па. "А, субботние упражнения в стрельбе, - подумал он. - Надо будет и это вставить". Однако тут он был неправ. Дело в том, что услышал он этим мирным последним днем июня выстрелы карательного отряда в каком-то уединенном месте, и это был не единственный карательный отряд. 21 Вернувшись из Венеции, Гитлер обнаружил, что кризисная ситуация не рассасывается оттого лишь, что ты закрыл на нее глаза. Скандалисты-штурмовики ни с кем не считались, даже с таким священным институтом, как армия. Тут на прием к нему явился Геринг и принялся зловеще нашептывать, что левые готовят в партии путч, а Гиммлер обронил несколько прозрачных намеков насчет Рема и Штрассера, пообещав сообщить "дополнительные сведения", как только они поступят от его людей. Кроме того, в Берлине ходили слухи, что Гитлер покатился под гору, и не один граф Леповский верил, что Штрассер скоро станет канцлером, Рем займет пост министра обороны, а штурмовики вольются в армию (или, вернее вольют ее в себя). А за пределами партии консервативные силы дули в свою дуду. На другой день после возвращения Гитлера вице-канцлер фон Папен произнес речь в Марбурге - выступление его было столь хорошо и продуманно написано, что все решили: это писал не он, - и в этой речи он столь открыто призвал положить конец разгулу СА, что Геббельс запретил газетам не только печатать ее, но даже упоминать о ней. Тогда Папен посмел пожаловаться на запрет Гитлеру и заявил, что это оскорбительно для него - человека, занимающего в государстве следующий за канцлером пост; он добавил, что президент согласен с каждым его словом, и пригрозил подать в отставку... Вот это уже переварить было невозможно. Какой-то пигмей заявляет, что подаст в отставку, когда он должен был бы молчать в тряпочку и благодарить бога за то, что его еще не вышвырнули! И Гитлер решил лететь в Нойдек и поговорить начистоту с этим выжившим из ума президентом, который вздумал совать нос не в свои дела. Однако Гинденбург категорически отказался обсуждать с Гитлером что бы то ни было. У двери Гитлера встретил генерал Бломберг, рупор Гинденбурга, и от имени Гинденбурга ледяным тоном объявил ультиматум: если Гитлер не может или не хочет немедленно обуздать штурмовиков и обеспечить общественный порядок, гражданское правительство будет распущено, страна объявлена на военном положении и вся власть передана в руки армии. Едва ли Гитлеру хотелось задерживаться в приемной Гинденбурга: ему не предложили даже присесть. Он тут же вылетел прямо в Берлин, где Геринг и Гиммлер сразу взялись за дело, излагая обещанные "дополнительные сведения". Рем и Штрассер жаждут крови (заявили они); они наметили свой переворот на следующую субботу, тридцатое июня, когда Гитлер будет проводить встречу в Висзее. Как только Гитлер отбудет туда, солдаты Карла Эрнста захватят Берлин. Кроме того, если Гитлер сунется в это осиное гнездо Висзее, не выбраться ему оттуда живым, значит, надо опередить их и первым нанести удар. Внутренне Гитлер понимал, что это - небылица, которая абсолютно не вяжется с характером Рема, а он знал Рема как свои пять пальцев. Дебошир, грубиян, упрямый как осел - да, таким был его старый друг, но от всего этого до желания перескочить через убитого фюрера и встать самому у кормила очень далеко, ибо у Рема не было этой особой жажды _всей полноты_ власти, так как на то, чтобы решать бесчисленные проблемы, вытекающие из обладания всей полнотой власти, у него мозгов не хватало (и он это знал). Да и Штрассер тоже прирожденный претендент на второе место... В идеале теперь, когда дни уличных боев отошли в прошлое, Гитлер и сам прекрасно мог бы обойтись без Рема, как он обходился без Штрассера, - вот только без Рема штурмовики уж несомненно устроят бунт, а тогда - конец. Сегодня подлинной опасностью были как раз эти осатаневшие штурмовики. А вот если бы кастрировать СА и одновременно лишить Рема власти... До чего все было бы просто, если бы эти россказни, этот фарсовый заговор был правдой! Легко нанести удар первым, когда твой противник и не собирается тебя ударить... Соверши такое Рамсей Макдональд или Болдуин, можно было бы предположить, что это подлая левая рука неосознанно потянулась к проблеску света в конце туннеля, но Гитлер был моральный двурушник, не ощущавший разницы между своими подсознательными стремлениями и тем, что он сознательно замышлял. Он _знал_, что этот заговор сфабрикован Герингом и Гиммлером, и прекрасно понимал почему, но _верил_ он в то, во что хотел верить. Как Белая королева до завтрака верила, что могут сбыться две неосуществимые ее мечты, точно так же при желании мог в это поверить и Гитлер. Тем временем штурмовики все больше и больше распоясывались, и через четыре дня после нойдекского ультиматума президент поступил согласно своим словам: армия была поставлена под ружье и ждала в грозном молчании. Но Гитлер, естественно, постарается возможно дольше уклоняться