на вот уже три дня как не приходит. - Не больна ли она? - спросил Эктон. - Нет, я у нее был. - Тогда в чем же дело? - Подозреваю, мы ей наскучили, - сказал мистер Уэнтуорт. Эктон присел было для приличия на кончик стула, но ему явно не сиделось; и скоро он убедился, что неспособен поддерживать разговор. Не прошло и десяти минут, как он взялся за шляпу, заявив, что ему пора - уже очень поздно, уже десять часов. Старший кузен посмотрел на него с невозмутимым видом. - Вы домой? - спросил он. Эктон на миг замялся, потом ответил, что хочет наведаться к баронессе. - Вы хоть по крайней мере честны, - сказал мистер Уэнтуорт. - Вы тоже, если на то пошло! - смеясь, воскликнул Эктон. - А почему мне не быть честным? Старый джентльмен снова открыл "Северо-американское обозрение" и пробежал глазами несколько строк. - Если у нас есть какие-то добродетели, нам следует сейчас крепко за них держаться, - сказал он; это не было цитатой из "Северо-американского обозрения". - У нас есть баронесса, - сказал Эктон. - Вот за что нам следует крепко держаться! Ему так не терпелось увидеть поскорее мадам Мюнстер, что он не стал вникать в смысл слов мистера Уэнтуорта. Тем не менее, когда Эктон выбрался благополучно из дому, миновал единым духом сад и пересек дорогу, отделявшую его от места временного пребывания мадам Мюнстер, он остановился. Он стоял в ее саду; французское окно ее гостиной было распахнуто, и ему видно было, как белая штора с кругом света от лампы колышется на теплом ночном ветру. При мысли, что сейчас он снова увидит мадам Мюнстер, у Эктона слегка закружилась голова; он ощутил, что сердце бьется у него намного быстрее, чем всегда. Оттого он и остановился вдруг с удивленной улыбкой. Но спустя несколько секунд он уже шел по веранде и стучал тростью в переплет открытого французского окна. Он видел стоявшую в глубине гостиной баронессу. Баронесса подошла к окну и откинула штору. Несколько секунд она на него смотрела. Она не улыбалась; лицо ее было серьезно. - Mais entrez done! [Ну входите же! (фр.)] - вымолвила она наконец. Эктон шагнул в комнату, у него мелькнула в голове мысль: что с ней? Но в следующее мгновение она уже с обычной своей улыбкой протягивала ему руку, говоря: - Лучше поздно, чем никогда. Очень любезно с вашей стороны пожаловать ко мне в такой час. - Я только что возвратился из Ньюпорта, - сказал Эктон. - Очень, очень любезно, - повторила она, оглядывая комнату и решая, где им лучше расположиться. - Я побывал уже в доме напротив, - продолжал Эктон. - Рассчитывал застать вас там. Она опустилась в свое излюбленное кресло, но сейчас же поднялась и снова прошлась по комнате. Положив трость и шляпу, Эктон стоял и смотрел на нее; он находил неизъяснимую прелесть в том, что видит ее снова. - Даже и не знаю, следует ли предложить вам сесть, - сказала она. - Пожалуй, сейчас не время начинать визит - слишком поздно. - Но еще слишком рано кончать его, - заявил Эктон. - Бог с ним, с началом. Она снова посмотрела на Эктона и спустя несколько мгновений снова опустилась в низкое кресло; Эктон сел подле нее. - Стало быть, мы в середине? - спросила она. - Там, где остановились перед вашим отъездом? Нет, я не была в доме напротив. - Ни вчера и ни позавчера? - Не знаю, сколько дней, не считала. - Они вам наскучили? - спросил Эктон. Скрестив руки, она откинулась на спинку кресла. - Обвинение ужасное, но защищаться я не в силах. - А я на вас и не нападаю, - сказал Эктон. - Я знал, что этим рано или поздно кончится. - Это только доказывает, как вы необыкновенно умны. Надеюсь, вы хорошо провели время. - Отнюдь, - заявил Эктон. - Я предпочел бы находиться здесь, с вами, - сказал он. - Вот видите, вы все же на меня нападаете, - сказала баронесса. - Ваша верность - укор моему непостоянству. - Да, признаюсь, люди, которые мне приятны, наскучить мне не могут. - А! Но вы это вы, а не какая-то несчастная грешная иностранка с расстроенными нервами и лукавым умом! - После того как я уехал, с вами что-то произошло, - сказал, пересаживаясь на другое место, Эктон. - Произошло то, что уехали вы. - Вы хотите сказать, что вы по мне скучали? - спросил он. - Даже если и так, не стоит обращать на это внимание. Я очень неискренна, мои лестные слова всего лишь пустой звук. Эктон несколько секунд молчал. - Вы пали духом, - сказал он наконец. Встав с места, мадам Мюнстер принялась ходить по комнате. - Ненадолго. Я снова воспряну. - Смотрите на это проще. Если вам тошно, не бойтесь в этом признаться - по крайней мере мне. - Вы не должны мне этого говорить, - ответила баронесса. - Вы должны стараться меня ободрить. - Я восхищен вашим терпением - это ли не ободрение? - Вы и этого не должны мне говорить. Это бросает тень на ваших родственников. Терпение наводит на мысль о страданиях. Что же приходится терпеть мне? - Не голод, разумеется, и не жестокое обращение, - смеясь, сказал