руг изо всех сил дернул за шнурок и крикнул: - Стойте! - Чего вы отрываете человеку руку? - сказал кучер, сердито посмотрев вниз. - Вон этот дом,- ответил Сквнрс.- Второй из тех четырех маленьких домиков, двухэтажный, с зелеными ставнями. На двери медная табличка с фамилией Снаули. - Не могли вы, что ли, сказать это, не отрывая человеку руку от туловища? - осведомился кучер. - Нет! - заорал мистер Сквирс.- Попробуйте сказать еще слово - и я на вас в суд подам за то, что у вас стекло разбито. Стойте! Повинуясь приказу, кучер остановил карету у двери мистера Снаули. Припомним, что мистер Снаули был тот самый елейный ханжа, который доверил двух своих пасынков отеческим заботам мистера Сквирса, о чем было рассказано в четвертой главе этой повести. Дом мистера Снаули находился на самой окраине нового поселка, примыкавшего к Сомерс-Тауну; мистер Сквирс снял у него на короткое время помещение, так как задержался в Лондоне на более долгий срок, чем обычно, а "Сарацин", зная по опыту аппетит юного Уэкфорда, соглашался принять его только на равных условиях с любым взрослым постояльцем. - Вот и мы! - сказал Сквирс, быстро вталкивая Смайка в маленькую гостиную, где мистер Снаули и его жена сидели за ужином, угощаясь омаром.Вот он, бродяга, преступник, бунтовщик, чудовище неблагодарности! - Как! Тот самый мальчишка, который сбежал! - вскричал Снаули, опустив на стол руки с торчавшими вверх ножом и вилкой и широко раскрыв глаза. - Он самый! -сказал Сквирс, поднеся кулак к носу Смайка, опустив его и со злобным видом повторив этот жест несколько раз.- Если бы здесь не присутствовала леди, я бы ему закатил такую... Не беда, за мной не пропадет. И мистер Сквирс поведал о том, как и каким путем, когда и где он поймал беглеца. - Ясно, что на то была воля провидения,- сказал мистер Снаули, со смиренным видом опустив глаза иподняв к потолку вилку с насаженным на нее куском омара. - Несомненно, провидение против него,- отозвался мистер Сквирс, почесывая нос.- Конечно! Этого следовало ожидать. Всякий мог бы догадаться. - Жестокосердие и злодейство никогда не преуспевают, сэр,- сказал мистер Снаули. - Об этом никогда никто не слышал,- подхватил Сквирс, доставая из бумажника тоненькую пачку банкйогов, дабы удостовериться, все ли они целы. - Миссис Снаули,- сказал мистер Сквирс, успокоившись относительно сего предмета,- я был благодетелем этого мальчишки, я его кормил, обучал и одевал. Я был классическим, коммерческим, математическим, философическим и тригонометрическим другом этого мальчик. Мой сын - мой единственный сын Уэкфорд - был ему братом, миссис Сквирс была ему матерью, бабушкой, теткой. Да, и могу сказать - также и дядей, всем сразу. Ни к кому она не была так привязана, кроме ваших двух прелестных и очаровательных сынков, как к этому мальчишке. А какова награда? Что сталось с моим млеком человеческой доброты? Оно свертывается и скисает, когда я смотрю на этого мальчишку. - Это и не удивительно, сэр,- сказала миссис Снаули.- О, это не удивительно! - Где он был все это время? - осведомился Снаули,- Или он жил с этим... - А, сэр! - перебил Сквирс, снова поворачиваясь к Смайку.- Вы жили с этим чертом Никльби, сэр? Но ни угрозы, ни кулаки не могли вырвать у Смайка ни единого слова в ответ на этот вопрос, потому что он решил скорее погибнуть в ужасной тюрьме, куда ему предстояло вернуться, чем произнести хоть один слог, который мог впутать в это дело его первого и истинного друга. Он уже припомнил строгий приказ хранить тайну относительно своей прошлой жизни, данный ему Николасом, когда они покидали Йоркшир, а смутное и запутанное представление, что его благодетель, уведя его с собой, совершил какое-то ужасное преступление, за которое, если оно будет открыто, его могут подвергнуть тяжелой каре, отчасти содействовало тому, что он пришел в ужас. Таковы были мысли,- если столь туманные представления, бродившие в слабом мозгу, можно назвать этим словом,- таковы были мысли, которые возникли у Смайка и сделали его нечувствительным к запугиванию и к уговорам. Убедившись, что все усилия бесполезны, мистер Сквирс отвел его в каморку наверху, где ему предстояло провести ночь. Забрав из предосторожности его обувь, куртку и жилет, а также заперев дверь снаружи из опасения, как бы он не собрался с духом и не сделал попытки бежать, достойный джентльмен оставил его наедине с его размышлениями. О чем он размышлял и как сжималось сердце бедняги, когда он думал - а разве переставал он хоть на секунду об этом думать! - о бывшем своем доме, и дорогих друзьях, и о знакомых, с которыми он был связан,- рассказать нельзя. Для того чтобы остановить умственное развитие и обречь рассудок на такой глубокий сон, надо было применять суровые и жестокие меры еще с детства. Должны были пройти годы мук и страданий, не озаренные ни единым лучом надежды; струны сердца, отзывавшиеся