астрелил Лена Колтрена с судейского кресла. Мы с миссис Гарви вышли из низов. Никто не затеет с нами распри, все равно как с древесными лягушками. Миссис Гарви говорит, что у всех родовитых людей есть распри. Мы-то не родовитые, но деньги есть, вот и обзаводимся чем можем. "Так возьми деньги, - сказала миссис Гарви, - и купи распрю мистера Гори, честно и благородно". Охотник на белок вытянул одну ногу почти до середины комнаты, вытащил из кармана пачку банкнот и бросил ее на стол. - Здесь двести долларов, мистер Гори. Согласитесь, что за такую запущенную распрю цена хорошая. С вашей стороны только вы и остались, а убивать вы, наверно, не мастер. Вот вы и развяжетесь с этим делом, а мы с миссис Гарви войдем в родовитое общество. Берите деньги. Свернутые бумажки медленно развернулись, корчась и подпрыгивая на столе. В молчании, наступившем за последними словами Гарви, ясно слышался стук игральных фишек в здании суда. Гори знал, что шериф только что выиграл хороший куш, - через двор на волнах знойного воздуха донеслось сдержанное гиканье, которым он всегда приветствовал победу. Капли пота выступили у Гори на лбу. Он нагнулся, вытащил из-под стола полуштоф в плетенке и наполнил из него стаканчик. - Выпейте, мистер Гарви! Вы, конечно, изволили пошутить... по поводу того, что сейчас сказали? Вводится новый вид торговых операций. Вендетты первого сорта - от двухсот пятидесяти до трехсот долларов. Вендетты, слегка подпорченные, - двести... кажется, вы сказали двести, мистер Гарви? Гори деланно рассмеялся. Горец взял предложенный стакан и осушил его, не моргнув неподвижными глазами. Адвокат оценил этот подвиг завистливым и восхищенным взглядом, он налил и себе и начал пить, как истый пьяница, медленными глотками, вздрагивая от запаха и вкуса водки. - Двести, - повторил Гарви, - вот деньги. Внезапная ярость вспыхнула у Гори в мозгу. Он стукнул по столу кулаком. Одна из кредиток подскочила и коснулась его руки. Он вздрогнул, как будто что-то ужалило его. - Вы серьезно пришли ко мне, - закричал он, - с таким нелепым, оскорбительным, сумасбродным предложением? - Я хотел честно и благородно, - сказал охотник на белок; он протянул руку, словно для того, чтобы взять деньги обратно, и тогда Гори понял, что его вспышка гнева объяснялась не гордостью и обидой, но раздражением против самого себя, так как он чувствовал себя способным опуститься еще ниже, в яму, которая перед ним открылась. В мгновение он превратился из оскорбленного джентльмена в торгаша, расхваливающего свой товар. - Не торопитесь, Гарви, - сказал Гори; он побагровел, и язык у него заплетался. - Я принимаю ваше пре... пре... предложение, хотя двести долларов - безобразно низкая цена. С... сделка есть сделка, если продавец и покупатель оба удо... удовлетворены... Завернуть вам покупку, мистер Гарви? Гарви встал и отряхнулся. - Миссис Гарви будет довольна. Вы вышли из этого дела, и теперь оно будет считаться Колтрен против Гарви. Пожалуйте расписочку, мистер Гори, недаром вы адвокат, - чтобы закрепить сделку. Гори схватил лист бумаги и перо. Деньги он крепко зажал во влажной руке. Все остальное вдруг стало пустячным и легким. - Запродажную запись. Непременно. "Право на владение и проценты..." Только придется пропустить "защищаемое законами штата", - сказал Гори с громким смехом. - Вам придется самому защищать это право. Горец взял необычайную расписку, сложил ее с величайшими предосторожностями и аккуратно спрятал в карман. Гори стоял у окна. - Подойдите сюда, - сказал он, поднимая палец. - Я покажу вам вашего только что купленного кровного врага. Вон он идет, по той стороне улицы. Горец согнул свою длинную фигуру, чтобы посмотреть в окно туда, куда указывал адвокат. Полковник Эбнер Колтрен, прямой, осанистый джентльмен лет пятидесяти, в цилиндре и неизбежном двубортном сюртуке члена южного законодательного собрания, проходил по противоположному тротуару. Пока Гарви смотрел, Гори взглянул ему в лицо. Если существуют на свете желтые волки, то здесь находился один из них. Гарви зарычал, следя нечеловечьими глазами за проходящей фигурой, и оскалил длинные, янтарного цвета клыки. - Это он... Да ведь это - человек, который упрятал меня когда-то в тюрьму. - Он был прокурором, - сказал небрежно Гори, - и, между прочим, он первоклассный стрелок. - Я могу прострелить белке глаз на расстоянии ста ярдов, - сказал Гарви. - Так это Колтрен? Я сделал лучшую покупку, чем ожидал. Я позабочусь об этой распре получше вашего, мистер Гори. Он направился к дверям, но остановился на пороге в легком замешательстве. - Еще что-нибудь угодно? - спросил Гори с сарказмом безнадежности. - Семейные традиции? Духи предков? Позорные тайны? Пожалуйста! Цены самые доступные. - Есть еще одна вещь, - невозмутимо протянул охотник на белок, - миссис Гарви тоже говорила. Это не совсем по моей части, но