м не раз задавал себе этот вопрос. Я не любил ее, и она, очевидно, тоже не испытывала ко мне горячих чувств, но мы, возможно, и могли бы как-то устроить совместную жизнь. Через год я получил от нее весточку. Она писала: "Дорогой мистер Пуллинг, я все думаю, как там у вас в Саутвуде и идет ли там дождь. У нас тут зима, очень красивая и солнечная. У моих родственников здесь небольшая (!) ферма, десять тысяч акров, и им ничего не стоит проехать сотни миль, чтобы купить барана. Ко многому я еще не привыкла и часто вспоминаю Саутвуд. Как ваши георгины? Я совсем забросила кружева. Мы проводим много времени на свежем воздухе". Я ответил ей и сообщил все новости, какие знал, хотя в это время я уже успел уйти в отставку и больше не был в центре саутвудской жизни. Я написал ей о матушке, о том, что здоровье ее сильно сдает, и еще писал о георгинах. У меня был сорт довольно мрачных темно-пурпурных георгинов под названием "Траур по королю Альберту", который так и не прижился. Я не очень об этом сожалел, так как не одобрял саму идею дать такое странное название цветку. Зато мой "Бен Гур" цвел вовсю. Я не откликнулся на телефонный звонок, будучи уверен, что это ошибка, но, поскольку телефон продолжал звонить, я оставил георгины и пошел в дом. Телефон стоял на бюро, где хранились счета и вся переписка, связанная со смертью матушки. Я никогда не получал такого количества писем с тех пор, как ушел с поста управляющего: письма от адвоката, письма от гробовщика и из Налогового управления, крематорские счета, врачебные счета, бланки государственной медицинской службы и даже несколько писем с соболезнованиями. Я вновь почувствовал себя почти деловым человеком. Послышался голос тетушки: - Почему ты так долго не отвечал? - Возился в саду. - Кстати, как твоя газонокосилка? - Была мокрая, но, к счастью, все поправимо. - Я хочу рассказать тебе потрясающую историю - ко мне после твоего ухода нагрянула полиция. - Нагрянула полиция? - Да, слушай внимательно. Они могут заявиться и к тебе тоже. - Боже, с какой стати? - Прах матери все еще у тебя? - Конечно. - Дело в том, что они захотят на него взглянуть. Они могут взять его на анализ. - Но, тетя Августа, объясните мне толком, что же произошло? - Я и пытаюсь это сделать, но ты без конца прерываешь меня ненужными восклицаниями. Произошло это в полночь. Мы с Вордсвортом уже легли. Хорошо, что на мне была моя самая нарядная ночная рубашка. Они позвонили снизу и сообщили в микрофон, что они из полиции и что у них имеется ордер на обыск моей квартиры. Я сразу же спросила, что их интересует. Знаешь, Генри, в первый момент мне пришло в голову, что это какая-то расистская акция. Сейчас столько законов одновременно и за и против расизма, что никому не под силу в них разобраться. - А вы уверены, что это были полицейские? - Я, конечно, попросила их предъявить ордер. Но кто знает, как он выглядит? Они с таким же успехом могли предъявить читательский билет в библиотеку Британского музея. Я их впустила, но только потому, что они были очень вежливы, а один из них, тот, что в форме, был высокий и красивый. Их почему-то поразил Вордсворт или, скорее всего, цвет его пижамы. Они спросили: "Это ваш муж, мэм?" На что я им ответила: "Нет, это Вордсворт". Мне показалось, что имя заинтересовало одного из них - молодого человека в форме, - и он потом все время исподтишка посматривал на Вордсворта, будто старался что-то припомнить. - Что же они искали? - К ним поступили сведения, как они сказали, что в доме хранятся наркотики. - Тетя Августа, а вы не думаете, что Вордсворт?.. - Нет, не думаю. Они соскоблили пыль со швов у него в карманах, и тут стало ясно, зачем они пожаловали. Они спросили у него, что было в пакете из оберточной бумаги, который он передал человеку, слонявшемуся по улице. Бедняжка Вордсворт ответил, что не знает, но тут вклинилась я и сказала, что это прах моей сестры. Не пойму почему, но они тут же начали подозревать и меня тоже. Старший, который в штатском, сказал: "Мэм, оставьте этот легкомысленный тон. Как правило, он делу не помогает". Я ему ответила: "Может быть, мне изменяет чувство юмора, но я не вижу ничего легкомысленного в прахе моей покойной сестры". "Порошочек, мэм?" - спросил тот, что помоложе и, очевидно, посметливее - это ему показалось знакомым имя Вордсворта. "Если угодно, можно и так называть, - сказала я. - Серый порошок, человечий порошок", после чего они поглядели на меня, будто напали на след. "А кто этот человек, которому передали пакет?" - спросил тот, что в штатском. Я сказала, что это мой племянник, сын моей сестры. Я не считала нужным посвящать представителей лондонской полиции в ту давнюю историю, которую я тебе рассказала. Затем они попросили дать им твой адрес, и я дала. Тот, что посмекалистей, поинтересовался, для чего тебе нужен порошок. Он спросил: "Для личного употребления?" И я ему сказала, что ты собираешься