губах печать страдания?.. - Теперь вглуу-у-у-у-убь!.. - подал голос Кайэтано Дуэнде; его мучила одышка, и, прогудев эти слова, он поднял руку с горящим факелом. Эхо повторило отзвук. Пламя закоптило свод галереи, в которой повсюду белели скелеты животных, казавшиеся кусками известняка. Время от времени под каблуком Дуэнде хрустели кости, ребра, челюсти, рога... Он не спотыкался о них, а просто наступал на них и растаптывал... Покончить с этими ископаемыми, это - дозорные смерти... Мрак, который их окутал, можно было сравнить лишь с царившим здесь глубоким молчанием. Они медленно продвигались вперед, свет факела отбрасывал их тени. Дойдут ли они? Скоро ли, нет ли? Может случиться, они не дойдут, не дойдут, не дойдут никогда. Порой Малена начинала терять контроль над своими нервами, силы покидали ее и на висках выступал холодный пот, но она думала _о нем_, ожидавшем ее где-то здесь, в этом подземном мире, и силы возвращались к ней. Она шла, чтобы увидеть и услышать _его_. Чтобы увидеть и услышать _его_, она обратилась к Дуэнде, в руке которого горит окоте, одна лучина за другой. - У каждого своя тень пляшет, - размышлял вслух Дуэнде, - забросишь тень за спину, а она пляшет и пляшет... И никак от этого не уйдешь, ночью даже по дороге мертвых не пойдешь без света, а как только задрожат языки огня, так тень и начинает плясать и все равно что горе - даром что ничего не весит - нарастает и прижимает тебя к земле. Иной раз ты торопишься, а она танцует... другой раз у тебя серьезное дело, а она приплясывает... порой не до веселья, а она пританцовывает то спереди, не давая прохода, то сзади, и приходится тащить ее за собой, чтобы она прекратила плясать, а то пританцовывает сбоку, и приходится спешить за ней и плясать вместе с ней, - и пляской увлекать ее за собой, и это-то и есть самое плохое, - приходится идти, вот как сейчас, шагая и пританцовывая, шагая и пританцовывая... Так они шли, ноги их вышагивали, а тени их приплясывали под музыку лающих языков пламени, разбрасывавших охапки огненных листьев. Ноги их вышагивали, а тени приплясывали в такт размеренному ритму пламени, вздыхавшему, как спящая пума... ноги и тени против теней и ног. Тени, вздымаясь, обрушивались на них со скоростью черных молний, скользили по вогнутым экранам сводов, рассыпаясь дождем ресниц, а на полу извивались сверкающие гремучие змеи... ноги и тени против ног и теней, взлетавших, как кузнечики, на плечи... паривших над головами, как птицы с траурным оперением... Так они шли... так они шли... так они продвигались вперед, несмотря на грозные тени и головокружение... Тела их словно распадались на частицы, и эти частицы танцевали... руки и ноги реяли в воздухе... головы и руки парили... сталкиваясь друг с другом... Все смешалось... Он с ее головой... она с его руками... его тело без головы... ее - с двумя головами... он с четырьмя ногами... она с четырьмя руками... от нее только голова... без торса... без ног... без рук... только голова... а затем все вместе в целости... так же как и раньше... будто они вовсе и не плясали... Так они шли... так они шли... так продвигались вперед, несмотря на грозные тени... тени-каннибалы с огненными зубами, пожиравшие друг друга... так шли они... так продвигались вперед... Дуэнде остановился и зажег новую лучину окоте, - уже сожжены четыре руки - двадцать лучин красноватого дерева. Оставалось только тридцать. Надо прибавить шагу. Прибавить шагу? Разбитая, окоченевшая Малена, спотыкаясь, шагала вперед, не понимая, куда ступают ее ноги, опираясь о стены ладонями, локтями, руками; затылок раскалывался от боли, ломило в пояснице - идти приходилось нагнувшись, чтобы не удариться головой, на губах какая-то влага с привкусом дыма окоте, ее знобило, она нетерпеливо ждала очередного поворота, но за ним открывалась другая галерея, а за ней - опять поворот, а за тем поворотом - еще галерея. Этой цепи поворотов и галерей, казалось, нет конца... сопротивляться... собрать все силы... быть может, уже недалеко... там... где-то там... а тени пляшут... да... да... прав был Кайэтано Дуэнде... вот им сейчас невесело, а тени пляшут... Порыв свежего воздуха унес пламя; на кончике окоте осталась прядь белого дымка. Они вышли на поверхность; трава в ночной росе; видны звезды, здесь пахло ночью и ощущались объятия ветра. Однако эта передышка была мимолетной, недолго ступали их ноги по земле - надо было обойти гору - ноги шагали сами по себе, надо было обойти ее еще раз - и снова шагали ноги сами по себе, надо было обойти ее еще и еще раз; трижды окружили они гору раскаленными следами, пока не заставили ее закрутиться, закрутиться с завыванием волчка - койота, пока не заставили ее исчезнуть. Перед ними неожиданно разверзлась земля, открылась окутанная туманом брешь, и ноги, ступавшие сами по себе, вновь зашагали по лабиринтам подземелий. - Этот