о будет уже дождь. Аи поднимает лицо к небу: - Знаешь, это и так уже дождь. Она приехала на автобусе из Ниигаты вчера вечером и устала с дороги. Я весь потный и всклокоченный, как постель в борделе. Мне так кажется. - Ну, как все прошло с твоим отцом? Аи хмыкает. - Безнадежно. Я знала, что это будет... - начинает она. Произношу положенные звуки в положенное время, но, как это всегда бывает, когда люди обсуждают со мной свои трудности с родителями, я чувствую себя, как будто мне рассказывают о состоянии здоровья того органа, которого у меня нет. И все же меня просто распирает от радости: Аи пришла ко мне, чтобы вместе позавтракать. Мы проходим мимо маленького храма - Аи прерывает разговор, смотрит на деревья, ворота тори, соломенные канаты и бумажные свитки. Позади апельсина, бутылки виски и вазы с хризантемами восседает статуя дзизо. Пожилой человек застыл, погруженный в молитву. - Музыканты суеверны? - спрашиваю я. - Это зависит от инструмента. Струнники - с технической точки зрения, пианисты тоже к ним относятся - могут позволить себе роскошь репетировать, пока не получится так, как нужно, а любые ошибки, которые мы все же делаем, обычно проглатываются оркестром. Тем же, кто играет на духовых, деревянных и особенно медных, тяжелее. Как бы хорошо ты ни играл, одна неудачная нота - и божественная Девятая симфония Брукнера разражается - гм, метафора моего последнего дирижера - натужным пуканьем. Почти все, кто играет на духовых, по утрам пьют кофе с бета-блокаторами[136] вместо печенья. А специалисты по пицце с Якусимы суеверны? - Последний раз, когда я был в храме, я приходил туда, э-э, чтобы отпилить голову богу. - Молнией? - Всего лишь ножовкой из набора юного плотника. Она видит, что я говорю серьезно. - Этот бог не дал тебе того, чего ты хотел? - Этот бог дал мне именно то, чего я хотел. - И поэтому ты отпилил ему голову? - Ага. - Мне нужно быть осторожней с исполнением твоих желаний. - Аи Имадзо, я, Эидзи Миякэ, клянусь, что никогда не отпилю тебе голову. - Тогда все в порядке. А тебя не отправили в исправительную колонию для малолетних за разрушение религиозных памятников? - До сегодняшнего утра я никому об этом не рассказывал. Аи окидывает меня взглядом, который может иметь девяносто девять значений. Над входом в "Макдоналдс" висит электронное табло с количеством свободных мест - цифры на ней мигают, изменяясь по единице то в ту, то в другую сторону. В сиденья вмонтированы детекторы, догадываюсь я. Аи говорит, чтобы я занял столик на втором этаже и подождал, пока она стоит в очереди, а я слишком устал, чтобы спорить. В "Макдоналдсе" воняет "Макдоналдсом", но, по крайней мере, это зловоние заглушит мое собственное - зловоние Миякэ, немытого кухонного раба. На втором этаже расположилась стайка медсестер- практиканток - они курят, жалуются друг другу на жизнь и пронзительно хохочут в мобильники. Я подсчитываю деньги, которые только что заработал, и усталость отступает. Сейчас в "Макдоналдсе" европейские недели - на стене висит видеоэкран, по которому ползут виды Рима, а усыпляющая музыка затягивает, как водоворот. Наверху лестницы появляется Аи с подносом и оглядывается. Надо бы помахать, но мне нравится на нее смотреть. Черные легинсы, небесно-голубая футболка под шелковой рубашкой цвета спелых ягод и янтарные сережки. Если бы Аи была медсестрой, я бы сломал позвоночник, только бы попасть к ней в палату. - У них кончился шоколадный коктейль, - говорит она. - Я взяла банановый. Я вижу, у тебя извращенное пристрастие к медсестрам. - Они, должно быть, э-э, ходят за мной по пятам. Аи вставляет соломинку в крышку моего коктейля. - Только в мечтах - ты воняешь сыром. Сатико говорит, что среди ваших покупателей много медсестер - у них практика через дорогу. Вон то серое здание - больница Сенсодзи. - А я думал, тюрьма. Ты будешь только зеленый чай? - Зеленый чай - это все, что мне по расписанию можно до обеда. - О, я опять забыл. Извини. - Не извиняйся. Диабет - это болезнь, а не грех. - Я не имел в виду... - Успокойся, успокойся; я знаю. Ешь. Под окном течет мощный поток трутней - государственные служащие спешат добраться до своих столов раньше, чем начальник отдела усядется за свой. - Когда-то давным-давно, - говорит Аи, - люди строили Токио. Но с тех пор что-то изменилось, пошло не так, и теперь Токио строит людей. Я жду, когда струйка коктейля растворится у меня на языке. - Так, значит, твой отец сказал, что, если ты его не послушаешь и поедешь в Париж, ты больше не сможешь вернуться в Ниигату. - А я сказала, что хорошо, если ему так угодно. - Значит, ты не поедешь в Париж? - Я поеду в Париж. И никогда не вернусь в Ниигату. - Твой отец действительно имел в виду то, что сказал? - Его термоядерная угроза предназначалась матери, а не мне. "Если ты хочешь, чтобы в старости