ке, на улицах Лимы опаснее, чем в Андах. -- Никогда не верил в статистику. -- Он зевнул и потянулся. Некоторое время смотрел, как она хлопочет у буфета, где в идеальном и тщательно продуманном порядке были расставлены чашки и блюдца, разложены ложки и ложечки. -- От этих твоих поездок, Гортензия, у меня откроется язва. Если раньше я не умру от инфаркта. -- Я привезу тебе с гор свежего сыра. -- Она откинула прядь со лба. -- Иди досыпай, я постараюсь тебе присниться. Со мной ничего плохого не произойдет, не волнуйся. В этот момент к дверям дома подъехал министерский джип, и госпожа д'Аркур заторопилась: поцеловала мужа, напомнила, что надо выслать в Смитсоновский институт конверт с фотографиями Национального парка Янага-Чемильен. Марсело проводил ее до машины и, попрощавшись, как всегда, обратился к Каньясу: -- Верни мне ее живой и невредимой, инженер. Улицы Лимы, еще покрытые ночной влагой, были безлюдны. Через несколько минут джип выехал на главное шоссе, но и там движение было пока слабым. -- Ваша жена тоже так переживает, когда вы уезжаете в командировку?--спросила госпожа д'Аркур. Огни Лимы, затянутые утренним предрассветным туманом, остались позади. -- Не без этого, -- кивнул инженер. -- Но моя Мирта не слишком сильна в географии, она и не подозревает, что мы едем прямо в волчье логово. -- В волчье логово? -- переспросил шофер, и джип резко вильнул. -- Вы должны были предупредить меня об этом заранее. Если бы я знал, не поехал бы, я вовсе не собираюсь рисковать головой за те гроши, что мне платят. -- Что нам платят, -- засмеялся Каньяс. -- Что вам платят, -- уточнила госпожа д'Аркур. -- Мне-то не платят ни сен- таво. Я занимаюсь этой работой только из любви к искусству. -- Так вам это нравится, сеньора. Вы, наверное, и сами платили бы за то, чтобы заниматься любимым делом. -- Честно говоря, платила бы, -- согласилась она. -- Эта работа составляет смысл моей жизни. Возможно, потому, что растения и животные никогда меня не обманывают. А люди, наоборот, обманывают постоянно. Ведь вам тоже нравится наше дело, инженер. Иначе вы не стали бы работать в министерстве за такую мизерную зарплату. -- Это ваша вина, сеньора. Я читал ваши статьи в "Комерсио", я вам уже говорил. И они разбудили во мне интерес к природе, желание объехать Перу и своими глазами увидеть чудеса, о которых вы писали. Вы виноваты в том, что я стал изучать агрономию, а потом окончил лесной факультет. Вас не мучат угрызения совести? -- Тридцать лет я пропагандировала свои идеи -- и вот наконец у меня появился ученик! -- захлопала в ладоши госпожа д'Аркур. -- Теперь могу умереть спокойно. -- У вас много учеников, -- убежденно сказал инженер Каньяс. -- Вы открыли нам, как удивительна наша земля. И как плохо мы с ней обращаемся. Не думаю, что найдется хоть один перуанец, который знает свою страну так же, как вы, и который всю ее исходил и исколесил, как вы. -- Ну, раз мы дошли до комплиментов, я тоже должна сказать вам кое-что приятное. С тех пор как вы пришли в министерство, моя жизнь изменилась. Наконец появился кто-то, кто разбирается в проблемах окружающей среды и борется с бюрократами. Говорю это не для красного словца, инженер. Благодаря вам я больше не чувствую себя, как раньше, одиночкой. Когда подъезжали к Матукане, из-за горных вершин вырвались первые лучи еще невидимого солнца. Утро выдалось сухое и холодное. Всю оставшуюся часть пути, пока они пересекали хребет Ла-Оройя и теплую долину Хауха, инженер и госпожа д'Аркур обсуждали, что надо сделать, чтобы заручиться дополнительной поддержкой для реализации проекта восстановления лесов на горных склонах. Проект субсидировался ФАО1 и Голландией и уже дал первые положительные результаты. Эту первую победу они отметили несколько месяцев назад в ресторанчике в Сан-Исидро. Почти четыре года работы -- отчетов, памятных записок, конференций, статей, писем, рекомендаций и прочих хлопот, -- пока удалось добиться чего-то. Но теперь-то наконец проект уже выполняется. Общины не ограничиваются больше выращиванием кормовых культур, они теперь занимаются также посадками деревьев. Если не иссякнут фонды, из которых финансируется проект, через несколько лет густые рощи хинного дерева снова укроют тенью пещеры, исписанные магическими заклинаниями и рисунками далеких предков, и как только установится мир, сюда смогут приезжать археологи со всего света, чтобы расшифровывать их. Нужно добиться, чтобы и другие фонды, и другие страны тоже финансировали проект. Не хватает инструкторов, которые научили бы крестьян использовать вместо дров сухой помет животных для обогрева домов и приготовления пищи, надо создать опытную станцию, заложить по крайней мере десять новых питомников. В общем... Хотя госпожа д'Аркур была практичной женщиной, она порой давала волю воображению и в соответствии со своей фантазией мысленно преобразовывала