с широкими взглядами. - Давайте еще выпьем, - предложил Маджио. - Мы от самого центра пешком топали. - Что же ты мне не позвонил? - удивился Хэл. - Я бы за тобой заехал. - Мы решили пройтись. Чтобы больше пить хотелось. Хэл подозвал официанта: - Гарсон! Еще раз то же самое. Знаешь, Тони, мне иногда кажется, ты со мной встречаешься только потому, что тебе это выгодно. - Он повернулся к Маджио с ласковой, почти мальчишеской улыбкой. - Я иногда думаю, если бы я не тратил на тебя деньги, ты бы сбежал от меня без оглядки. Может, поэтому я так тебя и люблю. - Да ну, Хэл, ты же сам знаешь, что ничего подобного, - запротестовал Маджио. - Смотри-ка, Пру, Блум с Энди! Я же тебе говорил, тут вся наша рота соберется. - Сегодня ваших здесь немного. - Хэл улыбнулся. - В середине месяца бывает гораздо больше. Пруит посмотрел туда, куда показывал Анджело. Блум и Энди только что вошли, оба в легких брюках и гавайских рубашках. Вместе с ними было еще пятеро мужчин, ни одного из них Пруит не знал. Они заняли большой стол в углу террасы. Блум громко о чем-то разглагольствовал, размахивая огромными ручищами и напряженно подавшись вперед, к мужчине, сидевшему напротив. - Бедный Блум, - вздохнул Хэл. - Опускается все ниже и ниже. Я не удивлюсь, если в один прекрасный день он покончит с собой. - Самоубийство - это для людей тонких, - сказал Томми. - А Блум - приземленная скотина, его на такое не хватит. Но мне нравится этот забавный малыш гитарист. Блум его всюду с собой водит. - Блум теперь обхаживает Флору, - грустно заметил Хэл. - Видишь вот того женственного блондина? Это Флора. - Улыбнувшись, он посмотрел на Пруита возбужденно блестевшими глазами. - Ты, когда шел сюда, наверно, думал, мы все как Флора? - Да, - сказал Пруит. - Думал. - Я догадался. - Хэл улыбнулся. - Нет, мой дорогой, мы не актеры. Нам не доставляет удовольствия изображать женщин. И вообще должен тебе сказать, чем меньше вокруг женщин и чем меньше о них говорят, тем лучше я себя чувствую. В этом мире мне ненавистно очень многое, но больше всего я ненавижу женщин. - За что же такая ненависть? Хэл сделал брезгливую гримасу. - Они - гадость. Ужасно деспотичные. И отвратительно самоуверенные. В Америке настоящий матриархат, ты не знал? Гадость, - повторил-он. - Гаже, чем смертный грех. И с ними противно. Фу! - Ты же, насколько я понял, отрицаешь религию, - напомнил Пруит. - И вдруг говоришь про грех. Как же так? Я думал, ты в него не веришь. Хэл посмотрел на него и поднял брови. - Я и не говорил, что верю. Ты, вероятно, не так меня понял. Про грех я просто к слову сказал. Образное сравнение, не более. А если серьезно, то в понятие греха я не верю. Концепция греховности абсурдна, и я ее не приемлю. Иначе я не мог бы быть таким. - Не знаю. Может, и мог бы. Хэл улыбнулся: - Ты, кажется, говорил, ты не интеллектуал? - Конечно. Я же сказал, я даже до восьмого класса не дошел. Но насчет греховности мне понятно. И я понимаю, как это можно вывернуть. - Ты, я думаю, не изучал историю промышленной революции и ее влияние на человечество? - Нет. - Если бы изучал, то понял бы, что все разговоры о греховности - софистика. Как можно говорить о грехе в условиях механизированной вселенной? В наш век машин человеческое общество тоже машина. И если подойти к этому объективно, ты поймешь, что грех как таковой отнюдь не реально существующий феномен, а лишь химера, намеренно сконструированная для контроля над обществом. Кроме того, если опять же подойти к этому объективно, ты поймешь, что концепция греховности варьируется в зависимости от темперамента и взглядов конкретного индивидуума, и потому совершенно очевидно, что грех - категория, придуманная человеком, а не элемент мироздания. - Ишь ты! - восхитился Маджио и залпом выпил коктейль. - Но поэтому-то понятие греховности и существует, - возразил Пруит. - Все дело как раз в том, что у каждого человека свое понятие греха. А если бы ни у кого на этот счет не было никакого мнения, то не было бы и самой идеи. Вот ты, например, считаешь, что женщины греховны, значит, для тебя так оно и есть. Но только для тебя. Сами женщины от этого ничуть не страдают. Мое представление о них тоже от этого никак не меняется. И если ты считаешь, что женщины гадость, значит, ты тем самым веришь в осквернение, то есть в грех. Я не прав? - Я же тебе объяснил. - Хэл улыбнулся. - Я это слово употребил исключительно для сравнения. - Он повернул голову, поглядел на Блума и сменил тему: - Томми угораздило увлечься этим типом, можешь себе представить? Мне это совершенно непонятно. - Нечего врать-то, - сказал Томми. - Человек моего склада, человек тонкий, не может увлечься таким неотесанным тупым скотом. Пруит посмотрел на толстяка и неожиданно понял, что тот ему кого-то напоминает: в чертах продолговатого лица, в тонкой, линии, носа было что-то очень знакомое, уже виденное, но вспомнить он никак не