на нежность и ласку, должны были где-то заржаветь и порваться, чтобы уже больше не отвечать на ласковые слова любви. Да, мрачен должен быть короткий день и тусклы длинные-длинные сумерки, кото- рые предшествуют ночи, окутавшей его рассудок. Были голоса, которые заставили бы его встрепенуться даже теперь. Но их приветные звуки не могли проникнуть сюда. И он лег на кровать - вялое, несчастное, больное существо, каким впервые увидел его Николас в йоркширской школе. ГЛАВА XXXIX, в которой еще одим старый друг встречает Смайка весьма кстати и не без последствий Ночь, исполненная такой горечи для одной бедной души, уступила место ясному и безоблачному летнему утру, когда почтовая карета с севера проезжала с веселым грохотом по еще молчаливым улицам Излингтона и, бойко возвестив о своем приближении бодрыми звуками кондукторского рожка, подкатила, гремя, к остановке около почтовой конторы. Единственным наружным пассажиром был дюжий, честный на вид деревенский житель, который, впившись глазами в купол собора св. Павла, казалось, пребывал в таком восхищении и изумлении, что вовсе не замечал суеты, когда выгружали мешки и свертки, пока не опустилось с шумом одно из окон кареты, после чего он оглянулся и увидел миловидное женское личико, только что оттуда выглянувшее. - Посмотри-ка, моя девочка! - заорал деревенский житель, указывая на предмет своего восхищения.- Это церковь Павла. Ну и громадина! - Ах, боже мой, Джон! Я не думала, что она может быть даже наполовину такой большой. Вот так чудовище! - Чудовище! Это, мне кажется, вы правильно сказали, миссис Брауди,добродушно отозвался деревенский житель, медленно спускаясь вниз в своем широченном пальто.- А как ты думаешь, вот это что такое - вон там, через дорогу? Хотя бы целый год думала, все равно не угадаешь. Это всего-навсего почтовая контора! Хо-хо! Им надо брать двойную плату за письма! Почтовая контора! Ну, что ты скажешь? Ей-богу, если это почтовая контора, то хотелось бы мне посмотреть, где живет лондонский лорд-мэр! С этими словами Джон Брауди - ибо это был он - открыл дверцу кареты, заглянул в нее и, похлопав миссис Брауди, бывшую мисс Прайс, по щеке, разразился неудержимым хохотом. - Здорово! -сказал Джон.- Пусть черт поберет мои пуговицы, если она не заснула снова! - Она всю ночь спала и весь вчерашний день, только изредка просыпалась минутки на две,- ответила избранница Джона Брауди,- и я очень жалела, когда она просыпалась, потому что она такая злюка. Объектом этих замечаний была спящая фигура, так старательно закутанная в шаль и плащ, что было бы немыслимо определить ее пол, если бы не коричневая касторовая шляпка с зеленой вуалью, которая украшала ее голову и на протяжении двухсот пятидесяти миль сплющивалась в том самом углу, откуда доносился сейчас храп леди, и имела вид достаточно нелепый, чтобы растянуть и менее расположенные к смеху мышцы, чем мышцы красного лица Джона Брауди. - Эй! - крикнул Джон, дергая за кончик обвисшей вуали.- Ну-ка, просыпайтесь, живо! После нескольких попыток снова забиться в угол и досадливых восклицаний спросонок фигура с трудом приняла сидячее положение, и тогда под смятой в комок касторовой шляпкой показалось нежное личико мисс Фанни Сквирс, обведенное полукругом синих папильоток. - О Тильда, как ты меня толкала всю ночь! - воскликнула мисс Сквирс. - Вот это мне нравится! - со смехом отозвалась ее подруга.- Да ведь ты одна заняла чуть ли не всю карету! - Не спорь, Тильда,- внушительно сказала мисс Сквире,- ты толкалась, и не имеет смысла утверждать, будто ты не толкалась. Быть может, ты этого не замечала во сне, Тильда, но я всю ночь не сомкнула глаз и потому думаю, что мне можно верить. Дав такой ответ, мисс Сквирс привела в порядок шляпку и вуаль, которым ничто, кроме сверхъестествевного вмешательства и нарушения законов природы, не могло вернуть прежний фасон или форму; явно обольщаясь мыслью, что шляпка на редкость мила, она смахнула с колен крошки сандвичей и печенья и, опираясь на предложенную Джоном Брауди руку, вышла из кареты. - Эй,- сказал Джон, подозвав наемную карету я поспешно погрузив в нее обеих леди и багаж,- поезжайте в "Голову Сары"! - Куда? - вскричал кучер. - Ах, бог мой, мистер Брауди,- вмешалась мисс Сквирс.- Что за ерунда! В "Голову Сарацина". - Верно,- сказал Джон,- я знал, что это что-то вроде "Головы Сариного сына". Ты знаешь, где это? - О да! Это я знаю,- проворчал кучер, захлопнув дверцу. - Тильда, дорогая,- запротестовала мисс Сквирс,- вас примут бог знает за кого. - Пусгь принимают за кого хотят,- сказал Джон Брауди.- Мы приехали в Лондон для того, чтобы веселиться, не так ли? - Надеюсь, мистер Брауди,- ответила мисс Сквирс с удивительно мрачным видом. - Ну, а все остальное неважно,- сказал Джон.