вход проложен уже не молнией, - объяснил Кайэтано Дуэнде, разжигая факел из окоте в галерее чешуйчатых зеркал, раздробивших огоньки пламени тысячами дождевых капелек, - и вот по чему я это определил. Это не изломанный путь Молнии... а спокойный - путь Водяной змеи... Здесь промчался водяной смерч, пробуравил скалу своим телом, чтобы дать нам пройти этой галереей дремлющей чешуи... Еще немного, и мы попадем в Пещеру Жизни, но перед этим будет опасный переход, где придется зажечь сразу девять больших лучин и сказать: "Да спасет нас Волшебный факел!.." Все так и было, как предсказал Кайэтано Дуэнде. Перед тем как подойти к Пещере Жизни, они разожгли лучины Волшебного факела и чуть ли не ползком прошли опасный переход среди скал, покрытых раскачивающимися летучими мышами и вампирами, то ли живыми, то ли мертвыми, - заплесневевшие тела и распростертые кристаллические крылья. - Самое опасное под землей, - продолжал Дуэнде, - остаться без света. Легко спасти окоте, когда ветер гасит пламя... Достаточно заслонить огонь рукой или шляпой. Но трудно уберечь пламя под землей от влажного мрака, высасывающего свет. Вот тут-то и приходится ломать голову, что сделать, чтобы мрак не съел пламя. Очень опасно также, если погаснут тени путников, а во мраке затаился обрыв, вот такой, как здесь. На краю пропасти опасней сорваться тени, чем живому человеку, это уж известно... человек, у которого тень сорвалась в пропасть, теряет _равновесие судьбы_... Малена подошла ближе к старику, напуганная больше его словами, чем расщелинами, распахивавшимися под ее ногами, - черными, красноватыми трещинами, широкими и глубокими, похожими на корни деревьев, деревья пропастей мрака, выросшие в подземной ночи. А что, если _он_ не позаботился о своей пляшущей тени, та свалилась в обрыв, и _он_ не дойдет до места встречи... - Если почувствуешь, что у тебя под ногами шевелятся камни, не пугайся, - предупредил Малену старик, подняв факел. - Если заметишь, что камни валятся тебе под ноги, если они захотят отвести твою ногу в сторону, не пугайся, и не кричи, и не наклоняйся, чтобы услышать, как они падают... не смотри вниз и не оборачивайся, смотри только вперед! Вот доберемся до Пещеры Жизни, откуда начинается большое... - Но мы идем только до этой пещеры? - прервала его Малена, которую этот бесконечный лабиринт начал приводить в отчаяние. - Да, да... - подтвердил Дуэнде. - Так вот оттуда начинается большое подземелье, выдолбленное змеей лавы. Когда она отправилась к морю утолять жажду, то оставила свою чернокаменную шкуру. Поэтомуто и выходит это подземелье по ту сторону гор - прямо на побережье - и мы уже были бы в Пещере Жизни, но сама земля здесь преграждает доступ под этот гигантский свод над пустынным залом, столь, обширным, что почти не видно Арки каменных кактусов - трона, что находится посредине, трона из зеленого камня, с сиденьями для девяти королей и... Он не успел даже крикнуть Малене, чтобы та поспешила. Потерял голос, даже дышать не мог. Бежать - единственное, что им оставалось! До смерти перепуганная Малена решила, что их обнаружили и преследуют... Хотя тогда Дуэнде немедля погасил бы факел, а не защищал его от встречного потока воздуха. Что же это? Лавина?.. Подземная лавина?.. Грязевые потоки?.. Лава... Песок... Их засыплет?.. Ах, если бы можно было спросить Кайэтано! Их засыплет сейчас? Ах, если бы можно было спросить его! Что мог увидеть Кайэтано?.. Что он увидел?.. Что услышал?.. Какая опасность им грозила?.. Ничего он не видел и не слышал, но бежал от чего-то страшного, как сама смерть. Лавина мрака наваливалась на них. Последние лучины окоте догорали в его руках. В карманах не оставалось больше ни одной. А впереди еще ожидало самое опасное: им предстояло пройти по скалистому краю обрыва в две куадры длиной, по которому страшно было идти даже при свете. Скала и обрыв... Скала и обрыв... Все спасение в том, чтобы успеть пройти раньше, чем погаснет огонь. Его пальцы, преследуемые жаром плачущего смолой дерева, затем - огненными язычками, затем - огнем, отступали... Как же удержать в руках догорающую лучину окоте, которая становится все меньше и меньше? Скорее, еще скорее! Он будет держать факел высоко над головой, будет держать до тех пор, пока сможет. Может быть, они еще успеют... Скорее, еще скорей! Однако теперь в обожженных ногтях тлел уже не светильник, а раскаленные угольки. Огненная пыль. Но вот переход - скала и обрыв. В последнем мерцании огня Малена увидела этот, по сути, воздушный мост, и не могла сдержать крик ужаса - она забыла, что здесь опасно шуметь... Она кричала, кричала, кричала... - Сюда... сюда... - повторял Кайэтано, ведя ее за руку. Сам он уже утонул во мраке, и ноги его ступали сами по себе. - Сюда... сюда... Дуэнде знал этот опасный узкий переход на память, но сейчас продвигался неверными