она особенно хотела, чтобы я спросил вас и, если вы согласны, купил бы, честно и благородно. Есть там ваше семейное кладбище, как вам известно, мистер Гори, за вашей старой усадьбой, под кедрами. Там похоронены ваши предки, те, что убиты Колтренами. На памятниках их имена. Миссис Гарви говорит, что у всех родовитых людей есть семейные кладбища. Она говорит, что, если мы купим распрю, к ней надо добавить и кладбище. На памятниках везде "Гори", но это можно вытравить и заменить нашей... - Вон! вон! - закричал Гори вспыхнув. Он протянул к горцу обе руки со скрюченными, дрожащими пальцами. - Убирайтесь, негодяй. Даже ки... китаец защищает мо... могилы своих предков. Вон! Охотник на белок побрел к своему шарабану. Пока он влезал в него, Гори с лихорадочной быстротой подбирал деньги, выпавшие у него из рук. Не успел экипаж завернуть за угол, как овца, вновь обросшая шерстью, понеслась с неприличной поспешностью по тропинке к зданию суда. В три часа ночи судейские приволокли его обратно в контору, остриженного и в бессознательном состоянии. Шериф, разбитной помощник шерифа, секретарь и веселый прокурор несли его, а бледнолицый субъект "из долины" замыкал шествие. - На стол, - сказал один из них, и они положили его на стол среди груды его бесполезных книг и бумаг. - У Янси прямо пристрастие к двойкам, когда он наклюкается, - задумчиво вздохнул шериф. - Это уж чересчур, - сказал веселый прокурор. - Человеку, который напивается, нечего играть в покер. Интересно, сколько он просадил сегодня. - Около двухсот. Удивляюсь, где он их взял. У него уже больше месяца не было ни цента. - Может быть, клиента подцепил. Ну, ладно, пойдемте по домам, пока не рассвело. Он отойдет, когда проспится, только в голове будет гудеть, как в улье. "Шайка" растаяла в утренних сумерках. Следующим глазом, посмотревшим на несчастного Гори, было око утра. Оно заглянуло в незавешенное окно и сначала залило спящего потоком бледного золота, а потом окатило его горящее лицо обжигающим белым летним зноем. Гори, не просыпаясь, зашевелился среди хлама на столе и отвернулся от окна. При этом он задел тяжелый Свод законов, и книга с грохотом упала на пол. Гори открыл глаза и увидел, что над ним склонился человек в длинном черном сюртуке. Слегка закинув голову, он обнаружил старый цилиндр, а под ним доброе, гладко выбритое лицо полковника Эбнера Колтрена. Не уверенный в радушном приеме, полковник ждал, когда Гори его узнает. Вот уже двадцать лет, как представители мужской части этих двух семейств не встречались в мирной обстановке. Веки у Гори дрогнули, и он, напрягая помутившееся зрение, взглянул на гостя и безмятежно улыбнулся. - А вы привели Стеллу и Люси поиграть со мной? - спросил он спокойно. - Вы узнаете меня, Янси? - спросил Колтрен. - Конечно. Вы подарили мне кнутик со свистком. Так оно и было, - двадцать четыре года тому назад, когда отец Янси был его лучшим другом. Глаза Гори забегали по комнате. Полковник понял. - Лежите спокойно, я вам сейчас принесу, - сказал он. Во дворе был колодец, и Гори, закрыв глаза, с восторгом прислушивался к звяканью его рычага и плеску воды. Колтрен принес кувшин холодной воды и подал его Гори. Гори вскочил - вид у него был жалкий, летний полотняный костюм запачкался и смялся, взлохмаченная голова тряслась. Он попытался помахать рукой полковнику. - Извините... все это, пожалуйста, - сказал он. - Я, должно быть, вчера вечером выпил слишком много виски и улегся спать на столе. Его брови сдвинулись в недоумении. - Покутили с приятелями? - добродушно спросил полковник. - Нет, я нигде не был. У меня уже два месяца как нет ни доллара. Просто выпил лишнего, как всегда. Полковник Колтрен дотронулся до его плеча. - Несколько минут назад, Янси, - начал он, - вы спросили меня, привел ли я к вам поиграть Люси и Стеллу. Вы тогда еще не совсем проснулись, и вам, верно, снилось, что вы опять маленький мальчик. Теперь вы проснулись, и я прошу вас выслушать меня. Я пришел от Стеллы и Люси к их старому товарищу и к сыну моего старого друга. Они знают, что я хочу привезти вас с собой, и они будут так же рады вам, как в старые времена. Я хочу, чтобы вы пожили у нас, пока не придете в себя - и еще дольше... сколько захотите. Мы слышали, что вам в жизни не повезло, что вы окружены соблазнами, и мы все решили опять пригласить вас к нам поиграть. Поедете, мой мальчик? Хотите забыть все семейные ссоры и, поехать со мной? - Ссоры? - сказал Гори, широко раскрыв глаза. - Между нами не было никаких ссор, насколько я знаю. Мы всегда были лучшими друзьями. Но, боже мой, полковник, как я могу явиться к вам в дом таким, каким я стал? Жалкий пьяница, несчастный, опозоренный, мот, игрок... Он слез со стола, забрался в кресло и заплакал пьяными слезами, мешая их с искренними каплями раскаяния и стыда. Колтрен говорил с ним настойчиво и серьезно: