Генри Джеймс. Связка писем ----------------------------------------------------------------------- Henry James. Bandle of Letters (1879). Пер. - И.Комарова. В кн.: "Генри Джеймс. Избранные произведения в двух томах. Том первый". Л., "Художественная литература", Ленинградское отделение, 1979. OCR & spellcheck by HarryFan, 11 October 2001 ----------------------------------------------------------------------- I Из Парижа, от мисс Миранды Хоуп, в Бангор, штат Мэн, миссис А.С.Хоуп. 5 сентября 1879 года Дорогая мамочка! Я отправила вам последнее письмо во вторник на прошлой неделе и, хотя вы наверное еще не успели его получить, пишу опять, пока не накопилось слишком много новостей. Я рада, что вы даете всем родным читать мои письма, потому что хочу, чтобы все знали, как идут мои дела, а писать каждому отдельно я, разумеется, не могу, хотя и пытаюсь оправдать все обоснованные ожидания. Но ведь бывают еще и необоснованные, - надеюсь, что вы меня поймете правильно, я ни в коем случае не имею в виду вас, ибо справедливости ради следует сказать, что вы никогда ничего от меня не требовали, помимо естественного проявления дочерних чувств. И вот заслуженная награда; я пишу вам первой! Надеюсь, однако, что Вильяму Плэтту вы моих писем не показываете. Если ему хочется знать мои новости, он сам должен догадаться, что следует предпринять. И я совершенно не желаю - боже упаси! - чтобы в его руки попадали письма, предназначенные для чтения в кругу нашей родни. Если он хочет от меня что-нибудь получить, пусть сперва сам напишет. Пусть напишет, и я еще подумаю, стоит ли ему отвечать. (Вот эту часть письма как раз можете ему показать, но если вы позволите ему прочесть и остальное, я вам больше вообще писать не буду!) В предыдущем письме я описывала мой отъезд из Англии, переправу через Ла-Манш и первые впечатления от Парижа. Я теперь часто вспоминаю Англию, такую приятную страну, и все знаменитые исторические места, которые я там видела. Но при этом я пришла к выводу, что жить в Англии постоянно я бы не согласилась. Положение женщины в этой стране нельзя признать удовлетворительным, а вы знаете, каких твердых позиций я придерживаюсь в женском вопросе. Мне представляется, что в Англии женщины играют третьестепенную роль; у тех, с которыми я познакомилась, вечно был унылый, запуганный вид, а говорили они каким-то робким, извиняющимся тоном - как будто привыкли к тому, что все ими помыкают и никто с ними не считается. Меня прямо подмывало взять их за плечи и хорошенько встряхнуть. Впрочем, то же самое мне частенько хочется проделать с очень многими людьми - и не только с людьми - по эту сторону океана. Из одних было бы неплохо вытряхнуть накрахмаленную чопорность, а из других - старомодную труху. У нас в Бангоре без труда наберется полсотни девушек, которые гораздо более соответствуют моему идеалу благородной женщины, чем хваленые английские барышни. Правда, в Англии зато у всех изумительное произношение, а мужчины _как на подбор красавцы_. (Это тоже, между прочим, можно показать Вильяму Плэтту.) О моих первых впечатлениях от Парижа вы уже знаете. Этот город, о котором я столько читала и слышала, полностью оправдал мои ожидания. Здесь чрезвычайно много достопримечательностей, а климат на редкость мягкий и солнечный. На мой взгляд, женщины здесь занимают гораздо более высокое положение, чем в Англии, хотя до американок им еще очень и очень далеко. Местные нравы и обычаи в некоторых отношениях чрезвычайно своеобразны, и я впервые по-настоящему чувствую, что попала _в чужую страну_. Но сам город удивительно красивый (гораздо лучше Нью-Йорка), так что я уже потратила уйму времени на осмотр различных дворцов и памятников. Я не буду подробно описывать свои парижские странствия (а я, надо сказать, неутомима!) по той простой причине, что я веду, как вам известно, _подробнейший_ дневник, который по возвращении домой, _так уж и быть_, дам вам почитать! Вообще мои дела в полном порядке, и я даже сама иногда удивляюсь, как удачно все складывается. Это только показывает, чего можно достигнуть, если обладаешь некоторым количеством энергии и здравого смысла. Пока что мне не довелось обнаружить ни одной из таинственных причин, якобы препятствующих самостоятельному путешествию молодой девушки по Европе (а сколько я перед отъездом об этом наслушалась!), и вряд ли я когда-нибудь эти причины обнаружу - уж во всяком случае не стану их доискиваться. Я знаю, чего хочу, и всегда умею этого добиться. Со мной все в высшей степени вежливы, даже предупредительны, и никаких неприятных моментов у меня ни разу не было. Во время всех моих переездов я познакомилась со множеством очень милых людей (и мужчин, и женщин) и участвовала во многих чрезвычайно интересных беседах. Я узнала чрезвычайно много нового (обо всем этом вы сможете прочесть в моем дневнике - я уверена, что это будет полезнейшее чтение!). Мой образ жизни