от решающего шага. До субботы оставалось лишь пять дней, поэтому всю запланированную операцию по ликвидации заговора следовало потихоньку запускать, и вот эсэсовцев и полицию предупредили, чтобы они держались наготове, а мюнхенскому гаулейтеру Вагнеру объяснили, что начинать придется ему. Но все должно было делаться от имени Геринга и Гиммлера. Сам Гитлер пока по-прежнему останется в стороне, _он_ по-прежнему будет медлить с решением, предоставив рисковать Герингу с Гиммлером. Итак, Гитлер все еще выжидал, а в четверг, когда до решающего срока оставалось всего сорок восемь часов, вдруг объявил, что уезжает в Эссен, и посмотрел на лица своих соратников. Трио (ибо Геббельс присоединился к ним, считая, что, по всей вероятности, они одержат победу, хотя по-прежнему в любую минуту готов был прыгнуть в сторону, - ведь это же был Геббельс!) - трио было близко к отчаянию. "Свадьба Тербовена", "волнения у Круппа, вызванные подстрекательством одного из приспешников Рема...". Доводы, выдвинутые фюрером для отъезда, были столь малоубедительны, что троица заволновалась, опасаясь, как бы он не выкинул какой-нибудь дьявольский трюк, если его выпустить из поля зрения. Однако _кому-то_ надо было оставаться в Берлине у руля и _кто-то_ должен был ему помогать - ведь ни один из трех конспираторов не доверял двум другим... Под конец верх одержал Геббельс. Они с Гиммлером останутся в Берлине, а Геринг отправится на свадьбу и затем тут же вернется, после чего Геббельс вылетит завтра вечером к Гитлеру с самыми последними новостями "с пылу, с жару" - с чем-то таким, что наконец перевесит чашу весов... Таким образом, по плану Геббельса, только он будет находиться рядом с фюрером накануне Решающего Дня, когда кот _должен_ прыгнуть, и тогда он успеет переметнуться, если это понадобится. А кроме того, Геббельс опасался, как бы Геринг и Гиммлер не прикончили и его, когда начнется чистка (если она начнется): только под крылышком самого фюрера мог он рассчитывать на то, что останется цел. 22 Итак, Гитлер отбыл в Эссен, а после свадьбы отправился к Круппу. В памяти его еще свежо было воспоминание о том, как его встретили в Нойдеке, а Берта и Густав Крупны внушали ему отнюдь не меньший трепет, чем Гинденбург. Наверное, во всем мире едва ли можно найти человека, который пользовался бы таким экстерриториальным статусом, как Крупп в германском рейхе. Подобно Ватикану в Риме, Эссен являлся столицей его собственной мировой империи. Концерн Крупна был крупнейшим в Европе. Из его стали были построены тысячекилометровые американские железные дороги, его пушками были вооружены не только сами немцы, но и все слаборазвитые страны - от Китая до Чили, от Бурской республики до Сиама. Это Альфред Крупп - а не Бисмарк, не Мольтке и даже не прусская армия - победил французов при Седане, тем самым положив начало Второму рейху; его сын Фриц Крупп начал строить для кайзера флот - просто чтобы использовать избытки стали, а Густав Крупп превратил в развалины Льеж и Верден. Более того, если пушки Круппа способствовали созданию Второго рейха, то золото Круппа сделало немало для создания Третьего. Романовы, Габсбурги, Гогенцоллерны, Виттельсбахи да и многие другие королевские дома Европы пали, но не Крупны. В вилле "Хюгель" (резиденции династии в Эссене) царствующий монарх Крупп в свое время принимал у себя всех этих бывших коронованных особ, как равный равных, в том числе и высочайшую особу всея Германии, ибо Крупп был не только богаче кайзера, он обладал куда большей абсолютной властью: ведь никакая конституция его не связывала - в Эссене одно его слово имело силу закона для сорока тысяч "крупповцев", чьими жизнями он безоговорочно распоряжался от рождения и до смерти. Казалось, во всем мире шло наступление демократии, но только не в концерне Круппа - здесь не было никаких профсоюзов и ни одному иностранцу не разрешалось переступать порог его заводов... Однако три недели тому назад случилось неслыханное: глава ремовского политического отдела явился к заводским воротам, проник на территорию завода и, обратившись к рабочим с бунтарской подстрекательской речью, призвал их бросить работу. Каковы бы ни были причины, побуждавшие Гитлера встретиться с Крупном, но "волнения, спровоцированные одним из приспешников Рема", действительно имели место, и инцидент надо было загладить. С той поры, когда Антон Крупп начал делать пушки для Тридцатилетней войны, во главе концерна всегда стоял один человек - единоличный его хозяин и властелин, и трон этот переходил от отца к сыну. Но в 1902 году скандал, возникший в связи с оргиями педерастов, которые устраивал на Капри Фриц Крупп, вынудил его покончить с собой и он ушел из жизни, не оставив наследника. Владелицей концерна стала его дочь Берта, которая и была теперь царствующей королевой, ибо по крови к Круппам принадлежала она, в то время как Густав Крупп (хотя право носить это имя