шагами. Каждый ложный шаг мог оказаться последним, к тому же полузамерзший, ослепший от темноты старик держал в своей руке руку другого человеческого существа. Все зависело от того, насколько удастся прижаться к скалам, ближе к скалам, вплотную к скалам... И двигаться осторожными, скользящими шажками. В этом - спасение! Только бы не сорваться в пропасть... Скоро они будут вне опасности - в Пещере Жизни... Почему он захватил так мало окоте?.. - Я вижу... вижу... - подбадривал ее Кайэтано, крепко держа за руку. Он даже уверял ее, что может видеть в темноте и слышать в тишине, хотя ничего не видел и ничего не слышал, кроме шороха - это они сами задевали за изломы камня, - и чем злее их рвали камни, тем больше и больше крепли их надежды. Рассыпается песок и галька. Под слепыми шагами, затерявшимися в темноте... Ноги Кайэтано движутся сами по себе, ноги Малены движутся сами по себе... Малена не жаловалась. Жаловалось ее тело, безмерно усталое, измученное. - Осталось куадры полторы... - голос Кайэтано слышался издалека, как эхо... - ту... да... куа... дры... пол... то... ры... - Неужели это говорит тот самый человек, который крепко держит ее за руку? - Я вижу... я вижу... - повторяет он снова. - Сюда... сюда... Не дойдет... она не дойдет... - Я вижу... я вижу... Полное молчание. Полный мрак. Ничего она не видит и ничего не слышит, кроме рассс... рассс... расce...чесывания плеч и спин о скалистые изломы. Медленно движутся их ноги, шагающие сами по себе... Не дойдет... она не дойдет... Расссс... рассс... рассс... (не дойдет... не дойдет...) рассс...ыпается песок под ногами, галька скатывается вслед... Не дойдет... она не дойдет... подворачиваются ноги. - Сюда... сюда... Подгибаются колени... она чувствует, как с каждым шагом подгибаются ноги, а может быть, лучше упасть на колени и дальше добираться ползком?.. - Сюда... сюда... Она поползет на коленях, сколько сможет, а потом... - Я вижу... я вижу... сюда... сюда... Пусть ее тащат, будто груз. Даже если она потеряет сознание, даже если умрет, только бы не опоздать на встречу... - Сюда... сю... Оборвался голос проводника, и в ту же секунду он выпустил ее руку. Малена упала бы, если бы не подхватили ее две руки, огромные, жесткие, ледяные и волосатые, как крылья вампира, и в ее ушах не раздались два слова: - _А-л-ы-е к-а-м-е-ли-и_! Голос Хуана Пабло. Зажмурив глаза и едва переводя дыхание, Малена что-то бессвязно забормотала. Что это, где она, не сон ли это, не исчезнут ли в вечном мраке эти крепко держащие ее в объятиях мужские руки - вздрагивающие и нежные, молчаливые и красноречивые?! Да и нужны ли слова - ведь оба они живы, воскресли и встретились под землей; теперь можно так много поведать друг другу, сливая в одно и дыхание, и слезы, и движения - еле уловимые, невидимые... XIV Боль, пронзительная, острая, охватила все ее тело - болели ноги, болели плечи, болела спина, расцарапана кожа, изорвано платье; такой добралась Малена до Пещеры Жизни, где Хуан Пабло встретил ее распростертыми объятиями и паролем провалившегося заговора, а для нее этот пароль прозвучал призывом к воскрешению. Держась за руку невидимого спутника, которого она слышала и ощущала рядом с собой, Малена в беспросветной тьме добрела до Арки каменных кактусов - этого трона королей в пещере. Здесь они с Хуаном Пабло решили дождаться зари - того момента, когда утренний свет облечет в плоть и кровь их туманные, растворившиеся во мраке силуэты. - Аи!.. - воскликнула Малена, высвобождаясь из объятий. - А где же Кайэтано Дуэнде? Внезапно она вспомнила про Кайэтано Дуэнде и безмерно огорчилась, что забыла о нем; хотела даже пойти искать его, но тут, в подземной тьме, можно было только звать его. Но Хуан Пабло успокоил ее: великий знаток подземелий, конечно, жив и здоров, он исчез потому, что знал - ее здесь ждут. Кайэтано отпустил ее руку и тут же исчез - побежал наверх, чтобы наблюдать за ближайшим к лагерю дорожников входом в пещеры - именно этот вход случайно открыл Мондрагон, когда какое-то животное пересекло путь его джипу. Кайэтано Дуэнде стал караулить - лишь с этой стороны можно было попасть прямо в Пещеру Жизни. Чтобы добраться сюда через другие входы, нужно было пройти по бесчисленным подземным галереям, погруженным в темноту; голос и звук шагов здесь были слышны издалека, так что можно было успеть вовремя скрыться. Именно по одной из этих галерей чернильного мрака и провел ее Кайэтано. Они, разумеется, могли бы воспользоваться этим входом возле самого лагеря - здесь путь был легче, - но это было слишком рискованно. Поэтому Дуэнде и выбрал наиболее длинный и тяжелый, зато менее опасный путь. Они спустились в окрестностях Серропома - будто их поглотила земля, - прошли по узкому, зигзагообразному Пути Молнии, поднялись на вершину передохнуть и подышать свежим воздухом, затем Путем Водяной змеи спустились