щин: эти особы обычно стояли, уперев руки в бока (что придавало им вид кувшина с двумя ручками), прислонившись плечом к дверному косяку, и голова каждой из этих честных женщин удивительно быстро поворачивалась, а ее честные глаза столь же быстро скашивались в ту сторону, откуда слышался хоть малейший шум, похожий на мужские шаги. Однако среди такого обилия зла изредка встречалась и неимущая добродетель, тоже нашедшая здесь приют. Под кровом некоторых домов обитали чистые и непорочные души, чье присутствие тут было делом железных рук нужды, и только нужды. Семьи из разоренных деревень - представители некогда большой, а теперь почти исчезнувшей прослойки деревенского общества, так называемые "пожизненники", то есть пожизненные арендаторы земли, наследственные арендаторы, а также другие лица, чьи опорные столбы подломились по той или иной причине, вынудив их покинуть ту сельскую местность, где жили многие поколения их рода, - все эти люди стекались сюда, если только они не предпочитали валяться где-нибудь под живой изгородью у дороги. На Навозной улице харчевня "Питеров палец" заменяла церковь. Как и подобает таким заведениям, она стояла в центре квартала и примерно в такой же мере отличалась от "Трех моряков", как "Три моряка" от "Королевского герба". На первый взгляд харчевня казалась удивительно приличной. Вход в нее был всегда заперт, а крыльцо так чисто, как если бы почти никто не поднимался по его посыпанным песком ступеням. Но за углом тут была улочка, попросту говоря, щель, отделявшая "Питеров палец" от соседнего дома. И здесь в середине боковой стены была узкая дверь, засаленная и потерявшая всякие следы краски от трения бесчисленных рук и плеч. Она-то всегда и служила входом в харчевню. Нередко можно было наблюдать, как прохожий, только что шагавший с рассеянным видом по Навозной улице, внезапно исчезал, так что наблюдателю оставалось только моргать глазами, подобно Эштону при исчезновении Ревенсвуда. Оказывалось, что этот рассеянный прохожий, ловко повернувшись, боком шмыгнул в щель, а из щели так же ловко проник в харчевню. Посетители "Трех моряков" были важными персонами в сравнении с той компанией, которая собиралась здесь, хотя надо признать, что низший слой завсегдатаев "Моряков" кое-где соприкасался с верхушкой завсегдатаев "Питера". Сюда стекались бездомные, бедняки и вообще подонки общества. Хозяйка харчевни была добродетельная женщина, которую однажды несправедливо посадили в тюрьму за укрывательство. Она отбыла годичный срок и с тех пор всегда ходила с лицом мученицы, кроме тех случаев, когда встречала арестовавшего ее квартального, - ему она неизменно подмигивала. В это-то заведение и пришел Джапп со своими знакомыми. Скамьи, на которые они уселись, были узкие и высокие, а спинки их привязаны шпагатом к крюкам на потолке, потому что здешние посетители иной раз вели себя буйно и без такой предосторожности скамьи легко могли бы опрокинуться. С заднего двора сюда доносился грохот шаров, сбивающих кегли; за поддувалом камина висели трепалы для льна; а на скамьях сидели бок о бок бывшие браконьеры и бывшие лесники, иными словами, люди, к которым некогда беспричинно придирались помещики и которые тогда дрались друг с другом при лунном свете, а теперь сходились здесь, потому что одни были свободны в промежутке между двумя сроками заключения, а другие, потеряв расположение хозяев, уволены со службы и, очутившись тут на одной и той же ступени, сидели, спокойно беседуя о минувших днях. - А помнишь, Чарл, как ловко ты умел поймать форель сачком и выкинуть ее на берег, даже не замутив воды в речке? - говорил отставной лесник. - За этим делом я как-то раз тебя застукал, помнишь? - Как не помнить! Но я в жизни не попадал в такую скверную историю, какая вышла из-за фазана в Иелберийском лесу. В тот день твоя жена соврала, когда присягала, - клянусь богом, соврала, - и спорить нечего. - Как же это все получилось? - спросил Джапп. - А вот как... Джо схватился со мной, и мы повалились на землю и подкатились к живой изгороди его садика. Заслышав шум, его хозяйка выбежала с деревянной лопаткой, а под деревьями было темно, так что она не могла рассмотреть, кто из нас наверху, а кто внизу. "Ты где, Джо? На нем или под ним?" - визжит. "Ох, клянусь богом, под ним!" - говорит он. Тут она принялась колотить меня лопаткой по башке, по спине, по ребрам, так что мы с Джо опять покатились. "Ты где теперь, милый Джо, внизу или наверху"? - визжит она опять... Черт побери, через нее-то меня и зацапали! А потом, когда мы пошли на суд, она присягнула, что фазана этого она сама выкормила, а ведь птица-то была вовсе не твоя, Джо; это была птица сквайра Брауна - вот чья она была, - и мы подцепили ее за час до того, когда шли по его лесу. Меня прямо зло взяло - такая несправедливость!.. Ну, ладно - что было, то прошло. - Я мог бы тебя застукать