ились... - Ясно, им не то нужно, - согласился Гиллиген. - Но ты погляди на этих двоих. - Конечно, им не то нужно. Это девушки порядочные: они будут матерями следующего поколения. Конечно, им вовсе не то нужно. - Но кому-то это, видно, нужно! - сказал Гиллиген. Мимо проплыл доктор Гэри - он танцевал плавно, умело, вполне благопристойно, видимо, получая большое удовольствие. Его партнерша, очень юная, в очень коротком платьице, видимо, танцевала с ним потому, что считалось лестным танцевать с доктором Гэри - так было принято. Она ощущала физическую свободу, свободу своего юного, не стесненного корсетом тела, плоского, как у мальчишки, и, как мальчишка, наслаждалась свободой, движением, словно свобода и движение, как вода, ласкали ее тело вместе с легким прикосновением шелка. Через плечо доктора Гэри (оно казалось мужественным от официального черного костюма) она смотрела, как та пара остановилась, ища нарочито потерянный ритм. Партнерша доктора Гэри, умело следуя за его движениями, не спускала глаз с другого танцора, не обращая внимания на его девушку. "Если есть Бог - я с ним буду танцевать следующий танец!" - Танцевать с вами, - сказал доктор Гэри, - все равно, что читать стихи некоего поэта по имени Суинберн. - Сам доктор Гэри предпочитал Мильтона, он даже разметил весь текст, как пьесу. - Суинберн? - рассеянно улыбнулась она, следя за другой парой, но не теряя ритма, не портя своего грима. Лицо у нее было очень гладкое и так умело накрашено, что походило на искусственную орхидею. - А разве он писал стихи? - "Про кого это он говорит: про Эллу Уилкокс или про Айрин Касл? А тот прекрасно танцует: с Сесили иначе и не потанцуешь". - По-моему, Киплинг - прелесть, правда? - "Какое странное платье на Сесили!" Гиллиген, глядя на танцующих, переспросил: - Что? Собеседник встал на защиту доктора Гэри: - Он служил в госпитале, во Франции. Да, да. Года два или три. Хороший малый. - И тут же добавил: - Хоть и танцует по-ихнему. Свет, движение, звук - все нестойко, текуче. Медленный напор, призрачный и страстный. А за окном весна, как девушка, потерявшая счастье, но неспособная к страданиям. ...Брось об стенку, ого-го!.. - ...не забуду, какое у него было лицо, когда он мне сказал: "Джек, оказывается, моя больна сифилисом. И я..." раз... ...тряхни, тряхни, да не урони!.. В первую же ночь в Париже... а потом, в другой раз... ... - не урони!.. - ...у меня револьвер, двадцать золотых монет зашито в раз... Ах, где же, где же храбрый мой седок?.. Гиллиген спросил, где Мэдден, который ему пришелся по душе, и ему объяснили, куда тот ушел. Вон она опять. Перья колышутся на веере, как ива под вечер. Ее рука на черноте вечернего костюма, тонкая теплая линия. Юпитер сказал бы: "О, сколь девственны бедра ее!", но Гиллиген, и не будучи Юпитером, только буркнул: "О, черт!", думая: "Хорошо, если бы Дональд Мэгон мог быть ее партнером, но раз нельзя, так лучше, что он этого не видит". Музыка умолкла. Танцоры остановились, выжидая начала. Хозяйка, неумолчно болтая, семенила среди гостей, и при ее приближении они бросались врассыпную, как от чумы. Она поймала Гиллигена, и он, утопая в накатившейся на него волне слов, покорно терпел, следя за парами, выходящими с веранды на газон. Какие они с виду нежные, эти спинки, эти бедра, думал он, повторяя: "Да, мэм" и "Нет, мэм". Наконец он отошел, когда она с кем-то заговорила, и на повороте увидел Мэддена с незнакомым человеком. - Это мистер Доу, - сказал Мэдден, поздоровавшись с ним. - Как Мэгон? Гиллиген пожал руку Доу. - Он сидит там, в машине, с миссис Пауэрс. - Вот как? Мэгон служил в британских частях, - объяснил Мэдден своему спутнику, - в авиации. Тот проявил некоторый интерес: - в КВФ? - Как будто так, - сказал Гиллиген. - Привезли его сюда, послушать музыку. - Привезли? - Он в голову ранен. Почти ничего не помнит, - объяснил ему Мэдден. - Вы сказали, с ним миссис Пауэрс? - спросил он Гиллигена. - Да, она тоже приехала. Хотите, пойдем, поговорите с ней! Мэдден посмотрел на своего спутника. Доу переставил протез. - Нет, не стоит, - сказал он. - Лучше я вас подожду. Мэдден встал. - Пойдем с нами, - сказал Гиллиген. - Она вам будет рада. Она ничего, вот Мэдден подтвердит. - Нет, спасибо, я вас подожду здесь. Только вернитесь, ладно? Мэдден прочел его невысказанные мысли: - Да она еще танцует. Я успею вернуться. Он закуривал, когда они отошли от него. Негр-кларнетист остановил свой оркестр и на время увел музыкантов; веранда опустела, только на перилах сидела все та же группа. Приперев их к стенке, хозяйка дома, в новой вспышке оптимизма, завладела их вниманием. Гиллиген и Мэдден прошли по траве, из света в тень. - Миссис Пауэрс, вы, наверно, помните мистера Мэддена, - официальным тоном сказал Гиллиген. Несмотря на невысокий рост, в Мэддене было что-то