за тобой ухаживала твоя дочь, ты заставишь ее остаться". Знаешь, почти сразу после этого разговора он отправился играть в патинко. Мать разразилась шквалом рыданий, чего он и ждал. Я думаю: в каком веке мы живем? Знаешь, в горах вокруг Ниигаты есть деревни, куда жен завозят с Филиппин партиями по двадцать человек, потому что как только местные девушки становятся совершеннолетними, они садятся на самый быстрый синкансен[137] и уезжают подальше. Мужчины не могут понять, почему. - Значит, ты победила. Ты едешь в Париж. - В немилости, но я еду. Я закуриваю "Джей-пи-эс". - Ты такая твердая, Аи. Она качает головой. - Эта разница между тем, как тебя воспринимают другие и как ты сам себя воспринимаешь - это... загадка для меня. По-моему, это ты твердый. По- моему, я - такая же твердая, как твой коктейль, который, кстати, на девять частей состоит из свиного жира. Я очень хочу, чтобы мои родители гордились мной. Настоящая твердость - это когда тебе не нужно постоянное одобрение других. На римском балконе при свете заходящего солнца девушка ставит подсолнухи в терракотовую вазу. Она замечает оператора, хмурится, надувает губы, встряхивает волосами и исчезает. Аи раскачивает чайный пакетик, вынимая его из кипятка и опуская обратно. - Честное слово, они, кажется, были бы счастливее, если бы я окончила двухгодичные курсы визажистов в каком-нибудь женском колледже, вышла замуж за дантиста и произвела на свет выводок младенцев. Музыка. Ты питаешься ею, но и она питается тобой. - И все же. По сравнению с семейством Миякэ твоя семья - просто фон Триппы из "Звуков музыки"[138]. Аи раскачивает пакетик. - Фон Траппы. Капкан. У нашего столика из ниоткуда появляется малышка лет пяти и смотрит на Аи. - Откуда малыши попадают в мамины животики? - Их приносят аисты, - говорит Аи. Похоже, малышка сомневается. - А где аисты их берут? - В Париже, - отвечаю я и получаю улыбку Аи. На лестнице появляется отец девочки с подносом еды в ярких обертках, и она убегает. Судя по всему, он хороший отец. Аи смотрит на меня. Я представляю, каким ее лицо будет в глубокой старости и каким оно было, когда она была совсем маленькой девочкой. Я никогда никому не смотрел в глаза так долго с тех пор, как мы с Андзу играли в гляделки. Будь это в кино, а не в "Макдоналдсе", мы бы поцеловались. А может, то, что не поцеловались, сближает нас еще больше. Преданность, печаль, хорошие новости, плохие дни. - Хорошо, - наконец произношу я, и Аи не спрашивает: "Хорошо что?" Она ногтем стирает защитный слой с карточки "МакТериакибургера". - Смотри. Я выиграла коробку с детским обедом и заводной индюшкой. Наверняка это добрый знак. Ты разрешишь купить тебе новую бейсболку? - Эту мне подарила Андзу, - отвечаю я, прежде чем успеваю передумать. Аи хмурится. - Кто это? - Моя сестра-двойняшка. Аи хмурится еще больше. - Ты говорил, что был единственным ребенком. Отступать поздно. - Я солгал. Только один раз. И хочу это исправить. У меня еще целая куча вещей, чтобы тебе рассказать: я встретился с дедом - спасибо объявлению, дать которое ты мне посоветовала, - а потом приходили моя мачеха и сводная сестра. Это, правда, было больше похоже на засаду, чем на встречу. А еще я решил, что пытаться найти того, кто явно не хочет меня видеть, даже если это мой отец, значит получить одни разочарования, поэтому я бросил это... В чем дело? Аи кипит от гнева: - Это так похоже на тебя, Миякэ! Я пытаюсь понять. - Что похоже? Аи стучит себе по лбу костяшками пальцев. - Ладно, ладно. Начни с сестры-двойняшки. А потом про мачеху. Давай. ...Около полудня я плыву в "Падающую звезду", лучась радостью, как световая волна. Сегодня у Аи занятия до самого вечера, но она зайдет ко мне в капсулу завтра... Среда - приходится остановиться, чтобы вспомнить, какой сегодня день недели. Я думаю об Аи девяносто девять раз в час. Было смешно, когда мы прощались в Синдзюку - мы безнадежно заблудились, потому что я шел за ней, а она - за мной. Сегодня прогулка от станции Кита Сендзю доставляет мне удовольствие. Кусты, осенние деревья, чмокающие леденцами дети в колясках, - сегодня они скрашивают это уродливое болото под названием Токио. - Доброе утро, Эидзи-кан, - весело говорит Матико. - От тебя несет сыром. Она смотрит фильм Бита Такеси[139], снятый на Окинаве. - Хороший режиссер, но только нужно быть очень классным актером, чтобы играть плохие роли. Матико показывает мне отпускные фотографии и дарит одну, которая мне понравилась: апельсиновая роща на склоне укутанного туманом холма. Мы разговариваем о "Нероне". Матико умеет заставить меня почувствовать себя интересным - я чуть не рассказываю ей про Аи, но не хочу показаться сентиментальным, и, кроме того, рассказывать пока особенно не о чем, поэтому я залезаю к себе в капсулу. - Эидзи-кан! Я забыла вам отдать! Сегодня утром