это она стоит у очага, наблюдая за сковородой, на которой что-то шипит, и время от времени с озабоченным видом поднимая крышку кастрюли, откуда несутся запахи, явно свидетельствующие о наличии там чего-то вкусного. Лицо у тетушки Хлои круглое, черное и так лоснится, будто оно смазано яичным белком, как чайные сухарики ее собственного приготовления. Эта пухлая физиономия, увенчанная свеженакрахмаленным клетчатым тюрбаном, сияет спокойной радостью, не лишенной, если уж говорить начистоту, оттенка некоторого самодовольства, как и подобает женщине, заслужившей славу первой кулинарки во всей округе. Тетушка Хлоя была поварихой по призванию, по сердечной склонности. Завидев ее, каждая курица, каждая индюшка, каждая утка на птичьем дворе впадала в тоску и думала о своей близкой кончине. А тетушка Хлоя действительно была до такой степени поглощена мыслями о всевозможных начинках, о жаренье и паренье, что появление этой женщины не могло не навести ужаса на любую склонную к размышлениям птицу. Ее изделия из маисовой муки - всякие там оладьи, пышки, лепешки и прочее, всего не перечислишь - представляли собой неразрешимую загадку для менее опытных кулинарок, и у тетушки Хлои только бока ходили от смеха, когда она, полная законной гордости, рассказывала о бесплодных попытках какой-нибудь своей товарки подняться на высоту ее искусства. Приезд гостей в господский дом, приготовление парадных обедов и ужинов пробуждали все душевные силы тетушки Хлои, и ничто так не радовало ее глаз, как зрелище дорожных сундуков, горой наваленных на веранде, ибо они предвещали ей новые хлопоты и новые победы. Но сейчас тетушка Хлоя заглядывает в кастрюлю, и за этим занятием мы и оставим ее до тех пор, пока не дорисуем нашей картины. В одном углу хижины стоит кровать, аккуратно застеленная белым покрывалом, перед ней - ковер, довольно солидных размеров, свидетельствующий о том, что тетушка Хлоя не последний человек в этом мире. И ковер и кровать, возле которой он лежит, и весь этот уголок окружены особым уважением и, по возможности, охраняются от набегов и бесчинств малышей. По сути дела, уголок тетушки Хлои служит не больше не меньше как гостиной. У другой стены хижины видна еще одна кровать, не столь пышная и, по-видимому, предназначенная для спанья. Стена над очагом украшена многоцветными литографиями на темы из священного писания и портретом генерала Вашингтона*, исполненным в столь самобытной живописной манере, что сей славный муж был бы немало удивлен, если б ему пришлось увидеть такое свое изображение. ______________ * Джордж Вашингтон (1732-1799) - главнокомандующий американскими войсками в войне с Англией за независимость (1775-1783). После этой войны Джордж Вашингтон стал первым президентом Соединенных Штатов Америки. В тот вечер, который мы описываем, на простой деревянной скамье в углу хижины сидели двое курчавых мальчиков с блестящими темными глазами и лоснящимися круглыми рожицами. Они с интересом наблюдали за первыми попытками самостоятельного передвижения крохотной девочки, кои, как это всегда бывает, состояли в том, что она становилась на ноги, секунду пыталась сохранить равновесие и шлепалась на пол, причем каждое ее падение бурно приветствовалось зрителями, как нечто из ряда вон выходящее. Перед очагом стоял стол, явно страдавший застарелым ревматизмом, на столе была постлана скатерть, а на ней красовались весьма аляповатые чашки, тарелки и другие принадлежности вечерней трапезы. За этим столом сидел лучший работник мистера Шелби, дядя Том, которого мы должны обрисовать читателю с возможно большей полнотой, поскольку он будет главным героем нашей книги. Дядя Том - человек рослый, могучий, широкий в плечах, с лицом сосредоточенно умным, добрым и благодушным. Во всем его облике ощущается большое чувство собственного достоинства, доверчивость и душевная простота. Дядя Том сидел, устремив внимательный взгляд на лежащую перед ним грифельную доску, на которой он медленно и терпеливо выводил буквы под наблюдением мистера Джорджа - веселого, живого мальчика тринадцати лет, несомненно отдающего себе полный отчет в солидности своего положения как наставника. - Не так, дядя Том, не так, - быстро проговорил Джордж, увидев, что дядя Том старательно выводит задом наперед букву "Е". - Это получается цифра "3". - Ах ты, господи! Да неужто? - сказал дядя Том, восхищенно глядя, как молодой учитель проворно пишет одну за другой букву "Е" и цифру "3" для его вразумления. Потом он взял грифель и с тем же терпением принялся писать дальше. - А белые за что ни возьмутся - у них все спорится! - сказала тетушка Хлоя, поднимая вилку с кусочком сала, которым она смазывала сковородку, и с гордостью глядя на молодого хозяина. - Вот уж мастер писать, читать! А как вечер, так к нам - и нас учит. До чего же любопытно, прямо заслушаешься! - А до чего же я