ежать, буравы наточить. Господин управляющий пусть пороху достанет, и ежели полагает, что с этим делом справится, пусть приготовит носилки для камней, знаете, такие вот... два бревнышка потоньше рядышком. -- Знаю, знаю, -- отвечает управляющий. -- С этим я справлюсь. Жаль чертовски, что не захватил пороху из города. Ну ничего, где-нибудь раздобуду. Если здесь не достану, придется опять в город слетать. -- Завтра суббота, -- рассуждает Либле, -- суббота... Ну, ладно, суббота... Но ежели мы порешили всерьез, нельзя ни одного дня терять. Начнем завтра же с утра. Не забудьте, господин Тоотс, нас только двое. На батрака рассчитывать не приходится, ему картошку окучивать надо, да и всякой другой работы на одного человека хватит. Может, когда и подсобит нам часа два-три, на большее надеяться нечего. Хорошо хоть то, что сейчас в работе вроде бы перерыв, на хуторах народ дух переводит после весенней спешки, а потом опять горячка начнется -- и вывозка навоза, и сенокос, и жатва, еще и нас заставят работать, не дадут спокойно хлев чинить... Ладно, завтра с утра я с буравами тут как тут, а сейчас надо пойти поглядеть, ушел ли портной. Либле нахлобучивает шапку и бросает испытующий взгляд в сторону дома. -- Ха-ха-ха! Портняжка прямо в беде с этой помолвкой, словно девица с ребенком. Хоть бери да городи забор вокруг раяского господского дома, чтоб гости не пробрались. Ох, и горе же с этими сердечными делами! Но, черт побери, неужто он заполучит когда-нибудь барышню из Рая... Не знаю, это и впрямь будет седьмое чудо света. А верховодить, ясное дело, будет жена. Ежели она и сейчас уже этого рыжего так прижимает, что ж она потом ему запоет? Нет, вообще вся эта история, такая путаная и непонятная, что, как говорится, и кистеру в ней не разобраться. -- Ну их ко всем чертям! -- машет рукой управляющий и снова смотрит на болото. -- После сенокоса, -- говорит он, -- надо будет здесь канаву прорыть и спустить лишнюю воду. А потом поперечными канавами и трубами болото совсем осушим. -- Как бы там ни было, -- отзывается Либле, -- а перво-наперво с хлевом покончим, там видно будет, что дальше делать. -- Правильно, -- подтверждает Тоотс.-- Прежде всего хлев. А не лучше бы все-таки сразу новый строить? -- Нет, -- качает головой Либле. -- Тише едешь -- дальше будешь. Немного деньжат надо на другие работы приберечь. Имейте в виду, господин Тоотс, начнете здесь хозяйничать, так и увидите, что много есть дел более спешных, чем новый хлев. Не стоит! Сами же говорили: большим куском подавишься. -- Ладно! Сперва починим старый. Поднявшись на холм, они узнают, что Кийр уже исчез. Мари, вышедшая навстречу, чтобы сообщить им эту весть, добавляет, что у портного было очень кислое, прямо-таки перекошенное лицо. Ах да, верно, он еще говорил -- пусть Йоозеп зайдет к ним, если завтра или в воскресенье будет в Паунвере. -- Скорее у них порог сорняком зарастет, -- бормочет Тоотс, -- чем я туда ногой ступлю. Проводив звонаря, Тоотс вместо бархатной куртки надевает красную русскую рубашку, подпоясывается ремнем и начинает мастерить носилки для камней. Красную рубаху управляющий приобрел в Тамбове в честь знаменитого русского писателя и называет ее про себя "толстовской блузой". Обтесав несколько жердей, он замечает, что ладони покрылись волдырями, а спина начинает так страшно ныть, что даже трудно выпрямиться. Управляющему становится ясно, что самая пустячная работа, самое малое начинание на первых порах оказывается гораздо труднее, чем ты предполагал раньше. А тут еще, как назло, у батрака все время находятся какие-то дела к управляющему и парень всякий раз окидывает его ироническим взглядом. Тоотс делает вид, что и не замечает таинственных усмешек Михкеля; не хотел батрак раньше слушаться - не нужна его помощь и сейчас. Пусть себе идет и делает, что хозяин прикажет. А он, Йоозеп, и сам справится с этой работой, хоть и руки уже в волдырях, и спину не разогнуть. Разумеется, лучше было с самого начала оставить в покое батрака и батрачку, но кто мог думать, что они тут такие строптивые, даже приказа не слушаются. Нет, в Заболотье сколько ни приказывай, сколько ни командуй -- ничего не сделаешь, это ему надо было сразу понять. В этом запущенном хозяйстве работники нужны, а не указчики. Но под вечер, когда батрак, не говоря ни слова, тоже берется сбивать носилки, управляющий принимает эту помощь. В то же время барин из России замечает, что в руках у батрака дело спорится куда лучше, чем у него самого. Эта на первый взгляд простая, нехитрая работа требует известной сноровки. Родителям Тоотс до конца дня ничего не говорит о своих планах. Вообще после поездки в город он целыми днями молчит и словно бы не замечает своих домашних. Он молчит, но зато и не говорит ничего лишнего. Вечером отец сам подходит к сыну, разглядывает носилки и, попыхивая трубкой, спрашивает: -- Что это