поместить урну с прахом у себя в саду среди георгинов. Они самым тщательнейшим образом все обыскали, особенно комнату Вордсворта, и забрали с собой образчики всех его сигарет, а заодно и мои таблетки аспирина, которые лежали приготовленные на ночь на столике у кровати. Потом они очень вежливо пожелали мне спокойной ночи и удалились. Вордсворту пришлось спуститься, чтобы закрыть за ними дверь. Внизу смекалистый вдруг спросил у Вордсворта, какое у него второе имя. Вордсворт сказал "Захарий", и тот ушел с недоумевающим видом. - Странная история, - сказал я. - Они даже прочитали некоторые из моих писем и спросили, кто такой Абдул. - А кто он? - Человек, с которым меня связывает очень давнее знакомство. К счастью, сохранился конверт со штемпелем: "Тунис, февраль, 1924 год". Иначе они истолковали бы все как относящееся к настоящему моменту. - Я вам сочувствую, тетя Августа. Представляю, какое это было ужасное испытание для вас. - В некотором роде это было даже забавно. Но у меня почему-то появилось ощущение вины... Раздался звонок в дверь. Я сказал: - Подождите минуту, тетя Августа, не вешайте трубку. Я пошел в столовую и, взглянув в окно, увидел полицейский шлем. Я вернулся к телефону. - Ваши друзья уже здесь, - сказал я. - Так быстро? - Я позвоню, как только они уйдут. Впервые в жизни я удостоился визита полиции. Их было двое. Один невысокий, средних лет, с простоватым добродушным лицом и сломанным носом. На голове у него была фетровая шляпа. Второй был красивый высокий молодой человек в полицейской форме. - Вы мистер Пуллинг? - спросил детектив. - Именно так. - Вы не разрешите нам зайти на минуту? - У вас есть ордер? - Нет, что вы. До этого еще не дошло. Нам бы хотелось кое-что спросить у вас. У меня вертелся на языке ответ о гестаповских приемах, но я решил, что разумнее промолчать. Я провел их в столовую, но сесть не предложил. Детектив показал мне удостоверение, из которого я узнал, что передо мной сержант сыскной полиции Джон Спарроу. - Вам знаком человек по имени Вордсворт? - Да, это друг моей тетушки. - Вы вчера получили из его рук пакет в оберточной бумаге? - Совершенно верно. - Вы не будете возражать, если мы обследуем этот пакет? - Безусловно буду. - Как вы, наверное, догадываетесь, сэр, мы с легкостью могли бы получить ордер на обыск, но нам хотелось все сделать как можно деликатней. Давно вы знаете этого Вордсворта? - Вчера видел впервые. - А не могло так быть, сэр, что он попросил вас об одолжении - куда-то доставить пакет, а вы, зная, что он в услужении у вашей тетушки, не заподозрили в этом ничего дурного и... - Не понимаю, о чем вы говорите. Это мой пакет. Я забыл его на кухне... - Это ваш пакет? Вы это признаете? - Вы прекрасно знаете, что в этом пакете. Тетушка вам сказала. Это урна с прахом моей матери. - Ваша тетушка уже успела позвонить вам? - Да, как видите. А чего вы, собственно, ожидали? Поднять с постели старую даму посреди ночи... - Двенадцать только пробило, сэр, когда мы пришли. Итак, этот прах... Это прах миссис Пуллинг? - Именно так. Можете убедиться сами. Пакет на книжном шкафу. Пока я не подготовил клумбу, я временно поставил урну на шкаф, как раз над полкой с собранием сочинений сэра Вальтера Скотта, которое досталось мне в наследство от отца. Несмотря на свою лень, отец был страстным книгочеем, причем библиотека его не отличалась большим разнообразием. Отца вполне устраивало быть обладателем книг нескольких любимых авторов. К тому времени, когда он кончал собрание Вальтера Скотта, он успевал забыть содержание первых томов и с удовольствием принимался в очередной раз за "Гая Мэннеринга". Помимо Скотта, у него было полное собрание Мэриона Кроуфорда [американский писатель (1854-1909)] и поэзия девятнадцатого века - Теннисон, Вордсворт, Браунинг и "Золотая сокровищница" [популярная поэтическая антология, изданная в 1861 г. Фрэнсисом Палгрейвом (1824-1897)] Палгрейва. Отец очень любил этих поэтов и свою любовь передал мне. - Если вы не возражаете, я взгляну, что там внутри, - сказал детектив, но урну оказалось не так просто открыть. - Она запечатана клейкой лентой, - заявил он. - Ничего удивительного. Даже коробка печенья... - Мне бы хотелось взять пробу на анализ. Я уже начал злиться и потому сказал раздраженным тоном: - Не думайте, что я позволю вам проделывать какие-то манипуляции с прахом моей несчастной матери в вашей полицейской лаборатории... - Я разделяю ваши чувства, сэр, - сказал он. - Но у нас есть серьезные улики. Мы взяли пыль с карманных швов у этого Вордсворта и при анализе обнаружили травку. - Травку? - Марихуану, чтобы вам было понятней. По-французски cannabis - конопля. - Но какое отношение имеет пыль из карманов Вордсворта к праху моей матери? - Нам ничего бы не стоило, сэр, получить ордер, но, учитывая то обстоятельство, что вы могли стать невинной жертвой обмана, я бы предпочел с вашего разрешения взять