проголодался! - сказал Джордж. - Торт еще не скоро будет готов? - Скоро, мистер Джордж, скоро, - ответила тетушка Хлоя, приподымая крышку и заглядывая в кастрюлю. - Ишь, как подрумянился - чистое золото! Уж за меня можете быть спокойны. Вот недавно миссис велела Салли испечь торт. Пусть, говорит, учится. А я говорю: "Да ну вас, миссис! Смотреть тошно, когда добро зря переводят. Вы полюбуйтесь, как он у нее поднялся: с одного боку - ни дать ни взять, мой башмак. Да ну вас!" - говорю. Выразив этим последним восклицанием все свое презрение к неопытности Салли, тетушка Хлоя быстро сняла крышку с кастрюли и открыла взорам присутствующих великолепно выпеченный торт, которого не постыдился бы любой городской кондитер. Этот торт, по-видимому, должен был служить главным козырем тетушки Хлои, и теперь она всерьез принялась за приготовления к ужину. - Моз, Пит! Марш отсюда, черномазые! Полли, душенька моя, подожди немножко, мама свою дочку тоже покормит. Теперь, мистер Джордж, уберите книги, садитесь как следует с моим стариком, а я мигом подам колбасу и наложу вам полные тарелки оладьев. - Меня ждали домой к ужину, - сказал Джордж, - но я не такой простачок, знаю, где лучше. - Ну еще бы вам не знать, душенька вы моя! - воскликнула тетушка Хлоя, накладывая ему на тарелку гору оладьев. - Ваша старая тетушка всегда вам припасет самый лакомый кусочек. Да ну вас совсем! Еще бы вам не знать! - И с этими словами окончательно развеселившаяся тетушка Хлоя ткнула Джорджа пальцем в бок, после чего снова подскочила к очагу. - А теперь примемся за торт, - произнес Джордж, лишь только сковорода прекратила свою бурную деятельность, и взмахнул большим ножом над сим произведением кулинарного искусства. - Побойтесь бога, мистер Джордж! - в ужасе воскликнула тетушка Хлоя, схватив его за руку. - Резать мой торт таким огромным ножом! Да вы его сомнете, всю красоту испортите! У меня для этого есть особый ножик - старый, тоненький. Вот, возьмите. Ну что? Точно в пух вошел! Теперь ешьте на здоровье. Лучше этого торта нигде не сыщете. - А Том Линкен говорит, - с полным ртом забормотал Джордж, - Том Линкен говорит, что их Джинни стряпает лучше тебя. - Да разве Линкены чего-нибудь стоят по сравнению с нашими хозяевами! - презрительно ответила тетушка Хлоя. - Люди они почтенные, простые, ничего не скажешь, но что касается всяких там премудростей, так где им! Посадите-ка вы мистера Линкена рядом с мистером Шелби! А миссис Линкен? Разве она может войти в гостиную эдакой павой, как моя хозяйка? Да ну вас совсем! Что вы мне рассказываете об этих Линкенах! - И тетушка Хлоя вскинула голову, твердо уверенная в своем знании света. - Да ты сама говорила, что Джинни неплохая стряпуха! - не унимался Джордж. - Правильно, - ответила тетушка Хлоя, - я могла так сказать. Джинни умеет стряпать попросту, без затей. Кукурузные лепешки спечет, хлебы поставит. Оладьи у нее получаются не бог весть какие, но есть можно. Зато уж если надо приготовить что-нибудь позатейливее... Господи помилуй, да разве ей справиться! Она и пироги печет - что верно, то верно, - а какая у них верхняя корочка? Сумеет она замесить тесто, чтобы оно как пух было, во рту таяло? Когда мисс Мери выдавали замуж, Джинни показала мне, какой она испекла свадебный пирог. Мы с ней подружки, вы сами это знаете, и я, конечно, ни единым словом не обмолвилась, а сама-то думаю - я бы из-за такого пирога целую неделю глаз не сомкнула. Тоже - пирог, называется! - А по-моему, Джинни осталась очень довольна своим пирогом, - сказал Джордж. - Довольна? Ну еще бы! Потому она мне и похвасталась им, что не знает, какие бывают настоящие-то пироги. А что с Джинни спрашивать? Разве она виновата? В таком уж доме живет. Ах, мистер Джордж, цены вы не знаете своей семье и своему воспитанию! - Тетушка Хлоя вздохнула и с чувством закатила глаза. - Зато я знаю цену нашим пирогам и пудингам, - сказал Джордж. - Спроси Тома Линкена, как я перед ним задираю нос. Тетушка Хлоя плюхнулась на стул и залилась веселым смехом, потешаясь над остроумной шуткой своего молодого хозяина. Слезы катились по ее глянцевитым черным щекам, время от времени она переводила дух, хлопала мистера Джорджа по плечу, тыкала его пальцем в бок, говорила: "Да ну вас совсем, да вы меня уморите, как бог свят уморите!", называла его проказником и заливалась смехом все раскатистее и громче, так что Джордж под конец счел свое остроумие крайне опасным и решил впредь шутить с осторожностью. - Значит, вы ему напрямик так и сказали? Уж эта молодежь, чего она только не придумает! И нос перед ним задираете? Ох, мистер Джордж, вы и мертвого рассмешите! - Да, да, так напрямик и заявил: "Том, - говорю, - не мешало бы тебе попробовать пирогов нашей тетушки Хлои. Вот объедение-то!" - А правда, жалко, что он не пробовал, - сказала тетушка Хлоя, чье доброе сердце сразу