Должно быть, у капитана вызвала подозрение та поспешность, с какой Нильс развел гнедых по стойлам, и он сам обходит конюшню, осматривает лошадей и, разумеется, сразу же видит, какие из них разгорячились. Затем он возвращается к нам и, вытирая руки носовым платком, спрашивает: -- Ты что, на чужих лошадях пашешь? Пауза. - Чтоб я этого больше не видел! - Само собой, - отвечает Нильс. Потом, внезапно осердясь, выпаливает: - В этом году нам нужно больше лошадей, чем все прошлые годы. Ведь мы распахиваем куда больше земли, чем раньше. Эти чужие лошади у нас днюют и ночуют, жрут и пьют, а сами даже той воды не стоят, которая на них уходит. Эко дело, если я вывел их часа на два поразмяться. Капитан повторяет отрывисто: -- Чтоб я этого больше не видел. Понял? Пауза. - А что ж ты не сказал, что одна из наших пахотных лошадей вчера занедужила? - подсказываю я. Нильс встрепенулся. - А ведь верно. Ну как же! Ее прямо всю трясло в стойле! Не мог же я запрячь ее. Капитан мерит меня взглядом с ног до головы и спрашивает: - А ты чего здесь торчишь? - Вы сами приказали мне, господин капитан, ехать на станцию. -- Ну так собирайся. Но Нильс еще решительней, чем капитан, парирует: - Не выйдет! "Ай да Нильс, - подумал я. - Знает, что правда на его стороне, и от своего не отступится. И коли уж говорить о лошадях, так наши совсем из сил выбились, потому что страда в этом году дольше обычного, а чужие только наших объедают да застаиваются себе же во вред". - Значит, не выйдет? - переспрашивает обескураженный капитан. - Если вы заберете моего помощника, мне здесь больше нечего делать, - отвечает Нильс. Капитан подходит к дверям конюшни, выглядывает во двор. Прикусив кончик бороды, он напряженно думает, потом бросает через плечо: -- А без мальчика ты тоже не можешь обойтись? - Нет, - отвечает Нильс. - Мальчик боронит. Это было первое наше столкновение с капитаном, и мы одержали верх. Мелкие стычки возникали и впоследствии, но там он быстро сдавался. - Надо привезти со станции один ящик, - сказал он нам как-то раз, - нельзя ли послать за ним мальчика? - Для нас теперь мальчик все равно что взрослый, - ответил батрак, - он боронит. Если мальчик поедет на станцию, он не вернется до завтрашнего вечера. Полтора дня считай пропало. "Ай да Нильс!" - подумал я уже во второй раз. У нас с Нильсом был разговор про этот ящик на станции, там просто-напросто очередная партия вин. Горничные сами слышали. Короткий обмен репликами, капитан нахмурил брови и сказал, что никогда еще весенняя страда не тянулась так долго, как в нынешнем году. Нильса это задело за живое, и он ответил: -- Если вы возьмете мальчика, я ухожу, - и обратился ко мне с таким видом, будто мы обо всем уже заранее столковались: - Ты ведь тоже уйдешь? -- Уйду, - ответил я. Тут капитан сдался и с улыбкой сказал: - Да у вас форменный заговор. Но вообще-то вы, пожалуй, правы. И работа у вас спорится. Точно ли у нас спорится работа - об этом капитан вряд ли мог судить, а если и мог, то не больно этому радовался. В лучшем случае он разок-другой окинул взглядом свои поля и бегло убедился, что вспахано много и засеяно не меньше - только и всего. Но мы, батраки, старались изо всех сил ради хозяина, уж такие мы были. Да, видно, уж такие. Впрочем, порой наше рвение не казалось мне совсем уж бескорыстным. Батрак был человек здешний, из этого прихода, и он хотел управиться с севом не позднее остальных, для него это был вопрос чести. Ну, а я подражал ему. Даже когда он нацепил себе на грудь значок трезвенника, он, по-моему, сделал это, чтобы капитан хоть немного опомнился и мог оценить плоды наших усилий. Я и в этом был на стороне Нильса. Кроме того, я питал тайную надежду, что, по крайней мере, хозяйка дома, фру Фалькенберг поймет, какие мы молодцы. На большее бескорыстие я навряд ли был способен. Вблизи я первый раз увидел фру Фалькенберг как-то после обеда, когда выходил из кухни. Она шла через двор, стройная, с непокрытой головой. Я поклонился, сняв шапку, и взглянул на нее - у нее было на редкость молодое и невинное лицо. Она ответила на мой поклон с полнейшим равнодушием и прошла мимо. Я не допускал и мысли, что между капитаном и его женой все кончено. Вот на чем и основывал свои наблюдения: Горничная Рагнхильд состояла при фру сыщиком и наперсницей. Она шпионила в пользу своей хозяйки, она ложилась последней, она подслушивала, стоя на лестнице и разглядывая свои ладони, а когда бывала во дворе и ее окликали из комнат, делала для начала три-четыре бесшумных шажка. Она была девушка красивая и разбитная, с глазами на редкость блестящими. Как-то вечером я застал ее возле беседки, где она нюхала сирень. При моем появлении она вздрогнула от испуга, предостерегающе указала на беседку и убежала прочь, прикусив зубами кончик языка. Капитан, должно быть, знал, чем занимается Рагнхильд, недаром