ибского моря. - Оба с хрустом жевали бисквиты. - Вряд ли речь идет о Багамских островах. Острова эти стоят не больше того, что янки нам за них заплатили, - несколько старых эсминцев. Мы-то всегда предполагали, что это строительство на Кубе дело рук коммунистов. Вы не думаете, что его все-таки затеяли американцы? - Разве нам не сообщили бы об атом? - Увы, поручиться не могу. После того самого дела Фукса. Они нас упрекают, что и мы кое о чем умалчиваем. А что говорит ваш человек в Гаване? - Я потребую у него подробной оценки создавшегося положения. Как сыр? - Грандиозный сыр. - Налейте себе портвейна. - "Кокбэрн" тридцать пятого года, верно? - Двадцать седьмого. - Вы верите, что они рано или поздно собираются воевать? - спросил шеф. - И я, и вы можем только гадать об этом. - Те, другие, что-то стали активны на Кубе, - по-видимому, не без помощи полиции. Нашему человеку в Гаване пришлось довольно туго. Как вы знаете, его лучший агент был убит; чистая случайность - он как раз ехал снимать секретные сооружения с воздуха... Большая потеря для нас. Но за эти фотографии я бы отдал куда больше, чем жизнь одного человека. Мы и заплатили за них тысячу пятьсот долларов. В другого нашего агента стреляли на улице, и теперь он страшно перепуган. Третий ушел в подполье. Есть там женщина, ее тоже допрашивали, хотя она любовница директора почт и телеграфа. Нашего резидента пока не трогают, может быть, для того, чтобы за ним следить. Ну, он-то ловкая бестия. - А вам не кажется, что он допустил неосторожность, растеряв всю свою агентуру? - Вначале без потерь не обойдешься. Они раскрыли его шифр. Я всегда относился с опаской к этим книжным шифрам. Там есть немец, по-видимому, самый крупный их агент и специалист по криптографии. Готорн предупреждал на его счет нашего человека, но вы ведь знаете, что за народ эти старые коммерсанты: они упрямы и, если уж кому-нибудь доверяют, их не разубедишь. Пожалуй, стоило потерять несколько человек, чтобы открыть ему глаза. Хотите сигару? - Спасибо. А он сможет начать заново после этого провала? - Он придумал трюк похитрее. Нащупал самое сердце в обороне противника. Завербовал двойника в управлении полиции. - А вам не кажется, что эти двойники - вещь рискованная? Никогда не знаешь, кому достаются вершки, а кому - корешки. - Я верю, что наш резидент сумеет фукнуть его, как надо, - сказал шеф. - Я говорю "фукнуть" потому, что оба они большие мастера играть в шашки. Игру там называют "дамками". Кстати, это отличный предлог, чтобы встречаться. - Вы и представить себе не можете, как нас тревожат их сооружения. Ах, если бы вам удалось заполучить фотографии до того, как ваш агент был убит. Премьер-министр требует, чтобы мы связались с янки и попросили их о помощи. - Ни в коем случае! Как же можно полагаться на этих янки? ЧАСТЬ ПЯТАЯ 1 - Я у вас ее беру, - сказал капитан Сегура. Они встретились в Гаванском клубе. В Гаванском клубе, который вовсе не был клубом и принадлежал конкуренту "Баккарди" [фирма, изготовляющая ром]; все коктейли с ромом подавались бесплатно, и это давало Уормолду возможность увеличить свои сбережения, ибо он, конечно, продолжал показывать в отчетах расходы на выпивку. (Что напитки подаются бесплатно, объяснить Лондону было бы невозможно или, во всяком случае, трудно.) Бар помещался в первом этаже дома семнадцатого века, и окна его глядели на собор, где когда-то лежало тело Христофора Колумба. Перед собором стояла серая каменная статуя Колумба, и вид у нее был такой, будто она столетия откладывалась под водой, как коралловый риф. - А знаете, - сказал капитан Сегура, - было время, когда мне казалось, что вы меня недолюбливаете. - С человеком играешь в шашки не только потому, что он тебе нравится. - Да, не только, - сказал капитан Сегура. - Смотрите! Я прохожу в дамки. - А я беру у вас три шашки. - Вы, наверное, думаете, что я зевнул, но сейчас убедитесь, что ваш ход мне выгоден. Вот, смотрите, я бью вашу единственную дамку. Зачем вы ездили в Сантьяго, Санта-Клару и Сьенфуэгос две недели назад?. - Я всегда туда езжу в это время года по своим торговым делам. - Да, вид это имело такой, будто вы и в самом деле ездили по торговым делам. В Сьенфуэгосе вы остановились в новой гостинице, пообедали один в ресторане у моря. Сходили в кино и вернулись домой. На следующее утро... - Неужели вы действительно думаете, что я - секретный агент? - Начинаю в этом сомневаться. Наши друзья, видно, ошиблись. - А кто они, эти "друзья"? - Ну, скажем, друзья доктора Гассельбахера. - Кто же они такие? - Я по должности обязан знать, что творится в Гаване, - сказал капитан Сегура, - но отнюдь не обязан давать сведения и принимать чью-то сторону. Его дамка разгуливала по всей доске. - А разве на Кубе есть чем интересоваться иностранной разведке? - Конечно, мы страна маленькая, но лежим очень близко от американского континента. И можем