Эктон. - Тем не менее мы все восхищены вашим терпением. - Вы все меня ненавидите! - отворачиваясь от него, вскричала неожиданно горячо баронесса. - Не очень-то вы облегчаете пути человеку, - произнес, вставая с места, Эктон, - которому хочется сказать вам что-нибудь нежное. В этот вечер она казалась удивительной - трогательной, не такой, как всегда: была в ней какая-то непривычная мягкость, затаенное волнение во взгляде. Он вдруг до конца оценил, как прекрасно она все это время держалась. Став жертвой жестокой несправедливости, она приехала сюда, в эту глушь, и с какой изящной, достойной благодарностью приняла она дарованный ей здесь покой. Она вступила в их простодушный круг, не гнушалась их скучными провинциальными разговорами, разделяла их скудные пресные радости. Поставив перед собой задачу, она неуклонно ее выполняла. Она применилась к угловатым нравам и обычаям Новой Англии, и у нее достало такта и выдержки делать вид, будто они ей по душе. Эктон никогда еще не испытывал такой острой потребности сказать ей, как он ею восхищается, какая она необыкновенная женщина. До сих пор он всегда держал с ней ухо востро: осторожничал, приглядывался, не доверял, но сейчас легкое волнение в крови как бы говорило о том, что если он окажет более высокое доверие этой обворожительной женщине, оно уже само по себе явится наградой. - Мы не ненавидим вас, - сказал он. - Не знаю, с чего вы это взяли. Во всяком случае, за себя я ручаюсь; об остальных мне ничего не известно. Я допускаю, что вы ненавидите всех за ту скучную жизнь, на которую вас здесь обрекли. Право, я выслушал бы это от вас не без удовольствия. Евгения, смотревшая с пристальным вниманием на дверь в противоположном конце комнаты, медленно обратила свой взгляд к Эктону. - Что может побудить человека, - сказала она, - такого порядочного человека, как вы, galant homme [благородного человека (фр.)], говорить низости? - Разве это низость? - искренне удивился Эктон. - Да, пожалуй, вы правы; благодарю вас за то, что вы мне сказали. Конечно, меня не следует понимать буквально. Евгения стояла и смотрела на него. - А как вас следует понимать? Эктон не нашелся, что ответить, и, чувствуя, что поставил себя в глупое положение, встал и подошел к окну Проведя там несколько секунд в раздумье, он возвратился назад. - Помните тот документ, который вы должны были отослать в Германию? - сказал он. - Вы называли его своим отречением. Так как? Отослали вы его? Мадам Мюнстер только широко открыла глаза; вид у нее был очень серьезный. - Какой странный ответ на мой вопрос. - Никакой это не ответ. Я давно уже собирался вас спросить. Но я думал, вы сами мне скажете. Конечно, вопрос этот с моей стороны несколько сейчас неожиданный, но, думаю, он в любое другое время прозвучал бы не менее неожиданно. Баронесса помолчала. - По-моему, я и так сказала вам слишком много, - проговорила она. Слова ее показались Эктону вполне убедительными; у него тоже было такое чувство, будто он просит у нее больше, чем предлагает сам. Он снова подошел к окну и постоял там, глядя на мерцавшую сквозь решетку веранды далекую звезду. Во всяком случае, у него есть, что предложить, и немало. Вероятно, он выражал это до сих пор недостаточно ясно. - Мне хотелось бы выполнить какое-нибудь ваше желание, - сказал он наконец. - Не могу ли я что-нибудь сделать для вас? Если вы не в силах больше выносить эту скучную жизнь, позвольте мне вас развлечь. Баронесса снова опустилась в кресло; она раскрыла двумя руками веер и поднесла к губам. Глаза ее смотрели поверх веера на Эктона. - Что-то я вас сегодня не узнаю, - сказала она, смеясь. - Я готов выполнить любое ваше желание, - сказал, стоя перед ней, Эктон. - Не хотели бы вы попутешествовать, ознакомиться хотя бы слегка с этой страной? Посмотреть на Ниагару? Знаете, вы должны во что бы то ни стало посетить Ниагару. - Вы имеете в виду - с вами? - Я был бы счастлив вас сопровождать. - Вы - один? Эктон смотрел на нее, улыбаясь, но глаза его при этом были серьезны. - Отчего же нет? Мы могли бы поехать туда одни, - сказал он. - Если бы вы не были тем, что вы есть, - ответила она, - я восприняла бы это как оскорбление. - Что значит... тем, что я есть? - Если вы были бы одним из джентльменов, которые окружали меня всю мою жизнь. Если вы не были бы ни на что не похожим бостонцем. - Если джентльмены, которые окружали вас всю вашу жизнь, приучили вас ожидать оскорблений, - сказал Эктон, - я рад быть тем, что я есть. Поедемте-ка лучше на Ниагару. - Если вам хотелось "развлечь" меня, - заявила баронесса, - вам не надо больше прилагать усилий. Вы уже развлекли меня сверх всякой меры. Эктон сел напротив нее, она все так же держала двумя руками веер, закрывавший ее лицо до самых глаз. Несколько секунд длилось молчание, наконец Эктон повторил свой вопрос: - Отослали вы этот документ в Германию? Снова последовало молчание, которое, если