л еще одно стихотворение и признался насчет антибиотиков. К тому же, сказал я им, по музейным правилам распивать в его помещениях запрещено. Кто-то из публики подошел с пивом. Я выпил и почитал еще немного. Кто-то подошел еще с одним пивом. После этого пиво полилось рекой. Стихи становились все лучше. После в кафе была вечеринка с ужином. Почти напротив меня за столом сидела абсолютно прекраснейшая девушка, что я видел в жизни. Похожая на юную Кэтрин Хэпбрн. Года 22 и просто лучится красотой. Я продолжал острить, называя ее Кэтрин Хэпбрн. Ей, казалось, нравилось. Я не ожидал, что из этого что-то выйдет. Она пришла туда с подругой. Когда настало время уходить, я сказал директору музея, женщине по имени Нана, в доме у которой остановился: - Мне будет ее не хватать. Она слишком хороша, чтобы в нее поверить. - Она едет с нами домой. - Я вам не верю. ...но впоследствии она там и оказалась, у Наны, в спальне вместе со мной. На ней была прозрачная ночнушка, и она сидела на краю постели, расчесывая свои очень длинные волосы и улыбаясь мне. - Как тебя зовут? - спросил я. - Лора, - ответила она. - Ну так послушай, Лора, я буду звать тебя Кэтрин. - Ладно, - согласилась она. Волосы у нее были рыжевато-каштановыми и очень-очень длинными. Сама маленькая, но хорошо пропорциональная. Самым прекрасным в ней было лицо. - Тебе можно налить? - спросил я. - О, нет, я не пью. Мне не нравится. На самом деле, она меня пугала. Я не мог понять, что она делает тут, со мной. На поклонницу не похожа. Я сходил в ванную, вернулся и выключил свет. Почувствовал, как она забирается ко мне в постель. Я обхватил ее руками, и мы начали целоваться. Я не мог поверить своей удаче. По какому праву? Как могут несколько книжек со стихами вызывать такое? Уму непостижимо. Отказываться я, определенно, не собирался. Я очень возбудился. Неожиданно она сползла ниже и взяла мой хуй в рот. Я наблюдал, как медленно движутся ее голова и тело в лунном свете. У нее получалось не так хорошо, как у некоторых, но поражал-то как раз сам факт, что это делает она. Когда я уже готов был кончить, то дотянулся и погрузил руку в массу прекрасных волос, вцепившись в нее при свете луны, - и спустил Кэтрин прямо в рот. 32 Лидия встречала меня в аэропорту. Как обычно, пизда у нее чесалась. - Господи Боже, - сказала она. - Я вся горю! Я играю сама с собой, но от этого только хуже. Мы ехали ко мне. - Лидия, нога у меня до сих пор в ужасной форме. Я даже не знаю, получится ли у меня с такой ногой. - Что? - Правда-правда. Мне кажется, я не смогу ебаться с такой ногой. - Тогда какой от тебя, к чертовой матери, толк? - Ну, я могу жарить яичницу и показывать фокусы. - Не остри. Я тебя спрашиваю, на фиг ты мне тогда вообще нужен? - Нога заживет. А если не заживет, ее отрежут. Потерпи еще немного. - Если б ты не нажрался, то не упал бы и не порезал ногу. Вечно эта бутылка! - Не вечно бутылка, Лидия. Мы ебемся около 4 раз в неделю. Для моего возраста это довольно неплохо. - Иногда я думаю, что тебе это даже не нравится. - Лидия, секс - это еще не вс! Ты одержима. Ради всего святого, оставь его в покое. - В покое, пока у тебя нога не заживет? А как же мне до тех пор быть? - Я с тобой в морской бой поиграю. Лидия завопила. Машина пошла зигзагами по всей улице. - ТЫ СУКИН СЫН! Я ТЕБЯ УБЬЮ! Она заехала за двойную желтую линию на большой скорости, прямо во встречное движение. Завыли клаксоны, и машины бросились врассыпную. Мы мчались против всего течения, встречные шкурками счищались влево и вправо. Потом так же резко Лидия повернула обратно через разделительную линию на ту полосу, которую мы только что освободили. Где же полиция? - подумал я. Почему, когда Лидия что-нибудь вытворяет, полиция прекращает существовать? - Хорошо, - сказала она. - Я довожу тебя до дому, и на этом вс. С меня хватит. Продаю дом и переезжаю в Феникс. Глендолина сейчас живет в Фениксе. Сестры предупреждали меня, что значит жить с таким ебилой, как ты. Остаток пути мы проехали без разговоров. Доехав до себя, я вытащил чемодан, взглянул на Лидию, сказал: - До свиданья. - Она плакала беззвучно, все лицо ее было мокрым. Она резко тронулась с места в сторону Западной Авеню. Я вошел во двор. Еще с одного чтения вернулся.... Я проверил почтовый ящик и позвонил Кэтрин, которая жила в Остине, штат Техас. Казалось, она по-настоящему рада слышать меня, а я был рад услышать ее техасский выговор, этот высокий смех. Я сказал, что хочу, чтобы она приехала ко мне в гости, что я заплачу за билет в обе стороны. Мы съездим на бега, поедем на Малибу, мы... вс, чего она пожелает. - Но Хэнк, разве у тебя нет подружки? - Нет, никого. Я затворник. - Но ты ведь всегда в своих стихах пишешь о женщинах. - То в прошлом. Сейчас настоящее. - А как же Лидия? - Лидия? - Да, ты же