он однажды во всеуслышание сказал своей жене,- думаю, он был пьян и чем-то раздосадован: - Подозрительная особа эта твоя Рагнхильд. Я не желаю, чтобы она дольше у нас служила. Фру отвечала: - Ты уже не первый раз хочешь рассчитать Рагнхильд неизвестно за что. К твоему сведению, она самая расторопная из всех наших горничных. - Разве что в своем ремесле, - отвечал капитан. Этот разговор навел меня на некоторые раздумья. Неужели фру до того хитра, что держит при себе соглядатая с единственной целью доказать всем и каждому, будто ее очень волнует, чем занимается капитан. Тогда в глазах всего света она может предстать женой-страдалицей, которая втайне тоскует по своему супругу, но не видит от него ничего, кроме обид и несправедливости. И, следовательно, имеет полное право отплатить ему той же монетой. Бог весть, может, дело именно так и обстоит. Но очень скоро я переменил мнение. День спустя капитан изменил тактику. Он не мог ускользнуть от неусыпного надзора Рагнхильд, ни когда шептался с Элисабет в укромном уголке, ни когда поздним вечером хотел уединиться с кем-нибудь в беседке - и вот он сделал крутой поворот и начал расхваливать Рагнхильд. Не иначе как женщина, не иначе как сама Элисабет подсказала ему эту мысль. Сидим мы, батраки, как-то на кухне за длинным обеденным столом, тут же и фру Фалькенберг, а горничные занимаются кто чем. Приходит капитан со щеткой в руках. - А ну, обмахни меня разок-другой, - говорит он Рагнхильд. Та повиновалась. Когда она кончила, капитан ей сказал: - Благодарствуй, мой друг. Фру несколько растерялась и тут же, не помню зачем, услала Рагнхильд на чердак. Капитан посмотрел ей вслед, а когда она вышла, сказал: - В жизни не видел таких блестящих глаз. Я украдкой глянул на фру. У нее недобро сверкнули глаза, запылали щеки, и она вышла из кухни. Но в дверях она обернулась, и теперь ее лицо было мертвенно-бледным. Она наверняка успела принять какое-то решение, потому что бросила мужу через плечо: -- Боюсь, как бы у нашей Рагнхильд не оказались слишком блестящие глаза. Капитан удивился. - Это как же? Фру едва заметно улыбнулась, кивнула в нашу сторону и объяснила: -- Она очень подружилась с батраками. Тишина в кухне. - Пожалуй, ей и в самом деле лучше от нас уехать, - сказала фру. Все это было наглой выдумкой от начала до конца, но мы ничего не могли поделать, мы понимали, что фру лжет с умыслом. Мы вышли, и Нильс с досадой сказал: - А может, мне стоит вернуться и сказать ей пару ласковых... - Господи, есть о чем волноваться, - отговаривал я его. Прошло несколько дней. Капитан не упускал ни одного случая отпустить Рагнхильд в присутствии жены какой-нибудь пошлый комплимент: - Эх, и ядреное у тебя тело, - заявлял он. Подумать только, каким языком разговаривали теперь в господской усадьбе! Впрочем, падение шло неуклонно, из года в год, и пьяные гости сделали свое, и праздность, и равнодушие, и бездетность сделали свое. Вечером ко мне пришла Рагнхильд и сообщила, что ей отказали от места; фру не утруждала себя объяснениями, она только вскользь намекнула на меня. И это тоже было нечестно. Фру отлично знала, что я здесь долго не пробуду, зачем же именно меня делать козлом отпущения? Она решила любой ценой досадить мужу, иначе этого не объяснишь. Вообще же Рагнхильд очень огорчилась, даже всплакнула, потом вытерла глаза. Спустя немного она утешила себя мыслью, что, когда я уйду со двора, фру Фалькенберг снова ее возьмет. Я же в глубине души был уверен, что фру и не подумает ее брать. Словом, капитан и фру Элисабет могли торжествовать победу - назойливая служанка навсегда покидала усадьбу. Как мало я тогда понимал! Мое восприятие страдало, должно быть, каким-то изъяном. Дальнейшие события заставили меня снова изменить мнение - ах, до чего же трудно разобраться в людях! Так я понял, что фру Фалькенберг не лукавила, искренне ревновала мужа, а вовсе не притворялась, чтобы на свободе обделывать свои делишки. Совсем напротив. Но зато она ни на секунду не поверила, будто муж ее питает какие-то чувства к горничной. Вот это была с ее стороны военная хитрость: когда дело пошло всерьез, она готова была ухватиться за любое средство. Тогда на кухне она покраснела, что правда, то правда, но это была невольная краска, ее не могли не возмутить неподобающие речи мужа, только и всего. Настоящей ревности тут не было и в помине. Ей хотелось уверить мужа, что она ревнует его к Рагнхильд. Вот какая у нее была цель. И она излагала свою мысль просто и недвусмысленно: "Да, да, я снова тебя ревную, видишь, все осталось как прежде, я принадлежу тебе". Фру Фалькенберг оказалась лучше, чем я думал. Много лет подряд супруги отходили друг от друга все дальше и дальше, сперва из равнодушия, потом из упрямства, теперь она хотела сделать первый шаг к примирению, снова доказать свою любовь. Вот как обстояло дело. Но