гораздо раньше, - сказал лесник. - Я раз десять был всего в нескольких шагах от тебя, когда ты нес не одну несчастную птицу, вроде этой, а куда больше. - Да... если люди и знают о наших делах, так не о самых важных, - заметила торговка пшеничной кашей, которая с недавних пор перебралась в этот околоток и сидела в харчевне вместе с прочими завсегдатаями. В свое время она немало побродила по свету и в своих рассуждениях отличалась космополитической широтой взглядов. Это она спросила Джаппа, что за пакет у него под мышкой. - А-а... это большой секрет, - ответил Джапп. - Любовная страсть. Подумать только, что женщина может так любить одного и так беспощадно ненавидеть другого. - О ком вы говорите, сэр? - Об одной важной особе в нашем городе. Я бы не прочь ее осрамить! Клянусь жизнью, занятно было бы почитать любовные письма этой гордячки, этой восковой куклы в шелках! Ведь это ее любовные письма лежат у меня в пакете. - Любовные письма? Так почитай их нам, милый человек, - попросила тетка Каксом. - О господи, помнишь, Ричард, какие мы были дуры в молодости? Нанимали школьника, чтоб он писал за нас наши любовные письма, и, помнишь, совали ему пенни, чтобы он не разбалтывал, что он там написал, помнишь? Между тем Джапп уже просунул палец под сургучную нашлепку, развернул пакет и, высыпав письма на стол, стал брать из кучки первые попавшиеся и читать их вслух одно за другим. И вот мало-помалу раскрылась тайна, которую Люсетта так страстно надеялась похоронить, хотя в письмах все было выражено только намеками и многое оставалось неясным. - И это писала миссис Фарфрэ! - воскликнула Нэнс Мокридж. - Позор для нас, уважаемых женщин, что так пишет наша сестра. А теперь она связала себя с другим человеком! - Тем лучше для нее, - сказала престарелая торговка пшеничной кашей. - Коли на то пошло, это я спасла ее от несчастного замужества, а она мне даже спасибо не сказала. - А знаете, ведь это хороший повод для потехи с чучелами, - проговорила Нэнс. - Правильно, - согласилась миссис Каксом, подумав. - Лучшего повода я не припомню, и жалко упускать такой случай. У нас в Кэстербридже этой потехи не устраивали уже лет десять, не меньше. Тут послышался пронзительный свист, и хозяйка сказала человеку, которого звали Чарл: - Это Джим идет. Сделай одолжение, пойди наведи для него мост. Ничего не ответив, Чарл и его товарищ Джо встали и, взяв у хозяйки фонарь, вышли через заднюю дверь в сад; там они спустились по тропинке, круто обрывавшейся у берега ручья, о котором говорилось выше. Холодный, липкий ветер дул им з лицо с торфяного болота, простиравшегося за ручьем. Взяв доску, лежавшую наготове, один из приятелей перекинул ее через ручей, и, как только дальний ее конец лег на противоположный берег, по ней застучали каблуки, и вот из мрака выступил рослый человек в ременных наколенниках, с двустволкой под мышкой и дичью на спине. Его спросили, повезло ли ему. - Не особенно, - ответил он равнодушно. - У нас все спокойно? Получив утвердительный ответ, он направился в харчевню, а приятели сняли доску и пошли вслед за ним. Но не успели они дойти до дому, как с болота послышался крик: "Э-эй!" - и они остановились. Крик послышался снова. Они поставили фонарь в сарайчик и вернулись на берег. - Э-эй... здесь можно пройти в Кэстербридж? - спросил кто-то с того берега. - Можно, да не легко, - ответил Чарл. - Перед вами речка. - Все равно... как-нибудь переправлюсь!.. - сказал человек, стоявший на болоте. - Я нынче столько прошел пешком, что с меня хватит. - Так подождите минутку, - отозвался Чарл, решив, что этот человек не враг. - Джо, тащи доску и фонарь: кто-то заблудился. Надо бы вам держаться большой дороги, приятель, а не лезть напролом. - Что говорить... я теперь и сам понимаю. Но я завидел огонек в этой стороне и говорю себе: "Ну, значит, тут прямая дорога, это уж как пить дать". Доску опустили, и снова из мрака выступил человек, на этот раз незнакомый. Это был мужчина средних лет, с преждевременно поседевшими волосами и бакенбардами, с широким и добрым лицом. Он уверенно перешел по доске, видимо не найдя ничего странного в такой переправе. Поблагодарив Чарла и Джо, он пошел вслед за ними по саду. - Что это за дом? - спросил он, когда они подошли к двери. - Харчевня. - Так, так... Может, я здесь устроюсь переночевать. Идемте-ка со мной - промочите себе горло на мой счет за то, что помогли мне переправиться. Они пошли вместе с ним в харчевню и там, при свете, обнаружили, что он более важная персона, чем это могло показаться по его манере говорить. Он был одет богато, но как-то нелепо - пальто, подбитое мехом, котиковая шапка, в которой ему, вероятно, было жарко днем, так как весна уже наступила, хотя ночи были еще холодные. В руке он нес небольшой сундучок из красного дерева, обитый медными полосами и перевязанный ремнем. Заглянув в комнату через кухонную