было подтверждено декретом кайзера) был всего лишь принцем-консортом, и сейчас в связи с предстоящим визитом Гитлера между супругами произошла крупная ссора. Берта наотрез отказывалась пригласить этого выскочку, этого канцлера-фюрера к чаю - она даже в доме у себя не желает его видеть. Почему в Эссене его должны принимать лучше, чем в Нойдеке? Если Густав хочет якшаться со всякой швалью, пусть принимает его в своей городской конторе. Так и решили: принять Гитлера в городской конторе с минимальной помпой. Там, у роскошных дверей, ведущих в мраморный холл, фюрера встретила не сама Берта, а ее чернявая, застенчивая и ничуть не привлекательная дочь, которая, не отрывая глаз от сверкающих ботинок Гитлера, протянула ему букетик цветов (лицо, которого она так и не увидела, было растянуто в улыбке, но глаза казались двумя кровавыми стекляшками). Кто-то попытался гаркнуть: "Хайль!" - и двухтонная хрустальная люстра над головой Гитлера зловеще звякнула разок-другой - и все. Скользя на полированном мраморе, Гитлер прошел вслед за Густавом в его кабинет, и там за закрытыми дверями началось "заглаживание". Хотя Гитлера здесь приняли не столь оскорбительно, как в Нойдеке, однако ему дали понять то же, что и там. Больше он стоять в стороне не мог - сегодня вечером, когда приедет Геббельс, он должен наконец решить, сунется ли он завтра в это "осиное гнездо Висзее" или... Но ничего другого, кроме как следовать плану Геринга и Гиммлера, ему в голову не приходило. Неужели его демон покинул его? 23 В тот самый день черные грузовики с эсэсовцами грохоча пронеслись под палящим солнцем по новой автостраде из Кельна в Бонн и дальше - в Бад-Годесберг. Там они остановились на территории величественного отеля "Дрезден". Самым молодым среди этих парней был Эрнст, сын Кребельмана, и в СС он вступил позже всех. Отец когда-то потребовал, чтобы он порвал со штурмовиками группенфюрера Кетнера, а вот эсэсовцем, поскольку "люди с положением" шли именно туда, помог стать. Заглянув в большие французские окна ресторана, Эрнст заметил, что официанты раздвигают столы и стулья, видимо, готовя зал для какого-то собрания. Пронесся слух, что тут должны заседать нацистские заправилы - так вот кого им предстоит охранять! Но что делать партийным заправилам здесь, так далеко от Берлина, где назревают бурные события? Собственно, какие именно назревали "события", никому толком не известно было, и самые противоречивые слухи ходили по этому поводу, однако большинство вроде бы сходилось на том, что намечается угроза справа - со стороны фон Палена, Гинденбурга, Шлейхера и армии. А все знали, что Старый бык, отсиживавшийся в Нойдеке, совсем выжил из ума - иными словами, фон Папен держит его на поводке, а сам Гинденбург в свою очередь держит на поводке армию; знали все и то, что десять дней назад в Марбурге вице-канцлер фон Папен произнес речь, настолько нелояльную по отношению к фюреру, что газетам даже не разрешили ее напечатать. Теперь главнокомандующий отменил в армии все отпуска, войска стягивались к Берлину, а их лагерь в Тиргартене ощетинился винтовками... - Говорят, берлинские штурмовики готовятся к бою: дошли сведения, что армия задумала выкрасть фюрера. Генерал Шлейхер вернулся... - Так вот почему фюрер, не успев приехать в столицу, сразу оттуда уехал! - Штурмовики готовятся к бою? Но кто отдаст приказ? - Конечно же, их группенфюрер. - Не сможет он этого сделать. Его ведь даже нет в Берлине: он только что женился и завтра вечером уезжает на медовый месяц за границу. Кто это тебе сказал? Разве всех штурмовиков не распускают завтра утром - у них ведь начинается отпуск?! Что-то тут не так. - Да ведь решение о том, чтобы дать им отпуск, было принято в апреле, а теперь, значит, им его отменили. - Но Рем-то болен - у него же обострился неврит. Он сейчас на лечении в Висзее. Кто же примет на себя командовать когда взовьется красная ракета? - Разве ими сейчас не командует фон Крауссер? - Какая это все-таки глупость - давать штурмовикам отпуск! - буркнул кто-то. - Я знаю, они, конечно, ужасные бездельники, но как-никак их около двух миллионов, и армия дважды подумает, прежде чем выступить против силы, которая по своей численности в десять раз превосходит ее. - Это безумие, это же значит сделать фюрера добычей для армии! - Но зато _нас_ мобилизовали, так что, видимо, фюрер предпочитает опираться на _нас_, - объявил Эрнст, самый молодой из них, надувая свою эсэсовскую грудь. - ТИХО, там в рядах! Все щелкнули каблуками, вытягиваясь в струнку, а Эрнст прошептал, почти не разжимая губ: - Но где же фюрер? - Да тут, неподалеку, он был сегодня в Эссене на свадьбе Тербовена, - так же шепотом, точно чревовещатель, произнес его друг Ганс. - Мой брат... "Ехать в Эссен на свадьбу?! - подумал Эрнст. - В такое-то время! Бьюсь об заклад, что на самом деле он ездил туда встретиться с Крупном..." Но вот вокруг дома расставили