ни за что на свете она не стала бы открыто ревновать к той, кого боялась больше всех,- к Элисабет, своей опасной подружке, которая была намного ее моложе. Вот как обстояло дело. Ну, а капитан? Шевельнулось ли что-то у него в груди, когда он увидел, как заливается краской его жена? Может, и шевельнулось. Может, в голове его промелькнул обрывок воспоминания, слабое удивление, радость. Но он ничем себя не выдал; должно быть, гордыня и упрямство в нем непомерно возросли с годами. Да, похоже, что так. А уж потом произошли все те события, о которых я говорил. III Фру Фалькенберг долгое время вела игру со своим мужем. За равнодушие она платила таким же равнодушием и утешалась случайными ухаживаниями многочисленных гостей. Гости мало-помалу разъезжались; сегодня один, завтра другой, но толстый капитан Братец и дама с шалью остались. Инженер Лассен тоже остался. Вольному воля, думал, наверное, по этому поводу капитан Фалькенберг. Оставайся, мой друг, сколько твоей душеньке угодно. Он и бровью не повел, когда заметил, что фру Фалькенберг уже на "ты" с инженером и зовет его теперь Гуго, все равно как он сам. Она могла окликнуть с лестницы: "Гуго, Гуго!" - и капитан без промедления давал ей справку: "Гуго пошел прогуляться". А однажды я своими ушами слышал, как он с язвительной усмешкой сказал жене, указывая на заросли сирени: "Наследный принц поджидает тебя в своем королевстве!" Я видел, как фру Фалькенберг вздрогнула, смущенно улыбнулась, чтобы скрыть замешательство, и пошла к инженеру. Итак, она сумела наконец высечь из мужа первую искру. А ей хотелось высечь еще несколько. Вот что случилось в воскресенье. Фру в этот день казалась непривычно суетливой, заговаривала со мной, похвалила меня и Нильса за усердие и расторопность. -- Я сегодня посылала Ларса на почту, - сказала она,- он привез письмо, которого я давно дожидаюсь. Ты не можешь оказать мне услугу и сходить к Ларсу за этим письмом? Я с радостью согласился. - Ларс едва ли вернется до одиннадцати. Значит, тебе еще не скоро выходить. - Ладно. - А когда вернешься, передай письмо Рагнхильд. Первый раз за все мое теперешнее пребывание в Эвребе фру Фалькенберг со мной заговорила. Это было так непривычно. После разговора я ушел к себе и сидел один в своей комнате, испытывая необычный прилив бодрости. Заодно я вот о чем подумал: что за глупая затея и дальше притворяться, будто я здесь впервые, чего ради маяться с бородой в такую жарынь? Из-за седой бороды я кажусь глубоким стариком. Тут я взял да и побрился. Без малого в десять я отправился на вырубку. Ларса еще не было, я посидел немного с Эммой, потом и Ларс пришел. Он отдал мне письмо, и я пустился обратно. Время было к полуночи. Рагнхильд я нигде не нашел, остальные горничные уже легли. Заглянул я в заросли сирени, там за круглым каменным столом сидел капитан Фалькенберг с Элисабет, они беседовали и не обратили на меня внимания. В комнате фру на втором этаже горел свет. Тогда я вдруг сообразил, что сегодня вечером выгляжу как шесть лет назад и такой же бритый, вынул письмо из кармана и пошел к парадной двери, чтобы самолично вручить его фру. Но на площадке второго этажа бесшумно возникает Рагнхильд и берет письмо у меня из рук. Ее дыхание обдает меня жаром, вид у Рагнхильд очень возбужденный, она кивком указывает мне на коридор, откуда слышатся голоса. У меня создалось впечатление, что Рагнхильд снова подслушивает: либо по доброй воле, либо по чьему-то поручению; как бы то ни было, меня это не касалось. И когда Рагнхильд шепнула мне: "Не разговаривай, спускайся потихоньку", - я так и сделал и сразу ушел к себе. Я отворил окно. Теперь я слышал ту парочку, что сидела среди кустов сирени за каменным столом, попивая винцо, и видел свет в комнате фру. Прошло минут десять, свет погас. А еще через минуту я услышал торопливые шаги - вверх по парадной лестнице: я невольно выглянул в окно, чтобы узнать, не капитан ли это. Но капитан оставался на прежнем месте. Потом тот же человек спустился вниз по лестнице, а немного погодя и еще кто-то. Теперь я уже не сводил глаз с господского дома. Первой из дверей выскочила Рагнхильд, она неслась так, будто за ней кто гнался, и шмыгнула в людскую; следом вышла фру Фалькенберг с письмом в руке; письмо белело в сумерках; волосы у фру Фалькенберг были распущены. Ее сопровождал инженер. Они вдвоем шли по тропинке к шоссе. Рагнхильд влетела ко мне и, задыхаясь, упала на табурет, желание поделиться новостями так и распирало ее. - Ну и чудес я понагляделась сегодня вечером! Закрой окно! Фру с инженером, - ну ни на грош осмотрительности, - еще самую малость, и она бы ему поддалась... - Инженер обнимал фру даже когда Рагнхильд вошла с письмом. - Ну и ну! Прямо в комнате, и лампу загасили. - Ты рехнулась! - говорю я Рагнхильд. Вот хитрая бестия, выяснилось, что она превосходно все слышала