остался в точности таким же, как в Бангоре, и думаю, что мое поведение всех устраивает. Впрочем, если кого и не устраивает, так меня это совершенно не трогает. Я приехала сюда не для того, чтобы жить, подчиняясь условностям; такую жизнь я могла бы вести и у себя дома. А вы знаете, что я и в Бангоре _не желаю_ следовать условностям, - так чего ради мучить себя в Европе?! Если я смогу добиться всего, за чем поехала, и до конца буду расходовать деньги так же разумно, как сейчас, я буду считать, что моя поездка удалась. Иногда мне бывает немного одиноко, в особенности по вечерам, но обычно я нахожу чем (или кем!) заняться. Вечерами я читаю - стараюсь пополнить свои сведения о тех достопримечательностях, которые осматривала днем, или записываю свежие впечатления в дневник. Время от времени хожу в театр или играю на фортепьяно в гостиной нашего отеля. Сама гостиная не бог весть что, но инструмент приличный, лучше, чем этот ужасный разбитый ящик в бангорском Себейго-хаусе (*1). Иногда я просто спускаюсь в вестибюль поговорить с дамой, которая ведает гостиничной бухгалтерией, - она француженка, и у нее прекрасные манеры. Внешне она тоже очень интересная: одета всегда в черное платье, в высшей степени элегантно сшитое; она немного говорит по-английски - по ее словам, специально выучилась, чтобы объясняться с американцами, которых останавливается в этом отеле великое множество. От нее я почерпнула массу ценных сведений относительно положения женщины во Франции, в основном весьма обнадеживающих. Правда, она же рассказала немало и такого, о чем мне не хотелось бы вам писать (даже записывать это в дневник я как-то не решаюсь), тем более что мои письма широко читаются в кругу нашей родни. Поверите ли, они тут говорят о таких вещах, о которых у нас в Бангоре не то что заговорить вслух, а и подумать немыслимо. А эта дама, француженка, видимо полагает, что со мной можно говорить _обо всем_, потому что я ей сообщила, что путешествую для расширения своего кругозора. Я действительно все время стремлюсь познавать что-то новое, и человеку постороннему легко может показаться, что я задалась целью познать _все_, однако же есть на свете и такое, чего мне, пожалуй, знать не хотелось бы. Но, вообще говоря, все чрезвычайно интересно. Я имею в виду не только то, что рассказывает эта француженка, а и все, что я сама тут наблюдаю и слышу. У меня такое ощущение, что я вернусь домой обогащенная. Здесь довольно много американцев, которые, как правило, в обращении со мной куда менее предупредительны, чем европейцы. Я заметила, что в Европе все, и особенно мужчины, проявляют ко мне _гораздо больше внимания_. Правда, может быть, американцы просто не дают себе труда притворяться - я как-то совсем запуталась. Кстати, неприятные моменты бывают у меня как раз с американцами, когда они вдруг начинают ахать и охать, как это я решаюсь путешествовать одна, - европейцы никогда не позволяют себе такой бестактности. Я на это обычно отвечаю, что давно хотела повидать Европу и путешествую для расширения своего кругозора, а также для совершенствования в иностранных языках. Чаще всего они довольствуются этим объяснением и оставляют меня в покое. Дорогая мамочка, не беспокойтесь, деньги я расходую разумно, и здесь правда очень, очень интересно. II Она же - ей же 16 сентября. После того как я отправила вам предыдущее письмо, я отказалась от гостиницы и переехала жить в одну французскую семью. Они содержат нечто вроде пансиона и школы одновременно, но только это совсем не похоже ни на пансионы, ни на школы в Америке. Здесь снимают комнаты четыре или пять человек, которые желают совершенствоваться в языке - не путем частных уроков, а в повседневной беседе с французами. Я очень довольна, что переселилась сюда: мне уже начинало казаться, что за два месяца в Париже больших успехов во французском я не сделала. Я решила, что стыдно все-таки провести в стране столько времени и не проникнуться хоть отчасти духом языка. Дома мне все уши прожужжали об искусстве французской беседы, а между тем, оказавшись во Франции, практиковаться в этом искусстве я могла ничуть не больше, чем у нас в Бангоре. И даже слышать французскую речь мне в Америке доводилось чаще, чем в парижском отеле (*2), - например, когда рабочие-канадцы приезжали заготавливать лед для ледников. Дама-француженка, о которой я вам писала, почему-то все время порывалась разговаривать со мной по-английски (наверное, тоже для практики), а я из вежливости терпела, хоть мне это и было совершенно ни к чему. Горничная там была ирландка, официанты все немцы, так что по-французски просто ни слова не говорилось. Конечно, если ходить по магазинам, то французской речи наслушаешься вволю, но поскольку я здесь ничего не покупаю - я расходую деньги только на культурные цели! - то и этого источника у меня нет. Я подумывала было нанять учителя, но потом рассудила, что грамматику я знаю