- Я всего несколько дней как женился, потому что бедный старик отец помер и пришлось это дело отложить. У нас свадебное путешествие - новобрачная, подружка и новобрачный, и когда же человеку повеселиться, если не теперь? И вот, чтобы начать веселиться сейчас же и не терять времени, мистер Брауди влепил сочный поцелуй своей жене и ухитрился сорвать поцелуй у мисс Сквирс после девического сопротивления, царапанья и борьбы со стороны этой молодой леди, продолжавшихся до тех пор, пока они не прибыли в "Голову Сарацина". Здесь компания немедленно отправилась на отдых - освежающий сон был необходим после такого длинного путешествия, и здесь они встретились снова около полудня за плотным завтраком, поданным по приказанию мистера Джона Брауди в отдельной маленькой комнатке наверху, откуда можно было беспрепятственно любоваться конюшнями. Увидеть теперь мисс Сквирс, избавившуюся от коричневой касторовой шляпки, зеленой вуали и синих папильоток и облеченную, во всей своей девственной прелести, в белое платье и жакет, надевшую белый муслиновый чепчик с пышно распустившейся искусственной алой розой, увидеть ее роскошную копну волос, уложенных локончиками, такими тугими, что немыслимым казалось, чтобы они могли как-нибудь случайно растрепаться, и шляпку, отороченную маленькими алыми розочками, которые можно было принять за многообещающие от- прыски большой розы,- увидеть все это, а также широкий алый пояс - под стать розе-родоначальнице и маленьким розочкам,- который охватывал стройную талию и благодаря счастливой изобретательности скрывал недостаточную длину жакета сзади,- узреть все это и затем уделить должное внимание коралловым браслетам (бусинок было маловато и очень заметен черный шнурок), обвившим ее запястья, и коралловому ожерелью, покоившемуся на шее, поддерживая поверх платья одинокое сердце из темно-красного халцедона - символ ее еще никому не отданной любви,- созерцать все эти немые, но выразительные соблазны, взывающие к самым чистым чувствам нашей природы, значило растопить лед старости и подбросить новое, неиссякаемое топливо в огонь юности. Официант не остался неуязвимым. Хоть он и был официантом, но человеческие чувства и страсти не были ему чужды, и он очень пристально смотрел на мисс Сквирс, подавая горячие булочки. - Вы не знаете, мой папа здесь? - с достоинством спросила мисс Сквирс. - Что прикажете, мисс? - Мой папа,- повторила мисс Сквирс,- он здесь? - Где - здесь, мисс? - Здесь, в доме! - ответила мисс Сквирс.- Мой папа - мистер Уэкфорд Сквирс, он здесь остановился. Он дома? - Я не знаю, есть ли здесь такой джентльмен, мисс,- ответил официант.Может быть, он в кофейне. "Может быть!" Вот это недурно! Мисс Сквирс всю дорогу до самого Лондона мечтала доказать своим друзьям, что она чувствует себя здесь как дома, мечтала о том, с каким почтительным вниманием будут встречены ее имя и упоминание о родне, а ей говорят, что ее отец, может быть, здесь! - Как будто он первый встречный!- с великим негодованием заметила мисс Сквирс. - Вы бы пошли узнать,- сказал Джон Брауди.И тащите еще один пирог с голубями, слышите? Черт бы побрал этого парня,- пробормотал Джон, глядя на пустое блюдо, когда официант удалился.- И это он называет пирогом - три маленьких голубя, фарша почти не видно, и корка такая легкая, что вы не знаете, когда она у вас во рту и когда ее уже нет. Интересно, сколько пирогов полагается на завтрак? После короткого перерыва, который Джон Брауди употребил на ветчину и холодную говядину, официант вернулся с другим пирогом и с сообщением, что мистер Сквирс здесь не остановился, но что он заходит сюда ежедневно и, когда он придет, его проводят наверх. С этими словами он вышел, отсутствовал не больше двух минут, а затем вернулся с мистером Сквирсом и его многообещающим сынком. - Ну кто бы мог подумать! - сказал Сквирс, после того как приветствовал компанию и узнал домашние новости от своей дочери. - В самом деле, кто, папа? - с раздражением сказала эта молодая леди.Но, как видите. Тильда наконец-то вышла замуж. - А я устроил увеселительную поездку, осматриваю Лондон, учитель,объявил Джон, энергически атакуя пирог. - Так поступают все молодые люди, когда женятся,отозвался Сквирс,- а деньги от этого улетучиваются! Насколько было бы лучше отложить их хотя бы на обучение ребятишек! А они на вас посыплются, не успеете вы оглянуться,нравоучительным тоном продолжал мистер Сквирс.- Мои на меня посыпались. - Не хотите ли кусочек? - предложил Джон. - Я-то не хочу,- ответил Сквирс,- но если вы дадите кусок пожирнее маленькому Уэкфорду, я вам буду признателен. Суньте ему прямо в руку, а не то официант возьмет лишнюю плату, а они и без того наживаются. Если услышите, что идет официант, сэр, спрячьте кусок в карман и выгляньте из окна, слышите? - Понимаю, отец,- ответил послушный Уэкфорд. - Ну,- сказал Сквирс, обращаясь к дочери,- теперь твоя очередь выйти замуж. - О, мне не к спеху,- очень резко сказала мисс Сквирс. - Неужели, Фаини? - не без лукавства воскликнула ее старая подруга. - Да, Тильда,- ответила мисс Сквире, энергически качая головой.