дверь и увидев, какая там сидит компания, он, по-видимому, удивился и тут же отказался от мысли о ночевке в таком доме, но, не придав всему этому большого значения, спросил несколько стаканов самого лучшего спиртного, уплатил за них, не выходя из коридора, и направился к двери, ведущей на улицу. На двери был засов, и пока хозяйка отодвигала его, незнакомец услышал разговор о потехе с чучелами, продолжавшийся в общей комнате. - Что это за потеха с чучелами? - спросил он. - Ах, сэр! - ответила хозяйка, покачивая длинными серьгами, с неодобрительным и скромным видом. - Это так просто, глупый старинный обычай... в наших местах это затевают, если жена у мужа... ну, скажем, не только ему женой была. Но я, как почтенная домохозяйка, этого не поощряю. - Значит, они собираются устроить это на днях? А зрелище, должно быть, любопытное, а? - Видите ли, сэр... - начала хозяйка с жеманной улыбкой и вдруг, отбросив всякое притворство, проговорила, поглядывая на него искоса: - До того смешно - ничего смешнее на свете нет! Но это стоит денег. - Ага! Помнится, я где-то слыхал про что-то в этом роде. Я собираюсь приехать в Кэстербридж через две-три недели и не прочь полюбоваться на это представление. Подождите минутку. - Он повернулся, вошел в общую комнату и сказал: - Слушайте, добрые люди, мне хочется посмотреть, как вы соблюдаете старинный обычай, о котором здесь говорилось, и я не против участия в расходах... вот, возьмите. Он бросил на стол соверен, вернулся к стоявшей у двери хозяйке и, расспросив у нее о дороге в город, ушел. - Это у него не последние деньги, - сказал Чарл, когда соверен подобрали и передали его на хранение хозяйке. - Черт побери! Надо нам было выудить у него побольше, пока он еще был здесь. - Нет, нет! - возразила хозяйка. - У меня, слава богу, приличное заведение! И я не допущу никаких нечестных поступков. - Итак, можно считать, что почин сделан и мы в скором времени устроим потеху, - сказал Джапп. - Обязательно! - подхватила Нэнс. - Как посмеешься от души, так и на сердце теплей становится - точно хлебнул горячительного, правда истинная! Джапп собрал письма, и так как время было уже довольно позднее, решил не относить их миссис Фарфрэ до завтрашнего дня. Он вернулся домой, запечатал пакет и наутро отнес его по адресу. Час спустя содержимое пакета было обращено в пепел Люсеттой, и бедняжка чуть не упала на колени, так она была благодарна судьбе за то, что не осталось никаких доказательств ее давнего неудачного романа с Хенчардом. Хотя она в те времена оступилась скорее по неосторожности, чем умышленно, но все-таки, если бы об этом романе стало известно, он мог бы сыграть роковую роль в ее отношениях с мужем. ГЛАВА XXXVII  Так обстояли дела, когда течение обыденной жизни Кэстербриджа было прервано одним событием, и столь важным, что оно оказало влияние даже на самые низшие слои городского населения, одновременно побудив подонки местного общества усердно заняться подготовкой к предстоящей потешной процессии. Это было одно из тех волнующих событий, которые будоражат провинциальный город, оставляя неизгладимый след в его летописях, подобно тому, как жаркое лето оставляет в древесном стволе неизгладимое кольцо, по которому можно узнать, в каком году было это лето. Один из членов королевского дома намеревался быть в городе проездом на запад, куда он следовал, чтобы присутствовать при освящении какого-то гигантского сооружения. Он изъявил согласие остановиться в городе на полчаса и принять адрес от кэстербриджского городского совета, который, в качестве представительного органа местного земледельческого населения, хотел этим путем выразить благодарность августейшей особе за важные услуги, оказанные ею науке и экономике сельского хозяйства деятельным внедрением научных методов в земледелие. Кэстербриджцы не видели в своем городе членов королевского дома со времен короля Георга III, да и в этот последний раз они видели короля лишь при свечах, в течение тех нескольких минут, когда он остановился ночью в "Королевском гербе" менять лошадей. Поэтому горожане решили отметить это столь необычное событие церемонией с колокольным звоном. Правда, остановка на полчаса не давала возможности развернуться, но все же, тщательно продумав порядок церемонии, можно было сделать многое, особенно в случае хорошей погоды. Один художник, мастер орнаментальной каллиграфии, написал на пергаменте адрес и разрисовал его золотом и разными красками, самыми лучшими, какие только нашлись у живописца вывесок. Во вторник, накануне знаменательного дня, собрался городской совет и приступил к обсуждению всех деталей церемонии. Дверь в зал заседаний была открыта, и во время совещания за нею раздались тяжелые шаги человека, поднимающегося по лестнице. Затем шаги послышались в коридоре, и в зал вошел Хенчард; он был все в том же изношенном, потертом костюме, том