угрожать вашей базе на Ямайке. Если какую-нибудь страну окружают со всех сторон, как Россию, она старается пробить брешь. - Но какую роль могу играть я... или доктор Гассельбахер... в мировой стратегии? Человек, который продает пылесосы. Или доктор, ушедший на покой. - В каждой игре бывают не только дамки, но и простые шашки, - сказал капитан Сегура. - Вот, например, эта. Я ее бью, а вы отдаете без всякого огорчения. Ну, а доктор Гассельбахер все-таки хорошо решает кроссворды. - При чем тут кроссворды? - Из такого человека получается превосходный криптограф. Мне однажды показали вашу телеграмму с расшифровкой; вернее, дали возможность ее найти, Может быть, надеялись, что я вышлю вас с Кубы. - Он засмеялся. - Отца Милли! Как бы не так! - Что это была за телеграмма? - Вы там утверждали, будто вам удалось завербовать инженера Сифуэнтеса. Какая чушь! Я его хорошо знаю. Может, они для того и стреляли, чтобы телеграмма звучала правдоподобнее. А может, и состряпали телеграмму для того, чтобы от вас избавиться. А может, они просто люди куда более доверчивые, чем я. - Какая странная история! - Уормолд передвинул шашку. - А почему вы так уверены, что Сифуэнтес не мой агент? - Я вижу, как вы играете в шашки, мистер Уормолд, а кроме того, я допросил Сифуэнтеса. - Вы его пытали? Капитан Сегура расхохотался. - Нет. Он не принадлежит к тому классу, который пытают. - Я не знал, что и в пытках есть классовые различия. - Дорогой мой мистер Уормолд, вы же знаете, что есть люди, которые сами понимают, что их могут пытать, и люди, которые были бы глубоко возмущены, если б такая мысль кому-нибудь пришла в голову. Пытают всегда по молчаливому соглашению сторон. - Но пытки пыткам рознь. Когда они разгромили лабораторию доктора Гассельбахера, это ведь тоже было пыткой... - Мало ли что могут натворить дилетанты! Полиция тут ни при чем. Доктор Гассельбахер не принадлежит к классу пытаемых. - А кто к нему принадлежит? - Бедняки моей и любой латиноамериканской страны. Бедняки Центральной Европы и азиатского Востока. В ваших благополучных странах бедняков нет, и поэтому вы не подлежите пыткам. На Кубе полиция может измываться, как хочет, над эмигрантами из Латинской Америки и прибалтийских стран, но и пальцем не тронет приезжих из вашей страны или из Скандинавии. Такие вещи без слов понимают обе стороны. Католиков легче пытать, чем протестантов, да среди них и преступников больше. Вот видите, я был прав, что вышел в дамки; теперь я бью вас в последний раз. - Вы, по-моему, всегда выигрываете. А теория у вас любопытная. Они оба выпили еще по одному бесплатному "дайкири", замороженному так сильно, что его приходилось пить по капельке. - А как поживает Милли? - спросил капитан Сегура. - Хорошо. - Я очень люблю эту девочку. Она правильно воспитана. - Рад, что вы так думаете. - Вот поэтому мне бы и не хотелось, чтобы у вас были неприятности, мистер Уормолд. Нехорошо, если вас лишат вида на жительство. Гавана много потеряет, если расстанется с вашей дочерью. - Вряд ли вы мне поверите, капитан, но Сифуэнтес не был моим агентом. - Нет, почему же, я вам верю. Я думаю, что вами хотели воспользоваться для отвода глаз или же как манком - знаете, такая деревянная уточка, на которую приманивают диких уток. - Он допил свой "дайкири". - Это мне на руку. Я сам люблю подстерегать диких уток, откуда бы они ни прилетали. Они презирают бедных туземных стрелков, но в один прекрасный день, когда они спокойно рассядутся, вот тогда я поохочусь вволю. - Как все сложно в этом мире. Куда проще, по-моему, продавать пылесосы. - Дела идут, надеюсь, хорошо? - О да, спасибо. - Я обратил внимание на то, что вы увеличили свой штат. У вас прелестный секретарь - та дама с сифоном, ее пальто никак не желало запахиваться, помните? И молодой человек. - Мне нужен счетовод. На Лопеса положиться нельзя. - Ах да, Лопес... Еще один ваш агент. - Капитан Сегура засмеялся. - Так, во всяком случае, мне было доложено. - Ну да, он снабжает меня секретными сведениями о нашей полиции. - Осторожнее, мистер Уормолд! Лопес принадлежит к тем, кого можно пытать. - Оба они посмеялись, допивая свои "дайкири". В солнечный день легко смеяться над пытками. - Мне пора идти, мистер Уормолд. - У вас, наверно, все камеры полны моих шпионов. - Место еще для одного всегда найдется; на худой конец можно кое-кого пустить в расход. - Я все же, капитан, как-нибудь обыграю вас в шашки. - Сомневаюсь, мистер Уормолд. Он видел в окно, как Сегура прошел мимо серой статуи Колумба, будто вырезанной из пемзы, и направился к себе в управление. Тогда Уормолд заказал еще одно даровое "дайкири". Гаванский клуб и капитан Сегура заменили "Чудо-бар" и доктора Гассельбахера - это была перемена, с которой приходилось мириться. Назад ничего не вернешь. Доктора Гассельбахера унизили в его глазах, а дружба не терпит унижения. Он больше не видел доктора