о это правда. И я больше никогда ни с кем не поделюсь ею - ибо это правда. Когда-то давным-давно, продолжал Уайлд, жил-был человек, которого обожало все селение, потому что он был рассказчик. Каждое утро он уходил из селения, а вечером, когда труженики заканчивали работу, возвращался. Они собирались вокруг него и спрашивали: "Что ты видел сегодня?" И он отвечал: " Я видел, как фавн в лесу играет на флейте, а дикие звери танцуют под его музыку". - "А что еще ты видел?" - спрашивали люди, и он отвечал: "Я пришел на берег моря и увидел там трех русалок; они сидели на скалах и расчесывали свои зеленые волосы золотым гребнем". И народ любил его за то, что он рассказывал эти истории. Однажды утром он покинул селение и пришел на берег моря; и, представьте себе, он увидел там трех русалок, расчесывавших свои зеленые волосы золотым гребнем. Он пошел дальше, в лес, где увидел фавна, чарующего диких зверей игрой на флейте. И когда вечером он вернулся в селение, люди собрались вокруг него и спросили, что он видел. "Я не видел ничего", - ответил он. Так что, мой дорогой Дойл, о некоторых вещах лучше хранить молчание. Позвольте мне закончить свой рассказ об Уайлде, сказал Селестин, несколькими отрывками из его "De profundis": "В "Дориане Грее" я говорил, что все грехи мира совершаются в мыслях, но ведь и вс╦ на свете тоже совершается в мыслях. Теперь мы уже знаем, что видим не глазами и слышим не ушами. Они всего-навсего органы, точно или искаженно передающие наши ощущения. Только в нашем мозгу мак алеет, яблоко благоухает и жаворонок звенит..." "В конце месяца, когда июньские розы цветут во всей своей расточительной роскоши, если я буду чувствовать себя хорошо, я через Робби договорюсь с тобой о встрече в каком-нибудь тихом чужом городке, вроде Брюгге, который много лет назад очаровал меня своими серыми домиками, зелеными каналами и своим прохладным спокойствием..." "Природа омоет меня водами великими и горькими травами исцелит меня..." 79 ВИСКИ Наша задача, сказал дядя Селестин, предельно ясна. Ирландия слишком долго была разделенной. Уже не раз говорилось, что граница между Севером и Югом - факт скорее чьего-то мышления, чем какой бы там ни было географической реальности. Поэтому мы должны изменить этот склад мышления. "Вс╦ на свете совершается в мыслях". Когда в 1924 году "Комиссия по установлению ирландской границы" собралась, чтобы пересмотреть договоренности, зафиксированные в 1920 году "Актом о разделе Ирландии", единственным напутствием комиссии было: "...определить - в соответствии с волеизъявлением населения, постольку, поскольку это будет соответствовать экономическим и географическим условиям, - пограничную линию между Северной Ирландией и остальной частью острова". Одним из множества спорных районов был Южный Даун, где теперь располагается Резервуар Безмолвной Долины. Было ясно, что ощутимое большинство населения Южного Дауна составляют католики, которые желают отложиться к Югу. Однако мастера юридической эквилибристики повернули вопрос таким образом, что "волеизъявление населения" стало относиться к населению Белфаста, поскольку именно оно имело наибольший интерес в огромном водоеме, сооружение которого велось в Безмолвной Долине. Вы ведь помните, что первый кусок дерна при строительстве дамбы срезал лорд Эдвард Карсон, который, более чем кто-либо, несет ответственность за появление провинции Северная Ирландия. Без вод Южного Дауна на индустриальном будущем Белфаста можно было ставить крест. Таким образом, Южный Даун, как и другие области с преобладанием католиков, был обречен стать частью Северной Ирландии. Рубежи остались прежние, вычисленные так, чтобы создать жизнеспособное экономическое образование, которым могло бы управлять протестантское большинство. Не будь у Северной Ирландии Безмолвной Долины - не было бы и этой британской провинции. Но, по милости Божией, Безмолвная Долина станет крахом Северной Ирландии. Наш план прекрасен - и прост: мы растворим в водах Безмолвной Долины сильную дозу Чая из трилистника. Жители Белфаста выпьют его с чаем, кофе, виски; они омоются в Чае из трилистника и будут им крещены. Мир предстанет им, как он есть - миром, где все соединено, где Одно есть Многое. Не будет границ и разделений, ведь вс╦ в реальном мире перекликается с чем-то еще, а оно, в свою очередь, еще с чем-то - в нескончаемом гимне восхваления. Мир - это беспрерывное повествование. К этому моменту мы готовились не один десяток лет. Вс╦, что нужно теперь, - это ваша помощь, ведь столь существенным количеством Чая мы на данный момент не располагаем. Тот, что достался вам, взят из скудеющего припаса, передаваемого от поколения к поколению уже многие столетия. По- видимому, та старуха с Севера, что поделилась Чаем с леди Уайлд, была последним на свете человеком, знавшим