мог. И вдруг вспомнил. Когда он дожидался в Форт-Слокуме отправки на Гавайи, он в увольнительную поехал в Нью-Йорк и там подцепил в Гринич-вилидже какую-то богемную девицу в одном из баров на Третьей стрит (девица называла эти бары "бистро"). А на следующее утро она повела его в музей изобразительного искусства, в "Метрополитен", и там, сразу же за входной дверью, высоко на стене стояла в нише мраморная статуя обнаженного греческого юноши с отбитыми ниже колен ногами, девица ему сказала еще, чтобы он обратил внимание. У статуи было точно такое же овальное лицо, такой же прямой без переносицы нос, такие же пухлые щеки - лицо человека, рожденного от кровосмешения, лицо, исполненное необычной мягкости, гордого страдания и осознания бесцельности своей красоты. Одним словом, печать вырождения, подумал Пруит. Неужели Америка вырождается и не дотянет до следующих выборов? - Как насчет того, чтобы еще выпить? - спросил Анджело. - Мне коктейль с шампанским. - Если у тебя есть деньги, а у меня нет, - говорил в это время Томми Хэлу, - это еще не значит, что я обязан терпеть твои гнусные выпады. - Эй, официант! - позвал Маджио. - Что меня в тебе подкупает, так это твоя удивительная бесхитростность. - Не слушая Томми, Хэл повернулся к Маджио: - Ты прост, как дитя. Давайте покинем этот ужасный вертеп и пойдем лучше ко мне домой. Я купил целый ящик французского шампанского. Тебя это должно соблазнить. Ты когда-нибудь пил французское шампанское? - А это разве не французское? - Нет, местное. Сделано в Америке. - Тю-ю, - разочарованно протянул Маджио. - Я думал, французское. - Что бы там ни говорил Сомерсет Моэм, а я утверждаю: американскому шампанскому до французского далеко, - сказал Хэл. - И мне ли это не знать? - Хэл долго жил во Франции, - объяснил Анджело. - Правда? - спросил Пруит у Хэла. - Правда. Напомни мне, я тебе как-нибудь расскажу. Хватит сидеть, пойдемте. Тони, я купил шампанское специально для тебя. Из-за этой дурацкой войны его теперь почти невозможно достать. Я хочу сегодня снять пробу. Да и потом, у меня нам будет удобнее. Здесь такая духота! Мне хочется скорее раздеться. - Хорошо, - кивнул Анджело. - Не возражаю. Пру, ты пойдешь? Пруит смотрел на громилу Блума, возвышающегося над столом, за которым сидело пятеро щуплых мужчин и с ними Энди. - Что? - спросил он. - А-а, чего ж, пойдем. - Прекрасно, - сказал Хэл. - Если бы он отказался, ты бы, наверно, тоже не пошел? - Он поглядел на Анджело. Маджио подмигнул Пруиту. - Конечно. Друга я бы не бросил. - Как трогательно, - фыркнул Томми. Хэл подозвал официанта и расплатился, выписав чек. - Я никогда не ношу с собой деньги, - объяснил он Пруиту, пока официант отсчитывал сдачу. - Это, дорогой, я тебе говорю на тот случай, если у тебя возникнут какие-нибудь озорные мысли, - добавил он со своей ласковой улыбкой, улыбаясь больше глазами, чем губами. Он щедро дал официанту на чай: - Все, гарсон. Мы уходим. - Почему ты все время называешь его "гарсон"? - спросил Пруит. - "Гарсон" по-французски - "официант". То же, что "бой". - Я знаю. На это моих познаний во французском хватает. Но у тебя это получается как-то неестественно. Как будто ты ничего больше по-французски не знаешь. - Меня это не волнует. - Хэл улыбнулся. - Мне нравится так говорить, и я говорю. - Он взял Пруита за рукав гавайской рубашки и обрушил на него поток французских слов, которые взмывали, падали и сливались в воздухе, как отголоски далекой пулеметной очереди. - Вот так-то. - Он опять улыбнулся. Они прошли к выходу мимо огромного швейцара-вышибалы с перебитым носом, и тот, увидев Хэла, приложил к козырьку фуражки палец и почтительно кивнул. Пруит услышал из зала ту же музыку, которую слушал, стоя на улице, как будто, пока они сидели на террасе, пианист играл только эту мелодию и она никак не кончалась. - Как называется эта вещь? - спросил он. - Что? - переспросил Томми. - А, эта? Сейчас вспомню. Я же знаю. - Рахманинов, Прелюд до минор, - быстро сказал Хэл. - Очень заигранная вещица. Один из коронных номеров этого старого алкоголика. Ее все время заказывает какой-то псевдоинтеллектуал. Tres chic [шикарно (фр.)], - добавил он. - Что такое "псевдо"? - спросил Пруит. - Задница из одной половинки, - сказал Анджело. Хэл засмеялся: - Вот именно. Иначе говоря, что-то поддельное. - "Псевдо" - это приставка, - сухо объяснил Томми. - Означает "ненастоящий", "нереальный". - "Псевдо", - повторил Пруит. - Задница из одной половинки. 