достаточно хорошо, а учителя ведь только и делают, что заставляют зубрить неправильные глаголы. Тут я вконец расстроилась, потому что обидно уезжать из Франции, не получив хотя бы самого общего представления об искусстве французской беседы. Конечно, есть еще театр - он чрезвычайно помогает проникнуться духом языка, а я, как вы уже знаете из моих писем, посещаю массу всяких зрелищ. Я совершенно спокойно хожу в театр одна и всякий раз встречаю самое предупредительное отношение, как, впрочем, и вообще повсюду (об этом я тоже писала). Мне приходится видеть многих молодых женщин (чаще всего француженок), которых тоже никто не сопровождает, и тем не менее они, как и я, веселятся от души. Одна беда: актеры говорят так быстро, что я с трудом улавливаю, о чем речь; к тому же в пьесах попадаются вульгарные выражения, которые совершенно не к чему запоминать. Но именно театр наставил меня на путь истинный! На другой день после того, как я написала вам, я отправилась в Пале-Рояль, один из главнейших парижских театров. Он небольшой, но страшно знаменитый и в моем путеводителе отмечен _двумя звездочками_, а так отмечают только самые _выдающиеся_ достопримечательности. Но, просидев на спектакле полчаса, я убедилась, что ничего не понимаю - с такой скоростью актеры отбарабанивали свои реплики, и к тому же некоторые выражения мне показались очень странными. Я, конечно, ужасно расстроилась из-за напрасно потраченного вечера. И покуда я размышляла, что же мне делать и _что предпринять_, двое каких-то молодых людей, сидевших сзади меня, вдруг заговорили по-английски. Был как раз антракт, и я волей-неволей услышала их разговор - по-моему, оба они были американцы. - Так вот, - сказал один, - все зависит от того, какая у тебя цель. Моя цель - язык, и приехал я сюда ради языка. - Ну, а моя цель, - сказал другой, - искусство. - В общем, - сказал первый, - искусство тоже моя цель, но моя главная цель - язык. Тут, дорогая мамочка, второй из собеседников выразился, к сожалению, немного грубо. Он сказал: - Да провались этот язык ко всем чертям! - Нет, не надо ему проваливаться к чертям, - сказал первый. - Я его выучу - вот что я сделаю. Я перееду жить в семью. - В какую еще семью? - В обыкновенную - французскую. Лучший способ выучить язык - это поселиться в такой обстановке, где приходится все время говорить. Если твоя цель - искусство, то ты должен дневать и ночевать в музеях. Ты должен обойти Лувр вдоль и поперек, осматривать в день по залу и так далее. Но если ты хочешь выучить французский, тут главное - приискать подходящую семью. В Париже полно людей, которые сдают иностранцам комнаты с пансионом и обучают языку. Помнишь мою троюродную сестру - я тебе о ней рассказывал? Так вот, она нашла себе такое семейство, и за три месяца ее отлично вышколили. Поселили ее у себя в доме и говорили с ней только по-французски. Так это и делается: ты живешь с ними под одной крышей, и к тебе без конца обращаются. Волей-неволей выучишься понимать! Те французы, у которых жила моя родственница, куда-то переехали, а то я бы тоже к ним попросился. Очень толковое попалось семейство, она потом еще долго с ними переписывалась - разумеется, по-французски. Короче говоря, я намерен подыскать себе такой же семейный пансион, чего бы это ни стоило! Я слушала с живейшим интересом, а когда речь зашла об этой родственнице, совсем было решилась повернуться и спросить адрес французской семьи, в которой она жила; но тут он как раз сказал, что они переехали, и я не стала вмешиваться. Однако приятель говорившего отнесся к его словам не в пример равнодушнее. - Что же, - возразил он, - занимайся языком, коли тебе охота, а я займусь картинами. Вряд ли в Штатах когда-нибудь возникнет сильный спрос на французский язык; а вот спрос на искусство будет - да еще какой! Припомни мои слова лет через десять. Может, он был и прав, но какое мне дело до спроса? Я просто хочу знать французский язык. Обидно было бы пробыть в стране столько времени и не проникнуться его духом!.. На другой же день я стала разузнавать у моей знакомой француженки, ведающей бухгалтерией, нет ли у нее на примете какой-нибудь семьи, которая, кроме стола и квартиры, обеспечивала бы своим постояльцам условия для практики в языке. Моя француженка тут же всплеснула руками и, перемежая свою речь восторженными восклицаниями (чисто французская манера!), принялась рассказывать, что как раз такой пансион держит ее ближайшая подруга. Если бы она знала, что я ищу такое семейство, она бы мне давным-давно порекомендовала этот дом; сама она не решалась мне ничего предлагать, потому что не хотела быть виновницей моего отказа от гостиницы, которой тем самым был бы нанесен ущерб. Далее она рассказала, что семейство это очень приятное, что у них останавливалось множество американок (и других иностранок), изучающих французский язык, и стала меня уверять, что они мне непременно понравятся. Она