его рецепт, который впоследствии унесла в могилу. Не думайте, что это непреодолимое препятствие. Вас, мальчики, - тебя, Метерлинк, и тебя, племянник, ведь, хотя ты на самом деле не приходишься мне племянником, ты всегда был мне как родной, - еще с пеленок готовили к этой миссии, как и мою "дочь" Беренику. Через несколько мгновений она будет здесь. И тогда я оставлю вас одних, поскольку этот принципиальный вопрос вы должны обсудить наедине, ведь свободы без свободной воли быть не может. Без нее невозможно будущее, так как будущее вырастает из прошлого. В общем и целом, сегодня Чай из трилистника - реалия прошлого и существует только в прошлом. Поэтому вы должны вернуться в прошлое, для того чтобы вернуть будущее. А пока прощайте. Через три часа я к вам снова наведаюсь. Селестин чинно поклонился и пятясь вышел за дверь, словно не желая терять нас из виду ни на йоту дольше, чем необходимо. В тот же миг появилась Береника. 80 ШАФРАННЫЙ На ней была форма школы св. Димпны: белая блузка, зеленый, цвета трилистника, в шафрановую полоску галстук, белые гольфы, черные остроносые туфли, юбка цвета травы и, в тон ей, пиджак с эмблемой на кармане: св. Димпна держит на цепи демона. Я подумал, что наряд ей идет; и вновь увидел, как зелены ее глаза, как черны, словно вороново крыло, ее волосы. Я расцеловал ее в обе щеки и представил Метерлинку, который сделал то же самое, очень по-бельгийски. Рада познакомиться, сказала Береника. Я много о тебе слышала. Даже книгу про тебя прочитала - Синюю Книгу, так ведь? И еще читала книгу про братишку - Желтую. А я - Зеленая Книга. Из нас троих выходит цветная библиотечка, томами которой мы можем по желанию меняться. Мы можем составлять различные цвета спектра. Мы можем преодолеть гравитацию; порой мы одолеваем время. Когда мы вспоминаем прошлое, оно встает перед нами живо, в полном цвете. Мы упиваемся запахами прошлого. Я знаю это, потому что знаю больше вас. Знаю, потому что мать- настоятельница каждый день ставила меня на час перед Картиной. Помнишь, братишка - та картина ван Эйка, муж с женой, где мы с тобой раньше были? И я знаю, они хотят, чтобы мы вошли в Картину, ибо в Картине - сокровище, которого они жаждут, и они говорят, что оно даст всем, мужчинам и женщинам, свободу. И это сокровище, по-моему, Чай из трилистника. В каком виде или форме он существует, я не знаю. Может, он спрятан в тулье шляпы у мужчины, или в складках платья у женщины, или в косматой собачонке. Может быть, он в люстре, или в пламени свечи, которая там горит. А может, он вообще зеркало или в зеркале. Может, это резной лев или горгулья с двумя спинами. Но они хотят, чтобы мы его достали. Вопрос в том, воскликнула драматически Береника, пойдем ли мы на это? Давайте посмотрим с такой стороны: нас троих отобрали, оказывается, когда мы еще молоко сосали, точнее не сосали, потому что, насколько я понимаю, они нас, как феи, похитили из колыбельки, а потом воспитали на свой сказочный манер. Мы носили ту одежду, что они нам давали, и ели ту пищу, что они специально готовили, и пили то питье, что нам намешивали. Особенно питье. Как нам стукнуло четыре, нам стали подсыпать туда Чай из трилистника - помнишь дни, когда ты видел то, чего раньше в жизни не видал? Стоит ли удивляться, что мы такими выросли? Отчасти я им благодарна. Как же иначе, ведь кем иначе могла бы я быть? Я должна быть тем, что есть. Ведь из-за этого я люблю ясность мира. Знаете, то, как все вещи светят тебе - будь это фарфоровая чашка, или примула в бордюре, или помятый алюминиевый умывальник, - они как будто довольны тем, что они как раз такие, какие есть, и этим удовольствием с тобой делятся. Я говорю на языке, не ведомом никому кроме вас. Вы мои братья, а я ваша сестра, я должна о вас заботиться. Мы - вся родня, какая у нас есть. Мы - Безмолвная Троица, скользящая по коридорам, когда все остальные в постели. Трое - это Христос между двумя разбойниками. Мы - три листка на одном стебле. Мы трое - Чай из трилистника. 81 РЫЖАЯ КУРИЦА И все-таки, как я могу быть хоть в чем-то уверена? продолжала Береника. Когда я стояла перед Картиной, то иногда думала, что вс╦ понимаю - ведь это был мир, который я узнала и полюбила. Я любила сочный вермильон балдахина, любила косматую собачонку, любила турецкий коврик. Я любила маленькие красные сабо дамы и осязаемую шершавость простых деревянных башмаков на мужчине. Я чувствовала между пальцами бусины янтарных четок. Я вдыхала аромат апельсинов и запах горящего воска. А потом моргну - и вс╦ пропадает, и я опять стою перед Картиной. За окном кабинета на потемневшие поля сыплет дождь со снегом, и я опять в так называемом Реальном Мире. Итак, прежде чем мы продолжим, прежде чем я окончательно пойму, что происходит и примем ли мы в этом участие, вы тоже должны передо мной