, роняет бумажную курочку, вяло зовет: <Станс! Матиль!>, сжимает в руке мешочек с леденцами и тут же снова впадает в безразличие, в свое молчание, которое он в течение четверти часа заполнит хрустом пережевываемых сластей. Он поднимает свою мордочку белой мышки всего лишь два или три раза, чтобы ответить на кривую улыбку, которую я выдавливаю из себя, или на нежности Матильды, которая трещит, давая ему массу наставлений. Нуйи зевает. Наверное, он спрашивает себя, почему он тут, с этим жалким малышом, горой расплывающегося от нежности жира и смертью, получившей отсрочку. Я наклоняюсь к нему, чтобы доверительно сообщить: - Он никогда не будет ходить: Но теперь по крайней мере в этом нельзя винить ни его, ни меня. - Конечно! - бормочет сквозь зубы Серж с плохо скрытым равнодушием. x x x Мы снова добрались до машины. Вот уже Серж прорвался к бульвару Рейи. Должно быть, он боится молчания, опасаясь, что я затрону нежелательные для него темы. Он говорит, говорит сам, чтобы заполнить паузу. Он засыпает Матильду сообщениями, на которые ей ровным счетом наплевать. - Что вы скажете об этой крошке Маргарет, едущей из Рима, где она виделась с папой? А наш Венсан Ориоль сегодня отправляется в Алжир лопать финики! Какой насыщенней день сегодня, двадцать девятого мая: матч Бордо - Париж, приз Люпена в Лоншане - я поставил кучу денег на Амбиорикса; чемпионат Франции по боксу в легком весе в Реймсе: Подумать только! И это еще не все! Состоится также чемпионат Франции по теннису: Ой-ой! Придется его пропустить. - Катрин обычно никогда не пропускает соревнований по теннису. - На этот она пойти не хотела, - говорит Серж, круто заворачивая на площадь Домениль. Поскольку на повороте меня отбросило, того, что я подскочила, никто не заметил. Катрин вернулась! Однако я не видела ее из моего окна, и никто ее не встречал. Значит, она живет затворницей. Все ясно! Эта история обернулась скверно. Она досадует или ругает себя. Что касается Нуйи, то он мог узнать об ее приезде, только интересуясь полубарышней Рюма всерьез и поддерживая с нею какие-то отношения или же подрядив наблюдателей. Неужто Миландр был прав? Если да, то это кончик интересного клубка. Я пробую потянуть за ниточку. - А что сталось с тем типом? Ну, знаешь, у которого еще фамилия, привлекательная для ныряльщиков за жемчугом. Нуйи вихрем проносится по мосту Берси, забывает сигналить, пересекая набережные, и дает полный газ, чтобы взять крутой подъем на бульвар де ля Гар. Поднявшись до решеток, за которыми открывается целый мир ржавых рельсов и вагонов, он оборачивается и рычит. - Перламутр! Об этом мерзавце и разговору больше нет. Слопав устрицу, он бросил ракушку. Машину тут же сильно заносит, и Серж вынужден смотреть вперед. Он чуть не налетел на велосипедиста и, образумившись, снижает скорость и даже позволяет обогнать себя составу наземного метро - его вагоны первого класса кажутся красным пунктиром по краю синего неба. Теперь он, насупившись, погружается в молчание. Итальянская площадь, Гобелены, Пор-Руайяль, улица Сен-Жак: ни слова. Вот больница Кошен и толпящиеся у входа торговцы сладостями, машины, груженные апельсинами, случайные продавцы цветов, возвращающиеся из лесу, - они предлагают букетики первых, еще не распустившихся ландышей и последних подснежников, уже готовых опасть, очень желтых, с красным пестиком посредине. Повторяется та же процедура: меня несут в стоячем положении, точно статую. Когда же после долгого ожидания у справочного окошка и длинного пути по обычному лабиринту больничных коридоров Нуйи замечает через стеклянную дверь палаты профиль Паскаля, он вдруг сникает: - Все-таки я подожду тут. Беллорже - неплохой парень, но, право же, для меня он слишком священник. x x x Учтем его слабость и не станем возражать. В сущности, это меня устраивает. Столкновение Беллорже с Нуйи многого не даст, а мне хочется побыть с Паскалем наедине. Я едва ли не сожалею о присутствии Матильды. Я передвигаюсь с трудом, потому что теперь меня поддерживают только с одной стороны. Паскаль сидит на кровати и неторопливо перелистывает <Ле тан модерн>. Его далеко не украшает казенная рубашка - помятая, в густых чернильных пятнах, она к тому же не сходится на груди, объем которой увеличился из-за повязок. Но это все тот же Паскаль, не имеющий возраста, тот, кого невозможно принять за <молодого человека, пострадавшего от несчастного случая>. Вовсе не стараясь выделиться, он, однако, не дает себя поглотить этой больничной обстановке, которая делает пациентов такими же одинаковыми, как простыни, и превращает их в людей безыменных, скверно пахнущих, жалующихся, скучающих. Поручи незнакомому с ним человеку найти Паскаля, и тот безошибочно пойдет прямо к его постели, настолько выдают священника посадка головы и сдержанные движения. - Констанция, вы! И с вашим соучастием, мадемуазель