большое, спокойное, ощущение сознательного бездействия после напряженной деятельности. Мэдден увидел ее бескровное лицо на темной обивке машины, черные глаза, рот, похожий на рану. Рядом сидел Мэгон, неподвижный, отрешенный, ожидая музыки, хотя трудно было сказать, слышит ли он ее или не слышит. - Добрый вечер, мэм, - сказал Мэдден, сжимая ее крепкую, неторопливую руку, вспоминая резкий силуэт на фоне неба, вопль "Ты нас убил!" и выстрел в упор, в лицо человеку, в злое, покрасневшее лицо, освещенное короткой вспышкой пламени на горьком рассветном небе. 11  Дважды, бросая вызов соперникам, Джонсу удалось протанцевать с ней: один раз - шагов шесть, второй - шагов девять. В ней не было гимнастической легкости других девушек. Может быть, потому на нее и был такой спрос. Танцевать с теми - все равно, что танцевать с ловкими мальчиками. Во всяком случае все мужчины хотели танцевать с ней, касаться ее. Джонс, во второй раз оторванный от нее, желчно соображал, какую тактику применить, и, улучив момент, отбил ее у лакированной прически и смокинга. Тот недовольно поднял пустое, словно выглаженное лицо, но Джонс ловко оттеснил ее от резвящегося стада в угол, образованный концом балюстрады. Здесь его могли атаковать только со спины. - Ваш друг сегодня тут. Перья веера легко скользнули по его шее. Он пытался прижать ее колено своим, но она ловко избегала прикосновения, тщетно стараясь выбраться из угла. Кто-то, пытаясь оторвать ее от него, назойливо вертелся за его спиной, и она с неудовольствием сказала: - Вы танцуете, мистер Джонс? Здесь отличный паркет. Может быть, попробуем? - Ваш друг Дональд танцует. Пригласили бы его, - сказал он, чувствуя пустое прикосновение ее груди, ее нервные попытки уйти от него. Снова кто-то подошел к нему сзади, и она подняла свое миловидное лицо. Ее мягкие тонкие волосы небрежно пушились вокруг головы, накрашенный рот казался лиловатым на свету. - Он здесь? Танцует? - Да, со своими двумя Ниобеями. Даму я сам видел - значит, и мужчина тоже тут. - Ниобеями? - Да, с этой миссис Пауэрс, или как ее там. Она откинула головку, чтобы видеть его лицо. - Вы лжете! - Нет, не лгу. Они здесь. Она в недоумении смотрела на него. Он чувствовал, как веер, висевший на ее согнутой руке, мягко касался его щеки; сзади кто-то снова навязчиво пытался отбить ее. - Сидит там, в машине, - добавил он. - С миссис Пауэрс? - Да, моя дорогая, будьте начеку, иначе она его отобьет. Она вдруг вырвалась от него: - Если вы не хотите танцевать... Сзади кто-то настойчиво и неутомимо повторял: - Разрешите пригласить вашу даму? - Ах, Ли? Мистер Джонс не танцует. - Разрешите? - фатовато бормотнул юный франт, уже обняв ее талию. Джонс, мешковатый, желчный, стоял, следя желтым взглядом, как ее веер опустился на смокинг партнера, словно притихший всплеск воды, как изогнулась ее шея и рука, сияющая и теплая, легла на черное плечо, как едва намеченное сквозь серебро тонкое тело, уклоняясь, угадывало движения партнера, словно обрывки снов. - Спички есть? - отрывисто спросил Джонс у человека, одиноко сидевшего в качалке. Он раскурил трубку и, медлительный, толстый, с враждебным видом прошелся мимо группы мужчин, сидевших, словно стайка птиц, на перилах веранды. Негр-кларнетист все больше и больше пришпоривал, разжигал бешеные усилия своих оркестрантов, но медь замерла, и приглушенные голоса вели ритм в жалобном миноре, пока медь, отдышавшись, не подхватила его снова. Засунув руки в карманы, Джонс сосал трубку, когда тонкая рука вдруг скользнула по его толстому шерстяному рукаву. - Подождите меня, Ли. - (Джойс обернулся, увидел ее веер, стеклянную хрупкость ее платья.) - Мне надо пойти к машине, повидать друзей. Выглаженное лицо юноши над безукоризненным бельем стало капризным и недовольным. - Можно мне с вами? - Нет, нет, подождите тут. Мистер Джонс меня проводит: ведь вы даже незнакомы с ними. Потанцуйте, пока я приду. Обещаете? - Но ведь я... Тонкая светлая рука остановила его: - Нет, нет, я очень прошу. Обещаете? Он обещал и недовольно смотрел, как они спускаются по ступенькам, между двумя магнолиями, в темноту, где ее платье стало бестелесным движением рядом с бесформенной мешковатостью спутника... Потом он повернулся и пошел по пустеющей веранде. "И откуда взялся этот хам? - думал он, проходя мимо двух девушек, смотревших на него со сдержанным ожиданием. - Неужто сюда пускают кого попало?" Он стоял в нерешительности, когда появилась хозяйка, не умолкавшая ни на миг, но он обошел ее с привычной ловкостью. В тени за углом одиноко сидел человек в качалке. Ли подошел и еще не успел ничего сказать, как тот протянул ему коробок спичек. - Спасибо! - сказал он, ничуть не удивившись и зажигая сигарету. Он отошел, а собственник спичек, вертя маленький, ломкий коробок, мельком подумал: кому же он даст прикурить третьему? 