бы его не нарушали выразительные глаза мадам Мюнстер, было бы полным. - Я отвечу вам... на Ниагаре, - сказала она. Не успела она договорить, как дверь в дальнем конце комнаты, на которую Евгения совсем недавно смотрела со столь пристальным вниманием, распахнулась. На пороге стоял Клиффорд Уэнтуорт, красный, смущенно озирающийся. Баронесса вмиг поднялась; следом за ней, несколько медленнее, и Роберт Эктон. Клиффорд с ним не поздоровался; он смотрел на Евгению. - Вы были здесь? - воскликнул Эктон. - Он был в мастерской у Феликса, - ответила мадам Мюнстер. - Он хотел посмотреть его рисунки. Клиффорд взглянул на Роберта Эктона, но ничего не сказал; он стоял и обмахивался шляпой. - Вы выбрали неподходящее время, - сказал Эктон. - Сейчас там, наверное, темновато. - Там и вовсе темно, - сказал Клиффорд, смеясь. - У вас потухла свеча? - спросила Евгения. - Надо было возвратиться назад и снова ее зажечь. Клиффорд смотрел несколько секунд на Евгению. - Я... и возвратился. Только я позабыл свечу. Евгения отвернулась. - До чего же вы бестолковы, мой бедный мальчик! Шли бы вы лучше домой. - Ладно, - сказал Клиффорд. - Спокойной ночи! - И у вас не найдется ни одного слова для человека, который благополучно возвратился из опасного путешествия? - спросил Эктон. - Здравствуйте, - сказал Клиффорд. - Я думал... я думал, вы... Он замолчал и снова посмотрел на баронессу. - Вы думали, я в Ньюпорте? Я и был там... нынче утром. - Спокойной ночи, мой догадливый мальчик, - обронила через плечо баронесса. Клиффорд смотрел на нее во все глаза - вид его говорил о чем угодно, только не о догадливости; наконец, проворчав, по своему обыкновению, что-то насмешливое, он удалился. - Что с ним происходит? - спросил Эктон, как только Клиффорд ушел. - Он словно немного не в себе. Евгения, которая успела уже подойти к окну, выглянула из него и несколько секунд прислушивалась. - Происходит... происходит, - ответила она. - Но у вас здесь не принято говорить о таких вещах. - Если вы подразумеваете то, что он выпивает, можете это сказать. - Он больше не выпивает. Я его вылечила. И за это он в меня влюбился. Теперь Эктон в свой черед смотрел на нее во все глаза. Он тут же подумал о своей сестре, но ничего по этому поводу не сказал. Он рассмеялся. - Меня нисколько не удивляет пылкость его чувств; меня удивляет другое: почему он променял ваше общество на кисти и краски вашего брата? Евгения ответила не сразу. - Он не был в мастерской... я это тут же сочинила. - Сочинили? Зачем? - Клиффорд полон романтических бредней. Он взял за правило являться ко мне в полночь - прямо из сада через мастерскую Феликса, дверь из которой ведет сюда. Его это, по-видимому, забавляет, - добавила она, чуть усмехнувшись. Эктон старался не показать виду, как он удивлен. Клиффорд предстал перед ним в совершенно неожиданном свете, - до сих пор во всех его похождениях не было ничего романтического. Эктон попытался рассмеяться, но ему это не удалось; он был настроен серьезно, и серьезность его нашла объяснение в произнесенных им после некоторых колебаний словах. - Надеюсь, вы его не поощряете? - спросил он. - У бедняжки Лиззи не должно быть повода обвинить его в неверности. - У вашей сестры? - Они, как вам известно, очень близки, - сказал Эктон. - А! - вскричала, улыбаясь, Евгения. - Она... она... - Не знаю, что она, - перебил ее Эктон. - Но, насколько я могу судить, Клиффорд всегда стремился завоевать ее расположение. - Par exemple! - продолжала баронесса. - Ах он, маленький изверг! Как только он примется в следующий раз томно вздыхать, я тут же скажу, что ему должно быть стыдно. - Лучше ничего ему не говорите. - Я и без того уже пыталась его образумить, - сказала баронесса. - Но в этой стране отношения между молодыми людьми носят такой странный характер, просто не знаешь, что и думать. То они почему-то не помолвлены, хотя, на ваш взгляд, им давно уже следовало бы. Возьмите, например, Шарлотту Уэнтуорт и этого богослова. Да на месте ее отца я просто потребовала бы, чтобы он на ней женился, но здесь, по-видимому, считается, что время терпит. То вы вдруг узнаете, что двадцатилетний юнец и маленькая девочка, которая еще на попечении гувернантки... ах, у вашей сестры нет гувернантки?.. ну, тогда... которая не отходит ни на шаг от своей матушки - словом, юная пара, в чьих отношениях, казалось бы, нет ничего, кроме столь свойственного их возрасту детского поддразнивания, вот-вот станет мужем и женой. Баронесса говорила как-то излишне многословно, что не очень вязалось с той томной грацией, которой исполнено было до появления Клиффорда каждое ее движение. Эктону показалось даже, что во взгляде ее промелькнуло раздражение, а в голосе (в частности, когда она говорила, что Лиззи не отходит ни на шаг от своей матушки) иронические нотки. Если мадам Мюнстер была раздражена, то Роберт Эктон был слегка заинтригован; она