принесли. Я спускаюсь взять пакет - маленький пухлый конверт, меньше просто не бывает. Адресат - господин Фудзин Еда - кто это? - проживает в Хакодатэ на Хоккайдо. На лицевой стороне конверта штамп: "АДРЕСАТ НЕИЗВЕСТЕН". На обороте в графе "ОТПРАВИТЕЛЬ" на приклеенном ярлычке написаны мое имя и адрес. - Что-то не так? - спрашивает Матико. Я оставляю свои догадки при себе и отвечаю: - Ничего. И все же что-то не так - я его не отправлял. Когда я поднимаюсь наверх, изодранное кухонное полотенце вытесняет из головы таинственный пакет - Кошка, очевидно, рассердилась, что ей пришлось провести ночь в одиночестве. Я надеюсь, она перестанет рвать все подряд, прежде чем доберется до моих рубашек. Я иду под душ, подбираю с пола клочья и наигрываю на гитаре "All you need is love" в версии Хаулина Вульфа. Я должен бы падать от усталости, но сна ни в одном глазу. Вспоминаю про пакет. Вскрываю. Внутри лежит лазерный диск, завернутый в письмо. Я выковыриваю в стакан немного льда из контейнера и наливаю воды. Люблю постукивание тающих кубиков льда. Токио, 1 октября Меня зовут Козуэ Ямая. Каким бы неправдоподобным или жестоким ни показался вам мой рассказ о последних девяти годах моей жизни, я прошу вас дочитать его до конца. Вы держите в руках мое завещание. Я прошу вас стать моим законным душеприказчиком. Заканчивать просто, но любое начало - это конец чего-то другого, что началось еще раньше. Я решила начать с одного вечера в сезон дождей, девять лет назад. В те дни меня звали Макино Матани. Это была домохозяйка с двухлетним сыном, ее муж был владельцем компании, которая занималась финансовыми операциями. Она сама недавно закончила коммерческий факультет в престижном женском колледже в Кобэ. На Новый год она обменивалась поздравительными открытками с подругами по колледжу, которые были замужем за дантистами, судьями и государственными служащими. Обычная жизнь. Я отчетливо помню ее последние мгновения: мой сын играл в пластмассовую железную дорогу, а я возилась в душевой - смывала разросшуюся за сезон дождей плесень. Слышно было, как по телевизору идут экстренные выпуски новостей о наводнениях и оползнях на западе Японии. Раздался звонок. Я приоткрыла дверь, и тут же на нее с разбега навалились трое мужчин и порвали цепочку, которой муж приучил меня пользоваться. Они потребовали сказать, где он прячется. Я потребовала сказать, кто они такие. Один из них сильно ударил меня по лицу - так, что выбил зуб. - Мы исполнители по делу твоего мужа, - прорычал он, - и вопросы задаем мы. Двое обыскивали дом, а третий смотрел, как я пытаюсь успокоить рыдающего сына. Он угрожал покалечить ребенка, если я не скажу, где мой муж. Я позвонила мужу на работу - мне ответили, что утром он звонил и сказался больным. Я позвонила на мобильный - номер отключен. Я позвонила на пейджер - тишина. Я была уже на грани истерики - головорез, что следил за мной, плеснул мне в стакан виски моего мужа, но я не смогла его проглотить. Мой сын смотрел на все это большими испуганными глазами. Двое других вернулись с коробкой личных вещей моего мужа и моими драгоценностями. Дальше стало совсем плохо. Мне рассказали, что мой муж задолжал больше пятидесяти миллионов иен одной кредитной организации, за которой стояла Якудза. В нашем страховом полисе было указано, что в случае его самоубийства все выплаты получит эта организация. В случае неуплаты долга наш дом со всем, что в нем было, становился ее собственностью. - А это, - сказал самый жестокий из трех, - включает и вас. Моего сына увели в другую комнату. Мне сказали, что я несу ответственность за долги своего мужа, избили и изнасиловали, сфотографировав это, чтобы "гарантировать повиновение". Я молча терпела эту пытку ради сына. Если бы я отказалась подчиняться, они бы разослали эти фотографии по всем адресам из моей записной книжки. Месяц спустя я жила в комнате без окон где-то в районе Букару в Осаке. Меня отправили в бордель; не позволялось ни поддерживать отношения с внешним миром, ни выходить из здания - ничего, кроме секса с клиентами. Возможно, вы не верите, что в Японии в двадцать первом веке существует сексуальное рабство. Вашему неведению можно позавидовать, но именно благодаря вашему неверию такое рабство и может безнаказанно процветать. Я сама не поверила бы, что "уважаемых" женщин можно превратить в проституток, но владельцы таких заведений - мастера своего дела. У меня отобрали все, что принадлежало моей прежней жизни и могло напомнить, кем я была, - все, кроме моего сына. Мне позволили взять с собой сына - чтобы не дать спастись с помощью самоубийства. Мои клиенты не только знали о том, что я пленница, они получали от этого дополнительное удовольствие; если бы это получило огласку, они стали бы соучастниками преступления. Последняя стена между мною и окружающим