отчитаться. Ты, Метерлинк, - может, ты начнешь? Даже не знаю, что и думать, сказал Метерлинк. Если развить проведенную Селестином аналогию с пчелами, мы жили в стеклянном улье: можем ли мы сказать наверняка, что наши наблюдатели благожелательны? И кроме того, возможно, мы - три принца Серендиппских, точнее, два принца и принцесса, наделенные даром находить то, чего не искали. Мне вспоминается, что Серендип - древнее название Цейлона, и что на некоторых марках этой британской колонии изображена кокосовая пальма, чьи семена разносят океанские течения. Возможно, мы тоже, как кокосы, по чистой случайности прибились друг к другу и растем теперь рощицей в три дерева. Изучение марок позволяет лучше понять большой мир. Кокос появляется под коронованным профилем Георга VI: так мы выясняем, что до него было еще пять королей Георгов, и с интересом узнаем, что Третий был сумасшедшим. Сам кокос являет собой символ неисчислимых богатств империи, на марках которой он представлен, поскольку из каждой части кокосовой пальмы, не говоря уж о масле, люди извлекают выгоду. Грубые волокна орехов идут на набивку матрасов и плетение циновок, из почек пальмы получают сахар и спирт, древесина тоже высоко ценится, скорлупа орехов представляет собой отличное топливо, а из корней добывают наркотическое средство. Возможно, кокосовая пальма - одна из форм Чая из трилистника, хотя и находится под строгим контролем имперских властей, дозволяющих туземцам их нирвану лишь для того, чтобы вернее их поработить. И тогда - подобны ли мы им? Быть или не быть, вот в чем вопрос, пересечем ли мы границу, перед которой поставили нас опекуны, или огородимся сами, сохраняя таким образом наше личное царство - неоткрытую страну, из чьих пределов путник ни один не возвращался. И все-таки мне хочется увидеть страну с картины ван Эйка. Когда я жил в Генте, ничто так не радовало меня, как блуждание по лабиринту улочек и переулков с маленькими дверцами, выходящими в высокие внутренние дворики или обнесенные стенами сады, или мощеные камнем задние дворы с белеными пристройками и рыжими курами, роющимися в желтом песке. Я хотел бы вернуться в Брюгге ван Эйка. 82 ЗОЛОТО РОСТОВЩИКА Хотя детство мое прошло в исследовании Гента, я начал осознавать, что он неизмерим, и что вариации улиц, которыми можно пройти к определенному месту, граничат с бесконечностью. Более того, опыт попадания на любую из данных улиц с одной данной улицы вместо другой будет в корне отличаться. Так, выходя на рю де Шантерелль с рю де ла Кюйе[59], на одном углу перекрестка вы замечали маленькое кафе, а на другом - булочную; тогда как появляясь с рю Гийом Телль[60], вы тут же упирались в магазин оружия и охотничьего снаряжения, соседствующий с модельной лавкой и мастерской вывесок. Сами вывески просто завораживали: гигантские ножницы, режущие воздух перед ателье; красно-белые спиральные полосы столба у цирюльни, символизирующие бинт, намотанный на руку перед кровопусканием; три золотых шарика ростовщика - эмблема торгового банка Медичи и св. Николая Барийского, вручившего трем сестрам-девам по кошельку с золотом, чтобы они могли выйти замуж. Каждое ремесло заявляло о себе, а в названиях улиц запечатлелись обстоятельства их стародавней жизни, и некоторые из них по сей день оставались в силе - например, теплый запах выпечки на рю де Багетт или шепот ветра в листве одинокой осины на рю Тремор. По праздникам высокие, прижавшиеся друг к другу дома увешивались знаменами: одни насыщенно-синие с желтой звездой в центре; другие - полностью черные с Золотым Львом Фландрии, окруженном узкой желто-синей каймой; вперемежку с ними шли национальные цвета Бельгии - красные, желтые и черные вертикальные полосы. Гремели горны и барабаны, трезвонили трамваи, лаяли собаки, солдаты с криками "Ура!" печатали шаг, крестьянские девушки, клацая деревянными сабо, шли рядками под ручку, сипло галдели уличные торговцы. К вечеру на Пляс д'Арм собиралась толпа. Специальные команды на лестницах зажигали гирлянды в тысячи крошечных масляных лампочек, натянутые между деревьями и оркестровыми эстрадами, их чашечки из синего, желтого, белого, зеленого и красного стекла сияли, как многоцветные каменья. В такие ночи мои сны оглашались лязгом медных тарелок и низким уханьем барабанов, хлопаньем в ладоши, радостными криками и пением народных песен. Празднества заканчивались уже засветло исполнением гимна Бельгии - под его звуки улицы и площади пустели. И когда куранты на звоннице провозглашали начало нового дня, сердце мое переполняла глубокая любовь к нашему народу. А ведь в то время улицы еще носили французские имена, это теперь - фламандские. И мне думается, что и наша страна долгое время была разделена, веками томясь в сетях языковой междоусобицы. Многие бельгийцы двуязычны: ван Эйк говорил и на фламандском - языке мастерской и улицы, и на французском - языке двора, от которого получал заказы. Но большинство - моноглоты; владея лишь родным языком - по отцу или по матери, - они не могут знать, как живет другая половина. Порой мне снится, что есть только один язык и между людьми нет границ. Возможно, доза Чая из трилистника бельгийцам не повредит. Если верить вашему опекуну Селестину на слово - а у нас нет причин ему не верить, - когда-то и он был таким же, как мы. Он знал, что его видения - реальность. Я склонен согласиться с его планом, закончил Метерлинк. 