снова принялась ходить по комнате, а он только молча на нее смотрел. Наконец она вынула свои часики и, взглянув на них, объявила, что уже третий час утра, ему пора идти. - Я пробыл у вас не больше часа, - сказал он. - В доме напротив и не думают расходиться. Посмотрите, там все лампы зажжены. И ваш брат еще не возвращался домой. - Ох уж этот дом напротив! - вскричала Евгения. - В нем живут ужасные люди! Ума не приложу, чем они там занимаются. Да я по сравнению с ними простушка и скромница. У меня есть жесткие правила, которым я неукоснительно следую. Одно из них - не принимать под утро гостей, особенно таких умных мужчин, как вы. Итак, спокойной ночи! Нет, баронесса, вне всякого сомнения, настроена была на язвительный лад, и Эктон, хоть ему ничего не оставалось, как, пожелав доброй ночи, откланяться, был весьма и весьма заинтригован. Назавтра Клиффорд Уэнтуорт явился навестить Лиззи, и Роберт, который сидел дома и видел, как молодой человек шел по саду, невольно обратил внимание на это обстоятельство. Естественно, ему захотелось как-то примирить его с наступившим, по словам мадам Мюнстер, охлаждением. Но, поскольку хитроумию Роберта задача сия оказалась явно не по силам, решено было в конце концов призвать на помощь чистосердечие Клиффорда. Дождавшись, пока молодой человек стал уходить, Роберт вышел из дому и отрезал ему путь к отступлению. - А ну-ка, друг любезный, ответьте мне на такой вопрос, - сказал Эктон. - Что вы вчера делали у мадам Мюнстер? Клиффорд рассмеялся и покраснел, но совсем не как молодой человек, с романтической тайной. - А что сказала вам она? - спросил он. - Именно этого я и не собираюсь говорить. - Да, но я хочу сказать то же самое, - возразил Клиффорд. - А если я не буду знать, вдруг как я не угадаю. Они остановились на одной из садовых дорожек; Эктон смерил своего розовощекого родственника строгим взглядом. - Она сказала, что просто не понимает, почему вы ее так бешено невзлюбили. Клиффорд изумленно на него посмотрел, вид у него был слегка встревоженный. - Вот еще! - проворчал он. - Да это вы шутите! - И что когда - приличия ради - вы изредка появляетесь в ее доме, то бросаете ее одну и проводите время в мастерской у Феликса под тем предлогом, что вам хочется посмотреть его рисунки. - Вот еще! - снова проворчал Клиффорд. - Вы когда-нибудь слышали, чтобы я говорил неправду? - И не раз! - сказал Клиффорд, пытаясь с помощью остроумия выйти из затруднительного положения. - Ладно, так уж и быть, скажу вам, - добавил он вдруг, - я принял вас за отца. - Значит, вы знали, что там кто-то есть? - Мы слышали, как вы шли. Эктон размышлял. - Так вы были с баронессой? - Я был в гостиной. Мы услыхали за окном ваши шаги. Я подумал, что это отец. - И тогда, - сказал Эктон, - вы сбежали? - Она велела мне уходить - уходить через мастерскую. Эктон размышлял еще более сосредоточенно; если бы где-нибудь поблизости стоял стул, он бы на него сел. - А почему она не захотела, чтобы вы встретились с отцом? - Да отцу не нравится, когда я там бываю, - сказал Клиффорд. Эктон покосился на своего собеседника, но от каких-либо замечаний воздержался. - И он сказал об этом баронессе? - спросил Эктон. - Ну нет, - ответил Клиффорд. - Он и мне так, прямо, не говорил. Но я знаю, что его это огорчает; а я хочу перестать его огорчать. Баронесса тоже это знает и тоже хочет, чтобы я перестал. - Перестали у нее бывать? - Этого я не знаю; но перестал бы огорчать отца. Евгения знает все, - добавил с видом знатока Клиффорд. - Вот как? - переспросил Эктон. - Евгения знает все? - Она знала, что это не отец. - Тогда почему же вы ушли? Клиффорд снова покраснел и рассмеялся. - Побоялся, а вдруг это отец. И потом она все равно велела мне уходить. - Она решила, что это я? - спросил Эктон. - Этого она не сказала. Роберт Эктон опять задумался. - Но вы же не ушли, - сказал он наконец. - Вы вернулись. - Мне никак было оттуда не выбраться, - ответил Клиффорд. - Дверь мастерской была заперта, а Феликс, чтобы свет падал сверху, заколотил чуть ли не до половины окна досками. И теперь от этих треклятых окон нет никакого толку. Я прождал там целую вечность; и вдруг мне сделалось стыдно. Почему я должен прятаться от собственного отца? Мне стало невмоготу. Вот я и выскочил, а когда увидел, что это вы, сперва я немного опешил. Но Евгения держалась молодцом, - добавил Клиффорд тоном юного насмешника, чьи жизненные впечатления не всегда бывают омрачены сознанием собственных незадач. - Она держалась великолепно, - сказал Эктон. - Особенно если учесть, что сами вы вели себя весьма беспардонно и, надо думать, немало ей досадили. - Не беда! - отмахнулся молодой человек равнодушно, всем своим видом показывая, что хоть он и оплошал по части хороших манер, но в людях зато разбирается. - Евгении все нипочем! Эктон ответил не сразу. - Благодарю вас за то, что вы мне это сказали, - нашелся