12  - Нет, нет, сначала пойдем к ним! Она остановилась и с трудом высвободила локоть. Мимо них пробежала парочка, и девушка, наклонившись к ней, шепнула: - Вы просвечиваете насквозь. Не стойте против света! Они пробежали дальше, и Сесили посмотрела им вслед, разглядывая девушку. Вот кошка! И какое на ней нелепое платье! И ноги смешные. Ужасно смешные. Бедняжка! Но ей некогда было заниматься бесстрастными наблюдениями, потому что ее крепко держал Джонс. - Нет, нет, - повторяла она, пытаясь выдернуть у него руку и потянуть его к машине. Миссис Пауэрс увидела их через голову Мэддена. Джонс отпустил хрупкие сопротивляющиеся пальцы, и она мелкими шажками побежала по росистой траве. Он неуклюже поспешил за ней и, взяв ее руки, положил их на дверцу машины, эти нервные узкие руки, в которых мягко трепетал зеленый веер. - О, здравствуйте! А я и не знала, что вы собираетесь сюда! Иначе я бы припасла для вас партнеров. Уверена, что вы чудно танцуете. Впрочем, как только мужчины вас увидят - от кавалеров отбоя не будет! "Что ей от него нужно! Следит за мной: не доверяет мне". - Чудесный бал! И мистер Гиллиген тут! - ("Чего это она явилась только беспокоить его! Небось, когда он дома сидит, ей на него плевать!") - Ну, конечно, Дональда без мистера Гиллигена даже представить себе трудно. Правда, приятно, когда мистер Гиллиген так привязан к человеку? Вы не находите, миссис Пауэрс? - Она напряженна выпрямила руки, опиравшиеся на дверцу машины, и всем телом гибко я податливо откинулась назад, - О, Руфус тоже тут! - ("Да, она очень хорошенькая. И глупая. Но... но хорошенькая".) - Бросил меня ради другой женщины! Да, да, не отрицайте! Знаете, миссис Пауэрс, я хотела заставить его потанцевать со мной, а он не захотел. Может быть, вам больше повезет? - Приподнятое колено натянуло хрупкое, как стекло, серебро ее платья. - Ах, не возражайте: мы все знаем, как привлекательна миссис Пауэрс. Правда, мистер Джонс? - ("Видно, какой у тебя круглый задик, все видно, когда ты так стоишь. Знает, что делает".) Глаза у нее стали злые, темные. - Зачем вы мне сказали, что они танцуют? - упрекнула она Джонса. - Вы же знаете, что он не может танцевать, - сказала миссис Пауэрс. - Привезли его послушать музыку. - Мистер Джонс сказал, что вы с ним танцуете. Я и поверила. Кажется, я вообще меньше про него знаю, чем некоторые другие. Но, разумеется, он болен, и не... не помнит старых друзей, когда у него столько новых! "Неужели она заплачет? Похоже на нее! Вот дурочка!" - Нет, вы к нему несправедливы. Но, может быть, вы хотите посидеть с ним? Мистер Мэдден, пожалуйста... Но мистер Мэдден уже открыл дверцу. - Нет, нет, если ему хочется слушать музыку, я ему только помешаю. Он гораздо охотнее посидит с миссис Пауэрс. "Да, сейчас закатит сцену". - Погодите минуточку. Ведь он вас сегодня еще не видел. Она не сразу согласилась, потом Джонс увидал мягкое движение бедер, беглый блеск чулка и попросил спичку у Гиллигена. Музыка умолкла, а меж двух одинаковых магнолий веранда походила на опустевшую сцену. Голова негра-шофера казалась круглой, как пушечное ядро; может быть, он спал. Она поднялась в машину и опустилась на сиденье рядом с Мэгоном, тихим и покорным. Миссис Пауэрс вдруг сказала: - Вы танцуете, мистер Мэдден? - Да, немножко, - сознался он. И, выйдя из машины, она обернулась, глядя в удивленное, пустое личико Сесили. - Можно, я оставлю вас посидеть с Дональдом, а сама немножко потанцую с мистером Мэдденом? - Она взяла Мэддена под руку. - Не хотите ли и вы пройти туда, Джо? - Нет, не стоит, - оказал Гиллиген. - Куда мне с ними состязаться? Вот Сесили с возмущением смотрела, как другая женщина уводит одного из зрителей представления. Однако оставались Гиллиген и Джонс. Джонс без приглашения тяжело влез в машину, на свободное место. Сесили бросила на него сердитый взгляд и повернулась спиной, чувствуя, как его локоть прижимается к ней. - Дональд, милый! - сказала она, обнимая Мэгона. С этой стороны шрам был не виден, и она притянула его лицо к себе, прижимаясь щекой к щеке. Чувствуя прикосновение, слыша голоса, он пошевельнулся. - Это Сесили, Дональд, - нежно сказала она. - Сесили, - повторил он покорно. - Да, это я. Обними меня, как раньше, Дональд, мой любимый. Она нервно передернулась, но локоть Джонса не сдвинулся, присосавшись к ней, словно щупальце осьминога. Пытаясь отодвинуться от него, она судорожно прижалась к Мэгону, и тот поднял руку, чуть не сбив очки. - Осторожней, лейтенант! - торопливо предупредил Гиллиген, и тот опустил руку. Сесили быстро поцеловала его в щеку, разжала руки, выпрямилась. - Ах, музыка началась, а я обещала этот танец! - Она встала в машине, оглядываясь. Кто-то с безукоризненным изяществом скользил мимо с сигаретой во рту. - Ли! Ли! - с веселым облегчением закричала она. - Я тут! - И, открыв