25 Они двинулись вчетвером назад по Калакауа мимо "Моаны". На углу Каиулани перешли на другую сторону и зашагали вдоль сплошного ряда магазинов, витрины которых предлагали туристам маски для подводного плавания, резиновые ласты, подводные ружья. В одном магазине продавались только пляжные халаты, купальники и плавки, все с яркими гавайскими орнаментами. Другой магазин торговал исключительно товарами для женщин, и на витрине были выставлены платья и жакеты из тканей, расписанных тоже гавайскими мотивами. Был здесь и ювелирный магазин с маленькими дорогими китайскими статуэтками из нефрита. А за сплошным рядом магазинов стоял знаменитый на весь мир "Театр Ваикики", где пальмы растут прямо в зале. Но сейчас он был закрыт. Время приближалось к полуночи, почти все было закрыто, и улицы, незаметно пустея, принимали ночной облик, Воздух постепенно свежел, с моря доносился легкий ветер, редкие облака, проплывая на восток, заволакивали звездную россыпь. Изогнувшиеся над тротуаром пальмы мягко шелестели на ветру. За белой громадой "Театра Ваикики" Хэл свернул в сторону от пляжа, в боковую улочку, наполненную шорохами невидимых в темноте тропических растений. - Чудесное место, правда? - обернувшись, сказал Хэл. - Здесь приятно жить. Все так красиво и просто. И ночь сегодня удивительная. - Да, да, - откликнулся Томми. - Очарование. Хэл и Маджио шли впереди, и, разговаривая с маленьким итальянцем, высокий худощавый Хэл сгибался чуть не пополам. - Я рад, что ты с нами пошел, - шепнул Томми Пруиту. - Я ужасно боялся, что ты вдруг откажешься. - Мне давно хотелось посмотреть, какая у Хэла квартира. Анджело столько про нее рассказывал. - А-а. Я-то думал, ты из-за меня. - Ну, и это тоже. Отчасти. - Он прислушивался к разговору Хэла и Маджио. Хэл, как и Томми, говорил шепотом. - Где же ты столько пропадал, звереныш? Я по тебе так соскучился. Ты ведь не предупреждаешь, когда тебя ждать. Я каждый раз надеюсь только на случай. Звонить тебе я боюсь, да и номера твоего полка не знаю. Порой мне кажется, ты встречаешься со мной, только когда тебе нужны деньги. - У меня весь месяц были внеочередные наряды, - соврал Маджио. - Никак не мог вырваться. Спроси у Пру. - Пру, это правда? - громко спросил Хэл, обернувшись. - Конечно, правда, - подтвердил Пруит. - Он в черном списке. - Обманщики вы, - кокетливо сказал Хэл. - Один врет, второй нахально ему поддакивает. Вы, солдаты, все одинаковые. Переменчивы, как фортуна. - Да нет, ей-богу, - оправдывался Маджио. - Тебе еще повезло, что в эту получку я на бобах. А то бы опять напился, и мне бы снова влепили внеочередные. - Такое впечатление, что у Тони после каждой получки внеочередные наряды, - заметил Хэл. - Так оно и есть, - стойко сказал Маджио. - Потому что я в получку обязательно напиваюсь, а потом недели две-три не вылезаю из внеочередных. Каждый раз даю себе слово не пить, а потом все равно напиваюсь. Только сегодня не напился, потому что не на что было. Думаешь, если я не приезжаю, значит, у меня деньги завелись? Ничего подобного. Просто, когда я при деньгах, я сразу напиваюсь. И получаю внеочередные. Так что это разные вещи. Уловил? Хэл засмеялся: - Какие нюансы! Ах, милое, простодушное дитя природы. За это я тебя и люблю. Оставайся таким всегда. Будет обидно, если ты вдруг разучишься врать так убедительно. - Я тебе правду говорю, - запротестовал Маджио. - Я напиваюсь, еду в город к девочкам, и эти сволочи из военной полиции меня каждый раз задерживают. Отсюда и внеочередные. - А тебе не противно ходить по борделям? - спросил Хэл. - Постоянная девушка, конечно, лучше. Но бордели тоже ничего. На Гавайях солдатам выбирать не приходится. Интересно, он всегда так завирается? - подумал Пруит. Ему хотелось рассмеяться. Но Хэл, казалось, ничего не замечал. - Господи, - неожиданно сказал Томми. - Я бы не вынес. Быть солдатом - это ужасно. Я бы покончил с собой, клянусь. - Я бы тоже, - согласился Хэл. - Но мы же с тобой не примитивы. У нас слишком тонкая организация. - Да, наверное, в том-то все и дело, - кивнул Томми. Хэл засмеялся: - Тони, но ты хоть понимаешь, что, когда местные женщины по моральным соображениям отказываются иметь дело с солдатами, это играет на руку нам - Томми, мне и другим людям третьего пола? В этом, по-моему, есть доля пикантной иронии. Меня это очень забавляет. Я вижу здесь проявление тенденции, которая в конце концов поможет нам прочно утвердиться. - Да, наверно, - сказал Маджио. - То есть, я хочу сказать, это вам на руку. - Пру, ты слышал? - обернулся Хэл. - Да, - храбро отозвался Пруит. - Слышал. - Потому что все они ненавидят солдат, - продолжал Хэл, развивая свою мысль с неторопливостью ткача, плетущего узоры для собственного удовольствия. - Потому что они считают, что солдаты - подонки, и, более того, все мужчины подонки. Именно поэтому мои враги, женщины, медленно, но неизбежно сами роют себе яму. - Это как же? - спросил Пруит. - Неужели не ясно? - Хэл засмеялся. - А ты посмотри на себя. Вам, солдатам, из женщин доступны только проститутки. Вот вы и идете к нам. Потому что мы в отличие от женщин не боимся грехопадения. - Не знаю, не знаю. - Но Пруит и сам чувствовал, что голос его звучит неуверенно, потому что слова Хэла были слишком близки к истине, и это его тревожило. Хэл рассмеялся обаятельным мальчишеским