Матильда! На его лице отражается все - удивление, радость, досада. Все, кроме чего-то, не имеющего названия и что я упорно стараюсь отыскать, пока меня усаживают за неимением лучшего в лечебное кресло с подушкой. - Я тронут, - повторяет Беллорже. - Глубоко тронут! Но я хотел бы знать, кто тут самый неблагоразумный - племянница или тетя? У нас есть прекрасное оправдание. Я произношу глухим голосом, подходящим к данным обстоятельствам: - Я хотела, не откладывая, выразить вам свое сочувствие. - Наше сочувствие: - поправляет Матильда. С соболезнованиями покончено. Они да поздравления - вот что мне противнее всего. Для меня слова значат то, что они значат, и мне очень трудно подчиняться правилам хорошего тона. К тому же смерть незнакомой мне мадам Беллорже меня почти не трогает. Очень скоро Паскалю это становится ясно. Крылья его носа слегка раздуваются: он испускает два-три вздоха, которые двояко не истолкуешь. Потом, отбросив приторную вежливость, самую фальшивую из всех, он начинает рассказывать о своих планах. К сожалению, он говорит в возвышенном стиле: - Я продам дом моей матери. В моем положении нежелательно быть связанным собственностью, тем более такой, которая корнями уходит в землю, будит у человека воспоминания и тем самым может предопределить его будущее. Я продаю дом матери именно потому, что чувствую, как он мне дорог, и потому, что там, где он находится, никакой подходящей должности для меня нет. Тонкие губы Паскаля и зрачки, бегающие за стеклами очков, ищут моего одобрения. Но я им не торгую; я киваю с лицом каменного ангела, поддерживающего ясли, где лежит Христос-младенец. Ободренный, он продолжает, несмотря на присутствие сверхштатного свидетеля в лице Матильды: - В данный момент я нахожусь в вынужденной отставке, которая мне весьма полезна. Когда на какое-то время оставляешь привычные занятия, они кажутся несерьезными. Мне не хотелось бы пускаться на авантюры, но довольствоваться мурлыканьем я больше не могу. То, что делал я, любой другой мог делать лучше меня. Я ничего не предпринимал нового. По-видимому, я ничего не выиграл, если не проиграл! <Подражание Иисусу Христу> <Анонимное произведение религиозного содержания, написанное по-латыни> заверяет нас, что <когда идешь следом, шаг тверже, чем когда ведешь за собой>. В нем говорится также: <То, что годится для овцы, не годится для пастыря>. Словеса! Именно словеса лишают меня удовлетворения. Или тон. Или тревога завоевателя, который оказывается во власти своих завоеваний. Вот что возвращает он мне, вот что услышал он в моих словах! Хорошо, Паскаль. Но не могли бы вы все же говорить в менее трескучем стиле, хотя Матильда, присутствующая при разговоре, и слушает вас с таким почтением? - Короче: - продолжает Беллорже. Ах! Наконец-то. <Короче> - обожаю это слово. - Короче, я хочу проделать опыт. Не так давно я видел на улице агента по продаже предметов домашнего обихода. Он ходил из дома в дом, раскрывая и закрывая чемодан, изливая потоки красноречия, чтобы в конце концов всучить кусок мыла или коробку воска для натирки полов. И я подумал: <Что, если и мне не ждать людей, а идти к ним в дом, туда, где они не смогли бы от нас увильнуть, где они были бы вынуждены нас терпеть?> Это лучше. Гораздо лучше. Вступление было ни к чему. Пускай бы он сразу так мне и сказал: <Они были бы вынуждены нас терпеть>. Эта фраза приводит меня в восторг. Какая скучища, что Паскаль, развивая свою идею, опять завелся: - Ходить из дома в дом, представляя огромную фабрику прощения, выйти за пределы храма, мрачного, как магазин без покупателей, стать коммивояжером бога: Да, да, конечно. Лучше бы он приберег эти слюни для консьержек, вооруженных щетками, или мещан в ватных халатах, которые примут его с надменным видом. Святое писание с доставкой на дом: <Армия спасения>, куда там! <Подохнешь со смеху>, - сказал бы Серж, который в этот момент, уступая любопытству или нетерпению, прижал нос к стеклянной двери. В конце концов, почему бы и нет? Не знаю, стоит ли игра свеч. В сущности, результат меня мало волнует. Пускай он получит его себе в придачу! Мне же интересно наблюдать, как Паскаль, отказавшись от своего прогулочного шага, отправился по выбранному им пути, прижав локти к бокам. Отметим с чувством некоторой досады: похоже, что он пришел к этому сам, в тот момент, когда мы с ним утратили контакт. - Да это же Нуйи! Что он тут делает? Неужели вы приехали вместе с ним? Голос Паскаля, заметившего Сержа за стеклом, внезапно стал сухим, твердым, далеко не апостольским. Он краснеет, и его нос морщится у переносицы, приподнимая очки. Руки мнут одеяло. Я дружески машу рукой - жест, который может быть адресован и к тому и к другому и означать как <Успокойся!>, так и <Подожди меня еще минутку!