он так спешил, что даже забыл надеть калоши, На Мейн-стрит, кроме ночного сторожа Хопа Хиггинса, не было ни души, и во всем городке не спали только этот сторож да юноша Джордж Уиллард, который сидел в редакции ╚Уайнсбургского орла╩ и пытался сочинить рассказ. Пастор направился по улице к церкви, пробиваясь сквозь сугробы, и принял решение, что больше не станет бороться с грехом. - Я буду смотреть на женщину и думать о том, как хорошо было бы целовать ее плечи, и вообще буду думать о чем захочу, - с горечью произнес он, и слезы выступили у него на глазах. Он начал размышлять о том, что откажется от духовного звания и отыщет для себя в жизни иной путь. - Уеду в какой-нибудь большой город и наймусь коммерческими делами, - шептал он.- Если моя натура такова, что я не могу противостоять греху, я просто предамся ему. По крайней мере, не буду лицемером, ибо больше не стану проповедовать слово божие, думая в то же время о плечах и шее женщины, которая мне не принадлежит. В ту январскую ночь в кабинете на колокольне было ужасно холодно, и, войдя туда, Кертис Хартмен сразу понял, что простудится, если сейчас же не уйдет. Ноги у него промокли, когда он брел по снегу, а в комнате не было печки. Кэт Свифт пока не было видно. С мрачной решимостью он опустился в кресло и стал ждать. Сидя в кресле и вцепившись рукой в край письменного стола, где лежала библия, пастор напряженно вглядывался во тьму, преисполненный самых мрачных мыслей. Он вспомнил о жене, и на минуту у него вспыхнула ненависть к ней. ╚Она всегда стыдилась проявлять страсть, она обманула меня! - подумал, он. - Мужчина имеет право ожидать от женщины пылкости и красоты. Он не должен забывать о животной стороне своей природы. А во мне, к тому же, еще есть что-то от древнего грека. Я откажусь от жены и буду добиваться любви других женщин. Я не дам покоя этой учительнице. Буду домогаться ее на глазах у всех, и раз я наделен плотскими вожделениями, я и буду жить ради вожделений╩. Обезумевший человек дрожал с головы до ног, и не только от холода, но и от происходившей в нем борьбы. Проходили часы, и его начал трясти озноб. В горле появилась боль, зубы стучали. Ноги пастора оледенели. И все-таки он не сдавался. ╚Я увижу эту женщину и предамся таким мыслям, на какие никогда не осмеливался╩,- говорил он себе, ухватившись за угол стола. Кертис Хартмен чуть не умер от простуды после той ночи ожидания на колокольне, и в том, что тогда случилось, он усмотрел предначертанный для него путь. В другие вечера, ожидая здесь, он мог видеть через небольшую дыру в стекле только ту часть комнаты учительницы, где стояла кровать. Он сидел в темноте и ждал, пока женщина в ночном одеянии не появится у себя на кровати. Зажегши свет, она располагалась на подушках и начинала читать. Иногда выкуривала папиросу. Ему были видны только ее голые плечи и шея. В ту январскую ночь, когда пастор чуть не умер от холода и когда он раза два или три уже уплывал в страну диких видений, откуда только напряжением воли опять возвращался к сознанию, Кэт Свифт наконец появилась. В комнате, за которой наблюдал пастор, показался свет, и Кертис Хартмен впился глазами в пустую постель. И вдруг на эту постель упала голая женщина. Уткнувшись лицом в подушки, она плакала и колотила кулаками по простыне. Наконец, с последним взрывом рыданий, она приподнялась и на глазах у того, кто ждал, чтобы поглядеть на нее и предаться соблазнительным мыслям, грешная женщина начала молиться. При свете лампы ее фигура, гибкая и сильная, напоминала фигуру мальчика, стоявшего перед Христом, на разноцветном окне. Кертис Хартмен не помнил, как сошел с колокольни. Вскрикнув, он вскочил, толкнув тяжелый письменный стол. Библия соскользнула на пол, нарушив своим падением тишину ночи. Когда свет в комнате Кэт Свифт погас, пастор, шатаясь, спустился по лестнице и вышел на улицу. Быстро шагая, он вбежал в редакцию ╚Уайнсбургского орла╩. Здесь он застал Джорджа Уилларда, который ходил взад и вперед по комнате, поглощенный своей собственной борьбой. Кертис Хартмен заговорил с ним довольно бессвязно. - Пути господня неисповедимы, - воскликнул он, ворвавшись в комнату и закрыв за собой дверь; он начал наступать на молодого человека, глаза его горели, голос звучал страстно. - Я обрел свет, - закричал он. - После десяти лет жизни в этом городе бог явил мне себя в теле женщины... - Голос его упал, и теперь он говорил уже шепотом. - Я не понимал. То, что я принимал за испытание моей души, было лишь подготовкой к новому и более прекрасному горению моего духа. Бог показал мне себя в лице учительницы Кэт Свифт, когда она нагая стояла на коленях в постели и молилась. Вы знаете Кэт Свифт? Сама, быть может, о том не ведая, она - орудие господа, провозвестница истины. Преподобный Кертис Харгмем повернулся и бросился вон из редакции. В дверях он остановился и, посмотрев вправо и влево вдоль пустынной улицы, опять повернулся к Джорджу Уилларду. - Я спасен! Не пугайтесь! - Он показал молодому человеку окровавленный кулак. - Я разбил стекло в окне! - закричал он. - Теперь придется вставлять новое. Божья сила снизошла на меня, и я выбил стекло кулаком! УЧИТЕЛЬНИЦА Перевод П.Охрименко Снег толстым слоем устилал улицы Уайнсбурга. Он начал падать часов в десять утра, затем поднялась метель, проносившая тучи снежной пыли по Мейн-стрит. Замерзшие грунтовые дороги, ведущие в город, стали гладкими, и кое-где грязь покрылась ледком. - Будет хороший санный путь, - сказал Уил Хендерсон, стоявший у прилавка салуна Эда Гриффитса. Выйдя из салуна, он встретился с Силвестром Уэстом, аптекарем, который с трудом пробирался по улице в высоких ботах, известных под названием ╚полярных╩. - По новому снежку в субботу понаедут в город фермеры, - сказал аптекарь. Они остановились и поговорили. Уил Хендерсон, который был в легком пальто и без калош, носком правой ноги ударял о пятку левой, - Такой снег - благодать для озимой пшеницы, - мудро заметил аптекарь. Юный Джордж Уиллард был рад, что у него в тот день не было работы, - ему не хотелось работать. Еженедельная газета была выпущена и свезена на почту в среду вечером, а снегопад начался в четверг. В восемь часов, когда прошел утренний поезд, Джордж сунул в карманы коньки и отправился к Водопр