ты, Йоозеп, -- камни надумал таскать? -- Да, -- заканчивая работу, отвечает сын. -- Мы с Либле решили камни дробить, подведем под хлев каменный фундамент. -- Охота тебе возиться, -- замечает старик. -- Мы и сами починим. Похвальба эта злит и возмущает Тоотса-младшего. Он даже готов ответить какой-нибудь колкостью, но в разговор вовремя вмешивается мать. -- Гляди, какой починщик нашелся! -- бросает она, проходя мимо. -- Ты который уже год обещаешь хлев поправить? -- Да я и не перечу, -- уступает хозяин. -- Пускай чинит, коли хочет. II На паровом поле Заболотья начинается кипучая работа. Первый камень выкапывает из земли до половины сам Либле; он принимается с таким усердием дробить его, что и высморкаться некогда. Управляющий тоже выкапывает камни, он идет с того края поля, что примыкает к дороге, и все больше расширяет круг. Вчерашние волдыри на ладонях лопаются один за другим и сильно болят, но управляющий не обращает на это внимания. Перед глазами его все еще маячит язвительная усмешка батрака, а в ушах гудит многозначительная фраза отца: "Пускай чинит, коли хочет". Ясно, что старик хотел этим сказать: ремонтный азарт у сына скоро минует. Но как бы не так! Раз дело неотложное и взялись за работу серьезно, то надо ее довести до конца. Тоотс обвязывает платком пылающую от боли ладонь и продолжает копать землю, тихо мурлыча про себя песенку: "Готовься, о душа моя...". Оба трудятся без передышки до самого завтрака. Либле изредка на скорую руку свертывает цигарку и, сунув ее в рот, продолжает долбить камни с еще большим усердием. К завтраку на многих камнях уже виднеются более пли менее глубокие дыры, смотря по тому, какой величины камень. Управляющий решил копать весь день. В понедельник утром он раздобудет еще один молоток и будет помогать Либле. Лишь перед завтраком, по дороге домой, работникам удается переброситься словом-другим. -- Ах да, -- накидывая на плечи пиджак, говорит Либле. -- Между прочим, господину Тоотсу передавали привет из Рая. Просили зайти, когда времечко выпадет. -- Хм-м! -- бормочет в ответ Тоотс. -- Ну да, говорят -- пообещали вы к ним заглянуть, как из города вернетесь. Теперь каждый день ждут. -- Хм-м! Может, и пойду, когда время будет. -- Ну да, завтра бы. За один заход два дела сделаете. -- Три. На хутор Сааре тоже надо заглянуть. Арно просил передать, чтобы прислали денег. -- Ага. Значит, и с Арно повидались? Ну, что он говорил и чем так занят, что и домой не едет? -- Обещал скоро побывать в Паунвере. -- Ну, а об этой самой... сердечной истории ничего не известно? -- Да нет, об этом разговора не было. Не хотелось расспрашивать. -- Ясное дело. К полудню пошел дождь. Красная "толстовская блуза" Тоотса темнеет и облипает тело. Хозяйка приносит сыну пиджак на поле, но тот, свернув его, кладет на камень и продолжает работать в рубахе. После обеда копать становится еще труднее: земля раскисает, тяжелые комья грязи липнут к лопате и сапогам. Управляющий идет домой, находит где-то маленький топорик, который и пользуется затем вместо молотка, долбя камни. Разумеется, обухом топорика много не сделаешь, но управляющий трудится так ревностно, что от спины прямо пар валит. Время дорого, даже в обед не отдыхали, а переделывали носилки: Либле остался ими не совсем доволен. Чтобы укрыться от дождя, звонарь приладил с наветренной стороны старую рогожу, и теперь непогода ему не страшна. Вечером оба довольны тем, что сделано за день. С огромным наслаждением парятся они в баньке Заболотья, причем так усердно поддают пару, что, того и гляди, волосы на голове сами в кудри завьются. Время от времени, когда от жары им становится уже дурно, то один, то другой выбегают из бани, чтобы отдышаться, и всякий раз поглядывают на поле -- диковинный зонтик, который смастерил Либле, все еще стоит около камней, словно в карауле. Жаркая баня оказывает свое действие: управляющий чувствует себя приятно разморенным, на душе становится веселее. Еще больше поднимается у него настроение, когда он думает об ужине, который по субботам -- так уж повелось издавна -- бывает вкуснее, чем обычно в будние дни. Выйдя в предбанник, Тоотс роется в карманах брюк, обнаруживает там огрызок карандаша и пишет на входной двери бани стишок, как бы в назидание и молодым и старым. Хоть до дыр себя протри -- не отмоешься внутри. Но тогда хоть не ленись И снаружи крепче трись. Затем нагой поэт еще раз медленно перечитывает стихи и, склонив голову набок, к первой строке добавляет еще вторую, а потом и третью: Поддай жарку и мойся и веника не бойся, а коль березовым не впрок -- тащи крапиву на полок. Слышно из бани шлепок за шлепком. Спасибо! спасибо! С полка кувырком. Грешное тело получит сполна. Спасибо за баньку! До чего хороша! Словно в благодарность за собственное рифмоплетство, наш купальщик, хлестнув себя еще раз веником по голым ляжкам, возвращается в