и того лучше видела. Она так привыкла шпионить, что не могла удержаться даже, когда речь шла о ее собственной хозяйке. Но вообще-то она была необыкновенная девушка! Поначалу я держался высокомерно и дал ей понять, что меня не интересуют всякие сплетни. - Неужели ты подслушивала? Фу, как не стыдно. - А что мне оставалось делать? - отвечала Рагнхильд. Ей не велено было являться с письмом, покуда фру не погасит свет, а как погасит, так сразу и войти. Но окна из комнаты фру выходят в заросли сирени, где сидели капитан с Элисабет. Значит, там Рагнхильд ожидать не могла. Пришлось ей торчать в коридоре и время от времени заглядывать в замочную скважину - не погас ли свет. Это звучало вполне правдоподобно. Вдруг Рагнхильд замотала головой и сказала с откровенным восхищением. - Но каков молодчик, инженер-то! Едва-едва не обработал нашу фру! Еще бы самую малость - и... То есть как обработал! Я почувствовал укол ревности и, забыв про свое высокомерие, подступил к Рагнхильд с расспросами: - Что они делали, когда ты вошла? Как у них все было? Самого начала Рагнхильд не видела. Фру сказала ей, что послала человека за письмом на вырубку, и когда письмо принесут, Рагнхильд надо будет дождаться, пока у фру погаснет свет и в ту же секунду передать письмо. "Слушаюсь", - отвечала Рагнхильд. "Но не раньше, чем я погашу лампу, понятно?" - еще раз повторила фру. И Рагнхильд принялась ждать. Ожидание ужас как затянулось. Рагнхильд начала соображать, прикидывать, взвешивать, - как хотите, а это все очень странно; она поднялась в коридор, чтобы узнать, в чем дело. Слышно было, как фру безмятежно болтает у себя в комнате с инженером; Рагнхильд навострила ушки. Потом она заглянула в замочную скважину и увидела, что фру принялась распускать волосы, а инженер все твердит, какая она прелестная. - Ох уж этот инженер! Он ее поцеловал! -- Прямо в губы? Не может быть! Рагнхильд заметила мое волнение и хотела меня успокоить. - В губы? Нет, может, и не в самые губы! Ты знаешь, по-моему, у инженера вовсе не красивый рот! А какой ты у нас теперь бритый - поглядеть любо. - Ну, а фру, фру что сказала? Она не отбивалась? - Очень даже отбивалась. Еще бы. И кричала. - Кричала? - Да, она вскрикнула. Инженер тогда сказала "Тс-с-с!" Он всякий раз на нее шикал, когда ей случалось заговорить во весь голос. А она ему отвечала: "Не беда, если они нас услышат. Сами-то сидят в кустах и милуются". Это она говорила про капитана и Элисабет. "Полюбуйся, вон они", - сказала фру и подошла к окну. "Вижу, вижу, - ответил инженер, - только не стой у окна с распущенными волосами". Он встал и оттащил ее от окна. Потом они еще долго разговаривали. Когда инженер слишком понижал голос, фру его переспрашивала. "Вот не закричала бы, как было бы хорошо",- сказал он ей. Тогда она замолчала, сидела и улыбалась ему. Она до смерти в него влюблена! - Думаешь? - Не думаю, а знаю. Нашла в кого влюбиться. Он к ней прижался и обхватил ее руками, вот так, видишь? - И она все молчала? - Да, все молчала. Но потом встала, снова подошла к окну и вернулась на прежнее место, облизала губы вот так, и поцеловала его. Была охота целовать такого! У него противный рот! Тогда он сказал: "Теперь мы совсем одни и сразу услышим, если кто придет".- "А где Братец со своей дамой?" - спросила она. "Гуляют, гуляют и ушли за тридевять земель,- ответил он.- Мы одни, не заставляй меня дольше умолять тебя". Тут он ее схватил и как поднимет! Вот это силач! "Нет, пусти меня!" - закричала она. - А дальше что? - спросил я, задохнувшись от волнения, - А дальше ты принес письмо, поэтому дальше я пропустила. Потом я вернулась, но там в замке уже торчал ключ, шелка стала совсем крохотная. Я только слышала, как фру спрашивает: "Что ты делаешь со мной? Нет, нет, нельзя". Он наверняка обнимал ее в эту минуту. А уж потом она сказала: "Подожди немножко, отпусти меня на секунду". Он ее отпустил. "Погаси лампу!" - сказала она. И в комнате стало темно, понимаешь? И тут я уже совсем перестала соображать, что мне делать,- продолжала Рагнхильд.- Я стояла как потерянная, думала, не стукнуть ли мне как следует в дверь... - Вот и стукнула бы. Непонятно, чего ты дожидалась. -- Тогда фру сразу бы поняла, что я вес время стою под дверью, - отмечала Рагнхильд. - Я опрометью бросилась прочь от дверей и вниз по лестнице. Потом я снова поднялась и топала громко-прегромко, чтобы фру сразу услышала мои шаги. Дверь все еще была на запоре, но фру подошла и открыла мне. Инженер по пятам ее преследовал, хватал за подол и был как безумный. "Не уходи, не уходи!" - твердил он, даже не поглядев в мою сторону. Но когда я вышла, фру пошла за мной. Господи Иисусе, а если б я не постучала! Пропала бы тогда наша фру. Долгая, беспокойная ночь. Когда мы, то есть батраки, вернулись к обеду с поля, горничные шепотом поведали нам, что сегодня между