охрану. Эрнст и Ганс заняли свои места на открытой террасе, уставленной лаврами и олеандрами в кадках, куда выходили окна ресторана. - Вот и хорошо! - сказал Ганс. - По крайней мере мы хоть увидим, кто приедет. - Пока что-то никого нет, - заметил Эрнст, скосив глаза вбок, но не поворачивая головы, на случай если за ними наблюдают, ибо в соседней паре стоял на карауле темноволосый юноша - Шелленберг, любимец Гейдриха... Следующие полчаса они провели, вышагивая по террасе пятьдесят ярдов в одну сторону и пятьдесят в другую, и, хотя черный эсэсовский мундир, брюки-галифе и высокие сапоги неплохо выглядят на стройном молодом парне, сейчас они не казались Эрнсту идеальной экипировкой для жаркого дня в этой парилке - долине Рейна. Внизу под ними вился сам Рейн, испещренный гусеницами баржей, а за ним холмы с виноградниками по склонам - Семигорье, увенчанное грозовыми тучами, казавшимися белыми на солнце. Над Бонном колыхалось марево, так что видна была лишь верхушка высокой Минстерской башни, да и здесь можно было укрыться от зноя, лишь шагая возле самой стены отеля. - Уф! - произнес Эрнст. - Ну и духотища! - Будет гроза, - сказал Ганс. И добавил: - Интересно, приехал уже кто-нибудь или нет? - Давай заглянем, как будем проходить мимо окон. Минутой позже Ганс воскликнул: - Ого! Он _сам_ тут - ведь это же фюрер! - _Не может быть!_ Забыв об осторожности, оба молодых человека так резко повернули головы, что чуть не сломали себе шею. А вскоре и вовсе остановились, тараща глаза, - увы, так уж странно устроены окна, что из них можно смотреть наружу, а снаружи внутрь нельзя: зеркальное стекло отражало ярко-синее небо, горы, грозовые тучи, даже их собственные дурацкие физиономии, те же, кто находился внутри, казались лишь темными бесплотными призраками. И однако же, фюрер, несомненно, был там - он мерил шагами зал, покусывая ноготь мизинца. Рядом с Гитлером шагал Геббельс... А в глубине это Геринг или не Геринг? - Геринг был с ним в Эссене, - сказал Ганс. - А потом говорили, будто он вернулся в Берлин... Ну, конечно же, это он - вон там мой брат, Фридрих! - взволнованно добавил он. - Где? - Вон там, вместе с другим адъютантом, Брюкнером. Так вот он какой, этот Фридрих, человек с каменным лицом, совсем не похожий на Ганса и такой высокий, даже выше Брюкнера, собственно выше всех в зале. Сгорая от зависти, Эрнст подумал, что наверняка его выбрали за мускулатуру, а не за ум... Он знал, что Фридрих на пятнадцать лет старше Ганса и не родной ему брат, а всего лишь сводный - собственно, они с Гансом почти не встречались, и тем не менее то, что у Ганса был родственник среди приближенных фюрера, создавало ему в глазах всех известный ореол, даже в глазах Эрнста. Отражение в стекле заколебалось, и наша парочка поняла, что к ним присоединился кто-то третий. Они обернулись - и обомлели, словно мальчишки, застигнутые на месте преступления у банки с вареньем: они увидели такое, что хуже некуда - рядом с ними стоял этот подлипала... Однако опасный пришелец не произнес ни слова - только, как они, глазел в стекло. Вдруг (словно кто-то решил, что терпение их подверглось уже достаточному испытанию) на солнце нашла туча, отражение в стекле померкло и, наоборот, словно ожили и обрели плоть призраки за стеклом. Да, это действительно был доктор Геббельс, и он неотрывно смотрел своими блестящими глазами на фюрера - так смотрит хорек, пытаясь предугадать, куда прыгнет заяц... Губы его шевелились, казалось, он что-то доказывал фюреру, убеждал его, но, естественно, сквозь толстые зеркальные стекла не было слышно ни слова - не то что слова, ни единого звука. - Совсем как в старом немом фильме, - заметил Ганс. - Да, - согласился Шелленберг. - Только нет субтитров, которые поясняли бы, что происходит. Тем временем небо потемнело. Вспыхнула молния, ударил гром и - хлынул дождь. Он полил стеной. Трое молодых людей повернулись спиной к стеклу и прижались к нему, ища укрытия. Раскаты грома следовали один за другим, зигзаги молний призрачным светом озаряли поистине вагнеровский пейзаж, а дождь хлестал, и под порывами внезапно налетавшего ветра низко клонились верхушки деревьев. Холодная вода медленно стекала по спине Эрнста, когда что-то - он сам не знал, что именно, - заставило его повернуть голову, и там, за своим плечом, по другую сторону стекла, в каком-нибудь дюйме или двух от себя он увидел лицо фюрера, выглядывавшего наружу. У него был взгляд человека, поглощенного какой-то неотвязной мыслью, - мутный, бегающий, стеклянный, ни на чем не задерживающийся и ничего не видящий взгляд. 