баню. После ужина беседуют о том о сем, и наконец Либле собирается домой. -- Ну, молодой барин Йоозеп, -- говорит он Тоотсу, -- завтра пойдем в церковь и помолимся богу, чтобы ниспослал нам в понедельник погодку получше. А вечерком пойдем, конечно, на помолвку -- ведь нас приглашали. -- Идет! -- отвечает управляющий, давая звонарю на дорогу папиросу. x x x Поравнявшись с домом портного, Тоотс в изумлении останавливается -- со двора кто-то кричит ему: "Тоотс, Тоотс! Погоди!". Калитка с треском распахивается, и на шоссе выбегает Жорж, перепуганный, без шапки. -- Ну, что случилось? -- хмуро спрашивает управляющий. -- Ты... идешь в Рая, да? -- пыхтя и отдуваясь начинает рыжеволосый. -- Ах да, здравствуй! Уф, уф... Видишь ли, милый друг, лучше не ходи туда сегодня, потому что... потому... Ну да, я уже позавчера приходил в Заболотье предупредить, что сегодня идти не стоит, так как Тээле больна и... -- Не знаю, -- резко обрывает его школьный товарищ, -- больна она или, может быть, уже умерла и похоронена. Я знаю только одно: не дальше как вчера она мне передала привет и просила зайти. -- Просила зайти? Уф-уф-ф... Кто просил? -- Кто просил... -- недовольно ворчит Тоотс, -- Бес рогатый, старый бес просил. Я, говорит, жиром уже объелся, теперь подайте-ка мне в котел какого-нибудь костлявого портняжку. -- Ах, будь так добр, Тоотс, -- умоляет Кийр, -- брось свои шутки! Зайдем лучше к нам, у нас пиво есть, посидим, поболтаем. А Тээле, правда, очень тяжело больна, поэтому помолвки не будет. Послушайся меня, не ходи сегодня туда, не тревожь ее. -- Хм... -- Управляющий на миг задумывается. -- Чертовски жаль, что я не захватил сегодня свой хлыст, -- говорит он наконец. -- И надо же было именно сегодня такой беде случиться -- как это я его дома забыл! -- Вот как. А что бы ты этим хлыстом сделал? -- настороженно спрашивает Кийр. -- Шкуру бы твою выдубил. -- Ах, так? А я, думаешь, спокойно стоял бы и ждал, пока ты мою шкуру выдубишь? -- озлившись, спрашивает рыжеволосый. -- Не знаю, что бы ты делал, но взбучку получил бы. После порки я бы тебе еще и объяснил, за что она полагалась. А сейчас иди и благодари судьбу, что мой хлыст дома остался. Свой керосин сам можешь пить. Мне еще с того раза хватит. Сказав это, управляющий сует в рот папиросу и быстро удаляется. Кийр, полный ненависти и презрения, смотрит ему вслед. Больше всего портному обидно, что он сам ходил приглашать Тоотса. Разумеется, он сделал это лишь для того, чтобы похвастаться перед Тоотсом, сам Тоотс никогда ему не был нужен, ни раньше, ни теперь, не понадобится и в будущем. Нет, в будущем Георг Аадниэль никогда больше не сделает подобной глупости. Пусть это будет ему уроком! Но сейчас прядется немедленно последовать за этим гнусным типом: как бы тот за его спиной не натворил чего-нибудь в Рая. Правда, школьный приятель сначала поворачивает к хутору Сааре, но Кийру ясно, что это лишь хитрая уловка Кентукского Льва; у этого приехавшего из России мерзавца, конечно, нет на хуторе Сааре никаких дел, даже на ломаный грош, он просто пытается таким образом замести следы. Тоотс сейчас прекрасно знает, что за ним вслед крадутся, но намеренно не оборачивается. Хозяева Сааре принимают гостя очень радушно, предлагают закусить, хотят сварить кофе. К сожалению, управляющему сегодня некогда, надо сходить еще в Рая, оттуда завернуть в лавку, а потом как можно быстрее домой, чтобы спозаранку приступить к работе -- в Заболотье сейчас идет очистка поля от камней. Ну так вот, Арно собирается приехать домой, но ему нужны деньги, просит выслать. Если угодно, деньги можно передать через него, Тоотса, -- во вторник или в среду он собирается в город за порохом. -- Значит, все-таки скоро приедет? -- переспрашивает саареская бабушка. -- Да, да, скоро... -- Ну и хорошо, пусть приезжает. А то мы уже боялись, что не приедет. Давно его не видели. Из Сааре управляющий прямо по меже шагает к хутору Рая. Примерно на полпути, там, откуда больше не виден скрывшийся за холмом хутор Сааре, а с другой стороны вырисовывается уже раяский жилой дом, растут кусты ивы. Сюда много лет свозили камни с полей обоих хуторов, и земля в этой низине осталась нераспаханной. Меж камней мелькают редкие кустики малины, листочки земляники, качает ветвями одинокая черемуха. Отсюда, из этого кустарника, неожиданно появляется Кийр и преграждает управляющему дорогу. С минуту они стоят молча друг против друга, затем рыжеволосый начинает визгливым голоском: -- Я же тебя просил не ходить сегодня в Рая, а ты все-таки идешь. -- Ты чего тут в кустах разбойника разыгрываешь? -- спрашивает Тоотс, слегка напуганный внезапным появлением Кийра. -- Не смей сегодня ходить в Рая. Пойди завтра, если так уж захотелось. -- А какое, собственно, ты имеешь право мне запрещать? Ох, мой хлыст! Ох, если б какая-нибудь неведомая сила сунула его сейчас мне в