он напомнил простые удовольствия жизни в горах, которые Гори когда-то так любил, и подчеркивал искренность своего приглашения. В конце концов он убедил Гори, сказав ему, что рассчитывает на его помощь для руководства переброской поваленного леса с высокого склона горы к сплаву. Он помнил, что Гори когда-то изобрел для этой цели особую систему скатов и желобов и по праву гордился ею. В одну минуту бедняга, в восторге от мысли, что он может быть кому-нибудь полезен, развернул на столе лист бумаги и стал набрасывать на нем быстрые, но безнадежно кривые линии чертежа. Блудному сыну сразу опротивела жизнь среди свиней; сердце его снова обратилось к горам. Голова его еще плохо работала, мысли и воспоминания возвращались в мозг одно за другим, как почтовые голуби над бурным морем. Но Колтрен был доволен достигнутым успехом. Бэтел в этот день был поражен как никогда - весь город видел, как по улицам дружелюбно проехали рядом Колтрен и Гори. Они ехали верхом: пыльные улицы и глазеющие горожане остались позади; всадники спустились к мосту через ручей и стали подниматься в горы. Блудный сын почистился, умылся и причесался; вид у него стал более приличный, но он еще не твердо держался в седле и, казалось, был занят решением какой-то путаной задачи. Колтрен не трогал его, надеясь, что душевное равновесие восстановится у него само собой от перемены обстановки. Один раз Гори стал трясти озноб, и он чуть не лишился сознания. Ему пришлось спешиться и отдохнуть на краю дороги. Полковник, предугадав такую возможность, запасся на дорогу небольшой фляжкой виски, но, когда он предложил ее Гори, тот отказался чуть ли не грубо и заявил, что никогда больше не прикоснется к спиртному. Мало-помалу он оправился и спокойно проехал одну-две мили. Затем внезапно остановил свою лошадь и сказал: - Я проиграл вчера вечером двести долларов в покер. Где же я взял эти деньги? - Не беспокойтесь об этом, Янси. На горном воздухе все забудется. Прежде всего мы отправимся удить рыбу к Пинакл-Фоллс. Форели там прыгают, как лягушки. Мы возьмем с собой Стеллу и Люси и устроим пикник на Орлиной скале. Вы помните, Янси, какими вкусными кажутся голодному рыболову сэндвичи с ветчиной у костра? Очевидно, полковник не поверил этой истории о пропавших деньгах, и Гори снова впал в сосредоточенное молчание. К концу дня они проехали десять миль из двенадцати, отделявших Бэтел от Лорели. Не доезжая полмили до Лорели находилась старая усадьба Гори; в двух милях за деревней жил Колтрен. Дорога была теперь крутая и тяжелая, но зато многое вознаграждало путников. Заросшие лесом склоны изобиловали птицами и цветами. Живительный воздух бодрил лучше всяких лекарств. Просеки хмурились мшистой тенью, мерцали робкими ручейками, бегущими среди папоротника и лавров. По левую руку, в рамке придорожных деревьев, то и дело открывались просветы - восхитительные виды далекой равнины, утопавшей в опаловой дымке. Колтрен радовался, видя, что его спутник поддается очарованию гор и лесов. Теперь им оставалось объехать вокруг основания Скалы Художников, пересечь Элдербранч и подняться на холм, и Гори увидит ушедшее из его рук наследство предков. Каждый утес, мимо которого он проезжал, каждое дерево, каждый кусочек дороги были ему знакомы. Хотя он и забыл о лесах, они волновали его теперь, как мелодия старой колыбельной песни. Они объехали скалу, спустились к Элдербранчу и остановились там, чтобы напоить лошадей и выкупать их в быстрой воде. Направо была железная ограда, которая образовала здесь угол и тянулась потом вдоль реки и дороги. Она окружала старый фруктовый сал усадьбы Гори; дом был еще закрыт гребнем крутого холма. За оградой высоко и густо росли бузина, сумах и лавровые деревья. Услышав шорох в ветвях, Гори и Колтрен подняли глаза и увидели длинное, желтое волчье лицо, смотревшее на них поверх решетки светлыми, неподвижными глазами. Голова быстро исчезла; ветки кустов закачались, и неуклюжая фигура побежала, виляя между деревьями, через сад вверх, к дому. - Это Гарви, - сказал Колтрен, - человек, которому вы продали усадьбу. Он, несомненно, помешанный. Я несколько лет назад засадил его за незаконную торговлю спиртным, хотя и считал его невменяемым... Что с вами, Янси? Гори вытирал себе лоб, и лицо его помертвело. - Я тоже вам кажусь странным? - спросил он, пытаясь улыбнуться! - Я, только что припомнил еще кое-что. - Алкоголь почти испарился у него из головы. - Теперь я вспомнил, где достал эти двести долларов. - Бросьте думать об этом, - весело сказал полковник. - Мы потом вместе подсчитаем ваши капиталы. Они отъехали от ручья, но когда добрались до подножия холма, Гори снова остановился. - Вы когда-нибудь подозревали, полковник, что я в сущности очень тщеславный человек? - спросил он. - До глупости тщеславный во всем, что относится к моей внешности. Полковник нарочно отвел