я появилось искушение махнуть на них рукой. Однажды я даже согласился от скуки на приглашение майора Чарджа посетить политический митинг: оказалось, это был митинг лоялистов Британской империи, и я заподозрил, что именно от майора организация эта узнала мой адрес для посылки брошюр. Я увидел там нескольких своих бывших клиентов, в том числе адмирала, и впервые порадовался, что ушел в отставку. Управляющему банком не положено иметь серьезные политические пристрастия, в особенности эксцентричные; с какой быстротой облетела бы Саутвуд весть о моем присутствии здесь. А сейчас, если мои бывшие клиенты и обращали на меня взгляд, то с недоумением - как будто не могли припомнить, когда и при каких обстоятельствах мы встречались. Я, как официант в выходной день, в сущности, остался неузнанным. Непривычное ощущение для человека, прежде находившегося в центре саутвудской жизни. Дома, поднимаясь наверх в спальню, я чувствовал себя призраком, прозрачным, как вода. Карран был куда более реальным, чем я. Я даже испытал что-то похожее на удивление, видя свое отражение в зеркале. Быть может, желая доказать себе, что я существую, я принялся за письмо к мисс Кин. Я набросал несколько черновиков, прежде чем меня удовлетворило написанное, но письмо, приводимое ниже, все равно разнится множеством мелочей от того, которое я послал. "Дорогая моя мисс Кин", - читаю я в черновике, но в окончательном варианте я вычеркнул "моя", так как слово подразумевало близость, которой она никогда не выказывала и на которую я никогда не притязал. "Дорогая мисс Кин, я искренне огорчен, что Вы еще не прижились в Вашем новом доме в Коффифонтейне, хотя, конечно, я не могу не порадоваться (в последующих черновиках я переменил "я" на "мы") тому, что мысли Ваши пока обращаются иногда к тихой саутвудской жизни. У меня не было друга лучше, чем Ваш отец, и частенько воспоминания уносят меня к тем приятным вечерам, когда сэр Альфред сидел под Вандервельде, излучая радушие, а Вы шили, пока мы с ним допивали вино". (Последнюю фразу из следующего черновика я убрал, сочтя ее чересчур откровенно эмоциональной.) "Последний месяц я вел довольно необычную жизнь, по большей части в обществе моей тетушки, о которой уже писал. Мы забрались с ней далеко от дома, в Стамбул, и там меня весьма разочаровала знаменитая Святая София. Вам я открою то, чего не мог сказать тетушке, - мне несравненно больше по вкусу своей религиозной атмосферой наш св.Иоанн, и меня радует, что викарий здесь не считает возможным созывать верующих к молитве с помощью граммофонной пластинки, какая звучит с минарета. В начале октября мы с тетушкой навестили могилу моего отца. По-моему, я Вам не говорил, да, собственно, я и сам только недавно узнал, что он умер и похоронен в Булони, по странному стечению обстоятельств, о которых было бы долго сейчас писать. Как бы я хотел, чтобы Вы были в Саутвуде и я мог рассказать Вам о них". (Эту фразу я также почел благоразумным ликвидировать.) "Сейчас я читаю "Ньюкомов", получаю от них меньше удовольствия, чем от "Эсмонда". Быть может, во мне говорит романтик. Время от времени я заглядываю в Палгрейва и перечитываю старых любимцев". Я продолжал, чувствуя себя лицемером: "Книги служат для меня отличным противоядием против заграничных путешествий, они укрепляют во мне чувство той Англии, которую я люблю, но порой мне думается: а существует ли еще эта Англия дальше моего сада или по ту сторону Черч-Роуд? И тогда я представляю, насколько труднее Вам, в Коффифонтейне, удерживать ощущение прошлого. Ощущения будущего здесь нет, будущее кажется мне лишенным вкуса, словно блюдо в меню, которое предназначено лишь для того, чтобы отбить аппетит. Если Вы когда-нибудь вернетесь в Англию..." Фраза так и осталась неоконченной, и я даже не могу припомнить, что я думал сказать. Подошло Рождество, а от тетушки не было никаких известий. Ничего - даже рождественской открытки. Зато, как я и ожидал, пришла открытка из Коффифонтейна, довольно неожиданная - старая церковь в конце большого поля, занесенного снегом, а также комическая открытка от майора Чарджа, изображающая вазу с золотыми рыбками, которых кормит Дед Мороз. Чтобы сэкономить марку, ее опустили прямо в ящик. Местный универмаг прислал мне отрывной календарь, где каждый месяц украшал какой-нибудь шедевр британского искусства и яркие краски блестели, как будто промытые порошком "ОМО". А 23 декабря почтальон принес большой конверт; когда я вскрыл его за завтраком, из него полетели серебристые блестки прямо мне в тарелку, так что я не смог доесть джем. Блестки осыпались с Эйфелевой башни, на которую карабкался Дед Мороз с мешком за спиной. Под типографской надписью "Meilleurs Voeux" [наилучшие пожелания (франц.)] стояло только имя, написанное печатными буквами, - ВОРДСВОРТ. Стало быть, он виделся в Париже с тетушкой, иначе откуда бы он взял мой адрес. Пока я служил в банке, я всегда посылал моим лучшим клиентам фирменные рождественские открытки с гербом банка на конверте и изображением главного отделения в Чипсайде или фотографией правления директоров. Теперь, будучи в отставке, я мало кому посылал поздравления с Рождеством. Разумеется, мисс Кин и, хочешь не хочешь, майору Чарджу. Поздравлял я также моего врача, дантиста, викария св.