в подземелье. Сгорели лучины окоте. Последний переход был очень страшен - меж скалистой стеной и пропастью ни зги не видать. - Ты знал, что я иду? - Слышал твой голос. - Я испугалась, когда мы остались в темноте... - Первой моей мыслью было бежать к тебе на помощь, но я не мог уйти отсюда; я обещал Кайэтано Дуэнде ждать вас здесь и, кроме того, побоялся заблудиться в этом лабиринте. - Мы опоздали... - Да, задержались... Я все смотрел - не покажется ли где огонек окоте. Как-то не подумал, что он может погаснуть. - Не хватило окоте... - А мне не хватало слуха - в молчании этих благословенных гротов прислушиваться к звуку твоих шагов. Но ты уже здесь!.. Хуан Пабло целовал ее, сжимал в объятиях, кончиками лихорадочно горячих пальцев водил по ее лицу, пытаясь восстановить облик Малены - точеный нос, влажные, сверкающие миндалины глаз, губы с грустной складкой, шею амфоры, плечи индейской богини; вдыхая запах ее волос, он упивался свежим благоуханием шелковистого ливня и словно хотел проникнуть в ее мысли. - Я не могла не прийти... Услышала от Кайэтано Дуэнде - _Алые камелии_, и сразу же пошла за ним, как под гипнозом... - Ах, как я хочу увидеть тебя! А солнце сегодня, как назло, запаздывает. На заре сюда обычно проникает странный призрачный свет. Будто камни светятся. - Как хорошо, что ты нашел это убежище! Не можешь себе представить, что было - ведь тебя искали по всему Серропому, обыскали дом за домом, всю округу; военные патрули, конная полиция и пешие полицейские искали непрерывно, днем и ночью. Обыскали церковь и обе школы... Я была у себя. Учителя Гирнальду перепугали насмерть... - Он передал тебе камелии? - Ах да, да! Об этом я тебе потом расскажу... Они обыскали церковь, дом священника... где только не искали... Пополука? Туда тоже несколько раз заглядывали под разными предлогами... Нет, не потому, что подозревали, будто ты скрываешься там... Нет, просто потому, что его лачуга стоит на окраине... Если его, боже упаси, арестуют, то старика будут пытать... Хорошо, что здесь тебя никто не видел... - Только Кайэтано Дуэнде. Ну а сейчас скажи мне, скажи мне... - Что? - Ты сама знаешь... - Да, да, да... - Она трижды поцеловала его. - Да, да... Она снова целовала его, а камни уже начали излучать свой грустный бледный свет. - Пополука, - продолжала свой рассказ Малена, - передал записку, которую ты оставил для меня. "A bientot, cherie!" Но я так мучилась, милый... Я уже перестала верить твоему обещанию, что мы скоро увидимся... Мне это казалось невозможным... По ночам я поднималась, бродила по школе, смотрела через оконную решетку на улицу, и как только слышала шаги, спешила к дверям, думая, что это, может быть, ты стучишься, ищешь пристанища; но шаги удалялись, исчезали в молчании ночи, и я понимала - это были те, кто искал тебя... - Живым или мертвым... - Хуан Пабло прижал ее к сердцу. - Знаю, любовь моя, знаю... После паузы он продолжал: - Самое чудесное то, что они не застали меня в палатке; я ушел к тебе... - Любовь моя, любовь... - Чтобы избежать сплетен, я не поехал на джипе. Белая форма слишком заметна - и потому я надел штатский костюм. - Ты даже прошел мимо солдат патруля, который тебя искал... Мне сказал Пополука... - Я даже собирался подойти к ним и попросить у начальника патруля глоточек, страшно хотелось выпить. Он на моих глазах пил, а я продрог до костей. Но вовремя одумался. Дай-ка, подумал я, загляну к падре Сантосу и промочу горло... - Обо всем этом со всеми подробностями мне рассказал Пополука. Я только не знаю, как ты добрался сюда, как узнал об этих пещерах, которых, по словам Кайэтано, почти никто не знает. - Случайно. Возвращался в лагерь... да, от тебя. Вдруг мне пересек дорогу какой-то зверь, еле успел свернуть. Я остановил машину, выскочил и погнался за ним. Зверь ускользнул в кустарники - они тут такие густые, что я чуть не заблудился. Я уже собрался вернуться к машине, как вдруг заметил, что ветки раскачиваются, будто от ветра, хотя ветра никакого не было. "Эге! - сказал я себе, - надо выяснить, в чем дело" - и, проследив по движению листьев, куда бежал этот зверь, наткнулся на вход в подземелье. Там сейчас караулит Кайэтано Дуэнде. Сквозь расщелину где-то высоко-высоко свет начал проникать в пещеру, проступали очертания каких-то бастионов, призрачных колонн и сводов, потонувшие во мгле готические нефы, шпили и ниши, какие-то купола без облицовки или сплошь покрытые летучими мышами. Свет разливался, а Малена, внезапно охваченная ужасом, не знала, куда отвести глаза. Неужели этот человек, выплывавший из мрака, Хуан Пабло Мондрагон? Не может быть! Кожа рыжевато-грязного цвета, зрачки какие-то кошачьи, неестественно большие, губы и уши распухли... Неужели это он? Хуан Пабло заметил, что Малена поражена - с печальной улыбкой, обнажившей острые, очень белые зубы, он хотел было отойти. Но