мне вс про нее рассказал. - Что я тебе рассказал? - Ты рассказал, как она избила двух других женщин. Ты позволишь ей и меня тоже избить? Я ведь не очень большая, знаешь ли. - Этого не произойдет. Она переехала в Феникс. Говорю тебе, Кэтрин, ты - самая исключительная женщина, которую я искал. Пожалуйста, верь мне. - Мне надо будет договориться. Нужно, чтобы кто-то за моей кошкой присмотрел. - Хорошо. Но я хочу, чтобы ты знала: здесь вс чисто. - Но Хэнк, не забывай, что ты мне рассказывал о своих женщинах. - Что рассказывал? - Ты говорил: Они всегда возвращаются. - Это просто треп мужской. - Я приеду, - сказала она. - Как только тут вс улажу, забронирую билет и скажу тебе номер рейса. Когда я был в Техасе, Кэтрин рассказала мне о своей жизни. Я был лишь третьим мужчиной, с которым она спала. Первыми были ее муж, один алкаш - звезда ипподрома, - и я. Ее бывший, Арнольд, каким-то образом занимался шоу-бизнесом и искусством. Как у него получалось, в точности я не знал. Он постоянно подписывал контракты с рок-звездами, художниками и так далее. Бизнес его на 60,000 долларов погряз в долгах, но процветал. Одна из тех ситуаций, когда чем глубже в жопе, тем лучше живешь. Не знаю, что случилось со звездой ипподрома. Просто сбежал, я полагаю. А затем Арнольд подсел на кокаин. Кока изменила его за одну ночь. Кэтрин сказала, что больше она его не узнавала. Сущий ужас. На скорой помощи - в больницу. А на следующее утро он сидел в конторе как ни в чем не бывало. Потом на сцену вышла Джоанна Довер. Высокая статная полумиллионерша. Образованная и полоумная. Они с Арнольдом начали делать бизнес вместе. Джоанна Довер торговала искусством, как некоторые торгуют кукурузными фьючерсами. Она открывала неизвестных художников на пути к славе, по дешевке скупала их работы и продавала втридорога после того, как их признавали. У нее был на это глаз. И великолепное 6-футовое тело. Она начала видеться с Арнольдом чаще. Однажды вечером Джоанна заехала за ним облаченная в дорогое вечернее платье в обтяжку. Тогда Кэтрин поняла, что Джоанна действительно имеет в виду бизнес. И вот после этого, куда бы Арнольд с Джоанной ни выходили, она ехала с ними. Они были трио. У Арнольда был очень низкий позыв к сексу, и Кэтрин волновало не это. Она беспокоилась о бизнесе. Затем Джоанна выпала из кадра, а Арнольд влез в коку еще глубже. Вс чаще и чаще вызывали скорую. Кэтрин, в конце концов, развелась с ним. Но они по-прежнему встречались, тем не менее. Она привозила в контору кофе для всех сотрудников каждое утро в 10.30, и Арнольд включил ее в штат. Это позволило ей сохранить за собой дом. Они с Арнольдом время от времени там ужинали, но никакого секса. И все же - он в ней нуждался, она его опекала. Помимо этого, Кэтрин верила в здоровую пищу и из мяса признавала только курицу и рыбу. Прекрасная женщина. 33 Через день или два, около часу дня мне в дверь постучали. Там стоял художник, Монти Рифф, - так он меня известил, во всяком случае. Еще он сообщил, что я, бывало, надирался с ним вместе, когда жил на Авеню ДеЛонгпре. - Я вас не помню, - сказал я. - Меня Ди Ди привозила. - О, правда? Ну, заходите. - У Монти с собой была полудюжина пива и высокая статная женщина. - Это Джоанна Довер, - представил он. - Я не попала на ваши чтения в Хьюстоне, - сказала она. - Лора Стэнли мне вс про вас рассказала, - ответил я. - Вы ее знаете? - Да. Но я переименовал ее в Кэтрин, в честь Кэтрин Хэпбрн. - Вы ее в самом деле знаете? - И довольно неплохо. - Насколько неплохо? - Через день-два она прилетает ко мне в гости. - В самом деле? - Да. Мы допили полудюжину, и я вышел прикупить еще. Когда я вернулся, Монти уже не было. Джоанна сказала, что у него встреча. Мы заговорили о живописи, и я вытащил кое-что свое. Она на них взглянула и решила, что парочку, пожалуй, купит. - Сколько? - спросила она. - Ну, 40 долларов за маленькую и 60 за большую. Джоанна выписала мне чек на 100 долларов. Затем сказала: - Я хочу, чтобы ты со мною жил. - Что? Это довольно неожиданно. - Оно того стоит. У меня есть кое-какие деньги. Только не спрашивай, сколько. Я даже придумала причины, почему нам следует жить вместе. Хочешь, скажу? - Нет. - Во-первых, если бы мы жили вместе, я бы взяла тебя в Париж. - Ненавижу ездить. - Я бы показала тебе такой Париж, который бы тебе точно понравился. - Дай подумать. Я наклонился и поцеловал ее. Потом поцеловал еще раз, немного дольше. - Вот говно, - сказал я, - пошли в постель. - Ладно, - ответила Джоанна Довер. Мы разделись и завалились. В ней было 6 футов росту. До этого у меня бывали только маленькие женщины. А тут странно - до куда бы ни дотягивался, женщины, казалось, там еще больше. Мы разогрелись. Я подарил ей 3 или 4 минуты орального секса, затем оседлал. Она была хороша - она в самом деле была хороша. Мы подмылись, оделись, и она повезла меня ужинать в Малибу. Рассказала, что живет в Галвестоне, Техас. Оставила номер телефона, адрес и сказала, чтобы я приезжал. Я ответил, что приеду. Она сказала, что насчет Парижа и всего остального она серьезно. Хорошая поебка была, и ужин тоже отличный. 