Иоанна и бывшего старшего кассира моего банка, ныне управляющего Ноттингемским отделением. Год назад ко мне на рождественский обед приехала моя матушка, я обошелся без помощи ресторана и под ее руководством вполне успешно приготовил индейку; затем мы посидели молча, как чужие люди в ресторане, оба чувствуя, что переели, а в десять она ушла домой. Позже, как повелось, я отправился в церковь на полуночную службу с рождественскими песнопениями. В этом году, не имея желания возиться с приготовлением обеда для себя одного, я заказал столик в ресторане недалеко от аббатства на углу Латимер-роуд. Как выяснилось, я совершил ошибку. Я не знал, что ресторан готовит специальное меню - индейку и плам-пудинг, - чтобы привлечь к себе всех тоскующих одиночек со всего Саутвуда. Прежде чем уйти из дому, я набрал тетушкин номер в напрасной надежде, что она вдруг вернулась к Рождеству, но телефон звонил и звонил в пустой квартире, и я представил, какое поднялось в ответ треньканье всего венецианского стекла. Первым, кого я увидел, войдя в ресторан, тесный, с тяжелыми балками, витражными окнами и веточкой омелы в безопасном месте, над туалетной комнатой, был адмирал, сидевший в полном одиночестве. Он, видимо, пообедал рано, на голове у него красовалась алая бумажная корона, а на тарелке рядом с остатками плам-пудинга лежала разорванная хлопушка. Я поклонился, и он сердито рявкнул: "Кто такой?" За столиком подальше я увидел майора Чарджа, который, нахмурив брови, изучал, как кажется, политическую брошюру. - Я - Пуллинг, - ответил я. - Пуллинг? - Бывший управляющий банком. Лицо под нахлобученной красной шляпой было сердито-багровым, на столе стояла бутылка из-под кьянти. - Счастливого Рождества, адмирал. - Господи помилуй, - откликнулся он, - вы что, газет не читаете? Я ухитрился протиснуться между столиками, хотя проход был очень узок, и, к огорчению своему, убедился, что столик мне оставили рядом со столиком майора Чарджа. - Добрый вечер, майор, - приветствовал я его. Я уже начал подумывать, не единственный ли я здесь штатский. - У меня к вам просьба, - начал майор. - Разумеется... чем могу... Боюсь, я уже не так внимательно слежу за ценами на фондовой бирже... - Какая фондовая биржа? Неужели вы думаете, я способен иметь дело с Сити? Они продали нашу страну в рабство. Я говорю о моих рыбках. Тут нас прервала мисс Трумен, которая подошла, чтобы принять у меня заказ. Вероятно желая воодушевить своим примером посетителей, она надела бумажную шляпу, отдаленно напоминающую военную, но при этом желтого цвета. Этой крупной, громкоголосой женщине нравилось, чтобы ее называли Питер. Тесный ресторанчик, казалось, с трудом вмещал ее и ее партнершу - женщину по имени Нэнси, тихую, застенчивую, которая лишь изредка появлялась, как в раме, в окошке раздаточной. Она заслонила собой всю перспективу, и мне ничего не оставалось, как сделать ей комплимент по поводу ее головного убора. - Как в прежние времена, - с довольным видом сказала она, и я вспомнил, что она была офицером женских частей военно-морского флота. Какие двойственные я испытывал чувства! Я вдруг осознал, до какой степени перевернула тетушка мою жизнь. Ведь вот меня окружает знакомый мне мир - тесный маленький мирок стареющих людей, куда мечтает возвратиться мисс Кин, где опасности встречаются только в газетах, где кардинальной переменой может быть только смена правительства, а величайший скандал... мне вспоминается лишь один случай с протратившимся клерком, который просадил слишком много денег на состязании борзых в Эрлз-Корте. Этот уголок был моей родиной в большей мере, чем вся Англия; я никогда не видел Чертовых мельниц и не бывал на северных пустошах, но здесь я был по-своему счастлив. И в то же время я взирал на Питера, то бишь на мисс Трумен, ироническим оком, как будто я перенял у тетушки ее видение и смотрел вокруг ее глазами. По ту сторону Латимер-роуд лежал другой мир - мир Вордсворта, и Каррана, и мсье Дамбреза, и полковника Хакима, и таинственного мистера Висконти, который переоделся монсеньером, чтобы удрать от союзных войск. Но кроме того, еще и мир моего отца, который со словами "Долли! Куколка!" испустил последний вздох на полу в гостинице и снискал вечную любовь мисс Патерсон тем, что умер в ее объятиях. К кому мне было обратиться за визой в эту страну теперь, когда тетушка исчезла? - Вам фирменный рождественский обед, мистер Пуллинг? - Боюсь, что плам-пудинга мне не осилить. - Нэнси испекла потрясающие сладкие пирожки. - Так и быть, один