руки! -- Ты свои шутки брось, -- мрачно перебивает его Кийр. -- Все равно я тебя не пущу. Круглые глаза управляющего угрожающе расширяются. Поведение однокашника просто возмутительно, правда, от этого рыжего можно было всего ожидать, но это уж чересчур! На изрытом оспой лице российского гостя появляются пунцовые пятна. В последнюю минуту ему все же удается овладеть собой. Он старается казаться спокойным. -- Ну хорошо, а каким образом ты можешь меня не пустить? Не думаешь ли драку затеять? -- Мне все равно. Я готов на все, -- твердо заявляет рыжеволосый. -- Хм... -- Да, да, делай что хочешь, но в Рая я тебя сегодня не пущу. -- Да ну, -- урезонивает его управляющий. -- Зачем нам с тобою драться, мы же старые школьные товарищи, Кроме того, сегодня воскресенье. Будь еще будний день, тогда можно бы устроить маленькую потасовку. А то новый костюм на плечах -- как тут будешь драться? Ты еще, чего доброго, порвешь мне сзади сюртук, будет такой же разрез, как на твоем пиджаке. Но если тебе так уж не терпится, так давай отойдем чуть подальше от камней и поборемся по-приятельски. Тот, кто другого на обе лопатки положит, тот получит... -- Ну, ну! -- настаивает Кийр. -- Кто другого на обе лопатки положит, тот получит... что же он получит? -- Кто другого уложит на обе лопатки, получит себе в жены раяскую Тээле. -- Скотина! -- Ну вот! -- восклицает управляющий. -- Опять плохо. Чего ты ругаешься, милейший соученик? -- Как ты смеешь так говорить! Тээле моя невеста! Может быть, где-нибудь там в России и борются из-за невест, а у нас таких вещей не делают. У нас за такие слова дают по морде. -- Ого-о, брат! Тебя, Жоржик, надо бы прямо в дворянское звание возвести. Ладно, давай тогда бороться так: уложу я тебя на обе лопатки -- так пойду сегодня на хутор Рая, а если ты -- меня, так не пойду. -- Это можно. -- Ну что ж, отойдем туда в кусты, померяемся силой. Соученики направляются к кустарнику и выбирают для борьбы подходящую площадку. Главное -- не налететь во время драки на камни, а то ходи потом с разбитой башкой, либо с синей шишкой на лбу или на затылке. Тоотс еще раз окидывает взглядом арену состязаний и наскоро закуривает папиросу, чтобы перед борьбой сделать еще две-три добрых затяжки. Но он даже не успевает сунуть коробку папирос в карман, как его обхватывают тонкие, но цепкие руки Кийра. -- Погоди ты, погоди! Не валяй дурака! -- кричит управляющий. -- Дай хоть папироску изо рта вынуть, а то еще глаза тебе выжгу. -- Нечего, нечего тут! -- отвечает рыжий, изо всех сил пытаясь свалить приятеля с ног. -- Постой, постой! -- умоляет управляющий, с ужасом чувствуя, как ноги его отрываются от земли. -- Пусти же ты, обожди, дьявол, чего ты так с налету! Дай сначала сюртук снять. -- Нечего, нечего! -- твердит Кипр, бодаясь головой; он почти уверен в своей победе. У него с самого начала был такой план -- напасть на школьного приятеля внезапно и первым натиском еще свежих сил повергнуть противника наземь. -- Нечего, нечего! Уф, уф! А где ты раньше был? Мог бы хоть и рубашку снять. А сейчас борись! Борись, сволочь! Уф! уф! Рыжеволосый несколько раз вертит беднягу управляющего в воздухе, а потом с таким остервенением кидает наземь, словно хочет вбить в землю растопыренные ноги приятеля. Падая на колени, Тоотс сейчас являй собой весьма жалкую фигуру. Что бы сказали бывшие паунвереские школьники, если бы увидели эту картину! Рыжеволосый Кипр вбивает гордого Кентукского Льва в землю, точно кол! Тоотс роняет коробку с папиросами и беспомощно дрыгает ногами, но движения эти не дают никаких результатов, если не считать растоптанной в прах той же самой коробки. А Кийр продолжает давить на него всей тяжестью, словно кошмар какой-то Управляющий еще несколько минут барахтается, то припадая на колени, то ползая на корточках, но тут Кийр дополняет свое мастерство борца еще и ловкой подножкой и ему удается сперва посадить противника наземь, а затем и вовсе повалить. Победа Кийра была бы просто блистательной, если бы соперник, падая, не прижал его так тесно к своей груди. Последнее дружеское объятие -- и горящая папироса Тоотса попадает победителю прямо в ноздрю. Кийр по-кошачьи отфыркивается и с молниеносной быстротой вскакивает. -- Ах, ах, апчхи! Апчхи! Ай, ай, ай! Рыжеволосый отступает на несколько шагов от повергнутого на землю Тоотса, чихает, сморкается и вытирает глаза. -- Ох ты, скотина, всюду со своей папиросой, -- брыкается он. -- Знал бы, как это больно! Еще и сейчас в ноздре шипит. Ай, ай, ай! Апчхи, апчхи! -- Будь здоров, будь здоров, дорогой мой школьный товарищ! -- невозмутимо отвечает Тоотс. Продолжая возлежать на земле, он подпирает щеку одной рукой, а другой ищет в раздавленной коробке целую папиросу. -- Гадина! Вытирая все еще слезящиеся глаза, Кийр приближается к Тоотсу и пинает его ногой. От ненависти и боли рыжий жених потерял всякий контроль