миром была, пожалуй, самой крепкой - этот феномен психологи называют "синдромом заложника": убеждение, что я заслужила свою судьбу и в том, что со мной произошло, нет никакого "преступления". В конце концов, теперь я была "шлюхой" - разве имела я право навлекать позор на своих старых друзей или даже на свою мать и обращаться к ним за помощью? Пусть лучше они считают, что я скрылась за границу вместе с мужем-банкротом. На моем этаже жили еще шесть женщин, у троих были дети - младше, чем мой сын. Человек, который меня изнасиловал, был нашим сутенером - это у него мы должны были просить еду, лекарства, даже подгузники для детей. Еще он давал нам наркотики, в разумном количестве. И лично наблюдал, чтобы мы не приняли слишком большую дозу. Мы придумали себе новые имена, и через какое-то время прежняя жизнь оказалась отрезана от той, которую мы вели теперь. Мы все мечтали убить нашего хозяина, когда-нибудь потом, в будущем, когда выйдем на свободу, но все мы понимали, что никогда не посмеем вернуться в Осаку. Нам приходилось по очереди заботиться о детях, пока их матери работали. Наш сутенер сказал, что, как только мы отработаем сумму, которую задолжали члены наших семей, нас отпустят на все четыре стороны, поэтому, чем усерднее мы угождаем клиентам, тем быстрее выйдем оттуда. Осенью они выпустили девушку, которая проработала в борделе два года. Так мы думали. Мое "освобождение" пришло раньше, потому что у меня случился нервный срыв. Клиенты жаловались сутенеру, что я не угождаю им. Сутенер поговорил со мной. Он мог быть добрым, если хотел. Это было еще одно его оружие. Он сказал мне, что договорился с моими кредиторами, и ночью нас с сыном перевезут в другое заведение. Мы отметили это событие джином с тоником. Я проснулась, завернутая в одеяло, в темноте, в духоте. Голова раскалывалась от алкоголя и наркотиков. Сына со мной не было. На мне была ночная рубашка, которую я носила в борделе. На какую-то секунду я подумала, что меня похоронили заживо, но потом, ощупав все вокруг, поняла, что нахожусь в багажнике какой-то машины. Я нашла домкрат, и, в конце концов, мне удалось выбраться. Машина стояла в запертом гараже. В боковом зеркале я увидела отражение сутенера и похолодела. Он спал. Потом я увидела, что у него нет носа. Кто-то сунул пистолет ему в ноздри и нажал на курок. Нигде не было и следов моего сына. Я побежала было, но не успела выбраться из гаража, как ко мне вернулась способность соображать. Я была неведомо где, без гроша в кармане; все, кто меня помнил, считали, что я исчезла. Мои бывшие хозяева решат, что меня похитила или убила та же банда, что убила сутенера. Поколебавшись, я вернулась и стала шарить по карманам его пиджака в надежде найти бумажник. У него в паху на ремне болталась дорожная сумка. В сумке лежала пачка банкнот по десять тысяч иен толщиной в несколько дюймов. Я никогда не видела столько денег. Выбравшись из гаража, я обнаружила, что нахожусь на огромной территории центральной больницы Осаки, в единственном месте, где бледная как смерть женщина в ночной рубашке могла затеряться. Нет времени подробно рассказывать о последующих годах моей жизни. Год я провела в женских приютах и дешевых отелях. Банковские счета открыла на вымышленные имена. Смыслом моей жизни стало найти сына. О бывшем муже я не вспоминала. Я наняла частного детектива, чтобы собрать сведения о группировке Якудзы, которая удерживала меня в заточении. Через неделю детектив вернул аванс - его предупредили, что не следует соваться в это дело. Сочувствуя мне и ощущая свою вину, он в итоге предложил поработать у него секретаршей/бухгалтером. Это был умный деловой ход, потому что его клиентура на три четверти состояла из женщин, которые хотели проследить за своими мужьями, чтобы иметь возможность при разводе требовать больше денег. Они предпочитали обсуждать грязные подробности с женщиной. С супружеской неверностью как с гинекологией. Они рекомендовали наше агентство своим подругам, и дело процветало. Я начала сопровождать своего босса в расследованиях. Женщины - все равно что невидимки, даже для самых подозрительных мужчин. (Потом я выяснила, что организация, которой принадлежал бордель, уничтожила все компьютерные данные на меня и моего сына. Я пользовалась привилегией быть женщиной, которой не существует.) Жизнь в борделе закалила меня настолько же, насколько изуродовала. Через три года мой босс предложил мне стать его партнером, а когда рак, которым он был болен, в конце концов убил его, я взяла дело в свои руки. Все это время я собирала данные об организации, которая убила Макино Матани с сыном и создала Козуэ Ямаю. Эта организация колоссальна по размерам, безымянна и многоголова. У нее нет названия. В нее входят более шести тысяч человек. Я добилась того, что меня представили ее