пирожок, - согласился я, - ради Рождества. Мисс Трумен удалилась враскачку, как заправский моряк, а я повернулся к майору Чарджу. - Вы что-то начали говорить?.. - На Новый год я уезжаю. На семинар в Чешем. Кому-то надо отдать рыб на пансион. Приходящей служанке я их доверить не могу. Я подумывал о Питере, но она тоже как-никак женщина. Сами видите, как она нас пичкает. Любой предлог, чтобы насесть. Чего доброго, и козявок моих закормит. - Вы хотите, чтобы я присмотрел за вашими рыбками? - Я же присматривал за вашими георгинами. И чуть их совсем не засушил, подумал я, но пришлось сказать: - Да, конечно, я возьму их. - Я принесу корм. Давайте одну чайную ложку в день. И не обращайте внимания, если они будут тыкаться мордами в стекло. Они не понимают, что им полезно, а что вредно. - Я буду бессердечен, - пообещал я и отмахнулся от черепахового супа - он был мне знаком до тошноты. Слишком часто я откупоривал бутылку с черепаховым супом, когда мне уже не хотелось даже яиц. - Что за семинар? - Проблемы империи. - Он сердито вытаращил на меня глаза, как будто я уже успел высказать в ответ глупость или неодобрение. - Я думал, мы от них уже избавились. - Временный приступ паники, - отрывисто бросил он и, как штыком, проколол индейку. Я безусловно предпочел бы иметь клиентом его, а не Каррана. Майор никогда не стал бы одолевать меня просьбами о превышении кредита, он жил, стараясь не выходить за границы своей пенсии; он был порядочный человек, хотя взгляды его и были мне антипатичны. Мне вдруг представилось, как мистер Висконти танцует с тетушкой в общей зале борделя, расположенного позади "Мессаджеро", после того, как он обвел вокруг пальца Ватикан и короля Саудовской Аравии и нанес большой урон банкам Италии. Неужели секрет долгой молодости известен только преступным натурам? - Вас искал какой-то человек, - после продолжительной паузы произнес майор Чардж. Адмирал встал из-за стола и нетвердым шагом направился к двери. Бумажная корона все еще сидела у него на голове, и, только когда он взялся уже за ручку двери, он вспомнил про корону и скомкал ее. - Какой человек? - Вы ушли на почту - так я предполагаю. Во всяком случае, в конце Саутвуд-роуд вы повернули не налево, а направо. - Что ему было нужно? - Он не сказал. Звонил, стучал, звонил, стучал, поднял дикий шум. Даже рыб перепугал, бедных моих козявок. Вообще-то, их было двое. Я решил, что пора поговорить с ними, пока они не переполошили всю улицу. Не знаю почему, но мне пришел в голову Вордсворт, какая-то возможность узнать о тетушке. - Он был черный? - спросил я. - Черный? Что за странный вопрос. Конечно, нет. - Он не назвал себя? - Ни тот, ни другой не назвались. Один спросил, где вас найти, но я понятия не имел, что вы собираетесь прийти сюда. Вас тут ни в прошлом, ни в позапрошлом году не было. Пожалуй, я вообще вас тут никогда не видел. Единственное, что я мог ему сказать, - это что вы наверняка пойдете на рождественскую службу к Святому Иоанну. - Кто бы это мог быть... - пробормотал я. Я был твердо убежден, что мне опять предстоит очутиться в мире тетушки Августы, и пульс мой забился сильнее от безрассудного ликования. Когда мисс Трумен принесла два сладких пирожка, я взял оба, словно они должны были придать мне сил для долгого путешествия. Я даже не отказался от большой порции глазури на коньяке. - Настоящий "Реми Мартен" добавляла, - сообщила мисс Трумен. - Вы еще не дернули вашу хлопушку. - Давайте дернем вместе, Питер, - осмелев, предложил я. Кисть у нее была сильная, но мне достался счастливый конец, и на пол покатился маленький пластмассовый предмет. Я порадовался, что это не шляпа. Майор Чардж схватил упавшую игрушку с трубным фырканьем, означавшим смех, но больше похожим на сморканье. Он поднес штучку к губам и, с силой дунув, извлек хрипящий звук. Я разглядел, что предмет имеет форму крохотного горшочка со свистом в ручке. - Матросский юмор, - добродушно проговорила мисс Трумен. - Святки, - произнес майор. Он извлек еще один хрип. - Слышишь - ангелы поют! [начало рождественской службы] - Тон у него был такой свирепый, будто он хотел выместить свое глубокое разочарование жизнью и на Сочельнике со всем обозом святых семейств, яслей и волхвов, и даже на самой любви. Я пришел в церковь в четверть двенадцатого. Богослужение всегда начиналось в половине двенадцатого, чтобы не спутать его с римской католической мессой, начинавшейся в полночь. Я стал посещать рождественскую службу, когда стал управляющим банком - это мне придавало стабильный семейный вид в глазах окружающих, - и, хотя в отличие от тетушки Августы у меня нет религиозных убеждений, тут не было ханжества, поскольку мне всегда нравились наиболее поэтические стороны христианства. Рождество, с моей точки зрения, нужный праздник: всем нам требуется временами посожалеть о несовершенствах людских отношений; это праздник нашей несостоятельности, грустный, но