ненадолго урну. На суде так будет выгоднее для вас. - Но вы можете навести справки в крематории. Похороны состоялись только вчера. - Мы уже навели, но, видите ли, сэр, вполне возможно, что этот Вордсворт - но только не думайте, что я беру на себя смелость навязывать вам линию поведения при защите, - выбросил прах вашей матери и заменил его марихуаной. Не исключено, что он знал, что за ним следят. Мне кажется, со всех точек зрения для вас лучше будет удостовериться, что это действительно прах вашей матери. Тетушка ваша сказала, что вы собираетесь хранить его у себя в саду, и вряд ли вам будет приятно каждый день смотреть на урну и задавать себе один и тот же вопрос: что это - прах дорогой для вас усопшей или незаконная партия марихуаны? У него была благожелательная манера говорить, и постепенно я начал проникаться его доводами. - Мы возьмем только крошечную щепотку, сэр, меньше чайной ложки. И я обещаю вам отнестись к останкам со всем должным уважением. - Ну хорошо, берите вашу щепотку. Насколько я понимаю, вы исполняете свой долг. Молодой полицейский непрерывно что-то писал. Детектив сказал ему: - Отметьте, что мистер Пуллинг всячески старался помочь и добровольно передал нам урну. Это будет свидетельство в вашу пользу на суде, сэр, если худшему суждено свершиться. - Когда я получу урну назад? - Самое позднее - завтра, если все будет в порядке, конечно. Он дружески пожал мне руку, словно не сомневался в моей невиновности, но вполне возможно, что это был просто профессиональный прием. После их ухода я сразу же бросился звонить тетушке. - Они забрали урну, - сказал я. - Они думают, там марихуана вместо праха матушки. А где Вордсворт? - Он ушел после завтрака и еще не возвращался. - Они обнаружили марихуану в пыли, накопившейся в швах его карманов. - О господи, какое непростительное легкомыслие. Бедный мальчик, он был, мне кажется, немного расстроен. Попросил у меня дашбаш перед уходом. - И вы ему дали? - Видишь ли. Генри, я все-таки искренне к нему привязана, а кроме того, он сказал, что у него день рождения. В прошлом году мы никак не отметили его день рождения, так что я дала ему двадцать фунтов. - Двадцать фунтов! Я, например, не держу в доме такой суммы. - Это даст ему возможность добраться до Парижа. Мне кажется, он как раз поспеет на "Золотую стрелу", а паспорт всегда у него с собой - он его носит на случай, если потребуется доказать, что он не иммигрант без права проживания. Знаешь, Генри, мне самой тоже очень захотелось немного подышать морским воздухом. - В Париже вам его не найти. - Я вовсе не думаю о Париже. Я думаю о Стамбуле. - Но Стамбул не на море. - Напрасно ты так считаешь. Какое-то море там есть, называется Мраморное. - Почему вдруг Стамбул? - Мне напомнило о нем письмо от Абдула, которое нашла полиция. Странное совпадение. Сначала то письмо, а сегодня с утренней почтой пришло второе - впервые после большого перерыва. - От Абдула? - Да. Я проявил слабость, но тогда я еще не сознавал всей глубины тетушкиной страсти к путешествиям. Знай я это, я бы подумал, прежде чем сделать свое роковое заявление: "Никаких особых дел у меня на сегодня нет. И если хотите поехать в Брайтон..." 5 Брайтон был первым настоящим путешествием, которое я совершил в обществе моей тетушки и которое, как оказалось, стало весьма причудливым прологом грядущих событий. Мы приехали ранним вечером, так как решили переночевать в гостинице. Меня удивил размер тетушкиного багажа, состоящего из небольшого чемоданчика белой кожи для косметики и туалетных принадлежностей, baise en ville [на случай любовного свидания (франц.)], как выражалась тетушка. Что касается меня, то я плохо себе представляю, как можно уехать хотя бы на сутки без довольно тяжелого чемодана. Я чувствую себя неуютно, если у меня нет с собой второго костюма, чтобы переодеться, и пары туфель к нему. Мне всегда необходимо иметь в запасе свежую рубашку, смену белья, чистые носки, и, кроме того, принимая во внимание капризы нашего английского климата, я предпочитаю захватить на всякий случай еще и шерстяной свитер. Взглянув на мой чемодан, тетушка объявила: - Придется брать такси. А я-то надеялась, что мы прогуляемся пешком. Я заранее заказал номера в "Королевском Альбионе", так как тетушке хотелось быть поближе к Дворцовому Молу и Олд-Стину. Она сказала мне - думаю, совершенно безосновательно, - что Олд-Стин назван так в честь порочного маркиза из "Ярмарки тщеславия". "Мне нравится находиться в самом центре этой чертовщины, - заявила она. - И автобусы отсюда черт знает куда идут". Она говорила так, будто конечные пункты их следования были не Льюис и Петчем, не Литлгемптон и Шорэм [городки и деревни в окрестностях Брайтона], а в лучшем случае Содом и Гоморра. Очевидно, она впервые приехала в Брайтон совсем еще юной, полной надежд, которые, боюсь, отчасти осуществились. Я мечтал о ванне, стакане хереса и тихом