83 ЯНТАРНЫЙ Да, подхватила Береника, может, мой опекун и подглядывал внаглую за нами с кузеном, когда изучал нас в этом стеклянном улье, но по крайней мере сам во всем признался и выложил почти все карты на стол, не то что некоторые. Я к тому, что монашкам из школы Димпны ты бы не поверил, они только ходят и щелкают на тебя своими четками. Сколько бы они ни болтали про мир иной, а глаза их были прикованы к пустым формальностям этого: покрою школьного блейзера, высоте подола юбки, расстегнута верхняя пуговка на блузке или застегнута. Они добросовестно ставили меня каждый день перед Картиной, а я знала, что они ничего не видят. Для них это была просто роспись, размазанные по доске краски, а не дверь в другой мир. А ты, кузен, спросила она, обернувшись ко мне, каково твое решение? Пока Метерлинк говорил о Генте, начал я, мне вспомнился Белфаст. Как и он, я часами исследовал родной город. Особенно интригующим казался мне квартал Смитфилд, настоящая путаница проходов, переулков и сходней, поднимающихся к балконам - на каждом целый выводок жилищ - все выше и выше, в то время как нижние ярусы оглашались шумами всевозможных ремесел: бочаров, гробовщиков, колесных мастеров, кузнецов. Здесь же, в пыльных мастерских, согнувшись над деревянными планками, трудились музыкальных дел мастера и резчики по дереву. Часть их продукции сбывалась на громадном крытом рынке, чей лабиринт застекленных пролетов и галерей, где роились гудящие толпы продавцов, покупателей и праздношатающихся, казался символом самого города. Главным образом это была империя подержанных товаров. Ее киоски и прилавки были завалены старинными вещами, как пещера Аладдина: старинный фарфор, часы, украшения, мебель, картины, книги; коробки с осветительной арматурой и свечами зажигания, пуговицами, монетами, стеклянными шариками, очками, обгоревшими вересковыми трубками и обгрызенными сигаретными мундштуками, флаконы из-под духов, связки старых ключей. Я часто задумывался об их прежней жизни. Иногда, держа в руках резную фигурку из слоновой кости или пропуская между пальцев нитку янтарных бус, я чувствовал настоящий шок: перед моим внутренним взором вспыхивала яркими красками некая сцена, и я знал, что дышу ароматом иного пространства и времени. Обрывки бунтарских стихов и разговоров вполголоса неслись из распахнутых дверей трактиров вдоль узких улочек, пропахших табаком и ромом. За ближайшим углом поджидал XVIII век, где все казалось возможным. До революции было рукой подать, католики и протестанты объединялись в проповеди измены: Свобода, Равенство, Братство. Восходила звезда Наполеона. Минута за минутой изобреталось будущее; в спектре, как и предсказывали провидцы, появились новые цвета, ибо мир спряден из бессчетных вибраций эфира. Потаенные доселе оттенки зелени - дубовых листьев, лавра, изумрудный - приобрели неслыханную популярность, щеголи смотрели в монокли из зеленого берилла. Древняя арфа Ирландии воскресла, и, вышитая золотой нитью, явилась на зеленых знаменах. Лишь тонкая пелена мерцала меж тем миром и этим. Порой ее сдувало, словно дымок от выстрела, и я видел прошлое ясно, как наяву. А потом оно таяло в воздухе, как растаяла та мечта о свободе. Если Чай из трилистника даст нам еще одну попытку, то, я думаю, воспользоваться ею - наш долг. Я считаю, нам надо войти в Картину. Итак, решено? спросила Береника. Да, ответили мы с Метерлинком. Один за всех и все за одного! воскликнула Береника. 84 ФОРМЕННЫЙ ЗЕЛЕНЫЙ Итак, мы стали Безмолвной Троицей, о которой я читал в школьных рассказах Береники. Вскоре по завершении нашего совещания появился Селестин. Поверх его твидового костюма был накинут то ли балахон, то ли риза с капюшоном из тонкого зеленого сукна, расшитого арфами, трилистниками и крестами; в правой руке он сжимал дубовый посох с обвившейся вокруг него бронзовой змеей. Он взглянул на нас, словно добрый епископ. Вы приняли решение? Приняли, ответила Береника. Ваш вердикт? Мы сделаем вс╦, что нужно сделать, сказала она твердо. Я так счастлив, промолвил Селестин. А сейчас мы должны поторопиться, ведь вам еще столько предстоит узнать, прежде чем вы отправитесь в путь со своей исторической миссией. Идемте. С посохом в руке Селестин повел нас через