утешительный. Годами я сидел в одном и том же ряду под витражом, посвященным в 1887 году памяти советника Трамбула. На витраже изображен Христос, окруженный детьми, сидящий под сенью очень зеленого дерева, надпись соответствующая: "Пустите детей и не препятствуйте им приходить ко Мне" [Евангельская цитата (от Матфея, 19:14)]. Благодаря советнику Трамбулу на Кренмер-роуд было построено прямоугольное здание красного кирпича с решетками на окнах - сперва сиротский приют, а ныне место заключения малолетних преступников. Рождественская служба началась с более мелодичного, чем в исполнении майора Чарджа, варианта "Слышишь - ангелы поют!", а затем мы перешли ко всеми любимому "Славному королю Венцеславу". "Свежий, чистый, ровный", - выводили на галерее высокие женские голоса. Мне этот стих всегда казался очень красивым, он воскрешал картину уютной сельской Англии, где нет толп и машин, грязнящих снег, где даже королевский дворец стоит среди безмолвных, нехоженых полей. - Снежного Рождества, сэр, в этом году нам не дождаться, - прошептал мне в ухо кто-то за моей спиной, и, обернувшись, я узрел в следующем ряду сержанта сыскной полиции Спарроу. - Вы что тут делаете? - Не уделите ли мне минутку после службы, сэр, - отозвался он и, поднеся к глазам молитвенник, запел звучным приятным баритоном: А мороз был лютый; Шел за хворостом старик... (Быть может, сержант Спарроу тоже, как и мисс Трумен, когда-то служил на флоте.) ...Нищий и разутый. Я оглянулся на его спутника. Щегольски одетый, с сухим лицом законника, в темно-сером пальто, с зонтиком, висевшим на согнутой руке - очевидно, он боялся потерять его. Интересно, пришло мне в голову, что он будет делать с зонтом или с отутюженной складкой на брюках, когда придется встать на колени. В отличие от сержанта Спарроу, он явно чувствовал себя не в своей тарелке. Он не пел и, подозреваю, не молился. - Верный паж, ступай за мной... - истово запел сержант. - Смело шествуй следом... - Хор на галерее со страстью вступил в состязание с этим неожиданным голосом снизу. Наконец началось собственно богослужение, и я был рад, когда навязываемый нам на Рождество символ веры Афанасия [свод христианских молитвенных песнопений, приписываемых александрийскому епископу Афанасию (296?-373)] благополучно закончился. "Якоже ниже три несозданные ниже три непостижимые, но Един несозданный и Един непостижимый". (Сержант Спарроу несколько раз в продолжение службы откашлялся.) Я намеревался - как всегда на Рождество - подойти к причастию. Англиканская церковь не представляет собой исключения из правила: причастие - служба поминальная, и я имел такое же право помянуть прекрасную легенду, как и любой истинно верующий. Священник произносил слова четко, а прихожане невнятно гудели, чтобы скрыть то обстоятельство, что они плохо помнят текст: "Сердцем и словом к Тебе припадаем, все преступления наши сознавая, молимтися: помилуй и очисти беззакония наши". Я заметил, что сержант, вероятно из профессиональной осторожности, присоединился к всеобщему признанию своей вины. "Множество содеянных нами лютых прегрешении, во вся дни жизни нашея, плачем и рыдаем горько, помышляя лукавые деяния". Ни разу прежде я не замечал, насколько молитва похожа на речь старого каторжника, обращающегося к судьям с просьбой о помиловании. Присутствие сержанта сыскной полиции словно придало службе совсем другую окраску. Когда я отошел в неф, чтобы подойти к алтарю, за моей спиной послышались бурные пререкания шепотом и слова "Нет, Спарроу, вы!", произнесенные очень настойчивым тоном, так что я не удивился, увидав коленопреклоненного сержанта Спарроу рядом с собой у барьера в ожидании причастия. Возможно, у них родилось сомнение - а вдруг я воспользуюсь причастием и сбегу через боковую дверь. Когда дошла очередь до сержанта Спарроу приложиться к чаше, он очень долго от нее не отрывался, и я заметил, что до конца обряда пришлось принести еще вина. Когда я возвращался на место, сержант следовал за мной по пятам, и на скамье позади меня снова разгорелось перешептывание. "У меня глотка как наждак", - услышал я. Видимо, сержант оправдывался из-за своей возни с чашей. К концу службы они стояли и ждали меня у дверей. Сержант Спарроу представил мне своего спутника. - Инспектор сыскной полиции Вудроу, - сказал он, - мистер Пуллинг. - И, понизив голос, с благоговением добавил: - Инспектор Вудроу работает в Специальном отделе. После некоторого колебания с обеих сторон мы пожали друг другу руки. - Мы интересуемся, сэр, не согласитесь ли вы опять нам посодействовать, - начал сержант Спарроу. - Я рассказывал инспектору Вудроу, как вы нам однажды помогли разобраться с тем горшком марихуаны. - Очевидно, вы имеете в виду урну с прахом моей матери, - ответил я со всем возможным высокомерием, на какое способен человек в рождественскую ночь. Прихожане высыпали на улицу из обеих