смехом, но не стал добиваться признания своей победы. - Вот мы и пришли, - сказал он и повел их за собой мимо довольно молодого баньяна, в темноте они спотыкались о распластанные кривые корни, а тонкие прутья еще не вросших в землю воздушных корней хлестали их по лицу. - Приятно, когда во дворе растет такое чудо, правда? - сказал Хэл. - Осторожнее. Смотрите под ноги. Они вышли к боковой стене двухэтажного каркасного дома, к подножию наружной деревянной лестницы со сквозными ступеньками; и лестница, и ее опорные столбы из толстых досок были выкрашены в белый цвет. - Мы обязательно вернемся к этому разговору. Только сначала выпьем, - шепнул Хэл Пруиту. Они все уже поднялись на узкую площадку второго этажа, наискосок от которой темнел густой массой баньян, и Хэл открыл дверь. Вслед за Хэлом они вошли в небольшую прихожую. - Устраивайтесь как дома, мои дорогие. Я пошел раздеваться. Если хотите, можете тоже раздеться. - Хэл засмеялся и исчез в коридоре. - А ничего у него здесь, да? - сказал Маджио. - Тебе бы такую квартирку, скажи? А? Не возражал бы? Представляешь? Черт! Они стояла вдвоем посреди прихожей и оглядывались по сторонам, пораженные чистотой, порядком и уютом квартиры. - Нет, - сказал Пруит. - Не представляю. - Понял теперь, почему я сюда хожу? Помимо всего прочего? После наших бетонных бараков даже не верится, что люди могут так жить. Стоявший у них за спиной Томми потерял терпение, протиснулся вперед и, пройдя в гостиную, уселся в большое современное кресло из настоящей кожи с хромированными ножками и подлокотниками. И волшебство рассеялось. - Мне надо отлить, - сказал Маджио. - И спешно требуется выпить, ей-богу. Сортир вон там. Я сейчас. Он прошел в ту же дверь, что и Хэл, и, провожая его взглядом, Пруит увидел крошечный коридор, одним концом упиравшийся в спальню, слева от которой была ванная. Пруит отвернулся и обвел глазами гостиную. Слева от прихожей на маленьком возвышении, огороженном коваными железными перилами, стоял небольшой обеденный стол, дверь за ним вела в кухню. В другом конце гостиной была огромная полукруглая ниша застекленного от пола до потолка "фонаря" с приспущенными складчатыми занавесями-драпри, в комнате стояли радиоприемник в высоком деревянном футляре и проигрыватель с двумя этажерками для пластинок по бокам. У правой стены - большой, набитый книгами книжный шкаф и письменный стол в форме буквы "П". Пруит бродил по комнате, рассматривал вещи и пытался придумать, о чем бы заговорить с Томми. - А тебя когда-нибудь печатали? - наконец спросил он. - Конечно, - скованно ответил Томми. - Один мой рассказ недавно вышел в "Коллиерс". - А про что рассказ? - Пруит разглядывал пластинки: здесь была только классика - симфонии, концерты. - Про любовь. Пруит поднял на него глаза, и Томми хихикнул густым басом. - Об одной честолюбивой молодой актрисе и о богатом бродвейском продюсере. Они полюбили друг друга, он на ней женился и сделал из нее звезду. - Меня от таких историй воротит. - Пруит отвернулся и продолжал разглядывать пластинки. - Меня тоже, - хихикнул Томми. - Тогда зачем же их сочинять? - Людям нравится. Этот товар хорошо идет. - В жизни все иначе. Такой ерунды никогда не бывает. - Конечно, не бывает. - Томми поджал губы. - Поэтому людям и нравится. Если им нужна такая литература, значит, пиши то, на что спрос. - Я совсем не уверен, что им это нужно. - А ты кто? - Томми басовито хохотнул. - Социолог? - Нет. Просто я думаю, большинство людей такие же, как я. В настоящей литературе я не разбираюсь, но от басен вроде этой меня воротит. - Так их же пишут не для мужчин, а для женщин. Эти романтичные, похотливые и высоконравственные дуры обожают подобное чтиво. Кто покупает книги и журналы? В первую очередь женщины. И глотают все без разбора. Должны же они хоть от чего-то получать удовольствие, если из-за своих моральных принципов не получают его в постели. - Ну, не знаю. Я в этом не уверен. - Они со своей моралью доиграются. Если вовремя не спохватятся, в один прекрасный день останутся совсем без мужчин. - Про что это вы? - спросил Маджио, входя в комнату. - Что там про женщин? Он подошел к письменному столу, туда, где стоял Пруит. Следом за ним в гостиной появился Хэл в таитянском парэу [национальная мужская одежда, распространенная в Полинезии: длинный кусок ткани, который обертывают вокруг бедер, как юбку], расписанном ярко-оранжевыми тропическими цветами в венчиках остроконечных темно-зеленых листьев. Худой и длинный, он выглядел сейчас костлявым и каким-то усохшим, от недавней подтянутой элегантности ничего не осталось. Густой красноватый загар на грубой сухой коже казался неестественным, напоминал ржавчину, будто Хэл намазался йодом. - Мы говорим, что, возможно, мужчины становятся такими по вине женщин, - объяснил Пруит. - Я не думаю, - сказал Анджело. - Я тоже не думал. А теперь начал сомневаться. - Вот как? - Хэл