дверцу, спрыгнула навстречу безукоризненному кавалеру. Джонс, мешковатый, жирный, вышел за ней и остановился, обтягивая пиджак на толстых, тяжелых бедрах и желчно взирая на мистера Риверса. Она вся напряглась и, повернувшись к Гиллигену, спросила: - А вы сегодня не танцуете? - Нет, мэм! - ответил он. - Я по-ихнему не могу. В наших краях на такие танцы пришлось бы брать лицензию! Она засмеялась - в три нотки, вся, как деревце на ветру. На миг из-под век блеснули глаза, меж темно-красных губ блеснули зубы. - Как остроумно, правда? Вот мистер Джонс тоже не танцует, значит, остается только Ли. Ли - то есть мистер Риверс - стоял в ожидании, и Джонс тяжеловесно проговорил: - Это мой танец. - Простите, я обещала Ли, - быстро возразила она. - А вы потом отобьете, правда? Ее пальцы мимоходом легли на его рукав, и Джонс, глядя на мистера Риверса, желчно повторил: - Это мой танец. Мистер Риверс поглядел на него и торопливо отвел глаза: - О, прошу прощения! Разве вы танцуете? - Ли! - резко сказала она и снова коснулась его рукой. Мистер Риверс опять скрестил взгляды с мистером Джонсом. - Прошу прощения! - пробормотал он. - Я потом отобью вас. - И он ушел скользящим шагом. Сесили поглядела ему вслед, потом, пожав плечами, обернулась к Джонсу. На ее шее, ее плече теплыми, мягкими отблесками лежал свет. Она взяла Джонса под руку. - Вот это да! - сказал Гиллиген, глядя ей вслед. - Ее насквозь видать. - Это все война, - объяснил негр-шофер, тут же засыпая снова. 13  Джонс, несмотря на сопротивление, тянул ее в тень. Миртовый куст закрыл их от всех. - Пустите! - сказала она, отбиваясь. - Что это с вами? Ведь один раз вы уже со мной целовались? - Пустите! - повторила она. - Ради кого? Ради этого несчастного мертвеца? Какое ему до вас дело? Он держал ее, пока, истощив всю свою нервную энергию, она затихла, хрупкая, как пойманная птица. Он вглядывался в ее лицо, казавшееся белым пятном; она видела в темноте бесформенную, тяжелую фигуру, пахнущую табаком и шерстью. - Пустите! - жалобно повторила она и, очутившись вдруг на свободе, побежала по траве, чувствуя росу на туфельках, с облегчением глядя на стайку мужчин на перилах веранды. Отутюженное лицо мистера Риверса над безукоризненным бельем выплыло ей навстречу, и она схватила его за руку. - Давайте танцевать, Ли! - сказала она тонким голоском и резким броском метнулась к нему под прерывистую подсказку саксофонов. 14  - Ого! - Они толкали друг друга локтями. - Гляди, кого Руф подцепил! И пока хозяйка, рассыпаясь в любезностях, стояла рядом с ее темным прямым платьем, двое из них, пошептавшись, отвели Мэддена в сторону. - Пауэрс? - спросили они, когда он наклонился к ним. Но он остановил их: - Да, он самый. Но об этом молчок, понимаете? Никому не говорите. - Он взглянул на шеренгу сидевших. - Ничего хорошего не выйдет. - Нет, какого черта! - уверили они его. - Значит, Пауэрс! Но они танцевали с ней: сначала - один, потом - второй, а потом, увидев ее уверенную умелую поступь, каждый, кто когда-нибудь танцевал, включался в веселое соревнование, отбивая ее друг у друга, ухаживая за ней в перерывах, а некоторые до того осмелели, что стали приглашать других барышень, с которыми были когда-то знакомы. Вскоре Мэдден только смотрел со стороны, но оба его приятеля проявили необычайную настойчивость и неутомимость: видя, что она неподолгу танцует с плохими танцорами, они непрестанно угощали ее безвкусным пуншем, добрые, чуть бестактные. Ее успех сразу вызвал взрыв обычных женских пересудов. Критиковали ее платье, ее "нахальство" - пришла на бал в будничном костюме, и вообще, зачем она сюда явилась. Живет в одном доме с двумя молодыми людьми, один - совершенно посторонний. Другой женщины в доме нет... кроме этой служанки. А с ней тоже что-то произошло неладное, правда, несколько лет назад. Однако миссис Уордл подошла, поговорила с ней. Но она со всеми разговаривает, кто не успевает от нее сбежать. И Сесили Сондерс в перерывах между танцами останавливалась около нее, брала ее под руку, что-то говорила ей глуховатым, нервным, торопливым голосом, делая глазки всем мужчинам, не умолкая ни на минуту... Негр-кларнетист снова спустил с цепи свою неутомимую свору, и пары, сомкнувшись, заполнили веранду. Миссис Пауэрс перехватила взгляд Мэддена и подозвала его. - Мне надо идти, - сказала она. - А если я выпью еще хоть один бокал этого пунша... Они пробирались между танцующими парами, а за ними, протестуя, шла вереница ее поклонников. Но она не сдавалась, и они прощались с ней, желали ей спокойной ночи и крепко жали руку с благодарностью и сожалением. - Совсем как в доброе, старое время, - робко сказал кто-то, и она обвела их всех медленным, неулыбчивым, дружеским взглядом. - Правда? Ну, надеюсь, скоро увидимся. До свидания, до свидания! Они смотрели ей вслед, пока ее темное платье не слилось с тенью за светлым крутом. Музыка гремела, потом медные инструменты замирали, и - Слушайте, она вся насквозь просвечивала, - оживленно сообщил им Гиллиген, когда они подошли. Мэдден отворил дверцу, попытался помочь ей сесть. - Я устала, Джо. Давайте уедем. Голова шофера негра походила на круглое пушечное ядро, и он уже не спал. Мэдден посторонился, услышал фырканье мотора, шум сцепления, увидел, как машина мягко покатила по аллее. Пауэрс... тот, что метался по траншее среди перепуганных солдат охваченных бессмысленной истерикой. Пауэрс. Лицо в короткой вспышке винтовочного огня: белый мотылек в нерешительном, грустном рассвете. 