он наконец. После чего, положив Клиффорду руку на плечо, добавил: - Ответьте мне еще на один вопрос: уж не влюблены ли вы самую малость в баронессу? - Мет, сэр! - сказал Клиффорд и почти что сбросил с плеча его руку. 10 В первый же воскресный день после возвращения Эктона из Ньюпорта стоявшая так долго в это лето ослепительная погода вдруг круто переменилась. Стало пасмурно и холодно; полил дождь. Надев галоши, мистер Уэнтуорт и его дочери отправились в церковь, а Феликс Янг, без галош, шел с ними, держа над головой Гертруды зонт. Боюсь, что из воскресного ритуала он ценил эту честь превыше всего. Баронесса не пожелала пойти в церковь; она настроена была не светло и не благочестиво - впрочем, во время своего пребывания в Соединенных Штатах она никогда не пыталась выдать себя за ревностную прихожанку. В это воскресное утро, о котором я веду речь, она стояла у окна своей маленькой гостиной и смотрела, как длинная ветка, отделившись от украшавшего ее веранду розового куста, машет, жестикулирует, мечется взад и вперед на фоне замутненного моросящим дождем неба. Время от времени розовый куст, подхваченный порывом ветра, обдавал окно каскадом брызг, во взмахах его чудилось что-то преднамеренное: то ли угроза, то ли предостережение. В доме было холодно; набросив на плечи шаль, мадам Мюнстер принялась ходить по комнате. Наконец она решила у себя затопить и, призвав для этого древнюю негритянку, чей малиновый тюрбан и словно полированного черного дерева лицо доставляли ей на первых порах немалое удовольствие своим контрастом, распорядилась, чтобы та развела в камине огонь. Старуху звали Азарина. Вообразив поначалу, что болтовня ее должна отдавать буйной пряностью, баронесса забавы ради пыталась заставить ее разговориться. Но Азарина держалась сухо и чопорно, в речах ее не было ничего африканского; она напоминала баронессе скучных старых дам, с которыми та встречалась в обществе. Тем не менее разводить огонь Азарина умела, и, после того как она сложила в камине поленья, томившаяся тоской Евгения с полчаса развлекалась тем, что сидела и смотрела, как они, потрескивая, разгораются. Ей представилось вполне вероятным, что ее придет навестить Роберт Эктон; она не виделась с ним с того злополучного вечера. Однако утро уже было на исходе, а он все не шел. Несколько раз ей казалось, что она слышит на веранде его шаги; но это порывом дождя и ветра сотрясало ставень. Баронесса с самого начала событий, которые автор этих страниц пытался бегло обрисовать, нередко бывала раздражена. Но ни разу раздражение ее не достигало такого накала; оно словно ежеминутно росло. Оно требовало от нее действий, но не подсказывало при этом хоть сколько-нибудь выигрышной линии поведения. Будь на то ее воля, баронесса села бы тут же, не задумываясь, на первый попавшийся европейский пароход и с восторгом положила конец этой постыдной неудаче - визиту к американским родственникам. Почему баронесса называла эту свою затею постыдной неудачей, не совсем понятно, ведь как-никак ей возданы были наивысшие по американским понятиям почести. Раздражение ее, в сущности, проистекало от не покидавшего ее с первого же дня и проявившегося сейчас с особой остротой чувства, что общественная почва этого большого непонятного материка по тем или иным причинам не приспособлена для выращивания растений, аромат которых был всего приятнее ей, которыми ей всегда хотелось видеть себя окруженной, для чего она и носила при себе, образно говоря, целую коллекцию семян. Высшим блаженством для баронессы было производить известного рода впечатление, ощущать свое известного рода могущество, и теперь она была так же разочарована, как усталый пловец, когда, завидев издали желанный берег, вдруг убеждается, что там, где он рассчитывал найти песчаную отмель, перед ним высится отвесная скала. Могущество баронессы, казалось, утратило в американском климате всю свойственную ему цепкость: гладкая скала была неодолима. "Право, je n'en suis pas la [я сама на себя не похожа (фр.)], - сказала она себе, - если способна разволноваться из-за того, что какой-то мистер Роберт Эктон не удостоил меня визитом". И все же, к великой своей досаде, она была этим раздосадована. Брат ее, во всяком случае, явился, он топал в прихожей и отряхивал пальто. Через минуту он вошел в комнату; щеки у него горели, на усах блестели капельки дождя. - О, да у тебя топится! - сказал он. - Les beaux jours sont passes [ясные дни миновали (фр.)], - сказала баронесса. - Нет, нет! Они только начались, - заявил, усаживаясь у камина, Феликс. Подставив спину огню, он, заложив назад руки, вытянув ноги, смотрел в окно, и выражение его лица словно бы говорило, что даже в красках этого пасмурного воскресенья он различает розовый цвет. Подняв глаза, сестра, сидя в своем низком кресле, наблюдала за братом, и то, что она читала в его лице, очевидно, никак не