дверей. Мимо прошествовал адмирал. Из нагрудного кармашка у него торчало что-то алое, наверное бумажная шляпа, служившая ему теперь носовым платком. - В "Короне и якоре" нам сообщили, - чопорным и неприязненным тоном произнес инспектор Вудроу, - что ключи от квартиры вашей тетушки находятся у вас. - Мы хотим действовать деликатно, - пояснил сержант Спарроу, - с добровольного согласия всех заинтересованных сторон. Для суда это всегда лучше. - Что, собственно, вам нужно? - Счастливого Рождества, мистер Пуллинг. - Викарий положил руку мне на плечо. - Имею ли я удовольствие видеть перед собой двух новых прихожан? - Мистер Спарроу, мистер Вудроу, викарий, - представил я. - Надеюсь, вам понравилась наша рождественская служба? - Еще как, - с жаром подтвердил сержант. - Для меня главное - это хорошая мелодия и слова чтоб были понятные. - Подождите минуточку, я поищу экземпляры нашего приходского журнала. На редкость удачный выпуск. Священник нырнул обратно в темную церковь, в своем стихаре он был похож на привидение. - Понимаете, сэр, - продолжал свое сержант Спарроу, - нам ничего не стоило получить ордер на обыск и войти без вашего разрешения. Но, во-первых, замок жаль портить, хороший замок - Чабб - мисс Бертрам очень предусмотрительна. А кроме того, это будет говорить не в пользу старой леди при следствии. Если, конечно, дело дойдет до следствия. А мы хотим надеяться, что не дойдет. - И что же вы ищете на сей раз? Надеюсь, не марихуану? Инспектор Вудроу произнес загробным тоном палача: - Мы проводим расследование по запросу "Интерпола". К нам рысцой приближался викарий, размахивая экземплярами приходского журнала. - Если вы откроете сразу на последней странице, то увидите отрывной бланк подписки на следующий год. Мистер Пуллинг уже подписался. - Спасибо, большое спасибо, - отозвался сержант Спарроу. - Сейчас у меня с собой нет ручки, но вы пока оставьте мне его. Узор такой со вкусом, оригинальный - тут и остролист, и птички, и надгробные памятники... Инспектор Вудроу взял себе экземпляр с явной неохотой. Он держал его перед собой, как свидетель держит в суде Библию, не зная в точности, что с этим делать. - Номер роскошный, ничего не скажешь, - заметил викарий. - Ох, простите. Несчастная женщина. Один момент, я сейчас. - С криком "миссис Брустер, миссис Брустер!" он бросился вдогонку за пожилой дамой, которая удалялась по дорожке в сторону Латимер-роуд. - Я думаю, прежде чем он вернется, - проговорил инспектор Вудроу, - нам надо бы пойти куда-нибудь и обсудить дела. Сержант уже успел открыть журнал и с увлечением читал его. - Можно пойти ко мне, - предложил я. - Я бы предпочел пойти прямо на квартиру мисс Бертрам, не откладывая. Мы можем объясниться в машине. - Что вам понадобилось в квартире моей тетушки? - Я уже сказал. У нас имеется запрос из "Интерпола". Мы не хотим беспокоить мирового судью в рождественскую ночь. Вы - ближайший родственник. Вручив вам ключи от квартиры, ваша тетушка оставила ее на ваше попечение. - С моей тетушкой что-нибудь случилось? - В этом нет ничего невозможного. - Там, где требовалось одно слово, инспектор меньше чем пятью не удовлетворялся. - Викарий возвращается... - сказал он раздраженно. - Спарроу, ради бога, оторвитесь же. - Ну вот, надеюсь, вы теперь не забудете подписаться, - прощебетал викарий. - Ваши деньги пойдут на благое дело. Мы заблаговременно подготавливаем к Пасхе детский уголок. Я бы предпочел назвать его часовней, но в Саутвуде у нас еще водятся твердолобые протестантки. Я посвящу вас в глубокую тайну. Я даже комитету еще не говорил. На днях я достал на Портобелло-роуд подлинный рисунок Мейбл Люси Атвел! Мы торжественно развернем его на Пасху, и у меня есть тайная мысль - а вдруг нам удастся убедить принца Эндрю... - Боюсь, нам пора, викарий, - прервал его инспектор Вудроу, - надеюсь, ваш уголок получится удачным. Начинало накрапывать. Инспектор Вудроу покосился на свой зонтик, но раскрывать не стал. Быть может, боялся, что потом четкие складки не улягутся на место должным образом. - Я скоро навещу вас обоих, - пообещал викарий, - как только буду иметь ваши адреса на бланках подписки. - Спарроу! - прикрикнул инспектор Вудроу. Спарроу с неохотой сложил журнал и бегом, спасаясь от дождя, припустил за нами. Усаживаясь рядом с Вудроу на водительское место, он объяснил в свое оправдание: - Там есть рассказ под названием "Кто виновен?". Я думал, может, про убийство - очень уж люблю читать про убийства, а оказывается, это про старушку, которая плохо обошлась с певицей, поющей поп-песенки. Нынче по заглавию ничего не поймешь. - Итак, мистер Пуллинг, - приступил инспектор Вудроу, - когда вы в последний раз видели вашу тетю? Фраза мне что-то смутно напомнила. - Несколько недель... месяцев назад. В Булони. А в чем дело? - Вы с ней довольно много путешествуете, не так ли? - Н-ну... - Когда вы в последний раз имели от нее