>. Потом я невозмутимо объясняю: - Серж привез нас на машине. Он не решился войти. Возможно, так оно и лучше: от людей, которые сами себя винят, толку не добьешься. - Но в конце концов, - возмущенно восклицает пастор, - я вас не понимаю, Констанция! После того как Нуйи поступил с нами подобным образом, неужели вы продолжаете с ним видеться, неужели вы поддерживаете: его? Не можете же вы одновременно интересоваться и им и: Он не решается закончить: <:и мной>. Но его взгляд стал жестким. Это, однако, не мешает мне чувствовать себя очень спокойно. На моей стороне закон и пророки, мой священничек! - Я не поддерживаю Нуйи. Я его сдерживаю. Стараюсь сдерживать. В другом плане, но в какой-то мере я делаю ваше дело. Вы меня понимаете? - Нет, - отвечает Паскаль. Выдадим ему эффектную сцену. Другого пути нет. Отплатим ему его же монетой. - Нет, понимаете, только вы человек злопамятный. По крайней мере злопамятен Паскаль Беллорже. Потому что пастор прихода Шаронн в силу своей профессии не может быть таким, пастор прихода Шаронн солидарен со мной. Возможно, следовало немножко обождать, согласна. Но я ждать не могу. Чтобы ничего от вас не скрывать: по-видимому, я в последний раз выхожу из дома: Да, да, вам это хорошо известно. Поэтому я стараюсь проглотить двойную порцию, исправить некоторые промахи: О, я не творила чудес! Чудеса никогда не получаются. И я была до смешного самонадеянна. Но самое потрясающее в этом мире то, что здесь ничто и никогда не бывает окончательным - ни успех, ни провал. И все же, уверяю вас, мне будет очень неприятно покинуть его ради мира иного, который называют лучшим и где мне уже не останется ничего другого, как глазеть на неподвижные совершенства. На месте ангелов я завидовала бы людям: их, ангелов, слово <лучше> не согревает! Все еще настроенный враждебно, Паскаль внимательно за мной наблюдает. - Есть псалом, - говорит он, - отчасти выражающий ту же мысль. Но он только остроумный выпад в благочестивом духе. Его едва заметная улыбка становится чуть шире. Однако за ней по-прежнему торчат клыки. - А я не думаю, - продолжает он, - что над такими вещами можно шутить. - Дамы, господа, свидание окончено! - объявляет медсестра с галуном на лбу, которая важно проходит, сунув руки в карманы, но выставив мизинцы с ногтями, покрашенными в цвет крови. - До свидания, - шепчет Паскаль со сдержанной мягкостью в голосе. x x x Третий этап. Третий запуск мотора. Слово за <бьюиком>. - Теперь домой! - закричала я точно так, как должен кричать актер: <Теперь к Нельской башне!> Жалкая потуга на веселье. Но, по правде говоря, я в порядочной растерянности. Закутанная в одеяла, я думаю. - Тебе не холодно? - бросает Серж, который, наблюдая за мной в зеркало, все время ведет себя очень предупредительно. Похоже, что его взгляд говорит: <Вот кто уже недолго будет нас пилить>. Тем не менее сегодня я ему спуску не дам. - Скажи-ка, Серж: Такое вступление ничего хорошего ему не сулит. Он прибавляет скорость, дает продолжительный сигнал. - А ты не был чуть-чуть влюблен в Катрин? - Нашла когда говорить об этом!.. Ты смеешься надо мной? Матильда оборачивается и сдвигает брови!.. До чего же я бестактна, не так ли? - После того свинства, которое она только что учинила!.. - продолжает Серж, подчеркивая грубое слово. - Ты предпочел бы принимать в нем участие сам? Знаю! Впрочем, и она тоже. Красный светофор. Стоп! Эта передышка позволяет Сержу вслед за Матильдой обернуться ко мне. У него взбешенный вид. Но то, чего я сейчас искала на лице Паскаля, написано на лице Сержа. Значит, я не ошибаюсь. Полушлюшка и полумошенник - идеальное сочетание. Грязно-белый цвет в смеси с бело-черным дают густой серый. Вполне нравственная история. Я знаю, если бы Паскаль меня теперь услышал, он возопил бы: <Несчастная! Для вас важна не нравственность, а ваши причуды>. Очень может быть. Ну и пусть! Я не моралист. Меня слова не смущают. - Она посмела тебе это сказать? - Нет, конечно. Но: Зеленый свет. Свет надежды, которая еще не перестала маячить ему впереди. Серж вынужден повернуться к рулю и ехать дальше. Это меня выручает. Уф! Я уже не находила слов. Значит, ему хотелось услышать эту ложь, чтобы не признаваться себе в том, до какой степени он оплошал! Он ее проглотил, не поперхнувшись, тогда как у меня она застряла в горле. С каким удовольствием я надавала бы пощечин этой доброй, цветущей морде, которую вижу в зеркале. Но молчок, молчок! Все остальные глупости оставим при себе. Смотри на улицы, Констанция. Смотри на прохожих, витрины, деревья, машины. В последний раз. С душераздирающим чувством прощания навсегда. 26 - Она вернулась, твоя шлюшка Кати. - Вы уверены? Растопырив дюжину пальцев, вытянув тощую шею и подняв еще желтое лицо, папаша Роко выплевывает мне секреты. Вот уже несколько дней он встает с постели и часами простаивает возле занавески. Время от времени, чаще всего когда он слышит, что Матильда скатывается по лестнице, он трижды стучит кулаком в перегородку, что означает: <Почему ты ко мне не заходишь?