отвечало нынешнему ее расположению духа. Немногое в жизни могло Евгению озадачить, но характер брата, надо признаться, часто приводил ее в изумление. Сказав "часто", а не "постоянно", я не обмолвился, ибо протекали длительные периоды времени, когда внимание ее было поглощено другим. Иногда она говорила себе, что его счастливый нрав, его неизменная жизнерадостность не более чем притворство, pose [поза (фр.)], но она и тогда не могла отказать ему в том, что нынче летом он весьма успешно ломал комедию. Они ни разу еще друг с другом не объяснялись; она не видела в этом смысла. Феликс, как она полагала, следовал велениям своего бескорыстного гения, и любой ее совет был бы ему непонятен. При всем том Феликс, несомненно, обладал одним очень приятным свойством - можно было поручиться, что он не станет ни во что вмешиваться. Он отличался большой деликатностью, эта чистая душа Феликс. И, кроме того, он был ее брат; мадам Мюнстер находила это обстоятельство во всех отношениях чрезвычайно уместным и благопристойным. Феликс, и правда, отличался большой деликатностью; он не любил объясняться с сестрой; это принадлежало к числу немногих на свете вещей, которые были ему неприятны, но сейчас он, по-видимому, ни о чем неприятном не думал. - Мой дорогой брат, - сказала Евгения, - перестань смотреть les yeux doux [умильно (фр.)] на дождь. - С удовольствием, - ответил Феликс. - Я буду смотреть умильно на тебя. - Долго ли еще, - спросила секунду спустя Евгения, - ты думаешь оставаться в этом райском уголке? Феликс изумленно на нее посмотрел. - Ты хочешь ехать - уже? - Твое "уже" прелестно. Я не столь счастлива, как ты. Глядя на огонь, Феликс опустился в кресло. - Понимаешь, я в самом деле счастлив, - сказал он своим звонким, беззаботным голосом. - И ты думаешь до конца своих дней ухаживать за Гертрудой Уэнтуорт? - Да, - ответил, смущенно улыбаясь, Феликс. Баронесса смотрела на него без улыбки. - Она так тебе нравится? - спросила она. - А разве тебе - нет? - спросил он. - Я отвечу словами джентльмена, которого раз спросили, нравится ли ему музыка: "Je ne la Grains pas!" [Она меня не страшит! (фр.)] - А она от тебя в восхищении. - Мне это безразлично. Другие женщины не должны быть от меня в восхищении. - Они, что ж, должны тебя недолюбливать? - Ненавидеть! И если я не внушаю им подобных чувств, это лишь говорит о том, что я понапрасну теряю здесь время. - Когда человек счастлив, ни о каком потерянном времени не может быть и речи, - изрек Феликс с жизнерадостной назидательностью, от которой в самом деле легко было прийти в раздражение. - Особенно когда человек за это время, - подхватила с весьма язвительным смехом его сестра, - завладел сердцем молодой леди с приданым. - Сердцем Гертруды я завладел, - подтвердил вполне серьезно и искренне Феликс. - А вот насчет приданого я далеко не уверен. Еще неизвестно, будет приданое или нет. - Но может статься, что будет. То-то и оно. - Все зависит от ее отца. Он смотрит на наш союз не слишком благосклонно. Как тебе известно, он хочет, чтобы она вышла замуж за мистера Брэнда. - Мне ничего об этом неизвестно! - воскликнула баронесса. - Подложи, пожалуйста, в камин полено. - Феликс исполнил ее просьбу и теперь сидел, глядя на оживившийся огонь. - И ты, что ж, задумал бежать с этой барышней? - добавила секунду спустя его сестра. - Ни в коем случае. Я не хочу причинить мистеру Уэнтуорту ни малейшего огорчения. Он был так добр к нам. - Но тебе придется рано или поздно решать, кому ты хочешь угодить: ему или себе. - Я хочу угодить всем! - воскликнул радостным тоном Феликс. - Совесть моя чиста. Я с самого начала запретил себе ухаживать за Гертрудой. - И тогда, чтобы упростить дело, она взяла все на себя? Феликс посмотрел на сестру с неожиданной серьезностью. - Ты сказала, что не боишься ее, - проговорил он. - А знаешь, быть может, тебе и следовало бы... чуть-чуть. Она очень умна. - Теперь я это вижу! - вскричала баронесса. Феликс, ничего ей не возразив, откинулся на спинку кресла; воцарилось долгое молчание. Наконец, уже другим тоном, мадам Мюнстер сказала: - Как бы то ни было, ты думаешь на ней жениться? - Если мне это не удастся, я буду глубоко разочарован. - Если ты будешь раз-другой разочарован, тебе это только пойдет на пользу! Ну и затем, ты намерен, очевидно, стать американцем? - Мне кажется, я и так уже в достаточной степени американец. Но мы поедем в Европу. Гертруда мечтает увидеть мир. - Совсем как я, когда сюда приехала. - Нет, не как ты, - возразил Феликс, глядя с какой-то ласковой серьезностью на сестру, которая поднялась в это время со своего кресла. Поднялся следом за ней и он. - Гертруда совсем другая, чем ты, - продолжал Феликс. - Но по-своему она почти так же умна. - Он секунду помолчал. У него было очень хорошо на душе, и он жаждал это излить. Перед его духовным взором сестра представала всегда в виде лунного