- Я могу подождать. - По-видимому, и молодые люди тоже могут подождать,- заметила миссис Брауди. - Уж я-то их не завлекаю, Тильда,- заявила мисс Сквирс. - Верно! - подхватила ее подруга.- Вот это сущая правда. Саркастический тон этого замечания мог вызвать довольно резкую реплику мисс Сквирс, которая, будучи от природы злобного нрава - каковой стал еще злее после путешествия и недавней тряски,- была вдобавок раздражена старыми воспоминаниями и крушением надежд, связанных с мистером Брауди. А резкая реплика могла привести к многочисленным другим резким репликам, которые могли привести бог весть к чему, если бы в этот момент сам мистер Сквирс случайно не переменил тему разговора. - Как вы думаете,- сказал этот джентльмен,- как вы полагаете, кого мы с Уэкфордом сегодня изловили? - Папа! Неужели мистера... Мисс Сквирс была не в силах закончить фразу, но миссис Брауди сделала это за нее и добавила: - Никльби? - Нет,- сказал Сквирс,- но почти что его. - Как? Вы имеете в виду Смайка? - воскликнула мисс Сквирс, захлопав в ладоши. - Вот именно! -ответил ее отец,- Ох, и здоровея его поймал. - Как! - вскричал Джон Брауди, отодвигая тарелку.- Поймали этого бедного... проклятого негодяя? Где он? - Да у меня на квартире, в задней комнате наверху,- ответил Сквирс.- Он сидит взаперти. - У тебя на квартире? Ты его держишь у себя ва квартире? Хо-хо! Школьный учитель против всей Англии! Дай руку, приятель! Будь я проклят, за это я должен пожать тебе руку! Держишь его у себя на квартире? - Да,- ответил Сквирс, покачнувшись на стуле от поздравительного удара в грудь, которым угостил его дюжий йоркширец,- благодарю вас. Больше этого не делайте. Я знаю - намерение у вас было доброе, но это немножко больно. Да, он там. Что, не так уж плохо? - Плохо! - повторил Джон Брауди.- Да этим можно сразить человека! - Я так и думал, что это вас слегка, удивит,- сказал Сквирс, потирая руки.- Это было аккуратно обделано и очень быстро. - Как было дело? - осведомился Джон, подсаживаясь к нему.- Расскажите нам все, приятель. Ну-ка поживее! Хотя мистер Сквирс и не мог угнаться за нетерпением Джона Брауди, однако он поведал о счастливой случайности, благодаря которой Смайк попался ему в руки, так живо, как только мог, и, когда его не перебивали восхищенные восклицания слушателей, не прерывал рассказа, пока не довел его до конца. - Из боязни, как бы он от меня случайно не удрал,- с хитрой миной заметил Сквирс, закончив рассказ,- я заказал на завтра, на утро, три наружных места - для Уэкфорда, для него и для себя - и договорился с агентом, поручив ему счета и новых мальчиков, понимаете? Стало быть, очень удачно вышло, что вы приехали сегодня, иначе вы бы нас не застали; и если вы не зайдете вечерком выпить со мной чаю, мы вас не увидим до отъезда. - Ни слова больше,- подхватил йоркширец, пожимая ему руку.- Мы придем, хотя бы вы жили за двадцать миль отсюда. - Да неужели придете? - отозвался мистер Сквирс, который не ждал, что его приглашение будет принято с такой готовностью, иначе он очень бы призадумался, прежде чем приглашать. Единственным ответом Джона Брауди было новое рукопожатие и заверение, что осмотр Лондона они начнут только завтра, чтобы непременно быть у мистера Снаули к шести часам. Обменявшись с йоркширцем еще несколькими словами, мистер Сквирс удалился со своим сынком. В течение целого дня мистер Брауди был в очень странном возбужденном состоянии: то и дело разражался смехом, а затем хватал свою шляпу и выбегал во двор, чтобы нахохотаться вволю. Он никак не мог усидеть на месте, все время входил и выходил, прищелкивал пальцами, выделывал какие-то па из неуклюжих деревенских танцев - короче говоря, вел себя так удивительно, что у мисс Сквирс мелькнула мысль, не помешался ли он, и, попросив свою дорогую Тильду не расстраиваться, она сообщила ей напрямик свои подозрения. Однако миссис Брауди, не обнаруживая особых признаков тревоги, заметила, что один раз она уже видела его таким и хотя он после этого почти наверно заболеет, но ничего серьезного с ним не случится, а потому лучше оставить его в покое. Последствия показали, что она была совершенно права: когда все они сидели в тот вечер в гостиной мистера Снаули, как только начало смеркаться, Джону Брауди стало вдруг так плохо и он почувствовал такое головокружение, что все присутствующие пришли в панический ужас. Его славная супруга оказалась единственной особой, сохранившей присутствие духа; она заявила, что, если бы ему разрешили полежать часок на кровати мистера Сквирса и оставили в полном одиночестве, его болезнь несомненно прошла бы так же быстро, как и приключилась с ним. Никто не отказался последовать этому разумному совету, прежде чем посылать за врачом. И вот Джона с великим трудом