> На этот раз он сам пробрался ко мне. - От меня ничего не скроется. Знаешь, я видел с моего наблюдательного пункта, как кто-то в голубой пижаме прошел мимо окна. Это наверняка была Катрин. Ее сестра носит ночные рубашки, и у нее нет: - Движения двумя руками, чтобы поддержать кое-что на высоте грудных мышц. - Что же мы будем делать? - спрашивает он. Ну и чудак этот папаша Роко, второй секретарь ОВП! Не хватало еще, чтобы я ждала его помощи. Я притворяюсь, будто все это для меня новость, не желая лишать его горькой радости думать, что он принес ее мне первый, и чтобы поддержать в нем интерес к делу. Но надо. быть осторожней. Проклятый старикашка начинает совать нос в мои дела точно так же, как я сую свой в дела других. Никто его не просит, а он во все вмешивается, разнюхивает, комментирует, высказывается. Пусть он подсказывает мне ход при игре в шашки, это еще куда ни шло! Но не в других случаях! Потому что для него и это игра, развлечение. А я, я уже не играю. И он очень хорошо знает, что я выхожу из игры! Он сам сказал мне об этом. В конце-то концов, возможно, он мне нужен, хотя я это еще не совсем прочувствовала. Возможно, он послан мне в последний час, чтобы не позволить впасть в трагический пафос, чтобы вернуть мне привычку устраивать винегрет из серьезных вещей. Но как он действует на нервы! Только послушайте его! - Надо бы ее утешить! Я заметил, что когда она приехала: <Трала-ла-ла, чувствительная дева лила, лила потоки горьких слез:> Официально она оплакивает свой фильм. Моя сиделка, подруга привратницы из дома напротив, рассказывала, что мадам Рюма жалуется всей улице: <Подумайте только, этот ужасный Перламутр отобрал роль у моей дочки и передал ее какой-то интриганке:> Она не столько введена в заблуждение, сколько закрывает на все глаза, добрая сборщица налогов. Правда, в дни своей молодости она тоже не терялась: - Ах, будет вам поносить всех и каждого, папаша Роко! Старик хихикает, но перестает танцевать вокруг моего кресла. Папаша Роко: Теперь такое обращение в моих устах равносильно нагоняю. Вдруг он берет мою руку - левую, ту, которая еще жива, похлопывает ее и слащаво говорит: - Доброе у тебя сердечко, Шалунья! Но так как я ее выдергиваю (<выдергиваю>! Это только так говорится! Моя рука почти не пошевелилась), он меняет тон и становится почти серьезным. - Только не надо ей звонить, - торопливо говорит он. - Прекрасная погода. Я могу и сам перейти улицу. Так будет лучше. Кровь прилила к моему лицу. Я собиралась послать туда Люка. Папаша Роко угадывает все наперед. Какого черта он вмешивается? И не ляпнет ли он какую-нибудь глупость? - Главное, господин Рош, не говорите ей, что: Папаша Роко лукаво наблюдает за мной. Его кадык перекатывается между складками кожи. Он вновь обретает свой ужасный голос: - Ты спятила, оса! Я ей скажу, что ты совсем расхворалась, что ее долгое отсутствие причиняет тебе невыразимые страдания: Ты, ты нуждаешься в ней: И она, она должна тебя пожалеть. Как и папаша Роко, черт подери! Эта песня мне уже знакома. x x x Он сделал лучше, этот старый проныра: добившись - не знаю как - от Катрин, чтобы она тотчас поднялась навестить меня, сам он тактично удалился. По правде говоря, меня это не очень-то устраивает. Я не знаю, как себя вести. Лишь бы избежать исповеди, жалостной сцены! Я быстро прикидываю: <С Нуйи я притворилась, что все забыла. С ней притворюсь, будто я не то чтобы ничего не знаю (это прозвучало бы фальшиво), но не знаю ничего такого, что может меня оскорбить. Если она придет выплакаться на моей груди, слегка пожмем плечами. Если станет каяться в своих провинностях, будем еще сильнее каяться в своих. Если же она воинствующая грешница (вот что я предпочла бы, моя кошечка!), я обернусь мышкой, чтобы она могла дать волю своим коготкам>. Напрасно я беспокоилась. Катрин является ко мне в белом платье - прелестная юная девушка со стройной талией и красивыми бедрами. - Как я рада видеть вас опять, Констанция! - поет она, жеманясь и восхитительно покачивая головой. Она трещит как сорока: - Я только что вернулась с Балеарских островов. Какое разочарование! Там была отвратительная погода. И это еще не все. Сунет ли она теперь с грустью клюв под крылышко? Это <все> меня не интересует. Пожалуйста, без подробностей. Ничто не ставит людей в такое ужасно затруднительное положение, как подробности. Тот, кто умеет не помнить, никогда ни в чем не виноват. Моя левая рука находит в себе достаточно силы, чтобы приподняться и отстранить их. - Знаю. Воспользовавшись вашим отсутствием, у вас свистнули обещанную роль. Ничего страшного. Серж сказал, что в кино это обычное явление и очень скоро можно получить что-нибудь другое. - О-о! У меня нет ни малейшего желания! - произносит Катрин