Гассельбахера. В этом клубе, как и в "Чудо-баре", он чувствовал себя гражданином Гаваны. Элегантный молодой человек, который подавал "дайкири", и не пытался всучить ему, словно какому-нибудь туристу, бутылку рома из тех, что стояли на стойке. Человек с седой бородой, как всегда в этот час, читал утреннюю газету; забежал почтальон, чтобы на пути проглотить бесплатную рюмку спиртного, - все они, как и он, были гражданами Гаваны. Четверо туристов весело вышли из бара с плетеными корзинками, в которых лежали бутылки рома; они раскраснелись и тешили себя иллюзией, что напились даром. Он подумал: "Они иностранцы, их-то, конечно, не пытают". Уормолд слишком быстро выпил свой "дайкири", так что у него даже глаза заслезились; он вышел из клуба. Туристы, перегнувшись, заглядывали в колодец семнадцатого века; они побросали туда столько монет, что могли дважды заплатить за свои коктейли; зато они наворожили себе, что еще раз побывают в этих благословенных местах. Его окликнул женский голос и он увидел Беатрису, которая стояла между колоннами аркады, возле антикварной лавки, среди трещоток, бутылей из тыквы и негритянских божков. - Что вы здесь делаете? Она объяснила: - Я всегда волнуюсь, когда вы встречаетесь с Сегурой. На этот раз мне хотелось удостовериться... - В чем? Может быть, она, наконец, стала подозревать, что у него нет никаких агентов? Может быть, она получила инструкции следить за ним - из Лондона или от 59200 из Кингстона? Они пошли домой пешком. - В том, что это не ловушка и что вас не подстерегает полиция. С агентом-двойником не так-то легко иметь дело. - Зря вы беспокоитесь. - Вы слишком неопытны. Вспомните, что произошло с Раулем и Сифуэнтесом. - Сифуэнтеса допрашивала полиция. - Уормолд добавил с облегчением: - Он провалился, теперь он нам больше не нужен. - А как же вы тогда не провалились? - Он ничего не выдал. Вопросы задавал капитан Сегура, а Сегура - один из наших. Мне кажется, что пора выплатить ему наградные. Он сейчас составляет для нас полный список иностранных агентов в Гаване - и американских, и русских. "Дикие утки", как он их называет. - Ну, это большое дело. А сооружения? - С ними придется повременить. Я не могу заставить его действовать против своей страны. Проходя мимо собора, он, как всегда, бросил монету слепому нищему, сидевшему на ступеньках. Беатриса сказала: - На таком солнце жалеешь, что ты и сам не слепой. В Уормолде проснулось вдохновение. Он сказал: - Вы знаете, а он ведь на самом деле не слепой. Он все отлично видит. - Ну, тогда он очень хороший актер. Я наблюдала за ним все время, пока вы были с Сегурой. - А он следил за вами. Откровенно говоря, он - один из лучших моих осведомителей. Я всегда сажаю его здесь, когда иду на свидание с Сегурой. Простейшая предосторожность. Я совсем не так беззаботен, как вы думаете. - Вы ничего не сообщали об этом в Лондон? - Зачем? Вряд ли у них заведено досье на слепого нищего, а я не пользуюсь им для получения секретных сведений. Но если бы меня арестовали, вы узнали бы об этом через десять минут. Что бы вы стали делать? - Сожгла бы все бумаги и отвезла Милли в посольство. - А как насчет Руди? - Велела бы ему радировать в Лондон, что мы сматываем удочки, а потом уйти в подполье. - А как уходят в подполье? - Он и не пытался получить ответ. Он говорил медленно, давая волю своей фантазии. - Слепого зовут Мигель. Он служит мне из чувства благодарности. Видите ли, я когда-то спас ему жизнь. - Каким образом? - Да так, ерунда! Несчастный случаи на пароме. Просто оказалось, что я умею плавать, а он нет. - Вам дали медаль? Он быстро взглянул на нее, но прочел на ее лице только невинное любопытство. - Нет. Славы я не сподобился. Если говорить по правде, меня даже оштрафовали за то, что я вытащил его на берег в запрещенной зоне. - Какая романтическая история! Ну, а теперь он, конечно, готов отдать за вас жизнь. - Ну, это слишком... - Скажите, есть у вас где-нибудь маленькая грошовая книжка в черном клеенчатом переплете для записи расходов? - По-моему, нет. А что? - Где вы когда-то записывали, сколько истрачено на перышки и резинки? - Господи, зачем мне перышки? - Да нет, я просто так спрашиваю. - Записную книжку так дешево не купишь. А перышки - у кого же теперь нет автоматической ручки? - Ладно, не будем об этом говорить. Это мне как-то рассказывал Генри. Ошибка. - Какой Генри? - 59200, - сказала она. Уормолд почувствовал какую-то странную ревность, несмотря на правила конспирации, она только раз назвала его Джимом. Когда они вошли, дома, как всегда, было пусто; он понял, что больше не скучает по Милли, и с грустью вздохнул: хотя бы одна любовь больше не причиняла ему боли. - Руди ушел, - сказала Беатриса. - Наверно, покупает сладости. Он ест слишком много сладкого. Но, по-видимому, затрачивает уйму энергии, потому что совсем не толстеет. Но на что он ее тратит? - Давайте поработаем. Надо