34 На следующий день позвонила Кэтрин. Она сказала, что уже взяла билеты и прилетает в Лос-Анжелес-Международный в пятницу в полтретьего дня. - Кэтрин, - промямлил я, - я должен тебе кое-что сказать. - Хэнк, ты что - не хочешь меня видеть? - Я хочу тебя видеть больше всех людей, которых знаю. - Тогда в чем же дело? - Ну, ты знаешь Джоанну Довер... - Джоанну Довер? - Ту... ну, ты знаешь... твой муж... - Что там насчет нее, Хэнк? - Ну, она приезжала ко мне. - В смысле, приезжала к тебе домой? - Да. - И что? - Мы поговорили. Она купила две мои картины. - Что-то еще произошло? - Д-да. Кэтрин замолчала. Потом произнесла: - Хэнк, я не знаю, хочется ли мне теперь тебя видеть. - Я понимаю. Послушай, давай ты все обдумаешь и перезвонишь мне? Прости, Кэтрин. Мне жаль, что так случилось. Вот все, что я могу сказать. Она повесила трубку. Не перезвонит, подумал я. Лучшая женщина, которую я встретил, - и так облажаться. Я достоин разгрома, я заслужил подохнуть в одиночестве в психушке. Я сидел возле телефона. Читал газету - спортивную секцию, финансовую секцию, комиксы. Телефон зазвонил. Это была Кэтрин. - НА ХУЙ Джоанну Довер! - засмеялась она. Я ни разу не слышал, чтобы Кэтрин так выражалась. - Так ты приезжаешь? - Да. Ты записал время? - Я вс записал. Я буду там. Мы попрощались. Кэтрин приезжает, приезжает на неделю, по крайней мере, - с этим лицом, телом, с этими волосами, глазами, смехом.... 35 Я вышел из бара и взглянул на табло. Самолет прилетает вовремя. Кэтрин уже в воздухе и приближается ко мне. Я сел и стал ждать. Напротив сидела ухоженная баба, читала книжку. Платье задралось на бедрах, оголив весь фланг, всю ногу, упакованную в нейлон. Зачем она на этом так настаивает? У меня с собой была газета, и я посматривал поверх листа, бабе под платье. Великие бедра. Кому эти бедра достаются? Я чувствовал себя глупо, заглядывая ей под юбку, но ничего не мог с собой поделать. Она была сложена. Когда-то была маленькой девочкой, когда-нибудь умрет, но сейчас показывает мне свои ноги. Потаскуха чертова, я бы всунул ей сто раз, я бы всадил в нее 7-с-половиной дюймов пульсирующего пурпура! Она закинула одну ногу на другую, и платье сползло еще выше. Она подняла голову от книжки. Наши глаза встретились - я зексал поверх газеты. Ее лицо ничего не выражало. Она залезла себе в сумочку и вытащила пластик резинки, сняла обертку и положила резинку в рот. Зеленую резинку. Она жевала зеленую резинку, а я наблюдал за ее ртом. Она не оправила юбку. Она знала, что я на нее смотрю. Я ничего не мог поделать. Я раскрыл бумажник и вытащил 2 пятидесятидолларовые купюры. Она подняла взгляд, увидела деньги, снова опустила глаза. Тут рядом со мной на лавку плюхнулся какой-то жирный мужик. Рожа багровая, массивный нос. И в тренировочном костюме, светло-коричневом тренировочном костюме. Он перднул. Дама поправила платье, а я сложил деньги обратно в бумажник. Хуй мой обмяк, я встал и направился к питьевому фонтанчику. На стоянке снаружи самолет Кэтрин буксировали к рампе. Я стоял и ждал. Кэтрин, я тебя обожаю. Кэтрин сошла с рампы, безупречная, с рыже-каштановыми волосами, стройное тело, голубое платье прямо льнет на ходу, белые туфельки, стройные аккуратные лодыжки - сама молодость. На ней была белая шляпка с широкими полями, поля опущены как раз на сколько надо. Глаза ее глядели из-под полей, огромные, карие, веселые. В ней был класс. Она б ни за что не стала оголять зад в зале ожидания аэропорта. И стоял я - 225 фунтов, замороченный и потерянный по жизни, короткие ноги, обезьянье туловище, одна грудь и никакой шеи, слишком здоровая башка, мутные глаза, нечесаный, 6 футов ублюдка в ожидании ее. Кэтрин пошла ко мне. Эти длинные чистые рыже-каштановые волосы. Техасские женщины такие расслабленные, такие естественные. Я поцеловал ее и спросил про багаж. Предложил подождать в баре. На официантках были коротенькие красные платьица, из-под которых выглядывали оборки белых панталончиков. Низкие вырезы на платьях, чтобы груди видеть. Они зарабатывали свое жалованье, зарабатывали свои чаевые, вс до цента. Жили в пригородах и ненавидели мужиков. Жили со своими матерями и братьями и влюблялись в своих психиатров. Мы допили и пошли забирать багаж. Какие-то мужики пытались поймать ее взгляд, но она держалась поближе ко мне, взяв меня за руку. Очень немногие красивые женщины стремятся показать на людях, что они кому-то принадлежат. Я знал их достаточно, чтобы это понимать. Я принимал их, какие