15  Джордж Фарр со своим приятелем, продавцом из кафе, шел под деревьями, и ему казалось, что кроны их плывут над ним в обратную сторону, а дома казались то громадными, темными, то слабо освещенными просветами в тени деревьев. В домах спали люди, люди, окованные сном, временно освобожденные от плоти. Другие люди танцевали где-то под весенним небом: девушки танцевали с юношами, а другие юноши, чья плоть познала все тайны девичьих тел, бродили по темным улицам, одни, одни... - Слушай, - сказал приятель. - У нас еще добрых два глотка осталось. Он жадно глотнул, чувствуя, как огонь из горла переходит внутрь, наполняя его жаркой благодарностью, почти физическим мускульным восторгом. (Ее тело, запрокинутое, нагое, славно узкий водоем расступается, уплывает двумя серебряными потоками из одного источника.) Доктор Гэри будет с ней танцевать, он обнимет ее за талию, каждому можно прикоснуться к ней. (Только тебе нельзя: она с тобой и разговаривать не желает, а ведь ты видел ее, распростертую, серебряную... Лунный свет на ней, словно на затихшем водоеме, такая мраморная, такая тонкая, незапятнанная даже тенью, страстная нежность тесно сомкнутых рук, так тесно сомкнутых, что тело ее исчезло в темной, всепоглощающей жадности ее рта.) "О господи, господи!.." - Слышь, пойдем-ка в кафе, приготовим еще бутылочку того же! Джордж не ответил, и приятель повторил свое предложение. - Оставь меня в покое! - с яростью бросил он в ответ. - Черт тебя дери, я же тебе ничего не сделал! - крикнул тот с вполне понятной обидой. Они остановились на углу, откуда начиналась другая улица, уходя под тень деревьев, в темноту, в неприятное уединение. "Извини. Я дурак. Извини, что налетел на тебя, ты же ни в чем не виноват". Он неловко повернул назад. - Знаешь, я лучше пойду домой. Что-то мне нехорошо. Утром увидимся. Приятель принял невысказанное извинение: - Ладно. Завтра увидимся. Все дальше уходила фигура приятеля, пока не исчезла, пока не стихли его шаги. И Джордж Фарр остался один в городе, на земле, в мире, наедине со своим горем. Музыка доходила смутно, как тревожный ропот в весенней ночи, смягченная расстоянием: тоска, неутолимая ничем. "О господи! О господи!" ГЛАВА ШЕСТАЯ  1  Наконец Джордж Фарр прекратил всякие попытки увидеть Сесили. Сначала он звонил ей по телефону, настойчиво и напрасно, так что в конце концов эти телефонные звонки стали самоцелью, а не средством: он даже забыл, зачем он ей названивает. Наконец он сказал себе, что ненавидит ее, что уедет отсюда; кончилось тем, что он стал избегать ее с тем же упорством с каким раньше добивался свидания. Прячась по закоулкам, как преступник, он бродил по городу, избегая ее, чувствуя, как останавливается сердце, когда случайно мелькнет ее неповторимый облик. А по ночам он метался без сна, думая о ней, вскакивал, наспех одевался, ходил мимо ее темного дома и в затяжной тоске смотрел на окно комнаты, где она лежала, теплая, нежная, в сокровенности сна, и, возвратясь домой, засыпал, видя ее в отрывочных сновидениях. И когда пришла ее записка, он испытал облегчение, острое и горькое, как боль. Взяв из окошка почты квадратный белый конверт и увидев ее нервный почерк, опутавший бумагу, как паутина, он почувствовал что-то вроде оглушающего, безмолвного сотрясения мозга. "Не пойду", - сказал он себе, зная, что пойдет, вновь и вновь перечитывая записку, не зная, в силах ли он вынести свидание с ней, в силах ли говорить с ней, касаться ее. Раньше назначенного времени он уже сидел наверху, скрытый от взоров поворотом лестницы, ведущей на балкон. Лестница заканчивалась широкой деревянной балюстрадой; от ее подножия длинным туннелем шло к выходу, к свету, узкое помещение аптеки-кондитерской, все пропитанное смешанным запахом карболки и сладких сиропов, запахов химической, искусственной чистоты. Он видел, как она вошла, и, привстав, увидал, что она сначала остановилась, заметив его, и потом, в луче света, падавшего сзади из двери на ее белое платье, окружая ее неглубоким нимбом, она, словно во сне, пошла к нему, постукивая каблучками. Он сел, весь дрожа, слушая стук каблучков по ступенькам. Потом увидел ее платье