дала мне адрес и вызвалась проводить и представить меня. Но мне так не терпелось попасть в этот дом, что я отправилась одна и добралась без всякого труда. Они тут же согласились сдать мне комнату и произвели чрезвычайно благоприятное впечатление. Все они оказались очень словоохотливыми, так что по этой части не будет никаких хлопот. Итак, три дня назад я к ним переселилась, и теперь мы уже достаточно хорошо познакомились. Берут они с меня довольно дорого, но надо помнить, что, кроме стола и квартиры, мне предоставляют возможность совершенствоваться в языке. У меня очень милая комнатка - ковра на полу нет, но зато есть целых семь зеркал, двое старинных часов и пять портьер! К сожалению, переехав, я обнаружила, что тут уже живут - с той же целью, что и я, - несколько человек американцев. Точнее сказать, трое американцев и двое англичан, и есть еще один немец. Поэтому я опасаюсь, что разговор пойдет на разных языках, но окончательно судить об этом рано. Пока что я стараюсь как можно больше говорить с мадам де Мезонруж (она и есть хозяйка дома, и _собственно_ семейство состоит из нее и двух ее дочерей). Все три дамы чрезвычайно элегантны и привлекательны, и я уверена, что мы очень сойдемся. Подробнее я опишу их всех в следующем письме. Передайте Вильяму Плэтту, что он мне глубоко безразличен. III Из Парижа, от мисс Виолетты Рей, в Нью-Йорк, мисс Агнессе Рич 21 сентября Едва мы добрались до места, как отец получил телеграмму, в которой его срочно вызывали назад, в Нью-Йорк. Что-то там стряслось - понятия не имею, что именно: ты же знаешь, я в его делах ровным счетом ничего не понимаю, да и не желаю понимать. А мы только-только успели расположиться в гостинице, в очень миленьком номере из нескольких комнат, так что можешь вообразить, как нам с мамой было досадно. У отца, как ты знаешь, привычка из любой ерунды устраивать историю, и как только он понял, что ему надо возвращаться, он решил, что заберет и нас. Он заявил, что одних нас в Париже он ни под каким видом не оставит и что пусть, мол, мы едем вместе с ним, а потом можем вернуться. И чего он так переполошился, ума не приложу; думал, наверно, что мы без него растратимся вконец. У него есть любимая теория - что мы якобы транжирим деньги направо и налево, а между тем нетрудно заметить, что мы _годами_ ходим в одних и тех же старых _тряпках_. Но отец ничего не замечает; он только теоретизирует. По счастью, у нас с мамой уже есть опыт, и мы кое-как уломали папочку. Мы объявили, что никуда из Парижа не двинемся и что пусть нас лучше разрежут на мелкие кусочки, чем опять плыть через океан. В конце концов он согласился ехать один и оставить нас тут на три месяца. Но по своей всегдашней привычке все раздувать он принялся настаивать, чтобы мы отказались от гостиницы и переехали в _частный пансион_. Право, не знаю, что это ему вдруг в голову взбрело: может быть, прочел какое-нибудь газетное объявление - здесь выходят американские газеты. Тут действительно есть семейства, сдающие комнаты англичанам и американцам под предлогом обучения их языку. Можешь вообразить, что это за люди - я имею в виду самих французов. Впрочем, не лучше и американцы, которые на это идут, - хорошенький они выбирают способ познакомиться с парижской жизнью! Мы с мамой просто в ужас пришли и объявили, что заставить нас уехать из отеля можно только _грубой силой_. Но наш милый папочка умеет добиваться своего без применения насилия. Он начинает без конца долдонить одно и то же - как говорили у нас в школе, нудит и нудит, и когда у нас с мамой уже нет сил на сопротивление, последнее слово остается за ним. Мама вообще менее вынослива, чем я, и сдается скорее; а если уж они оба объединяются против меня - куда мне, горемычной, деваться? Послушала бы ты, сколько шуму он поднял из-за этого несчастного пансиона! С кем он только не советовался: и в банке со служащими, и на почте, и даже с официантами в нашей гостинице - у всех выспрашивал, какого они мнения! А нам твердил, что жить в семейной обстановке и приличнее, и безопаснее, и дешевле; что я там буду совершенствоваться во французском языке, а мама сможет изучить тайны французского домоводства; что ему так будет спокойнее - и еще тысяча доводов. Все его доводы гроша ломаного не стоят, но ему-то этого не втолкуешь. Например, что надо жить поэкономнее - чистая ерунда: всем известно, что положение в Штатах решительно изменилось к лучшему, кризис кончился (*3) и все кругом наживают _колоссальные состояния_. Мы целых пять лет экономили на чем только могли - и уж наверное имеем право вознаградить себя хотя бы за границей! Что до моего французского, я и так владею им если не в совершенстве, то во всяком случае почти. (Я даже сама иногда удивляюсь, до чего свободно я говорю; если бы еще подучить немножко разных выражений и не путать мужской и женский род, то больше и желать нечего.) В общем, короче говоря, отец, как