разжалобила столь горькая участь Тома. - Пригласите его как-нибудь к обеду, мистер Джордж. С вашей стороны это будет очень хорошо. - Я хочу позвать Тома как-нибудь на будущей неделе, - сказал Джордж. - А уж ты постарайся, тетушка Хлоя. Пусть удивляется. Мы его так накормим, что он долго не забудет нашего угощения. - Хорошо, хорошо! - обрадовалась тетушка Хлоя. - Уж я вас не подведу, вот увидите. Каких мы только обедов не устраивали! Боже ты мой! Помните, я испекла большой-пребольшой пирог с курятиной, когда у нас был генерал Нокс? Мы с миссис в тот день чуть не повздорили. С этими леди иной раз такое начинает твориться, что только руками разводишь. Человек занят важным делом, настроился серьезно, волнуется, а они шагу тебе не дают ступить, во все готовы вмешаться. Вот и моя миссис: то так мне велит, то эдак. Наконец сил моих больше не стало! "Миссис, - говорю, - поглядите вы на свои белые ручки да на тонкие пальчики все в кольцах. Ни дать ни взять, лилии в капельках росы! А у меня вон какие ручищи - словно черные обрубки. Так как же, по-вашему? Кому господь положил печь пироги, а кому сидеть в гостиной?" Вот я как осмелела, мистер Джордж! - А что мама сказала? - спросил тот. - Что сказала? Знаете, какие у нее глаза? Большие, красивые. Промелькнула в них усмешка, и, слышу, говорит: "Хорошо, тетушка Хлоя, пусть будет по-твоему", и ушла к себе в гостиную. Меня бы за такую смелость оттрепать надо, но уж какая я есть, такая и есть - не люблю, когда мне мешают на кухне. - А тот обед удался на славу, я помню, все его похваливали, - сказал Джордж. - Похваливали? А вы думаете, я не стояла за дверью, не видела, как генералу три раза подкладывали пирога на тарелку? А он ест и приговаривает: "У вас просто замечательная повариха, миссис Шелби!" Ох! Как я тогда жива осталась!.. А генерал, он понимает, что такое хороший стол, - горделиво продолжала тетушка Хлоя. - Почтенный человек. Их семья одна из самых знатных в старой Виргинии*. Он не хуже меня знает толк в пирогах, а в них, мистер Джордж, не всякий разбирается. Я тогда еще подумала: "Ну, генералу все тонкости известны". ______________ * Виргиния - соседний с Кентукки штат, расположенный на территории, раньше других заселенной европейцами. К этому времени Джордж достиг той степени насыщения, когда уже кусок не идет в горло, и поэтому он наконец-то соизволил заметить две курчавые головки и две пары горящих глаз, которые с жадностью следили с другого конца комнаты за тем, что делается у стола. - Моз, Пит, получайте! - крикнул Джордж, бросив им по большому куску торта. - Вам, наверное, тоже хочется? Тетушка Хлоя, накорми их. Гость и хозяин пересели в уютный уголок поближе к очагу, а тетушка Хлоя, нажарив еще целую гору оладьев, посадила малютку на колени и начала совать кусочки по очереди то ей, то себе, то Мозу и Питу, которые предпочитали поедать свою порцию, катаясь по полу, щекоча друг друга и время от времени хватая сестренку за ноги. - Да ну вас совсем! - покрикивала на шалунов мать и, когда возня принимала слишком буйный характер, беззлобно пинала их ногой под столом. - Белые в гости пришли, а им хоть бы что! Перестать сию же минуту! Сидите смирно, не то спущу я вас на одну пуговицу ниже, дайте только мистеру Джорджу уйти. Трудно сказать, что означала эта страшная угроза; во всяком случае, ее зловещая неопределенность не произвела никакого впечатления на малолетних грешников. - Фу ты, господи! - воскликнул дядя Том. - Им бы целый день веселиться, угомона на них нет. Тут оба мальчугана вылезли из-под стола и, все перемазанные патокой, кинулись целовать сестренку. - Да ну вас совсем! - крикнула мать, отстраняя рукой их курчавые головы. - Приклеитесь друг к дружке, потом вас не разлепишь. Марш к колодцу, умойтесь как следует! И она сопроводила свои слова довольно увесистым шлепком, который исторг лишь новый взрыв смеха у малышей, кубарем выкатившихся за дверь. - Видали когда-нибудь таких негодников? - благодушно спросила тетушка Хлоя и, взяв старенькое полотенце, плеснула на него воды из треснувшего чайника и стала смывать патоку с лица и рук малютки. Натерев дочку до блеска, она посадила ее Тому на колени, а сама занялась уборкой посуды. Девочка тут же начала тянуть отца за нос, царапать ему лицо и - что доставляло ей особенное удовольствие - запускать свои пухлые ручонки в его курчавую шевелюру. - Ишь, озорница! - сказал Том, держа дочку на вытянутых руках, потом встал, посадил ее себе на плечо и давай прыгать и приплясывать с нею по комнате. Мистер Джордж махал платком, Моз и Пит, уже успевшие вернуться, бегали за ними, ревя, как всамделишные медведи, и под конец тетушка Хлоя заявила, что они своей возней "совсем ее без головы оставили". Поскольку эта хирургическая операция производилась здесь ежедневно, заявление тетушки Хлои нисколько не умерило всеобщего веселья, и