лидерам, я даже получала приглашения на свадьбы их детей. Я начала работать на них как частный детектив. Положение "почти своего человека" давало мне более широкий доступ к их секретам и отводило подозрения. Моего сына убили, чтобы продать его органы чрезвычайно богатым отчаявшимся родителям из японской элиты. Внутренний рынок приносит самые большие доходы, потому что заинтересованные родители заплатят любые деньги за чистые органы, но экспорт в Восточную Азию, Северную Америку и Россию тоже очень велик. Это судьба детей женщин, которых держат в борделях, а иногда и их самих. На диске, который я вложила в этот конверт, записаны имена, цифровые фотографии и личные данные тех, кто возглавляет эту организацию; представителей судебной власти, которые защищают их; хирургов, которые выполняют грязную работу; политиков, которые прикрывают их; бизнесменов, которые отмывают их деньги; тех, кто замораживает и перевозит вырезанные органы, включая таможенников. Завтра второе октября. В этот день я решила публично заявить о себе. Я передам эти сведения своим людям в полиции и средствах массовой информации. Случится одно из двух: или средства массовой информации поднимут шум, и политическую и общественную жизнь Японии потрясет страшный скандал, волны которого прокатятся от больниц Кюсю до здания парламента; или меня убьют те, кого я так хочу разоблачить. В последнем случае копии диска и это письмо будут отправлены тем, кого я выбрала по самым разным причинам. Поймите: вы держите в руках письмо мертвой женщины. Моя месть людям, которые похищают женщин и детей, чтобы вырезать у них органы, провалилась. Моя надежда и дело всей моей жизни теперь в ваших руках. Действуйте с широко открытыми глазами, так, как велит вам ваша совесть. Я не могу давать вам советов - моя отчаянная попытка уже провалилась. Якудза - это государство в девять тысяч раз сильнее нашего. Если вы просто пойдете в полицию, вы добьетесь только некролога. У вас в руках козырная карта для очень опасной игры, играть в которую вы не собирались. Но ради успокоения души моего сына Эидзи Матани, которого убили эти люди, и душ других бесчисленных жертв, прошлых, настоящих и будущих, я заклинаю вас действовать. Пожалуйста. Козуэ Ямая. Почему я? У нас с ее сыном одно и то же имя, из одинаковых иероглифов: "эи" - волшебство, "дзи" - земля. Я никогда раньше не сталкивался с таким сочетанием, но не может быть, чтобы Козуэ Ямая включила меня в список своих доверенных лиц только из-за этого совпадения. В поисках ключа я переключаю память на нашу первую встречу, но не нахожу ничего. И нет никакого способа это выяснить. Я кричу вниз: - Матико? Сегодня в газетах есть какие-нибудь громкие сообщения? - Что? - говорит Матико. - Ты хочешь сказать, что ничего не слышал? - О чем? Матико читает заголовок на первой странице: - "ПРИСТУП ОТКРОВЕННОСТИ ВЛИЯТЕЛЬНОГО ПОЛИТИКА: "Я НЕ БЕРУ ВЗЯТОК!" ЧЕСТНОЕ ЗАЯВЛЕНИЕ МИНИСТРА ПОТРЯСЛО ЕГО КОЛЛЕГ!" Выдавливаю улыбку и закрываю дверь. Итак, Козуэ Ямая тоже мертва. Меня охватывает жалость к этой женщине с израненной душой, которая навестила меня, когда я гостил в обители сказок. Но ввязываться в это дело глупо. Хранить этот диск у себя - самоубийство. Я кладу его в тот уголок своего жилища, куда заглядываю реже всего, в коробку с презервативами под кучей носков - пусть полежит там, пока я не придумаю, как поступить. Если ни сегодня, ни завтра мне в голову не придет стоящего решения, лучше всего будет бросить его в реку и надеяться, что другой адресат окажется мудрее и храбрее меня. От волнения я представляю, как мы все выстроились в ряд на мосту и выбрасываем свои диски, охваченные одинаковым приступом трусости. Я меняю воду для Кошки, включаю свой вентилятор, разворачиваю футон и пытаюсь уснуть. Несмотря на то что я не спал уже двадцать часов, госпожа Ямая не выходит у меня из головы. Похоже, мне предстоит роковая неделя, я уже ощущаю ее железную хватку. Глухие удары пульса. Негнущееся копье разит непробиваемый щит. x x x Прихожу на работу, когда вторник испускает последний вздох. К тому моменту, когда я надеваю поварской фартук и белую бандану, уже родилась среда. Рядом останавливается большая группа отработавших смену таксистов и заказывает огромное количество пиццы, судя по всему - для корпоративной вечеринки, и я работаю без передышки полтора часа. Наш коротковолновый приемник перескакивает с частоты на частоту, как ему заблагорассудится, раскачиваясь между станциями, вещающими на китайском, испанском и еще каком- то языках. - На филиппинском, мэн, - заявляет Дои. - Стратосферный эфир сегодня ночью гиперчист, мэн. Носом чую. В ожидании, пока геенна разрешится от бремени его пиццей, он сидит в загоне и курит сигарету собственного изготовления. Вот он трет себе глаз: - Миякэ, мне сюда что-то попало, в самый