с гримасой отвращения. Мне нравится эта гримаса. Можно подумать, что Катрин ступила туфелькой в грязь. Она права, чистюля! Наутро после ночи любви каждая женщина - девственница. Она не просыпается, а возрождается вместе с новым днем, совсем новая. Признаюсь, я не могу заставить себя сердиться на Катрин. Точно так же, как не могу сердиться на Нуйи. Может быть, моя любовь к людям именно в том и выражается, что я не могу ненавидеть их глупость. По-настоящему я ненавижу только их нерешительность. Перехожу к следующей теме: - Тут у нас никаких особенных новостей. Я расклеилась еще больше - вот и все новости. Так что извините, что я вам не писала. Я могла бы попросить вашу маму переслать письмо. Но моя правая рука забастовала. - Знаю, - в свою очередь, говорит Катрин - медленно, с испугом в голосе, - Серж мне говорил. Превосходно. Только что я как бы невзначай упомянула это имя. И вот оно уже повторяется в разговоре. Воспользуемся этим сюрпризом. - Вы часто встречаетесь? И не дожидаясь ответа: - Ну и правильно делаете! Серж совсем не такой плохой парень, как кажется поначалу. Он понемногу устраивает свою жизнь. Он тоже говорил мне о вас. Я спрашиваю себя, что вы ему такое сделали: <Грубо, грубо, грубо!> - протестует моя осторожность. Но мы имеем дело с Катрин, у которой душевная тонкость далеко не главная черта характера. И тем не менее она краснеет: розоватый, как цветок шиповника, румянец чуть трогает ее лицо. Против этого я не возражаю: пускай при случае изображает стыдливость, от нее вовсе не требуется, чтобы она сгорала со стыда. Пусть она краснеет при упоминании о седьмом (это Роко ведет счет: <Он у нее шестой, если у меня полные данные>). Пока ее щеки не утратят способности краснеть, она будет казаться неискушенной. Катрин уже встает. Она нанесла мне краткий визит, <только чтобы повидаться>. В сущности, это как раз то, чего я и хотела: мы легко возобновили отношения. Перед самым уходом, успокоившись, она становится прежним приветливым ребенком, довольным, что его не отругали, и ластится ко мне, лижется. - Будем видеться, как раньше? - спрашивает она под конец. Как раньше. Незачем расшифровывать эти два неудачных слова. Нет ни раньше, ни потом. Передо мной все та же, прежняя Катрин - девочка без предрассудков, но ее движения настолько изящны, что кажутся целомудренными. - До скорого, Кати. Не знаю, какая нежность почудилась ей в моем голосе, но она оборачивается и шлет мне с порога последнюю, какую-то новую улыбку, улыбку, осененную длинными ресницами. И уходит. Я слышу, как она сбегает по ступенькам, и думаю о Нуйи: он тоже чувствует себя удобно в своей шкуре, а в его делишках столько же честности, сколько в Катрин - чистоты. Серж, Катрин: Милая парочка! Я не столь наивна, чтобы посягнуть на карту Страны нежности <Карта Страны нежности - изображение <страны любви> в романе французской писательницы Мадлен Скюдери (1607-1701) <Клелия>.>, которую никогда не перекраивал ни один завоеватель, и должна признать, что они созданы друг для друга. Но почему мне все-таки трудно согласиться с этим? Сочетание мне в равной мере и нравится и нет. В конце концов у ворчуньи Констанции мелькает такой нелепый вопрос: <Неужели же этот Перламутр не мог оставить ее себе?> 27 Если теперь у тебя появится желание напевать, Констанция (что случается все реже и реже), тебе осталась лишь одна песня: <Я подожду:> Начинается худший период твоей жизни - увядание. Будут проходить дни, недели, месяцы. А ты можешь только ждать. Ждать наступления конца. Узнав о моем последнем <выезде в свет>, Ренего раскричался: <Она в любой момент может потерять сознание. Запрещаю ей выходить за порог дома!> Излишний запрет. Я была бы не способна совершить такую вылазку вторично. Я больше не могла стоять, даже если меня поддерживали. Средний палец правой руки, омертвев до кости, отвалился. Панариций обесцветил ноготь другого, безымянного пальца. Плечо совсем вышло из строя. Правая рука стала тонкой, как у марионетки. Левая атрофировалась все больше и больше. Я не могла уже ни есть, ни причесываться, ни раздеваться без помощи Матильды, которая резала мне хлеб, мясо, писала под мою диктовку письма, укладывала меня в постель, водила, как ребенка, я уборную. Прелестное существование! Случалось, у меня вырывались жалобы, и я спрашивала, проводя рукой по горлу: - На сколько лет медленной гильотины я осуждена? Я живая вот до этого места: У меня отсекли тело еще при жизни: Мне было уже не по силам даже раскладывать отпечатанную работу. Отныне я не могла делать почти ничего, что требовало физического усилия. Повернуть выключатель радиоприемника, перевернуть страницу книги, снять телефонную трубку - вот почти все, что мне было еще под силу. К тому же мне стало трудно двигать свое кресло на колесиках без помощи Матильды или кого-нибудь другого. Только между столом и кроватью я еще могла ездить сама, подтягиваясь за привязанные к ним бечевки; когда левая рука отказывалась служить, я тянула бечевку зубами. Дверь в мою комнату на всякий случай никогда не притворяли. Половина моего времени уходила на обдумывание, как бы употребить вторую. Сосредоточив все свои жизненные силы в голове и даже глазах, я не соглашалась сдаваться. Подумать только - я еще могла быть полезна. Могли быть полезны праздные глаза. <Матильда, молоко сейчас убежит>. Могла быть полезна память, которая стала теперь выполнять работу узелков на носовом платке. <Не забудь сделать заказ в писчебумажном магазине>. Или же: <Сегодня вечером тебе сдавать работу мадам Бо, ты не забыла, тетечка?