над своими поступками и словами. Злоба, которую он так долго сдерживал и таил в себе, рвет сейчас все плотины. В то же время сравнительно легко одержанная победа толкает его на неосмотрительное движение: он снова пинает ногой развалившегося на земле Тоотса, на этот раз уже более чувствительно. Но невозмутимость и спокойствие побежденного просто трогательны. -- Лежачего не бьют, -- произносит он, закуривая папиросу. -- Сам во всем виноват. Чего прешь, сломя голову. Еще скажи спасибо, что папироса не угодила тебе в глаз, не то был бы ты сейчас слепой, как Сота. А теперь нужно вставать, не то сюртук так изомнется, что стыдно будет и показаться в Рая. -- В Рая? Как же это ты собираешься в Рая, когда я тебя уложил на обе лопатки? -- вытаращив глаза, спрашивает Кийр. -- Тоже мне, уложил! -- усмехается управляющий, поднимаясь. -- Ты так налетел, что даже не дал мне опомниться. Черт возьми, неужели ты и впрямь думаешь, что ты сильнее меня? -- Конечно, сильнее, если бросил тебя на землю. -- Ладно! Ну и будь сильнее, а я все равно пойду в Рая. И заруби себе на носу: еще одна взбучка тебе причитается за то, что ногой меня ударил. Н-да, придется сюртук снять, не то опять исподтишка набросишься и изомнешь мне одежду. Как бы в подтверждение этих слов, Тоотс действительно начинает стаскивать сюртук, искоса поглядывая на все еще чихающего приятеля. Но его, видимо, одолевает недоброе предчувствие, так как он быстро всовывает руку обратно в рукав и таинственно кивает головой. И он оказывается прав: не проходит и мгновения, как взбешенный портной снова набрасывается на управляющего. На этот раз нападающему уже не так везет, как раньше. Гость из России выплевывает папиросу и с огромным наслаждением обхватывает туловище рыжеволосого: оно такое тощее, что если бы понадобилось, Тоотс мог бы связать свои руки узлом на спине противника. Но -- черт его знает! У рыжеволосого руки тоже оказываются цепкими, как плющ. За то время, что Тоотса здесь не было, этот вечный плакса неожиданно окреп и духовно и физически. Несколько минут противники безрезультатно топчутся на месте. Кийр старается себе подсобить то одной, то другой ногой, но эти его повадки знакомы Тоотсу еще со школьных времен. От недавнего ожога у рыжеволосого глаза слезятся, из носу течет. Уф, уф, уф! Оба так пыхтят, словно катят к меже неимоверно тяжелый камень; воротнички их и галстуки съехали набок, шляпы на затылок, на лбу блестят капли пота. Р-раз! на ком-то разорвалась одежда, оторванная пуговица падает и сразу же втаптывается в землю. В это время Кийру, который, пыхтя, открыл рот, влетает в горло комар; рыжеволосый задыхается от кашля и выплевывает прямо на черный сюртук противника длинную струйку слюны. Управляющий использует этот случай в своих интересах. Он изо всех сил сжимает рыжеволосого, поворачивается к нему боком, взваливает его себе на правое бедро и швыряет на землю. Кийр сначала совсем оглушен ударом. Когда он приходит в себя, Тоотс принимается его поучать. -- Ну вот, разве я не говорил, -- начинает он, натирая школьному приятелю уши, -- давай бороться по-товарищески. А ты исподтишка набрасываешься, точно волк. А теперь видишь! Теперь ты растянулся тут, как салака, и черт знает, сможешь ли ты вообще подняться. -- Ай, сатана! -- визжит рыжеволосый. -- Не рви ты мне уши! -- Ну нет, -- отвечает Тоотс. -- Как же мне не рвать тебе уши, раз ты меня ногой пинал. Погоди, погоди, я тебя еще чуточку крапивой угощу. Вот так. -- Ай, ай! Перестань! -- Ну нет! Это только начало, дорогой приятель. Я спокойно терпел все, что ты надо мной вытворял, сейчас твоя очередь. Терпенье, терпенье, милый мой. За терпенье бог дает спасенье. Верно, хм, а? -- Перестань, Тоотс! -- орет Кийр так, словно его подвергают адским пыткам. А Тоотс в это время довольно бесцеремонно обрабатывает крапивой его лицо и шею. -- Нечего, нечего тут! -- повторяет управляющий недавние слова рыжеволосого. -- Нечего тут! Пара-другая волдырей -- подумаешь, экая беда для мужчины! Терпи брат. А-а, так? Ты царапаться? Ого-го! Ну нет, тогда и нам придется перевернуть страничку и припечатать тебе за свой счет. Так... так... так... Ага! Не мытьем, так катаньем! Ага! На здоровье, дорогой однокашник! Ну, чего нюни распустил? Вот будь со мной хлыст, тебе куда хуже пришлось бы. То, что мы сейчас делаем, -- это только поцелуйчики да нежный разговор. Черт побери, тут еще где-то торчал кустик крапивы... Куда он к бесу девался? Ага, вот, вот, вот -- еще сюда, теперь сюда! Чего-чего только не проделывает управляющий над своим рыжеволосым противником! Он теребит его за уши, давит ему на ребра, щекочет его, таскает по земле, как мешок, и, что убийственнее всего, снова и снова хлещет этой проклятой крапивой. Несчастная жертва вопит и ругается, но это не производит ни малейшего впечатления. Наконец Кийру удается вцепиться в фалды черного