сведения? - Я уже ответил - в Булони. Я обязан отвечать на эти вопросы? - У вас есть ваши конституционные права, - вмешался сержант Спарроу, - как у всех граждан. Но и обязанности, конечно, тоже. Добровольное показание всегда выглядит лучше. Суд принимает во внимание... - Ради бога, Спарроу, придержите язык, - оборвал его инспектор Вудроу. - Вас не удивляет, мистер Пуллинг, что со времени поездки в Булонь вы не получали от вашей тети никаких известий? - Когда речь идет о тетушке, меня уже ничто не удивляет. - А вас не тревожит - не случилось ли с ней что-нибудь? - Вы считаете, что у меня есть основания для тревоги? - Она водит компанию с весьма подозрительными личностями. Слыхали вы когда-нибудь о некоем мистере Висконти? - Фамилия мне чем-то знакома. - Военный преступник, - неосмотрительно брякнул сержант Спарроу. - Ваше дело следить за дорогой, Спарроу, - заметил инспектор. - А генерал Абдул? Вы, полагаю, слыхали о генерале Абдуле? - Кажется... да, как будто слыхал. - Вы были некоторое время назад с вашей тетушкой в Стамбуле. Вы прибыли поездом и через несколько часов были оттуда выдворены. Вы встречались с полковником Хакимом. - Да, действительно, какой-то офицер полиции приходил. Нелепая ошибка. - Генерал Абдул умер и перед смертью сделал заявление. - Умер? Бедняга. Я и не знал. Не понимаю, какое отношение имеет его заявление ко мне. - Или к вашей тетушке? - Я за мою тетушку не отвечаю. - Заявление касается мистера Висконти. "Интерпол" распространил подробности. До сих пор мы считали, что мистера Висконти нет в живых. Мы его списали. - Между прочим, - сказал я, - прежде чем мы продолжим переговоры, должен предупредить, что с собой у меня тетушкиных ключей нет. - Я и не ожидал, что есть. Мне нужно было лишь получить ваше разрешение войти в квартиру. Заверяю вас, мы не нанесем никакого ущерба. - Боюсь, я не могу вам этого разрешить. Я отвечаю за сохранность квартиры. - Будет гораздо лучше выглядеть в суде, мистер Пуллинг... - начал было Спарроу, но инспектор оборвал его: - Спарроу. Следующий поворот налево. Мы отвезем мистера Пуллинга домой. - Вы можете зайти ко мне после рождественских праздников, - сказал я. - В том случае, если у вас будет ордер на обыск. 20 Я все поджидал инспектора и сержанта, но они даже не позвонили. Неожиданно пришла цветная открытка от Тули. Поверх фотографии - довольно безобразного храма в Катманду - Тули написала "Путешествие изумительное. Привет. Тули". Я и забыл, что дал ей мой адрес. Рождество никак не упоминалось, праздник этот в Непале, видимо, прошел незамеченным, тем более я был польщен, что она вспомнила обо мне просто так. Миновал День подарков, я сел в машину и поехал в "Корону и якорь" ближе к вечеру, перед закрытием бара. Я хотел побывать на квартире до того, как объявится вдруг инспектор с ордером на обыск. Если там еще сохранились какие-то компрометирующие следы пребывания Вордсворта, я хотел их удалить вовремя и для этой цели захватил с собой небольшой чемоданчик. Всю свою трудовую жизнь я был неукоснительно предан одному-единственному учреждению - банку, но теперь моя преданность приняла совсем другое направление. Преданность какому-то индивидууму неизбежно включает преданность всем человеческим недостаткам, даже тягу к противозаконным действиям и аморальность, которые не были чужды тетушке. Я задавал себе вопрос, уж не приходилось ли ей в своей жизни подделывать чек или грабить банк, и при мысли об этом улыбался с нежностью, с какой в прежнее время отнесся бы к милому чудачеству. Добравшись до "Короны и якоря", я с опаской заглянул в окно бара. Почему с опаской? Я имел полное право находиться там - до закрытия еще оставалось время. Пасмурное небо предвещало снегопад, посетители толпились у стойки, спеша заправиться в последний раз, пока не пробило три. Мне была видна спина девушки в галифе и большая волосатая рука, лежащая у нее на спине. "Еще двойную", "Кружку самого лучшего", "Двойную джина". На часах было без двух минут три. Завсегдатаи словно настегивали своих лошадей на последней прямой перед финишным столбом, и наблюдалось некоторое столпотворение. Я выбрал из связки нужный ключ от боковой двери и стал подниматься по лестнице. На второй площадке я присел на тетушкину кушетку. Я чувствовал себя взломщиком, нарушителем закона, я прислушивался - не услышу ли чьих-то шагов, но, разумеется, не услышал ничего, кроме приглушенного гула голосов, доносившегося из бара. Отперев дверь квартиры, я очутился в непроницаемой темноте. Я толкнул какой-то столик в прихожей, и что-то венецианское полетело на пол и со звоном разлетелось вдребезги. Я поднял шторы, но венецианское стекло все равно оставалось тусклым, как жемчуг, лежащий без употребления. На полу среди осколков, как пена прибоя, лежала корреспонденция, в основном она состояла из рекламных проспектов, и я пока не стал их трогать. Я зашел в спальню тетушки, испытывая