они есть, а любовь приходила трудно и очень редко. Когда же это случалось, то, обычно, совсем по другим причинам. Просто устаешь сдерживать любовь и отпускаешь ее - потому что ей нужно к кому-то прийти. После этого, обычно, и начинаются все беды. У меня Кэтрин открыла чемодан и достала пару резиновых перчаток. Рассмеялась. - Что это? - спросил я. - Дарлина - моя лучшая подруга - увидела, как я собираюсь и спросила: Что это ты, к чертям собачьим, делаешь? А я сказала: Я никогда не видела, как Хэнк живет, но я знаю, что прежде, чем смогу готовить там, жить и спать, мне придется вс вычистить! И Кэтрин засмеялась своим счастливым техасским смехом. Она зашла в ванную, надела джинсы и оранжевую блузку, вышла босиком и ушла в кухню, прихватив перчатки. Я тоже зашел в ванную и переоделся. Я решил, что если нагрянет Лидия, ни за что не позволю ей тронуть Кэтрин. Лидия? Где она? Что она делает? Я послал маленькую молитву богам, оберегавшим меня: пожалуйста, держите Лидию подальше. Пусть сосет рога ковбоям и пляшет до 3 утра - но пожалуйста, держите ее подальше.... Когда я вышел, Кэтрин на коленках отскребала двухлетний слой грязи с пола моей кухни. - Кэтрин, - сказал я, - рванули-ка лучше в город. Поехали поужинаем. Начинать не с этого надо. - Ладно, Хэнк, но сначала нужно покончить с полом. После поедем. Я сел и стал ждать. Потом она вышла, а я сидел в кресле и ждал. Она склонилась и поцеловала меня, смеясь: - Ты в самом деле грязный старик! - После этого вошла в спальню. Я снова был влюблен, я был в беде.... 36 После ужина мы вернулись и поговорили. Она была маньяком здоровой пищи и не ела никакого мяса, кроме курицы и рыбы. Ей это определенно помогало. - Хэнк, - сказала она, - завтра я собираюсь вычистить твою ванную. - Хорошо, - ответил я поверх стакана. - И я каждый день должна делать упражнения. Тебя это не будет беспокоить? - Нет-нет. - А ты сможешь писать, если я тут суету разводить буду? - Без проблем. - Я могу уходить гулять. - Нет, одна не ходи, не в этом районе, во всяком случае. - Я не хочу мешать, когда ты пишешь. - Я все равно бросить писать не смогу, это своего рода безумие. Кэтрин подошла и села ко мне на тахту. Она больше казалась девочкой, нежели женщиной. Я отставил стакан и поцеловал ее, долгим медленным поцелуем. Губы ее были прохладны и мягки. Я очень стеснялся ее длинных рыже-каштановых волос. Я отодвинулся и налил себе еще. Она смущала меня. Я привык к порочным пьяным девкам. Мы поговорили еще часок. - Пойдем спать, - сказал я ей, - я устал. - Прекрасно. Сначала я приготовлюсь, - ответила она. Я сидел и пил. Мне требовалось выпить больше. Она была чересчур. - Хэнк, - позвала она, - я уже легла. - Хорошо. Я зашел в ванную и разделся, почистил зубы, вымыл лицо и руки. Она приехала аж из самого Техаса, думал я, прилетела на самолете только ради того, чтобы увидеть меня, и теперь лежит в моей постели, ждет. Пижамы у меня не было. Я пошел к кровати. Она лежала в ночнушке. - Хэнк, - сказала она, - у нас осталось еще дней 6, пока это безопасно, а потом надо будет придумать что-нибудь другое. Я лег к ней в постель. Маленькая девочка-женщина была готова. Я привлек ее к себе. Удача снова была со мной, боги улыбались. Поцелуи стали интенсивнее. Я положил ее руку на свой хрен, а потом задрал ей ночнушку. Я начал заигрывать с ее пиздой. У Кэтрин - пизда? Клитор высунулся, и я нежно к нему прикоснулся, потом еще и еще. Наконец, взгромоздился. Хрен мой вошел до половины. Там было очень узко. Я подвигал им взад и вперед, затем толкнул. Остаток скользнул внутрь. Упоительно. Она стиснула меня. Я двигался, а хватка ее не ослабевала. Я пытался сдержать себя. Перестал качать и переждал, остывая. Поцеловал ее, раздвигая ей рот, всосавшись в верхнюю губу. Я видел, как волосы ее разметались по всей подушке. Затем бросил все попытки ублажить и просто еб, яростно врываясь в нее. Похоже на убийство. Наплевать: мой хуй охуел. Все эти волосы, ее юное и прекрасное лицо. Как дрючить Деву Марию. Я кончил. Я кончил ей внутрь, в агонии, чувствуя, как моя сперма входит ей в тело, она была беззащитна, а я извергал свое семя в самую глубинную ее сердцевину - тела и души - снова и снова.... Потом мы заснули. Вернее, Кэтрин заснула. Я обнимал ее сзади. Впервые я подумал о женитьбе. Я знал, что, конечно, где-то в ней есть недостатки, еще не выступившие на поверхность. Начало отношений - всегда самое легкое. Уже после начинают спадать покровы, и это никогда не кончается. И все же - я думал о женитьбе. Я думал о доме, о кошке с собакой, о походах за покупками в супермаркеты. У Генри Чинаски ехала крыша. И ему было до балды. Наконец, я уснул. Когда я проснулся утром, Кэтрин сидела на краю кровати, расчесывая ярды рыже-каштановых волос. Ее большие темные глаза смотрели на меня, когда я проснулся. - Привет, Кэтрин, - сказал я, - ты выйдешь за меня? - Не надо, пожалуйста, - ответила она, - я этого не люблю. - Я серьезно. - Ох, херня все это, Хэнк! - Что? - Я сказала херня, и если ты будешь продолжать в том же духе, я сажусь на первый же самолет домой. - Хорошо. - Хэнк? - Ну? Я взглянул на Кэтрин. Она продолжала расчесываться. Ее большие карие глаза были устремлены на меня, и она улыбалась. Она сказала: - Это просто секс, Хэнк, просто секс! - И рассмеялась. Смех не был язвительным, он был радостным. Она расчесывала волосы, а я обхватил ее рукой за талию и положил голову ей на ногу. Я уже ни в чем не был полностью уверен. 