сверкнул обаятельной мальчишеской улыбкой. - Видишь ли, некоторые действительно такими рождаются. К несчастью или к счастью - это зависит от точки зрения. Так что общая картина несколько сложнее. Пруит с усмешкой покачал головой. - Насчет того, что такими рождаются, рассказывай кому-нибудь другому. Можно родиться уродом, это факт. Я уродов насмотрелся на ярмарках - от Таймс-сквер до Сан-Франциско. А чтобы человек родился извращенцем, никогда не поверю. - Ты бы мог быть очень милым парнем, - недовольно сказал Хэл, - если бы меньше кощунствовал. - Кощунствовал? - Пруит усмехнулся. - Если ты не веришь в мораль, какое может быть кощунство? - Важно не то, что ты говоришь. Важно, как ты это говоришь. Судьба таких людей - трагедия. И, как любая трагедия, она возвышенна и прекрасна. - Я так не считаю. Для меня это все равно что порнография. Хэл манерно поднял брови и пристально посмотрел на него. - Твой приятель, пожалуй, начинает мне действовать на нервы, - сказал он Анджело. Пруит чувствовал, что губы у него расползаются в усмешке, а лицо напряженно немеет, как бывало с ним всегда, когда рядом раздавался знакомый призыв к убийству. - На мой взгляд, эта твоя теория такие же сладкие сопли, как басня Томми про богатого продюсера. - Вижу, я в тебе ошибся. - Хэл улыбнулся. - У тебя напрочь отсутствует воображение. При ближайшем рассмотрении ты, оказывается, элементарный тупица. - Наверно, - усмехнулся Пруит. - Из меня все воображение выбили. Половину, когда бродяжил, а то, что осталось, - в армии. - Хэл, где твое шампанское? - напомнил Анджело. - Давай неси. Пить хочется - умираю. - Сейчас, моя радость. - Хэл повернулся к Пруиту: - Когда будешь постарше, поймешь, что воображение способно породить истину, перед которой бессильны любые факты. - Это мне и так понятно. Зато я не очень понимаю другое. Чем больше мы с тобой разговариваем, тем больше ты мне напоминаешь проповедника. Не знаю, почему. - Тебе повезло, что ты друг Тони, - сказал Хэл. - А то я бы тебя сейчас отсюда вышвырнул. Пруит смерил его взглядом и снисходительно усмехнулся: - Сомневаюсь, что у тебя получится. Но если хочешь, чтобы я ушел, так и скажи. Я уйду. - О-о! - Хэл улыбнулся Маджио. - Твой приятель - герой. - Хэл, чего ты обращаешь внимание? - вмешался Маджио. - У него просто характер такой вредный. Дай ему выпить, и он успокоится. Хэл повернулся к Пруиту: - Все так просто? - Выпить, конечно, было бы неплохо. Томми поднялся с кресла и, подойдя к Пруиту, встал рядом, словно Собрался его защитить. - Иди ты к черту! - сказал он Хэлу. - Что ты нападаешь на несчастного парня? Он здесь со мной, а не с тобой. Прекрати его шпынять. - Мне адвокаты не нужны, - заметил Пруит. - Томми, если тебе не нравится, как я принимаю гостей, ты всегда можешь пойти домой. - Хэл улыбнулся. - Я лично буду только счастлив. Мальчики, вам когда нужно быть в казарме? - В шесть, - ответил Анджело. - К побудке. - Он резко повернулся и посмотрел на часы на письменном столе, словно вдруг вспомнил, что когда-то должен умереть. - Гадство! - ругнулся он. - Ладно. Мы в конце концов выпьем или нет, черт возьми? - Ты! - рычал Томми на Хэла. - Дрянь! Подлая грязная тварь! Я ведь сейчас действительно уйду. Хэл весело засмеялся: - Не смею задерживать. Хочешь - уходи. - Он повернулся и пошел в кухню. Томми злобно смотрел ему вслед, его большие руки неподвижно повисли, огромные кулаки были плотно прижаты к бедрам. - Знаешь ведь, что я не уйду, - сказал он. - Ты ведь знаешь, что мне теперь придется остаться. Хэл высунул голову из кухни: - Конечно, знаю. Иди сюда, поможешь мне разлить шампанское. - Сейчас. - Томми неловко и грузно сдвинулся с места. На лице у него застыла обида. - Пру; на минутку, - шепотом позвал Маджио. Он отвел Пруита в сторону, и, пройдя мимо проигрывателя, они встали в глубине застекленного "фонаря". - Чего ты пускаешь пену? Хочешь мне все испортить? Помолчи, отдохни. - Хорошо. Ты извини. Сам не знаю, с чего я завелся. Наверно, из-за этой ерунды насчет того, что такими рождаются. Путать тебе карты я не собираюсь. Но понимаешь, эти типы действуют мне на нервы. Липнут со своими наставлениями, как вшивый полковой капеллан - ходи в церковь, молись богу! Тоже мне Армия спасения! Мол, сначала послушай проповедь, а уж потом накормим. Зачем им это? Зачем обязательно убеждать кого-то, что ты лучше всех? - Не знаю. Пусть себе болтают, что хотят. Тебе какое дело? Думаешь, я с ними спорю? Никогда в жизни. Они говорят - я киваю. А потом прошу налить еще. - Хорошо, когда человек так может. А у меня, наверно, не тот характер, я так жить не могу. Анджело покачал головой: - Да я и сам как на бочке с порохом живу. Иногда думаю, ох и шарахнет сейчас! За все в жизни надо платить, старик. - Знаешь, некоторые говорят, эти люди такие благородные, мол, у них такие высокие чувства, что и не передать. Только я что-то не видел. По-моему, у