супругами состоялось объяснение. Рагнхильд знала все точнее других. Вчера вечером капитан взял на заметку и распущенные волосы, и погашенную лампу; распущенные волосы вызвали у него смех, он заверил жену, что это выглядело очаровательно! Фру отмалчивалась, пока не нашла удачный ответ. Она ему сказала: "Да, я порой распускаю волосы, ну так что же? Ведь они не твои!" Бедняжка, ну где ей было сладить с капитаном, когда дело дошло до объяснений! Тут и Элисабет тоже вмешалась. Ох, ох, эта куда острее на язык. Фру ей сказала: "Ну да, мы сидели в комнате, зато вы сидели в кустах". А Элисабет ехидно ответила: "Лампу-то мы, положим, не гасили!" - "Ну и что же, что мы погасили лампу, - сказала тогда фру, - это пустяки, мы сразу после этого ушли". Я подумал: "Господи, ну что ей стоило сказать: мы потому и погасили лампу, что ушли из комнаты". Тем бы все и кончилось, но капитан позволил себе намек, что его жена много старше, чем Элисабет. Он сказал: "Тебе следует всегда ходить с распущенными волосами. Поверь слову, это тебя неслыханно молодит". Фру ответила: "Мне, может, и надо сейчас казаться моложе". Но, увидев, что Элисабет отвернулась я хихикает, фру очень рассердилась и предложила Элисабет покинуть их дом. Элисабет подбоченилась и говорит: "Капитан, велите подать мою коляску". А капитан ей: "Велю, велю и сам тебя отвезу". Рагнхильд все это слышала своими ушами, потому что стояла поблизости. Я подумал про себя: "Значит, они оба приревновали друг друга, она - потому, что он сидел в кустах, он - потому, что она распустила волосы и погасила лампу". Когда мы вышли из кухни и собирались отдохнуть после обеда, капитан, суетившийся возле коляски Элисабет, окликнул меня: - Я очень жалею, что помешал тебе отдыхать, но не мог бы ты починить дверь беседки? - Хорошо, - ответил я. Дверь была сломана несколько дней назад, ее высадил плечом инженер, но почему капитану приспичило чинить дверь именно сейчас? Раз он уезжает вместе с Элисабет, значит, лично ему беседка без надобности. Уж не хочет ли он закрыть ее от остальных, покуда сам будет в отъезде? Если так, это весьма любопытный знак. Я взял инструмент и пошел к сирени. Первый раз я увидел беседку изнутри. Она совсем еще новая. Шесть лет назад никакой беседки тут не было. Она очень просторная, на стенах картины, есть даже будильник,- незаведенный, правда,- мягкие стулья, стол, широкий пружинный диван, обитый красным плюшем. Гардины опущены. Сперва я занялся крышей, настелил новую черепицу взамен той, что разбил на днях бутылкой, потом вынул замок из личины и стал искать неисправность; когда я ковырялся в замке, вошел капитан. Он, должно быть, успел сегодня изрядно заложить за галстук, а может, из него не выветрился вчерашний хмель. - Это не взлом, - сказал он. - То ли дверь позабыли запереть, она хлопала, хлопала, да и сломалась, то ли кто-нибудь из прежних гостей налетел на нее в потемках. Высадить такую дверь - плевое дело. Но досталось этой двери здорово, треснул замок и напрочь отлетели планки, прибитые к дверному косяку. - А ну, покажи. Вот здесь вставь новый шпенек и закрути пружину, только и всего, - сказал капитан, разглядывая замок. Потом он сел на стул. Фру Фалькенберг спустилась по каменным ступеням в сирени и крикнула. - Капитана Фалькенберга здесь нет? - Есть, - ответил я. Она вошла. У нее был взволнованный вид. - Мне надо бы поговорить с тобой,- сказала она.- Я тебя не задержу. Капитан ответил, не вставая. - Я слушаю. Будешь стоять или сядешь? Нет, нет, не уходи,- резко сказал он мне.- Мне некогда ждать. Я думаю, он сказал это только ради того, чтобы я при нем кончил дверь и он мог бы забрать ключ с собой. - Наверно, я была... наверно, я наговорила лишнего,- так начала фру. Капитан промолчал. Но вытерпеть это молчание, когда она, можно сказать, пришла с единственной мыслью все уладить, фру не могла и потому кончила свою речь так: -- А в общем, теперь уже все равно. Она повернулась и хотела уйти. - Но ты, кажется, желала поговорить со мной? - спросил капитан. - Нет, пожалуй, не стоит. Я раздумала. - Ну нет, так нет,- сказал капитан. Он сказал это с улыбкой. Он был пьян и вдобавок чем-то раздосадован. Но, пройдя мимо меня, фру уже в дверях остановилась. - Лучше бы тебе сегодня никуда не ездить,- сказала она.- Хватит и без того разговоров. - А ты их не слушай,- ответил капитан. - Дальше так нельзя,- продолжала фру.- Очень стыдно, что ты этого не понимаешь. -- Ну, стыдно нам обоим поровну,- вызывающе сказал капитан и обвел взглядом стены. Я взял замок и вышел из беседки. - Не смей уходить,- крикнул капитан.- Мне некогда ждать! - Ах да, тебе некогда, тебе пора ехать,- сказала фру.- Но я советую тебе хорошенько подумать. Я тоже за последнее время о многом подумала. Только ты ничего не желаешь замечать. - Ты о чем? - высокомерно спросил он.