и, чувствуя, как перехватило дыхание, взглянул ей в лицо, и она, не остановившись, как птица с лету, упала в его объятия. - Сесили, ах, Сесили... - прошептал он, принимая ее поцелуй. Но тут же отвел губы. - Ты меня чуть не убила! Она быстро притянула его лицо к себе, что-то шепча у его щеки. Он крепче обнял ее, и они долго сидели так, не двигаясь. Потом он прошептал: - Ты все платье изомнешь, наверно, тебе так неудобно! Но она только покачала головой. Наконец она села как следует. - Это мне? - опросила она, беря бокал с замороженным сладковатым питьем, стоявший на столе. Другой стакан она подала ему, и он взял его, не сводя с нее глаз. - Теперь нам надо пожениться, - сказал он уверенно. - Да? - Она отпила глоток. - А как же иначе? - удивился он. - Наоборот - теперь нам уже незачем жениться! - Она, прищурившись, посмотрела на него и, увидев его растерянное лицо, громко расхохоталась Эта грубость, прорывавшаяся в ней иногда, так не вязалась с ее безупречной, врожденной утонченностью, что Джордж Фарр каждый раз испытывал неловкость. Он, как и большинство мужчин, был стыдлив по природе. С неодобрением, молча, посмотрел он на нее. Она поставила стакан, прижалась к нему всей грудью. - Джордж, что ты? Растаяв, он снова обнял Сесили, но она отвела губы. И он выпустил ее, чувствуя по ее сопротивлению, что он победил. - Но разве ты не пойдешь за меня замуж? - Миленький, да ведь мы уже поженились! Разве ты во мне сомневаешься? Или тебе нужно брачное свидетельство, чтобы остаться мне верным? - Ты знаешь, что нет. - Не мог же он ей сказать, что ревнует, что не верит ей. - Но если... - Если что? - Если ты не хочешь выйти за меня замуж - значит, ты меня не любишь! Она отодвинулась от него. Глаза у нее потемнели, стали синими. - Как ты можешь? - Она отвернулась, не то вздрогнув, не то пожав плечами. - Впрочем, я так и думала. Что ж, видно, сглупила. Значит, ты... ты просто... просто развлекался со мной, да? - Сесили... - Он пытался снова обнять ее. Она уклонилась, встала. - Я тебя не виню. Наверно, каждый мужчина поступил бы так на твоем месте. Всем мужчинам только это от меня и нужно. Так что лучше уж ты, чем кто-нибудь другой... Жаль только, Джордж, что ты мне ничего раньше не сказал, до... до того. А я-то думала, что ты - другой! - Она повернула к нему узкую спину. "Какая она... какая она маленькая, беспомощная! А я ее обидел!" - подумал он с острой болью и, вскочив, обвил ее руками, не думая, что их могут увидеть. - Не надо! Не смей! - шепнула она, быстро оборачиваясь. Глаза у нее опять позеленели. - Увидят! Сядь сейчас же! - Не сяду, пока не возьмешь свои слова обратно! - Сядь! Сядь сейчас же! Прошу тебя! Джордж! Пожалуйста! - Возьми свои слова обратно! Глаза у нее опять потемнели, он увидал в них ужас и, выпустив ее, сел на место. - Обещай, что ты никогда, никогда, никогда больше не будешь! Он тупо обещал, и она села рядом с ним. Ее рука скользнула в его руку, и он поднял голову. - Почему ты так обращаешься со мной? - Как "так"? - спросил он. - Говоришь, что я тебя не люблю. Какие доказательства тебе еще нужны? Как я могу доказать? Что ты считаешь доказательством? Скажи - я все сделаю! - Она посмотрела на него с нежным смирением. - Прости меня! - униженно попросил он. - Я тебя уже простила. Но все забыть я не обещаю. Я не сомневаюсь в тебе, Джордж. Иначе я бы... я бы не могла... - Она замолчала и, судорожно сжав его руку, выпустила ее. Потом встала. - Мне надо идти. Он схватил ее руку. Рука не ответила. - Могу я тебя видеть вечером? - О нет. Вечером я не могу. Мне надо шить. - Брось, отложи все, не обращайся со мной так. Я чуть с ума не сошел. Честью клянусь, я чуть не спятил. - Милый, не могу. Просто не могу. Разве ты не понимаешь, что мне тоже хочется тебя видеть? Разве я не пришла бы, если бы могла? - Ну, позволь тогда прийти к тебе. - Ты, по-моему, сумасшедший! - сказала она раздумчиво. - Разве ты не знаешь, что мне вообще запретили с тобой встречаться? - Тогда я приду ночью. - Тише! - шепнула она и побежала вниз по лестнице. - Нет, приду! - упрямо повторил он. Она быстро окинула глазами зальце - и сердце у нее обмерло. Внизу, в нише, под самой лестницей, сидел тот самый толстяк, с недопитым стаканом на столике. Ее охватил немыслимый ужас и, глядя на его круглую опущенную голову, она чувствовала, как вся кровь отхлынула от похолодевшего сердца. Она схватилась рукой за перила, чтобы не упасть. И вдруг страх превратился в злобу. Этот человек преследовал ее, как Немезида: каждый раз, когда они виделись, с того самого завтрака у дяди Джо, он издевался над ней, оскорблял ее с дьявольской изобретательностью. А теперь, если только он все слышал... Джордж встал, пошел было за ней, он она отчаянно замахала на него руками и, увидев ее перепуганное насмерть лицо, он отступил. Но она тут же изменила