послать телеграмму. Сегура сообщил мне ценные сведения относительно просачивания коммунистов в полицейские кадры. Вы даже не поверите... - Я готова верить во что угодно. Смотрите. Я обнаружила в шифровальной книге очень забавную вещь. Вы знали, что есть специальное обозначение для слова "евнух"? Неужели оно так уж часто встречается в телеграммах? - Наверно, нужно для Стамбульского отделения. - Жаль, что оно нам ни к чему, правда? - Вы когда-нибудь выйдете еще раз замуж? - Ваши ассоциации иногда бывают слишком явными. Как вы думаете, у Руди есть по секрету от нас личная жизнь? Он не может тратить всю свою энергию в конторе. - А существуют правила для личной жизни? Если вам хочется завести личную жизнь, надо спрашивать разрешения у Лондона? - Что ж, конечно, лучше проверить досье, прежде чем зайдешь слишком далеко. Лондон не одобряет половых связей своих работников с посторонними. 2 - Видно, я становлюсь важной персоной, - сказал Уормолд. - Меня просят произнести речь. - Где? - вежливо спросила Милли, отрываясь от "Ежегодника любительницы верховой езды". Вечерело, рабочий день кончился, последние лучи золотили крыши, волосы Милли цвета меди и виски у него в стакане. - На ежегодном обеде Европейского коммерческого общества. Меня просил выступить наш президент, доктор Браун, ведь я - старейший член общества. Почетным гостем у нас будет американский генеральный консул, - добавил он не без гордости. Казалось, он совсем недавно поселился в Гаване и познакомился с девушкой, которая стала матерью Милли, - это было во "Флоридита-баре", она пришла туда со своими родителями. А теперь он был здесь самым старым коммерсантом. Многие ушли на покой; кое-кто уехал на родину, чтобы принять участие в последней войне, - англичане, немцы, французы; а его не взяли в армию из-за хромоты. Из тех, что уехали, никто уж не вернулся на Кубу. - О чем ты будешь говорить? - Ни о чем, - грустно ответил он. - Я не знаю, что сказать. - Держу пари, что твоя речь была бы самая лучшая. - Ну, что ты. Если я самый старый член общества, то и самый незаметный тоже. Экспортеры рома и сигар - вот они действительно важные птицы. - Да, но ты - это ты. - Жаль, что ты не выбрала себе отца поумнее. - Капитан Сегура говорит, что ты неплохо играешь в шашки. - Но не так хорошо, как он. - Пожалуйста, согласись, папа, - сказала она. - Я бы так тобой гордилась! - Я буду выглядеть там ужасно глупо. - Ничего подобного. Ну, ради меня. - Ради тебя я готов хоть на голове стоять. Ладно. Я скажу речь. В дверь постучал Руди. В этот час он заканчивал прием радиограмм - в Лондоне была полночь. Он сказал: - Срочное сообщение из Кингстона. Сходить за Беатрисой? - Нет, я справлюсь сам. Она собиралась в кино. - Кажется, дела идут бойко, - заметила Милли. - Да. - Но я не вижу, чтобы ты вообще продавал теперь пылесосы. - У нас сделки по долгосрочным обязательствам, - сказал Уормолд. Он пошел в спальню и расшифровал радиограмму. Она была от Готорна. Уормолду предлагалось первым же самолетом вылететь в Кингстон для доклада. Он подумал: наконец-то они все узнали. Свидание было назначено в гостинице "Миртл-Бэнк". Уормолд много лет не был на Ямайке, и теперь его привели в ужас здешние грязь и жара. Чем объяснить убожество британских владений? Испанцы, французы, португальцы строили города, чтобы в них жить, англичане же предоставляли городам расти как попало. Самый нищий закоулок Гаваны был полон благородства по сравнению с барачным существованием Кингстона, его лачугами, сложенными из старых бидонов из-под горючего и крытыми кусками железа с кладбища автомобилей. Готорн сидел в шезлонге на веранде "Миртл-Бэнка", потягивая через соломинку пунш. Одет он был так же безукоризненно, как и в тот раз, когда Уормолд увидел его впервые; единственным признаком того, что и он страдает от жары, был комочек пудры, засохшей под левым ухом. Он сказал: - Садитесь за те же деньги. Готорн не расстался со своим жаргоном. - Спасибо. - Как долетели? - Спасибо, хорошо. - Наверно, рады, что попали домой. - Домой? - Я хотел сказать - сюда; сможете отдохнуть от своих черномазых. Снова на британской земле. Уормолд подумал об убогих хижинах вдоль набережной, о жалком старике, который спал, скорчившись в ненадежной полоске тени, о ребенке в лохмотьях, нянчившем выброшенную волнами чурку. Он сказал: - Гавана не так уж плоха. - Хотите пунша? "Плантаторский". Здесь он совсем недурен. - Спасибо. Готорн сказал: - Случилась маленькая неприятность, вот я и попросил вас подъехать. - Да? Сейчас откроется правда. Могут они арестовать его, раз он на британской территории? Какое ему предъявят обвинение? Его, наверно, привлекут за вымогательство или припишут какое-нибудь совсем непонятное преступление, а дело заслушают in camera [при закрытых дверях (лат.)], по закону о разглашении государственной тайны. - Речь идет об этих сооружениях. Ему