- Чего я не замечаю? Как ты развлекаешься по вечерам с распущенными волосами и при погашенной лампе? Очень даже замечаю. - Мне надо к кузнецу, замок склепать,- сказал я и выскочил из беседки. Не возвращался я дольше, чем следовало, но когда вернулся, фру все еще была там. Разговор шел на высоких нотах. Фру говорила: - Ты хоть понимаешь, что я сделала? Да будет тебе известно, что я не постеснялась доказать тебе свою ревность. Вот что я сделала. Пусть далее к горничной... а не к... - А дальше что? - полюбопытствовал капитан. - Нет, ты просто не желаешь меня понять. Дело твое. Но тогда уж пеняй на себя. Так она кончила. Слова ее отскакивали от него, как стрелы от щита. И она ушла. - Ну, склепал? - спросил он меня. Но я сразу понял, что мыслями он блуждает где-то далеко и только делает вид, будто ему все нипочем. Потом он нарочито зевнул и сказал: - Да, мне ж еще ехать в такую даль. Но ведь Нильс все равно никого из работников не отпустит! Я вставил замок, обшил косяк новыми планками. На этом моя работа была закончена. Капитан проверил. как держится дверь, сунул ключ к себе в карман, поблагодарил меня и ушел. Немного спустя он уехал вместе с Элисабет. -- Скоро вернусь! - крикнул он Братцу и инженеру Лассену и попрощался с обоими.- Не скучайте тут без меня! - крикнул он уже издали. IV Настал вечер. Итак, что же произойдет теперь? Произошло многое. На исходе дня, когда мы, батраки, ужинали, а господа еще только обедали, за господским столом царило шумное разгульное веселье. Рагнхильд то и дело таскала в дом подносы с едой и вином, прислуживала господам. Один раз она заглянула к нам и сказала, хихикая, что нынче вечером наша фру тоже на взводе. Минувшей ночью я не сомкнул глаз, и после обеда мне не удалось отдохнуть; события последних дней сказались и на мне, отняли у меня покой. Вот почему я после ужина сразу ушел в лес: хотел побыть хоть немного наедине с собой. Я долго просидел в лесу. Со своего места я хорошо видел всю усадьбу. Капитан в отъезде, прислуга легла спать, на скотном дворе тишина и покой. Жирный капитан Братец и его дама тоже куда-то улетучились сразу после обеда; капитан пылал как костер, хотя сам был такой старый и толстый, да и дама под стать ему - тоже не первой молодости. Значит, фру Фалькенберг осталась наедине с инженером, вопрос только - где. Хорошо, пусть так. Я, зевая, побрел домой, я продрог от вечерней свежести и прошел прямо к себе. Немного спустя прибежала Рагнхильд и попросила меня не ложиться, чтобы подсобить ей в случае надобности. Одной нынче жутко, господа вытворяют, что захотят, перепились и бегают по комнатам в одном белье. А фру, неужто фру тоже напилась? Да еще как! И фру тоже бегает в одном белье? Она-то нет, зато капитан Братец бегает, а фру ему кричит: "Браво, браво!" Инженер тоже бегает. Словно рехнулись всем скопом. Рагнхильд только что отнесла им еще две бутылки, а они ведь и без того пьянехоньки. - Пойдем послушаем,- предложила мне Рагнхильд,- Они все теперь собрались в комнате у фру. - Нет, я лучше лягу,- ответил я.- И тебе советую. - А если они чего захотят и будут звонить? - Пусть звонят на здоровье. Тут Рагнхильд призналась, что ложиться ей не велел сам капитан - на случай, если фру что-нибудь понадобится. После этого признания я увидел всю историю в новом свете. Стало быть, капитан чего-то боялся и оставил Рагнхильд караулить фру. Я снова оделся и пошел вместе с ней в господский дом. Мы постояли в коридоре второго этажа, прислушиваясь к веселым выкрикам из комнаты фру. Но сама фру говорила ясным, четким голосом и пьяной не казалась. - Ну, она у нас молодцом,- сказала Рагнхильд. Я был бы не прочь хоть одним глазком взглянуть на фру. Мы с Рагнхильд сошли вниз, в кухню. Но мне не сиделось, я снял лампу со стены и попросил Рагнхильд следовать за мной. Мы снова поднялись наверх. - Вызови фру,- сказал я. - Это еще зачем? - У меня к ней дело. Рагнхильд постучалась и вошла. Лишь тогда, в самую последнюю секунду, я стал придумывать, о каком деле буду с ней говорить. Можно, к примеру, просто заглянуть ей в лицо и сказать: капитан велел вам кланяться. Нет, этого мало. А можно так: капитану пришлось уехать, потому что Нильс не хотел отпускать никого из нас. Секунды бывают очень долгими, а мысли мелькают с быстротой молнии. Мне хватило времени, чтобы отвергнуть оба эти плана и до прихода фру придумать третий. Впрочем, и последний мой план вряд ли в чем превосходил два предыдущих. Фру с удивлением спросила: - Тебе чего? Подошла Рагнхильд и тоже удивленно воззрилась на меня. Я сдвинул козырек лампы, чтобы свет падал на лицо фру, и сказал: - Прошу прощения, что беспокою в такой поздний час. Завтра рано утром я собираюсь на почту, не желает ли фру передать со мной какие-либо письма? - Письма? Нет.