уютном обеде в гриль-баре. Я думал, мы рано ляжем, чтобы хорошенько выспаться и отдохнуть перед утренней прогулкой по набережной и прилегающим улочкам, которая потребует от нас большой затраты физических сил, но тетушка взбунтовалась. - Мы не будем обедать раньше чем через два часа, - сказала она. - Прежде всего я хочу, чтобы ты познакомился с Хэтти, если она еще жива. - Кто такая Хэтти? - Мы когда-то работали с ней вместе с человеком по имени Карран. - Сколько лет назад это было? - Лет сорок, а то и больше. - Тогда вряд ли... - Но я-то ведь здесь, - сказала она тоном, не допускающим возражений. - К тому же в позапрошлом году я получила от нее рождественскую открытку. Вечер был свинцово-серый, в спину нам задувал ветер со стороны Кемп-Тауна. Вода прибывала, и волны, откатываясь, ворошили и шлифовали гальку. Экс-президент Нкрума смотрел на нас с витрины мастерской, где изготовляли восковые фигуры. На нем был серый френч со стоячим воротником. Тетушка задержалась перед витриной и, как мне показалось, с некоторой грустью смотрела на экс-президента. - Интересно, где сейчас Вордсворт, - сказала она. - Думаю, скоро объявится. - А я очень в этом сомневаюсь, - сказала тетушка и добавила: - Дорогой Генри, в моем возрасте уже не ждешь, что связь продлится долго, ты только представь себе, какой сложной была бы моя жизнь, если бы я поддерживала отношения со всеми мужчинами, которых я знала близко. Одни умерли, некоторых я сама оставила, некоторые покинули меня. И если все они были бы здесь со мной, нам пришлось бы снять целое крыло в "Королевском Альбионе". Я была очень привязана в Вордсворту, пока он был со мной, но чувства мои теперь уже не так горячи, как прежде. Я вполне могу смириться с его отсутствием, хотя сегодня вечером мне без него немного грустно. В постели его трюки ни с чем не сравнимы. Ветер сорвал с меня шляпу и швырнул о фонарный столб. Я был так потрясен ее вульгарной откровенностью, что не успел поймать шляпу, а тетушка хохотала, совсем как молоденькая. Когда я вернулся со шляпой, на ходу стряхивая с нее пыль, тетя Августа все еще стояла перед витриной с восковыми фигурами. - Это бессмертие своего рода, - сказала она. - Что именно? - Я не имею в виду эту брайтонскую мастерскую, их изделия - дешевка. Я говорю о музее мадам Тюссо [Лондонский музей восковых фигур; открыт в 1802 г., назван по имени основательницы; экспонаты представляют людей, знаменитых в самых разных отношениях] где выставлены Криппин [доктор Харви Криппин (1862-1910) - известный преступник, приговоренный к повешению за отравление жены] и королева [имеется в виду ныне царствующая королева Елизавета II]. - Я бы предпочел, чтобы написали мой портрет. - Но портрет не обойдешь со всех сторон, а у мадам Тюссо - я где-то об этом читала - они надевают на вас вашу же собственную одежду. Я бы охотно дала им голубое платье... Да что зря говорить... - сказала она со вздохом сожаления. - Вряд ли я когда-нибудь буду столь знаменитой. Тщетные мечты... Она отошла от витрины, и я видел, что она слегка удручена. - Преступники, королевы, политические деятели, - пробормотала она. - Любовь невысоко котируется, если, конечно, ты не Нелл Гвинн [любовница короля Карла II] или не новобрачная в ванне [имеется в виду знаменитая уголовная история, когда убийца топил в ванне своих молодых жен]. Мы подошли к двери бара "Звезда и подвязка", и тетушка предложила зайти туда и что-нибудь выпить. Все стены внутри пестрели надписями философского содержания: "Жизнь - улица, идущая в одном направлении, обратного пути нет"; "Брак - великий институт для тех, кто любит институты"; "Не пытайтесь убедить мышь в том, что черный кот приносит счастье". Помимо надписей там висели еще старые программы и фотографии. Я заказал для себя херес, а тетушке портвейн с коньяком. Отойдя от стойки, я увидел, что она внимательно рассматривает какую-то пожелтевшую фотографию: слон и две дрессированные собачки были сняты во время представления перед Дворцовым Молом. Перед ними стоял крупный мужчина - фрак, цилиндр, цепочка от карманных часов, - а рядом стройная молодая женщина в трико с хлыстом в руке. - Это Карран, - сказала тетушка. - С этого начиналось. А это Хэтти. - Она указала на молодую женщину. - Какое это было время! - Но вы ведь не работали в цирке, тетя Августа? - Нет, конечно, но я случайно там оказалась в тот момент, когда слон наступил на ногу Каррану, и после этого мы стали близкими друзьями. Бедняга, он был вынужден лечь в больницу, а когда он оттуда вышел, цирк переехал в Уэймут без него. Хэтти тоже уехала, но она, правда, потом вернулась, после того, как мы все устроили. - Устроили что? - Я тебе все это как-нибудь потом расскажу, а сейчас мы должны найти Хэтти. Тетушка залпом выпила свой портвейн с коньяком, и мы вышли на холод и ветер. Напротив бара был канцелярский магазин, где продавались юмористические открытки и