самом, который носил в былые дни, когда он сам заседал здесь среди прочих членов совета. - Мне думается, - начал он, подойдя к столу и положив руку на зеленое сукно, - что я должен вместе с вами участвовать в приеме нашего августейшего гостя. Надеюсь, мне можно будет пойти со всеми вами? Члены совета смущенно переглянулись, а Гроуэр чуть не откусил кончик гусиного пера, так усердно он грыз его во время наступившего молчания. Фарфрэ, молодой мэр, по должности занимавший председательское кресло, интуитивно угадал настроение собрания и, в качестве его официального выразителя, почувствовал себя обязанным высказать общее мнение, хотя охотно передоверил бы эту обязанность кому-нибудь другому. - Вряд ли это возможно, мистер Хенчард, - сказал он. - Ведь совет есть совет, а вы уже не входите в его состав, следовательно, ваше присутствие на встрече было бы неправомерным. Если включить вас, почему не включить других? - У меня есть особое основание требовать, чтобы меня допустили к участию в церемонии. Фарфрэ оглядел собравшихся. - Мне кажется, я выразил мнение совета, - сказал он. - Правильно! - поддержали его доктор Бат, адвокат Лонг, олдермен Таббер и другие. - Значит, официально мне не разрешается принимать в ней участие? - К сожалению, нет; в сущности, об этом даже не может быть и речи. Но вы, конечно, получите полную возможность увидеть все, что будет происходить, - так же, как и все прочие зрители. Хенчард ничего не ответил на это здравое рассуждение и, повернувшись на каблуках, ушел. Его желание участвовать во встрече было просто мимолетной блажью, но под влиянием противодействия оно превратилось в твердое решение. - Кто-кто, а уж я буду приветствовать его королевское высочество! - говорил он всем и каждому. - Я не позволю ни Фарфрэ, ни любому другому из этого жалкого сброда отпихнуть меня на задний план! Вот увидите. Знаменательное утро выдалось погожим; солнце било в глаза тем, кто, встав рано, смотрел в окно на восток, и все были уверены (так как все умели предсказывать погоду), что дождя не будет. Вскоре в город начали стекаться толпы людей из загородных усадеб, деревень, далеких лесов и малонаселенных горных округов; причем мужчины из этих округов пришли в смазанных салом сапогах, а женщины - в капорах, - и все они стремились увидеть церемонию, а если не удастся, то хотя бы постоять где-нибудь поблизости. В городе не было рабочего, который не надел бы чистой рубашки. Соломон Лонгуэис, Кристофер Кони и другие члены этого братства выразили свое отношение к событию тем, что перенесли время ежедневного распития пинты с одиннадцати на половину одиннадцатого, после чего им несколько дней было трудно вернуться к своему привычному часу. В этот день Хенчард решил не работать. Он с утра подкрепился стаканчиком рома и, проходя по улице, встретил Элизабет-Джейн, которой не видел целую неделю. - Хорошо, что мой двадцатилетний зарок окончился до сегодняшнего дня, - сказал он ей, - а то бы у меня не хватило духу проделать то, что я задумал. - А что вы задумали? - спросила она, встревожившись. - Я собираюсь приветствовать нашего царственного гостя. Она ничего не поняла. - Пойдемте, вместе посмотрим на церемонию, - предложила она. - Стану я смотреть! У меня есть дела поважнее. Поди сама посмотри. На это стоит посмотреть! Так и не разгадав загадки, девушка ушла с тяжелым сердцем. Незадолго до начала церемонии она снова увидела отчима. Она думала, что он пошел в "Три моряка", но нет, - он проталкивался сквозь веселую толпу, направляясь к магазину торговца мануфактурой Вулфри. Элизабет решила ждать его снаружи в толпе. Через несколько минут Хенчард вышел; к изумлению Элизабет-Джейн, он нацепил себе на грудь яркую розетку и, к еще большему ее изумлению, держал в руке британский национальный флаг, изготовленный довольно примитивным спосо- бом: небольшой флажок, из тех, которыми сегодня изобиловал город, был прикреплен к сосновой палке, вероятно когда-то служившей роликом для штуки коленкора. Остановившись на пороге, Хенчард свернул свой флаг, сунул его под мышку и пошел по улице. Но вот все рослые люди в толпе повернули головы, а все малорослые встали на цыпочки. Разнесся слух, что королевский кортеж приближается. В те годы железная дорога уже протянула свою руку к Кэстербриджу, но еще не дошла до него - от города ее отделяло несколько миль, и это расстояние, так же как и весь остальной путь, гостям надо было проехать по старинке, на лошадях. Люди ждали, - местная аристократия в своих каретах, народ - на ногах, - и, не отрывая глаз, смотрели, под звон колоколов и гул голосов, на уходившую вдаль большую Лондонскую дорогу. Элизабет-Джейн глядела на все это издали. Для дам были устроены трибуны, на которых они сидя могли любоваться церемонией, и Люсетта, как и подобало супруге мэра, только что заняла переднее место. На дороге перед ней стоял