сюртука Тоотса. Рыжеволосый знает, что для управляющего это одно из наиболее уязвимых мест, и если этот прием не спасет его, Кийра, то пытке не будет конца. -- Погоди, сволочь, -- хрипит рыжеволосый, -- сейчас сюртук твой... -- Попробуй только... -- угрожающе начинает барин из России. Но уже поздно: крак-крак-крак -- трещат фалды сюртука. В эту минуту из-за кустов раздается знакомый женский голос: Ого-о, что здесь происходит! Здравствуйте, бог в помощь! III Тоотс оборачивается, кивает головой и растерянно улыбается. Затем противники медленно поднимаются на ноги. Они стоят сейчас перед молодой девушкой такие же смущенные, как бывало стояли перед кистером, когда он заставал их врасплох за какой-нибудь проделкой. -- Я не помешала? -- спрашивает наконец Тээле, улыбаясь и подходя поближе. -- О нет! -- отвечает Тоотс, искоса поглядывая в сторону межи: там стоит младшая сестра Тээле и удивленно озирает поле битвы. -- Нет. Мы так, просто... вспомнили школьные годы. Поборолись чуточку. Заспорили, кто из нас сильнее, вот и решили попробовать. -- Ну и кто же оказался сильнее? -- Трудно сказать, -- отвечает управляющий. -- Силы примерно равные. Сначала он меня на обе лопатки уложил, потом я его. -- Вот как. На вид вы сильнее Кийра. Но почему у нашего школьного приятеля лицо такое красное и все в волдырях? -- Он нечаянно упал в крапиву, -- говорит Тоотс, сочувственно поглядывая на рыжеволосого, -- и обжег себе лицо. Но это пройдет. Кийр громко сопит и чихает. -- У него еще и насморк, -- насмешливо замечает Тээле и думает про себя: "И такой хочет ко мне свататься! Чихает, лицо жалкое, весь в волдырях... и такой хочет ко мне свататься!" -- Да, -- отзывается Тоотс, соболезнующе покачивая головой. -- У бедняги еще и насморк. Всегда ведь так: беда не приходит одна. Со стороны может показаться, будто разговор здесь идет о каком-то ребенке: "Да, всем хорош маленький, только хворенькнй, хилый, никак силы не наберется". Наступает тишина. Кийр утирает свой больной нос и слезящиеся глаза. Девушка с хутора Рая понимает, что тут случилось нечто далеко не похожее на простую борьбу. Она заводит речь о другом. -- Ждала вас сегодня к нам, но вижу -- вас нет, мы решили с сестренкой прогуляться. Может быть, отправимся теперь все вместе в Рая? Как вы считаете? -- Да, -- отвечает гость из России, -- вначале я так и думал сделать, но... Н-да, столько временя ушло тут на разговор со школьным приятелем, что, пожалуй, уже не удастся к вам пойти. Утром надо рано вставать, браться за работу. Мы сейчас как раз камень дробим; хотим хлев починить, да и вообще... одно-другое в порядок привести. При этом управляющий незаметно ощупывает рукой сзади свой разорванный сюртук и с испугом обнаруживает, что рыжеволосый потрудился весьма основательно. Но ответ Тоотса, видимо, вовсе не удовлетворяет хозяйскую дочь. -- Ах, да ну вас, с вашей работой! Уже сейчас о работе беспокоитесь, а где еще завтрашнее утро! Без лишних разговоров, пошли! -- Да... нет... к сожалению... -- вежливо раскланиваясь, бормочет Тоотс. -- Никак невозможно. Когда-нибудь в другой раз -- с большим удовольствием. -- Ах, да ну вас! -- злится Тээле. Снова наступает короткая пауза. Теперь Тээле окончательно убеждена, что между однокашниками произошло что-то серьезное. Кийр торжественно чихает, затем высказывает и свое мнение: -- Да, сегодня, пожалуй, пойти не удастся, это верно. Наши туалеты не в порядке. -- Туалеты? -- Да-да, именно туалеты. Когда мы боролись, с Тоотсом случилась маленькая неприятность: он порвал себе сзади сюртук. -- Да подите вы! -- восклицает девушка. -- Как же это произошло? Покажите! И не успевает управляющий понять, что, собственно, собираются с ним делать, как девушка смелым движением хватает его за плечи и поворачивает к себе спиной. -- О, этот пустяк ничего не значит, -- говорит она. -- Дома зашьем! -- Э-э, -- с сомнением в голосе замечает Кийр, -- это не пустяк. С порванными фалдами в гости не ходят. И вообще этот сюртук сшит из весьма недоброкачественного, может быть, даже гнилого материальчика. Допускаю даже, что наш школьный приятель купил себе в России старый поношенный сюртук и дал его перелицевать. Иначе он не рвался бы так быстро, чуть притронешься! -- Кийр, Кийр! -- укоризненно говорит девушка. -- Вы никак не можете обойтись без издевки. Оттого, что вы на других наговариваете, вы нисколько не выигрываете в глазах окружающих. Ах да, я совсем забыла -- ведь этот разорванный сюртук прежде всего имеет отношение к вам! А ну-ка берите сейчас же иголку с ниткой и зашивайте! -- Я? -- таращит глаза рыжеволосый. -- Да, именно вы. Вы лучше всех это сумеете сделать. -- Не буду я такой работой заниматься. -- Будете. Не теряйте времени. -- У меня и иголки с собой нет. -- Есть. -- Нету. -- Кийр! Тээле строго смотрит на рыжеволосого, из ее лукавых глаз, видимо, изливается какая-то особенная