действительность, которую, надо сказать, прекрасно знала, потому что постоянно боролась с нею." Вскоре после полудня они добрались до Уанкайо и сделали небольшую остановку, чтобы наскоро перекусить, заправить машину, проверить мотор и давление в шинах. Зашли в ресторан на углу площади. -- Я почти уговорила посла Испании приехать сюда, -- рассказывала госпожа д'Аркур инженеру. -- Но в последний момент он не смог, прибыла какая-то делегация из Мадрида, не помню уже какая. Однако он обещал, что вскоре выберется. ФАО -- продовольственная и сельскохозяйственная организация в составе ООН. И сказал, что постарается добиться для нас кое-какой помощи от испанского правительства. У них экология тоже входит в моду. -- Как мне хотелось бы посмотреть Европу, -- вздохнул инженер Каньяс. -- Дед моей матери был из Галисии. Наверно, у меня там есть родственники. На следующем участке дороги они почти не могли разговаривать -- джип безостановочно трясло и подбрасывало на ухабах. А между Акостамбо и Искучакой их встретили такие выбоины и ямы, что они уже были готовы повернуть обратно. Они пристегнулись ремнями, но все равно их болтало и кидало друг на друга. Машина, казалось, вот-вот развалится, но шофер только посмеивался, шутливо выкрикивал, как на корриде: "Берегись снизу!", "Внимание, разъяренный бык!" -- да напевал что-то. В Уанкавелику приехали вечером. Стало холодно, и они надели свитера, шерстяные перчатки и шарфы. В туристской гостинице их встретил префект, получивший инструкции из Лимы. Он подождал, пока они приведут себя в порядок, и пригласил поужинать тут же, в отеле. Два техника из министерства, которые должны были сопровождать их, приехали в отель еще раньше. За ужином к ним присоединился военный комендант -- невысокий человек с добродушной улыбкой. Он козырнул, пожал им руки и, сняв фуражку, обратился к госпоже д'Аркур: -- Для меня большая честь приветствовать здесь такую известную особу. Я всегда читаю вашу страницу в "Комерсио". И знаю вашу книгу об Уайласском ущелье. Жаль, у меня нет ее сейчас при себе, чтобы взять у вас автограф. За ужином он сообщил, что патруль уже готов и завтра в шесть утра можно будет начинать обход. -- Патруль? -- Госпожа д'Аркур вопросительно посмотрела на инженера. -- Но я ведь уже объяснял, что мы не хотим сопровождения, -- повернулся инженер к префекту. -- Я передал ваше пожелание коменданту, -- пожал плечами префект. -- Но знаете, как говорят: где есть капитан, там матрос не командует. -- Мне очень жаль, сеньора, но я не могу позволить, чтобы вы передвигались здесь без охраны, -- отозвался на его слова комендант. Он был совсем еще молод. Форма сидела на нем безукоризненно, усы были тщательно подстрижены, говорил он очень любезно. -- Это опасная зона, подрывные элементы называют ее "освобожденной территорией". Слишком большая ответственность для меня. Я вам обещаю, патруль не будет ни во что вмешиваться. Госпожа д'Аркур удрученно вздохнула и переглянулась с инженером. Значит, ей придется убеждать коменданта. С тех пор как по этим горным краям прокатилась волна насилия, принося смятение и страх и оставляя за собой растерзанные трупы, сколько раз ей уже приходилось в подобных ситуациях объяснять свою миссию префектам, капитанам, майорам, комендантам, гражданским гвардейцам, республиканским гвардейцам, простым солдатам. -- Мы не политики и не имеем никакого отношения к политике, комендант. Нас занимает только природа, окружающая среда, животные, растения. Мы служим не правительству, а Перу. И военным, и этим головорезам тоже. Понимаете? Если мы появимся в сопровождении солдат, у людей возникнет ложное представление о том, кто мы такие и чем занимаемся. Я вам благодарна за добрые намерения. Но в охране мы не нуждаемся, уверяю вас. Лучшая защита для нас -- ходить без солдат, чтобы все видели, что нам нечего скрывать и бояться. Комендант, однако, не хотел уступать. Уже то, что они не прилетели на самолете, а проехали от Уанкайо до Уанкавелики на машине, уже это было безумием, ведь сколько покушений, сколько нападений происходит на этой дороге. Он извинялся, но стоял на своем. Конечно, он может показаться назойливым, но это его долг и он не хочет, чтобы его потом могли в чем-нибудь упрекнуть. -- Мы подпишем бумагу, что берем всю ответственность на себя, -- предложил инженер Каньяс. -- Не посчитайте это за обиду, комендант, но для нашей работы важно, чтобы нас не отождествляли с вами. Госпожа д'Аркур положила конец спору, заявив, что, если офицер будет настаивать на сопровождении, она отменит экспедицию. Комендант составил акт и попросил префекта и двух техников подписать его в качестве свидетелей. -- Вам же меньше хлопот, -- утешила его, прощаясь, госпожа д'Аркур. -- Но все равно, комендант, спасибо вам за заботу. Дайте мне ваш адрес, я вышлю вам мою новую книгу, которая должна выйти на днях. Это о долине