24 Наконец буря промчалась. Где-то за отелем садилось солнце, но, как только внутри зажгли свет, занавеси на окнах задернули, и теперь уже смотреть было не на что. Пройдоха ушел, и два друга зашагали по террасе в надежде хотя бы согреться, раз нельзя обсохнуть. Затем наступила темнота и по всей долине вспыхнули точечки огней, а совещание все продолжалось. Один за другим засветились буксиры на реке, готовясь на ночь стать на якорь. Красноватое зарево над Бонном подсвечивало низкие облака уже уносившейся прочь бури, а через некоторое время на небе высыпали звезды. Должно быть, только после полуночи им велели садиться в грузовики, но стояла такая темень, что невозможно было даже разглядеть часы. Эрнст как раз залезал в свой грузовик, когда первый из больших черных "мерседесов" с правительственным номером отъехал от отеля, а потом следом за легковыми машинами помчались и они - мимо заснувших полей и деревьев, по дороге к Эйфелевым холмам. На маленьком Хангеларском аэродроме ждал самолет, готовый к взлету, - грелись моторы, медленно вертелся пропеллер. Стоя в карауле на поле, Эрнст снова увидел Гитлера - он взошел на борт, и рядом с ним по-прежнему был Геббельс. Самолет стал набирать высоту, уходя в звездное небо, а они стояли и смотрели на подмигивавшие им красные и зеленые огоньки и пытались понять, куда он направляется... Для ориентации Эрнст посмотрел на Большую Медведицу и на Полярную звезду - Берлин должен быть там... Нет, самолет направлялся совсем в другую сторону, он явно брал курс на юго-восток. А там находится Франкфурт, за ним Штутгарт и дальше - Мюнхен... Да, должно быть, они летят в Мюнхен, ибо Рем (как всем известно) отдыхает и лечится где-то там, на берегах Тегернзее. Должно быть, неутомимый фюрер решил с утра посоветоваться со своим давним другом Ремом по поводу того, о чем они тут совещались... - А ты видел сейчас Фридриха? - спросил Ганс. - Я его видел... Он шел по трапу сразу за доктором Геббельсом. Вскоре их снова разместили по битком набитым грузовикам и они наконец покатили колонной под гору к себе в Кельн спать; грузовики стреляли, точно артиллерия, выхлопными газами, - Эрнст то и дело чихал от удушливого дыма, которым их обдавала машина, шедшая впереди. Никто больше не пел, никто не разговаривал, казалось, все дремали, стоя единой плотной массой, и при каждом повороте дороги покачивались, словно деревья на ветру. Для всех это было обычное задание, к тому же весьма нудное, ибо никто не видел того, что видели двое друзей... Кельн был уже близко, ибо теперь они мчались по пустынной автостраде сквозь "зеленый пояс", - еще один поворот, и они доберутся до старых, закопченных бывших армейских бараков, которые занимали эсэсовцы. Когда они наконец прибыли на место, Эрнст переоделся во все сухое, но понял, что спать все равно не сможет. Что-то чрезвычайно важное было решено в тот вечер прямо у него на глазах, но что? Эрнст был совершенно уверен, что этот вечер войдет в историю. Все, что он видел за стеклом, была история в действии... Он на миг задремал, и привиделось ему, как он идет мимо огромных музейных витрин, и в каждой разыгрывается сцена из истории, какой-то поворотный ее момент, - разыгрывается на глазах у публики, которая (за пятьдесят пфеннигов) смотрит на спектакль сквозь стекло. Голова упала ему на грудь, и он проснулся. Духота и запах деливших с ним комнату людей заставили его подойти к окну, чтобы глотнуть свежего воздуха. За спиной храпели товарищи, а один из них даже заговорил во сне. Окно выходило на север, там тихо лежал город, освещенный лишь уличными фонарями (все дома стояли темные). И тут прокричал петух... Эти силуэты, словно вырезанные из черной бумаги и наклеенные на светлеющее небо, скоро станут заводами и домами - близился рассвет, и где-то заплакал ребенок. Сейчас воздух был прохладный, но дымно-оранжевое марево на востоке предвещало жару в этот наступающий последний день июня... "Тихая ночь, святая ночь!" - промурлыкал себе под нос Эрнст. Короткая летняя ночь подходила к концу - теперь по ночам все добрые немцы могут спать спокойно, под защитой своего не знающего сна фюрера... Эрнст зевнул... Фюрера, который защитит их и от марксистов, и от евреев. И от французов... "От всякой нечисти и чертовщины и вообще от всего, что возникает в ночи". Эрнст покачнулся; и голова его еще не коснулась подушки, как он уснул. 25 Эрнст был прав: Гитлер направлялся в Мюнхен для встречи с Ремом, хотя несколько раньше, чем предусматривалось. Три недели тому назад, когда у Рема разыгрался неврит, так что ему пришлось взять отпуск по болезни, он снял несколько комнат на нижнем этаже тихой, скромной горной гостиницы на берегу Тегернзее. Правда, место было не уединенное, ибо серные и йодистые источники Висзее очень популярны и поселок состоял почти исключительно из клиник и санаториев. Здесь, в пансионе "Хансльбаур", начальник штурмовиков находился достаточно далеко от Берлина, города, который без конца лихорадило от слухов и интриг, и в то же время достаточно близко к Мюнхену, чтобы вести тайные переговоры с Геббельсом. Помимо графа Шпрети, своего "приятеля", он взял с собой лишь двух адъютантов, а охрану оставил в Мюнхене. Врач, лечивший Рема, прописал ему курс