выражение лица, как меняют шляпку, и спустилась вниз. - С добрым утром, мистер Джонс! Джонс поднял голову, как всегда флегматичный и спокойный, потом встал с вежливой ленцой. Она пристально вглядывалась в него, с обостренной чуткостью перепуганного зверька, но ни лицом, ни голосом он ничего не выдал. - Доброе утро, мисс Сондерс. - И вы тоже привыкли по утрам пить кока-колу? Почему же вы не поднялись наверх, не посидели со мной? - Мне остается только клясть себя за то, что упустил такое удовольствие. Но, видите ли, я не знал, что вы в одиночестве! - Взгляд его желтых бесстрастных глаз казался неодушевленным, как желтоватая жидкость в стеклянных шарах аптеки, и у нее упало сердце. - А я не слыхала и не видела, как вы вошли, иначе я бы окликнула вас. Он остался равнодушным. - Благодарю вас. Значит, мне не повезло. Вдруг она решилась: - Хотите оказать мне услугу? Мне надо сделать сегодня утром тысячу миллионов всяких дел. Может быть, пойдете со мной, поможете мне, чтобы я ничего не забыла? Хотите? - В отчаянии, она кокетливо повела глазами. Глаза Джонса, по-прежнему бездонные, медленно желтели. - Почту за честь! - Тогда допивайте скорее. Красивое лицо Джорджа Фарра, искаженное ревностью, глядело на них сверху. Она не подала ему знака, но во всей ее позе было столько жалобного страха, что даже Джордж своим ревнивым, туповатым умом понял, чего она от него хочет. Его лицо слова скрылось от них. - Нет, я больше пить не буду. Сам не знаю, зачем я еще пробую все эти смеси. Наверно, воображаю, что пью коктейль. Она рассмеялась в три нотки: - Ну, на ваш вкус тут, у нас, не угодишь. Вот в Атланте... - Да, в Атланте можно делать много такого, чего тут не сделаешь. Она снова рассмеялась лестным для него смехом, и они пошли к выходу, по антисептическому туннелю кафе. Она умела так рассмеяться, это самое невинное замечание как будто приобретало двойной смысл: вам сразу начинало казаться, что вы сказали что-то очень остроумное, хотя и трудно было вспомнить - что именно. Желтые, как у идола, глаза Джонса замечали каждое ее движение, каждую черточку красивого неверного лица, а Джордж Фарр, в немощной, тупой ярости, следил, как их силуэты плоско проступают в дверях. Потом они вновь обрели форму, и оба - она, хрупкая, как танагрская фигурка, и он, мешковатый, бесформенный, в грубом костюме, - исчезли из виду. 2  - Слушайте, - сказал маленький Роберт Сондерс, - а вы тоже солдат? Джонс, неторопливо наевшийся досыта, уже покорил миссис Сондерс своей тяжеловесной вежливостью и почтительной беседой. В мистере Сондерсе он был не так уверен, но это ему было безразлично. Обнаружив, что их гость в сущности ничего не знает ни о видах на урожай, ни о финансах или политике, Сесили держалась безукоризненно: мило и тактично, она не мешало ему - Ну, скажите, - попросил он в третий раз, восхищенно следя за каждым движением Джонса, - а вы тоже был солдат? - "Были", Роберт - поправила мать. - Да, мам. Вы был на войне? - Роберт, оставь мистера Джонса в покое. - Конечно, старина, - сказал Джонс, - я тоже малость повоевал. - Ах, вот что? - сказала миссис Сондерс. - Как интересно, - добавила она без всякого интереса. Потом спросила: - Вероятно, вы никогда не встречались с Дональдом Мэгоном во Франции? - Нет. Видите ли, у меня было слишком мало времени, где уж тут встречаться с людьми, - важно ответил Джонс, никогда не видевший статую Свободы, даже с тыла. - А что вы там делали? - настаивал неутомимый Роберт. - Да, вы правы. - Миссис Сондерс тяжело вздохнула от сытости и позвонила. - Война такая большая. Пойдемте? Джонс отодвинул ее стул, но маленький Роберт не отставал: - А что вы делали на войне? Людей убивали? Старшие вышли на веранду. Сесили кивком головы указала на двери, Джонс пошел за ней, а за ними увязался Роберт. Запах сигары мистера Сондерса плыл по коридору, проникая в комнату, где они сидели; маленький Роберт затянул было свою нескончаемую волынку, но вдруг встретился глазами с бездонным желтым, как у змеи, взглядом Джонса, и у мальчика по спине пробежала короткая ледяная дрожь. С опаской глядя на Джонса, он придвинулся поближе к сестре. - Беги, Бобби. Разве ты не видишь, что настоящие солдаты не любят рассказывать о себе? Он все понял. Ему вдруг захотелось выбежать на солнце. В комнате стало холодно. Не спуская глаз с Джойса, он бочком пробрался к двери. - Ладно, - сказал он, - я, пожалуй, пойду. - Что вы с ним сделали? - спросила Сесили, когда мальчик вышел. - Я? Ничего! Почему вы спрашиваете? - Вы чем-то его напугали. Разве вы не заметили, как он на вас смотрел? - Нет, не заметил. - Джонс медленно набивал трубку. - Да, вы ничего не заметили. Но ведь вы многих пугаете, правда? - Ну, уж и многих. Правда, мне очень многих хотелось бы напугать, да они не поддаются. Многие из тех, кого мне хотелось бы напугать, никак