37 Я брал с собой женщин либо на бокс, либо на бега. В тот четверг вечером я взял Кэтрин на бокс в спортзал Олимпик. Она никогда не видела живого боя. Мы приехали еще до первой схватки и сели у самого ринга. Я пил пиво, курил и ждал. - Странно, - заметил я ей, - что люди приходят сюда, садятся и ждут, когда два человека вскарабкаются на этот ринг и будут изо всех сил вышибать друг из друга дух. - Да вроде не очень ужасно. - Этот зал построили давно, - рассказывал я, пока она разглядывала древнюю арену. - Здесь только две уборных, одна для мужчин, другая для женщин, и обе очень маленькие. Поэтому попробуй сходить либо до, либо после перерыва. - Ладно. В Олимпик ходили, в основном, латиносы и белые работяги из низших слоев, да несколько кинозвезд и знаменитостей. Там было много хороших мексиканских боксеров, и дрались они всем сердцем. Плохими были только те бои, когда встречались белые или черные, особенно тяжеловесы. Сидеть там с Кэтрин было странно. Человеческие отношения вообще странны. Я имею в виду, что вот некоторое время ты - с одним человеком, ешь с ним, и спишь, и живешь, любишь его, разговариваешь, ходишь везде, а потом это прекращается. Потом наступает короткий период, когда ты ни с кем, потом приезжает другая женщина, и ты ешь уже с ней, и ебешь ее, и все это кажется таким нормальным, словно только ее и ждал, а она ждала тебя. Мне всегда не по себе в одиночестве; иногда бывает хорошо, а по себе - ни разу. Первый поединок был неплох, много крови и мужества. Смотря бокс или ходя на скачки, можно кое-чему научиться - как писать, например. Смысл неясен, но мне помогало. Вот что самое важное: смысл неясен. Слов тут нет - как в горящем доме, или в землетрясении, или в наводнении, или в женщине, выходящей из машины и показывающей ноги. Не знаю, чего требуется другим писателям: наплевать, я все равно их читать не могу. Я заперт в собственных привычках, собственных предубеждениях. Вовсе неплохо быть тупым, если только невежество - твое личное. Я знал, что настанет день, и я напишу про Кэтрин, и это будет тяжело. Легко писать о блядях, но писать о хорошей женщине несоизмеримо трудней. Второй бой тоже был ничего. Толпа вопила, ревела и накачивалась пивом. Они временно сбежали со своих фабрик, складов, боен, моек машин - в плен вернутся на следующий день, а пока они на свободе - они одичали от свободы. Они не думали о рабстве нищеты. Или о рабстве пособий и талонов на еду. Со всеми остальными нами вс будет в порядке, пока бедняки не научатся делать атомные бомбы у себя в подвалах. Все схватки были хороши. Я встал и сходил в уборную. Когда я вернулся, Кэтрин сидела очень тихо. Ей пристало бы посещать балет или концерты. Она выглядела такой хрупкой, однако ебаться с ней великолепно. Я пил себе дальше, а Кэтрин хватала меня за руку, когда драка становилась особенно жестокой. Толпа обожала нокауты. Они орали, когда кого-нибудь из боксеров вырубали. Били ведь они сами. Может, отыгрывались так за своих боссов или жен. Кто знает? Кому какое дело? Еще пива. Я предложил Кэтрин уехать до начала последнего боя. Мне уже хватило. - Ладно, - ответьла она. Мы поднялись по узкому проходу, воздух был весь сиз от дыма. Ни свиста нам навстречу, ни непристойных жестов. Моя битая харя, вся в шрамах, иногда оказывалась преимуществом. Мы дошли до малюсенькой стоянки под эстакадой шоссе. Синего фольксвагена 67 года на ней не было. Модель 67 года - последний хороший фольк, весь молодняк это знает. - Хэпбрн, у нас спиздили машину! - О, Хэнк, не может быть! - Ее нет. Она стояла вот тут. - Я ткнул пальцем. - Теперь ее нет. - Хэнк, что же нам делать? - Возьмем такси. Мне очень погано. - Ну почему люди так поступают? - Они без этого не могут. Это их выход. Мы зашли в кофейню, и я вызвал по телефону такси. Заказали кофе и пончики. Пока мы смотрели бокс, нам подстроили трюк с вешалкой - закоротили провод. У меня была поговорка: Забирайте мою женщину, но машину оставьте в покое. Я б никогда не стал убивать человека, уведшего от меня тетку; но того, кто угнал машину, убил бы на месте. Пришло такси. Дома, к счастью, нашлось пиво и