захотелось объяснить, что Беатриса тут ни при чем; у него не было никаких сообщников, кроме легковерия тех, кто его завербовал. - А что? - спросил он. - Надо во что бы то ни стало раздобыть фотографии. - Я пытался. Вы же знаете, чем это кончилось. - Да. Но чертежи не совсем ясны. - Он - не чертежник. - Поймите меня правильно, старина. Вы, конечно, сделали чудеса: но, знаете, был такой момент, когда я чуть было не начал вас... подозревать. - В чем? - Видите ли, некоторые из этих чертежей напомнили мне... Говоря откровенно, они мне напомнили части пылесоса. - Да, я это тоже заметил. - Ну, и тут я, понимаете ли, подумал обо всех этих штуковинах в вашем магазине... - Вы что же, подозреваете, что я морочу голову нашей разведке? - Теперь я и сам понимаю, что это чистый бред. А все-таки у меня гора с плеч свалилась, когда те решили вас убить. - Убить? - Ну да, ведь это доказывает подлинность чертежей. - Кто "те"? - Противники. Какое счастье, что я никому не говорил о своих дурацких подозрениях! - Как они собираются меня убить? - Об этом мы еще поговорим - они хотят вас отравить. Я вот что хочу сказать: теперь мы получили самое лучшее подтверждение всему, что вы нам сообщали. Не хватает только фотографий. Одно время мы попридержали чертежи, но теперь роздали их всем заинтересованным ведомствам. В Атомную комиссию тоже послали. Ну от них толку не добьешься. Заявили, что к ядерной энергии это отношения не имеет, и все тут. Но мы уж слишком на поводу у наших атомников и совершенно забыли, что могут быть другие, не менее опасные военные изобретения. - Чем они собираются меня отравить? - Поговорим сперва о деле, старина. Нельзя забывать об экономической стороне войны. Куба не может себе позволить производство водородных бомб, но что если они нашли такое же эффективное оружие ближнего действия, и к тому же дешевое? Вот в чем гвоздь - в дешевизне. - Будьте любезны, скажите мне все-таки, как они собираются меня убить. Видите ли, у меня к этому вопросу чисто личный интерес. - Ну конечно, я вам скажу. Просто мне хотелось сперва показать вам всю закулисную сторону и объяснить, как мы рады... поймите меня правильно, что ваши донесения подтвердились. Они собираются отравить вас на каком-то деловом обеде. - Европейского коммерческого общества? - Вот-вот, кажется так. - Как вы это узнали? - Мы проникли в их здешнюю организацию. Вы бы ахнули, если бы я вам порассказал, что там у вас происходит. Могу вам, например, сообщить, что дробь четыре погиб чисто случайно. Они просто хотели его припугнуть, как припугнули своим покушением дробь три. Вы первый, которого они всерьез решили убить. - Какая честь. - Знаете, в некотором роде это даже лестно. Показывает, что вы стали им опасны. Вытягивая через соломинку остатки пунша из-под кубиков льда, ломтиков апельсина и ананаса, украшенных сверху вишней, Готорн громко причмокнул. - Пожалуй, - сказал Уормолд, - мне лучше туда не ходить. - Он вдруг почувствовал какое-то разочарование. - А ведь за десять лет я не пропустил ни одного банкета. Меня даже речь там просили произнести. Фирма любит, чтобы я ходил на такие обеды. Она тогда считает, что я высоко несу ее знамя. - Вы непременно должны пойти. - Для чего? Чтобы меня отравили? - Да вас никто не заставляет там есть. - А вы когда-нибудь пробовали пойти на банкет и ничего не есть? И пить-то ведь все равно придется. - Не подсыпят же они яду в бутылку вина. Вы бы могли прикинуться алкоголиком, который ничего не ест, а только пьет. - Спасибо. Репутация моей фирмы от этого сильно выиграет. - А что? Все люди питают слабость к алкоголикам, - сказал Готорн. - И, кроме того, если вы не пойдете, они заподозрят что-то неладное. Вы можете провалить мой источник. А источники надо беречь. - Это что, такое правило? - Вот именно, старина. И еще одно соображение: мы знаем, в чем суть заговора, но не знаем заговорщиков; нам известны только клички. Если мы их раскроем, мы заставим полицию их посадить. Тогда и вся организация будет разгромлена. - Ну да, убийца всегда рано или поздно попадется. Вскрытие наведет вас на след, и тогда вы заставите Сегуру действовать. - Неужели вы струсили? Такая уж у нас опасная профессия. Не следовало за нее браться, если вы не были готовы... - Ну, прямо спартанка из хрестоматии, да и только. Возвращайся, с победой или пади в бою. - А знаете, это идея! В нужный момент вы можете свалиться под стол. Убийцы решат, что вы умерли, а остальные - что слишком много выпили. - Член Европейского коммерческого общества не падает под стол. - Никогда? - Никогда. Но вам кажется, что я зря так встревожен? - По-моему, волноваться пока нет оснований. В конце концов, всю еду вы берете себе сами! - Верно. Но в "Насьонале" закуска всегда одна и та же - краб по-мавритански. А это кушанье раскладывают на тарелки заранее. - Вот краба не ешьте. Мало ли кто не ест крабов. А когда гостей начнут