она не позволила. Это он!.. Это он!.. - твердила она, стараясь не думать о лице несчастного. Чувствуя себя потерянными в прозрачной пустоте, на дне пещеры, они молчали. - Не узнаешь меня?.. - И, не дождавшись ответа, настойчиво переспросил: - Мален!.. Ты не узнаешь меня?.. Она тряхнула головой. - Нет! Нет! Правда, нет! - Ты не тревожься. Это не болезнь! Лицо деформировалось временно... это действие одного вида кактуса. Я жую его на ночь. Одет я под крестьянина-бедняка, и с таким лицом - может ли кто-нибудь узнать меня? - Никто!.. - отчеканила Малена. - Я сама не уверена, ты ли это... - Можно меня поздравить! - А... а это не опасно?.. Страшно, если ты останешься таким!.. Страшно!.. - Поднеся руки к лицу, она закрыла глаза, застывшие, как кристаллы, перед этим ужасным видением. Затем, несколько успокоившись, спросила: - Ты видел себя? - Кайэтано обещал принести зеркало, но, должно быть, забыл. - Подожди, у меня, кажется, в сумке есть, - она суетливо начала рыться, - возьми, оно, правда, небольшое, но разглядеть себя все-таки можно. Приподняв зеркальце и сдунув с него розоватые ниточки разлохматившегося кантика, Хуан Пабло стал внимательно рассматривать свое лицо. - Отлично! - Отличный персонаж для "комнаты ужасов"! - оборвала его Малена. - Тебе так кажется?.. По-моему, нет. Физиономия рабочего, преждевременно постаревшего на побережье. Из тех, кого на банановых плантациях довели до скотского состояния. Продолжая разглядывать себя в зеркале и даже как будто любуясь искаженными чертами, он с удовлетворением сказал: - Беспокоиться не о чем. Опухоль остается только на то время, пока я жую этот кактус, что дал мне Дуэнде. Кстати, это Пополука посоветовал мне прибегнуть к такому средству. Немалых трудов стоило достать кактус, да и прежде чем мне дали его, меня заставили пройти целую процедуру. Надо было, по индейскому обряду, встать на колени, просить прощения у земли за то, что я собираюсь сделать: изменить мои вид, изменить лицо, стать другим... - За исключением голоса... - решилась заметить Малена. - Постараюсь поменьше говорить и научусь гнусавить. - Если хочешь, оставь у себя зеркальце... - На время - пожалуй, но не в подарок, - прервал он. - Будут деньги, я тебе куплю... - Как хочешь... - Возьми-ка эту монетку в десять сентаво, не то - дурная примета... - Но ты ведь его не разобьешь? - Разбить?.. Если уж я выдержал то, что увидел в нем! Оба они рассмеялись, и Хуан Пабло рассказал Малене обо всем, что произошло с ним после того, как во вторник ночью он покинул мастерскую Пополуки. В кромешной тьме, где компасом ему служил инстинкт, он разыскал вход в пещеру. Бродить совсем рядом с лагерем было крайне рискованно, но ничего иного не оставалось. Теперь главное было не сбиться с пути. А что делать, если он не найдет вход в пещеру?.. Вернуться к Пополуке?.. По-заячьи петлять и путать следы, пока его не схватят и не убьют?.. Он припомнил, где в прошлый раз оставил джип, и вошел в густой кустарник, заботливо охранявший покой летучих мышей. Остановился, прислушался, не идет ли кто за ним. Никого. Он услышал лишь собственное дыхание - тяжелое, прерывистое. Но стоило только ему войти в подземелье, как показалось, будто кто-то идет за ним. Ветер. Порывистый, сильный, он по-звериному подвывал у входа в пещеру. Впереди - мертвое молчание, мрак. Неизвестность пугала. Он решил остаться там, под золотистыми звездами. Он дождался рассвета и тогда спустился в подземелье. В ту самую пещеру, где сейчас он обнимает Мален, такую любимую, близкую, осязаемую, и рассказывает ей о днях и ночах, проведенных в катакомбах, где нет света - лишь бледные отблески, - а голос утекает ручейком по каменному безмолвию, рассыпаясь эхом, пока не замрет. Малена отодвинулась, чтобы рассмотреть его. Невероятно. Посмотрела на него еще раз, и еще более невероятным, сверхъестественным показалось ей все это. Нет, это не пассажир с поезда. Не офицер в белой форме дорожника. Не рабочий, как описал его Пополука. Это странная личность... какое-то сказочное существо... обитатель подземных глубин... Она зажмурила глаза и снова очутилась в его объятиях. Она попросила рассказать, что он стал делать, добравшись до пещеры. - Спал... - ответил Хуан Пабло. - Страшно хотел спать, не смыкал глаз всю ночь - всю ту ночь, в Серропоме, когда меня выдворила из своего дома одна особа: "А сейчас я хочу, чтобы ты ушел..." Малена мягко закрыла ему рот рукой, которую он стал целовать, как только в пещеру начал просачиваться свет. А потом боязливо отстранилась от его чудовищных толстых, пышущих жаром губ и упрекнула за то, что он сейчас, когда у них так мало времени, вспоминает о всяких пустяках. - Совсем не пустяки... - проговорил Хуан Пабло. - Совсем не пустяки. Не выдвори ты меня из своего дома, я бы погиб! - Ты, конечно, прав. Но не говори, что я выдворила тебя, я просила