Хенчард. Люсетта была такая веселая и хорошенькая, что он, видимо поддавшись минутной слабости, пожелал обратить на себя ее внимание. Но он был мало привлекателен для женщин, особенно для такой, которая придавала столь большое значение всему внешнему. Правда, теперь он был только поденщик и не имел возможности одеваться так, как одевался раньше, но он даже не потрудился одеться получше. Все горожане, от мэра до прачки, принарядились в обновки - каждый в соответствии с своими средствами, - но упрямый Хенчард не сменил своего истрепанного, поношенного костюма, сшитого много лет назад. И вот что, к сожалению, произошло: поглядывая по сторонам, Люсетта скользнула глазами по Хенчарду, но взгляд их не задержался на нем, как это часто бывает в подобных случаях с глазами нарядно одетых женщин. Весь ее вид ясно говорил, что она не намерена больше узнавать Хенчарда при посторонних. Зато она не уставала смотреть на Дональда, а он стоял в нескольких ярдах от нее, оживленно разговаривая с друзьями, и на шее у него висела положенная ему по должности золотая цепь из крупных прямоугольных звеньев, такая же, как цепь единорога на королевском гербе. Малейшее чувство, отражавшееся на его лице во время разговора, отражалось и на ее лице и губах" которые двигались в лад с движениями его губ. В этот день она в душе играла скорее его роль, чем свою собственную, и не интересовалась никем, кроме Фарфрэ. Но вот дозорный, стоявший на дальнем повороте большой дороги, а именно на втором из двух мостов, о которых говорилось выше, подал знак, и члены совета, облаченные в мантии, проследовали от городской ратуши к арке, воздвигнутой у черты города. Экипажи с августейшим гостем и его свитой подъехали в облаке пыли, затем составилась процессия и медленно двинулась к городской ратуше. К этому месту обратились все взоры. Перед королевским экипажем образовалось пустое пространство в несколько квадратных ярдов, и сюда шагнул человек, которого не успели остановить. Это был Хенчард. Он развернул свой флаг, снял цилиндр и направился к замедлявшему ход экипажу, размахивая флагом, который был у него в левой руке, и приветливо протянув правую августейшей особе. У всех дам перехватило дыхание, и они хором защебетали: "Ах, смотрите, смотрите-ка!" - а Люсетта чуть не лишилась чувств. Элизабет-Джейн, вытянув шею, из-за плеч передних зрителей увидела, что происходит, и пришла в ужас, но интерес, возбужденный в ней необычайным зрелищем, взял верх над страхом. Фарфрэ, с авторитетностью главы города, немедленно принял меры. Он схватил Хенчарда за плечи, оттащил его назад и резко приказал ему убираться прочь. Хенчард впился в него глазами, и Фарфрэ, несмотря на охватившее его волнение и раздражение, заметил в этих глазах огонь ярости. Несколько секунд Хенчард упирался, но вдруг, под влиянием какого-то непонятного побуждения, сдался и отошел. Фарфрэ бросил взгляд на дамские трибуны и увидел, что его Кальпурния побледнела. - Смотрите... да ведь это бывший хозяин вашего мужа! - сказала миссис Блоубоди, дама, приехавшая из окрестностей города и сидевшая рядом с Люсеттой. - Какой там хозяин! - возразила жена Дональда, сразу вспылив. - Разве этот человек - знакомый мистера Фарфрэ? - спросила миссис Бат, жена доктора, которая лишь недавно, после своего замужества, переехала в Кэстербридж. - Он работает у моего мужа, - ответила Люсетта. - Вот как... и только? А мне говорили, будто ваш муж устроился в Кэстербридже благодаря ему. Чего только не выдумывают люди! - Именно выдумывают. Все было совсем не так. У Дональда такие способности, что он мог бы устроиться где угодно, не нуждаясь ни в чьей помощи! Ему было бы ничуть не хуже, если бы никакого Хенчарда и на свете не было. Она говорила это, не зная всех обстоятельств, связанных с приездом Дональда в Кэстербридж, кроме того, ей казалось, что в этот час ее торжества все обращаются с ней как-то пренебрежительно. Инцидент занял всего несколько секунд, но августейший гость все-таки не мог не обратить на него внимания, хотя с привычным тактом сделал вид, будто не заметил ничего особенного. Он вышел из экипажа, мэр выступил вперед, адрес прочли; гость ответил на него, потом сказал несколько слов Дональду Фарфрэ и пожал руку Люсетте как жене мэра. Церемония продолжалась лишь несколько минут, и экипажи, громыхая, подобно колесницам фараона, снова тронулись в путь по Зерновой улице и направились к побережью по Бедмутской дороге. В толпе стояли Кони, Базфорд и Лонгуэйс. - Он теперь уже не тот, что прежде, когда пел песни в "Трех моряках", - сказал Кони. - Удивительно, как это он сумел столь быстро окрутить такую шикарную дамочку. - Что правда, то правда. Но смотрите, до чего люди привыкли судить по одежке! Вон там стоит девушка куда красивее этой, однако на нее никто и внимания-то не обращает, потому что она родня этому гордецу Хенчарду. - Я готова тебе в