тишина наступила в хижине лишь тогда, когда все накричались, набегались и натанцевались до полного изнеможения. - Ну, кажется, угомонились, - сказала тетушка Хлоя, выдвигая на середину комнаты низенькую кровать на колесиках. - Моз и ты, Пит, ложитесь спать... x x x Пока все это происходило в хижине работника, в доме хозяина разыгрывалась совсем другая сцена. Работорговец и мистер Шелби сидели в той же столовой, за тем же столом, на котором возле чернильницы лежали какие-то бумаги. Мистер Шелби подсчитывал пачки денег и одну за другой передавал их работорговцу. - Все правильно, - сказал тот, в свою очередь пересчитав деньги, - а теперь проставьте свою подпись. Мистер Шелби торопливо придвинул к себе купчую*, подписал ее и отодвинул в сторону вместе с деньгами. Ему, видимо, хотелось поскорее покончить с неприятным делом. Гейли вынул из своего потрепанного саквояжа лист пергаментной бумаги и, просмотрев его, передал мистеру Шелби, который потянулся за ним, стараясь не выдать своего нетерпения. ______________ * Купчая, или купчая крепость, - документ о покупке имущества. - Ну, вот и покончили, - сказал работорговец, вставая из-за стола. - Да, покончили, - в раздумье проговорил мистер Шелби и, глубоко вздохнув, повторил: - Покончили! - А вы как будто вовсе и не рады, - удивился работорговец. - Гейли, - сказал мистер Шелби, - я надеюсь, вы будете помнить, что дали мне честное слово не продавать Тома в неизвестные руки. - Да вы сами только что это сделали, сэр, - сказал работорговец. - Как вам известно, меня вынудили к этому обстоятельства, - высокомерно ответил Шелби. - И меня могут вынудить, - сказал работорговец. - Да ладно, я уж постараюсь подыскать вашему Тому местечко получше. А что касается хорошего обращения, так на этот счет можете не беспокоиться. Чего другого, а жестокости во мне, благодарение создателю, и в помине нет. Памятуя прежние доводы, которые Гейли приводил в доказательство своей гуманности, мистер Шелби не очень-то был обнадежен его заверениями, но так как ни на что другое рассчитывать ему не приходилось, он молча проводил работорговца из комнаты и, оставшись один, закурил сигару. ГЛАВА V показывает, как одушевленная собственность относится к перемене хозяев Мистер и миссис Шелби ушли к себе в спальню. Сидя в большом кресле, мистер Шелби просматривал дневную почту, а его жена стояла перед зеркалом и расчесывала волосы, которые ей так искусно уложила накануне Элиза. Увидев побледневшее лицо и запавшие глаза своей служанки, миссис Шелби отпустила ее в тот вечер раньше обычного и велела ложиться спать. И сейчас, причесываясь на ночь, она вдруг вспомнила их недавний разговор и спросила мужа небрежным тоном: - Да, кстати, Артур, кто этот неотесанный субъект, которого вы сегодня привели к обеду? - Его зовут Гейли, - ответил Шелби и беспокойно задвигался в кресле, не поднимая головы от письма. - Гейли? А кто он такой и что ему здесь понадобилось? - Я вел с ним кое-какие дела, когда был последний раз в Натчезе, - сказал мистер Шелби. - И на этом основании он теперь считает себя своим человеком в нашем доме и напрашивается к обеду? - Нет, я сам его пригласил. Надо было подписать счета. - Он работорговец? - спросила миссис Шелби, подметив смущенный тон мужа. - Откуда вы это взяли, дорогая? - сказал Шелби и взглянул на нее. - Да, собственно, ниоткуда. Просто вспомнила, как Элиза прибежала ко мне после обеда, расстроенная, вся в слезах, и уверяла, будто бы она слышала, что работорговец предлагал вам продать ее мальчика. Такая чудачка! - Она слышала? - повторил мистер Шелби и несколько минут не отрывал глаз от письма, не замечая, что держит его вверх ногами. "Рано или поздно это выяснится, - думал он, - лучше уж признаться сейчас". - Я отругала Элизу, - продолжала миссис Шелби, расчесывая волосы, - и сказала, что вы никогда не ведете дел с подобными людьми. Ведь вам и в голову не придет продавать наших негров, особенно в такие руки. - Да, Эмили, - сказал ее муж, - до сих пор не приходило. Но теперь дела мои так повернулись, что ничего другого не придумаешь. Кое-кого придется продать. - Этому человеку? Немыслимо! Мистер Шелби, да вы шутите! - К сожалению, нет, - сказал Шелби. - Я решил продать Тома. - Как! Нашего Тома? Доброго, преданного негра, который служит вам с детских лет! Мистер Шелби! Вы же обещали освободить его, мы с вами столько раз говорили ему об этом! В таком случае, меня ничто не удивит, меня не удивит даже, если вы захотите продать Гарри, единственного сына несчастной Элизы. - В словах миссис Шелби слышались и негодование и горечь. - Хорошо, Эмили, узнайте же все до конца. Я решил продать Тома и Гарри. И не понимаю, почему вы считаете меня каким-то извергом! Другие делают это чуть ли не ежедневно. - Но почему вам понадобилось продавать именно их? Мало ли у нас других негров, если уж надо