отвели, поддерживая, наверх (он был чудовищно тяжел, и, спотыкаясь, спускался на две ступени каждый раз, когда его втаскивали на три) и, уложив на кровать, оставили на попечение его жены, которая после недолгого отсутствия вернулась в гостиную с приятной вестью, что он крепко заснул. А в этот самый момент Джон Брауди сидел на кровати, раскрасневшись, как никогда, запихивая в рот угол подушки, чтобы не захохотать во все горло. Как только удалось ему подавить это желание, он снял башмаки, прокрался к смежной комнате, где был заключен пленник, повернул ключ, торчавший в замочной скважине, и, вбежав, зажал Смайку рот своей большущей рукой, прежде чем тот успел вскрикнуть. - Черт подери, ты меня не узнаешь, парень? - шепнул йоркширец ошеломленному мальчику.- Я - Брауди! Я тебя встретил, когда избили школьного учителя. - Да, да! - воскликнул Смайк.- О, помогите мне! - Помочь тебе? - переспросил Джон, снова зажав ему рот, как только он это сказал.- Ты бы не нуждался в помощи, если бы не был самым глупым мальчишкой, какой только есть на свете. Чего ради ты пришел сюда? - Он меня привел, о, это он меня привел!-вскричал Смайк. - Привел! - повторил Джои.- Так почему же ты не ударил его по голове, не лег на землю и не начал брыкаться, почему не позвал полицию? Я бы распра- вился с дюжиной таких, как он, когда был в твоих летах. Но ты жалкий, забитый парень,- грустно сказал Джон,- и пусть бог меня простит, что я похвалялся перед одним из его слабых созданий! Смайк раскрыл рот, собираясь что-то сказать, но Джон Брауди остановил его. - Стой смирно и ни словечка не говори, пока я тебе не разрешу,- сказал йоркширец. После такого предостережения Джон Брауди многозначительно покачал головой и, достав из кармана отвертку, очень искусно и неторопливо вывинтил дверной замок и положил его вместе с инструментом на пол. - Видишь? - сказал Джон.- Это твоих рук дело. А теперь удирай! Смайк тупо посмотрел на него, как будто не понимая. - Я тебе говорю - удирай! - быстро повторил Джон.- Ты знаешь, где живешь? Знаешь? Ладно. Это твой сюртучишко или учительский? - Мой,- ответил Смайк, когда йоркширец увлек его в соседнюю комнату и указал ему на башмаки и сюртук, лежавшие на стуле. - Одевайся! - сказал Джон, засовывая его руку не в тот рукав и обматывая ему шею полой сюртука.- Теперь ступай за мной, а когда будешь на улице, поверни направо, и они не увидят, как ты пройдешь мимо. - Но... но... он услышит, когда я буду закрывать дверь,- ответил Смайк, дрожа с головы до пят. - Так ты ее совсем не закрывай,- заявил Джон Брауди.- Черт подери, надеюсь, ты не боишься, что школьный учитель схватит простуду? - Не-ет,- сказал Смайк, у которого зуб на зуб не попадал.- Но он уже один раз привел меня обратно и опять приведет. Да, конечно, приведет... - Приведет? - нетерпеливо перебил Джон.- Нет, не приведет. Слушай! Я хочу это сделать по-добрососедски, и пусть они думают, что ты сам убежал, но если он выйдет из гостиной, когда ты будешь удирать, пусть он лучше пожалеет свои кости, потому что я их не пожалею. Если он сразу обнаружит твой побег, я его направлю по ложному следу, предупреждаю тебя. Но если ты не будешь робеть, ты доберешься до дому раньше, чем они узнают, что ты сбежал. Идем! Смайк, который понял только, что все это говорилось с целью подбодрить его, двинулся за Джоном нетвердыми шагами, а тот зашептал ему на ухо: - Ты скажешь молодому мистеру, что я сочетался браком с Тилли Прайс, и мне можно писать в "Голову Сарацина", и что я к нему не ревную. Черт возьми, я чуть не лопаюсь от смеха, когда вспоминаю о том вечере! Ей-богу, я будто сейчас вижу, как он уплетал хлеб с маслом! В данный момент это было рискованное воспоминание для Джона, так как он был на волосок от того, чтобы громко не захохотать. Однако, удержавшись с большим трудом как раз вовремя, он шмыгнул вниз по лестнице, увлекая за собой Смайка; затем, поместившись у самой двери в гостиную, чтобы встретить лицом к лицу первого, кто оттуда выйдет, он дал знак Смайку удирать. Зайдя так далеко, Смайк не нуждался в новом понуканье. Открыв потихоньку дверь и бросив на своего избавителя взгляд и благодарный и испуганный, он повернулся и как вихрь помчался в указанном направлении. Йоркширец оставался на своем посту в течение нескольких минут, но убедившись, что разговор в гостиной не смолкает, бесшумно прокрался назад и с добрый час стоял, прислушиваясь, у перил лестницы. Так как спокойствие ничем не нарушалось, он снова забрался в постель мистера Сквирса и, натянув на голову одеяло, принялся хохотать так, что чуть не эадохся. Если бы кто-нибудь мог видеть, как вздрагивает одеяло, а широкое красное лицо и большая голова йоркширца то и дело высовываются из-под простыни, напоминая некое веселое чудище, которое выбирается на поверхность подышать воздухом и опять ныряет, корчась от приступов смеха,если бы кто-нибудь