Колька, в ней есть замечательные фотографии. На следующее утро госпожа д'Аркур отправилась на мессу в церковь Святого Себастьяна. Она долго рассматривала величественные своды колониальной эпохи, старинный алтарь, украшенный изображениями плачущих ангелов. Выехали на двух машинах -- джипе и старом черном "форде", в который сели техники и префект. По дороге к шахтам Санта-Барбары им повстречался армейский патруль. Солдаты держали в руках карабины с примкнутыми штыками и, казалось, были готовы в любой момент открыть огонь. Через несколько километров дорога превратилась в какую-то бесформенную канаву, и джипу пришлось снизить скорость, чтобы не слишком отрываться от "форда". В течение двух часов они то поднимались, то опускались, пересекая полупустынную местность, где не было ничего, кроме гор, на склонах которых лишь изредка можно было увидеть несколько домов с лоскутами посадок -- картофеля, ячменя, бобов. "Форд" все-таки исчез из вида. -- Когда я проезжал тут в прошлый раз, здесь не было столько красных флагов и раскрашенных щитов по сторонам дороги, -- заметил инженер Каньяс. -- Должно быть, комендант говорил правду: мы в контролируемой зоне. -- Надеюсь, это не помешает восстановлению лесов, -- сказала госпожа д'Аркур. -- Только этого нам недоставало. Четыре года ушло на то, чтобы пробить проект, и когда наконец-то стало получаться... -- До сих пор я не совал нос не в свое дело, -- вступил в разговор шофер. -- Но если бы меня спросили, я бы сказал, что в сопровождении солдат чувствовал бы себя куда спокойнее. -- Но тогда люди принимали бы нас за врагов, -- возразила госпожа д'Аркур. -- А мы не враги никому. Мы работаем и на них тоже. Понятно? -- Мне-то понятно, -- пробурчал шофер. -- Хорошо бы, чтобы им тоже было понятно. Вы не видели по телеку, что они вытворяют? -- Никогда не смотрю телевизор, -- ответила госпожа д'Аркур. -- Наверно, потому и чувствую себя так спокойно. К вечеру добрались до общины Уайльярахкра, где находился один из питомников. Местные крестьяне приходили сюда за саженцами хинного дерева, они огораживали ими свои делянки, укрепляли берега озер и рек. Центральный поселок общины с его крытой черепицей церквушкой, покосившейся колокольней, маленькой школой с глинобитными стенами и мощенной булыжником площадью был почти пуст. Но алькальд и члены муниципального совета Уайльярахкры в полном составе радушно приветствовали их, подняв свои жезлы, и вместе с ними обошли питомник, сооруженный силами самих общинников. Они явно были воодушевлены программой восстановления лесов. Раньше, говорили они, общинники жили высоко в горах, далеко друг от друга, теперь же появилась возможность поселить их вместе, дать им электрический свет, обеспечить питьевой водой. В мягком предзакатном свете перед ними открылась величественная панорама: широкий горный склон, усеянный крупными пятнами посадок, круто убегал вверх и, теряя постепенно растительность и превращаясь в голые камни, скрывался в высоких облаках. Инженер Каньяс набрал полную грудь воздуха и раскинул руки: -- Этот пейзаж заставляет забыть все заботы, досаждавшие мне в Лиме. А вас не впечатляет, сеньора? Жаль, мы не взяли с собой бутылочку чего-нибудь крепкого для согрева. -- А знаете, когда я увидела эту красоту в первый раз? Ровно двадцать лет назад. И как раз отсюда, с этого самого места, где мы сейчас стоим. Чудесно, правда? К питомнику примыкало небольшое ранчо, где можно было перекусить. Ин- женер и госпожа д'Аркур уже бывали там раньше и на этот раз тоже направились туда. Но от семьи, что жила там когда-то, теперь осталась одна только старушка, которая никак не могла.толком объяснить, куда и почему уехали ее родичи. В доме не было ничего, кроме маленькой убогой кровати. Старуха вскоре перестала обращать внимание на пришедших и, повернувшись к ним спиной, поправляла огонь в очаге и что-то помешивала в кастрюле. Алькальд и советники разошлись по домам. Два сторожа, работавших в питомнике, заперлись на засов в сторожке. Госпожа д'Аркур и инженер остались одни. Огороженный тростниковым плетнем небольшой кораль, который, вспомнила госпожа д'Аркур, в прошлый раз был полон баранов и кур, теперь стоял совершенно пустой, колья были выворочены, плетень завалился. Над соломенной крышей ранчо полоскался привязанный к шесту кусок красной фланели. Когда "форд" с префектом и техниками въезжал в Уайльярахкру, в сгустившейся синеве неба сверкнули первые звезды. Инженер и госпожа д'Аркур к этому времени успели разложить вещи. В углу комнаты уже лежали спальные мешки, резиновые подушки были надуты, на портативном примусе варился кофе. -- Мы думали, вы попали в аварию, -- приветствовал их инженер. -- Уже хотели ехать к вам на помощь. Первым из машины вышел префект. Он был совсем не похож на того добродушного и доброжелательного человека, который с шутками и прибаутками принимал их в