кого-то продать? - Потому что за них дают самую высокую цену - вот почему. Вы правы, можно было бы выбрать кого-нибудь еще. Этот человек предлагал мне большие деньги за Элизу. Вас это устраивает? - Негодяй! - воскликнула миссис Шелби. - Я даже не стал его слушать, щадя ваши чувства. Отдайте мне справедливость хотя бы в этом. - Простите меня, - сказала миссис Шелби, овладев собой. - Я напрасно погорячилась. Но это так неожиданно! Позвольте мне хотя бы замолвить слово за этих несчастных Том негр, но сколько в нем благородства, сколько преданности! Я уверена, мистер Шелби, что если б это понадобилось, он отдал бы за вас жизнь. - Да, знаю. Но зачем об этом говорить? Я не могу поступить иначе. - Давайте пойдем на жертвы. Пусть часть лишений падет и на меня. О, мистер Шелби! Я всегда старалась - старалась ото всей души, как и подобает христианке, выполнять свой долг по отношению к этим несчастным, бесхитростным существам, которые всецело зависят от нас. Я окружала их заботами, наставляла добру, следила за ними. Вот уже сколько лет они делятся со мной своим горем, своими радостями. Подумайте сами: разве я смогу смотреть в глаза нашим неграм, если ради какой-то ничтожной выгоды мы продадим бедного Тома - прекрасного, безгранично верящего нам человека, и отнимем у него все, что он любит и ценит! Я учила каждого из них быть хорошим семьянином, мужем, отцом, учила детей почитать родителей. Так неужели же теперь мы открыто признаем, что деньги для нас превыше родственных уз, как бы они ни были священны! А Элиза! Сколько я наставляла ее, учила быть хорошей матерью. Что же мне сказать ей, если вы отнимете у нее Гарри и продадите его человеку, лишенному всяких принципов, всякой морали! Разве она будет мне верить после этого? - Мне очень больно огорчать вас, Эмили, очень больно, - сказал мистер Шелби. - Я уважаю ваши чувства, хотя, не скрою, разделять их с вами полностью не могу. Но поверьте моему слову - все это бесполезно. Я не в состоянии поступить иначе. Мне не хотелось говорить вам об этом, Эмили, но в двух словах дело обстоит так: продать придется или этих двоих, или решительно все. Другого выхода нет. К Гейли попали мои векселя, и если я не расплачусь с ним, он пустит нас по миру. Я ухищрялся как мог, собрал все деньги, какие у меня были, взял в долг - только что не просил подаяния, но для полного расчета надо продать Тома и Гарри. Мальчик приглянулся Гейли, он потребовал, чтобы я продал его, и только на этом условии согласился уладить наши дела. Я тут ни в чем не волен. Вы принимаете так близко к сердцу продажу этих двух негров, но каково будет, если нам придется расстаться со всем, что у нас есть? Эти слова потрясли миссис Шелби. Она подошла к туалетному столику, закрыла лицо руками, и из ее груди вырвался стон: - Проклятие божие лежит на рабстве, и оно поражает как рабов, так и господ. И я, безумная, думала, что мне удастся исправить это страшное зло! Какой грех владеть рабами при наших законах! Я всегда это чувствовала, всегда, еще с детских лет. Но меня увлекала мысль, что рабовладельчество можно как-то скрасить добротой, вниманием к неграм, что рабство покажется нашим невольникам лучше свободы! Ну не безумие ли это! - Эмили! Я вижу, вы стали настоящей аболиционисткой*! ______________ * Аболиционист - участник движения за освобождение негров, возникшего в XIX веке в Северных штатах. - Аболиционисткой? Ах, если бы аболиционисты знали о рабстве то, что знаю о нем я, тогда они могли бы об этом говорить с большим основанием. Нет, нам нечему у них научиться. Меня всегда тяготило то, что у нас есть рабы. Я считаю, что этого не должно быть! - Следовательно, вы расходитесь во мнениях со многими набожными и умными людьми, - сказал мистер Шелби. - Вспомните последнюю воскресную проповедь. - Я не желаю слушать такие проповеди, и таким проповедникам в нашей церкви тоже не место. Священники не в силах бороться со злом так же, как и мы, но зачем же они оправдывают его! Это всегда казалось мне противным здравому смыслу. И я почти уверена, что вам тоже не понравилась последняя воскресная проповедь. - Да, - сказал Шелби, - откровенно говоря, служители божий иной раз заходят гораздо дальше нас, бедных грешников. Мы со многим вынуждены мириться, на многое вынуждены смотреть сквозь пальцы, но когда женщины или священники перестают считаться с моралью и с благопристойностью, это уже никуда не годится. Я надеюсь, моя дорогая, что теперь вы убедились, насколько такой шаг необходим, - убедились, что лучшего выхода из положения найти нельзя. - Да, да, - произнесла миссис Шелби, рассеянно трогая свои золотые часы. - У меня нет крупных драгоценностей, - в раздумье продолжала она. - Но, может быть, вы возьмете вот эти часики? В свое время они стоили дорого. Я пожертвовала бы всем, что у меня есть, лишь бы спасти ребенка Элизы... хотя бы его