них это больше похоже на ненависть. - Меня все это не колышет. А терять такую отличную кормушку я не хочу. Так что будь человеком и не вякай. Ладно? - Конечно. Не бойся, не подведу. - Ох, старик, напьюсь я сегодня - в доску! Я тебе обещаю. - Он посмотрел на часы: - И в гробу я видел эту вашу побудку! Из кухни появился Хэл с двумя хрустальными бокалами шампанского. За ним шел Томми и тоже нес в руках два бокала. - Пардон, подноса у нас нет. - Хэл улыбнулся. - Зато бокалы, как полагается. Пить шампанское из простых стаканов - преступление. Маджио взял бокал и незаметно подмигнул Пруиту. - Очень жарко, предлагаю вам всем раздеться, - сказал Хэл. - И чувствовать себя как дома. В конце концов, мы здесь все свои. - Ты прав. - Томми торопливо протянул один бокал Пруиту, второй поставил возле себя на пол. Раздевшись до трусов, он уселся в кресло и взял с пола бокал. В отличие от загорелого Хэла Томми был белый как молоко. Загорели только шея и руки до локтей, тело его напоминало непропеченное тесто, и смотреть на него было неприятно. - Я знаю, солдаты трусов не носят. - Хэл улыбнулся. - Для Тони я держу в доме плавки, а тебя, к сожалению, мне одеть не во что. - Обойдусь, - сказал Пруит. - Посижу в брюках. Хэл весело засмеялся, к нему вернулось прежнее добродушие. Так они и сидели, четверо мужчин, раздевшихся, чтобы тело ощутило еле уловимую прохладу, которая просачивалась сквозь проволочную сетку входной двери. Загляни кто-нибудь с улицы в окна "фонаря", эта картина, возможно, укрепила бы в нем веру в теплоту человеческого общения - четверо голых по пояс мужчин, удобно развалившись в креслах, ведут мирную дружескую беседу за бокалом вина. - Дома я всегда ношу только это. - Хэл небрежно скользнул рукой по складкам парэу. - Вполне в духе гавайских традиций. Сами гавайцы теперь, конечно, расхаживают по пляжу в плавках, но когда-то все они носили парэу. Естественно, с появлением миссионеров это кончилось. А на Таити и до сих пор носят. Но, увы, учителю французского найти работу на Таити так же трудно, как во Франции. - А когда ты был во Франции? - спросил Пруит. - Я там был много раз. В общей сложности прожил там пятнадцать лет. Работал в Нью-Йорке, копил деньги, потом уезжал во Францию и жил там, пока деньги не кончались. Естественно, все это было до войны. Когда началась война, переехал сюда. Решил, что уж сюда-то война не докатится. Ты согласен? - Наверно. Но я думаю, когда мы влезем в войну, в Америке всюду будет одинаково. - Меня не призовут, я уже слишком стар, - улыбнулся Хэл. - Я не про это. Начнутся разные ограничения, строгости... Хэл пожал плечами. У него это вышло очень по-французски. - Одно время я серьезно подумывал принять французское гражданство. Франция - самая прекрасная страна в мире. Но теперь, - он улыбнулся, - теперь я даже рад, что так и не решился. Странно все это. Та атмосфера свободы, благодаря которой там так приятно жилось, в конечном итоге привела la belle France [прекрасную Францию (фр.)] к катастрофе. - Хэл улыбался, но, казалось, он еле сдерживает слезы. - Таков, наверное, закон жизни. - Короче говоря, как ни крути, а все равно останешься внакладе, да? - Пруит почувствовал, что выпивка наконец-то дала себя знать и его снова охватило знакомое настроение, возникавшее только в увольнительную. Наконец-то оно снова вернулось к нему, блаженное ощущение беспечности, то самое, с которым он поднимался по лестнице в "Нью-Конгресс". Ему стало грустно. Вот и закатывается солнце, жара отступает, тени становятся длиннее, пора спать. Он поглядел на Анджело - тот тоже пригорюнился и что-то бормотал себе под нос. - Что, Анджело? Грустишь? - окликнул он его. Почему нельзя просто посидеть с ними, вместе выпить, разогнать их грусть, подумалось ему, что им стоит оставить нас потом в покое? Почему никто не делает ничего просто так, почему ты обязан за все расплачиваться? - Мне кажется, слово "свобода" давно превратилось в пустой звук, - сказал он Хэлу. - Я лично считаю себя свободным, - сказал Хэл. - Я сам себе хозяин. Пруит невесело рассмеялся. - Может, нальешь еще? - Хорошо. - Хэл взял у него бокал и пошел на кухню. - По-твоему, я не свободный? - Мне тоже принеси. - Анджело неуверенно поднялся на ноги и протянул Хэлу свой бокал. - А есть что-нибудь такое, чего ты боишься? - Нет, - ответил Хэл, возвращаясь из кухни с полными бокалами. - Я не боюсь ничего. - Тогда, значит, свободный. - Пруит смотрел на Анджело, который снова сел и залпом выпил шампанское. - Кто свободный, так это я! - заорал Анджело, опрокинулся в кресле на спину и задрыгал ногами. - Я свободен, как птица, язви ее в душу! Я - птица, вот я кто! А ты не свободный! - крикнул он Пруиту. - Ты закабалился на весь тридцатник. Ты - раб! А я - нет! Я свободен! До шести утра. - Тихо! - резко одернул его Хэл. - Хозяйку разбудишь. Ее квартира под нами. - Отвяжись! Плевал я на твою