Уанкавелике. Выяснилось, что у них лопнула шина. Но префект был не в духе по другой причине. -- Надо немедленно возвращаться, -- тоном приказа сказал он. -- Мы ни в коем случае не должны оставаться здесь на ночь. -- Выпейте лучше кофейку с печеньем и полюбуйтесь на этот вид, -- успокаивающе сказал инженер. -- Такой красоты вы не увидите больше нигде в мире. Не кипятитесь, дружище. -- Да что вы несете! Вы что, ничего не понимаете? -- Префект повысил голос, у него дрожал подбородок, глаза нервно щурились, будто их что-то слепило. -- Вы что, не видели эти лозунги и флаги по всей дороге? Не заметили, что красный флаг висит у нас над головами? Комендант был прав. Это безрассудство. Мы не должны подвергать себя такой опасности. И в первую очередь это касается вас, сеньора. -- Мы приехали сюда делать наше дело, оно не имеет ничего общего с политикой, -- попыталась умерить его пыл госпожа д'Аркур. -- Но если вы опасаетесь, можете вернуться в город. -- Я вовсе не трус. -- Голос префекта дрогнул. -- Это необходимая осторожность. Мы не можем оставаться здесь на ночь. Послушайте меня, давайте уедем. Потом мы вернемся сюда с патрулем. Вы рискуете вашей жизнью и жизнью ваших людей, сеньора. Инженер Каньяс взглянул на техников. Они молча прислушивались к спору. -- Вы тоже хотите вернуться? Техники, совсем молодые, скромно одетые люди, смущенно переглянулись, но ничего не ответили. -- Пожалуйста, не чувствуйте себя обязанными оставаться с нами, -- вмешалась госпожа д'Аркур. -- Если вы предпочитаете вернуться, возвращайтесь. -- А вы остаетесь, инженер? -- заговорил наконец один из них, произнося слова с северным акцентом. -- Безусловно, -- ответил тот. -- Мы столько сил вложили в этот проект, так долго боролись, чтобы получить деньги от ФАО и Голландии, что теперь, когда все закрутилось, я уже не могу отступить. -- Тогда и мы останемся, -- сказал все тот же техник. -- Будь что будет. -- Мне очень жаль, но я должен уехать, -- заявил префект. -- Я должностное лицо, поэтому, если меня схватят, мне верный конец. Попрошу коменданта прислать патруль. -- Ни в коем случае --решительно возразила госпожа д'Аркур, протягивая ему руку. -- Разумеется, возвращайтесь. Через пару дней увидимся в Уанкавелике. Счастливо вам доехать, и не беспокойтесь о нас. Здесь, наверху, есть нечто, что защитит нас лучше любого патруля. Техники забрали из машины свои одеяла и чемоданчики. Все молча смотрели, как "форд" растворяется в темноте. -- Возвращаться одному в такое время и по таким дорогам -- да это просто безумие, -- пробормотал второй техник. Какое-то время они раскладывали вещи, устраиваясь на ночь. Потом хозяйка угостила всех острым супом, в котором плавали кусочки юкки, и улеглась на свою кровать. Техники развернули спальники, расстелили одеяла, одно около другого, развели во дворе костер. Все сидели вокруг огня, смотрели, как разгораются и множатся звезды. У техников были с собой сандвичи с ветчиной, курятиной и авокадо, а госпожа д'Аркур дала всем на десерт по плитке шоколада. Ели медленно, разговаривали, обсуждали, что будут делать завтра, говорили о родных, оставшихся в Лиме, а техник с севера -- выяснилось, что он из Пакасмайо, -- рассказал о своей невесте из Трухильо: в прошлом году она заняла второе место на конкурсе народной песни и танца "Маринера". Потом разговор перекинулся на бесчисленные звезды, такие яркие, когда на них смотришь с андских вершин, что рябит в глазах. Неожиданно госпожа д'Аркур сменила тему: -- Вот уже тридцать лет езжу по Перу, и никогда мне не приходило в голову, что здесь будут происходить такие вещи. Инженер, техники и шофер замолчали, задумавшись над ее словами. И вскоре все не раздеваясь улеглись спать. Они пришли на заре, когда приезжие уже вставали. Около полусотни людей -- мужчины, женщины, много подростков и даже дети. В большинстве своем это были крестьяне, но среди них мелькали и городские метисы. Одетые в куртки, джинсы, свитера с грубо вышитыми узорами, имитирующими украшения индейцев уаков доколониальной эпохи. На головах--шапки, вязаные шапочки, шлемы-пасамонтаньи. Плохо вооруженные: только двое или трое с автоматами Калашникова, у остальных -- ружья, револьверы, охотничьи карабины, а то и просто мачете и дубинки. Жившая в доме старуха куда-то исчезла. -- Нет необходимости держать нас под прицелом, -- сказала госпожа д'Аркур, выходя вперед. -- Мы безоружны и не собираемся бежать. Могу я переговорить с главным? Я объясню ему, чем мы здесь занимаемся. Ей никто не ответил. Никто не распоряжался, не слышно было команд. Но было заметно, что они хорошо обучены и действуют согласованно. Группами по два-три человека они подошли к спутникам госпожи д'Аркур, отделили их друг от друга, тщательно всех обыскали, вывернув карманы, обрывками веревки связали за спиной руки. -- Мы вам не враги, мы не занимаемся политикой, мы работаем