успокоительных инъекций и каждый раз лично приезжал из Мюнхена, чтобы ввести лекарство. В тот вечер оставалось сделать последний укол; врач приехал в гостиницу как раз к ужину и был приглашен к столу (третьим с ними был группенфюрер по имени Бергман). После ужина они втроем поиграли в карты часов до одиннадцати, а затем доктор посоветовал своему пациенту лечь, если он хочет быть в форме к завтрашней встрече. Рем кивнул и поднялся из-за стола. Несмотря на болезнь, он не покидал арену политической борьбы, и (как знал доктор) завтра ему предстояла решающая встреча: Адольфа, который никогда ничего сам не мог решить, следовало чуточку подтолкнуть. Завтра перед ним предстанет вся верхушка СА и единодушно заявит: либо два миллиона штурмовиков будут официально признаны резервом армии (иными словами, поглотят регулярную армию и откроют путь для поворота политического курса влево), либо... Если Гитлер не согласится, сказал Рем, он твердо решил выйти в отставку и вернуться в Боливию, и пусть Наш Адольф справляется с этой взрывной массой сам. Он очень быстро обнаружит, что у этих людей нет и в помине той глубоко укоренившейся "душевной привязанности" к особе фюрера, в плену которой был сам Рем, а ему (Рему) до смерти надоело держать два миллиона людей, чьи требования он разделяет, на привязи только потому, что так удобнее Адольфу! Завтра Адольф, конечно, пустит в ход все свои чары, и при этой мысли Рем сразу почувствовал слабость в ногах... Но на этот раз он твердо решил держаться. В конце концов, ведь однажды он уже подавал в отставку и, если потребуется, подаст снова: у Южной Америки тоже есть чары... Итак, Рем ушел к себе в спальню на первом этаже и покорно лег в постель. Доктор сделал ему укол, и он заснул. Доктор только было собрался ехать в Мюнхен, когда Бергман предложил ему остаться переночевать в гостинице - ведь все-таки поздно! Из Берлина неожиданно прибыли какие-то туристы, поэтому свободных номеров не было, но в комнате, которую делили два адъютанта, стояла третья кровать, так что доктор вполне может располагать ею... Он охотно согласился, а потом, поскольку ни ему, ни Бергману не хотелось еще ложиться, они посидели в салоне, пережевывая старые обиды. После полуночи прибыл первый из приглашенных на завтрашнюю встречу - главарь штурмовиков из Бреслау, очень похожий на отчаянных головорезов Россбаха из добрых старых времен "Фрейкора", кем он, собственно, и был - сильный, мускулистый, с обворожительной девичьей улыбкой, по-девичьи застенчивыми манерами и (по-девичьи) жестоким послужным списком. Звали его Эдмунд Гейнес, и он желал немедленно поговорить со своим шефом невзирая на то, что тот спал, однако доктор решительно воспротивился: нельзя будить больного, иначе лекарство перестанет действовать. Гейнес поворчал немного, подавил зевок и отправился по коридору в комнату номер 9. Ничего не поделаешь, он поговорит с шефом утром... Когда доктор наконец и сам улегся в постель, уже пробило час ночи и оба молодых адъютанта крепко спали. 26 Во время двухчасового полета удачливый брат Ганса - каменнолицый Фридрих - постарался поспать, зная, что едва ли он сумеет скоро отдохнуть; летняя заря уже окрасила шпили Мюнхена розовым светом, когда самолет их приземлился. Прежде чем покинуть Годесберг, фюрер лично позвонил по телефону. Фридрих знал, что звонил он мюнхенскому гаулейтеру Вагнеру, которому дал какие-то указания, а какие - ему вскоре предстояло узнать, ибо вместо того, чтобы сразу направиться в Висзее, машины сначала заехали в ведомство Вагнера. Собственно, Фридрих догадывался, о чем шла речь, но предположения его окончательно подтвердились, когда вся компания, поднимаясь по плохо освещенной, пустынной, гулкой лестнице в личный кабинет Вагнера, увидела на ступенях человека, слепо хватавшегося за стену и закричавшего от ужаса при звуке приближающихся шагов. Когда они поравнялись с призраком - а у призрака вся голова была в крови и лицо до неузнаваемости разбито, - он повернулся и принялся жаловаться фюреру. Преданные штурмовики, старые товарищи по партии, были приглашены Вагнером, они сидели все вместе и пили до зари (как выяснилось из невнятного бормотания призрака) в ожидании приезда фюрера. А потом Вагнер вдруг подал знак и половина присутствующих ринулась на другую половину и принялась избивать их бутылками и рукоятками пистолетов. Это же бессмысленное хладнокровное убийство, самое настоящее истребление преданных СА, старых товарищей, и если такое произошло по приказу фюрера, то фюрер просто с ума сошел... Фридрих выхватил было пистолет, но Геббельс придержал его руку, ибо фюрер, ко всеобщему удивлению, заикаясь, принялся извиняться! Он, видимо, был настолько потрясен этим призраком Банко [персонаж из трагедии Шекспира "Макбет"], что принялся уверять его, будто произошла ужасная ошибка - боже упаси, он вовсе не хочет, чтобы хотя бы волос упал с головы дорогого ему