- Фру отрицательно покачала головой. У нее был блуждающий взгляд, но пьяной она не казалась. Хотя, может быть, она просто умеет держаться. - Никаких писем у меня нет,- повторила она и хотела вернуться к себе. - Прошу прощения,- повторил я. - Тебя капитан посылает на почту? - Нет, я сам. И фру ушла. Уже в дверях она с возмущением сказала своим гостям. - Очередной предлог. И мы пошли вниз. Фру я все-таки повидал. Ведь это же надо попасть в такое унизительное положение! А уж когда Рагнхильд проговорилась, я отнюдь не воспрянул духом, нет, от ее слов я совсем сник. Эта милая девушка просто-напросто обманула меня, капитан не поручал ей бодрствовать всю ночь напролет. Рагнхильд доказывала мне, что я неправильно ее понял, но тем отчетливей стало мое подозрение. Сегодня вечером, как и всегда, Рагнхильд шпионила на свой страх и риск, исключительно из любви к искусству. Я ушел к себе. Посмотрим, к чему привела моя настырность. Очередной предлог, так назвала это фру,- она, без сомнения, меня раскусила. И в жестокой досаде я дал себе слово отныне и навсегда никем и ничем здесь не интересоваться. После этого я, как был, одетый бросился на постель. Окно у меня было открыто, и вот немного спустя я услышал, что фру Фалькенберг вышла из дому и что-то громко говорит; инженер тоже с ней вышел и время от времени коротко ей отвечает. Фру без устали восторгалась, какая чудная погода, какой теплый вечер, какая благодать на дворе, насколько здесь лучше, чем в комнатах! Но теперь ее голос звучал не так звонко. Я подбежал к окну и увидел, что парочка стоит возле каменных ступеней у спуска в заросли сирени. Инженера, казалось, одолевает какая-то мысль, которой он раньше не давал выхода. - Выслушай меня наконец! - воскликнул он. Затем последовал краткий, энергичный призыв, этот призыв не остался без ответа, не остался без награды. Инженер говорил с фру, как говорят с тугоухим, ибо она так долго была глуха к его мольбам; они стояли возле каменных ступеней, они позабыли про все на свете. Гляди и внимай, это была их ночь, их слова, весна толкала их в объятия друг к другу. Он весь пылал, при каждом ее движении он дымился, он был готов схватить ее в любую минуту. Все взывало к действию, и желание оборачивалось грубой хваткой. И сам он горел огнем! - Я долго тебя упрашивал,- сказал он, задыхаясь от возбуждения.- Вчера ты почти согласилась, сегодня ты снова глуха к моим мольбам. Неплохая задумка: все вы - и Братец, и тетенька, и ты - будете предаваться невинным развлечениям, а меня держать штатным лейтенантом при дамах. Ничего у вас не выйдет, не надейтесь. Ты предо мной как сад запертый, источник запечатанный, и ограда ветхая, и врата - да ты знаешь, что я сейчас с ними сделаю? - Что ты сейчас с ними сделаешь? Ох, Гуго, ты слишком много нынче выпил, ты ведь так молод. Мы оба слишком много выпили. - А ты ведешь со мной недостойную игру, ты посылаешь гонца за письмом, чтобы его незамедлительно тебе доставили, а в то же время у тебя хватает коварства подавать мне надежду... обещать мне... - Я больше так не буду. - Не будешь? - подхватил он.- Ты что этим хочешь сказать? Я видел, как ты подошла к мужчине. Ну, ко мне самому, другими словами - я помню твое живое прикосновение, твои губы, твой язык, ты поцеловала меня, о да, ты поцеловала меня! Молчи лучше, не повторяй, что ты больше не будешь так делать, уже сделано, я до сих пор это чувствую, для меня это была благостыня, и спасибо тебе за то, что ты так сделала. Ты до сих пор прячешь на груди письмо, а ну покажи мне его. - Как ты настойчив, Гуго. Но нет, час уже поздний, давай разойдемся каждый своим путем. - Ты мне покажешь письмо или нет? -- А зачем оно тебе? Нет. Тут он рванулся, словно хотел броситься на нее, но одумался и процедил сквозь зубы: - Что? Не покажешь? Ох, какая же ты... чтобы не сказать дрянь, впрочем, ты еще хуже... - Гуго! - Да, да, еще хуже. - Тебе непременно хочется увидеть письмо? Гляди! Она сунула руку за корсаж, достала письмо, развернула и помахала им в воздухе. Пусть Гуго увидит, как она невинна. - Вот, пожалуйста. Это письмо от моей матушки, видишь подпись? Письмо от мамы. Вот! Он вздрогнул, словно его ударили, и сказал только: - От мамы? Значит, письмо не такое уж важное. - Суди сам. Сказать, что не важное нельзя, но... Он прислонился к забору и начал развивать свою мысль: - От матери, значит. Письмо от твоей матери помешало нам. Ты знаешь, что я думаю? Что ты обманщица. И все время водишь меня за нос. Теперь мне это ясно. Она хотела оправдаться. - Нет, нет, письмо важное, мама собирается сюда, она приедет к нам погостить, она очень скоро приедет. Я ждала этого письма. - Сознайся, что ты меня обманывала,- настаивал он.