куда направилась тетушка, чтобы навести справки. Металлическая карторама с открытками поворачивалась со скрежетом, словно ветряная мельница. Я заметил открытку с изображением бутылки пива Гиннеса и толстухи с аквалангом, парящей в воздухе вниз головой. Надпись гласила: "Днищем вверх!" На другой открытке пациент в больнице обращался к хирургу: "Я не просил делать мне обрезание, доктор!" Но тут появилась тетушка. - Это здесь, - сказала она. - Я чувствую, что не ошиблась. В окне соседнего дома между стеклом и тюлевой занавеской мы увидели объявление: "Чайная Хэтти. Столики только по предварительной записи". Возле двери были выставлены фотографии Мэрилин Монро, Фрэнка Синатры и герцога Эдинбургского, очевидно с автографами, хотя автограф герцога вызывал некоторое недоверие. На наш звонок вышла старая дама. На ней было черное вечернее платье и масса агатовых украшений, которые побрякивали, когда она двигалась. - Слишком поздно, - сказала она недовольно. - Хэтти! - сказала тетушка. - Впуск прекращается ровно в шесть тридцать, если нет предварительной договоренности. - Хэтти, я Августа. - Августа!! - Хэтти, ты нисколько не изменилась! Но я вспомнил фотографию молоденькой девушки в трико с хлыстом в руке, скосившей глаза на Каррана, и решил, что время все же коснулось Хэтти, и в гораздо большей степени, чем показалось тетушке. - Хэтти, это мой племянник Генри. Ты ведь знаешь про него? Они обменялись взглядами, от которых мне стало не по себе. Почему я мог быть предметом их разговора в те далекие годы? Была ли посвящена Хэтти в тайну моего рождения? - Заходите, заходите, пожалуйста. Оба заходите. Я только собиралась выпить чашечку чаю - непрофессиональную, - добавила, хихикнув, Хэтти. - Сюда? - спросила тетушка, открывая дверь в комнату. - Нет-нет, дорогая. Это для клиентов. Я успел заметить на стене гравюру сэра Альма-Тадемы [художник голландского происхождения, в 1873 г. принявший британское подданство] - толпа высоких голых женщин в римской бане. - А вот, дорогая, и моя берложка, - сказала Хэтти, отворив другую дверь. Комната была небольшая, вся заставленная вещами, и мне показалось, что почти все было накрыто сверху розовато-лиловыми шалями с бахромой - стол, спинки стульев, полочка над камином; шаль свешивалась даже с поясного портрета крупного мужчины, в котором я узнал мистера Каррана. - Преп, - сказала, взглянув на портрет, тетушка Августа. - Преп, - повторила Хэтти, и обе они рассмеялись какой-то шутке, им одним ведомой. - Это сокращение от "преподобный", - пояснила мне тетушка, - но это мы просто придумали. Помнишь, Хэтти, как мы объясняли это полиции? Его карточка до сих пор висит на стене в "Звезде и подвязке". - Я там сто лет не была, - сказала Хэтти. - Покончила с крепкими напитками. - И ты там тоже есть, и слон. Ты не помнишь, как звали слона? Хэтти достала еще две чашки из посудного шкафчика - на него тоже была наброшена шаль с бахромой. - Помню, что это было не избитое имя, вроде Джумбо. Что-то классическое. Боже, что делается с памятью в нашем возрасте, Августа! - Цезарь? - Нет, не Цезарь. Возьмите сахару, мистер... - Зови его Генри, Хэтти. - Один кусочек, - сказал я. - О боже, боже, какая у меня была когда-то память. - Вода кипит, дорогая. Возле спиртовки с кипящим чайником стоял большой чайник для заварки. Хэтти налила чаю в чашки. - Ой, простите, совсем забыла про ситечко. - Ну и бог с ним, Хэтти. - Все из-за клиентов. Им я никогда не процеживаю чай, поэтому забываю делать это для себя. На столе стояла тарелка с имбирным печеньем. Я взял одно для приличия. - С Олд-Стин, - сказала мне тетушка. - Старая добрая лавка. Такого имбирного печенья нигде нет. - Они сделали нынче там игорное бюро, - сказала Хэтти. - Плутон, милочка? Не был ли он Плутон? - Нет, не Плутон, это я точно знаю. Мне кажется, имя на букву "Т". - На "Т" ничего классического в голову не приходит. - Это имя было дано не просто так - оно было с чем-то связано. - Безусловно. - С чем-то историческим. - Скорее всего. - А ты помнишь собак? Они там тоже на фотографии. - Ведь это они навели Каррана на мысль... - Преп, - снова повторила тетушка, и они дружно рассмеялись общим воспоминаниям. Мне вдруг стало тоскливо от своей несопричастности, и я взял еще одно печенье. - Мальчик, оказывается, сластена, - заметила Хэтти. - Подумать только, эта лавчонка на Олд-Стин пережила две войны. - Мы тоже, - сказала Хэтти. - Но нас не превратили при этом в игорное бюро. - Нас сокрушить может только атомная бомба, - сказала тетушка. Я решил, что мне пора принять участие в разговоре. - Ситуация на Ближнем Востоке очень тревожная, - сказал я, - судя по тому, что сегодня пишет "Гардиан". - Кто их разберет, - ответила Хэтти, и обе они с тетушкой погрузились в свои думы. Тетушка достала из чашки чаинку, положила ее сверху на руку и прихлопнула другой рукой. Чаинка прилепилась к вене, окруженной просом, как