тебя уйти... - Это звучит деликатнее, хотя по существу одно и то же... - Какой ты нехороший! - Скажи уж лучше - чудовище! - Почему чудовище? Ты же сказал, что это обычное лицо рабочего с побережья. - Верно. А я и буду теперь рабочим на банановых плантациях. Начну с самых низов, совсем как эти бедняги, которых съедает малярия. - Но вернемся в пещеру... - А мы и так в пещере... - Насмешник!.. - отозвалась Малена, ударив его по руке с притворным возмущением. - Ты же понимаешь, я хочу знать, как ты жил в пещере все это время - ведь прошел уже почти месяц, и как ты встретился с Кайэтано Дуэнде. Отсвет зари белой дымкой рассеивался в подземной темноте. Хуан Пабло поднял Малену у подножия Арки каменных кактусов. Хотя Кайэтано Дуэнде и охранял вход, было неблагоразумно оставаться здесь, лучше уйти подальше в боковую галерею, служившую ему убежищем. В этот час из входа уже сеялся свет мельчайшей пылью сквозь тысячелетние глыбы лавы. Хуану Пабло не пришлось описывать, как он здесь жил: она сама могла все увидеть. Отсюда, из галереи, он, не сходя с места, мог наблюдать на сто с лишним метров вверх за входом со стороны кустарников, откуда действительно его могли бы выследить и подкараулить враги. А Путь Водяной змеи известен очень немногим. Поэтому он избрал этот закоулок вначале как временное жилье под землей. Проверил запасы продуктов: оказалось более полусотни маисовых тортилий - точнее, шестьдесят четыре, - дюжина маисовых сухих пирогов с сыром, пачка соли, четвертушка паточного сахара, несколько ломтей копченого мяса, да еще текомате - сосуд из кокосового ореха с водой. Оказалось, что нет спичек, свечей, окоте и сигарет, он забыл у Пополуки свою домотканую сетку-матате, в которой у него были даже сигары. Но мучительно переживал он не столько отсутствие табака, хотя табак беглецу нужнее, чем любой обед, - сколько нехватку свечей, спичек и окоте. Как же идти дальше по этим глубоким подземным переходам без огня: тьма - хоть глаз выколи. Его охватила тревога: теперь из-за своей небрежности он не сможет попасть в дальние галереи, где безопаснее. Он сложил в угол принесенные вещи и продукты - здесь уже будет не временная резиденция, как он предполагал раньше, а обиталище заживо погребенного. Однако более тяжкий удар ждал его впереди. Как-то поднял он текомате и тут же опустил. Воды в текомате хватит очень ненадолго, а продукты - копченое или соленое мясо, тортильи или маисовая масса - не шли всухомятку; хорошо, если удастся найти подземный родник или реку. Он поднял маленький камешек и положил его на видное место: так не собьешься со счета дням. Этот темный осколок гравия в его новом календаре соответствовал среде; в понедельник он покинул лагерь, был у Малены, а остаток ночи провел в Серропоме, во вторник был у Пополуки и провел там весь день, ночью ушел в пещеры и уже в подземелье встретил невидимый рассвет среды... Какое это было число? Никак не вспомнить! Каждый день, отмеченный первыми десятью камешками, был с чем-то связан: он стал соблюдать строжайший рацион копченого мяса и тортилий, начал тренировки - учился долго сохранять неподвижность, много спал, постепенно изучал соседние галереи в лаве и каменные туннели, медленно продвигаясь по переходам, где под ногами поскрипывал песок, осторожно ощупывая стены в поисках воды, напряженно прислушиваясь, не раздастся ли журчанье ручья, стук капель родника. Он потерял слух в этом безмолвии - высохшем, темном, как его губы; и снова и снова он прижимался ухом к холодному камню - вдруг донесется эхо где-то упавшей капельки; прислушивался к отзвукам своих шагов и торопливо возвращался, боясь потерять ориентировку; все скупее расходовал воду по мере того, как убывал в текомате ее запас, - он словно вырывал сам у себя сосуд, чтобы не осушить его одним глотком. Он решил выдерживать норму: вначале - пять глотков в день, потом - три, потом - два, а потом... потом его дыхание отразилось от пустого дна... Ах, тот день... ночь... знать бы, что его ждет!.. Он не разбил текомате, вовремя спохватился - а вдруг все же найдет воду, в чем тогда ее держать? Но лучше спрятать текомате, убрать с глаз долой! Спрятать. Этого достаточно. Выиграть дни. Поменьше есть. Стараться сохранять неподвижность... Да... но зачем выигрывать дни, если с каждым днем ему становится все хуже?.. И чего достигнешь голодом? Жажда подстерегала не только в каждом волокне вяленого мяса, пропитанного соком дикого апельсина с солью; невыносимую жажду вызывали не только тортильи и пироги с сыром. Мучило другое, еще более страстное желание. Оно еще в детстве терзало его, когда он закрывал глаза, оно таилось под языком у маленького Хуана Пабло - как мираж, перед ним возникали кристаллики льда в воде, в молочно-белом, золотистом, темно-вишневом сиропе; а то ему мерещился ice-cream {Мороженое (англ.).