уголок - передай зубочистку, а, мэн? Игнорируя дурные предчувствия, передаю зубочистку. - Спасибо. С ее помощью Дои оттягивает веко вниз. - Бесполезно. Ты не посмотришь? По-моему, там какая-то мошка. Я подхожу совсем близко, смотрю. Вдруг Дои чихает, его голова дергается и зубочистка вонзается в глазное яблоко. Мне в лицо бьет тугая струйка белой жидкости. - Черт! - визжит Дои. - О, черт! Терпеть не могу таких вещей! Замираю, как вкопанный, там, где стоял, не в силах поверить, что действительность может быть так нелепа. В окошечке появляется Сатико. Бессвязно бормочу - она качает головой; я замолкаю. - Купиться раз - это ничего, Миякэ, но после второго тебя можно считать господином Простофилей. Дои, если ты потратишь впустую еще хоть одну упаковку сливок для кофе, то я вспомню, что я - госпожа Помощник Управляющего, и урежу тебе жалованье. Я не шучу. Дои посмеивается, и я понимаю, что меня снова поимели. - Слушаю и пооовинуюсь, атаманша. Сатико обращается к некоей мистической силе над нашей геенной: - Это что, моя карма - быть надзирательницей в сумасшедшем доме, жизнь за жизнью, снова и снова, пока у меня не получится все, как надо? Миякэ, двойной "Титаник", толстый корж, побольше акульего мяса. Я кладу в коробку пиццу для Дои. С победоносным видом он удаляется. Я все думаю про посылку госпожи Ямаи. Томоми проскальзывает в загон на один из своих бесконечных "кофейных перерывов". Она рассказывает, какая чертовски горячая у нее жизнь ("горячий" - явно ее любимое словечко), и спрашивает, откуда я знаю, что Аи не имитирует оргазм, когда мы занимаемся сексом, потому что, когда у нее самой была интрижка с господином Нероном, она частенько чувствовала, что обязана подогреть события, ведь мужчины такие неуверенные в себе. Томоми действует на меня, как тарантул в трусах. Она выпускает коготки и с нетерпением ждет ответа. Меня, можно сказать, спасает залетевшая к нам оса размером с игрушечный вертолет. Томоми принимается визжать: "Убей ее! Убей ее!" - и бежит обратно за прилавок. Окошечко плотно захлопывается. С минуту оса с жужжанием нарезает круги по пекарне, изучающе поглядывая на меня своими мультиоптическими глазами, и приземляется на Лаос. Мне трудно сосредоточиться на пицце, но, по мне, лучше такая компания, чем Томоми. Забираюсь на стол у стены и с размаху прижимаю к Юго-Восточной Азии пластмассовую коробку. Оса начинает гудеть " умрем-под-звуки-труб" и пытается пробить дыру в пластмассе. Мне нестерпимо хочется почесаться, и, вместо того чтобы закрыть осу в коробке и потом выпустить, я теряю голову и прижимаю коробку к вытяжке, которая находится вровень со стеной. С едва слышным хрустом трубный глас затихает. - Последние герои боевиков, - говорит Онизука, трогая пальцем гвоздь в своей нижней губе. Он всегда входит незаметно, как привидение, и говорит так тихо, что мне почти приходится читать по губам. Он кивает в сторону геенны, где лежит пицца, в ожидании, когда ее упакуют. - Это моя "Королева эскимосов"? Клиенты меня дерьмом обольют, если будет холодная. Окошечко с треском приоткрывается. - Убил? - спрашивает Томоми. - С осой все в порядке, - отвечает Онизука. - А вот Миякэ разбился в лепешку, когда пытался удрать от нее через вытяжку. Томоми осторожно посмеивается, проверяя, можно ли меня сердить. Онизука берет пиццу и выходит, не сказав ни слова. Минуту спустя возвращается Дои - я мог бы поклясться, что вчера он прихрамывал на левую ногу, но сегодня с ней все в порядке, - и Томоми рассказывает ему про осу. И наркоторговец на пару с королевой зла принимаются обсуждать, виновен ли я в убийстве живого существа. - Это была всего лишь оса, - говорю я. - Там, откуда она взялась, их полным-полно. Для Томоми этого недостаточно: - Там, откуда мы взялись, людей тоже полным-полно, но разве это оправдывает убийства? Это ужасно глупый спор - особенно если вспомнить, как Томоми визжала: " Убей ее! Убей!" - поэтому я отворачиваюсь и смотрю, как пицца дюйм за дюймом ползет сквозь геенну. Когда я снова прислушиваюсь к разговору, Дои с Томоми рассуждают о воронах. - Говори, что хочешь, - заявляет Томоми. - Но вороны - умные создания. Дои качает головой: - Вороны - это фашисты с крыльями, мэн. Привратник в нашем доме как-то отогнал одну из них метлой. На следующий день эта самая ворона налетела на него и клюнула в голову, да так, что кровь выступила, мэн. Ворона? Напала на привратника в форме? Чудеса, мэн. Такая же редкость, как короткое замыкание. Томоми точит карандаш для век и щелчком открывает карманное зеркальце. - Слабые - мясо, сильные - мясники. x x x Добраться от Уэно до Кита Сендзю просто даже в часы пик, потому что в идущих туда подводных лодках нет никого, кроме рабочих, едущих с ночной смены, да миллионеров-оригиналов. Подлодки, что направляются в сторону Уэно, до отказа