глаза от грязного обвисшего полотняного костюма и потертой шляпы Гори. - Мне кажется, - ответил он, недоумевая, но стараясь говорить ему в тон, - что я действительно помню одного молодого человека, лет двадцати, в самом модном костюме, с самыми приглаженными волосами и на самой шикарной верховой лошади в округе. - Совершенно верно, - подхватил Гори, - и это сохранилось у меня до сих пор, хотя оно и незаметно. О, я тщеславен, как индюк, и горд, как Люцифер Я хочу попросить вас снизойти к этой моей слабости... не отказать мне в одном пустяке. - Говорите без стеснения, Янси. Если хотите, мы объявим вас герцогом Лорели и бароном Синего хребта; и мы вырвем перо из хвоста у павлина Стеллы, чтобы украсить вашу шляпу. - Я говорю серьезно. Через несколько минут мы проедем мимо дома на холме, где я родился и где мои предки жили почти сто лет. Теперь в нем живут чужие и посмотрите на меня Я должен показаться им в лохмотьях, удрученный бедностью, бродяга, нищий. Полковник Колтрен, я стыжусь этого. Прошу вас, позвольте мне надеть ваш сюртук и шляпу и ехать в них, пока мы не минуем усадьбы. Я знаю, вы считаете это глупым тщеславием, но я хочу выглядеть прилично, когда буду проезжать мимо родового гнезда. "Что бы это могло значить?" - сказал себе Колтрен, сопоставляя нормальный вид и спокойное поведение своего спутника с этой странной просьбой. Но он уже расстегивал сюртук, не желая показать, что видит во всем этом что-либо необычное. Сюртук и шляпа пришлись Гори впору. Он застегнулся с довольным и гордым видом. Он был почти одного роста с Колтреном, высокий, статный, и держался прямо. Двадцать пять лет разницы было между ними, но до виду их можно было принять за братьев. Гори выглядел старше своих лет; на его отекшем лице видны были ранние морщины; у полковника лицо было гладкое, свежее - признак умеренной жизни. Он надел непристойный полотняный пиджак Гори и его потертую широкополую шляпу. - Ну вот, - сказал Гори и взялся за поводья. - Теперь все в порядке. Я попрошу вас, полковник, держаться шагов на десять позади меня, когда мы будем проезжать мимо дома, чтобы они могли хорошенько рассмотреть меня. Пусть видят, что я еще не вышел в тираж, далеко нет Я уверен, что на этот раз я во всяком случае покажу им себя с хорошей стороны. Ну, едеме. Он стал подниматься в гору быстрой рысью; полковник, потакая его просьбе, ехал сзади. Гори сидел в седле выпрямившись, с высоко поднятой головой, но глаза его смотрели вправо, внимательно исследуя каждый куст и потаенный уголок на дворе старой усадьбы; он даже раз пробормотал про себя: "Неужели этот сумасшедший болван попытается... Или мне все это наполовину приснилось? Только поровнявшись с маленьким семейным кладбищем, он увидел, что искал: струйку белого дыма, вылетевшую из густой кедровой чащи в углу сада. Он так медленно повалился налево, что Колтрен успел подъехать и подхватить его одной рукой. Охотник на белок не зря назвал себя метким стрелком. Он, как и предвидел Гори, всадил пулю туда, куда хотел, - в грудь длинного черного сюртука полковника Эбнера Колтрена. Гори навалился всей своей тяжестью на полковника, но не упал. Лошади шли в ногу, рядом, и рука полковника крепко поддерживала Гори. Белые домики Лорели светились сквозь деревья на расстоянии полумили. Гори с трудом протянул руку и шарил ею по воздуху, пока она не остановилась на пальцах Колтрена, державших поводья его лошади. - Добрый друг, - сказал он, и это было все. Так Янси Гори, проезжая мимо своего старого дома, показал себя с самой лучшей стороны, насколько это было в его силах при данных обстоятельствах. - Громила и Томми (1) Перевод Н. Дарузес В десять часов вечера горничная Фелисия ушла с черного хода вместе с полисменом покупать малиновое мороженое на углу. Она терпеть не могла полисмена и очень возражала против такого плана. Она говорила, и не без основания, что лучше бы ей позволили уснуть над романом Сент-Джорджа Ратбона в комнате третьего этажа, но с ней не согласились. Для чего-нибудь существует на свете малина и полицейские. Громила попал в дом без особого труда: в рассказе на две тысячи слов требуется побольше действия и поменьше описаний. В столовой он приподнял щиток потайного фонаря и, достав коловорот и перку, начал сверлить замок шкафа, где лежало серебро. Вдруг послышалось щелканье. Комнату залило электрическим светом. Темные бархатные портьеры раздвинулись, и в комнату вошел белокурый мальчик лет восьми в розовой пижаме, держа в руке бутылку с прованским маслом. - Вы громила? - спросил он тоненьким детским голоском. - Послушайте-ка его! - хрипло воскликнул гость. - Громила я или нет? А для чего же, по-твоему, я три дня отращивал щетину на подбородке, для чего надел кепку с наушниками? Давай живей масло, я смажу сверло, чтоб не разбудить твою мамашу, у которой заболела голова и она легла, оставив