ножки поклониться, Баз, за эти твои слова, - подхватила Нэнс Мокридж. - Люблю поглядеть, как с этаких елочных свечек соскребают позолоту. Сама я никак не гожусь в злодейки, а то бы не прочь пожертвовать малую толику серебра, чтобы хоть одним глазком посмотреть, как с этой особы будут сбивать спесь... Да, может, и доведется, - заметила она многозначительно. - Женщине такие неблагородные страсти вовсе не к лицу, - изрек Лонгуэйс. Нэнс промолчала, но все поняли, о чем она говорила. Чтение писем Люсетты в харчевне "Питеров палец" уже породило сплетню, которая ползла, как насыщенный миазмами туман, по Навозной улице и дальше, по окраинным уличкам Кэстербриджа. Кучка бездельников, знакомых друг с другом, вскоре распалась на две путем процесса естественного отбора, и завсегдатаи "Питерова пальца" направились в сторону Навозной улицы, где многие из них жили, а Копи, Базфорд, Лонгузйс и их приятели остались. - Вы, конечно, знаете, какая тут каша заваривается? - проговорил Базфорд с таинственным видом. Кони посмотрел на него. - Не потеха ли с чучелами? Базфорд кивнул. - Сомневаюсь, чтоб они отважились на такое дело, - сказал Лонгуэйс. - Но если они это и вправду затеяли, значит, умеют держать язык за зубами. - Во всяком случае, я слышал, что две недели назад они об этом подумывали. - Будь я в этом уверен, я бы на них донес, - сказал Лонгуэйс с жаром. - Очень уж это грубая шутка, и она может вызвать беспорядки в городе. Мы знаем, что шотландец - неплохой человек, да и хозяйка его ведет себя неплохо с тех пор, как приехала сюда, а если раньше у нее и было не все ладно, так это их дело, а не наше. Кони задумался. Фарфрэ все еще любили в городе, но надо признать, что, разбогатев и сделавшись мэром, поглощенным делами и честолюбивыми замыслами, он потерял в глазах бедняков долю того чудесного обаяния, которым, по их мнению, был одарен беспечный, неимущий юноша, певший песни, как поет птица на дереве. Поэтому если они и стремились оградить его от неприятностей, то уже не так горячо, как стремились бы раньше. - Слушай, Кристофер, давай-ка мы с тобой вместе расследуем эту штуку, - предложил Лонгуэйс, - и, если узнаем, что тут и впрямь дело неладно, пошлем кому следует письмо и посоветуем ему держаться подальше. На том и порешили; приятели стали расходиться, и Базфорд сказал Кони: - Пойдем, старый мой друг, двинемся дальше. Больше тут смотреть нечего. Велико было бы изумление этих благожелательных людей, знай они, как близок был к осуществлению грандиозный шутовской заговор. - Да, нынче вечером, - сказал Джапп завсегдатаям "Питера" на углу Навозной улицы. - Вот как славно закончится встреча члена королевского дома, и щелчок покажется им тем больнее, что уж слишком высоко они вознеслись сегодня. Для него это была не просто шутка, но возмездие. ГЛАВА XXXVIII  Церемония была короткая, слишком короткая, по мнению Люсетты, которой почти целиком овладело опьяняющее желание вращаться в высшем свете; и все же она торжествовала. Ее пальцы еще ощущали пожатие августейшей руки, и хотя подслушанный ею разговор о том, что ее мужа, быть может, возведут в пэры, был почти праздной болтовней, но мысль об этом не казалась ей несбыточной мечтою: и не такие еще чудеса случались со столь прекрасными и обаятельными людьми, как ее шотландец. После своей стычки с мэром Хенчард отошел и стал за дамской трибуной; здесь он стоял, рассеянно уставившись на отворот своего сюртука, который сжимала рука Фарфрэ. Хенчард прижал свою руку к этому месту, словно силясь понять, как мог он вынести столь тяжкое оскорбление от человека, к которому некогда относился с таким страстным великодушием. Так он стоял в каком-то оцепенении, но вот до него донесся разговор Люсетты с другими дамами, и он ясно услышал, как она отреклась от него, как отрицала, что он помог Дональду и что он не всегда был простым поденщиком. Он пошел домой и в крытом проезде, ведущем на площадь Бычьего столба, встретил Джаппа. - Выходит, вы получили щелчок по носу, - сказал Джапп. - Ну так что же, что получил? - резко отозвался Хенчард. - И я тоже получил в свое время, значит, мы с вами теперь на одной доске. - И он коротко рассказал о своей попытке добиться посредничества Люсетты. Хенчард выслушал рассказ, но не очень внимательно. Его собственные отношения с Фарфрэ и Люсеттой занимали его гораздо больше, чем их отношения с другими людьми. Он снова пустился в путь, и мысли одна за другой теснились в его голове: "Когда-то она умоляла меня, а теперь язык ее не хочет признавать меня, а глаза не хотят меня видеть!.. А он... какой у него был злой вид. Он оттащил меня назад, словно быка, который навалился на изгородь... Я уступил, как ягненок, поняв, что там нашего спора решить нельзя. Хорошо ему сыпать соль на свежую рану!.. Но он за это поплатится, а она об этом пожалеет. Дело надо решать дракой - один на один, - и тогда