водится, вышел победителем - мама в решительный момент предала меня самым недостойным образом, я еще три дня продержалась, а потом махнула рукой. Отец, покуда препирался со мной, пропустил целых три парохода! Ему только дай поспорить - он точь-в-точь учитель из "Покинутой деревни" Голдсмита (*4): "И побежденный, спорить продолжал". Они с мамой побывали, по-моему, в семнадцати домах (ума не приложу, откуда они раздобыли столько адресов!) - все выбирали, где лучше, а я улеглась на диван и ни в каких поисках участвовать не пожелала. Наконец они нашли что хотели, и меня перевезли в заведение, из которого я тебе и пишу. Этот хваленый французский "семейный дом", по сути дела, не что иное, как второразрядный пансион, - тут мы теперь и проживаем. Отец отбыл только после того, как убедился, что мы устроились, как он выражается, с предельным комфортом, и на прощанье велел мадам де Мезонруж (это хозяйка - глава пресловутого "семейства"!) уделить особое внимание моему произношению. Между прочим, тут он попал пальцем в небо: как раз произношение - самая сильная моя сторона; скажи он что-нибудь насчет разговорных выражений или рода существительных и прилагательных, это бы еще имело смысл. Что поделаешь, бедный папочка начисто лишен такта; почему-то в Европе это особенно бросается в глаза. Как бы там ни было, на три месяца мы от него избавились, а без него нам с мамой как-то легче дышится - нет такого нервного напряжения. Надо тебе сказать, что против моего ожидания здесь действительно легко дышится - я имею в виду сам этот пансион, где мы прожили уже почти неделю. Я была наперед уверена, что попаду в заведение _самого низкого пошиба_, но, переехав сюда, была приятно разочарована. Французы до того изворотливы, что даже такому сомнительному предприятию умеют придать сносный вид. Разумеется, не бог весть какое удовольствие жить под одной крышей с посторонними людьми, но поскольку, не поселись мы тут, мы бы все равно не сняли особняк в предместье Сен-Жермен (*5), можно считать, что в смысле фешенебельности потеря не так уж велика. Комнаты, которые нам отвели, обставлены со вкусом, а кормят здесь просто прекрасно. Маме все кажется очень забавным - и сам дом, и постояльцы, и нравы, и обычаи; но маму позабавить не трудно. Что до меня, то ты знаешь - мне нужно только одно: чтобы меня оставили в покое и _не навязывали_ ничьего общества. До сих пор я умела подбирать себе общество по собственному усмотрению - полагаю, что сумею и впредь, если не утрачу умственных и прочих способностей. В остальном, как я уже говорила, порядки здесь вполне сносные, никто меня ни в чем не ограничивает, а мне, как ты знаешь, больше ничего и не нужно. Мадам де Мезонруж наделена тактом в гораздо большей степени, чем наш папочка. На вид она, как здесь выражаются, настоящая belle femme [интересная женщина (фр.)] - иначе говоря, высокая и довольно уродливая, но умеет себя подать. Одевается она по последней моде и словоохотлива донельзя. При всем этом, хоть она и очень успешно разыгрывает из себя благородную даму, я не могу отделаться от одного ощущения. Когда она вечерами восседает во главе стола, улыбается и раскланивается с постояльцами, которые сходятся к обеду, а сама при этом глаз не спускает со служанок и следит, сколько чего подается на стол, я всякий раз представляю себе этакую вышколенную dame de comptoir [приказчицу (фр.)] за магазинным прилавком или за стойкой в ресторане... Нет, я просто уверена, что она, хоть и щеголяет своей аристократической фамилией, была когда-то заурядной приказчицей, dame de comptoir. И я точно так же уверена, что ее улыбки и любезные слова, расточаемые всем и каждому, - одно притворство, а на самом деле она нас всех ненавидит и готова стереть с лица земли. Такая женщина, как она - парижанка, умная, с сильным характером, - должна была бы жить в свое удовольствие, а ей приходится помирать со скуки в обществе дурацких англичан, которые по-французски двух слов связать не могут. В один прекрасный день она подсыплет своим гостям отравы в суп или в vin rouge [красное вино (фр.)]; надеюсь только, что это случится после того, как мы отсюда съедем. У нее есть две дочки - бледные копии матушки, хотя одна из них положительно недурна собой. Остальные "члены семьи" - наши дражайшие соотечественники и еще более любезные моему сердцу англичане. Англичан здесь двое - брат и сестра, как будто довольно симпатичные. Он очень интересен внешне, но держится страшно церемонно и высокомерно, в особенности с нами, американцами; надеюсь, что мне в скором времени представится случай сбить с него спесь. Его сестрица хорошенькая и, по-видимому, славная, но манера одеваться у нее до того английская, что прямо сил нету. Еще тут есть очень приятный молодой парижанин (французы умеют быть обаятельными, если захотят!), какой-то ученый немец, белобрысый и грузный, похожий на быка, и наконец двое представителей Америки (не считая нас с мамой) - некий бостонец, знаток искусства, который выражается только так: "Сегодня колорит неба напоминает палитру Коро" (*6), а также девица, молодая особа, существо женского пола - не знаю, как ее и назвать, - то ли из Вермонта, то ли из Миннесоты. Вышеозначенная девица являет собой самый совершенный пример чисто американского простодушного самодовольства, какой мне только доводилось встречать: кошмар невообразимый! Я три раза ездила к Клементине по поводу твоей нижней юбки... и т.