}, который еще юношей в Панаме он пожирал с какой-то чувственной страстью; а то ощущал вкус прохладного сока гуанабы, скользящего в гортань ароматными зелеными капельками, или кисловато-сладкой влаги ананаса, или освежающего т_и_сте - напитка из маисовой муки, сахара и ачиоте, оставлявшего под носом багряные усы... Глупо сидеть не двигаясь, да и жажда не давала покоя. Он пытался собрать в ладони тьму своего убежища и отправить ее в рот; отправлял в буквальном смысле этого слова, помогая пальцами, как нечто такое, что можно в самом деле поглощать, как растаявший гигантский айсберг - только айсберг лавы, что плыл перед его воспаленным взором, казалось, что плыл, хотя временами, когда сюда прокрадывался мерцающий свет, видно было, что он неподвижен. Наконец он решился. Нельзя погибать от жажды! Вода там, там, наверху, стоит лишь выйти в кустарники - и можно сосать, жевать мокрую от росы траву... Но он тут же взял себя в руки... Идти днем... это значит самому отдаться в руки врагов... в руки тех, кто ищет его, живого или мертвого... а то... а то... а то... и это "а то" капелью слышалось где-то, где-то, где-то... а то... а то... а то... углубиться в подземные переходы, заблудиться и, не встретив нигде воды, умереть от жажды в каменной западне... Нет! Только не в лабиринт, нет! Он дождется ночи и выйдет на поверхность, в кустарники... эх! пошел бы дождь... он бросился бы ничком и ловил бы, глотал дождевые капли... Он дрожал... движения его были неуверенны... вздрагивали руки... он весь дрожал в ожидании ночи... в ожидании того момента, когда пустятся в плавание флоты летучих мышей... когда заблудившиеся светляки залетят в пещеру, - посвети, прежде чем потухнешь, - залетят кусочками звездного неба, разбитого, как пиньята - рождественский горшок со сладостями... Однажды, будто в приступе безумья, он схватил револьвер, бумаги, оставшиеся продукты и широкими шагами двинулся к выходу... Пусть схватят!.. Пусть убьют! Но только бы дали вначале попить... живому или мертвому... черт с ними, только бы попить... напиться... И тут же проблеск сознания заставил его отступить и искать иного выхода... Какого?... По коридорам лавы?.. По каменным штрекам?.. Пить... есть... лабиринт... пить... есть... нет... нет... Так попадают в ловушку... Так гибнут в пещерах, умирают от жажды... Нет, лучше - наверх! Наверх!.. Живым или мертвым... живым или мертвым... но наверх!.. XV - Я уже был готов на все... - продолжал Мондрагон, - готов был сдаться, готов был идти на смерть, словом - на все что угодно, лишь бы не погибнуть от жажды... как вдруг встретил Кайэтано Дуэнде... Оба с чувством признательности вспомнили Дуэнде и невольно посмотрели в сторону выхода, где-то там караулил старик, качающийся взад и вперед, словно колокол. - Но... - в раздумье произнес Хуан Пабло, - лучше уйдем отсюда. В моем убежище мы сможем устроиться с большим комфортом... - Последние слова он произнес с гримасой, которая должна была обозначать улыбку. - Не стоит рисковать... Неузнаваем стал Мондрагон. Чем больше на него смотрела Малена, тем меньше верила в то, что эта маска цвета копченого мяса, с толстыми губами и большими торчащими ушами, это печальное существо, с виду беспомощное и кроткое, точно раненое животное, было Хуаном Пабло - с худым лицом, тонкими губами, Хуаном Пабло, которого она знала раньше. От его прежнего лица остался лишь пунктир меловых зубов, обнажавшихся, когда он говорил. Малена сказала ему об этом, а он предложил... вытащить зубы... - Поклянись, что не сделаешь этого!.. - закричала она и схватила его за руку, умоляя, чтобы он взглянул ей в лицо своими заплывшими глазами. Они шли к его убежищу. Он молча посмотрел на нее, попытался улыбнуться, поцеловал ее и сказал, что это была только шутка. Прежде ей хотелось побольше света, чтобы рассмотреть Хуана Пабло, теперь же она инстинктивно закрывала глаза и даже вздрагивала всякий раз, когда ее целовало это чудовище... - Я боюсь... - проговорила она, ах... если бы она могла сказать ему о своих ощущениях, когда, зажмурив глаза, отвечала на поцелуи. - Ты ведь готов на все, даже согласился обезобразить лицо, лишь бы спасти свою шкуру... - Шкуру - нет!.. - возмущенно прервал ее Хуан Пабло. - Вот это... это... что называется шкурой... - Он яростно рванул пальцами, как клещами, кожу на левой руке. - То, что называется шкурой, - нет! Я хочу спасти мои идеи. И ради моих идей я готов пожертвовать не только зубами, но и глазами! Они подошли к убежищу, - к счастью, здесь было темнее, - Хуан Пабло нес в руке сумку со съестными припасами, которую Дуэнде притащил на спине. Они позовут его перекусить попозже, а пока он, как часовой, должен оставаться на посту. Они устроились возле гигантской глыбы, прикрывавшей своей тенью вход в убежище. Малена, не выпуская руки Хуана Пабло, трепещущая, счастливая - она его почти не видела, - засуетилась, раскладывая