> Словом, я преуспевала в занятиях, достойных попугая. За отсутствием лучшего я все чаще и чаще играла в шахматы с папашей Роко; чтобы не утруждать мои руки, он переставлял фигуры согласно моим указаниям, которые я давала, не двигаясь с места: <Ферзь b8: король h2: ладья h6, шах!> И еще я читала. Романы редко. Как правило, специальную литературу. В последнее время, в самое последнее время - но что такое время? - я штудировала книги по живописи, по керамике, по структуре протестантской церкви: В конце концов, разве столь уж нелепо желание предстать более образованной перед смертью, которая с одинаковым безразличием уничтожает и скудоумных и тех, у кого ума палата? Разве это не одна из форм борьбы с бегом времени, более стремительным для меня, чем для других, но не щадящим никого? Пусть на одну секунду, но я узнала, поняла, постигла что-то еще; и это знание - самый большой упрек, который я бросаю своей преждевременной кончине. Другое преимущество: я становилась более осведомленной, пополняла свою <картотеку>. Сами книги, которые мне приходилось, как правило, одалживать, представляли собой приманку. Замечательная вдохновительница Общества взаимной помощи стала единственным членом, извлекающим из него пользу. Ужасаясь мысли, что я уподобилась чурбану, сочувствуя полутрупу, который взывал к ним: <Мне скучно умирать. Приносите мне книжки!>, польщенные тем, что я выбираю литературу по их специальности, смутно ощущающие (по крайней мере некоторые из них), что они откупаются по дешевке, налагая на себя легкую епитимью, Серж, Паскаль, Люк, Катрин, мадемуазель Кальен - все они более или менее регулярно меня навещали. Они заставали меня неподвижной, укрытой большим белым одеялом, спускающимся до полу, чтобы спрятать мои уродства, и закрывающим кресло на колесиках. Пока я по-прежнему расточала им свои улыбки и остроты (то и другое через силу), они были настолько любезны, что позволяли умирающей Эгерии верить в ее влияние. Вопрос <Не думаете ли вы, что:> расцветал пышным цветом в устах Паскаля, а мадемуазель Кальен никогда не садилась рядом со мной, не сказав: - Ах, Констанция! Я устала, я пала духом. Я пришла подзарядить аккумуляторы. С чего они взяли, что я так легковерна? x x x Впрочем, могла ли я вообще быть легковерной? С самого детства я терпеть не могла громких фраз, прожектерства, добрых намерений (в пословице говорится, что ими вымощена дорога в ад; ну, а рай, должно быть, крыт дурными делами, <отходами черепицы>, как говорят строители). Меня всегда интересовали только факты, конкретные доказательства, опыты, поскольку они раскрывают человеческий характер. Мне раскрывалось не так уж много: Но будем справедливы. Паскаль по крайней мере становился интересным. Его знаменитое <из дома в дом> не дало никаких положительных результатов и принесло ему одни неприятности и насмешки. Церковный совет встревожился, сочтя такое рвение неуместным, церковное начальство посоветовало ему отправиться в какую-либо отпиленную миссию, где он сможет проявить свое апостольское усердие в полную меру. У людей цивилизованных оно вызывает смех, но почему бы не одарить им дикарей? Однако похоже было, что Паскаль преисполнен решимости. Он представал передо мной задумчивый, неспокойный, тверже сжимающий челюсти. Однажды он принес мне брошюрку евангелического общества, на ее обложке крупным шрифтом сообщалось: <В Центральной Африке целые племена принимают христианство>. Я угадывала его намерения и с полчаса испытывала чувство, которого он мне еще никогда не внушал, - нечто вроде сожаления. Мне казалось, что я выбираю между двумя возможностями потерять человека: потерять его, не разлучаясь, если я дам ему удалиться от его цели, и потерять его в разлуке, если толкну к цели, удаляющей от меня. Однако очень скоро я поняла, что мое сожаление не слишком горячо, что оно похоже на досаду болельщика по случаю перехода лучшего игрока и команду соперников. Быть может, в другом месте Паскаль одержит победу? Увы, выигранная или проигранная, его партия не будет моей. Да и была ли она когда-нибудь моей? Была ли я когда-нибудь ему по-настоящему нужна? Пробудителем совести - вот чем я была для него: И я думала, не испытывая удовлетворения потому, что приносил его мне только Паскаль, необъяснимо враждебно к нему настроенная и в то же время почти возмущенная раздирающими меня противоречиями: <Его отъезд еще полбеды. Вот если бы уезжал Нуйи!..