не на правительство, а на перуанцев, -- продолжала говорить госпожа д'Аркур, вытягивая руки, чтобы легче было связать их. -- Наша цель -- защитить окружающую среду, природные ресурсы. Чтобы наша природа не погибла, чтобы в будущем все люди в этих горах имели пищу и работу. -- Сеньора написала много книг о наших растениях и животных, -- пояснил инженер Каньяс. -- Она идеалистка. Она, как и вы, добивается лучшей жизни для наших крестьян, благодаря ей в этих местах снова будут расти деревья. А ведь это так важно для общинников, для всей Уанкавелики. Для вас и ваших детей. Это выгодно всем нам, независимо от наших политических взглядов. Им позволяли говорить, никто не прерывал их, но никто и не обращал внимания на их слова. Они занимались своими делами. Расставляли часовых в местах, откуда можно было наблюдать за поднимающейся снизу дорогой и за уходящей к снежным вершинам тропой. Утро было холодное, острый воздух обжигал горло. Крутые склоны окружающих гор отливали свежей зеленью. -- Цели нашей борьбы схожи с целями вашей борьбы, -- вновь заговорила госпожа д'Аркур, и в ее голосе нельзя было уловить и намека на тревогу. -- Не относитесь к нам как к врагам, мы вам не враги. -- Могли бы мы поговорить с главным? -- время от времени спрашивал инженер Каньяс. -- Или с кем-нибудь еще из вашего руководства? Позвольте мне все разъяснить ему. Так прошло довольно много времени, пока наконец группа этих людей не вошла в дом и туда стали по одному вводить приезжих. Их там допрашивали, а те, что оставались снаружи, могли слышать обрывки разговора. Допрос шел медленно, с многочисленными повторениями: личные данные вперемежку с вопросами о политических убеждениях, иногда подолгу выясняли что-нибудь о других людях или событиях. Первым отвели в дом шофера, потом техников, потом инженера Каньяса. Когда он вышел оттуда, уже темнело. Госпожа д'Аркур с удивлением подумала, что провела здесь ни много ни мало одиннадцать часов. Одиннадцать часов на ногах, без крошки еды, без капли воды. Но она не чувствовала усталости, не испытывала ни голода, ни жажды. Думала о муже и больше беспокоилась о нем, чем о себе. Она смотрела на вышедшего инженера; у него было совсем другое лицо, видимо, он потерял уверенность, которая поддерживала его весь день и заставляла добиваться разговора с начальником. -- Они слушают, но не слышат и даже не хотят понять, что им говорят, -- прошептал он, проходя мимо. -- Прямо инопланетяне какие-то. Она вошла в дом. На полу сидели трое мужчин и женщина, ей тоже предложили сесть на пол. Госпожа д'Аркур обратилась к одному из них -- к бородатому молодому человеку в кожаной куртке и с шарфом на шее. Его холодные серые глаза смотрели в упор не моргая. Она со многими подробностями рассказала ему о своей жизни, начиная с рождения -- а родилась она почти шестьдесят лет назад в далекой прибалтийской стране, которую совсем не помнила и язык которой не знала, потом о детстве -- оно прошло во многих странах Европы и Америки, о годах учения -- тоже в разных странах и на разных языках: она, как кузнечик, прыгала из колледжа в колледж, пока не приехала в Перу. Тогда ей не исполнилось еще и двадцати и она только что вышла замуж за молодого дипломата. Она рассказала, как сразу же полюбила перуанцев, как восхитили ее пустыни, леса, горы, снежные вершины, животные и растения этой страны, которая теперь стала и ее страной. И не только потому, что так значится в ее паспорте -- перуанское гражданство ей дал Марсело, ее второй муж, -- а потому, что она заслужила право называться перуанкой, ибо прочувствовала и изучила всю красоту перуанской земли и вот уже столько лет воспевает и защищает ее в своих статьях, книгах, в докладах на конференциях и симпозиумах. И она будет делать это до конца своих дней, потому что именно в этом и заключается смысл ее жизни. Разве не понятно, что она им не враг? Они слушали ее не перебивая. Но на их лицах нельзя было уловить никакого интереса. Напоследок она рассказала, каких трудов стоило ей и этому молодому великодушному и самоотверженному инженеру Каньясу пробить план восстановления лесов в Уанкавелике. И только когда она замолчала, они стали задавать вопросы. В их вопросах не было ни скрытого недоброжелательства, ни открытой неприязни. Сухие стандартные формулировки, обыденные безразличные голоса. Госпожа д'Аркур вдруг подумала, что все происходящее -- пустая формальность, что им заранее известны ответы на все вопросы. Ее спросили, с какого времени она дает информацию полиции, армии и разведслужбе о своих поездках и путешествиях. Она тут же объяснила им: Военный географический институт просил ее принять участие в работе постоянной комиссии, которая готовила к переизданию атлас, это было единственное, что ее связывало с вооруженными силами, не считая еще нескольких лекций, которые она прочитала в военной школе, в морском