хозяйку! И сам ты катись к черту! - Ты бы, Тони, шел в спальню, - грустно сказал Хэл. - Тебе надо проспаться. Пойдем. Давай я тебе помогу. - Хэл подошел к креслу Маджио и хотел помочь ему встать. Маджио отмахнулся: - Не надо. Сам встану. - Мы с тобой можем остаться здесь. Хочешь? - застенчиво спросил Томми у Пруита. - Конечно. Почему бы нет? Какая разница? - Если не хочешь, никто тебя не заставляет, - неловко сказал Томми. - Да? Тем лучше. - А я напился! - заорал Анджело. - Оп-ля-ля! Пруит, не продал бы ты душу на тридцать лет, я бы любил тебя как брата! Пруит улыбнулся: - Ты же сам говорил, что в подвале "Гимбела" не лучше. - Верно. Говорил, - кивнул Анджело. - Пру, мы же влезем в эту чертову войну раньше, чем у меня кончится контракт. Ты понимаешь? Я ненавижу армию. И даже ты ее ненавидишь. Только не хочешь признаться. Ненавижу! Господи, до чего я ее ненавижу, эту вашу армию! Он откинулся в кресле, безвольно уронил руки и замотал головой, продолжая яростно что-то доказывать самому себе. - Ты печатаешься под своей фамилией? - спросил Пруит у Томми. - Нет, конечно. - Томми иронически улыбнулся. - Думаешь, мне хочется ставить свое имя под такой глупостью? - Слушай, а ты же совсем трезвый, - заметил Пруит. - Небось вообще никогда не напиваешься? Почему?.. А зачем ты вообще пишешь эту глупость? - Ты что, знаешь мою фамилию? - Глубоко посаженные глаза Томми тревожно метнулись и в страхе остановились на Пруите. - Знаешь, да? Скажи, знаешь? Пруит наблюдал, как Хэл пытается вытащить Маджио из кресла. - Нет, не знаю. А тебе, значит, стыдно за этот рассказ? - Конечно. - В голосе Томми было облегчение. - По-твоему я должен им гордиться? - Ненавижу, - бормотал Анджело. - Все ненавижу! - Я бы никогда не взялся за горн, если бы знал, что потом мне будет стыдно, - сказал Пруит. - Я горжусь тем, как я играю. У меня в жизни только это и есть. Если бы мне хоть раз потом стало за себя стыдно, все бы пропало. У меня бы тогда вообще ничего не осталось. - О-о, - Томми улыбнулся. - Трубач. Хэл, среди нас есть музыкант. - Никакой я не музыкант, - возразил Пруит. - Просто трубач. Теперь уже даже и не трубач. А ты никогда ничего не напишешь, не будет у тебя никакой книги. Тебе только нравится про это болтать. Он встал, чувствуя, как в голове у него гудит от выпитого. Ему хотелось разбить что-нибудь вдребезги, чтобы остановились вращающие время шестеренки, чтобы не наступило завтра, чтобы не настало шесть утра, чтобы развалился самозаводящийся механизм времени. Он обвел комнату мутными глазами. Разбить было нечего. - Слушай, ты, - он ткнул пальцем в жирную белую тушу Томми. - Как ты стал таким? Вечно бегающие, казалось бы, не способные ни на чем задержаться темные глаза Томми внезапно замерли в глубоких багровых глазницах и смотрели прямо на Пруита, становясь все яснее и ярче. - Я всегда был такой. Это у меня врожденное. - Тебе ж хочется про это поговорить, я вижу, - усмехнулся Пруит. Хэл и Маджио напряженно молчали, и он спиной чувствовал, что они наблюдают за ним. - Неправда. Я не люблю об этом говорить. Родиться таким - трагедия. - Томми улыбался и порывисто дышал, как униженно виляющая хвостом побитая собака, которую хозяин решил погладить. - Не свисти. Такими не рождаются. - Нет, это правда, - прошептал Томми. - Я тебе противен? - Да нет, - презрительно бросил Пруит. - Почему ты должен быть мне противен? - Я же вижу. Ты меня презираешь. Да? Скажи! Ты думаешь, я мразь. - Нет. Ты сам думаешь, что ты мразь. Тебе, видно, просто нравятся всякие гнусности. И чем гнуснее, тем больше тебе это нравится. Может, ты стараешься таким способом доказать себе, как сильно ты ненавидишь религию. - Вранье! - Томми забился в кресло. - Я мразь, и я это знаю. Можешь меня не жалеть. Защищать меня не надо. - Я и не собирался тебя жалеть. Ты для меня пустое место. - Я знаю, я мразь, - твердил Томми. - Да, мразь, мразь, мразь. - Томми, заткнись, - с угрозой сказал Хэл. Пруит резко повернулся к нему: - Нравится, что вы такие, вот и любили бы таких же, как вы сами, а вы все время только мордуете друг друга. Если вы верите в ваши сказки, чего же вы так страдаете из-за каждого пустяка? Вечно вас кто-то обижает! Почему вы всегда стараетесь заарканить кого-нибудь не такого? Да потому, что, когда вы только друг с другом, вам кажется, что это недостаточно гнусно. - Стоп! - сказал Хэл. - Этот жирный боров может говорить про себя что угодно, но ко мне это никакого отношения не имеет. Лично я бунтую против общества. Я ненавижу ханжество и никогда с ним не смирюсь. Чтобы отстаивать свои убеждения, нужна смелость. - Я от нашего общества тоже не в восторге. - Пруит усмехнулся. Он чувствовал, как горячие винные пары бродят у него в голове, как в виски стучит: "надо, надо, надо, разбей, разбей, разбей, шесть утра, шесть утра, шесть утра". - Я ему мало чем обязан. Что оно мне дало? Я от него получил гораздо