тебя на попечение Фелисии, не оправдавшей такого доверия. - Ах ты, боже мой, - со вздохом сказал Томми. - Не думал я, что вы так отстали от времени. Это масло пойдет для салата, когда я принесу вам поесть из кладовой. А мама с папой уехали в оперу слушать де Решке. Я тут ни при чем. Это только доказывает, сколько времени рассказ провалялся в редакции. Будь автор поумней, он бы в гранках исправил фамилию на Карузо. - Замолчи, - прошипел громила. - Попробуй только поднять тревогу, и я сверну тебе шею, как кролику. - Как цыпленку, - поправил Томми. - Это вы ошиблись. Кроликам шею не свертывают. - Неужели ты меня не боишься? - спросил громила. - Сами знаете, что не боюсь, - ответил Томми. - Неужели вы думаете, что я не отличу правду от вымысла? Если б это было не в рассказе, я бы завопил, как дикий индеец, а вы скатились бы по лестнице и на тротуаре вас бы зацапала полиция. - Вижу, ты свое дело знаешь, - сказал громила. - Валяй дальше. Томми уселся в кресло и поджал под себя ноги. - Почему вы грабите чужих людей, господин громила? Разве у вас нет знакомых? - Вижу, к чему ты клонишь, - злобно нахмурившись, сказал громила. - Стара штука. Твоя младенческая невинность и беззаботность должны вернуть меня к честной жизни. Каждый раз, как залезешь в дом, где имеется младенец, получается одна и та же история. - Может быть, вы посмотрите жадными глазами на тарелку с холодной говядиной, которую буфетчик забыл на столе? - сказал Томми. - А то времени у нас мало. Громила согласился. - Бедненький, - сказал Томми - Вы, должно быть, проголодались. Постойте, пожалуйста, в нерешительной позе, а я вам принесу чего-нибудь поесть. Мальчик принес из кладовой жареную курицу, банку с вареньем и бутылку вина. Громила недовольно взялся за нож с вилкой. - И часу не прошло, как я ел омаров и пил пиво на Бродвее, - проворчал он. - Хоть бы эти писаки позволили человеку принять таблетку пепсина перед едой. - Мой папа тоже пишет книжки, - заметил Томми. Громила поспешно вскочил с места. - А ты говорил, будто он уехал в оперу, - прошипел он хриплым голосом, подозрительно глядя на мальчика. - Я забыл сказать, - объяснил Томми. - Билеты он получил бесплатно. Громила снова уселся на место и стал обгладывать куриную косточку. - Зачем вы грабите квартиры? - задумчиво спросил мальчик. - Затем, - ответил громила, вдруг залившись слезами. - Помилуй господи моего темноволосого мальчика Бесси, который остался дома. - Ах нет, - сказал Томми, сморщив нос. - Это вы не так говорите. Прежде чем пустить слезу, вы должны рассказать, отчего вам не повезло. - Да, да, я и забыл, - сказал громила. - Ну вот, раньше я жил в Мильвоки... - Берите серебро, - сказал Томми, слезая с кресла. - Погоди, - сказал громила. - Но я уехал оттуда. Другой работы я найти не мог. Некоторое время я поддерживал жену и ребенка, сбывая ассигнации Южного правительства, но увы! пришлось бросить и это, потому что они не имели хождения. Я махнул на все рукой и с горя сделался громилой. - А вы когда-нибудь попадались в руки полиции? - спросил Томми. - Я сказал "громилой", а не нищим, - ответил грабитель. - Как же мы кончим рассказ, когда вы доедите курицу и у вас, как полагается, начнется приступ раскаяния? - Предположим, - задумчиво начал громила, - что Тани Пастор кончит сегодня раньше обыкновенного и твой отец приедет с "Парсифаля" в половине одиннадцатого. Я окончательно раскаялся, потому что ты напомнил мне моего сыночка Бесси... - Послушайте, - сказал Томми, - а вы не ошиблись? - Нет, клянусь пастелями Б. Кори Килверта, - сказал громила. - Всегда у меня дома остается Бесси и бесхитростно болтает с бледнолицей женой громилы. Так вот я и говорю, твой отец откроет парадную дверь как раз в ту минуту, когда я буду уходить, нагруженный увещаниями и бутербродами, которые ты завернул для меня в бумажку. Узнав во мне старого товарища по Гарвардскому университету, он отшатывается... - Не в изумлении, надеюсь? - прервал его Томми, глядя на него круглыми глазами. - Он отшатывается назад, - продолжал громила и вдруг, поднявшись на ноги, начал выкрикивать: - Pa, pa, ра! Ура, ура, ура! - Ну-ну, - сказал удивленно Томми. - Первый раз слышу от громилы на работе университетский клич, хотя бы и в рассказе. - Не все тебе знать, - засмеялся громила. - Это я подпустил сценичности. Если такую штуку сыграть в театре, только этот намек на университетскую жизнь и может обеспечить ей успех. Томми взглядом выразил свое восхищение. - Вы в этом здорово разбираетесь, - сказал он. - И вот еще в чем ты проврался, - заметил громила. - Тебе давно надо бы пойти и принести золотой, который мама подарила тебе в день рождения, чтобы я передал его Бесси. - Но она не для того дарила мне золотой, чтоб вы передали его Бесси, - надувшись, отвечал Томми. - Ну, ну! - строго сказал громила. - Нехорошо пользоваться тем, что в