неловкость. Но разве она не сама просила меня проверять, все ли в порядке? Я вспомнил, с какой тщательностью полковник Хаким обыскивал номер в отеле и с какой легкостью его провели... но свечей я не нашел нигде, кроме кухни, да и те нормального размера и веса, явно приготовленные на случай неполадок с электричеством. В комнате Вордсворта белье с кровати было снято, а уродливые диснеевские фигурки убраны. Из украшений оставалась лишь обрамленная фотография гавани Фритауна - рыночные торговки в ярких платьях с корзинами на головах спускались по стертым ступеням к воде. В прошлый раз я ее не заметил, вероятно, тетушка повесила ее на память о Вордсворте позже. Я вернулся в гостиную и принялся просматривать почту: тетушка могла прислать мне обратный адрес для пересылки приходящей корреспонденции, и, во всяком случае, я хотел спрятать все хоть сколько-нибудь личное от глаз Вудроу и Спарроу, буде они сюда заявятся. Тут была весточка от моего старого знакомца "ОМО", счета из прачечной, из винной лавки, из бакалейной. Я удивился, не найдя ежемесячного банковского отчета, но, припомнив золотой брусок и чемодан, набитый банкнотами, подумал, что, возможно, тетушка предпочитает держать свои финансы в легко реализуемой форме. В таком случае стоило пошарить в платяном шкафу: небезопасно было оставлять наличные деньги в пустой квартире. И тут, роясь в счетах, я нашел кое-что меня заинтересовавшее - видовую открытку из Панамы с французским лайнером на фоне очень синего моря. Открытка была написана по-французски, мелким убористым почерком, чтобы уместить как можно больше текста на этом небольшом пространстве. Отправитель подписался инициалами А.Д., писал он, насколько я мог разобрать, о том, какое concours de circonstances miraculeux [чудесное стечение обстоятельств (франц.)] было обнаружить мою тетю на борту судна после всех этих лет triste separation [печальной разлуки (франц.)] и какое несчастье, что она покинула пароход до конца плавания и тем самым отняла у него возможность и дальше предаваться их общим воспоминаниям. После ее исчезновения люмбаго у А.Д. усилилось и возобновилась подагра в правой ноге. Уж не мсье ли это Дамбрез, размышлял я, доблестный возлюбленный, державший двух любовниц в одном отеле? Но если жив он, тогда, быть может, жив и Карран? Казалось, бесчестному миру моей тетушки суждено своего рода бессмертие, и только мой бедный отец лежит мертвый в дождливой, дымной Булони. Не скрою, меня кольнула ревность - ведь на этот раз не я сопровождал тетушку и не мне, а другим она сейчас рассказывала свои истории. - Извините, мы вошли без звонка, мистер Пуллинг, - проговорил сержант Спарроу. Он отступил, пропуская вперед, по всем правилам этикета, инспектора Вудроу. У того опять висел на сгибе локтя зонтик, и казалось, будто он его так и не раскрывал с нашего прошлого свидания. - Добрый день, - сухо сказал инспектор Вудроу. - Очень кстати, что мы вас застали здесь. - Видим - дверь открыта... - вставил сержант Спарроу. - Ордер на обыск у меня есть. - Инспектор Вудроу протянул мне ордер, опережая мой вопрос. - Но все равно нам удобнее, чтобы при обыске присутствовал член семьи. - Нам не хотелось подымать шум, - объяснил сержант Спарроу, - для всех это было бы лишнее. Вот мы и ждали в машине на той стороне улицы, пока хозяин закроет бар, а тут увидели, что вы зашли внутрь, и решили: самое лучшее - проделать все втихомолку, чтоб даже хозяин не знал. И тете вашей так будет приятнее, а то, будьте уверены, сегодня же вечером в баре пошли бы толки. Чтобы бармен да не разболтал все своим завсегдатаям - такого не бывает. Все равно как муж - жене. Тем временем инспектор с деловым видом осматривал комнату. - Почту проверяете? - Сержант взял у меня из пальцев открытку и сказал: - Панама. Подписано А.Д. Вам не приходит в голову, кто бы это мог быть? - Нет. - А может, имя вымышленное? В Панаме у "Интерпола" с содействием обстоит неважно, - добавил сержант, - они получают помощь только в американской зоне. - Тем не менее заберите открытку, Спарроу, - приказал инспектор. - Что вы имеете против моей тетушки? - Знаете, сэр, мы склонны ошибаться в положительную сторону, - сказал сержант. - Мы могли бы предъявить ей обвинение по поводу той истории с коноплей, но, приняв во внимание ее преклонный возраст и то, что цветной удрал в Париж, мы оставили ее в покое. Да и для суда доказательств было недостаточно. Правда, мы тогда еще ничего не знали про ее нежелательные связи. - Какие связи? Я подозревал, что они распределили свои роли заранее: сержант меня отвлекает, а инспектор тем временем обыскивает квартиру, что он сейчас и проделывал. - Да этот Висконти, сэр. Итальянец, судя по фамилии. Аспид, сэр. - Сплошное стекло, - сказал инспектор. - Любопытное зрелище. Как в музее. - Это венецианское стекло. Когда-то тетушка работала в Венеции. Думаю, тут много подарков от клиентов. - И