одного. - Мне очень больно, Эмили, что это вас так расстраивает, - сказал Шелби, - но теперь уже ничем не поможешь. Дело сделано, купчие крепости подписаны, и Гейли увез их с собой. Благодарите бога, что все обошлось сравнительно благополучно. Этот человек мог разорить нас. Если б вы знали Гейли так, как знаю его я, вы бы поняли, что мы были на волосок от гибели. - Неужели он настолько непреклонен? - Жестоким Гейли назвать нельзя, но он человек холодный, толстокожий, печется только о своей выгоде, ни перед чем не останавливается и неумолим, как смерть. Если ему посулить хорошие деньги, он продаст родную мать, притом не желая старушке никакого зла. - И этот негодяй стал хозяином нашего доброго Тома и ребенка Элизы! - Да, моя дорогая, мне самому трудно примириться с этим. К тому же Гейли торопится и хочет взять их завтра. Я велю оседлать себе лошадь рано утром и уеду, чтобы не встречаться с Томом. А вы тоже уезжайте куда-нибудь и возьмите с собой Элизу. Пусть все это будет сделано без нее. - Нет, нет! - воскликнула миссис Шелби. - Я не хочу быть пособницей в таком жестоком деле! Я пойду к несчастному Тому - да поможет ему господь в его горе! Пусть они, по крайней мере, почувствуют, что хозяйка на их стороне. А об Элизе мне даже подумать страшно. Да простит нас бог! Чем мы навлекли на себя эту беду?! Мистер и миссис Шелби не подозревали, что их разговор могут подслушать. К супружеской спальне примыкала маленькая темная комнатка, дверь которой выходила в коридор. Когда миссис Шелби отпустила Элизу на ночь, молодая мать, сама не своя от волнения, вспомнила про эту комнатку. Она спряталась там и, прижавшись ухом к щели в стене, не пропустила ни слова из предыдущего разговора. Но вот голоса хозяев затихли. Элиза крадучись вышла в коридор. Бледная, дрожащая, с окаменевшим лицом и сжатыми губами, она совсем не походила на прежнее кроткое, застенчивое существо. Осторожно прошла она по коридору, замедлила на минуту шаги у двери в спальню хозяев и скользнула к себе. Ее тихая, чистенькая комнатка помещалась на одном этаже с хозяйскими покоями. Здесь, у этого залитого солнцем окна, Элиза часто сидела за шитьем, напевая вполголоса; на этой полочке стояли ее книги и безделушки - рождественские подарки миссис Шелби; в шкафу и комоде хранились ее скромные наряды. Короче говоря, этот уголок Элиза считала своим домом и жила в нем счастливо. И тут же на кровати спал ее ребенок. Его длинные кудри в беспорядке рассыпались по подушке, яркие губы были полуоткрыты, маленькие пухлые ручки лежали поверх одеяла, и улыбка, словно солнечный луч, озаряла сонное детское личико. - Бедный мой, бедный! - прошептала Элиза. - Продали тебя! Но ты не бойся, мать не даст своего сыночка в обиду! Ни единой слезы не капнуло на эту подушку. В такие минуты сердце скупо на них. Оно исходит кровью и молчит. Элиза взяла клочок бумаги и карандаш и второпях написала следующее: "О миссис! Дорогая миссис! Не корите меня, не обвиняйте меня в неблагодарности. Я слышала ваш разговор с мистером Шелби. Я попытаюсь спасти своего ребенка. Вы не осудите меня за это! Да вознаградит вас бог за вашу доброту". Сложив листок вдвое и надписав его, она подошла к комоду, собрала в узелок кое-что из детской одежды и накрепко привязала его носовым платком к поясу. И такова сила материнской любви, что даже в этот страшный час Элиза не забыла сунуть в узелок две-три любимые игрушки сына, а пестрого попугая отложила в сторону, чтобы позабавить мальчика, когда он проснется. Ей не сразу удалось его разбудить, но вот он проснулся, сел на кровати и, пока мать надевала капор и шаль, занялся своей игрушкой. - Мама, куда ты идешь? - спросил мальчик, когда Элиза подошла к кровати, держа в руках его пальто и шапочку. Она нагнулась над ним и так пристально посмотрела ему в глаза, что он сразу насторожился. - Тс! - шепнула Элиза. - Громко говорить нельзя, не то нас услышат. Злой человек хочет отнять у мамы ее маленького Гарри и унести его темной ночью. Но мама не отдаст своего сыночка. Она сейчас наденет на него пальто и шапочку и убежит с ним, и тот страшный человек их не поймает. С этими словами она застегнула на нем пальто, взяла его на руки, снова приказала молчать и, открыв дверь, бесшумно вышла на веранду. Ночь была холодная, звездная, и мать плотнее закутала ребенка, который, словно онемев от смутного страха, крепко цеплялся за ее шею. Большой старый ньюфаундленд Бруно, спавший в дальнем конце веранды, встретил шаги Элизы глухим ворчаньем. Она тихо окликнула его, и пес, ее давнишний баловень и приятель, сейчас же замахал хвостом и отправился за ними следом, хотя ему явно было невдомек, что может означать столь неурочная ночная прогулка. Его, видимо, тревожили неясные сомнения в ее благопристойности, потому что он часто останавливался, бросал тоскливые взгляды то на Элизу, то на дом