сила, заставляющая портного повиноваться. Аадниэль опускает взгляд, лицо его заливается густой краской, отчего бледные волдыри на нем проступают еще резче. Он отворачивает полу пиджака и вытаскивает из подкладки иглу. -- Так, -- говорит Тээле. -- Сейчас мы с сестренкой отойдем, а вы почините сюртук и затем пойдете вслед за нами. Сестры исчезают в кустарнике, а Тоотс говорит приятелю: -- Ну, теперь поскорее докажи, что ты настоящий господский портной. -- Хм, -- бурчит в ответ Кийр, -- господский портной! Какой тут господский портной нужен для этого старого тряпья. А ну-ка, нагнись! Тоотс мельком через плечо взглядывает на приятеля и делает то, что велят. Кийр, сопя, приступает к работе. -- Курить можно? -- спустя несколько секунд спрашивает управляющий. -- Стой спокойно, не топчись, не то брошу тебя вместе с твоим разорванным хвостом. -- Я спрашиваю, можно ли курить. Вместо ответа Кийр втыкает ему иголку в такое место, куда никакой необходимости не было ее втыкать. Управляющий рычит и отскакивает от портного на несколько шагов вместе с торчащей иголкой и ниткой. -- Ага-а! -- угрожающе говорит он. -- Раз так -- я сейчас же позову Тээле. -- Хи-хи-хи! Кто же может так шить! Сними сюртук, тогда зашью. -- Ну, смотри ты у меня! Тоотс сбрасывает сюртук. Кийр взбирается на огромный валун, усаживается на нем, скрестив ноги, и зашивает порванные фалды. На хуторе Рая они встречают многих своих старых знакомых. Прежде всего, здесь, разумеется, Либле; он страшно поражен тем, что двое однокашников пришли вместе, как друзья. Тот же Либле, оказывается, поймал на церковном дворе и одного приезжего из Тыукре -- и теперь Яан Имелик здесь, с лошадью и повозкой, совсем как свадебный гость. Толстошеий Тыниссон ведет во дворе разговор с хозяином хутора. Увидев такое множество гостей, Тээле сначала немного смущена, но вскоре к ней возвращается прежнее веселое настроение. Либле, согнувшись перед нею в три погибели, долго пожимает ей руку и от всего сердца поздравляет, желает счастья... в этот знаменательный день... когда... и так далее... -- С чем вы меня поздравляете? -- удивляется Тээле. -- И какой такой знаменательный день? -- Ладно, -- отвечает Либле, -- чего мне еще пускаться в объяснения, вы сами лучше всех все знаете. Я здесь в Паунвере только звонарь и не для того сюда явился, чтоб разглагольствовать. Для речей здесь найдутся люди поумнее меня, например, хозяин Заболотья господин Тоотс. Господин Тоотс, одним ухом прислушивающийся к этому разговору, тут же быстро подходит, вежливо раскланивается и говорит: -- Ах да, извините меня, школьная подруга, совсем позабыл, что у вас сегодня такой знаменательный день. Поздравляю! -- И вы туда же! -- всплескивает руками хозяйская дочь. -- Что все это значит? Нет у меня сегодня никакого знаменательного дня. -- Вот так диво, будто мы не знаем! -- лукаво улыбается звонарь. На мгновение Тээле задумывается, затем отводит обоих в сторонку. -- Ну и хорошо, если знаете, -- говорит она. -- Я-то сама не знаю, но догадываюсь. Но если вы хотите мне сделать приятное, то будьте добры, не напоминайте больше об этом "знаменательном" дне. -- Раз барышня Тээле не желает, зачем же тогда говорить. Но ведь мы-то не сами придумали, ваш будущий супруг нам сказал, что дела обстоят так-то и так-то и что именно сегодня... ну да... все равно... Тээле оставляет их и идет здороваться с другими школьными друзьями. Либле обменивается с Тоотсом многозначительным взглядом. В куда более щекотливом положении оказывается рыжеволосый. С багровым лицом, весь в волдырях, сжимая в холодной, влажной руке тросточку с блестящим набалдашником, он беспокойно бродит с места на место. Кийр -- и жених, и не жених; он не жених -- все-таки жених. Несколько раз пытается он что-то объяснить Тээле, но так и остается с разинутым ртом, потому что хозяйская дочь вообще не удостаивает его вниманием. На затылке у него выглядывает уголок манишки, что вызывает у Либле язвительное замечание. -- Гляди, -- говорит он управляющему, -- портной выбросил белый флаг: сдается. Гостей приглашают в комнату, но прежде чем войти, Тоотс вместе с хозяином обходит яблоневый сад, осматривает раяский плодовый питомник. Потом заглядывает в хлев, на конюшню, расспрашивает обо всем хозяина, всем интересуется, хвалит, восхищается, а там, где замечает что-либо, что ему не нравится, дает и добрый совет. Он, Тоотс, тоже скоро наладит порядок у себя в Заболотье, ведь хозяйство за долгие годы пришло в упадок: сначала починят хлев, а потом, пожалуй, возьмутся и за жилой дом. Стадо надо бы улучшить, болото осушить, поля по новейшей системе обработать -- да, работы непочатый край, лишь бы сил хватило! Раяскому хозяину куда легче, у него уже твердая почва под ногами; но и его хозяйство можно бы поднять еще выше, если бы... -- Ну да, почему ж нельзя, -- соглашается хозяин