библиотеку. Свет ноябрьского дня уже совсем померк, и лишь бледные лучи солнца еще пробивались сквозь трилистники окон со стороны западной колоннады, отзываясь смутным отблеском на золотом тиснении книжных корешков; и я вновь подумал о заключенных здесь сокровищах знания, вселенной фактов, объять которую не под силу ни одному из смертных. Но каждый из томов внес свою, отдельную лепту в эту огромную общность, и я затрепетал от возбуждения при мысли о той роли, которую нам выпало сыграть в переписывании книги "История Ирландии". Мы шли по длинным коридорам, поднимались по винтовым лестницам, пока не оказались перед кабинетом отца Брауна. Селестин чинно ударил посохом три раза. Дверь отворилась. Перед нами стоял мужчина, одетый так же, как Селестин. Я услышал, как у Метерлинка перехватило дыхание. Я повернулся к нему: лицо Метерлинка побелело. Позволь, пролепетал он, представить тебя моему дяде Морису. Мне очень и очень жаль, сказал дядя Морис Метерлинку, что я вынужден появляться перед тобой столь внезапно, но, пойми, встретиться с тобой раньше я не мог, дабы не повлиять на твое решение. Помни, порой пчелы роятся в самый неожиданный момент. Свобода воли, сам понимаешь. Надеюсь, ты простишь меня. Разумеется, ответил Метерлинк. Разве может быть иначе? Мы вошли в комнату. Со времени нашей последней беседы с ректором она, казалось, увеличилась в размерах, поскольку вмещала теперь длинный дубовый трапезный стол, вокруг которого сидели семь человек, все в таких же зеленых ризах. На столе стояли два высоких самовара чеканного серебра, один из них - с тремя кранами. Еще там были двенадцать фарфоровых чашек "беллик"[61] с блюдцами, расписанные трилистниками, и три глиняные трубки с тисненым мотивом из арфы и трилистника. Над каминной полкой висел "Двойной портрет" ван Эйка. Никогда еще он не казался таким манящим; краски-самоцветы переливались над пляшущими языками пламени. Садитесь, садитесь, сказал отец Браун радушно. Позвольте пригласить вас на самое важное Чаепитие в истории Третьей эпохи Древнего ордена гибернийцев, состоящего ныне из нас девятерых. Представлять вам остальных ни к чему. Имена не имеют значения, так как здесь мы все за одного. Брат Селестин, как я понимаю, уже обрисовал вам суть нашего дела. Мне же предстоит вкратце изложить механику вашей миссии. Вы уже наверняка догадались, что должны будете войти в Картину. Но чтобы это вхождение состоялось, вам необходимо кое-что узнать из ее истории. Мы с Береникой и Метерлинком сели, и отец Браун начал рассказ о " Двойном портрете Арнольфини". 85 БУРГУНДСКОЕ Во-первых, начал отец Браун, картина, которую вы видите перед собой, не репродукция - в привычном понимании этого термина - "Двойного портрета Арнольфини". И произведение с таким же названием, находящееся в Национальной галерее в Лондоне, не является копией этого. Тем не менее оба они принадлежат кисти ван Эйка. Здесь нет ничего парадоксального. В XV веке во Фландрии тиражирование прославившихся работ было распространенной практикой: иногда их воспроизводили сами мастера, авторы картин, иногда - предоставляли это ученикам, а иногда имел место комбинированный метод, так что даже один квадратный сантиметр мог быть плодом совместного творчества нескольких живописцев. В архиве коллежа св. Варвары в Генте хранится нотариально заверенная копия завещания Ансельмо Адорнеса из Брюгге от 1470 года, где каждой из трех его дочерей отписывается "панель, на коей рукою Яна ван Эйка запечатлен святой Франциск". Относится это исключительно к св. Франциску или ко всей панели, неясно, поскольку все три экземпляра утеряны. Также утеряны все работы, выполненные ван Эйком по заказу его главного работодателя, герцога Бургундского Филиппа Доброго. Ян ван Эйк был назначен камердинером Филиппа Доброго 19 мая 1425 года; это, весьма уместно, был день поминовения Целестина V, святого покровителя переплетчиков, в честь которого назван один из верных членов нашего братства. Вспомним "Часословы", созданные фламандскими художниками под эгидой герцогов Бургундских, изумительно подсвеченные красками-самоцветами - ляпис-лазурью, кармином, малахитом и золотом; каждая страница - живописная миниатюра, каждая - эмблема рубежа во времени вселенной, представленного Зодиаком, временами года и каноническими часами - заутреней, обедней, вечерней, комплетой, - часами, которые мы в "Обществе Иисуса" соблюдаем по сей день. Читая такие книги, человек воздавал должное красоте мира, благословенной и наблюдаемой Господом, ведь книга эта была картиной мира. Денег на них не жалели: бургундская столица Брюгге являлась одним из богатейших городов на земле. Там были "апельсины и лимоны из Кастилии", свидетельствует один путешественник, "словно только что сорванные с деревьев, фрукты и вино из Греции, сласти и приправы из