и, поразмыслив, снова брел дальше. Через несколько минут они подошли к хижине дяди Тома, и Элиза тихонько постучала в окно. - Господи помилуй, кто там? - вздрогнув, сказала тетушка Хлоя и быстро откинула занавеску. - Да никак это Лиззи? Одевайся, старик. И Бруно тоже сюда приплелся. Пойду открою ей. Тетушка Хлоя распахнула дверь, и свет сальной свечи, которую поспешил зажечь Том, упал на измученное, с дико блуждающими глазами лицо беглянки. - Храни нас господь! Лиззи, на тебя смотреть страшно! Что с тобой? Заболела? - Дядя Том, тетушка Хлоя, я убегаю... Надо спасать Гарри. Хозяин продал его. - Продал! - в один голос воскликнули те, в ужасе подняв руки. - Да, продал, - твердо повторила Элиза. - Я спряталась в темной комнатке рядом со спальней и слышала, как хозяин сказал миссис Шелби, что он продал моего Гарри и вас, дядя Том. Завтра утром работорговец возьмет вас обоих, а хозяин уедет из дому на это время. Слушая Элизу, Том стоял как во сне. Руки у него так и остались воздетыми к небу, глаза были широко открыты. А когда смысл этих слов постепенно дошел до него, он рухнул на стул и уронил голову на грудь. - Боже милостивый, сжалься над нами! - сказала тетушка Хлоя. - Неужели это правда? Чем же он провинился, что хозяин продал его?! - Он ни в чем не провинился, дело не в этом. Мистеру Шелби не хочется продавать их, а миссис... вы знаете ее доброе сердце. Я слышала, как она заступалась, просила за нас. Но хозяин сказал, что теперь ничего нельзя поделать. Он задолжал этому человеку, и этот человек держит его в руках. Если не расплатиться с ним, тогда надо будет продавать все имение и всех негров и уезжать отсюда. От этого человека не отделаешься. Я сама слышала, как хозяин говорил, что выбора у него нет - или продать Тома и Гарри, или лишиться всего остального. Ему жалко вас... а миссис! Если бы вы ее слышали! Нехорошо я с ней поступаю, но иначе я не могу. - Старик, - сказала тетушка Хлоя, - а ты что же не уходишь? Хочешь дождаться, когда тебя увезут вниз по реке, туда, где негров морят голодом и непосильной работой? Да я бы лучше умерла! Время есть - беги вместе с Лиззи. С твоим пропуском тебя никто не остановит. Вставай, я сейчас соберу тебе вещи. Том медленно поднял голову, обвел печальным, но спокойным взглядом хижину и сказал: - Нет, я никуда не пойду. Пусть Элиза уходит - это ее право. Кто осудит мать? Но ты слышала, что она сказала? Если меня не продадут, тогда все пойдет прахом... Ну что ж, пусть продают, я стерплю это. - Судорожный вздох вырвался из его могучей груди. - Хозяин всегда мог положиться на меня. Я не обманывал его, я никогда не пользовался своим пропуском без надобности и никогда на это не решусь. Пусть продадут одного меня, чем разорять все имение. Хозяина нечего винить, Хлоя. Он не оставит тебя с несчастными... Том повернулся к кровати, посмотрел на курчавые головы ребятишек, и силы оставили его. Он откинулся на спинку стула и закрыл лицо руками. Тяжкие, хриплые рыдания сотрясали его грудь, крупные слезы, стекая по пальцам, капали на пол. - Еще два слова, - сказала Элиза с порога. - Я виделась с мужем сегодня днем, тогда еще никто ничего не знал. Моего Джорджа довели до того, что он больше не может терпеть и решил бежать. Постарайтесь увидать его и скажите ему, почему я ухожу. Скажите, что я попытаюсь найти дорогу в Канаду, и если мы никогда больше не увидимся... Заприте Бруно, - добавила она, - не то он побежит за мной. Короткое, сдержанное прощание, скупые слезы, последние напутствия... и, прижав к груди своего растерянного, испуганного ребенка, Элиза бесшумно скользнула за дверь. ГЛАВА VI Побег обнаружен Накануне вечером, после своего затянувшегося спора, мистер и миссис Шелби заснули не сразу и на следующее утро встали позднее обычного. - Не понимаю, почему Элиза так задержалась? - сказала миссис Шелби, уже не в первый раз дергая звонок. Мистер Шелби точил бритву, стоя перед зеркалом. Вскоре дверь открылась, и в спальню вошел мальчик-негр с водой для бритья. - Энди, - обратилась к нему миссис Шелби, - постучись к Элизе и скажи ей, что я уже три раза звонила. Бедняжка! - со вздохом добавила она вполголоса. Через несколько минут Энди вернулся, тараща глаза от изумления. - Миссис! У Лиззи все ящики открыты, вещи валяются как попало. Не иначе, как она удрала. Мистер и миссис Шелби мгновенно догадались о случившемся. Он воскликнул: - Значит, Элиза что-то подозревала и решила убежать! - Дай бог, чтобы это было так! - сказала она. - Миссис Шелби, вы говорите вздор. В каком я окажусь положении? Гейли видел, что мне не хочется продавать ребенка, и заподозрит меня в соучастии. Тут задета моя честь! - И он быстро вышел из комнаты. В течение следующих пятнадцати минут в доме не прекращалась беготня; хлопали двери, из-за них выглядывали лица всех оттенков. И только один человек, который мог бы