Рая. -- Поднять, конечно, можно бы, да только стар я... сыновей в семье нет... Вот и бейся тут как хочешь с чужими-то людьми. Далеко ли так уедешь' -- Да, так, конечно, трудновато. -- А тут еще Кийры пристают -- чтоб, значит, Тээле за этого Жоржа вышла... А что портной в земледелии смыслит? Ну, поедет в Россию или куда там еще, подучится, да что с того. Сама Тээле мне об этом ничего не говорила, Жорж тоже, да вот старый Кийр тут все крутит. -- Да, довольно печальная история, -- медлительно произносит управляющий. По его мнению, пока достаточно этих слов. Теперь он знает то, что хотел знать: ясно, старик далеко не в восторге от будущего зятя, да и сама Тээле относится к рыжеволосому весьма скептически. Наши земледельцы входят в горницу, где уже собрались остальные гости. Либле как раз в это время обходит гостей с бутылкой в руке, предлагая выпить пива. За ужином звонарь все же не может удержаться и, несмотря на данный им обет молчания, начинает "разглагольствовать". -- Да-а, -- говорит он, -- время бежит, а счастье не минует. Давно ли они под стол пешком ходили, а сейчас уже вон какие большие выросли... У одного своя усадьба, заправский хозяин, свиней откармливает, скот выращивает, сам пузатый, как пивной чан, и богатую невесту себе подыскивает. Другой опять же -- мызный управляющий, господин опман, как их называют, ученый хлебороб, прямо скажем, мастер своего дела, работяга, не стесняется и сам руки приложить, где потребуется... Но чего это я тут распелся?.. Ах да, прежде всего -- вот что: давно ли она была крошка-малышка, топает бывало на горку мимо часовни, топ-топ-топ, а сейчас уже взрослая барышня, замуж собирается. Да нет, ничего я про это не скажу, одно только -- дай бог! Так вот, быстро это самое времечко летит, скоро такому, как я, пора и в дорогу собираться! А все-таки душа радуется, когда видишь, как они растут да растут, как елочки, высокие, стройные. Имелик тоже -- с лица будто и не очень изменился, но все же видать, что взрослый мужчина, никто уже, глядя на него, не скажет, что перед ним мальчишка. Правда, борода у него, как видно, и вовсе не вырастет, но не всякому мужчине борода к лицу. Я раньше и сам павианом этаким ходил, а сейчас, как бороду сбрил... Впрочем, я и теперь лучше не стал... Одним словом, нечего мне, старому хрычу, к молодым со своими речами соваться и тому подобное, но поглядите вы на Жоржа, в честь и славу которого мы сегодня здесь собрались! Кто бы мог подумать, что из этой веснушчатой фигуры когда-нибудь толк выйдет! А кто сейчас в Паунвере более знаменит, чем Жорж-Каабриэль Кийр? Кто, будь то в городе или в деревне, лучше его сошьет пиджак с разрезом? И разве видел кто более приличного молодого человека -- не пьет, не курит, ходит в церковь каждое воскресенье, а то и в царские дни! Не зря, видно, ему такое счастье привалило, что смог он приблизиться к розанчику алому; видно, стали его здесь уважать за вежливость и примерное поведение. А рыжая голова ничего не значит, не сам же он ее выкрасил в рыжий цвет. Таким его господь бог создал, чтоб показать, что и среди рыжих бывают хорошие, приятные люди. Ну так вот, все они вытянулись, стали рослыми да крепкими, а я могу спокойно под сенью их горбиться и ежиться, как старый гриб под высокими соснами в дремучем лесу. И ничего больше не надо -- лишь бы дитя было, росточек малый, а человек из него и сам вырастет. И вот все они теперь уже взрослые люди, женятся, замуж выходят... Одним словом -- за их здоровье! Позднее Тоотс, узнав из разговора с Тыниссоном, что тот завтра или послезавтра собирается в город к адвокату, передает однокашнику деньги, полученные для Арно Тали, а также просит купить несколько фунтов хорошего пороха -- камни дробить. Тогда ему, Тоотсу, не нужно будет самому ехать и бродить по городу, терять драгоценное рабочее время; а в следующий раз он снова возьмет к себе на телегу тыниссоновскую салаку -- словом, надо же выручать друг друга. Но пусть будет осторожен, не подходит со свертком пороха близко к огню, не то стрясется беда. То есть, с самим Тыниссоном ничего не случится, слишком он крепок, но могут пострадать другие, кто случайно окажется поблизости. -- Ладно, -- отвечает толстяк, -- я это дело устрою. IV В понедельник рано утром Тоотс и Либле снова принимаются за работу на поле Заболотья и усердно трудятся до самого вечера. На следующий день звонарь приводит еще одного помощника -- рослого мужика, в котором управляющий узнает Дурачка-Марта. Ему прежде всего дают плотно поесть, а затем ставят на работу -- калить на поле камни. Март подкапывает камни со всех сторон и разводит под ними костры из сухих чурок; когда на раскаленном камне появляются трещинки, он бьет по нему кувалдой, пока валун не расколется. Целый день этот силач прямо чудеса творит своим мощным молотом, а вечером страшно доволен, когда ему вручают плату -- новенький серебр