- Ты велела доставить письмо в нужную минуту. Как раз когда мы погасили лампу. Вот и весь сказ. Ты хотела раззадорить меня. А горничной велела караулить. - Гуго, будь же благоразумен. Ох как поздно, давай разойдемся. - Нет, должно быть, я и в самом деле слишком много выпил, а теперь недостаточно четко выражаю свои мысли. Письмо крепко засело у него в голове. Он говорил только о нем. - Иначе зачем тебе было делать тайну из письма от матери? Теперь мне все ясно. Ты говоришь: давай разойдемся. Можете идти, фру, я вас не держу. Доброй вам ночи, фру. Примите мои наилучшие сыновние пожелания. Он церемонно поклонился и выпрямился с дерзкой усмешкой на губах. - Сыновние пожелания? Да, я стара. - Фру взволновалась.- А ты так молод, Гуго, это верно. Я поэтому и поцеловала тебя, что ты очень молод. Правда, я бы не могла быть твоей матерью, но я действительно намного, очень намного старше тебя. Впрочем, я еще не совсем старуха, ты мог бы в этом убедиться, если бы... Но я старше, чем Элисабет и все остальные. Так что же я хотела сказать? Что я еще не совсем старуха. Не знаю, не знаю, как отразились на мне прожитые годы, но старухой они меня пока не сделали. Ведь так? Ты согласен? Ах, что ты в этом понимаешь. - Ладно, ладно,- сдался он.- Тогда где же логика? Молодая женщина пропадает без толку, занята лишь одним - охраняет себя самое и хочет, чтобы остальные занимались тем же. Бог свидетель, ты мне кое-что посулила. Но для тебя такие посулы ничего не значат, ты морочишь меня, ты клонишь меня к земле большими белыми крыльями. - Большие белые крылья,- повторила она вполголоса. - Да. А могла бы иметь большие красные крылья. Смотри, как ты прелестна, а пользы от тебя никакой. - Нет, я слишком много пила. Почему же от меня никакой пользы? - Тут вдруг она схватила его за руку и увлекла вниз по ступенькам. Я еще слышал, как она говорит: - А о чем я, собственно, тревожусь? Неужели он всерьез вообразил, что Элисабет лучше меня? Они свернули на тропу, ведущую к беседке. Здесь только она опомнилась. - Куда мы идем? - спросила она.- Ха-ха, мы оба сошли с ума. Ты, должно быть, так и подумал. Но нет, я не сошла с ума, правильнее сказать, я изредка схожу с ума. Дверь на замке, пойдем отсюда. Что за гнусность запирать двери, когда нам надо войти? И он, исполнившись горьких подозрений, ответил: - Ты снова лжешь. Ты отлично знала, что дверь заперта. - Почему ты так дурно обо мне думаешь? Однако с чего он взял, будто беседка принадлежит только ему и он может держать дверь на запоре? Ну хорошо, я знала, что дверь заперта, потому я и привела тебя сюда. Я просто не решаюсь. Нет, Гуго, я не хочу, поверь мне. Ты с ума сошел! Давай вернемся. Она снова взяла его за руку и хотела увести прочь - короткая перепалка, он не желает уходить. Вот он обнял ее обеими руками и принялся целовать - много раз подряд. Она все больше и больше поддавалась, между поцелуями у нее вылетали отрывистые слова: - Я никогда не целовалась с посторонним мужчиной, никогда! Бог видит, поверь мне... я никогда не целовалась. - Ну да, ну да,- нетерпеливо поддакивал он, и шаг за шагом увлекал ее к беседке. Возле самой беседки он на мгновение ослабил хватку, тяжело навалился плечом на дверь и высадил ее - вот уже второй раз. Потом он снова бросился к ней. Никто из них не проронил ни слова. Даже в дверях она еще пробовала сопротивляться, цеплялась рукой за дверной косяк, не желая его отпускать: - Нет, я никогда ему не изменяла, я не хочу, нет, я никогда, никогда... Он притянул ее к себе, он целовал ее минуту, две, жадно, непрерывно, она все больше откидывалась, рука скользнула по косяку и разжалась... Белый туман поплыл перед моими глазами. Теперь они там. Теперь он с ней совладал. Он возьмет ее, он сделает с ней все, что захочет. Гнетущая усталость и покой нисходят на меня, я так несчастен и одинок. Уже поздно, в моем сердце настал вечер. И вдруг среди белого тумана я вижу проворную фигурку. Рагнхильд вынырнула из кустов. Вот она бежиг по двору, прикусив кончик языка. Инженер вошел ко мне, поздоровался и попросил навесить дверь беседки. - Неужто опять соскочила? - Да, ночью. Время было раннее, половина пятого, не больше, мы даже в поле еще не выезжали. Глазки у инженера были маленькие, но в них сверкали огоньки; должно быть, он так и не сомкнул их прошедшей ночью. Объяснять, почему дверь сломана, он не стал. Не ради него, а ради капитана Фалькенберга я тотчас отправился в беседку и заново навесил дверь. Вряд ли надо было так спешить, капитану предстоял неблизкий путь в оба конца, хотя вообще-то прошли уже почти сутки. Инженер следовал за мной. Сам не понимаю, как это вышло, но он произвел на меня хорошее впечатление: правда, именно он, и никто иной, высадил эту дверь минувшей ночью, но зато у него хватило духу взять вину на себя, именно он, и никто иной, попросил меня ее навесить. Боюсь, что это потешило мое тщеславие - мне лестно показалось, что он как бы доверяет моей порядочности. Вот в чем суть. И вот почему он произвел на меня хорошее впечатление. - Я смотритель по лесосплаву,- сказал он мне.- Ты еще долго н