обносить блюдами, не берите того, что лежит к вам всего ближе. Это как с фокусником, который подсовывает вам нужную ему карту. Не берите ее, и все тут. - А фокуснику все-таки удается всучить вам именно ту карту, которую он хочет. - Вот что... вы говорили, кажется, что банкет будет в "Насьонале"? - Да. - Так почему бы вам не использовать дробь семь? - А кто такой дробь семь? - Вы что, не помните своих агентов? Да это же метрдотель в "Насьонале". Пусть он и позаботится, чтобы вам в тарелку ничего не подсыпали. Пора ему, наконец, отработать полученные деньги. Я что-то не помню, чтобы вы прислали от него хоть одно донесение. - А вы не можете мне намекнуть, кто этот человек? Ну, тот кто собирается... - он запнулся на слове "убить", - собирается со мной это сделать? - Не имею о нем ни малейшего представления, старина. Остерегайтесь всех подряд. Выпейте-ка еще пуншу. В самолете, летевшем обратно на Кубу, было мало пассажиров. Какая-то испанка с целым выводком детей - одни принялись кричать, а других стало тошнить, как только самолет оторвался от земли. Негритянка с живым петухом, закутанным в шаль. Кубинский экспортер сигар, с которым Уормолд был шапочно знаком, я англичанин в толстом грубошерстном пиджаке, упорно куривший трубку, пока стюардесса не сделала ему замечание. Тогда он стал демонстративно сосать незажженную трубку, обливаясь потом. У него было сердитое лицо человека, уверенного, что он всегда прав. Когда подали обед, он перебрался в хвост самолета и подсел к Уормолду. - Не выношу эту писклявую мелюзгу, - сказал он. - Разрешите? - Он заглянул в бумаги, разложенные на коленях у Уормолда. - Вы служите у "Фастклинерс"? - Да. - А я у "Ньюклинерс". Моя фамилия Картер. - Вот как! - Это моя вторая поездка на Кубу. У вас, говорят, не скучают, - сказал он, продувая трубку и откладывая ее в сторону, перед тем как приняться за обед. - Да, наверно, - ответил Уормолд, - если вы любите рулетку и публичные дома. Картер погладил свой кисет, как гладят по голове собаку - "мой верный пес со мною неразлучен". - Да я не совсем это имел в виду... хотя, конечно, я не пуританин. Наверно, это даже интересно. С волками жить - по-волчьи выть. - Он переменил тему. - Хорошо идут ваши машины? - Торгуем помаленьку. - Наша новая модель захватит весь рынок. Он отправил в рот большой кусок розоватого пирожного, а потом отрезал кусочек цыпленка. - Да ну? - Работает, как садовая косилка. Дамочке не надо утомляться. И никаких шлангов, которые путаются под ногами. - А как насчет шума? - Специальный глушитель. Куда меньше шума, чем у вашего. Модель так и называется - "Женушка-щебетунья". - Проглотив черепаховый суп, он принялся за компот, с хрустом разжевывая виноградные косточки. - Скоро мы откроем свое агентство на Кубе. Вы знаете доктора Брауна? - Встречал. В Европейском коммерческом обществе. Он наш президент. Импортирует точный инструмент из Женевы. - Он самый. Дал нам очень полезный совет. Собственно говоря, я буду его гостем на вашем банкете. А кормят у вас прилично? - Вы же знаете, чего стоят ресторанные обеды. - Ну уж, во всяком случае, он будет лучше этого, - сказал Картер, выплевывая виноградную кожицу. Он не заметил спаржи в майонезе и теперь принялся за нее. Затем он порылся в кармане. - Вот моя карточка. - Карточка гласила: "Уильям Картер. Бакалавр технич. наук (Нотвич)", а в уголке значилось: "Ньюклинерс-лимитед". Он добавил: - Я остановлюсь на недельку в "Севил-Билтморе". - Простите, у меня нет при себе карточки. Моя фамилия Уормолд. - Вы знакомы с Дэвисом? - Кажется, нет. - Мы с ним жили в одной комнате в колледже. Устроился в фирме "Грипфикс" и живет где-то в ваших краях. Прямо смешно - ребят из Нотвича встречаешь повсюду. А вы сами случайно не у нас учились? - Нет. - Значит, в Ридинге? - Я не учился в университете. - Вот бы не сказал, - благодушно заметил Картер. - Знаете, я поступил бы в Оксфорд, но в технических науках они уж очень отстали. Для школьного учителя Оксфорд, пожалуй, еще годится. - Он снова стал сосать пустую трубку, как ребенок соску, пока из трубки не вырвался свист. Вдруг он проговорил таким тоном, словно на язык ему попал никотин: - Старомодная ерунда, живые мощи, чистый пережиток. Я бы их упразднил. - Кого? - Оксфорд и Кембридж. На подносе не оставалось ничего съедобного, кроме булочки, - он взял ее и раскрошил, как время или плющ крошат камень. Уормолд потерял Картера в таможне. У того вышли какие-то неприятности с образцом пылесоса "Ньюклинерс", а Уормолд не считал, что должен помогать представителю конкурирующей фирмы. Беатриса встретила Уормолда в "хилмене". Уже много лет его не встречала женщина. - Все в порядке? - спросила она. - Да. Конечно. Кажется, они мной довольны. - Он смотрел на ее руки, державшие руль; день был жаркий, и она не надела перчаток; руки были красивые и ловкие. - Вы сняли кольцо? Она сказала: - А я