Банко. - Сейчас же идите к доктору. "Да, видно, и в самом деле произошла ужасная ошибка, - подумал Фридрих. - Так просто было всех их перебить и вдруг - извольте! Суеверный фюрер еще может решить, что это дурное предзнаменование..." И тут Фридрих вдруг почувствовал, что рука, лежащая на его локте, дрожит, и, взглянув на Геббельса, увидел, как тот изменился в лице. "Ага! - подумал Фридрих. - Значит, и ты тоже понял, что фюрер еще может все переиграть и отменить операцию, и тогда где будешь _ты_, мой друг?" Но тут сверху послышался веселый гул голосов, неясная баварская речь и появилась группа "старой гвардии" - все улыбающиеся точно паяцы, и радостные, и довольные, как терьер после охоты на крыс. При виде их фюрер сразу приосанился и принялся хлопать их по спине. - Уж вы извините нас, герр Гитлер: одному мерзавцу удалось спастись, но ничего, мы скоро его прикончим! - Забудьте о нем, ребята! Вы мне нужны для более крупной игры. В большинстве своем это были "ветераны", когда-то вместе с Гитлером обтиравшие уличные углы... Фридрих успел узнать Эссера, жадного до скандалов "желтого" журналиста; Эмиля Мориса, натаскивавшего для Гитлера первые отряды головорезов, до того как были созданы (как таковые) СА; и Вебера - партийного геркулеса, раздобревшего поистине до размеров Гаргантюа. Вебер работал вышибалой в пивной до того, как одиннадцать лет назад во время провалившегося мюнхенского путча возглавил своих "оберландовцев". - Ну, ты доказал, что силы у тебя под этим жиром еще хватает! - произнес фюрер и весело ткнул его под ребро, так что человек-гора даже рыгнул. - Да и ты тоже, Эссер: я смотрю, любовницы не лишили тебя пыла! Затем все они прошли в кабинет Вагнера, оставив Фридриха на часах в коридоре, и двери плотно закрыли. До ушей его сквозь трехдюймовую дверь почти ничего не долетало, лишь порой приглушенный визг Гитлера, предававшего кого-то анафеме за измену (значит, вопреки предположениям Банко кое-кто из пировавших был еще жив). Затем двери распахнулись и появился Геббельс. - Запомните, - хохотнув, бросил он кому-то через плечо, - это только закуска. И нам надо пошевеливаться, пока вести об этом не дошли до их шефа! Внутри за дверью невидимый фюрер громко, скороговоркой перечислял имена: - Дю Мулен... Шнейдгубер... Шмидт... (который только что прибыл). Но, услышав слова Геббельса, он словно бы вдруг очнулся и выскочил из комнаты. Когда он проходил мимо, Фридрих подумал: "Интересно, что сейчас чувствует Адольф? Вид у него такой, точно он обмочился..." Но тут обоим адъютантам велено было, прихватив с собой команду убийц, срочно грузиться всем в бронированные автомобили. 27 В Висзее доктора в половине седьмого разбудил невероятный грохот и шум внизу - там так орали и стучали, что проснулся бы и мертвый. Доктор обнаружил, что оба адъютанта исчезли, а двое берлинских "туристов" сидят по обе стороны его кровати - оба оказались переодетыми гестаповцами из Берлина, и доктор был теперь у них под арестом. Еще прежде, чем Гитлер и его свита прибыли на место, туда примчались на армейских грузовиках люди Дитриха с "персоналом" из концентрационного лагеря в Дахау. Эти объединенные силы окружили гостиницу. А как только появился Гитлер, некий "турист" осторожно спустился вниз и неслышно отодвинул задвижки, после чего Фридрих вытащил графа Шпрети из комнаты N_5, где в воздухе стоял запах пота и бриллиантина, а Брюкнер и Эмиль Морис ворвались в комнату N_9, где Гейнес делил ложе со своим шофером. Хотя Гейнес славился быстротой реакции, пришельцы опередили его, оглушив ударом по голове; грохот же, раздававшийся по всему дому, производил сам Гитлер. Рукояткой своего фетиша, старого хлыста из кожи носорога, он дубасил в запертую дверь комнаты N_7. - Кто там? - буркнул сонный голос. - Я, Гитлер! Откройте! - Как вы рано! Я ждал вас около полудня. Как только дверь отворилась, Гитлер набросился с обвинениями на еще не проснувшуюся после сделанного укола фигуру в пижаме. Однако Рем усилием воли заставил себя очнуться, и тогда до него наконец дошло невероятное обвинение Гитлера. Он начал оправдываться. - Связать его! - сказал Гитлер. Тут, разбуженный шумом, явился хозяин, в ночной рубашке, недоумевая, кто мог впустить сюда этих разбушевавшихся незнакомцев. Увидев своего самого именитого постояльца, Рема, он выбросил руку в нацистском салюте, но постоялец даже не попытался ответить тем же. Да и как мог он это сделать, когда был уже в наручниках? - Na, ja - Grub Gott! [Да ладно уж, здравствуй! (нем.)] - с горечью сказал Рем. Затем Фридрих вывел Рема на улицу и запихнул его в машину, в то время как Гитлер, взяв под локоть дрожащего хозяина, извинялся за причиненное беспокойство... "Пока все идет как надо!" - подумал Фридрих, заметив, что фюрер чуть не пляшет от радости. Что же до причитаний врача по поводу того, что все его лечение теперь пойдет насмарку... Это ведь была не Англия, где даже