хлеб, ломтики сыра, галеты, поставила бутылку пива, мясные консервы, сардины и металлические стаканчики. Хуан Пабло прикасался к ней в ритм ее движениям. Внезапно его рука коснулась ее упругой груди, когда Малена наклонилась, чтобы передать ему финик, из губ в губы. Его словно током ударило... Она обернулась и взглянула туда, куда указывал Хуан Пабло, - его каменный календарь, двадцать с лишним камешков, которые он выложил в ряд, пока жажда, доводившая до исступления, не заставила его бросить счет дням; места, по которым он расхаживал долгие часы напролет, разговаривая вслух сам с собой; когда ему казалось, что он немеет, он говорил, говорил и прислушивался к собственному голосу, желая удостовериться, не оглох ли он в этой гнетущей тишине; и то место, неподалеку отсюда, где он впервые увидел Кайэтано Дуэнде... - Я не мог понять, кто это: живое создание или каменный человек, с которого снято волшебное заклятие. И, признаться, вначале я даже перепугался - а вдруг это мираж, вызванный мучившей меня жаждой? Мне представилось, что я схожу с ума и мне мерещится фигура старика с текомате на плече. Я набросился на него, выхватил текомате, зубами вырвал пробку и пил, пил, не переводя дыхания. И лишь по мере того, как в гортани погасал ужасающий сухой треск барабанов смерти, в сердце возрождался страх - я вспомнил о своих преследователях, и ощущение животного счастья улетучилось... Малена наполнила стакан, он отпил несколько глотков пива и продолжал рассказывать о встрече с этим чуть ли не фантастическим существом, которому он даже хотел целовать руки. - Наконец тот, кого я считал привидением, обратился ко мне. И я понял, что он, как и я, из плоти и крови. Оказывается, уже много дней он по поручению Пополуки разыскивал меня. "Но откуда Пополука узнал, что я здесь?" - в тревоге спросил я его. "Очень просто, - ответил он, - ты же просил его раздобыть побольше свечей, лучин окоте, спичек, сигарет и несколько сигар, - и все это забыл у него. Он заметил сверток только на следующий день, позвал меня и сказал: "Я подозреваю, что некий человек заблудился где-то под землей, меня очень тревожит эта мысль... Пойди, выведи его оттуда, кум. Ты же знаешь все черные моря мрака, и бог не забудет твое доброе дело. Я так думаю, потому что он оставил у меня сверток со всякой всячиной - и светильники, и курево..." "Твое слово, кум, - для меня закон, - ответил я. - Пойду поищу. Я тоже не смогу спать спокойно, зная, что где-то под землей блуждает человек, и не такой уж я бесчувственный, чтобы отказать в помощи..." И пошел на выручку!" - Какое счастье, что он тебя нашел! - радостно воскликнула Малена; она поднялась и налила ему еще пива. - Пополука знал о наших отношениях. В тот день, когда он передал мне твою записку, я хотела объяснить ему все, просто хотела излить душу, но он не пожелал меня выслушать. Только раз, один-единственный раз, мы были вместе на Серро-Вертикаль, и он нас там видел. И все понял... Голос Малены прервался, зато откуда-то из глубины души поднялся другой - голос сердца, который воскресил в памяти счастливые мгновения, тонувшие в молчании неба, что столь не похоже на молчание подземелья; свидетелем этих мгновений было лишь одиночество Тихого океана, распростершегося на горизонте далекой, недосягаемой мечтой. - Мне даже кажется, что я слышу твой голос на Серро-Вертикаль... Помнишь... Ты декламировал?.. Или импровизировал?.. Как хочу я умчаться в открытое море и не мыслю сюда возвращаться. Как хочу я, зажмурив глаза, слышать возгласы радости ль, горя: - Он погиб!.. - и не выдать себя! Как хочу улететь я стрелой, затерявшись в дали морской! - Это мысль беглеца, тебе не кажется?.. Я хотел бежать от самого себя, бежать от действительности... - Или от того, чего уже нельзя было избежать, поскольку тебя связывало слово... - колко заметила Малена; она не могла подавить в себе вспышку раздражения, вызванную, впрочем, не им, а самими событиями. - Как все это глупо запуталось! Какая бестолковщина!.. Можно подумать, что заговор готовили те люди, которые хотели его провала! - С отчаяния люди идут на все... - Если так объяснять... - Тебя, к счастью, не задело... - Зато ты оказался под ударом... - И не потому, что я был согласен с планом покушения, - прервал ее Мондрагон. - Я имел дело с людьми, которые не понимали, что мало покончить с одним _Зверем_, - необходимо поднять весь народ, чтобы изменить все в корне. Я неточно выразился, что они не понимали; как раз они все отлично понимали и даже чересчур много, для них не было тайной, что народное восстание им также грозит кое-чем, оно может ударить по их интересам... - Зачем же ты сам влез в это дело?.. Прости меня, говорить об этом сейчас поздно и даже глупо, однако ничего иного не остается, как задавать тебе вопросы, те же самые вопросы... Почему?.. - Почемууууу... -