Александрии и со всего Леванта - будто ты там и находишься. Здесь была Италия со своей парчой, шелками и доспехами; в галереях монастыря св. Донациана торговали турецкими и армянскими коврами". Особенно впечатляющее воплощение пышность бургундского двора нашла в свадьбе Филиппа Доброго и Изабеллы Португальской в 1430 году. После торжественного въезда в Брюгге в воскресенье 8 января - день памяти святого отшельника Стефана Мюретского, примечательного тем, что вместо власяницы он носил металлический нагрудник, - было устроено роскошное пиршество. По случаю такого события весь город выкрасили в красный цвет, улицы были увешаны знаменами из алого венециана. Упряжки единорогов с леопардами на спине везли колесные платформы с гигантскими кренделями и булочками, из которых выскакивали живые медведи, обезьяны, попугаи, четыре овцы с окрашенным в голубое руном, три мартышки-музыканта, две козы, играющие на свирелях, и поющий волк. Полугрифоны-полулюди ехали верхом на диких кабанах, жонглируя мечами и кинжалами. Посреди процессии трубачей с фанфарами четверо гигантов тащили огромного кита, изрыгающего танцующих отроков и поющих дев; они затевали с гигантами перебранку, и те швыряли их обратно в чрево Левиафана. Через весь зал пролетел огнедышащий дракон и исчез так же загадочно, как и появился. Из дворцовых фонтанов било бургундское вино; и по мере того, как день тянулся к ночи и дальше, многим гостям становилось вс╦ труднее понимать, было ли то, что они видят, бутафорией, настоящим или неким сплавом того и другого. 86 УЛЬТРАМАРИНОВАЯ БОЛЕЗНЬ По этому случаю ван Эйк преподнес герцогу в дар часослов, где поля страниц устилали сверхнатуралистичные изображения цветов, на которые мимолетом присела стрекоза, выписанная столь тонко, что сквозь крылья виднелись цветы. Однако роль художника в женитьбе Филиппа Доброго и инфанты Изабеллы Португальской этим не ограничивалась, поскольку еще в 1428 году герцог включил его в состав делегации, направлявшейся в Лиссабон для переговоров об условиях бракосочетания. Ван Эйку было поручено нарисовать ее портрет - и не один, а два, так как герцог ни разу в жизни не видел инфанты и желал получить не только устные свидетельства о ее внешности, прежде чем дать согласие на заключение союза. 16 октября, в день св. Галла Констанцкого, покровителя птиц, послы выехали в порт города Слюйс, откуда отплыли на двух венецианских галерах. Они высадились в английском порту Сандвич, где отдыхали, а затем, 13 ноября, в день св. Оммебона, покровителя портных, направились в сторону Лиссабона. Ветрами их относило в другие английские порты: Камбер, Плимут и Фалмут, куда они прибыли 25 ноября, в день памяти Екатерины Александрийской, покровительницы библиотек. 2 декабря, в день св. Вивианы, которую призывают в помощь от похмелья, депутация взяла курс на юг и через Бискайский залив достигла Байонны 11 декабря, в день Даниила Столпника, проведшего тридцать три года на верхушках колонн - каждая выше предыдущей. Послы продолжили путь четырнадцатого числа того же месяца, в день поминовения св. Фортуната Пиктавийского, чье имя говорит само за себя. Наконец, 18 декабря они прибыли в Лиссабон. Это был день св. Самтанн, ирландской монахини, которая, когда некий черноризец сообщил ей, что отправляется в паломничество, ответила, что Царствия Небесного можно достичь и не переплывая морей, поскольку Господь рядом со всяким, к Нему взывающим. Короля послы увидели лишь 13 января 1429 года, в день Илария Пиктавийского, святого-покровителя юристов, а также пострадавших от змеиных укусов. В результате многодневных, нелегких переговоров с королевскими посредниками был подписан предварительный брачный договор, а между делом наводились справки о репутации, здоровье и манерах инфанты. Тем временем ван Эйк работал над двумя портретами, которые закончил к 12 февраля, дню Юлиана Странноприимника, святого-покровителя цирковых артистов. Картины, не мешкая, отправили в Бургундию на следующий же день, в праздник св. Модомнока, который принес в Ирландию пчеловодство: согласно мартирологу Эгуса Кульдея[62], Модомнок учился под руководством св. Давида в Уэльсе, где тот разводил пчел, и когда Модомноку пришло время уезжать, на его корабль сел пчелиный рой и отбыл с ним в обратный путь. Так что же представляли собой ванэйковские портреты Изабеллы Португальской? Были ли они копиями друг друга или являли два разных взгляда на одно и то же лицо? Увы, узнать это мы не в силах, поскольку они утеряны. Более того, общепризнан тот факт, что утеряно большинство творений ван Эйка. Однако сохранились некоторые свидетельства. В 1454 году Бартоломео Фацио восхищается ванэйковской "Картой мира", на которой все города и страны даны в узнаваемых очертаниях и на реальном удалении друг от друга. Еще более впечатляющей была его работа "Женщины благородных форм, выходящие из бани", принадлежавшая некогда кардиналу Оттавиано, на которой изображенные скрыты льняными занавесями и паром. На этой же картине была свеча, горевшая как настоящая, а также старуха в испарине и собака, лакающая воду. Посреди открывавшегося за окном обширного ландшафта виднелись крошечные лошади и люди, рощи, деревни и замки, выполненные с таким мастерством, что каждый предмет казался отделенным от другого расстоянием миль в пятьдесят. Но ничто в той картине не могло сравниться с зеркалом, в котором вс╦ до мельчайшей детали отражалось так же отчетливо, как и в настоящем зеркале. 