набиты человеческим грузом. Токио - это модель повторяющегося " большого взрыва", который, как говорят, и породил вселенную. Взрыв происходит в пять вечера, и человеческое вещество отбрасывает к окраинам, но в пять утра это человеческое вещество вновь подчиняется силе притяжения и несется обратно к центру, чтобы успеть к очередному взрыву. Мои поездки не подчиняются естественным законам Токио. Я смертельно устал. Бросить поиски отца - чтобы к этому привыкнуть, нужно время. Сегодня Аи придет ко мне в капсулу, когда закончится репетиция, часов в пять вечера. Ее ужин - это мой завтрак. К моему облегчению, она вызвалась готовить сама - из-за диабета она предпочитает сама выбирать еду. А назвать мой кулинарный репертуар ограниченным - значит похвастаться. Когда я иду от Кита Сендзю в " Падающую звезду", полнеба застилает причудливое облако. Велосипедисты, женщины с детскими колясками, таксисты останавливаются поглядеть на него. Половина неба - чистейшая октябрьская лазурь, другая половина - мрачное, клубящееся грозовое месиво. Вихрь подхватывает и уносит полиэтиленовые пакеты. Бунтаро пришел в салон пораньше, чтобы свести баланс после недельного отсутствия. Он смотрит на меня и принюхивается. - Знаю, - говорю я. - Знаю: от меня несет сыром. Бунтаро с невинным видом пожимает плечами и возвращается к своему калькулятору. Я лезу наверх. Кошка желает мне доброго утра и выскальзывает прочь, в свое кошачье измерение. Я мою ее миску, меняю воду, принимаю душ и ложусь вздремнуть, прежде чем навести порядок к приходу Аи. Мое лицо прикипело к подушке. Язык - кусок пемзы. Слюна стекает по нему, как по желобу, прямо на наволочку. У стола стоит Аи и режет морковь с яблоками. На секунду я представляю: мы с Аи поженились и она готовит ужин для наших девятерых детей - но тут до меня доносится запах яблока. И мускатного ореха. Кошка вылизывает лапы и наблюдает за мной. Бунтаро пропускает Аи наверх, она стучит, я глубоко сплю и не просыпаюсь, Бунтаро подтверждает, что я дома, Аи заглядывает, видит меня, выходит и покупает продукты для салата. Жизнь может быть сплошным блаженством, когда захочет. Аи доверяет мне, если остается наедине со мной в моей капсуле, когда я одет - или раздет - подобным образом. То, что мне доверяют, делает меня достойным доверия. Морковь прекрасно сочетается с яблоками. Она режет грецкие орехи с изюмом - до этой минуты я не обращал особого внимания на грецкие орехи - и посыпает латук. На ней старые джинсы и линялая желтая футболка, бледнее, чем ее кожа, а волосы подобраны кверху. Вот ее сказочная шея. Она соскребает очистки в мешок для мусора. На ней очки в толстой черной оправе, странно, но они ей идут. Аи никогда, никогда не старается произвести впечатление, вот это-то и впечатляет меня - до безумия. В ее ухо вдета серебряная пиратская серьга. - Эй, каннибал с острова Кюсю, - говорит она; я понимаю, что все это время она знала, что я за ней наблюдаю - и звучащие во мне аккорды меняются со звонкой ля-бемоль на дребезжащую ре-минор. - Почему ты хранишь письма в морозилке? - Осторожней, - говорит Аи. - По-моему, в этих костях может быть рыба. - На вкус чудесно. - Ты живешь на одной "моментальной" лапше? - Мою диету разнообразит пицца - благодаря "Нерону". Ты не против, если я доем салат? - Давай, а не то умрешь от цинги. Ты никогда не говорил, что из твоего окна такой вид. - Разве это вид? Ты не видела Якусимы. - Он намного лучше того, что у нас с Сатико. Мы привыкли, что наше окно выходит на спортивную площадку тюрьмы ослабленного режима. Это было довольно занятно. Я обычно открывала окно и играла вальсы Шопена, один за другим. Но однажды я вернулась с занятий и увидела, что за время между завтраком и ужином перед нашим окном успела вырасти многоэтажная кольцевая автостоянка. Теперь у нас вид на бетонную стену на расстоянии шести дюймов. Мы хотим переехать, но после уплаты задатка мы остались бы без гроша. Даже честные агенты по недвижимости, если только это не оксюморон, обберут до нитки. К тому же приятно сознавать, что, если случится пожар, мы сможем выбраться из окна и спуститься по веревке в безопасное место, сопя себе потихоньку. Звонннннннннит телефон. Я беру трубку: - Алло? - Миякэ! - Суга? Ты где? - Внизу. Господин Огизо говорит, что у тебя гости, но ты не против, если я зайду? Честно говоря, я против. - Конечно, нет. Когда Суга входит в мою капсулу, я не верю своим глазам. Он сделал себе пересадку тела. Экзема исчезла. Его модельная стрижка стоит не меньше десяти тысяч иен. На нем костюм миланского похитителя бриллиантов и стильные прямоугольные очки поп-певца в зените славы. - Ты собираешься на интервью? - спрашиваю я. Суга, не обращая на меня внимания, застенчиво кланяется Аи. - Привет, я Масанобу Суга. Вы, наверное, подружка Миякэ из Кореи? Аи откусывает корень