меньше, чем ты. Сравни, как живешь ты и как живу я. Взять хотя бы твою квартиру. Но я ненавижу общество не так, как ты. Ты ненавидишь его, потому что ненавидишь себя. И бунтуешь ты не против общества, а против себя самого. Ты бунтуешь просто так, вообще, а не против чего-то определенного. Он нацелил на высокого худого Хэла указательный палец. - Потому-то ты и похож на попа. Ты проповедуешь догму. И она для тебя истина. Единственная. Кроме этого, у тебя нет ничего. А тебе не известно, что жизнь не укладывается ни в какие догмы? Жизнь создает их сама - потом. А под догмы жизнь не подгонишь. Но ты и все прочие попы-проповедники, вы пытаетесь подогнать жизнь под _ваши_ догмы. Только под ваши, и ничьи другие. Правильно только то, что говорите вы, а все остальное для вас просто не существует. Если это называется смелость, тогда, может быть, ты действительно смелый, - нескладно закончил он без прежнего запала. - Если, конечно, считать это смелостью. - Э-ге-гей! - внезапно завопил Анджело. - Смелый - это я! У меня смелости навалом. Я свободный и смелый. Я все могу. Дайте мне полтора доллара, и я вам припру этой смелости из любого винного магазина. Он кое-как поднялся с кресла и двинулся к двери, шатаясь из стороны в сторону. - Тони, ты куда? - всполошился Хэл. Все остальное было мгновенно забыто. - Пожалуйста, вернись. Тони, вернись сейчас же, я тебе говорю. В таком состоянии тебе нельзя никуда идти. - А я погулять! - крикнул Анджело. - Подышать воздухом, мать его за ногу! Он вышел из квартиры и захлопнул затянутую сеткой дверь. Им было слышно, как его босые пятки шлепают по лестнице. Потом он споткнулся и, с грохотом упав, сочно обматерил баньян. Потом наступила полная тишина. - О господи, - простонал Хэл. - Кто-то должен его остановить. Нужно что-то сделать. В таком виде ему нельзя появляться на улице, его заберут. - Вот и пойди за ним, - сказал Пруит. - Пру, сходи за ним ты, - попросил Хэл. - Сходишь? Ты же не хочешь, чтобы его забрали? Он ведь твой друг. - Ты его сюда пригласил, ты за ним и иди. - Косо улыбаясь, Пруит плюхнулся на диван и с пьяной решимостью раза два качнулся на пружинах. - Но я же не могу! - выкрикнул Хэл. - Правда. Если бы мог, я бы за ним пошел. Он такой пьяный, что ничего не соображает. Если его задержат, он, чего доброго, приведет полицию сюда. - Пусть приводит, - ухмыльнулся Пруит. От выпитого лицо у него занемело и в голове, в каком-то далеком ее закоулке, звонил колокол. Он был пьян, очень пьян, и, непонятно почему, очень всем доволен. - Но это же нельзя ни в коем случае, - простонал Хэл, ломая руки. - В полиции про нас знают. Им только нужен повод, и они сразу же возбудят дело. - Это нехорошо, - весело сказал Пруит. - Но ты не расстраивайся. Ты же человек смелый. Он посмотрел на Томми. Тот встал с кресла и начал одеваться. - Ты куда это? - резко спросил его Хэл. - Я ухожу домой, - с достоинством ответил Томми. - Сию же минуту. - Послушай, Пру. Я бы за ним пошел. Честное слово. Ты даже не представляешь, как много значит для меня этот малыш. Но если меня задержат, мне конец. А он в таком состоянии, что меня задержат обязательно. Даже если просто увидят рядом с ним. Им нужен только предлог. Я потеряю работу. Меня выгонят отсюда. - Он дрожащими руками обвел комнату. - Я останусь без дома. - Я думал, про тебя все все знают. - Конечно, знают. Еще как знают, поверь мне. Но если вмешается полиция и будет громкий скандал - это совсем другое дело. Ты же сам понимаешь, никто за меня не вступится. - Да, - кивнул Пруит. - Я тоже так думаю. Жизнь штука суровая. - Пожалуйста, догони его, - умолял Хэл. - Хочешь, я встану перед тобой на колени? Вот, смотри, Прошу тебя, пойди за ним. Он же твой друг. Пруит начал надевать носки и обуваться. Пальцы плохо слушались, он никак не мог завязать шнурки. Стоявший на коленях Хэл потянулся помочь ему, но Пруит ударил его по руке и завязал сам. - Ты ведь не очень пьян? - Нет, - сказал он. - Не очень. Я никогда не напиваюсь. - Ты его догонишь? Да? И если вас задержат, ты ведь не приведешь сюда полицию, правда? - Что за вопрос? Даже некрасиво. Конечно, нет. - Он встал и поглядел по сторонам, отыскивая рубашку. - Всего доброго. Спасибо за чудесный вечер, - сказал Томми с порога. - Пока, Хэл. Пру, надеюсь, мы с тобой еще увидимся. - Он вышел и хлопнул дверью. Пруит снова плюхнулся на диван и захохотал: - До чего воспитанный парень! - Пру, пожалуйста, иди скорее. Не теряй время. Тони совершенно пьян и не понимает, что делает. Отвези его в гарнизон и уложи спать. - Он же оставил здесь все вещи. - Возьми их с собой. - Хэл начал собирать вещи Маджио. - Только не приводи его сюда. Могут быть неприятности, он очень пьян. - Ясно. Знаешь, у меня нет денег на такси. Хэл побежал в спальню за бумажником. - Вот, - сказал он, вернувшись. - Держи. Доедете с ним до центра, а оттуда возьмете такси. Пятерки хватит? - Не з