87 ПИРЕНЕЙСКАЯ ЛАЗУРЬ Как видите, продолжал отец Браун, мы начинаем подбираться к "Двойному портрету Арнольфини" и его изумительному зеркалу. Но прежде чем заглянуть в него поглубже, давайте вернемся к ван Эйку в 1429 год. В ожидании реакции герцога Бургундского на портреты Изабеллы Португальской делегация отправилась в паломничество в Сантьяго-де-Компостела, чья гробница апостола Иакова Большего в иерархии святых мест христианского мира уступает лишь Иерусалиму и Риму. Теперь - несколько параллелей между апостолом Иаковом и св. Донардом, давшим свое имя пику Слив-Донард, высочайшему в горах Морн, в лоне которых располагается "Дом Лойолы". Оба покровительствуют рыбакам: Иаков - потому что сам был рыбаком, а Донард - потому что считается, что Колодец Донарда на вершине горы подземным проходом соединен с Ирландским морем. День поминовения, 25 июля, они тоже делят между собой, равно как и створку раковины в качестве эмблемы. Существует поверье, что вода из Колодца Донарда будет еще чудодейственнее, если выпить ее из раковины морского гребешка. Вс╦ взаимосвязано- sub specie aeternitatis[63]. Если средь бела дня вглядеться в глубины Колодца Донарда, то увидишь там отражение звезд, а могила апостола Иакова в Компостеле была обнаружена в 813 году, когда увидели зеленую звезду, повисшую над ней. Отсюда - Компостела, что значит " поле звезды". В начале, говорит Бл. Августин, Бог сказал Слово и этим создал небо и землю[64]. Вс╦ сущее заключено этом Слове, которое есть Книга Природы, а Книга Откровения говорит нам, что небеса скрутятся, словно свиток[65]. Итак, с точки зрения Господа, время и пространство можно скатать, и вещи, которые, как нам кажется, находятся в тысячах миль друг от друга, на самом деле разделяет лишь толщина пергамента. Будь мы книжными червями, мы бы прогрызали туда ходы, почти не затрачивая времени. Мы не черви, но можем - благодаря Чаю из трилистника - путешествовать по этим червоточинам. Шедевр ван Эйка "Поклонение Агнцу" в соборе Св. Бавона в Генте - вероятно, самое точное приближение к извечному видению, какое можно обрести на земле. На его центральной панели неземное сияние освещает вс╦ в равной степени - от башен далекого города и синих горных вершин за ним до микроскопически выписанных растений на переднем плане. Что касается последних, то многие исследователи видят в них результат пребывания ван Эйка в Португалии и Испании, так как среди них есть виды, не произрастающие во Фландрии. Истина, однако, не столь проста; под апельсиновыми, лимонными и гранатовыми деревьями, между водяным крессом и луговым сердечником видны травы, из которых, как мы знаем, получают несколько основных ингредиентов Чая из трилистника: среди прочих, к примеру, девясил, зверобой, тысячелистник, аконит и мать-и-мачеха. Труднее, несмотря на изобилие, разглядеть в изумрудной траве пучки трилистника. Триптих над этим ландшафтом изображает три центральные фигуры: Пресвятую Деву, Бога Отца и Иоанна Крестителя. Богородица читает книгу, покоящуюся на зеленом покрывале, на Боге зеленая епитрахиль, а Иоанн облачен в просторную зеленую хламиду. В поисках других примеров зеленого - а их здесь множество - наш взор вновь переносится на ландшафт, где группы апостолов, пророков, святых и мучеников, пап и епископов собраны во всем ритуальном великолепии. Среди епископов есть одно, почти полностью скрытое лицо: видны лишь левое веко и правая бровь. Но мы все равно можем идентифицировать его, поскольку лишь на нем одном митра густозеленого цвета. Это - св. Патрик. 