рассказе попалась неясная по смыслу фраза. Ты понимаешь, что я хотел сказать. Что я там получу от этой литературной стряпни? Я теряю всю выручку да еще каждый раз обязан каяться; а достаются мне разные пустячки и сувениры от вас, ребят. Как же, в одном рассказе я получил в награду всего-навсего поцелуй маленькой девочки, которая застала меня врасплох, когда я вскрывал сейф. Да еще вся она была липкая от патоки. Вот возьму эту скатерть, накину тебе на голову, да и залезу в шкаф с серебром. - Ничего подобного, - сказал Томми, обхватив колени руками. - Потому что после этого ни один журнал не примет рассказа. Вы же знаете, что вам следует соблюдать единство. - И тебе тоже, - угрюмо возразил громила. - Вместо того чтобы сидеть здесь, болтать глупости и отнимать хлеб у бедного человека, тебе бы следовало залезть под кровать и вопить благим матом. - Ваша правда, дружище, - согласился Томми. - Удивляюсь, к чему нас заставляют это делать. По-моему, Совет по охране детства должен был бы вмешаться. Для ребенка моих лет и неестественно и неприятно соваться под ноги взрослому громиле, когда он занят делом, и предлагать ему красные санки и коньки, лишь бы он не разбудил больную маму. А посмотрите, что они заставляют вытворять громилу! Кажется, редактор должен бы знать... э, да что толку! Громила вытер руки о скатерть и, зевнув, поднялся с места. - Ну, давай кончать, - сказал он. - Благослови тебя боже, мой мальчик, ты нынче не дал человеку совершить преступление. Бесси станет молиться за тебя, когда я попаду домой и распоряжусь на этот счет. Больше я не ограблю ни одной квартиры - по крайней мере до тех пор, пока не выйдут июньские журналы. Тогда придет черед твоей сестренки - она застанет меня, когда я буду извлекать из чайника четырехпроцентные облигации С. Ш. А., и попытается подкупить меня коралловыми бусами и слюнявым поцелуем. - Напрасно вы жалуетесь, не вам одному плохо, - вздохнул Томми, сползая с кресла. - Подумайте, ведь я никогда не высыпаюсь. Нам обоим достается, старик. Я бы хотел, чтоб вам удалось вылезти из рассказа и в самом деле ограбить кого-нибудь. Может быть, вам повезет, если мы попадем в инсценировку. - Вряд ли, - мрачно сказал громила. - Я, должно быть, всегда буду сидеть на мели, если юные дарования вроде тебя будут пробуждать во мне стремление к добру, а журналы - платить по выходе из печати. - Очень жаль, - сочувственно сказал Томми. - Только я тоже ничем помочь не могу. Это уж такое правило семейной беллетристики, что громиле никогда не везет. Ему мешает или младенец вроде меня, или юная героиня, или в самую последнюю минуту его сообщник, Рыжий Майк, припоминает, что служил в этом доме кучером. Во всяком рассказе вам достается самая плохая роль. - Ну, мне, пожалуй, пора смываться, - сказал громила, подхватывая фонарь и коловорот. - Вы должны взять с собой остаток курицы и вино для Бесси и ее мамы, - спокойно заметил Томми. - Да провались ты, ничего им не надо! - с досадой воскликнул громилам. - У меня дома пять ящиков Шато де Бейхсвель разлива тысяча восемьсот пятьдесят третьего года. - А ваш кларет пахнет пробкой. А на курицу они и глядеть не станут, если ее не протушить в шампанском. Когда я выхожу из рассказа, мне так стесняться не приходится. Кое-что зарабатываю иной раз. - Да, но вы все-таки возьмите, - настаивал Томми, нагружая громилу свертками. - Спасибо, молодой хозяин, - послушно произнес громила. - Саул - гроза вторых этажей - никогда тебя не забудет. А теперь выпусти меня поживей, малец. Наши две тысячи слов подходят к концу. Томми проводил его через холл к парадной двери. Вдруг громила остановился и тихонько окликнул мальчика: - А это не фараон там перед домом стоит и любезничает с девушкой? - Да, - ответил Томми, - ну и что же из этого? - Боюсь, как бы он меня не забрал, - сказал громила. - Не забывай, что это беллетристика. - Батюшки мои! - воскликнул Томми, поворачиваясь. - Идемте, я выпущу вас черным ходом. ------------------------------------------------------------ 1) - Пародия на повесть Фрэнсис Бэрнет "Громила и Эдит" и другие сентиментальные повести о раскаявшихся грабителях. --> Мадам Бо-Пип на ранчо Перевод И. Гуровой У крошки Бо-Пип голосок охрип - Разбежались ее овечки. Не надо их звать: все вернутся опять, Хвосты завернув в колечки. ("Сказка Матери-Гусыни".) - Тетя Эллен, - весело сказала Октавия, метко швырнув черными лайковыми перчатками в важного персидского кота на подоконнике. - Я - нищая. - Ты так любишь преувеличивать, дорогая Октавия, - мягко заметила тетя Эллен, опуская газету. - Если у тебя сейчас нет мелочи на конфеты, поищи мой кошелек в ящике письменного стола. Октавия Бопри сняла шляпу и, обняв руками колени, уселась на низенькой скамеечке рядом с креслом своей тетки. Но и в этом неудобном положении ее тонкая, гибкая фигура, облаченная в модный траурный