немного водки. Я уже оставил всякую надежду сохранить достаточно трезвости для любви. Кэтрин это понимала. Я мерял шагами комнату взад и вперед, говоря только о своем синем фольксвагене 67 года. Последняя хорошая модель. Я даже в полицию позвонить не мог - был слишком пьян. Приходилось ждать до утра, до полудня. - Хэпбрн, - сказал я, - это не ты виновата, ты ведь ее не крала! - Уж лучше б я ее украла, у тебя б она уже была. Я подумал о паре-тройке пацанов, рассекающих на моей синей малютке по Прибрежной Трассе, куря дурь, хохоча, потроша ее. Потом - обо всех свалках вдоль Авеню Санта-Фе. Горы бамперов, ветровых стекол, дверных ручек, моторчиков от дворников, частей двигателя, шин, колес, капотов, домкратов, мягких сидений, передних подшипников, тормозных башмаков, радиоприемников, пистонов, клапанов, карбюраторов, кривошипов, трансмиссий, осей - моя машина скоро станет кучей запчастей. Той ночью я спал, прижавшись к Кэтрин, но на сердце у меня было печально и холодно. 38 К счастью, машина была застрахована, хватило как раз на прокат другой. В ней я повез Кэтрин на бега. Мы сидели на солнечной палубе Голливуд-Парка, рядом с поворотом. Кэтрин сказала, что ставить ей не хочется, но я завел ее внутрь и показал доску тотализатора и окошечки для ставок. Я поставил 5 на победителя на 7-ю, причем на 2 ранних рывка - моя любимая лошадь. Я всегда прикидывал: если суждено проиграть, лучше это сделать вперед; заезд выигрывался, пока тебя никто не побил. Лошади пошли вровень, отрываясь лишь в самом конце. Это оплачивалось 9.40 долларами, и я на 17.50 опережал. В следующем заезде она осталась сидеть, а я пошел ставить. Когда я вернулся, она показала на человека двумя рядами ниже. - Видишь вон того? - Ну. - Он сказал мне, что вчера выиграл 2.000, и что на 25.000 опережает по сезону. - Сама не хочешь поставить? Может, мы все выиграем. - О нет, я ничего в этом не понимаю. - Тут вс просто: даешь им доллар, а тебе возвращают 84 цента. Это называется взятка. Штат с ипподромом делят ее примерно поровну. Им наплевать, кто выигрывает заезд, их взятка берется из общего котла. Во втором заезде моя лошадь, 8-ая с 5-ю на фаворита, пришла второй. Неожиданный дальнобойщик подрезал ее у самой проволоки. Платили 45.80. Человек в двух рядах от нас повернулся и посмотрел на Кэтрин. - У меня она была, - сказал он ей, - у меня была десятка на носу. - Ууу, - ответила ему Кэтрин, улыбаясь, - это хорошо. Я обратился к третьему заезду, для ни разу не выводившихся 2-леток среди жеребцов и кастрированных меринов. За 5 минут до столба проверил тотализатор и пошел ставить. Уходя, я видел, как человек в двух рядах от нас повернулся и заговорил с Кэтрин. Каждый день на ипподроме тусовалась, по меньшей мере, дюжина таких, кто рассказывал привлекательным женщинам, какие великие они победители, - в надежде, что неким образом закончат с этой женщиной в постели. А может, они так далеко и не загадывали; может, они лишь смутно надеялись на что-то, не вполне уверенные, чем именно оно окажется. Помешанны и замороченны по всем счетам. Разве можно их ненавидеть? Великие победители, но если понаблюдать, как они ставят, то видно их обычно только у 2-долларового окна, каблуки стерты, одежда грязна. Отребье рода человеческого. Я взял четного на деньги, и он выиграл на 6, и оплачивался 4.00 долларами. Не густо, но десятка была на победителя. Человек повернулся и посмотрел на Кэтрин. - У меня было, - сказал он, - 100 долларов на победителя. Кэтрин не ответила. Она начинала понимать. Победители языков не распускают. Боятся, что их прикончат на стоянке. После четвертого заезда, выиграв 22.80, он повернулся снова и сообщил Кэтрин: - Эта у меня тоже была, десять поперек. Она отвернулась: - У него лицо такое желтое, Хэнк. Ты видел его глаза? Он болен. - Он болен мечтой. Мы все больны мечтой, поэтому-то мы и здесь. - Хэнк, пойдем, а? - Ладно. В ту ночь она выпила полбутылки красного вина, хорошего красного вина, и была печальна и тиха. Я знал, что она сопоставляет меня с ипподромным народом и с толпой на боксе - так и есть, я с ними, я один из них. Кэтрин знала, что во мне живет что-то нездоровое, в смысле того, что здоров тот, кто здорЛво поступает. Меня же привлекает совсем не то: мне нравится пить, я ленив, у меня нет бога, политики, идей, идеалов. Я пустил корни в ничто; некое не-существование, и я его принимаю. Интересной личностью так не станешь. Да я и не хотел быть интересным, это слишком трудно. На самом деле, мне хотелось только мягкого, смутного пространства, в котором можно жить, и чтоб меня не трогали. С другой стороны, когда я напивался, то орал, чудил, совершенно отбивался от рук. Один род поведения не подходит к другому. Мне все равно. Ебля в ту ночь была очень хороша, но в ту же ночь я ее и потерял. Ничего не мог с этим сделать. Я скатился и вытерся простыней, пока она ходила в ванную. Где-то вверху полицейский вертолет кружил над Голливудом. 