диска, когда он не весь, а только частично освещен. Тень на этой блестящей поверхности то сжималась, то разрасталась, но, каково бы ни было соотношение света и тени, Феликс неизменно ценил лунный свет. Он взглянул на сестру и поцеловал ее. - Я страшно влюблен в Гертруду, - сказал он. Евгения отвернулась и принялась ходить по комнате. - Она так интересна, - продолжал Феликс, - так не похожа на то, чем кажется. У нее пока еще не было случая проявить себя. Она совершенно обворожительна. Мы поедем в Европу и примемся там развлекаться. Баронесса подошла к окну и посмотрела в сад. День стал еще более пасмурным; казалось, дождю не будет конца. - Да, - сказала она наконец, - для того чтобы развлекаться, надо, вне всякого сомнения, ехать в Европу. - Она повернулась и посмотрела на брата, потом, облокотившись на спинку стоявшего поблизости стула, спросила: - Ты не находишь, что с моей стороны чрезвычайно любезно приехать с тобой в такую даль только ради того, чтобы ты мог здесь честь честью жениться - правда, неизвестно еще, будет ли это честь честью? - Ну конечно же будет! - вскричал с беззаботным воодушевлением Феликс. Баронесса усмехнулась. - Ты занят только собой, ты так и не ответил на мой вопрос. А что прикажешь делать мне, пока ты будешь развлекаться со своей обворожительной Гертрудой? - Vous serez de la partie! [Вы примете в этом участие! (фр.)] - воскликнул Феликс. - Благодарю покорно; я вам все испорчу. - Баронесса на несколько мгновений опустила глаза. - Ты, что ж, думаешь оставить меня здесь? - спросила она. Феликс ей улыбнулся. - Когда речь идет о тебе, моя дорогая сестра, я не думаю, а выполняю распоряжения. - По-моему, - сказала медленно Евгения, - нет более бессердечного человека, чем ты. Разве ты не видишь, что я расстроена? - Я увидел, что ты не очень весела, и поспешил сообщить тебе приятную новость. - Ну, в таком случае и я сообщу тебе одну новость. Вероятно, сам ты никогда бы не догадался. Роберт Эктон хочет на мне жениться. - Нет, об этом я не догадывался! Но я вполне его понимаю. Так отчего же ты несчастна? - Оттого, что я не могу решить. - Соглашайся, соглашайся! - вскричал радостным тоном Феликс. - Лучше человека, чем он, во всем мире не сыщется. - Он ужасно в меня влюблен, - сказала баронесса. - И у него огромное состояние, позволь и мне, в свою очередь, напомнить тебе об этом. - О, я прекрасно это знаю, - сказала Евгения. - Пожалуй, это самый сильный довод в его пользу. Как видишь, я вполне с тобой откровенна. Отойдя от окна, она приблизилась к брату и пристально на него посмотрела. Он перебирал в уме разного рода возможности; она думала о том, как он ее на самом деле понял. Понять ее можно было, как я уже намекнул, по-разному: можно было понять то, что она сказала, или то, что она подразумевала, и, наконец, можно было понять ее и вовсе на третий лад. Скорее всего она в конечном счете подразумевала, что Феликсу следует избавить ее от необходимости излагать обстоятельства дела более подробно, а засим почесть своим непременным долгом помогать ей всеми правдами выйти замуж за этого лучшего в мире человека. Но что из всего этого понял Феликс, мы так и не узнаем. - Раз ты снова получаешь свободу, за чем же дело стало? - Как тебе сказать... он не слишком мне нравится. - А ты постарайся себя уговорить. - Я и так стараюсь, - ответила баронесса. - Мне это лучше удалось бы, если бы он жил не здесь. Я никогда не смогу жить здесь. - Так убеди его поехать в Европу, - предложил Феликс. - Ты толкуешь о счастье, основанном на отчаянных усилиях, - возразила баронесса. - Это совсем не то, к чему я стремлюсь. Он никогда не согласится жить в Европе. - С тобой он согласится жить хоть на краю света, - сказал галантно Феликс. Сестра по-прежнему смотрела на него, пронзая его лучами своих прелестных глаз; потом она снова отвернулась. - Во всяком случае, как видишь, - сказала она, - если кому-нибудь вздумалось бы говорить обо мне, что я приехала сюда искать счастья, то при этом следовало бы добавить, что я его нашла! - Так не упусти его! - убеждал ее хоть и улыбаясь, но вполне серьезно Феликс. - Я очень благодарна тебе за участие, - заявила она несколько секунд спустя. - Но ты должен обещать мне одну вещь: pas de zeie! [не усердствовать! (фр.)] Если мистер Эктон станет просить тебя защищать его интересы, под любым предлогом откажись. - У меня есть прекрасный для этого предлог, - сказал Феликс. - Необходимость защищать свои собственные. - Если он примется говорить обо мне... лестно, - продолжала Евгения. - Охлади его пыл. Я не терплю, когда меня торопят. Предпочитаю решать такие вещи не спеша, взвесив все доводы за и против. - Я буду крайне сдержан, обещаю, - сказал Феликс. - Но тебе я говорю, соглашайся во что бы то ни стало. Она подошла уже к открытой двери и стояла там, глядя на брата. - Я иду к себе переодеваться, - сказала она. - И обо всем