увидим, хватит ли дерзости у щенка сразиться с мужчиной!" И разоренный торговец, видимо решившись на какое-то отчаянное дело, наскоро пообедал и без дальнейших размышлений пошел искать Фарфрэ. Его оскорбляли как соперника, его третировали как поденщика, а сегодня - верх унижения - его схватили за шиворот, как бродягу, на глазах у всего города. Толпы разошлись. Если бы не арки из зелени, все еще стоявшие там, где их воздвигли, казалось бы, что Кэстербридж снова зажил обыденной жизнью. Хенчард дошел по Зерновой улице до дома Фарфрэ, постучал в дверь и попросил передать, что хотел бы поговорить с хозяином в зернохранилище, как только тому будет удобно прийти. После этого он завернул за угол и прошел на задний двор. Здесь никого не было, на что Хенчард и рассчитывал; рабочим и возчикам дали полдня отдыха по случаю утреннего события, но возчики должны были прийти сюда позже, на короткое время, чтобы задать корму лошадям и настлать свежей соломы в стойла. Хенчард подошел к крыльцу зернохранилища и хотел было уже подняться на него, как вдруг проговорил громким голосом: - Я сильнее его. Он повернулся и пошел к сараю, где выбрал из нескольких валявшихся веревок самую короткую, привязал один конец ее к гвоздю, другой взял в правую руку и, прижав левую руку к боку, повернулся и сделал полный оборот, - так ему удалось крепко притянуть левую руку к телу. Затем он поднялся по лестнице на верхний этаж зернохранилища. Здесь было пусто, лежало только несколько мешков; в дальнем конце помещения была дверь, и, как мы уже говорили, она открывалась в пространство под стрелой крана, с которой свешивалась цепь для подъема мешков. Хенчард открыл эту дверь и, став на пороге, выглянул наружу. Отсюда до земли было футов тридцать - сорок; здесь он стоял с Фарфрэ, когда Элизабет-Джейн видела, как он поднял руку, и с такой тревогой спрашивала себя, что означало это движение. Он отошел на несколько шагов в глубь помещения и стал ждать. С этой высоты он видел крыши соседних домов, пышные кроны каштанов, уже покрытых нежной молодой листвой, поникшие ветви лип, сад Фарфрэ и ведущую в него зеленую калитку. Немного погодя, - Хенчард не мог бы сказать точно, сколько прошло времени, - зеленая калитка отворилась, и появился Фарфрэ. Он был в дорожном костюме. Косые лучи закатного солнца упали на его голову и лицо, когда он вышел на свет из тени, отброшенной стеною, и залили их алым пламенем. Хенчард смотрел на Фарфрэ, стиснув зубы, и его прямой нос и квадратный подбородок казались сейчас как-то особенно резко очерченными. Фарфрэ шел, засунув руку в карман, и напевал песню, слова которой, видимо, были для него важнее мелодии. Это были слова той песни, какую он пел несколько лет назад в "Трех моряках", когда был бедным молодым человеком, который пустился по свету искать счастья и сам не знает, в какую сторону ему идти. Он пел: Возьми мою руку, верный друг, И дай мне руку твою. Ничто так не волновало Хенчарда, как старинная песня. Он отпрянул назад. - Нет, не могу! - вырвалось у него. - И зачем только этот чертов болван сейчас запел! Наконец Фарфрэ умолк, и Хенчард выглянул из двери. - Поднимитесь сюда! - крикнул он. - А, это вы! - откликнулся Фарфрэ. - Я вас не заметил. Что случилось? Минуту спустя Хенчард услышал его шаги на нижнем марше лестницы. Он услышал, как Фарфрэ взошел на второй этаж, поднялся по лестнице и, взойдя на третий, начал подниматься на четвертый. Наконец голова его высунулась из люка позади Хенчарда. - Что вы тут делаете в такой час? - спросил он, подойдя к Хенчарду. - Почему не отдыхаете, как остальные рабочие? Он говорил строгим тоном, желая показать, что не забыл неприятного инцидента, происшедшего утром. Хенчард промолчал; отойдя от двери, он опустил крышку люка и прихлопнул ее ногой, чтобы она плотно вошла в раму, потом повернулся к молодому человеку, который с удивлением заметил, что левая рука Хенчарда притянута веревкой к боку. - Ну, - сказал Хенчард спокойно, - теперь мы стоим лицом к лицу, мужчина с мужчиной. Твои деньги и твоя прекрасная супруга уже не поднимают тебя надо мной, как раньше, а моя бедность не давит меня. - Что все это значит? - спросил Фарфрэ просто. - Подожди минутку, сынок. Не худо бы тебе подумать дважды, прежде чем доводить до крайности того, кому нечего терять. Я терпел твою конкуренцию, которая меня разорила, и твою надменность, которая меня унижала, но твоей грубости, которая меня опозорила, я не стерплю! Фарфрэ немного рассердился. - Не к чему вам было соваться туда, - сказал он. - Вам можно, а мне нельзя! Как ты смеешь, молокосос, выскочка, говорить человеку моих лет, что ему не к чему было соваться туда! - Он так рассвирепел, что на лбу его вздулась жила. - Вы оскорбили члена королевского дома, Хенчард, и я, как главное должностное лицо, обязан был вас остановить. - К черту члена королевского дома! - крикнул