убийцу нельзя повесить, если он болен и врачи считают, что это может повредить его здоровью, а потому врача, о котором идет речь, вскоре пристрелили. Опасаясь засады, "охотники" объехали озеро, решив возвращаться в Мюнхен другим путем. И, мчась со всей скоростью к Мюнхену, они по дороге обрастали пленными. По приказу Рема (отданному от имени Гитлера) лидеры СА должны были съехаться к десяти часам, но Гейнес был не единственным высокопоставленным штурмовиком, рассчитывавшим еще до начала встречи с утра потолковать с шефом. Машины их останавливали одну за другой, ехавших высаживали и выстраивали шеренгой вдоль дороги, чтобы Гитлер мог сделать своеобразный смотр своим бывшим товарищам по оружию - героям мировой войны, удальцам из "Фрейкора", людям, маршировавшим по улицам Мюнхена во время его путча. Одним из них был некто Людин, бывший лейтенант, разжалованный из армии и просидевший четыре года в тюрьме за пропаганду нацизма в офицерской столовой. В противоположность другим обвиняемым он не имел зуба на фюрера за то, что тот выступил свидетелем на суде и (по причинам государственным) отрицал какую-либо связь с ним, наоборот, он твердо держался своей принадлежности к нацизму и потом, став штурмовиком, быстро и далеко пошел в гору. Людин многого ждал от этой встречи в Висзее: уже не раз присутствие Гитлера помогало преодолеть, казалось бы, непреодолимые препятствия... Что же произошло? Фюрера ждали не раньше полудня - и вдруг он уже здесь и выглядит просто ужасно! Какой-то он весь отекший и в то же время осунувшийся, небритый, глаза тусклые, налитые кровью; хотя солнце уже с утра сильно припекало, он был в кожаном пальто и без шляпы. Прядь волос прилипла к влажному лбу, капельки пота поблескивали на усиках... А тем временем фюрер молча переходил от одного из своих бывших соратников к другому, перед каждым останавливался и впивался в него взглядом, словно хотел сквозь зрачки проникнуть в самый мозг, и каждому от этого становилось страшно. За все это время он произнес одно только имя "Людин!" - каким-то отрешенным голосом - и двинулся дальше. Услышав это, Брюкнер жестом велел потрясенному Людину сесть в машину и отправляться на все четыре стороны... Все же остальные были задержаны и вскоре стояли рядами на пыльном дворе Штадельгеймской тюрьмы, ибо большинство камер были уже заняты теми, кто остался жив после полуночного застолья у Вагнера. Не стоял на дворе только Рем: для него, как для привилегированного узника, приберегли камеру в глубине тюрьмы. Штадельгеймская тюрьма не была внове для Рема: он сидел здесь несколько лет тому назад после провала мюнхенского путча. Знакомые стены напомнили ему прошлое и его "давнюю душевную привязанность" к Гитлеру, их дружбу, прошедшую сквозь огонь и воду. Всего лишь два-три месяца тому назад "твой Адольф" прислал ему письмо, благодаря судьбу "за то, что она подарила мне таких друзей, как ты, дорогой Эрнст Рем...". И в самом деле, с 1919 года, когда он заметил в этом ничтожном младшем ефрейторе, только что уволенном из армии, задатки политического деятеля и дал ему возможность проявить себя... Однако на столе в его камере лежал заряженный револьвер. - Германский офицер знает свой долг, - сказал Рему тюремщик и запер дверь. Надев по приказу Кетнера форму штандартенфюрера СА, Лотар ехал в поезде из Каммштадта в Мюнхен. Все прибывающие поезда встречали эсэсовцы высших чинов СА - а это были по крайней мере группенфюреры (что более или менее соответствует чину генерала) - препровождали в стоявшие наготове машины. Ранг Лотара был много ниже, и ему показалось, что его могут не взять... - Извините... - сказал он. - А вы кто будете? - Офицер-эсэсовец удивленно, как показалось Лотару, посмотрел на него. - Группенфюрер Кетнер... Собственно, дело в том, что он сломал ногу и послал меня вместо себя. - Значит, вы тоже направляетесь в Висзее? Отлично. В таком случае садитесь, если хотите! - с поистине кошачьей ухмылкой произнес эсэсовец. И Лотар сел в машину. Но шоферы повезли их не в Висзее, а всего лишь в Штадельгеймскую тюрьму. И там потрясенные штурмовики обнаружили, что они арестованы. Их построили, пополнив ряды тех, кто прибыл до них, и велели ждать, строго-настрого запретив переговариваться. Внезапно откуда-то из глубин тюрьмы раздался зычный голос: - Это еще зачем? Нет, я Адольфу этой услуги не окажу. Если он хочет, чтобы я околел, пусть сам меня приканчивает. По рядам стоявших во дворе ветерком прошелестел тяжкий вздох. И снова наступила тишина. Они стояли и ждали, окруженные сотнями вооруженных эсэсовцев. Дело в том, что ведь Гитлер отбыл в Коричневый дом, а до тех пор, пока он лично не прибудет, никто ничего не смел предпринимать. 28 Коричневый дом был оцеплен полицией и солдатами регулярной армии. Рудольф Гесс прилетел прямо из Берлина и принял на себя командование: любой штурмовик мог войти в дом, но после пяти утра никого оттуда