называла старческие пятнышки моя мать. - Пристал, никак не избавиться. Одна надежда, что он высокий и интересный мужчина. - Это не новый знакомый, - поправила ее Хэтти. - Это воспоминание о ком-то ушедшем, но таком, которого ты все еще забыть не можешь. - Живой или мертвый? - Может быть и то, и другое. Зависит от того, насколько крепкая чаинка. - Если он жив, тогда это может быть бедняжечка Вордсворт. - Вордсворт умер, дорогая, притом много лет назад. - Это не тот Вордсворт. Мой Вордсворт крепкий, как дерево. Я все думаю, кто бы это мог быть из покойников? - Может, бедняжечка Карран? - Он не идет у меня из головы с той минуты, как я приехала в Брайтон. - Ты не будешь возражать, дорогая, если я сделаю чашечку настоящего профессионального чая тебе и твоему другу? - Племяннику, - на сей раз тетушка поправила ее. - Да, это будет забавно. - Я поставлю еще чайник. Чаинки должны быть свежие. Для профессиональных целей я беру "Лапсан сучон", а обычно пью цейлонский - "Лапсан" дает большие чаинки, по ним хорошо гадать. Когда она вернулась, сполоснув заварной чайник и наши чашки, тетушка сказала: - Хэтти, позволь нам расплатиться. - Даже слышать об этом не хочу после всего, что было пройдено вместе с тобой. - И с препом, - сказала тетушка, и они вновь захихикали. Хэтти заварила чай крутым кипятком. - Я не даю чаю перестояться, листья гораздо лучше говорят, когда они свежие, - сказала Хэтти. Она наполнила наши чашки. - Ну а теперь, дорогая, слей чай в эту миску. - Вспомнила! - воскликнула тетушка. - Ганнибал. - Какой Ганнибал? - Слон, который наступил на ногу Каррану. - Кажется, ты права, дорогая. - Я глядела на чаинки, и вдруг меня осенило. - Я не раз замечала это свойство чайного листа - возвращать прошлое. Смотришь на листья, и к тебе возвращается твое прошлое. - Ганнибала, думаю, уже тоже нет в живых? - Как знать, дорогая, слоны долго живут, - сказала Хэтти. Она взяла тетушкину чашку и принялась внимательно изучать ее содержимое. - Любопытно, очень любопытно, - пробормотала она. - Хорошее или плохое? - спросила тетушка. - Всего понемножку. - Тогда расскажи про хорошее. - Тебе предстоит много путешествовать вместе с каким-то человеком. Ты поедешь за океан. И тебя ждет масса приключений. - С мужчинами? - Этого, дорогая, листья, к сожалению, не говорят, но, зная тебя, я бы не удивилась. Не раз твоей жизни и свободе будет грозить опасность. - Но удастся ее избежать? - Вижу нож, а может, это шприц. - Или нечто похожее? Ты, конечно, понимаешь, Хэтти, о чем я говорю? - В твоей жизни есть тайна. - Это не новость. - Много суеты, какие-то перемещения, поездки туда-сюда. Не могу обрадовать тебя, Августа, в конце жизни не вижу покоя. Какой-то крест. Может, ты ударишься в религию. А может, речь идет о каких-то плутнях? - Я всегда интересовалась религией, - заявила тетушка, - еще со времен Каррана. - Конечно, это может быть и птица, скажем стервятник. Держись подальше от пустынь. - Хэтти тяжело вздохнула. - Теперь мне все это не так легко дается, как прежде. Я ужасно устаю от незнакомых людей. - И все-таки, дорогая, хотя бы взгляни на чашку Генри, прошу тебя, взгляни лишь разок. Хэтти вылила мой чай и стала смотреть на дно чашки. - С мужчинами сложнее, - сказала она. - У них так много занятий, каких женщинам и не понять, и это мешает толкованию. У меня как-то был клиент, который сказал, что он кромкострогалыцик. Я так и не знаю, что это значит. Вы случайно не гробовщик? - Нет. - Тут какой-то предмет, напоминающий урну. Взгляните сами. Слева от ручки. Это совсем недавнее прошлое. - Это, может быть, и есть урна, - сказал я, поглядев в чашку. - Вам тоже предстоит много путешествий. - Это не очень правдоподобно. Я всю жизнь был скорее домоседом. Для меня поездка в Брайтон - целое приключение. - Но в будущем вам предстоят путешествия. Поездка за океан. С подругой. - Наверное, со мной, - сказала тетя Августа. - Возможно. Листья не лгут. Какая-то круглая штука, похожа на мишень. В вашей жизни тоже есть тайна. - Я о ней только что узнал. - Я вижу впереди у вас тоже много суеты и перемещений. Как в чашке у Августы. - Это уже совсем невероятно, - сказал я. - Я веду очень размеренную жизнь. Бридж раз в неделю в клубе консерваторов. И конечно же, сад. Георгины. - Мишень может означать цветок, - согласилась Хэтти. - Простите меня, но я устала. Боюсь, что гадание было не на высоте. - Все было необыкновенно интересно, - сказал я из вежливости. - Хотя, откровенно говоря, я не очень-то склонен верить таким вещам. - Возьмите-ка еще печенья, - сказала Хэтти. 