училище и в научно-исследовательском институте. Они хотели также узнать о ее контактах с правительствами других государств, на которые она работает и от которых получает инструкции. Она ответила, что имеет дело не с правительствами, а с научными учреждены- ями -- Смитсоновским институтом в Вашингтоне, с Британским музеем в Лондоне, с Музеем человека в Париже, с некоторыми фондами и экологическими центрами, где ей иногда удавалось получить деньги для небольших проектов ("всегда лишь жалкие крохи"). Но сколько она ни говорила, сколько ни уточняла, ни разъясняла, как ни подчеркивала в своих ответах, что ни один из ее контактов не является политическим, что все ее связи имеют чисто научный характер, глаза этих людей все больше убеждали ее в том, что ей не верят, что разделяющая их пропасть непонимания не становится менее глубокой, будто все это время она говорила по-китайски. Допрос, по-видимому, близился к концу, у госпожи д'Аркур пересохли губы и горело горло, она вдруг ощутила безмерную усталость. -- Вы меня убьете? -- спросила она и почувствовала, что ее голос надломился. Молодой человек в кожаной куртке, которому она адресовала вопрос, смотрел на нее не моргая. -- Это война, а вы солдат классового врага. -- Его взгляд, как и в начале допроса, был чист и прям, а голос звучал ровно, без эмоций. -- Вы даже не осознаете, что являетесь орудием империализма и буржуазного государства. И при этом вы позволяете себе роскошь думать, что ваша совесть чиста, и считаете себя доброй самаритянкой, спасающей Перу. Типичный случай. -- Вы мне объясните это? Откровенно говоря, я не очень понимаю. В каком смысле мой случай типичный? -- Это случай интеллигента, предавшего свой народ. -- Он говорил все так же спокойно, все с той же холодной уверенностью. -- Интеллигента, который служит буржуазному государству, его господствующему классу. То, чем вы занимаетесь, не имеет никакого отношения к окружающей среде. Все делается ради вашего класса, вашей власти. Вы приезжаете сюда с этими вашими служащими, газеты поднимают шум, создают вам рекламу -- и вот пожалуйста: правительство выигрывает сражение. Кто там говорил, что это, мол, освобожденная территория? Кто утверждал, что в этой зоне частично уже установлена власть Республики Новой Демократии? Ложь. И вот доказательство. Посмотрите на фотографии. Буржуазный строй в Андах незыблем. Вы ведь тоже не знаете, что здесь рождается новая страна. Рождается с кровью и болью. И мы не можем проявлять мягкотелость по отношению к таким сильным врагам. -- Могу я хотя бы попросить за инженера Каньяса? -- тихо спросила госпожа д'Аркур. -- Он ведь совсем молодой. Как вы. Никогда я еще не встречала ни одного перуанца, который работал бы так же... -- Разговор окончен, -- сказал, поднимаясь, молодой человек в куртке. Когда она вышла, солнце уже опускалось за горы. Питомник затягивало дымной пеленой: языки пламени уже лизали саженцы. Госпожа д'Аркур почувствовала, что у нее горят щеки. Она отвернулась и увидела, что их шофер садится в джип. Через минуту он уже ехал по дороге в сторону Уанкавелики. -- Хорошо, что хоть его отпустили, -- сказал, подойдя к ней, инженер Каньяс. -- Я рад за него, он хороший парень. -- Мне очень жаль, инженер, -- прошептала она. -- Я так виновата перед вами. Не знаю, как и просить вас... -- Для меня это большая честь, сеньора. -- Его голос не дрогнул. -- Я хочу сказать, быть вместе с вами в этот трагический момент. Техников тоже казнят, но поскольку они стоят на низких ступенях социальной иерархии, их ждет пуля в голову. А вы и я, мы, наоборот, относимся к привилегированному слою. Мне только что разъяснили это. Вы ведь веруете, да? Помолитесь за меня, прошу вас, сам-то я неверующий. Мне будет легче, если я буду держать вас за руку. Возьмемся за руки, сеньора. Согласны? -- О чем ты говорил во сне, Томасито? Томас открыл глаза, испуганно огляделся: комната была залита солнечным светом, сейчас она казалась более запущенной, чем ночью, и совсем маленькой. Мер- седее, одетая и причесанная, испытующе смотрела на него, стоя у кровати. На ее лице блуждала насмешливая улыбка. -- Который час? -- спросил он, потягиваясь. -- Уже несколько часов, как я поднялась, а ты все спишь. -- Мерседес засмеялась. -- Ну ладно, ладно. -- Он смущенно улыбнулся. -- Я рад, что ты встала в хорошем настроении. -- Это потому, что я не только смотрела, как ты спишь, но и слушала. -- На смуглом лице Мерседес поблескивали белые, как у мышонка, зубки. -- Ты все говорил и говорил, я даже подумала, ты притворяешься спящим. Но потом подошла, потрогала -- и правда спишь. -- И все-таки что за чертовщину ты нес во сне? -- настойчиво повторил Литума.