88 КЛАРЕТ[66] Вы не слишком удивитесь, если я скажу, что ван Эйк лично встречался со св. Патриком. Как я уже упоминал, вселенную можно скатать или сложить в несколько раз, словно карту; несложно представить себе, что она помещается в ореховую скорлупку, подобно одной их тех Библий, что написаны буквами, неразличимыми невооруженным глазом. Насколько я понимаю, Бог вполне может носить вселенную в кармане, как часы. И устройство это замечательно тем, что любую точку в пространстве и времени можно совместить с любой другой. Совершить скачок из одной точки в другую нелегко, хотя порой мы делаем это в своих сновидениях. Но наяву необходимо выполнение определенных условий. Уже давно признано, что иконы и другие святые образы являются воротами в межвременные миры. Ладан здесь хорошее подспорье. А также монотонное распевание молитв и дымка органной музыки. Весьма действенно выбрать в качестве отправного пункта день памяти подходящего святого. И еще есть Чай из трилистника. Из своих книг вы знаете, что ван Эйк некоторое время прожил во фламандском городке Гел, где под эгидой св. Димпны получил лак, который с тех пор никому так и не удалось воспроизвести. Причина проста: в рецептуру, помимо скипидарного связующего, входил также отвар Чая из трилистника; отсюда галлюциногенная ясность его картин. Путешествие из Лиссабона на север Испании в 1429 году было долгим и тяжелым. К тому времени, когда бургундские послы достигли Компостелы, на дворе была уже середина марта. Семнадцатого числа ван Эйк посетил храм апостола Иакова. То был день не только св. Патрика, но еще и св. Гертруды из Нивеля в Бельгии, которую ирландский миссионер св. Фоиллан Хеннегауский в день ее смерти уверил в заступничестве св. Патрика. Гертруду призывают в помощь против крыс и мышей, поэтому она считается покровительницей кошек. Ее эмблема - посох со взбегающей по нему мышью. Св. Патрика обычно изображают с трилистником в одной руке, в другой у него посох, которым он изгоняет змей, корчащихся на заднем плане. Патрик и Гертруда - могучий союз. Готовясь к посещению, ван Эйк выпил порцию Чая и помолился обоим святым. Солнце только что село за горизонт, и Компостела погрузилась в зеленоватые сумерки. Колокола церкви Сантьяго звенели громко и чисто, им вторило эхо красных стен города и синей стены гор. Внутри огромного собора пришло в движение пятифутовое серебряное кадило, подвешенное на веревках к центральному куполу и раскачиваемое четырьмя служителями в бордовых одеяниях. По нефу поплыл длинный шлейф благовоний. Апостол Иаков в полутемной нише над главным престолом мерцал отблесками тысячесвечного созвездия. Затем вступил хор - тем горловым гулом басов-профундо, какой услышишь только в Испании, - и, казалось, от этого пения завибрировали колонны. И тут, на глазах у ван Эйка, голова статуи Иакова шевельнулась: апостол кивнул ему. Ван Эйк поднялся с холодного каменного пола и взглянул вверх. Крыша храма исчезла, и на ее месте были звезды, мириады звезд, роящихся, словно пчелы. Пока он пытался осознать их множественность, одна звезда отделилась от общего роя и устремилась к нему вниз. Вс╦ быстрее и быстрее приближалась она, словно роза заполоняла своим цветением его окоем, раскрывая громадные лепестки; в конце концов она охватила ван Эйка со всех сторон, и ее нестерпимо яркое сияние поглотило его. 89 ДУБ Придя в себя, он обнаружил, что лежит под дубом. Над ним стоял какой-то человек, одетый в овчину, и разглядывал его лицо. Он обратился к ван Эйку с какими-то непонятными словами, потом нахмурился и начал снова на латыни. Странная это была латынь - искаженная, гортанная, картавая, со смещенными ударениями, - но ван Эйку вс╦ же удавалось уловить суть сказанного. Ты прибыл издалека, сказал человек в овечьей шкуре. Верно, ответил ван Эйк. Где я? Ты в Гибернии[67]. Так эту страну нарекли римляне, потому что считали, что здесь всегда зима. Однако, как видишь, сейчас начало весны. Человек нагнулся и сорвал какой-то зеленый росток. Это растение мы зовем "шамрок", сказал он, а меня зовут Патрик. Мне уже приходилось использовать его для наглядности, и думаю, ты об этом еще не слыхал. Как видишь, здесь три листика на одном стебле. Они изображают прошлое, настоящее и будущее, которые образуют то, что мы называем Троицей. Это значит, что один человек может быть тремя: тем, кто знаком ему по воспоминаниям, тем, кем он себя считает, и тем, кем он хотел бы быть. Я верю, что это истина, и хочу, чтобы и другие верили. Так ты со мной? Да, ответил, ван Эйк, где же еще мне быть? Я хочу сказать, ты хочешь быть со мной? Верить в то, во что верю я? Если вы верите в то, что сейчас сказали, снова ответил ван Эйк, то я тоже вам верю. Я должен быть с вами. Тогда надо выполнить один несложный обряд; правда, для него потребуется вода, которой поблизости не имеется, однако это легко исправить, сказал св. Патрик. Он ударил о землю посохом, и оттуда забила струя чистой воды. Как тебя зовут? спросил он ван Эйка. Иоанн, ответил тот. Патрик повторил это имя и окрестил ван Эйка. Ван Эйк почувствовал, как вода хлынула в его купель, словно сноп света ворвался прямо в сознание и раскрыл его. Вокруг качались лиловые горы. В кристально чистом небе плясало солнце. На мгновение он увидел прошлое, настоящее и будущее. Что было потом, он не помнил. Когда он очнулся во второй раз, то снова был в Компостеле, в соборе Сантьяго, на безмолвном полу, лежал и бился в конву