д. IV Из Парижа, от Луи Леверета, в Бостон, Гарварду Тременту 25 сентября Мой милый Гарвард! Я осуществил план, о котором вскользь упоминал в своем последнем письме, и остается только сожалеть, что я так поздно это сделал. В конце концов, человеческая природа есть интереснейший предмет для изучения, однако раскрывается он лишь основательному и дотошному исследователю. Меж тем в гостинично-железнодорожном образе жизни, коим довольствуется большинство наших соотечественников, странствующих по загадочному Старому Свету, так мало основательности! Меня не на шутку угнетало то обстоятельство, что и я, поддавшись общему веянью, успел прошагать изрядное расстояние по этой пыльной, изъезженной дороге. Правда, меня всегда манило отклониться в сторону от проторенных путей, углубиться в неизведанное и открыть неоткрытое - да никак не подворачивался случай. Со мной почему-то никогда не случается ничего такого, о чем вечно слышишь и читаешь, чем заполнены романы и жизнеописания, хотя я постоянно начеку и готов воспользоваться любым предлогом, чтобы раздвинуть границы своих ощущений и пополнить свой жизненный опыт, - я, можно сказать, ищу приключений! Самое главное - _жить_, жить в полную меру, чувствовать, сознавать собственные возможности; негоже блуждать по жизни механически, равнодушно, как блуждает письмо по закоулкам почтового ведомства. Бывают минуты, мой милый Гарвард, когда я чувствую, что способен на все (capable de tout, как говорят французы): и на безудержные излишества, и на героические подвиги. Главное - иметь право сказать: _я жил_ (qu'on a vecu, как говорят французы); в этой идее содержится для меня нечто пленительное. Ты возразишь, быть может, что _сказать_ эти два слова не трудно, - но ведь важно, чтобы тебе _поверили_. Кроме того, я не нуждаюсь в ощущениях из вторых рук, лишь имитирующих подлинные; я жажду истинного знания, могущего оставить зримый след - рубцы, и пятна, и сладкие воспоминания... Однако я боюсь тебя шокировать и не хочу пугать. Если ты возымеешь желание ознакомить с моими мыслями кого-нибудь из круга Вест-Седар-стрит (*7), постарайся в меру своего разумения смягчить их. Сам ты прекрасно знаешь, как долго я был снедаем желанием познать наконец _французскую жизнь в ее истинном виде_. Тебе известна моя давняя симпатия к французам и мое непритворное стремление приобщиться к французскому образу мыслей. Я всей душой сочувствую артистическим натурам; я помню, ты когда-то говорил, что моя собственная натура чересчур артистична. В Бостоне, по моему убеждению, подлинного сочувствия артистическим натурам найти нельзя: мы слишком привыкли упрощать и делить все на нравственное и безнравственное. В Бостоне невозможно _жить_ (on ne peut pas vivre, как говорят французы). То есть жить в смысле "проживать", конечно, можно - очень многим это с успехом удается; там нельзя жить _эстетически_, нельзя жить, да простится мне это слово, _чувственно_. Поэтому меня всегда и тянуло к французам, прирожденным эстетам и приверженцам чувств. Я глубоко скорблю о кончине Теофиля Готье (*8): я был бы бесконечно счастлив, если бы мог посетить его и сказать, сколь многим я ему обязан. В мой предыдущий приезд он был еще жив, но я, как ты знаешь, путешествовал тогда с Джонсонами, которым эстетическое чувство глубоко чуждо и в обществе которых мне приходилось чуть ли не стыдиться своей артистической натуры. Если бы я при них отважился нанести визит великому апостолу Прекрасного, мне пришлось бы идти к нему тайком (en cachette, как говорят французы), а это противно моей натуре: я люблю делать все свободно, открыто, naivement, au grand jour [бесхитростно, при свете дня (фр.)]