костюм, не потеряла своей грациозности. Октавия тщетно пыталась придать требуемую обстоятельствами серьезность своему юному, оживленному лицу и сверкающим, жизнерадостным глазам. - Тетя, милая, дело не в конфетах. Это самая настоящая, ничем не прикрытая скучная нищета: меня ждут платья в рассрочку, чищенные бензином перчатки и, может быть, обеды в час дня. Я только что от моего поверенного, тетя, и: "Подайте, сударыня, бедной обездоленной! Цветы, мадам? Бутоньерку, сударь? Карандаши, сэр, три штуки пять центов - помогите бедной вдове!" Хорошо у меня получается, тетечка? Или я напрасно брала уроки декламации и мое ораторское искусство не поможет мне снискать хлеб насущный? - Постарайся хоть минуту быть серьезной, дорогая, - сказала тетя Эллен, роняя газету на пол, - и объясни мне, что это значит. Состояние полковника Бопри... - Состояние полковника Бопри, - прервала Октавия, сопровождая свои слова надлежащим драматическим жестом, - солидно, как воздушный замок. Недвижимость полковника Бопри - ветер, акции полковника Бопри - вода, прибыли полковника Бопри - выбыли. Данной речи не хватает юридических терминов, которые мне только что пришлось выслушивать в течение часа, но в переводе они означают именно это. - Октавия! - Было заметно, что тетя Эллен обеспокоена. - Я не могу поверить. Он производил впечатление миллионера. И ведь его представили сами де Пейстеры! Октавия рассмеялась, затем обрела надлежащую серьезность. - De mortuis nil (1), тетя, даже и конца поговорки. Милейший полковник - какой подделкой он оказался! Свои обязательства я выполнила честно - вот я вся здесь. Статьи: глаза, пальцы, ногти, молодость, старинный род, завидные светские связи, - что и требовалось по контракту. Никаких дутых акций. - Октавия подняла с полу газету. - Но я не собираюсь "хныкать" - так, кажется, называются жалобы на судьбу, когда игра проиграна? - Она спокойно переворачивала страницы газеты. - "Курс акций" - не нужно. "Светские новости" - с этим кончено. Вот моя страница: "Спрос и предложение труда". Посмотрим "предложение". Разве Ван-Дрессеры могут "просить"? Горничные, кухарки, продавщицы, стенографистки... - Дорогая, - голос тети Эллен дрогнул, - не говори так, прошу тебя. Даже если твои дела в столь плачевном состоянии, остаются мои три тысячи... Октавия вскочила и запечатлела звонкий поцелуй на нежной восковой щеке чопорной старой девы. - Тетя, душечка, ваших трех тысяч хватает только на ваш любимый китайский чай и на стерилизованные сливки для кота. Я знаю, что вы будете рады помочь мне, но я предпочту пасть с горних высот, подобно Вельзевулу, а не бродить, как Пери, у черного хода, пытаясь услышать музыку. Я буду работать. Другого выхода нет. Я... Ах, я совсем забыла. Кое-что уцелело в катастрофе. Корраль, нет, ранчо в... ах да, в Техасе. Актив, как выразился милейший Бэннистер. Как он был доволен, что может хоть про что-то сказать "свободно от обязательств". Где-то в этих глупых бумагах, которые он заставил меня взять с собой, есть описание ранчо. Я сейчас поищу. Октавия нашла свою сумку и извлекла из нее длинный конверт с отпечатанными на машинке документами. - Ранчо в Техасе, - вздохнула тетя Эллен, - по-моему, больше похоже на пассив, чем на актив. Ведь там водятся сколопендры, ковбои и фанданго. (2) "Ранчо Де Лас Сомбрас, - читала Октавия ядовито-лиловые строчки, - расположено в ста десяти милях к юго-востоку от Сан-Антонио и в тридцати восьми милях от Нопаля, ближайшей железнодорожной станции. Ранчо включает семь тысяч шестьсот восемьдесят акров орошаемых земель, право собственности на которые утверждено патентом штата, и двадцать две квадратных мили, или четырнадцать тысяч восемьдесят акров, частично арендованных на условии ежегодного возобновления аренды, частично купленных на основании акта о двадцатилетней рассрочке. На ранчо восемь тысяч породистых овец-мериносов, необходимое количество лошадей, повозок и прочего оборудования; дом из кирпича, шесть комнат, удобно меблированных согласно с требованиями климата. Все обнесено крепкой изгородью из колючей проволоки. Теперешний управляющий производит впечатление человека умелого и надежного. В его руках дело, которое сильно пострадало от небрежности и дурного управления, начинает приносить доход. Эта собственность приобретена полковником Бопри у одного из западных оросительных синдикатов. Право на владение представляется несомненным. При правильном управлении и учитывая естественное возрастание стоимости участка, ранчо Де Лас Сомбрас может стать для своего владельца надежным источником приличного дохода". Когда Октавия кончила, тетя Эллен издала нечто, настолько напоминавшее презрительное фырканье, насколько это допускается хорошим тоном. - В этом описании, - заявила она с непреклонной подозрительностью столичной жительницы, - не упоминается ни о сколопендрах, ни