думала, никто не заметит. Но Милли тоже заметила. Какие вы оба наблюдательные! - Вы его потеряли? - Я сняла его вчера, когда мылась, и забыла надеть. А зачем носить кольцо, если о нем забываешь? Тут он рассказал ей о банкете. - Надеюсь, вы не пойдете? - спросила она. - Готорн хочет, чтобы я пошел. Боится, что раскроют его источник. - А ну его к дьяволу, его источник! - Но есть причина посерьезнее. Помните, что сказал Гассельбахер? Они привыкли наносить удар по тому, что мы любим. Если я не приду, они изобретут что-нибудь другое. Что-нибудь похуже. А мы не будем знать, что именно. В следующий раз выбор может пасть не на меня - я ведь не так уж сильно себя люблю, - а на Милли. Или на вас. Он и сам не понял, что сказал, пока она не высадила его у дома и не отъехала. 3 Милли сказала: - Ты выпил только кофе и ничего в рот не взял, даже сухарика. - Что-то не хочется. - А потом пойдешь и наешься на банкете у своих коммерсантов, - будто не знаешь, что твой желудок не выносит краба по-мавритански! - Даю тебе слово, я постараюсь не есть ничего лишнего. - Лучше бы ты как следует позавтракал. Поешь пшеничных хлопьев - они впитывают весь алкоголь. В этот день рядом с ней была дуэнья. - Ну, ей-богу же, не могу. Мне не до еды. Не приставай. Нет у меня аппетита. - Ты приготовил речь? - Старался, но я ведь не оратор. Понятия не имею, почему они попросили меня. Но его мучило, что теперь он, кажется, знает, почему. Кто внушил эту мысль доктору Брауну - вот что нужно было узнать любой ценой. Он подумал: "Но ведь цена - это я сам!" - Пари держу, что ты произведешь там фурор! - Ну нет, я сделаю все, чтобы не произвести там никакого фурора. Милли ушла в школу, а он остался сидеть за столом. На картонной коробке с хлопьями "Уитбрикс", которые всегда покупала Милли, был напечатан отрывок из последних приключений Мальчика с пальчик. В коротком рассказике с картинками Мальчик с пальчик встретил крысу величиной с рослого сенбернара и обратил ее в бегство, прикинувшись кошкой и замяукав. Это была очень незамысловатая история. Вряд ли ее можно было рассматривать как ценное назидание молодому поколению, вступающему в жизнь. За двенадцать купонов, вырезанных из таких коробок, фирма обещала духовое ружье. Коробка была почти пуста, и Уормолд принялся вырезывать купон, аккуратно водя ножом по пунктирной линии. Он уже обрезал последний угол, когда в комнату вошла Беатриса. Она спросила: - Чем это вы занимаетесь? - По-моему, духовое ружье может пригодиться нам в конторе. Не хватает всего одиннадцати купонов. - Я не спала всю ночь. - Наверно, выпили слишком много кофе? - Нет. Это из-за того, что вам сказал доктор Гассельбахер. Насчет Милли. Пожалуйста, не ходите на банкет. - Ну, пойти-то я, во всяком случае, должен. - Вы и так делаете достаточно. В Лондоне вами довольны. Я сужу по тону телеграмм. Что бы там ни говорил Генри, Лондон вовсе не захочет, чтобы вы шли на бессмысленный риск. - Он прав, когда говорит, что если я не пойду, они попробуют что-нибудь другое. - Не бойтесь за Милли. Я не спущу с нее глаз. - А кто будет смотреть за вами? - Я сама выбрала эту профессию. Вы за меня не отвечаете. - Вы бывали уже в таких переделках? - Нет. Но и начальника такого у меня еще не было. Вы словно ткнули палкой в осиное гнездо. Знаете, обычно наша работа - чистая канцелярщина: картотека и скучные телеграммы. Убийства - не наша область. И я не хочу, чтобы вас убивали. Понимаете, вы какой-то настоящий, а не персонаж из "Бойз оун пейпер". Ради бога, оставьте вы в покое эту дурацкую коробку и послушайте, что я вам говорю! - Я читал про Мальчика с пальчик. - Вот и оставайтесь с ним сегодня дома. А я пойду и куплю вам все предыдущие коробки этой серии, чтобы вы могли прочитать про него с самого начала. - Готорн говорил здравые вещи. Мне только надо быть поосторожней с едой. Ведь и в самом деле важно установить, кто они такие. Тогда я по крайней мере отработаю полученные деньги. - Вы и так сделали больше, чем нужно. Незачем вам ходить на этот проклятый банкет! - Нет, есть за чем. Хотя бы из гордости. - Перед кем вы хотите покрасоваться? - Перед вами. Он пробирался по холлу гостиницы "Насьональ" мимо витрин с итальянской обувью, датскими пепельницами, шведским стеклом и сиреневыми английскими фуфайками. Дверь в банкетный зал, где всегда заседало Европейское коммерческое общество, загораживал стул, на котором расположился доктор Гассельбахер - он явно кого-то поджидал. Уормолд замедлил шаг; он не видел доктора Гассельбахера с той самой ночи, когда тот сидел в мундире улана на кровати и вспоминал прошлое. Члены коммерческого общества, направлявшиеся в банкетный зал, останавливались и заговаривали с доктором Гассельбахером, но тот не обращал на них внимания. Когда Уормолд поравнялся со стулом, на котором сидел доктор, тот сказал: - Не ходите туда, мистер Уормолд. Он говорил громко; слова его дрожали