. Вот главное - быть свободным, открытым, простодушным! По-моему, эту мысль прекрасно где-то выразил Мэтью Арнольд (*9) - а впрочем, может быть, Суинберн или Патер... (*10) Мое путешествие с Джонсонами было крайне поверхностным; их жизненные наблюдения сводились все к тому же пресловутому разграничению нравственного и безнравственного. Они во всем искали мораль; но ведь искусство существует не для того, чтоб поучать, - а что есть жизнь, как не искусство? Патер так прекрасно это выразил, не помню где. При них никогда не случалось ничего интересного, общий тон был серый, безрадостный, чтобы не сказать гнетущий. Но теперь, как я уже имел честь тебе доложить, все переменилось: я решился действовать - я изучу Европу досконально и составлю о европейской жизни мнение, не отягощенное джонсоновскими предрассудками. Для начала я поселился в настоящем парижском доме и стал как бы членом французской семьи. Как видишь, я отваживаюсь иметь собственные суждения (*11), и никакие препоны не помешают осуществлению моей излюбленной идеи: _жить, жить_ прежде всего! Ты знаешь мое давнее пристрастие к Бальзаку (*12), который никогда не чурался реальности; ошеломляющие картины парижской жизни, им созданные, постоянно преследовали меня, покуда я блуждал по старым, зловещего вида улочкам на том берегу Сены (*13). Мне остается пожалеть, что мои новые знакомые - мои хозяева-французы - не живут в старой части города (au coeur du vieux Paris [в самом сердце старого Парижа (фр.)], как говорят французы). Они живут всего-навсего на бульваре Осман, куда менее живописном (*14), но при всем том и им самим, и их обиталищу присущи явно бальзаковские черты. Мадам де Мезонруж принадлежит к одной из старейших, благороднейших французских фамилий, но превратности судьбы вынудили ее открыть заведение, предоставляющее немногочисленным путешественникам, которым наскучили проторенные пути и которых привлекает местный колорит - я привожу здесь ее собственные объяснения, она так прекрасно умеет это выразить! - короче говоря, открыть нечто вроде пансиона. Я не вижу причин избегать этого слова, ибо оно совпадает с наименованием pension bourgeoise, которое использовал Бальзак в "Отце Горио". Помнишь мадам Воке, урожденную де Конфлан, и ее "меблированные комнаты с пансионом"? Надо сразу же сказать, что наш пансион не чета бальзаковскому: буржуазным его никак не назовешь - напротив, на всем тут лежит налет подлинной аристократичности. Пансион Воке был грязен, мрачен, убог, graisseuse [засален (фр.)], этот же выдержан в совершенно ином ключе: окна высокие, светлые, с легкими занавесями, краски нежные, приглушенные, почти томные, мебель самых изящных пропорций и подобрана с безупречным вкусом. Сама мадам де Мезонруж напоминает мне мадам Юло - помнишь ли ты la belle Madame Hulot [прекрасную мадам Юло (фр.)] из "Бедных родственников"? В ней бездна очарования - чуть-чуть лицедейства, чуть-чуть пресыщенности, едва заметный намек на то, что в ее жизни были свои тайны; я же, как ты знаешь, не могу устоять против соблазнительного сочетания пресыщенности и загадочности... Должен тебе признаться, что собравшееся здесь общество меня порядком обескуражило. Я ожидал найти большее разнообразие типов и ярче выраженный местный колорит. Собственно говоря, местным наше общество назвать никак нельзя: оно самое что ни на есть космополитическое - и в этом его очарование. Мы и французы, и англичане, и американцы, и немцы; ожидаются как будто еще венгерцы и русские. Наблюдать различные национальные типы - что может быть увлекательнее! Я обожаю сравнивать, сопоставлять, схватывать сильные и слабые стороны, познавать образ мыслей каждого... Как заманчиво время от времени воображать себя на месте другого человека, приобщаться к чуждым тебе, экзотическим взглядам на жизнь... Американская часть общества, к моему глубокому сожалению, менее интересна, чем могла бы быть, и состоит из одних только дам (за исключением моей скромной особы!). Мы _худенькие_, милый Гарвард, мы бледненькие, мы востроносенькие... В нас есть что-то анемичное - наши формы недостаточно округлы, а натура недостаточно щедра. У нас маловато темперамента; мы не умеем _жить_ (nous ne savons pas vivre, как говорят французы). Американский темперамент представлен (опять-таки за вычетом моей скромной особы, ибо мой темперамент вряд ли укладывается в рамки американского!) некоей юной девицей с маменькой и еще одной юной девицей без маменьки - и не только без маменьки, но и без какого бы то ни было сопровождающего лица. Обе барышни довольно забавны; они не лишены обаяния, не лишены привлекательности, но они разочаровывают: они не заходят далеко - не оправдывают ожиданий - не насыщают воображения... Они холодны, худосочны, бесполы; в их внешнем облике нет ни пышности, ни изобилия - в изобилии имеются лишь оборки да пышные юбки (у той, которая с маменькой). При этом они очень разные: одна - из Нью-Йорка - сплошная элегантность, расточительность и последний крик моды; другая - из самого сердца Новой Англии - с невзрачной внешностью, с невинным взглядом, затянутая, прямодушная и прямолинейная. И вместе с тем они удивительно похожи - больше, чем хотелось бы им самим: друг на друга они взирают холодно, с недоверием и неодобрением. Обе они воплощают тип эмансипированной молодой американки - практичной, положительной, рассудительной, бесстрастной и знающей или чересчур много, или слишком мало - как смотреть! И при всем том им нельзя отказать в определенной индивидуальности и обаянии - я с удовольствием с ними беседую и наблюдаю их. Прелестная жительница Нью-Йорка иногда очень меня забавляет: она