об индейцах. И ведь ты никогда не любила баранины, Октавия. Не понимаю, какую пользу ты собираешься извлечь из этой... э... пустыни. Но Октавия не слышала. Ее глаза смотрели в беспредельную даль, губы полураскрылись, лицо осветилось священным безумием исследователя, беспокойным стремлением искателя приключений. Вдруг она ликующе захлопала в ладоши. - Проблема разрешается сама собой, тетечка, - вскричала она. - Я поеду на это ранчо. Я буду там жить. Я научусь любить баранину и попробую отыскать положительные стороны в характере сколопендр - на почтительном расстоянии, разумеется. Это как раз то, что мне нужно. Новая жизнь на смену старой, которая кончается сегодня. Это выход, тетя, а не тупик. Подумайте только - скачка по просторам прерий, ветер, треплющий волосы; возвращение к земле, снова сказки растущей травы и диких цветов без названия! Это будет дивно. Как, по-вашему, стать ли мне пастушкой Ватто в соломенной шляпе, с посохом, чтобы отгонять гадких волков от овечек, или типичной стриженой девушкой с ранчо на Западе - помните иллюстрации в воскресных газетах? Пожалуй, я предпочту второе, и мое изображение тоже появится в газете - я верхом на лошади, а с седла свисают пумы, сраженные моей рукой. И будет подпись: "С Пятой авеню в прерии Техаса", - а рядом напечатают фотографии старого особняка Ван-Дрессеров и церкви, где я венчалась. В редакциях нет моего портрета, но его закажут художнику. Я буду дикая, косматая и буду продавать свою шерсть. - Октавия! - Все возражения, для которых тетя Эллен не находила слов, слились в этом возгласе. - Ни слова, тетя. Я еду. Я увижу ночное небо, опрокинутое над землей, как крышка огромной масленки. Я опять подружусь со звездами - ведь я не болтала с ними с тех пор, как была совсем крошкой, Я хочу уехать. Мне все надоело. Я рада, что у меня нет денег. Я готова благословить полковника Бопри за это ранчо и простить все его мыльные пузыри. Пусть жизнь там будет трудной и одинокой. Я... Так мне и надо! Мое сердце было закрыто для всего, кроме жалкого тщеславия. Я... Ах, я хочу уехать отсюда и забыть - забыть! Октавия неожиданно соскользнула на пол, спрятала разгоревшееся лицо в коленях тетки и зарыдала. Тетя Эллен склонилась над ней и погладила каштановые волосы. - Я не знала, - сказала она мягко. - Этого я не знала. Кто это был, дорогая? Когда миссис Октавия Бопри, урожденная Ван-Дрессер, сошла с поезда в Непале, она на мгновение утратила ту светскую уверенность, которая отличала каждое ее движение. Город возник совсем недавно и, казалось, был сооружен наспех из неотесанных бревен и хлопающего брезента. И хотя в поведении личностей, слонявшихся по станции, не было ничего вызывающего, чувствовалось, что каждый из граждан города всегда равно готов к нападению и к отпору. Октавия стояла на платформе у входа на телеграф и пыталась угадать в этой прогуливающейся вразвалку толпе управляющего ранчо Де Лас Сомбрас, которому мистер Бэннистер поручил встретить ее на станции. Пожалуй, вот этот серьезный пожилой человек в синей фланелевой рубахе с белым галстуком. Но нет, он прошел мимо, и когда их взгляды встретились, поспешил отвести глаза, как делают южане при встрече с незнакомой дамой. Управляющий должен был бы сразу найти ее, подумала она, сердясь, что ей приходится ждать. Не так уж много в Непале молодых женщин, одетых в самые модные серые дорожные костюмы. И вот, пока Октавия выискивала в толпе возможных управляющих, она, вздрогнув от удивления, осознала, что по платформе к поезду спешит Тэдди Уэстлейк, или по крайней мере его загорелый призрак, в шевиотовом костюме, высоких сапогах и в шляпе с кожаной лентой - Теодор Уэстлейк Младший, почти чемпион любительского поло, легкомысленный мотылек и небокоптитель, но возмужавший, уверенный в себе Тэдди, более определенный и законченный, чем тот, которого она помнила со времени их последней встречи год тому назад. Он заметил Октавию почти в тот же момент, круто повернул и с былой непосредственностью направился прямо к ней. Нечто вроде священного трепета охватило Октавию, когда она рассмотрела вблизи его странную метаморфозу. Густой красно-коричневый загар особенно подчеркивал желтые, как солома, усики и серые, как сталь, глаза. Он казался повзрослевшим и почему-то далеким. Но когда он заговорил, это был прежний мальчишка Тэдди. Они были друзьями детства. - Тэви?! - Его недоумение отказывалось укладываться в связную речь. - Как-что- когда-откуда? - Поездом, - ответила Октавия, - необходимость-десять минут назад-из дому. Ты испортил себе цвет лица, Тэдди. Ну: как-что-когда-откуда? - Я работаю неподалеку, - сказал Тэдди, искоса оглядывая платформу, как человек, пытающийся соединить вежливость и долг. - Не заметила ли ты в поезде старую даму с седыми буклями и пуделем, занявшую два места своими свертками и скандалившую с проводником? - Ка