- -- Я ел индейку, господин капрал. Такую вкусную -- пальчики оближешь. -- Быстро же ты всему научился, быстро вошел во вкус. -- Мерседес снова засмеялась, а он, не зная, что ответить, притворно зевнул. -- Когда уснул, то и во сне повторял красивые слова, которые говорил мне ночью. -- Дошло, значит, и до нежностей, -- развеселился Литума. -- Да мало ли что говорят люди во сне. -- Он все еще не осмеливался посмотреть на нее. Мерседес перестала смеяться, перехватила его взгляд. Ее рука коснулась его головы, и он почувствовал, как ее пальцы погружаются в его волосы и скользят в них, точно змейки. -- Ты и на самом деле чувствуешь ко мне то, о чем говорил ночью? И потом повторял во сне? -- Она так просто, так откровенно говорила о самых интимных вещах, господин капрал, мне никогда не доводилось такого слышать. Меня это очень удивило. -- Скажи лучше, тебя к ней тянуло, как муху к меду, -- уточнил Литума. -- Моя землячка крепко тебя заарканила. -- А может, ты просто очень хотел, а теперь получил свое и все у тебя прошло? -- добавила Мерседес и внимательно посмотрела на него. -- Когда среди бела дня говорят такие вещи, которые можно говорить только ночью, в темноте и только на ухо, шепотом, это мне не нравится, господин капрал. Я даже начинаю злиться. Но тогда, стоило ей взъерошить мне волосы, я сразу растаял. -- Я знаю, тебе не нравится, что я говорю об этом. -- Мерседес снова была серьезной. -- Только ведь и мне не по себе как-то: два раза меня видел, двух слов не сказал -- и нате: влюбился. И как! Никто не говорил мне таких слов, никто не опускался передо мной на колени и не целовал ноги, как ты. -- Ты становился перед ней на колени и целовал ноги? -- Литума был поражен. -- Но ведь это уже не любовь, а религиозное поклонение! -- У меня горит лицо от твоих слов, не знаю, куда деваться, -- пробормотал парень. Он поискал полотенце: ночью, помнится, он положил его в ногах кровати. Полотенце оказалось на полу. Он поднял его, обмотал вокруг пояса и встал с постели. Проходя мимо Мерседес, коснулся губами ее волос, прошептал: -- Я тебе говорил то, что чувствовал. Что чувствую. -- Увяз окончательно, -- суммировал Литума. -- Небось снова в постель завалились? -- У меня начались месячные, так что успокойся, -- сказала Мерседес. -- У тебя такая манера говорить обо всем -- никак не могу к ней привыкнуть, -- рассмеялся Карреньо. -- Если не привыкну, придется поискать вместо тебя кого-нибудь еще. Она шутливо похлопала его по груди: -- Давай-ка одевайся и пойдем завтракать. Ты так трудился ночью -- не нагулял аппетита? -- В "Зеленом Доме", в Пьюре, я переспал один раз со шлюшкой, у которой были месячные, -- вспомнил Литума. -- Так она сделала мне скидку -- взяла только половину платы. Непобедимые тогда переполошились: боялись, что она наградила меня сифилисом. Карреньо, все еще смеясь, вышел в коридор. Ни в кране над раковиной, ни в душе не было воды, вода была только в тазу, совсем немного, но ему хватило умыться по-кошачьи. Он оделся, и они спустились в ресторан. В ресторане было полно народу, многие повернули головы в их сторону, когда они вошли в зал. Время перевалило за полдень, поэтому, когда они отыскали свободный столик и сели, официант сказал, что завтраки уже кончились. Они решили уехать. Расплачиваясь в гостинице, узнали, что автобусная станция и стоянка маршрутных такси находятся на главной площади. По дороге туда зашли в аптеку купить для Мерседес гигиенические пакеты. Проходя через рыночную площадь, купили альпаковые свитеры, чтобы уберечься от холода в Кордильере. -- Хорошо еще, что Боров заплатил мне вперед, -- сказал Томас. -- Подумай только, что с нами было бы, если бы мы оказались без гроша в кармане. -- А что, у этого наркобарона не было имени? -- поинтересовался Литума. -- Ты все время его называешь только Боровом и типом. -- Никто не знал, как его зовут, господин капрал, даже мой крестный отец. Они съели несколько бутербродов с сыром в маленьком кафе и начали подбирать подходящий рейс. Остановились на такси, которое отправляется в пять часов дня и прибывает в столицу на следующий день в полдень. Ночью на дорогах машины проверяют не так строго. А пока был только час дня, и они решили скоротать время на главной площади. Карреньо почистил там у чистильщика ботинки. Повсюду толпились продавцы, тут и там стояли фотографы, на скамейках грелись на солнце или спали солдаты. А вокруг площади неумолчно грохотали тяжелые грузовики, они привозили фрукты из сельвы, или отправлялись за ними в сельву, или уезжали на побережье. -- Что будет с нами, когда мы приедем в Лиму? -- спросила Мерседес. -- Будем жить вместе. -- Похоже, ты все уже решил. И за меня тоже. -- Если хочешь, поженимся. -- Это называется быстрота и натиск, -- перебил его Литума. -- А ты всерьез решил на ней жениться? -- В церкви, со свечами, в подвенечном платье? -- Мерседес явно была заинтригована. -- Как захочешь. Если твоя семья живет в Пьюре, я приеду туда с мамой просить твоей руки. Отца у меня нет. В общем, все что захочешь, любимая. -- Иногда я тебе