мог это видеть, тот позабавился бы не меньше, чем забавлялся сам Джон Брауди. ГЛАВА XL, в которой Николас влюбляется. Ом прибегает к посреднику, чьи старания увенчиваются неожиданным успехом, если не придавать значения одной детали Вырвавшись еще раз из когтей своего старого преследователя, Смайк не нуждался в новых поощрениях, чтобы приложить всю свою энергию и усилия, на какие только был способен. Не останавливаясь ни на секунду для размышлений о том, в какую сторону он бежит и ведет ли эта дорога к дому или прочь от него, он мчался с изумительной быстротой и упорством; он летел, словно на крыльях, какие дает только страх, понукаемый воображаемыми криками, хорошо знакомым голосом Сквирса, бежавшего - так чудилось расстроенному воображению бедняги - за -ним по пятам с толпой преследователей, которые то отставали, то быстро его нагоняли, по мере того как им овладевали по очереди страх и надежда. И, когда через некоторое время он начал убеждаться, что эти звуки порождены его возбужденным мозгом, он еще долго не замедлял шага, который вряд ли могли замедлить даже усталость и истощение. Когда мрак и тишина про- селочной дороги вернули его к действительности, а звездное небо над ним напомнило о быстром ходе времени, тогда только, покрытый пылью и задыхающийся, он остановился, чтобы прислушаться и осмотреться вокруг. Все было тихо и безмолвно. Зарево вдали, бросая на небо теплый отблеск, указывало место, где раскинулся гигантский город. Пустынные поля, разделенные живыми изгородями и канавами, через которые он пробирался и перелезал во время своего бегства, окаймляли дорогу и с той стороны, откуда он пришел, и с противоположной. Было уже поздно. Вряд ли могли они выследить его по тем тропам, какими он шел, и если мог он надеяться на возвращение домой, то, конечно, оно должно было совершиться теперь и под покровом темноты. Мало-помалу это начал понимать даже Смайк. Сначала он следовал какой-то туманной ребяческой фантазии: отойти на десять - двенадцать миль, а затем направиться домой, описав широкий круг, чтобы не пересекать Лондона,- до такой степени боялся он идти по улицам, где снова мог встретить своего грозного врага; но, уступая убеждению, внушенному новыми мыслями, он повернул назад и, со страхом и трепетом выйдя на дорогу, зашагал по направлению к Лондону почти с такою же быстротой, с какой покинул свое временное пристанище у мистера Сквирса. К тому времени, когда он вновь вошел в город с западной его окраины, большая часть магазинов была закрыта. Из людских толп, соблазнившихся выйти после жаркого дня, лишь немногие прохожие оставались на улицах, да и те брели домой. И у них он время от времени справлялся о дороге и, повторяя свои вопросы, добрался, наконец, до жилища Ньюмена Ногса. Весь вечер Ньюмен рыскал по переулкам и закоулкам, отыскивая того самого человека, который стучал сейчас в его дверь, тогда как Николас вел поиски в другой части города. Ньюмен сидел с меланхолическим видом за своим скудным ужином, когда робкий и неуверенный стук Смайка долетел до его слуха. В тревоге и ожидании жадно прислушиваясь к каждому звуку, Ньюмен сбежал вниз и, вскрикнув в радостном изумлении, потащил желанного гостя в коридор и вверх по лестнице и не проронил ни слова, пока благополучно не водворил его у себя в мансарде и не закрыл за собой дверь, после чего наполнил доверху большую кружку джином с водой и, поднеся ее ко рту Смайка, словно чашу с лекарством к губам строптивого ребенка, приказал ему выпить все до последней капли. У Ньюмена был чрезвычайно смущенный вид, когда он увидел, что Смайк только пригубил драгоценную смесь. Он уже собирался поднести кружку к своему рту со вздохом сострадания к слабости бедного друга, но Смайк,- начав рассказывать о выпавших на его долю приключениях, заставил его остановиться на на полдороге, и он застыл, слушая, с кружкой в руке. Странно было наблюдать перемену, происходившую с Ньюменом, по мере того как повествовал Смайк. Сначала он стоял, вытирая губы тыльной стороной руки, словно совершая какой-то обряд, прежде чем приступить к выпивке, затем при упоминании о Сквирсе он зажал кружку под мышкой и очень широко раскрыл глаза в крайнем изумлении. Когда Смайк перешел к избиению в наемной карете, он быстро поставил кружку на стол и, прихрамывая, зашагал по комнате в состоянии величайшего возбуждения, то и дело останавливаясь, словно для того, чтобы слушать еще внимательнее. Когда речь зашла о Джоне Брауди, он медленно и постепенно опустился на стул и, растирая руками колени,- все быстрее и быстрее по мере того как рассказ приближался к кульминационной точке,- разразился, наконец, смехом, прозвучавшим как одно громкое, раскатистое "ха-ха". Когда вырвался этот смех, физиономия его мгновенно вытянулась снова, и он осведомился с величайшим беспокойством, можно ли предположить, что у Джона Брауди и Сквирса дело дошло до драки, - Нет, не думаю,- ответил Смайк.