Хенчард. - И коли на то пошло, я такой же верноподданный, как и ты, не хуже! - Я сюда пришел не для того, чтобы спорить. Подождите, пока остынете, и вы будете смотреть на все это так, как смотрю я. - Может, тебе первому придется остынуть, - сказал Хенчард мрачно. - Теперь слушай. Мы оба сейчас стоим на этом чердаке, в четырех стенах, и здесь мы закончим стычку, которую ты затеял утром. Вот дверь - сорок футов над землей. Один из нас вышвырнет другого в эту дверь, а победитель останется внутри. Потом он, если захочет, спустится вниз, начнет бить тревогу и скажет, что другой свалился нечаянно, или же скажет правду, - это уж его дело. Как более сильный, я привязал себе одну руку, чтобы не иметь преимущества перед тобой. Понял? Ну, держись! У Фарфрэ не было выбора, оставалось только схватиться с Хенчардом, потому что тот сразу же бросился на него. В этой борьбе каждый из них старался повалить другого на спину, а Хенчард, кроме того, старался вытолкнуть противника в дверь. Вначале Хенчард схватил свободной правой рукой Фарфрэ за ворот - слева - и крепко вцепился в него, а Фарфрэ схватил за ворот Хенчарда левой рукой. Правой же он старался достать левую руку Хенчарда, но не мог - так ловко увертывался Хенчард, глядя в лицо своему белокурому стройному противнику, опустившему глаза. Хенчард выставил вперед ногу, Фарфрэ обвил ее своей ногой, и, таким образом, борьба пока что мало чем отличалась от обычной в этих местах борьбы. Несколько минут они стояли в этой позе, изгибаясь и раскачиваясь, как деревья в бурю, и сохраняя полное молчание. Слышно было только, как они дышат. Наконец Фарфрэ попытался схватить Хенчарда за шиворот с другой стороны, но тот упирался, вывертываясь изо всех сил, и этот этап борьбы окончился тем, что Хенчард, надавив на Фарфрэ мускулистой рукой, заставил его упасть на колени. Однако движения его были стеснены, и ему не удалось помешать Фарфрэ снова подняться на ноги, после чего борьба началась сызнова. Быстро повернувшись, Хенчард толкнул Дональда, и тот очутился в опасной близости к пропасти; осознав свое положение, шотландец впервые крепко уцепплся за противника, а рассвирепевший "князь тьмы" (Хенчард сейчас был так страшен, что ему подошло бы такое прозвище) никакими силами не мог поднять Фарфрэ или оторвать его от себя. Наконец это ему удалось, но они уже далеко отодвинулись от роковой двери. Отрывая от себя Фарфрэ, Хенчард перевернул его вниз головой. Если бы левая рука у Хенчарда была свободна, Дональду тогда же пришел бы конец. Но шотландец снова встал на ноги и так скрутил руку Хенчарда, что у того лицо исказилось от боли. Хенчард, не выпуская Фарфрэ, немедленно нанес ему сокрушительный удар левым коленом и, пользуясь своим преимуществом, толкнул его к двери, так что светловолосая голова Фарфрэ перекинулась через порог, а рука повисла снаружи вдоль стены. - Ну, вот! - проговорил Хенчард, задыхаясь. - Вот чем кончилось то, что ты начал утром. Твоя жизнь в моих руках. - Так берите ее, берите! - пробормотал Фарфрэ. - Вы давно уже хотели этого! Хенчард молча посмотрел на него сверху вниз, и глаза их встретились. - Ах, Фарфрэ!.. Неправда! - проговорил Хенчард с горечью. - Бог свидетель, ни один человек так не любил другого, как я любил тебя когда-то... А теперь... хотя я пришел сюда, чтобы убить тебя, но духу у меня не хватает тебе повредить! Иди доноси на меня... поступай как хочешь... мне все равно. Он отошел в дальний конец помещения и в порыве раскаяния бросился на мешки в углу. Фарфрэ молча посмотрел на него, потом подошел к люку и спустился во двор. Хенчард хотел было окликнуть его, но голос отказался ему служить; и вскоре шаги Дональда замерли. Хенчард испил до дна чашу стыда и раскаяния. На него нахлынули воспоминания о первом знакомстве с Фарфрэ, о том времени, когда своеобразное сочетание романтизма, - и практичности в характере молодого человека так покорило его сердце, что Фарфрэ мог играть на нем, как на музыкальном инструменте. Хенчард был до того подавлен, что не мог встать, и лежал на мешках, свернувшись клубком, в позе, необычной для мужчины, особенно такого, как он. В этой позе было что-то по-женски слабое, и то, что принял ее такой мужественный и суровый человек, производило трагическое впечатление. Он слышал, как внизу говорят люди, как открывается дверь каретного сарая и запрягают лошадь, но не обратил на это внимания. Здесь он лежал, пока прозрачный полумрак, сгустившись, не перешел в непроницаемую тьму, а проем двери, открывавшейся в пространство, не превратился в продолговатый четырехугольник серого света - единственное из всего окружающего, что можно было видеть. Наконец Хенчард поднялся, устало стряхнул пыль с одежды, ощупью добрался до люка, ощупью спустился по лестнице и очутился во дворе. - Когда-то он ставил меня высоко, - пробормотал он. - Теперь он вечно будет ненавидеть меня и