завидую, -- вздохнул Литума. -- Надо быть совсем уж простаком, чтобы так потерять голову от любви. -- Я вижу, это правда. -- Мерседес подошла к нему вплотную, и он обнял ее. -- Ты сходишь по мне с ума, Карреньито. -- Даже больше, чем ты думаешь, -- прошептал он ей на ухо. -- Я убил бы еще тысячу Боровов, если бы потребовалось. Вот выпутаемся из этой передряги, тогда увидишь. Лима большой город. Если доберемся туда, нас уже не поймают. Меня сейчас беспокоит совсем другое. Ты уже знаешь о моих чувствах к тебе. А что чувствуешь ты? Ты влюблена в меня? Ну хоть немного? -- Нет, не влюблена, -- не раздумывая ответила она. -- Мне жаль разочаровывать тебя, но я не могу говорить то, чего нет. -- В общем, начала объяснять, что не любит врать, -- с грустью вспоминал Томас. -- Что она не из тех, кто влюбляется с первого взгляда. И когда мы толковали обо всем этом, на нас вдруг как с неба свалился толстяк Искариоте. -- Ты рехнулся? Что ты здесь делаешь? Ты думаешь, сейчас время красоваться на глазах у публики с женщиной человека, которого ты только что ухлопал, дерьмо ты вонючее ... -- Спокойно, спокойно, Толстяк, -- остановил его Карреньо. -- Он был совершенно прав, -- заметил Литума. -- Тебя, должно быть, уже искали в Тинго-Марии, в Лиме и других местах. А у тебя в голове одни только шуры-муры. -- Живем один только раз, господин капрал, и каждый живет по-своему. Какое мне было дело до Борова, до того, что меня искали и могли бросить в каталажку. Никто уже не мог отнять у меня моего счастья. У толстяка Искариоте округлились глаза, и он едва не выронил из рук корзинку с маисовыми пирожками -- умитас. -- Нельзя быть таким безмозглым, Карреньо. -- Верно, Толстяк. Да не переживай ты так. Хочешь, я скажу тебе кое-что? Я рад нашей встрече. Я думал, что никогда больше тебя не увижу. Искариоте был в пиджаке и при галстуке, рубашка, конечно, была ему мала, и он то и дело крутил головой, словно стараясь освободиться от нее. На блестевшем от пота лице черными точками проступала щетина. Он испуганно оглянулся. Чистильщики обуви с любопытством смотрели на них, а бродяга, лежавший на соседней скамейке, посасывая лимон, даже протянул в их сторону руку за милостыней. Толстяк рухнул на скамью рядом с Мерседес, но в следующую минуту вскочил на ноги, будто его ударило электрическим током. -- Здесь мы у всех на виду. Лучше пойдем отсюда, -- он показал рукой на туристский отель. -- Двадцать седьмой номер. Никого не спрашивайте, поднимайтесь прямо ко мне. Я вышел на минуту -- купить умитас. И, не оглядываясь, он торопливо зашагал в отель. Они подождали несколько минут, а потом, обогнув площадь, отправились вслед за ним. Женщина, убиравшая вестибюль, показала им, по какой лестнице подняться. Карреньо постучал в дверь двадцать седьмого номера и распахнул ее. -- Толстый как бочка, ел как зверь и охранял наркодельца. -- Литума подытожил: -- И это все, что ты рассказал мне об Искариоте. -- Он был как-то связан с полицией, -- откликнулся его помощник. -- Меня познакомил с ним мой крестный отец, я мало что знаю о его жизни. Он работал у Борова не постоянно, а только от случая к случаю, как я. -- Закрой на ключ, -- сказал Толстяк, не переставая жевать. Он уже скинул пиджак и сидел на кровати, корзиночка с умитас стояла у его ног. Вокруг шеи на манер салфетки был повязан платок. Томас сел рядом с ним, а Мерседес опустилась на единственный в комнате стул. В окно были видны густые купы деревьев на площади и ветхая ротонда с облупленной балюстрадой. Искариоте молча протянул им корзиночку, в которой оставалась пара пирожков. Они отказались. -- Раньше их делали лучше, -- пробурчал Искариоте, запихивая пирожок в рот. -- Можно узнать, чем ты занимаешься в Уануко, Карреньито? -- Мы уезжаем сегодня днем, Толстяк. -- Томас похлопал его по колену. -- Умитас, может, и вправду не очень, но ты уписываешь их за обе щеки! -- Когда я нервничаю, у меня просыпается аппетит. А на площади, когда я вас увидел, у меня просто волосы встали дыбом. Но вообще-то у меня все вызывает голод. Кончив есть, он поднялся с кровати, достал из кармана пиджака пачку сигарет, закурил. -- Вчера я говорил по телефону с одним из наших людей, с Мамелюком -- так его называют. -- Искариоте выпустил дым колечком. -- Навел тень на ясный день. Сказал, что начальника застрелили, а ты и его девка скрылись. Он прямо задохнулся от ярости. И знаешь, что он сказал? Его, говорит, наверное, купили колумбийцы. А девку-то уж точно. -- Насмешливая улыбка Искариоте вдруг превратилась в зловещую гримасу. -- Колумбийцы тебе заплатили, Карреньито? -- Искариоте был вроде вас, господин капрал. У него не укладывалось в голове, что можно убить просто из-за любви. -- Искариоте, Мамелюк, Боров, -- засмеялся Литума. -- Имена, как в каком-нибудь фильме. Толстяк недоверчиво покачал головой. Потом снова принялся пускать колечки дыма. Глаза