- Думаю, что он хватился меня, когда я уже был далеко. Ньюмен почесал голову с видом весьма разочарованным и, снова подняв кружку, занялся ее содержимым, досматривая поверх ее краев на Смайка с мрачной и зловещей улыбкой. - Вы останетесь здесь,-сказал Ньюмен.- Вы устали... выбились из сил. Я сообщу им, что вы вернулись. Они чуть с ума не сошли из-за вас. Мистер Николас... - Да благословит его бог! - воскликнул Смайк. - Аминь! - сказал Ньюмен.- У него не было ни минуты отдыха и покоя, а также и у старой леди и у мисс Никльби. - Не может быть! Неужели она обо мне думала? - воскликнул Смайк.Неужели думала? Думала, да? О, не говорите мне, что она думала, если это не так! - Она думала!- крикнул Ньюмен.- Она так же великодушна, как и прекрасна. - Да, да,- подхватил Смайк.- Правильно! - Такая нежная и кроткая,- сказал Ньюмен. - Да, да!- с еще большим жаром вскричал Смайя. - И в то же время такая преданная и мужественная,- сказал Ньюмен. Он продолжал говорить, охваченный энтузиазмом, как вдруг, взглянув на своего собеседника, заметил, что тот закрыл лицо руками и слезы просачиваются между его пальцев. За секунду до этого глаза подростка сверкали необычным огнем, лицо его разгорелось от волнения, и он казался совсем иным существом. - Ну-ну! - пробормотал Ньюмен, как бы с некоторым недоумением.- Я сам не раз бывал растроган, думая о том, что на долю такой девушки выпали такие испытания; этот бедный мальчик... да, да... он тоже это чувствует... это его трогает... заставляет вспомнить о его прошлых несчастиях. Ха! Так ли это? Да, это... Гм! Отнюдь не ясно было, судя по тону этих отрывистых замечаний, считает ли Ньюмен Ногс, что они удовлетворительно разъясняют эмоции, вызвавшие их. Некоторое время он сидел в задумчивой позе, изредка бросая на Смайка тревожный и недоверчивый взгляд, ясно показывавший, что Смайк имеет близкое отношение к его мыслям. Наконец он повторил свое предложение, чтобы Смайк остался у него на ночь, тогда как он (Ногс) немедленно отправится в коттедж успокоить семью. Но так как Смайк н слышать об этом не хотел, ссылаясь на нетерпеливое желание снова увидеть своих друзей, то в конце концов они пустились в путь вместе; ночь была уже на исходе, у Смайка так сильно болели ноги, что он едва мог плестись, а потому до восхода солнца оставалось не больше часа, когда они достигли цели своего путешествия. При звуке их голосов у двери дома Николас, который провел бессонную ночь, придумывая способы отыскать своего пропавшего питомца, вскочил с постели и радостно впустил их. Столько было громких разговоров, поздравлений, негодующих восклицаний, что остальные члены семьи быстро проснулись, и Смайк был тепло и сердечно принят не только Кэт, но и миссис Никльби, которая заверила его в своей благосклонности. Она была столь любезна, что рассказала для увеселенья его и собравшегося кружка изумительнейшую историю, извлеченную из книги, названия которой она не знала, о чудесном побеге из тюрьмы - какая тюрьма и какой побег, она позабыла,совершенном одним офицером, чье имя она не могла припомнить, коего заключили в тюрьму за какое-то преступление, о котором она сохранила неясное воспоминание. Сначала Николас склонен был приписывать своему дяде долю участия в этой дерзкой (и едва не увенчавшейся успехом) попытке похитить Смайка, но по зрелом размышлении пришел к выводу, что эта честь принадлежит исключительно мистеру Сквирсу. Решив, по возможности, удостовериться через Джона Брауди, как в действительности обстояло дело, он приступил к повседневным своим занятиям и, отправившись в путь, обдумывал всевозможные способы наказать йоркширского школьного учителя. Все эти проекты были основаны на строжайшем принципе возмездия и отличались только одним недостатком - они были совершенно неосуществимы. - Чудесное утро, мистер Линкинуотер,- сказал Николас, входя в контору. - Да! - согласился Тим.- А еще толкуют о деревне! Как вам нравится такая погода в Лондоне? - За городом день светлее,- сказал Николас. - Светлее!- повторил Тим Линкинуотер.- Вы бы досмотрели из окна моей спальни! - А вы бы посмотрели из моего окна,- с улыбкой ответил Николас. - Вздор, вздор! - сказал Тим Линкинуотер.- И не говорите! Деревня! (Боу был для Тима сельской местностью.) Глупости! Что вы можете достать в деревне, кроме свежих яиц и цветов? Каждое утро перед завтраком я могу покупать свежие яйца на Леднхоллском рынке. А что касается цветов, то стоит сбегать наверх понюхать мою резеду или посмотреть со двора на махровую желтофиоль в окне мансарды в номере шестом. - В номере шестом есть махровая желтофиоль? - спросил Николас. - Да, есть,- ответил Тим.