сельдерея и с недоумением смотрит на меня. - Нет, - я опровергаю его догадку. - Суга, это мисс Имадзо. Аи жует сельдерей. - Суга Храпящий? Теперь смущен Суга. - Я... э-э... Миякэ... - Давай как-нибудь в другой раз. - Другого раза долго не будет - я пришел попрощаться. - Уезжаешь из Токио? - Я бросаю ему на пол подушку. - Близко или далеко? Суга скидывает сандалии и садится. - В Саратогу. - В какой это префектуре? Аи знает, где это. - Саратога, западный Техас? - Самое сердце пустыни. - Там красиво. - Аи продолжает жевать. - Но дико. Я отыскиваю более-менее чистую чашку. - А зачем ты едешь в пустыню? - Мне нельзя об этом рассказывать. Я наливаю ему чай. - Почему нет? - Об этом мне тоже нельзя рассказывать. - Это как-то связано с твоим "Священным Граалем"? - Неделю назад, выйдя отсюда, я отправился к себе в лабораторию и поднапряг мозги. Просто до обидного. Пишу программу поиска, ввожу в файловое поле и заставляю сканировать все девять миллиардов файлов, чтобы проверить, спрятан ли настоящий сайт "Священного Грааля" где-то здесь, вот. В первый раз я получил обратную вспышку. В терминах мегабайтов, это как если бы я попытался продавить Китай сквозь тоннель Сумида. Защитная система Пентагона определяет мою программу как инородное тело, уничтожает и запускает программу поиска следа. Едва успел отключиться. - Тат самый Пентагон? - спрашивает Аи. Суга, сложив руки замком, крутит большими пальцами, застенчиво и хвастливо одновременно. - Итак, пару дней я допоздна засиживаюсь над этой задачкой, а потом меня осеняет гениальная мысль. Утренний порыв вдохновения. Я взламываю защитную систему Пентагона, подключаюсь к его операционной системе, затыкаю ей рот и делаю так, чтобы она сама разыскивала те самые файлы, которые должна охранять! Так переучивают розыскных собак противника, чтобы те привели к его убежищу. На словах это кажется просто, я знаю, но сначала мне пришлось загружать траекторию своего полета через шесть разных зомби в шести сетях сотовой связи. Потом... - Ты это сделал? Суга опускает подробности. - Я это сделал. Но количество "Священных Граалей", которых системе пришлось проверить, оказалось просто колоссальным, вот. Вы только подумайте. Девять миллиардов файлов на вершине девяти миллиардов пирамид из девяти миллиардов файлов каждая - по крайней мере, настолько глубоко я отважился заглянуть. Я запустил свою программу поиска и задремал. Отправился в город Глубокого Сна. Было около одиннадцати утра - я сидел за компьютером с семи вечера предыдущего дня. Что дальше? Просыпаюсь - у меня в лаборатории роются трое. Вторая половина дня, я в полном отпаде. Первый парень - хакер, я думаю - сгружает все мои личные файлы на переносной накопитель, какого я в жизни не видел. Второй, с виду старый директор школы, делает опись моего железа. Третий, толстый загорелый иностранец в ковбойской шляпе, листает мои манга про Зэкса Омегу и пьет мое пиво. Я слишком поражен, чтобы испугаться. Тот, что похож на директора школы, тычет мне в глаза каким-то удостоверением - "Агентство по защите информации", слышали о таком? - и говорит, что я нарушил японо-американское двустороннее оборонное соглашение и что у меня есть право хранить молчание, но если я не хочу, чтобы меня судили за шпионаж по американским законам на ближайшей военной базе, мне лучше встать на колени и ради спасения собственной шкуры выложить им все. - Все это правда? - спрашивает меня Аи. - Все это правда? - спрашиваю я Сугу. - Одному черту известно, как я хотел тогда, чтобы это было неправдой. У меня перед глазами мелькает содомитская сцена из "Побега из Шоушенка"[140 ]. Директор школы достает диктофон размером со спичечный коробок и начинает выстреливать вопросы. Я жду, что он вот-вот прилепит электроды мне к яйцам. Как мне удалось проникнуть в Пентагон в первый раз? Как я подключился к их антивирусной операционной системе? Работал ли я в одиночку? С кем я об этом говорил? Слышал ли я что-нибудь о следующих организациях - я не слышал, сейчас я даже не могу вспомнить их названий. Им известно, где я учился, где я живу, все. Потом хакер начинает выяснять технические подробности - я понимаю, что мой зомби-дозвон произвел на него впечатление. Но даже если так, уже темнеет, а я все не знаю, что они собираются со мной сделать. В конце концов иностранец, тот самый, который листал мои фотоальбомы и " МастерХакер", говорит с директором школы по-английски. Я понимаю, что именно он здесь главный. Я прошусь пойти отлить. Со мной идет младший хакер - я прошу его хоть что-нибудь мне объяснить, но он качает головой. Мы возвращаемся в комнату, и тут директор школы предлагает мне выбирать между работой и преследованием по какому-то закону, который очень грозно звучит. Он описывает эту работу, называет сумму жалованья - полный улет! Искусственн