39 На следующий вечер зашли в гости Бобби и Валери. Они недавно переехали в мой дом и теперь жили через двор от меня. На Бобби была рубашка плотной вязки. Вс всегда сидело на Бобби идеально: брюки хорошо пригнаны и какой надо длины, ботинки правильные, а волосы уложены. Валери тоже одевалась мЛдово, но не так осознанно. Люди звали их куколками Барби. С Валери вс было нормально, когда я заставал ее в одиночестве, она оказывалась умна, очень энергична и дьявольски честна. Бобби тоже был более человечен, когда мы с ним оставались наедине, но стоило возникнуть новой тетке, как он становился очень туп и очевиден. Он направлял вс свое внимание и разговор на эту женщину, будто его присутствие само по себе интересно и восхитительно, но беседа складывалась предсказуемо и скучно. Мне было интересно, как с ним справится Кэтрин. Они сели. Я развалился в кресле у окна, а Валери сидела между Бобби и Кэтрин на тахте. Бобби начал. Он наклонился вперед и, игнорируя Валери, обратил вс свое внимание на Кэтрин. - Вам нравится Лос-Анжелес? - спросил он. - Да ничего, - ответила Кэтрин. - А вы здесь еще надолго? - На некоторое время. - Вы из Техаса? - Да. - И родители из Техаса? - Да. - Там что-нибудь хорошее по телику идет? - Примерно то же самое. - У меня дядя в Техасе. - О. - Да, он живет в Далласе. Кэтрин ничего на это не ответила. Затем сказала: - Извините меня, я пойду сделаю бутерброд. Кто-нибудь чего-нибудь хочет? Мы ответили, что не хотим. Кэтрин встала и ушла в кухню. Бобби поднялся и пошел следом. Слов было не разобрать, но он определенно продолжал задавать вопросы. Валери пристально смотрела в пол. Кэтрин и Бобби пробыли в кухне довольно долго. Вдруг Валери подняла голову и начала со мною разговаривать. Она говорила очень быстро и нервно. - Валери, - остановил ее я, - нам не нужно разговаривать, нам можно и не говорить. Она снова опустила голову. Потом я сказал: - Эй, парни, что-то вы там долго. Вы что - полы там натираете? Бобби засмеялся и начал ритмично постукивать по полу ногой. Наконец, Кэтрин вышла, Бобби - за ней. Она подошла ко мне и показала свой бутерброд: арахисовое масло на черством белом хлебе с ломтиками банана и кунжутными семечками. - Смотрится хорошо, - сказал я. Она села и начала его есть. Стало тихо. Так некоторое время и оставалось. Затем Бобби произнес: - Ну, нам, наверное, пора.... Они ушли. Когда закрылась дверь, Кэтрин взглянула на меня и сказала: - Только ничего не думай, Хэнк. Он просто пытался произвести на меня впечатление. - С тех пор, как я его знаю, он со всеми женщинами так поступает. Зазвонил телефон. Бобби. - Эй, дядя, что ты сделал с моей женой? - Что случилось? - Она просто сидит и вс, у нее полный депрессняк, даже разговаривать не хочет! - Ничего я с твоей женой не делал. - Я ничего не понимаю! - Спокойной ночи, Бобби. Я повесил трубку. - Это был Бобби, - сообщил я Кэтрин. - Его жена в депрессии. - В самом деле? - Кажется, да. - Ты уверен, что не хочешь бутерброда? - А ты можешь сделать такой же, как себе? - О, да. - Тогда съем. 40 Кэтрин осталась еще на 4 или 5 дней. Мы вступили в такой период месяца, когда ебаться ей было рискованно. Я терпеть не мог резинок. У Кэтрин была какая-то предохранительная пена. Тем временем, полиция отыскала мой фольксваген. Мы поехали туда, куда его загнали. Он был цел и в хорошей форме, если не считать севших аккумуляторов. Мне его оттащили в голливудский гараж, где вс привели в порядок. Попрощавшись в последний раз в постели, я отвез Кэтрин в аэропорт на своем синеньком фольке ТРВ 469. Тот день не стал для меня счастливым. Мы сидели, особо не разговаривая. Потом объявили ее рейс, и мы поцеловались. - Эй, все видели, как эта юная девушка целует старика. - Плевать.... Кэтрин поцеловала меня еще раз. - Ты на самолет опоздаешь, - сказал я. - Приезжай ко мне, Хэнк. У меня хороший дом. Я живу одна. Приезжай. - Приеду. - Пиши! - Напишу.... Кэтрин вошла в посадочный туннель и скрылась. Я дошел до стоянки, влез в фольксваген и подумал: вот что у меня по-прежнему осталось. Какого черта, еще не вс потеряно. Он завелся сразу. 