> Нуйи? Душка Серж! Он совершенно меня не щадил, не упуская случая удручить до предела. То, что он не отличался бескорыстием, я еще могла перенести, В конце концов, есть несколько одинаково оправданных форм существования, и без хищников рано или поздно от голубей было бы некуда деваться. Но почему этого парня, такого широкоплечего, способного силой распахнуть двери жизни, постоянно тянуло к сомнительным делам в подворотнях? Его фабрика работала с полной нагрузкой. Он тысячами сбывал американцам горчичницы в форме унитаза. Тем хуже для американцев! Но, к несчастью, он не мог удержаться от мелких спекулятивных махинаций на стороне. Гораздо охотнее я простила бы ему блестящий, смелый ход, мошенничество крупного масштаба. После истории с бельгийским табаком, в которой ему пообщипали перья, он связался с контрабандным ввозом золота и был в этом деле даже не стержнем, а винтиком, одним из многочисленных посредников, которым мимоходом подкидывают два процента. Игра с огнем. Мания, да и только. Он коллекционировал жульнические приемы, как другие коллекционируют марки. Тщетно пыталась бы я убедить себя, что это у него от жажды риска, что ему приходится испытывать судьбу по мелкому счету из-за отсутствия большого, что им движет своего рода спортивный интерес. Что касается резвой Кати, которая больше уже не грустила, то она по чьему-то, совету попыталась принять участие в конкурсе красоты на звание Мисс Париж. Я ее не ободряла и не отговаривала. В последнем туре ей оказали дурную услугу ходившие о ней слухи, и Катрин провалилась. Вскоре после этого я имела глупость предложить ей реванш. Люк (в скобках скажу, что на работу он так и не вернулся) поделился со мной тайной мыслью: - Катрин очень подошла бы для фото на обложке журнала. Мне случается давать рисунки одному женскому журналу, который наверняка взял бы ее на работу. Однако cover girl <Девушка, фото которой помещают на обложке журнала (англ.).> - профессия, для которой одной красоты недостаточно. Я колебалась. Тем не менее, поскольку <одной красоты недостаточно>, кончилось тем, что я сказала ей об этом предложении. И дернуло же меня! Продешевив идею (и ее возможности), Катрин очень скоро стала демонстрировать свои прелести спереди и сзади в одном из тех иллюстрированных журналов, которые не позволяется выставлять на витринах. Это новое огорчение заставило меня залезть обратно в свою скорлупу. Конечно, я не могла избавиться от мании вкладывать свои мыслишки в головы людей, хотя это было все равно что бросать монетки в копилку с выбитым дном. Но я чувствовала, что мною овладевает осмот-ри-тель-ность (препротивное слово!). <Довольно витать в небесах, голубушка! - время от времени наставляла я себя. - Широкий жест стоит не больше громкой фразы. Надо ходить по проторенным дорожкам, набираться терпения - <это куда вернее>. Терпение! Жестоко было требовать его от меня - ведь часы. идут, и их тиканью уже недолго будет вторить биение моего сердца. И я начинала подозревать себя в трусости: <Бедная моя девочка, паралич ползет от одного твоего нерва к другому! Может быть, он уже дает себя знать выше шеи?> x x x Май, июнь: Клод все еще оставался в больнице. Его мать сошлась с продавцом бакалейной лавки. Люк посасывал карандаши. Июль, август: Отпускная пора, разбросав кого куда, отняла у меня большинство моих посетителей. Исключение составил Серж. Он провел всего неделю в Сабль-д'Олонн (где жила Катрин) и был вынужден вернуться на фабрику, для которой настало страдное время - она ящиками засылала на курорты <Сувениры с Тру-ле-Бэн>. Угнетаемый одиночеством, Нуйи являлся ко мне, чтобы поговорить о Катрин, но со смешными умолчаниями. Люк мазал где-то возле Антиб <сногсшибательные этюды в красных тонах> на средства своих родственников. Беллорже пас в горах овечек - скаутов. Мадемуазель Кальен прогуливала детский лагерь под роскошными дубами Перигора. Я лишилась второго пальца на правой руке. Сентябрь: Вернувшись, все они найдут меня в моей белой келье, вытянувшуюся на постели, очень чистенькую, прихорошенную, причесанную тетей Матильдой, которая впервые в жизни потеряла килограмм веса. Я уже больше не вставала. 