подумаю. Он слышал, как она медленно прошла в свои комнаты. Дождь под вечер прекратился, и сразу вслед за тем занялся, замерцал, заструился закат. Феликс работал, сидя у себя в мастерской; наконец, когда и без того не слишком яркий свет стал заметно убывать. Феликс отложил кисти и вышел на маленькую веранду. Некоторое время он по ней прохаживался, глядя на роскошно пылавшую в небе полосу и повторяя себе в который раз, что это страна закатов. Чудесные глубины разгоравшегося пожара волновали его воображение, он всегда находил там, в этом небе, какие-то образы, какие-то добрые предзнаменования. Он думал о самых разных вещах: о том, как они с Гертрудой пустятся странствовать по свету: он словно бы видел их возможные приключения на пламеневшем между двумя грядами туч фризе; и еще он думал о том, что сказала ему сейчас Евгения. Он от всей души желал, чтобы мадам Мюнстер вступила в благополучный и благопристойный брак. Закат все сгущался и разрастался, и Феликсу вдруг пришла охота набросать эту ошеломляющую своими красками картину. Он пошел к себе в мастерскую, принес оттуда небольшую тонкую доску, палитру, кисти и, прислонив доску к подоконнику, принялся с немалым воодушевлением класть на нее краски. Прошло немного времени, и Феликс увидел, как вдали, из дома мистера Уэнтуорта выходит, прижимая к груди огромный сложенный зонт, мистер Брэнд. Он шел невеселый, задумчивый, не поднимая головы. Задержав в воздухе кисть, Феликс несколько секунд наблюдал за ним и, когда тот достаточно приблизился, словно движимый внезапным порывом, подошел к садовой калитке и стал ему махать, что, благодаря зажатому в руке пучку кистей и палитре, выглядело достаточно выразительно. Мистер Брэнд вздрогнул, замер, однако решил, очевидно, откликнуться на приглашение Феликса. Выйдя из ворот, он перешел наискосок дорогу и очутился в яблоневом саду дома напротив. Феликс успел уже возвратиться к своему закату; продолжая быстро класть мазки, он приветствовал своего гостя. - Мне так хотелось поговорить с вами, что я решился вас окликнуть, - сказал он дружелюбнейшим тоном, - тем более что вы ни разу меня не посетили. Мою сестру вы посещали, это я знаю. А меня, прославленного художника, вы так и не посетили. А художники, как известно, народ чувствительный, они придают этому значение, - и он обратил к мистеру Брэнду улыбающееся лицо с зажатой в губах кистью. Мистер Брэнд стоял недоумевающий, откровенно величественный, расправляя складки огромного зонта. - Чего ради я должен посещать вас? Я мало что смыслю в искусстве. - Если это не звучало бы так самонадеянно, - проговорил Феликс, - я сказал бы: вот вам недурной случай узнать побольше. Вы спросите меня, зачем вам это, и я не смогу ответить. Священник, очевидно, может обойтись и без искусства. - Но без запаса терпения ему не обойтись, сэр, - сказал твердо мистер Брэнд. Феликс с палитрой на большом пальце вскочил, всем своим видом выражая живейшее раскаяние. - Это вы о том, что я заставил вас стоять, а сам сижу и без зазрения совести расплескиваю красную краску? Бога ради, меня извините! Видите, как искусство делает человека невежливым и как вы правы, что держитесь от него подальше. Но я не хотел заставить вас стоять. На веранде полным-полно стульев. Должен вас, правда, предупредить, можно в самом неожиданном месте наткнуться на гвоздь. Просто мне вздумалось вдруг набросать этот закат. Такого великолепия красных тонов я, признаться, никогда еще не видел. Ничего не стоит вообразить, будто Небесный Град (*23) объят пламенем. Наверное, если бы все обстояло так на самом деле, вам, богословам, пришлось бы тушить пожар. И подумать только, что я, нечестивый художник, сажусь как ни в чем не бывало рисовать его. Мистер Брэнд и раньше находил, что Феликса нельзя упрекнуть в излишней застенчивости, но сейчас беззастенчивость его, казалось, перешла всякую меру, и Феликс должен был чем-то это объяснить, даже, если угодно, извинить. Следует добавить, что впечатление было в достаточной мере оправданным. Феликс и всегда держался с блестящей уверенностью, являвшейся не чем иным, как проявлением его доброго веселого нрава, но в настоящий момент у него был некий план, который он и сам признал бы отчаянно дерзким, поэтому не случайно Феликс призвал на помощь все свое умение вести разговор - по части чего был большой мастер. Однако в его намерения никак не входило обидеть своего гостя; и он быстро спросил себя, что можно сказать молодому священнику особо лестного, чтобы поскорее его умилостивить. Если ему удалось бы что-нибудь придумать, он ему тут же бы это преподнес. - Вы сегодня опять произносили одну из ваших превосходных воскресных проповедей? - спросил он вдруг, откладывая палитру. Ему так и не удалось ничего придумать, но для разбега годилось и это. Мистер Брэнд нахмурился в той мере, в какой это дано человеку с необыкновенно светлыми пушистыми