не поддаются. - Да? А зачем их пугать? - Иногда только этим и можно чего-нибудь от них добиться. - Ах, так... А знаете, как это называется? Шантаж - вот как! - Не знаю. А вы знаете? Она пожала плечами с деланным безразличием. - Почему вы меня спрашиваете? Взгляд его желтых глаз стал невыносимым, и она отвернулась. Как спокойно в саду, в полуденном мареве. Деревья затеняли дом, в комнате было темновато, прохладно. Мебель тусклыми сгустками поблескивала в темноте, и маленький Роберт Сондерс, в возрасте шестидесяти пяти лет, смутно рисовался в раме над камином: ее дедушка. Она мысленно звала Джорджа. Он должен был быть здесь, помочь ей. "Хотя, что он мог сделать?" - подумала она, с тем бесконечным снисхождением, с каким женщины относятся к своим мужьям: отдавая им себя (иначе как удержать их, как с ними жить?), они отлично понимают, что этот завоеватель, этот их владыка в конце концов только неловкий, невоспитанный младенец. Она взглянула на Джонса в безнадежном отчаянии. Если бы только он был не такой жирный! Настоящий червяк! Она повторила: - Почему вы спрашиваете? - Не знаю. Но вы-то сами никогда никого не боялись? Она посмотрела на него, но ничего не ответила. - Наверно, вы никогда и не делали ничего такого, чтоб нужно было бояться? Она села на диван, опустив руки ладонями кверху и не сводя с него глаз. Он внезапно встал, и так же внезапно исчезла ее небрежная мягкость, она вся напряглась, насторожилась. Но он только чиркнул спичкой о железную решетку камина. Потом всосал пламя в трубку, а она следила, как втягиваются его толстые щеки, как пульсируют золотые огоньки в его глазах. Он кинул спичку в камин и снова сел. Но она была напряжена по-прежнему. - Когда ваша свадьба? - вдруг спросил он. - Свадьба? - Ну да. Ведь это дело решенное? Она почувствовала, как кровь медленно-медленно останавливается в горле, в руках, в ладонях: казалось, и кровь отсчитывает время, которому никогда не будет конца. Но Джонс, следя за игрой света в тонких ее волосах, ленивый и желтый, как идол, Джонс наконец избавил ее от страха: - Ведь он этого ждет, сами знаете. Ее кровь снова потекла свободнее, остывая. Она чувствовала кожу на всем теле. И сказала: - Почему вы так думаете? Он слишком тяжело болен и вряд ли может чего-нибудь ожидать. - Он? - Вы сказали, что Дональд этого ждет. - Дорогая моя, я просто сказал... - Он видел светлый ореол ее волос, линию тела, но лица разглядеть не мог. Она не пошевельнулась, когда он сел рядом. Диван мягко подался под тяжестью его тела, ласково обхватил его. Она не пошевельнулась, ее раскрытая ладонь лежала между ними, но он не замечал ее. - Почему вы не спрашиваете, что я слышал? - Слышали? Когда? - Вся ее поза выражала неподдельный интерес. Он знал, что она изучает его лицо, пристально, спокойно и, вероятно, с презрением. Он хотел было отодвинуться так, чтобы на нее падал свет, а его лицо оставалось в тени... Свет в ее волосах, ласково касается ее щеки. Ее рука между ними, нагая, ладонью кверху, разрасталась до чудовищных размеров, становилась символом ее тела. "И пусть в его мужской руке ее рука тихонько угнездится..." Кажется, Броунинг? А день уже склонялся к вечеру и устало золотился меж листьев, похожих на безвольные женские ладони. Ее рука хрупкой равнодушной преградой встала между ними. - Кажется, вы слишком много значения придаете поцелую? - сказала она наконец. Он накрыл ее безответную руку своей, а она продолжала: - Это странно - именно в вас. - Почему - во мне? - Наверно, в вас влюблялось много девушек? - Почему вы так решили? - Сама не знаю. В вас есть что-то. Словом, все ваше обращение... - Она сама не могла точно определить его. В нем было столько женственного и столько кошачьего: женщина в мужском обличье, с кошачьим характером. - Должно быть, вы правы. Ведь вы такой авторитет во всем, что касается вашего пола. - Он выпустил ее руку, извинившись: - Простите! - и снова зажег трубку. Ее рука безвольно, равнодушно лежала между ними: так бросают носовой платок. Он бросил потухшую спичку сквозь решетку камина и сказал: - А почему вы решили, что я придаю слишком много значения поцелую? Свет в ее волосах походил на стертый край серебряной монетки, диван спокойно обнимал ее, и луч света спокойно очерчивал длинный изгиб ее тела. Ветер ворвался в листья за окном, прибивая их друг к другу. День проходил. - Я хотела сказать, что, по-вашему, если женщина целует мужчину или что-то ему говорит, значит, она придает этому какое-то значение. - Непременно придает. Разумеется, не то значение, как думает этот бедняга, но какое-то значение для нее в этом есть. - Но тогда вы не станете винить женщину, если мужчина придал ее словам то значение, какого она и не вкладывала, правда? - А почему бы и нет? Мир был бы сплошной путаницей, если бы никогда нельзя было рассчитывать, ч