в загроможденном витринами холле, привлекая всеобщее внимание. - Как поживаете, Гассельбахер? - Я оказал: не ходите туда. - Слышу! - Они собираются вас убить, мистер Уормолд. - Откуда вы знаете, Гассельбахер? - Они хотят вас там отравить. Кто-то из приглашенных остановился и стал смотреть на них с улыбкой. Один американец спросил: - Да неужели тут так уж плохо кормят? Все рассмеялись. Уормолд сказал: - Уйдите отсюда, Гассельбахер. На вас все смотрят. - Вы все-таки пойдете? - Конечно; я ведь один из ораторов. - У вас есть Милли. Подумайте о ней. - Не бойтесь за Милли. Я вернусь целым и невредимым, Гассельбахер. Ступайте. - Хорошо, но я хотел вас удержать, - сказал доктор Гассельбахер. - Я буду ждать вашего звонка. - Я позвоню вам из дому. - Прощайте, Джим. - Прощайте, доктор. Уормолд оторопел, услышав, что доктор Гассельбахер назвал его Джимом. Он вспомнил, как не раз подумывал в шутку: только сидя у его смертного одра и отказавшись от всякой надежды, доктор Гассельбахер назовет его по имени. Его вдруг охватили страх, одиночество, тоска по родине. - Уормолд, - произнес кто-то за его спиной. Он обернулся. Перед ним стоял Картер из фирмы "Ньюклинерс", но для Уормолда в этот миг Картер был английской землей, и английской спесью, и английской пошлостью - всем тем родным и надежным, что заключалось в самом слове: Англия. - Картер! - воскликнул он, словно Картер был тем человеком в Гаване, которого ему больше всего хотелось встретить; и в этот миг так оно и было. - Чертовски рад вас видеть, - сказал Картер. - Не знаю здесь ни души. Даже моего... даже доктора Брауна. Трубка и кисет оттопыривали его карман; он погладил их, словно надеясь обрести бодрость в этом привычном жесте, может быть, он тоже испытывал сейчас тоску по родине. - Картер, познакомьтесь с доктором Гассельбахером, это мой старый друг. - Здравствуйте, доктор. - Картер сказал Уормолду: - Искал вас вчера вечером по всему городу. Никак не могу попасть в те злачные места, о которых вы говорили. Они вместе вошли в банкетный зал. Трудно было объяснить, почему Уормолд испытывает такое доверие к своему соотечественнику, но с той стороны, с которой шагал Картер, он чувствовал себя в безопасности. В честь генерального консула банкетный зал был украшен двумя большими флагами Соединенных Штатов, а маленькие бумажные флажки указывали, как в ресторане аэровокзала, места представителей различных стран. Во главе стола красовался швейцарский флажок - там должен был сидеть президент, доктор Браун; был тут даже флажок Монако - он стоял против места монакского консула, одного из крупнейших экспортеров сигар в Гаване. В знак уважения к августейшему бракосочетанию [имеется в виду брак князя Монакского с американской киноактрисой Грейс Келли], его посадили справа от американского генерального консула. Когда Уормолд и Картер вошли в зал, гостям разносили коктейли, и к ним сразу же подошел официант. Показалось ли это Уормолду или же официант и в самом деле так повернул поднос, что последний оставшийся на нем "дайкири" оказался как раз под рукой у Уормолда? - Нет. Не хочу, спасибо. Картер протянул руку, но официант уже двинулся к служебному выходу. - Может, вы предпочитаете сухой "мартини", сэр? - спросил чей-то голос. Он повернулся. Это был метрдотель. - Нет, нет, я не пью коньяк. - Шотландское виски, сэр? Херес? "Дедушкин коктейль"? Что вам угодно? - Я сегодня не пью, - сказал Уормолд. Метрдотель отошел к другим гостям. Уормолд подозревал, что это его агент дробь семь; не странно ли, если по иронии судьбы он окажется и его убийцей? Уормолд оглянулся, но Картера уже не было: он отправился на поиски доктора Брауна. - Пейте, что дают, - произнес чей-то голос с шотландским акцентом. - Моя фамилия Макдугал. Кажется, мы сидим рядом. - Мы с вами, по-моему, прежде не встречались? - Я принял дела от Макинтайра. Вы, конечно, знали Макинтайра? - Ну да, еще бы. Сплавив такую мелкую сошку, как Картер, швейцарцу, торговавшему часами, доктор Браун обходил теперь зал вместе с американским генеральным консулом, представляя ему самых важных гостей. Немцы держались обособленно; как и подобало, они сгруппировались у западной стены зала; они кичились мощью немецкой марки, как дуэлянты своими шрамами; национальное чванство, которое пережило даже Бельзен, питалось теперь высоким курсом западногерманской валюты. Интересно, не один ли из них выдал доктору Гассельбахеру тайну этого банкета, подумал Уормолд. Выдал? Так ли? С помощью шантажа они могли заставить доктора снабдить их каким-нибудь ядом. Ну что ж, ради старой дружбы он выбрал что-нибудь безболезненное, если только есть такой яд, который не причиняет боли. - Вы меня послушайте, - говорил мистер Макдугал с неукротимой энергией шотландца, пляшущего джигу, - лучше выпить, не откладывая. Больше вы ничего не получите. - Но вино, наверно, будет? - Взгляните на стол. - Воз