28 Мне не дадут спокойно умереть. Я не жду ничего и никого. В субботу вечером, в час, когда идут в кино, на танцы или гулять вдвоем по темным закоулкам, детям и калекам остается только похрапывать. Выключив поставленный Матильдой рядом с моей кроватью приемник, который посмел передавать обнадеживающую сводку погоды (вызов моему заточению! Впрочем, отныне климат Земли интересует меня не больше, чем климат Марса), я ложусь спать: иначе говоря, кладу руки под одеяло (операция более длительная, чем молниеносное раздевание давно прошедших времен). Но чуть раздастся телефонный звонок, Матильда ураганом несется из общей комнаты, чтобы избавить меня от необходимости пошевелиться, хватает трубку и подсовывает к моему носу. - Орглез? Это Люк. Люк - кумушка, вечно начинающая с трепотни. - Как ты себя чувствуешь?: Спасибо, я тоже. Я продал сейчас картину. Довольно дешево, конечно. Но тем не менее продал: самую красную из красной серии, самую лихую: Что новенького? Выжидательный тон. Я этого не люблю. Чтобы узнать новости, Люк никогда не звонит. Он заходит. К тому же он всегда в курсе всех дел. Отвечаю, не напрягая связок: - Ничего. Ничего такого, чего бы ты не знал. Берта и в самом деле беременна. А Клод, как я тебе уже говорила, вернется послезавтра, еще более колченогий, чем был. - Наконец-то хотя бы он вернется! Держу пари, что ты уже спала: Нет? Тогда напевала свою неизменную <Ты не плачь, Мари, не грусти:>. Сегодня вечером ты распелась зря. Чтобы подойти к главному, он пятится назад, как рак. Какую неприятную новость собирается он мне сообщить? - Ты распелась зря! - повторяет он, довольный, что нашел такой удачный переход. - Держу пари, ты не знаешь, что Серж провел день на Кэ-дез-Орфевр <На Кэ-дез-Орфевр помещается префектура полиции>. Неисправимый тип! Ему мало доходов от фабрики. Подавай еще побочные. То-то Катрин, должно быть, повесила нос, если она знает! Потому что Катрин, да будет тебе известно, охотно оборвала бы с ним в седьмой раз лепестки своей ромашки: Так вот о чем речь! Серж арестован! Волнение делает меня лаконичной: - Где он?.. В Санте? <Санте - тюрьма в Париже.> При этом слове Матильда подскакивает, хватает вторую трубку. Однако Люк меня успокаивает: - Без паники. Его отпустили домой. Но он может погореть. По утверждению полиции, в четверг, в восемь вечера, он находился в кафе Биржи, куда, как они выражаются, <прибыла швейцарская посылочка>. Разумеется, Серж утверждает, что его там не было. В это все и упирается. Но будь спокойна. Раз на месте преступления его не застукали, он найдет алиби во что бы то ни стало. x x x Он получит его немедленно. Я давно уже хотела, чтобы Сержа одернули, чтобы он слегка <нарвался на неприятности>. Его одернули, но неприятности у него слишком велики. Едва простившись с Люком, я, не раздумывая, тут же сняла трубку, чтобы позвонить этому проходимцу Сержу. Четыре фразы - довольно резкие, - и ему понятно, что я знаю все. Его это вовсе не волнует. Он добродушно отвечает: - Ты в курсе?.. Ах, господи боже, но ты-то здесь при чем? Не будем ходить вокруг да около. Скажем сразу, напрямик. - Серж, но ведь в четверг вечером ты был у меня. Почему бы тебе на это не сослаться? Мгновенная реакция. Но представление, сложившееся у Сержа обо мне, сначала мешает ему понять. - Ты ошибаешься, - говорит он, - я был у тебя не в четверг, а в среду. Неужто он все-таки заставит меня пуститься в объяснения? Будь это Паскаль, он побледнел бы от возмущения. Правда, я не сделала бы того же для Паскаля, который, впрочем, никогда не поставил бы меня перед такой необходимостью. Я настаиваю: - Мы скажем, что в четверг, и все. На этот раз я, кажется, выразилась достаточно ясно. До моего уха доносится посвистывание, потом громкий раскатистый смех и, наконец, шутливый ответ: - Но, сударыня, вы предлагаете мне стопроцентное ложное показание! - Ах, как страшно! Новый взрыв смеха - короче и веселее. - Нет, Констанция, нет. Только не ты! Кстати, у меня есть под рукой все, что требуется. Я вдруг почувствовала, что попала в смешное положение. Девочка, которая предлагает мужчине перевести его через улицу. К тому же мне стыдно: только что я без колебаний предложила соучастие в сомнительном деле. Разве моя гордость уже за мной не присматривает? Какая пружина бросила меня к телефону? Серж перестал смеяться. Он говорит сочным голосом, который меня подбадривает: - И все-таки спасибо. Ты замечательная девчонка! 29 Еще одно волнующее событие. Правда, давно ожидаемое. Сегодня возвращается Клод. Дверь в общую комнату открыта. Очень белое лицо стенных часов с двумя отверстиями для ключей, черными, как зрачки, пристально смотрит на эту Констанцию-обрубок, такую неподвижную, что металлическая сетка под ней за несколько часов ни разу не скрипнула. Моя голова продавливает середину подушки, положенной посредине валика. Одна рука, левая, тоненькая, как флейта, вытянулась на простыне: Матильда позаботилась перед уходом положить рядом с рукой телефонную трубку, а от нее вьется по белой простыне, сползает на плитки пола и тянется к стене толстый провод, похожий на черную змею. В глубине комнаты на штукатурку ложится тень от оконной рамы в форме лотарингского креста. Через два нижних прямоугольника видны только кры