6 В тот вечер мы пообедали в закусочной под названием "Игроки в крикет", напротив которой в лавке букиниста я увидел полное собрание сочинений Теккерея за весьма умеренную цену. Я подумал, что оно будет совсем неплохо выглядеть на полках под отцовскими томиками Вальтера Скотта, и решил, что вернусь сюда на следующий день и куплю его. Это решение всколыхнуло во мне теплое чувство к отцу, сознание нашей с ним близости. Я, так же как и он, примусь за первый том, прочту все собрание до конца и, дочитав последние страницы, начну сначала. Слишком большое количество книг слишком большого количества авторов способно лишь вызвать путаницу, равно как и слишком большое число рубашек и костюмов. Именно по этой причине я стараюсь как можно реже обновлять свой гардероб. Найдутся, вероятно, люди, которые скажут то же самое о моем образе мыслей, но банк научил меня остерегаться экстравагантных идей, ибо они, как правило, оборачиваются банкротством. Я пишу о том, что мы пообедали в "Игроках", но правильнее было бы сказать, что мы там плотно перекусили. В баре, прямо на стойке, стояли корзины с горячими сосисками, и мы ели сосиски, запивая их бочковым пивом. Я был поражен, когда увидел, сколько кружек пива выпила моя тетушка, и стал слегка опасаться за ее кровяное давление. После второй кружки она сказала: - Странно, что там был крест. Это я про гадание. Я всегда интересовалась религией, с тех самых пор, как мы познакомились с Карраном. - Какую церковь вы посещаете? - спросил я. - По-моему, вы говорили мне, что вы католичка. - Я так называю себя удобства ради. Это связано с французским и итальянским периодами моей жизни. После того, как я рассталась с Карраном. Он повлиял на меня в этом отношении, а кроме того, все мои знакомые девушки были католички, и мне не хотелось выделяться. Ты, должно быть, удивишься, когда узнаешь, что мы сами когда-то ведали церковью, Карран и я, здесь, в Брайтоне. - Ведали? Не понимаю. - Дрессированные собаки навели нас на эту мысль. Двух из них привели навестить Каррана в больнице еще до того, как цирк переехал. Это был день посещений, и пришло много женщин навестить своих мужей. Сперва собак в палату не пустили. Подняли страшный шум. Но Карран уломал старшую сестру, объяснив ей, что это не просто собаки, а почти люди. Он сказал ей, что каждый раз перед выступлением их купают в дезинфицирующих шампунях, каждую собаку в отдельности. Это, конечно, была неправда, но ее он убедил. Собаки в воротниках a la Pierrot [как у Пьеро (франц.)] и остроконечных шляпах подошли к койке и по очереди подали Каррану лапу, чтобы он пожал ее, а потом ткнулись носом ему в лицо, как это делают в знак приветствия эскимосы. Затем их быстро увели, пока не пришел доктор. Ты бы слышал, что говорили женщины: "Какие миленькие собачки", "Какие лапушки". На наше счастье, ни одна из собак не задрала ножку. "Они совсем, совсем как люди". Какая-то женщина сказала: "А еще говорят, будто у собак нет души". А другая спросила Каррана: "Эти собачки леди или джентльмены?" Видно, ее утонченное воспитание мешало самой посмотреть. Карран ответил, что одна дама, а другая - джентльмен, а потом добавил из чистого озорства, что они муж и жена. Женщины прямо застонали: "Какая прелесть! Какие душечки. У них уже есть щеночки?" Карран сказал, что еще нет. "Видите ли, они всего месяц как женаты. Бракосочетание состоялось в собачьей церкви на Поттерс-Бар". Так он им объяснил. Они буквально завизжали: "Как, бракосочетались в церкви!" И я испугалась, что Карран уж слишком загнул, но, слава богу, проглотили как миленькие. Все бросили своих мужей и столпились около койки Каррана. Мужей это нисколько не огорчило. День посещений - самый страшный день для мужчин: он всегда напоминает им о доме. Тетушка взяла еще одну порцию сосисок и заказала еще одну кружку пива. - Они потом расспрашивали его о церкви на Поттерс-Бар, - продолжала она, - одна из дам сказала: "Подумать только, мы каждый раз, когда ходим к святой Этельбертии, вынуждены оставлять наших дорогих собачек дома. Мой песик христианин ничуть не хуже, чем наш викарий: тот и в кости играет, и чаепития беспрерывные". "Раз в год, - сказал Карран, - мы устраиваем благотворительный сбор собачьего печенья в пользу бездомных собачек". Когда они наконец оставили нас в покое и ушли к своим мужьям, я сказала Каррану: "Начало положено", на что он мне ответил: "Ну что ж, поглядим". Тетушка поставила кружку на стол и обратилась к женщине за стойкой: - Вы когда-нибудь слышали о собачьей церкви? - спросила она. - Что-то припоминаю, вроде слыхала. Но ведь это было сто лет назад? Задолго до моего рождения. По-моему, где-то в Хове, разве нет? - Нет, дорогая. Вовсе не в Хове, а в сотне ярдов от вашего бара. Мы обычно приходили к "Игрокам" после службы. Его преподобие Карран и я. - Неужели полиция не вмешивалась? - Они пытались внушить ему, что он не имеет права называться "преподобный", но мы объяснили им, что у нас священника называют только "преп" и что мы не принадлежим ни к какой государственной церкви. Они не могли нас тронуть, поскольку мы были сектанты, как Уэсли [Уэсли, Джон (1703-1791) - английский теолог, основатель методизма], и за нами стояли все владельцы собак в Брайтоне и Хове, к