- И посажена в треснувший кувшин без носика. Этой весной там были гиацинты, цвели в... Но вы будете смеяться над этим. - Над чем? - Над тем, что они цвели в старых банках из-под ваксы. - Право же, не буду,- возразил Николас. Секунду Тим смотрел на него серьезно, как будто тон этого ответа поощрял его к дальнейшим сообщениям. Заложив за ухо перо, которое чинил, и закрыв перочинный нож, он сказал: - Мистер Никльби, это цветы одного больного, прикованного к постели горбатого мальчика, и, по-видимому, они - единственная радость в его печальной жизни. Сколько лет прошло,- призадумавшись, сказал Тим,- с тех пор как я в первый раз его заметил - совсем малютка, тащившегося на крохотных костылях? Ну-ну! Не так уж много, но хотя они показались бы пустяком, если бы я думал о других вещах, это очень долгий срок, когда я думаю о нем. Грустно видеть, как маленький ребенок-калека сидит в стороне от других детей, резвых я веселых, и следит за играми, в которых ему не дано принять участие. Я очень часто болел за него душой. - Доброй должна быть душа,- сказал Николас,- которая отвлекается от повседневных дел и замечает такие вещи. Вы говорили о том... - ...о том, что цветы принадлежат этому бедному мальчику,- сказал Тим,- вот и все. Когда погода хорошая и он может сползти с кровати, он придвигает стул к самому окну и целый день сидит и смотрит на цветы и ухаживает за ними. Сначала мы кивали друг другу, а потом стали разговаривать. Прежде, когда я окликал его по утрам и спрашивал, как он себя чувствует, он улыбался и говорил: "Лучше!" Но теперь он только качает головой н еще ниже наклоняется к своим цветам. Скучно, должно быть, смотреть в течение стольких месяцев на темные крыши и плывущие облака, но он очень терпелив. - Разве никого нет в доме, кто бы развлекал его или ухаживал за ним? - спросил Николас. - Кажется, там живет его отец,.- ответил Тим,- и еще какие-то люди, но как будто никто хорошенько не заботится о бедном калеке. Я часто спрашивал его, не могу ли я что-нибудь для него сделать. Он неизменно отвечал: "Ничего". За последнее время голос у него ослабел, но я вижу, что он дает все тот же ответ. Теперь он уже не может встать с кровати, поэтому ее придвигают к окну, и там он и лежит целый день - смотрит то на небо, то на свои цветы, которые все еще ухитряется подрезать и поливать своими худыми руками. По вечерам, когда он видит мою свечу, он отодвигает занавеску и ие задергивает ее, пока я не лягу в постель. Он как будто не так одинок, зная, что я тут, и я часто просиживаю у окна часом дольше, чтобы он мог видеть, что я не сплю. А ночью я иногда встаю посмотреть на тусклый печальный свет в его комнате и спрашиваю себя, спит он или бодрствует. Скоро настанет ночь,продолжал Тим,когда он заснет и больше никогда уже не проснется на земле. Ни разу в жизни мы не пожали друг другу руку, но мне будет не хватать его, как старого друга. Как вы думаете, есть ли такие полевые цветы, которые могли бы заинтересовать меня так, как эти? Или вы полагаете, что, если бы увяли сотни видов наилучших цветов с труднейшими латинскими названиями, я бы испытал такую боль, какую почувствую, когда эти кружки и банки будут выброшены как хлам? Деревня! - презрительно воскликнул Тим.- Разве вы не знаете, что нигде не может быть у меня такого двора под окном спальни, нигде, кроме Лондона? Задав такой вопрос, Тим повернулся спиной и, притворившись, будто погружен в свои счета, воспользовался случаем поспешно вытереть глаза, когда, по его предположениям, Николас смотрел в другую сторону. Оказались ли в то утро счета Тима более запутанными, чем обычно, или же привычное его спокойствие было слегка нарушено этими воспоминаниями, но случилось так, что, когда Николас, исполнив какое-то поручение, вернулся и спросил, один ли у себя в кабинете мистер Чарльз Чирибл, Тим быстро и без малейших колебаний ответил утвердительно, хотя всего десять минут назад кто-то вошел в кабинет, а Тим с особой виушительностью запрещал вторгаться к обоим братьям, если они были заняты с каким-нибудь посетителем. - В таком случае я сейчас же отнесу ему это письмо,- сказал Николас. И с этими словами он подошел к двери и постучал. Никакого ответа. Снова стук, и опять никакого ответа. "Его там нет,- подумал Николас.- Положу письмо ему на стол". Николас, открыв дверь, вошел и очень быстро повернулся снова к двери, когда увидел, к великому своему изумлению и смущению, молодую леди на коленях перед мистером Чириблом и мистера Чирибла, умоляющего ее встать и заклинающего третью особу, которая, по-видимому, была служанкой леди, присоединиться к нему и уговорить ее подняться. Николас пробормотал неловкое извинение и бросился к двери, когда молодая леди слегка повернула голову, и он узнал черты той прелестной девушки, которую видел очень давно, во время своего первого визита в контору по найму. Переведя взгляд с нее на ее спутницу, ои признал в ней ту самую неуклюжую служанку, которая сопровождала ее в тот раз. Восторг, вызванный красотой молодой леди, смятение и изумле