рассказать кое-что о случившемся, хранил молчание. Это была главная повариха, тетушка Хлоя. На ее всегда таком веселом лице лежало облако тяжелого раздумья. Она не говорила ни слова и продолжала жарить оладьи к завтраку, будто не видя и не слыша царившей вокруг суматохи. На балюстраде веранды уже сидели рядком - ни дать ни взять, вороны на жердочке - человек десять черномазых бесенят, которым во что бы то ни стало хотелось первыми увидеть, как примет чужой хозяин свалившуюся на него беду. - Вот разозлится-то! - сказал Энди. - А ты послушай, как он ругаться будет! - подхватил маленький Джейк. - У-ух, здорово ругается! - сказала курчавая Менди. - Я вчера слышала, когда они обедали. Я все слышала: забралась в чулан, где миссис держит большие кувшины, и ни словечка не пропустила. И Менди, которая вдумывалась в чужие слова не больше, чем котенок, напустила на себя необычайно умный вид и горделиво прошлась по веранде, совсем забыв упомянуть о том обстоятельстве, что хотя она и была в указанное время в чулане, но почивала там мирным сном, свернувшись клубочком между кувшинами. Когда наконец Гейли подъехал к дому, в сапогах и при шпорах, дурные вести посыпались на него со всех сторон. Маленькие бесенята, торчавшие на веранде, не обманулись в своих ожиданиях и восторженно выслушали поток брани, которой разразился чужой хозяин. Они с хохотом увертывались от его хлыста и затем повалились в кучу на увядшем газоне у веранды, крича во все горло и отчаянно дрыгая ногами. - Только попадитесь мне, дьяволята! - пробормотал Гейли сквозь зубы. - Пока что не попались! - крикнул Энди, торжествующе взмахнув рукой, и, когда незадачливый работорговец отошел на приличное расстояние, скорчил ему вслед зверскую гримасу. - Это что же у вас творится, Шелби! - сказал Гейли, без доклада входя в гостиную. - Удрала чертовка вместе с мальчишкой? - Мистер Гейли, здесь находится миссис Шелби! - ответил тот. - Прошу прощения, сударыня! - Гейли слегка поклонился, не меняя свирепого выражения лица. - Но я еще раз повторяю: странные вести мне приходится слышать, сэр! Неужто это верно? - Сэр, - сказал мистер Шелби, - если вам угодно побеседовать со мной, будьте любезны соблюдать приличия, как это подобает джентльмену. Энди, прими у мистера Гейли шляпу и хлыст! Садитесь, сэр. Да, сэр, к моему величайшему сожалению, эта молодая женщина, вероятно, подслушала наш разговор или же узнала о нем от кого-нибудь и сегодня ночью скрылась вместе с ребенком. - Ну, не ждал я от вас такого надувательства! - сказал Гейли. - Как прикажете понимать ваши слова, сэр? - Мистер Шелби круто повернулся к нему. - Для тех, кто сомневается в моей честности, у меня есть только один ответ. Работорговец струсил и сказал уже совсем другим тоном: - Каково же терпеть порядочному человеку, когда его так подводят! - Мистер Гейли, - продолжал Шелби, - я вполне понимаю вашу досаду и только поэтому и прощаю вам такое бесцеремонное появление в моей гостиной. Тем не менее считаю своим долгом заявить, что я не позволю подозревать себя в столь неблаговидном поступке и бросать тень на мое честное имя. Более того: я окажу вам всяческую помощь при розыске беглецов. Мои лошади, невольники - все к вашим услугам. Короче говоря, Гейли, - добавил он, сразу вернувшись к своей обычной приветливости, - советую вам не терять хорошего расположения духа и позавтракать вместе с нами, а там мы обсудим, что предпринять дальше. Миссис Шелби поднялась, сказала, что не сможет быть за завтраком, и, поручив почтенной горничной-мулатке подать джентльменам кофе, вышла из комнаты. - Ваша хозяйка меня что-то невзлюбила, - сказал Гейли с неуклюжей фамильярностью. - Я не привык, чтобы о моей жене говорили в таком развязном тоне, - сухо ответил мистер Шелби. - Прошу прощения. С вами и пошутить нельзя! - И Гейли заключил свои слова деланным смешком. - Не всякая шутка приятна, - возразил Шелби. "Ишь, как осмелел с тех пор, как рассчитался со мной! - буркнул про себя Гейли. - Не узнать со вчерашнего дня!" Весть о судьбе Тома вызвала такую тревогу среди его собратьев, какой не вызвало бы в придворных кругах падение премьер-министра. Ни в доме, ни на полях ни о чем другом не говорили. Побег Элизы - случай небывалый в поместье - тоже немало способствовал всеобщему волнению. Черный Сэм, заслуживший такое прозвище потому, что он был намного темнее всех здешних негров, обсуждал эти события главным образом с точки зрения собственного благополучия, а его прозорливость в подобных делах могла бы оказать честь любому белому политикану в Вашингтоне*. ______________ * Вашингтон - столица Соединенных Штатов Америки. - Не было бы счастья, да несчастье помогло, вот оно как случается, - провозгласил Сэм, поддернул штаны и, приладив к подтяжкам длинный гвоздь вместо оборванной пуговицы, остался весьма доволен собственной изобретательностью. -