нам даже приезжали из Гастингса. Полиция пыталась подвести нас под статью о богохульстве, но так и не могла обнаружить ничего богохульного в наших проповедях. Они были очень торжественные. Карран хотел приступить к чтению очистительной молитвы сукам после того, как они ощенились, но я сказала, что это уж слишком - даже англиканская церковь отказалась от очистительной молитвы для рожениц. Затем встал вопрос о соединении брачными узами разведенных собак - я решила таким образом утроить наши доходы, но тут Карран стоял на своем как скала. "Мы не признаем разводов", - заявил он и был сто раз прав - разводы только мешали бы непосредственности чувств. - Ну а чем все это кончилось? Победа осталась за полицией? - Да, она всегда побеждает. Они забрали его за то, что он болтал с девушками на набережной, а потом на суде столько всего было сказано и, говоря честно, много лишнего. Я тогда была молода и глупа, к тому же сильно раздражена, и я отказалась помогать ему дальше. Не удивительно, что он меня бросил и отправился присматривать за Ганнибалом. Кому нравится, когда его не прощают. Не прощать - привилегия Бога. Мы вышли из закусочной и, несколько раз свернув в боковые улочки, пришли к входу в здание, все окна которого были закрыты ставнями, а на дверях висело объявление: "Текст на ближайшую неделю: "Если ты с пешими бежал и они утомили тебя, как же тебе состязаться с конями? Иеремия, 12" [цитата из ветхозаветной "Книги пророка Иеремии" (12:5)]. Не могу похвастаться, что я до конца понял смысл этой фразы, разве что это было предостережение против участия в брайтонских скачках, хотя не исключено, что вся соль заключалась именно в невнятности. Секта, я успел заметить, называлась "Дети Иеремии". - Здесь вот и происходили наши богослужения, - сказала тетушка Августа. - Иногда нельзя было разобрать ни одного слова из-за собачьего лая. В таких случаях Карран говорил: "Это их способ молиться". И всегда добавлял: "Пусть каждый молится, как умеет". Иногда они лежали тихо и вылизывали зады. Карран говорил, что "они чистят себя перед Домом Господним". Мне чуточку грустно видеть здесь чужих людей. Кроме того, я никогда не испытывала симпатии к пророку Иеремии. - Я мало о нем знаю. - Его утопили в грязи, - сказала тетушка. - Я в то время очень внимательно штудировала Библию, но в Ветхом завете о собаках говорится мало хорошего. Товия [персонаж ветхозаветной "Книги Товита"] взял с собой пса, когда отправился в путешествие с архангелом, но в дальнейшем собака в рассказе роли не играет, даже когда Товию хотела сожрать рыба. Оно и понятно, собака в те времена считалась животным нечистым. Свой статус она обрела только с приходом христианства. Христиане были первыми, кто начал высекать на стенах в соборах собак, и, несмотря на то что они еще долго не могли решить, есть ли душа у женщины, им начало казаться, что у собак, возможно, душа и есть. Им, однако, так и не удалось заставить ни папу, ни даже епископа Кентерберийского сказать твердо "да" и "нет". Это пришлось взять на себя Каррану. - Большая ответственность, - сказал я. Я не мог понять, говорит тетушка о Карране всерьез или шутит. - Карран засадил меня за чтение теологических текстов. Ему были нужны цитаты с упоминанием собак. Однако про собак нигде ничего не говорилось, даже у Франциска Сальского [епископ Женевы (1567-1622); канонизирован католической церковью]. Я нашла массу ссылок на блох, бабочек, волов, слонов, пауков и крокодилов у святого Франциска, но о собаках будто все забыли. Однажды я испытала сильное потрясение. "Все, что мы делаем, бессмысленно. Так не годится, - сказала я Каррану. - Смотри-ка, что я нашла в Апокалипсисе. Иисус там перечисляет тех, кто достоин вступить в Град Божий. Вот послушай: "А вне - псы, и чародеи, и любодеи, и убийцы, и идолослужители, и всякий любящий и делающий неправду". Видишь, в какую компанию попали собаки?" "Это льет воду на нашу мельницу, - сказал Карран. - Любодеи, убийцы и все прочие - у них ведь есть душа, не так ли? Им только остается раскаяться. То же самое с собаками. Собаки, которые приходят к нам в церковь, уже раскаялись. Они больше не водятся с любодеями и чародеями. Они живут с уважаемыми людьми на Брансуик-сквер или Ройял-крессент". И знаешь, Генри, Карран был нимало не смущен Апокалипсисом и даже прочел проповедь, использовав этот текст. Он предупредил прихожан, что теперь на них лежит ответственность следить за тем, чтобы их собаки снова не сбились с пути. "Ослабьте поводок, и собака погибла, - сказал он. - Толпы убийц здесь, в Брайтоне, и любодеев в метрополии только и ждут, чтобы схватить выпущенный вами поводок. А что касается чародеев..." К счастью, Хэтти - она тогда уже была с нами - еще не стала гадалкой. Это сильно подпортило бы нам игру. - Он, верно, был хороший проповедник? - Можно было заслушаться, - сказала тетушка с восхищением, в котором сквозила ностал