ценные вещицы? Коллекционные? - Не думаю. - Произведения искусства? - Дело вкуса, - ответил я. - Мисс Бертрам, смею думать, понимает толк в искусстве. Имеются картины? - По-моему, нет. Только фотография Фритауна в гостевой комнате. - Почему Фритауна? - Вордсворт оттуда родом. - Кто такой Вордсворт? - Черный слуга, - ответил сержант Спарроу. - Который дал тягу во Францию, когда мы обнаружили марихуану. Они переходили из комнаты в комнату, а я шел за ними следом. Мне казалось, что Вудроу совсем не так тщательно проводит обыск, как полковник Хаким. У меня создалось впечатление, что он и не ожидал ничего найти и только хотел отправить формальное донесение в "Интерпол" о том, что приложены все усилия. Время от времени он бросал вопрос, не оборачиваясь: - Упоминала когда-нибудь ваша тетя этого Висконти? - О да, много раз. - Жив он, как вы думаете? - Не знаю. - Они еще в контакте, как вам кажется? - Не думаю. - Старому аспиду сейчас, наверно, за восемьдесят, - сказал сержант Спарроу. - Пожалуй что под девяносто. - По-моему, поздновато преследовать его, даже если он еще жив, - заметил я. Мы покинули тетушкину комнату и перешли в комнату Вордсворта. - В том-то и заключается одна из проблем "Интерпола", - объяснил сержант Спарроу. - Слишком много заведено досье. Их работа не то что настоящая полицейская работа. Ни один из них в жизни на обходе не был. У них служба гражданская, как в Сомерсет-Хаус [там помещается Управление налоговых сборов и другие государственные учреждения]. - Они выполняют свой долг, Спарроу, - произнес Вудроу. Он снял со стены снимок Фритаунской гавани и перевернул его задней стороной кверху. Затем повесил обратно. - Красивая рамка, - сказал он. - Стоит дороже, чем фотография. - Судя по виду, тоже итальянская, - сказал я, - как и стекло. - Может, подарок этого типа, Висконти? - предположил сержант Спарроу. - На обороте ничего не написано, - сказал инспектор. - Я надеялся, что найду подпись. "Интерпол" не располагает даже образчиком его почерка, не говоря уже об отпечатках пальцев. Он взглянул на клочок бумаги, который держал в руке. - Упоминала ли ваша тетя в разговоре следующие имена: Тиберио Тити? - Нет. - Страдано? Пассерати? Косса? - Она вообще мало рассказывала мне о своих итальянских знакомых. - Это не совсем знакомые. Леонардо да Винчи? - продолжал инспектор Вудроу. - Нет. Он еще раз обошел все комнаты, но я видел, что он делает это только для проформы. Уже у двери он дал мне номер телефона. - Если вы получите от вашей тети известие, - сказал он, - я попрошу вас немедленно позвонить в таком случае нам. - Я ничего не обещаю. - Нам просто надо задать ей несколько вопросов, - объяснил сержант Спарроу. - Против нее не выдвинуто никаких обвинений. - Рад это слышать. - Не исключено даже, - продолжал инспектор Вудроу, - что ей самой угрожает серьезная опасность... со стороны ее неудачных знакомых. - В особенности от этого аспида Висконти, - ввернул сержант. - Почему вы все время называете его аспидом? - Просто это единственное описание, какое нам дал "Интерпол", - ответил сержант. - У них даже паспортной фотографии нет. Но когда-то, в тысяча девятьсот сорок пятом, начальник римской полиции дал ему определение "аспид". Все их архивы военного времени были уничтожены, начальник умер, и теперь мы не знаем - описание это внешности или, так сказать, нравственный портрет. - Теперь у нас хотя бы имеется открытка из Панамы, - добавил инспектор. - Все-таки есть что вложить в досье, - пояснил сержант Спарроу. Тщательно заперев дверь, я последовал за ними. У меня появилось грустное ощущение, будто тетушка умерла и наиболее интересный период моей жизни окончился. Я очень долго ждал его, но он получился коротким. ЧАСТЬ ВТОРАЯ 1 Пока судно тянули на буксире, выводя его в бурно мчащийся поток желтой воды, а беспорядочно нагроможденные небоскребы и зубчатое здание таможни исчезли, как от рывка, будто это они, а не судно находились все это время на конце каната, я думал о том, какое угнетенное состояние духа было у меня в тот давний день и какими ошибочными оказались мои дурные предчувствия. Был июль, восемь утра, чайки орали, как кошки на Латимер-роуд, собирались тяжелые дождевые тучи. Лишь в одном месте над Ла-Платой проглядывало солнце, бросая на тусклую поверхность воды серебряную полоску, но самым ярким пятном на всем хмуром пространстве воды и берега было пламя, рвавшееся из газовых труб на фоне темного неба. Впереди было четыре дня плавания по Ла-Плате, Паране и Парагваю до момента встречи с тетушкой. Я повернулся спиной к аргентинской зиме и, войдя в жаркую каюту, принялся развешивать одежду и расставлять и раскладывать книги и бумаги, чтобы создать какое-то подобие домашнего уюта. Больше полугода прошло со дня встречи с детективами, прежде чем я получил весть от тетушки. К тому времени я уже совершенно убедил себя, что ее нет в живых, и однажды в