допытывается, все ли в Бостоне так же красиво говорят и все ли там такие же умные и образованные, как твой покорный слуга. Словом, Бостон то, Бостон ее - я уже сыт им по горло! Вторая барышня тоже докучает мне расспросами, но совершенно в другом духе; по-моему, Бостон для нее то же, что для правоверного магометанина Мекка: средоточие вселенной и светоч рода людского... Бедный мой Бостон, сколько чуши произносится во имя твое! Однако барышня из Новой Англии - прелюбопытное создание: она путешествует совершенно одна, как она сама выражается - "чтобы повидать Европу своими глазами". Своими глазами! Могут ли эти невинные, широко раскрытые глаза, может ли все ее чистенькое, отутюженное существо воспринять, вобрать в себя то, что здесь приходится видеть?! Она смотрит на все и бывает везде - но идет, не оглядываясь по сторонам; ступает своими стройными ножками по краю зловонной бездны - и не подозревает об этом; продирается через колючие заросли, не порвав даже платья; дает невольно пищу для самых оскорбительных предположений - и при этом ни на шаг не отклоняется от заданного курса, бесстрастная, безупречная, бесстрашная и бездушная! Так что и в этом, пусть второстепенном, персонаже можно - если выбрать верный угол зрения! - усмотреть кое-что необычное. Есть еще и прелестная англичаночка - полная противоположность двум вышеописанным девицам; ее кроткие глазки похожи на фиалки, а голос нежен, как аромат этих скромных цветов... Головка у нее в точности как на портретах Гейнсборо (*15), и шляпа на ней a la Гейнсборо, с великолепным страусовым пером, затеняющим ее безмятежные английские глаза. И одета она в темно-зеленое платье, "таинственное, дивное" (*16), сверху донизу расшитое изящными узорами, цветами и какими-то невиданными птицами; спереди оно гладкое и в обтяжку, а на спине застегивается на длинный ряд крупных, мерцающих, переливающихся пуговиц. В Англии происходит явный ренессанс художественного вкуса и чувства прекрасного - это очень меня занимает. Уж если дюжина каких-то пуговок на женском платье способна навеять сладкие грезы (donner a rever, как говорят французы)... Я уверен, что в недалеком будущем мы станем свидетелями великого эстетического возрождения, и первые его огни заблещут в Англии, на удивление остальному миру. Я чувствую, что нашел бы на Британских островах немало родственных душ и встретил бы полное понимание. Эта англичанка, с ее природной грацией, облегающими одеждами, браслетами и амулетами, с ее вкрадчиво-угловатой походкой, с чем-то средневеково-романтическим в облике и манере одеваться, эта пленительная Эвелин Вейн (не правда ли, какое прелестное имя?) - подлинное произведение искусства. К тому же она весьма и весьма женственна (elle est bien femme, как говорят французы) - она проще, мягче, полнее, завершеннее обеих американочек. Говорит она мало - но как сладостно ее молчание! И эти стыдливо потупленные глаза-фиалки, эта широкополая шляпа, бросающая легкую тень на безмятежное чело, это дивное, скользящее, прилегающее, узорчатое платье!.. В общем и целом - очаровательное, нежное создание. При ней состоит ее братец - красивый, как молодой бог, сероглазый и светловолосый. Он тоже до того картинен, что так и просится на полотно. V Миранда Хоуп - матери 26 сентября Не волнуйтесь, пожалуйста, из-за перерывов в моих письмах. Я иногда подолгу не пишу - не потому, что со мной что-нибудь случилось, а как раз потому, что все у меня в полном порядке. Да если бы что и случилось, я бы вряд ли стала вам писать об этом - переждала бы тяжелое время, и все. Но сейчас как раз все благополучно, а пишу я реже из-за того, что тут вокруг меня столько интересного - и просто не хватает времени! Поистине в этот дом меня привела рука провидения, и, несмотря на все препятствия, я успеваю сделать здесь для себя много полезного. Я даже удивляюсь, как это я нахожу время, чтобы все успевать; но стоит мне вспомнить, что на Европу у меня отведен _только один год_, мне становится жалко терять даже час драгоценного времени. Говоря о препятствиях, я имела в виду неудобства, с которыми сопряжены мои занятия французским языком. Беда в том, что вокруг меня слишком много говорят по-английски - и это, можно сказать, в родовом гнезде французов! Вообще английскую речь можно услышать где угодно, но уж тут-то я этого никак не ожидала. Однако меня это нимало не обескураживает, и я говорю по-французски когда только могу, в том числе и с живущими здесь англичанами и американцами. Кроме того, каждый день у меня урок с мадемуазель Мезонруж (старшей дочерью хозяйки), а по вечерам, от восьми до одиннадцати, разговорная практика в общей гостиной, с самой мадам Мезонруж и знакомыми, которые приходят ее навестить. По счастью, у нее сейчас гостит ее кузен, молодой француз, мосье Вердье, и я стараюсь говорить с ним при всяком удобном случае. Я беру у него _дополнительные частные уроки_ и часто гуляю с ним по