41 В тот вечер я запил. Без Кэтрин будет нелегко. Я нашел кое-что, ею позабытое: сережки, браслет. Надо вернуться к машинке, подумал я. Искусство требует дисциплины. За юбками любой козел бегать может. Я пил, думая об этом. В 2.10 утра зазвонил телефон. Я допивал последнее пиво. - Алло? - Алло. - Женский голос, молодой. - Да? - Вы Генри Чинаски? - Да. - Моя подруга обожает, как вы пишете. Сегодня у нее день рождения, и я пообещала позвонить вам. Мы так удивились, когда нашли вас в справочнике. - Я в нем есть. - Так вот, у нее сегодня день рождения, и я подумала, славно будет, если мы к вам в гости заглянем. - Ладно. - Я сказала Арлине, что у вас там, наверное, везде женщин полно. - Я затворник. - Так, значит, ничего, если мы подъедем? Я дал им адрес и объяснил, как найти. - Только вот что еще. У меня кончилось пиво. - Мы привезем вам пива. Меня зовут Тэмми. - Уже третий час. - Пиво мы найдем. Декольте способно на чудеса. Они приехали через 20 минут с декольте, но без пива. - Ну, сукин сын! - сказала Арлина. - Раньше всегда нам давал. А сейчас обдристался. - Ну его на хер, - сказала Тэмми. Обе уселись и объявили свой возраст. - Мне 32, - сказала Арлина. - Мне 23, - сказала Тэмми. - Сложите их вместе, - сказал я, - и получусь я. У Арлины волосы были длинными и черными. Она сидела в кресле у окна, расчесывая их, подправляя лицо, глядя в большое серебряное зеркальце и болтая. Очевидно, на колесах. У Тэмми было почти-совершенное тело и свои длинные рыжие волосы. Она тоже втухала по колесам, но не так сильно. - Кусочек жопки будет стоить тебе 100 долларов, - сказала мне Тэмми. - Я пас. Тэмми была крута, как и большинство девок чуть за двадцать. Лицо акулье. Я невзлюбил ее сразу же. Они ушли около половины четвертого, и я лег спать один. 42 Два утра спустя, в 4 часа, кто-то стал ломиться мне в дверь. - Кто там? - Это рыжая потаскушка. Я впустил Тэмми. Она села, и я открыл пару пив. - У меня изо рта воняет, два зуба сгнили. Тебе нельзя меня целовать. - Ладно. Мы поговорили. Вернее, я слушал. Тэмми сидела на спиде. Я слушал и смотрел на ее длинные рыжие волосы, а когда она отвлекалась, то не мог оторвать взгляда от ее тела. Оно просто вырывалось из одежды, умоляя, чтобы его выпустили. Она говорила и говорила. Я ее не трогал. В 6 утра Тэмми дала мне свой адрес и номер телефона. - Мне пора идти, - сказала она. - Я провожу тебя до машины. У нее был ярко-красный камаро, совершенно разбитый. Передок вдавлен, один бок вспорот, а стекол вообще не было. Внутри валялись тряпки, рубашки, коробки клинекса, газеты, пакеты из-под молока, бутылки коки, проволока, веревки, бумажные салфетки, журналы, картонные стаканчики, туфли и гнутые цветные соломинки для коктейлей. Эта масса громоздилась на полу и заваливала сиденья. Только вокруг руля оставалось немного свободного места. Тэмми высунула голову из окошка, и мы поцеловались. Затем она рванула от тротуара и, сворачивая за угол, делала уже 45. На тормоза она, правда, жала, и ее камаро дергался вверх-вниз, вверх-вниз. Я вошел в дом. Улегся в постель и стал думать о ее волосах. Я никогда не знал настоящих рыжих. Огонь просто. Словно молния с небес, подумал я. Ее лицо почему-то уже не казалось таким жстким. 43 Я позвонил ей. Был час ночи. Я подъехал. Тэмми жила в маленьком флигеле за домом. Она открыла мне дверь. - Только потише. Не разбуди Дэнси. Это моя дочь. Ей 6 лет, и она спит сейчас в спальне. У меня с собой была полудюжина пива. Тэмми поставила ее в холодильник и вышла с двумя бутылками. - Моя дочь ничего не должна видеть. Два зуба у меня по-прежнему испорчены, от этого изо рта пахнет. Целоваться мы не можем. - Ладно. Дверь в спальню была закрыта. - Слушай, - сказала она, - мне надо принять витамин В. Придется стянуть штаны и всадить его в жопу. Смотри в другую сторону. - Ладно! Я наблюдал, как она закачивает жидкость в шприц. Потом отвернулся. - Мне его надо весь вколоть, - сказала она. Когда с этим было покончено, она включила маленькое красное радио. - Миленькое место у тебя тут. - Я уже за месяц задолжала. - Ох... - Да не, нормально. Хозяин - он живет вон там, спереди, - я могу еще немного протянуть его за хвост. - Хорошо. - Он женат, хуила. И знаешь, что? - Что? - Как-то днем жена его куда-то свалила, а этот старый мудак пригласил меня к себе. Я прихожу, сажусь, и знаешь, что? - Он его заголил. - Нет, поставил порнуху. Думал, эта срань меня заведет. - Не завела? - Я говорю: Мистер Миллер, мне идти надо. Мне нужно Дэнси из садика забрать. Тэмми дала мне амфетамина. Мы вс говорили и говорили. И пили пиво. В 6 утра Тэмми разложила тахту, на которой мы сидели. Внутри лежало одеяло. Мы скинули обувь и залезли под одеяло, прямо в одежде. Я обнял ее сзади, уткнувшись во всю эту рыжую копну волос. Я отвердел. Вдавился в нее сзади, сквозь одежду. Я слышал, как ногтями она вцепилась в край тахты и царапала его. - Мне пора, - сказал я Тэмми. - Слушай, мне надо только накормить Дэнси завтраком и отвезти ее в садик. Если она тебя увидит - ничего. Ты подожди, пока я вернусь. - Я поехал, - ответил я. Я поехал домой, пьяный. Солнце стояло на самом деле высоко, болезненное и желтое.... 44 Я спал на ужасном, выпиравшем в меня пружинами матрасе несколько лет. В тот день, проснувшись, я стянул его с постели, вытащил наружу и привалил к мусорному баку.