и очень немолоды, но, так как Айк уже взял их на абордаж, думать об этом было поздно. Девушку, с которой он заговорил, звали Глэдис. Ему больше приглянулась другая, Оливия, но Айк подошел к ней первый. Они стояли на палубе, дурачась и хохоча, пока девушки не заявили, что озябли; тогда они спустились в кают-компанию и уселись на диван, и Айк купил коробку конфет. - Мы сегодня за обедом ели лук, - сказала Оливия. - Надеюсь, вы ничего не имеете против лука. Глэдис, я говорила тебе, что не надо есть лука хотя бы до парохода. - Поцелуйте меня, тогда я вам скажу, имею ли я что-нибудь против, - сказал Айк. - Нельзя себе позволять таких вольностей, во всяком случае на пароходе, - огрызнулась Оливия, и две недобрых черточки обозначились у нее по обеим сторонам рта. - Нам приходится быть очень осторожными, особенно на пароходе, - пояснила Глэдис. - Теперь так косо глядят на девушек без провожатых. А разве это преступление? - Несомненно. - Айк пододвинулся ближе. - Бросьте дурить... Давайте гудок и отчаливайте... Кому я говорю? - Оливия встала и перешла на другую скамейку. Айк последовал за ней. - В былое время на этих пароходах были гостиные, а теперь не то, - тихо сказала Глэдис, обращаясь с Маком, как с близким знакомым. - Вы что, служили на консервных фабриках? - Нет, мы оба все лето проработали на Канадско-Тихоокеанской. - Должно быть, зарабатывали уйму денег. Мак заметил, что, говоря с ним, она все время искоса поглядывала на подругу. - Ну, не так уж много... но я все же скопил почти сотнягу. - А теперь вы куда, в Сиэтл? - Да, я хочу там работать по линотипному делу. - А мы как раз там и живем. У нас с Оливией там квартира... Пойдем на палубу, тут слишком жарко. Когда они проходили мимо Айка и Оливии, Глэдис нагнулась и что-то шепнула той на ухо, потом с томной улыбкой обернулась к Маку. На палубе никого не было. Она позволила ему обнять себя за талию. Пальцы его ощутили косточки корсета. Он стиснул ее. - Вы делаете мне больно, - пискнула она забавным, тоненьким голоском. Он засмеялся. Отнимая руку, он почувствовал округлость ее груди. На ходу нога его касалась ее ноги. В первый раз в жизни он шел под руку с женщиной. Вскоре она сказала, что пора спать. - А мне нельзя с вами? Она покачала головой. - Только не на пароходе. Увидимся завтра, может быть, вы с вашим товарищем зайдете проведать нас... Мы покажем вам город. - Отлично, - сказал Мак. Он ходил кругом по палубе, и сердце у него крепко колотилось. Он чувствовал биение судовых машин, видел стреловидный след на воде, разрезаемой носом парохода, и остро ощущал быстроту движения. На корме он встретил Айка. - Моя заявила, что идет спать. - И моя тоже. - Ну как, добился чего-нибудь, Мак? - Обещала повидаться завтра. У них квартира в Сиэтле. - Свою-то я все-таки поцеловал. Чертовски горячая. Я так и думал, что она меня слопает. - Завтра дело, наверное, сладится. - Ну а теперь пора на боковую. Наутро было солнечно: набережная Сиэтла искрилась, пахла лесными складами и оглушила их, когда они сошли с парохода, трескотней экипажей и окриками возниц. Они пошли в общежитие ХСМЛ. Они больше не поденщики и не бродяги. Они найдут чистую работу, устроятся и станут посещать вечернюю школу. Весь день они осматривали город и вечером встретили Оливию и Глэдис у индейского тотема на Пайонир-сквер. Все произошло очень быстро. Они пошли в ресторан и обильно поужинали с вином, потом пошли в сад, где играл оркестр, и пили виски. Когда они отправились к девушкам на квартиру, то захватили с собой бутылку виски. Мак едва не выронил ее на лестнице, и девушки шикали на них: "Ради бога, не поднимайте такого шума, а то нагрянут фараоны", и в помещении пахло мускусом и пудрой, и по всем стульям раскидано было женское белье, и девицы первым долгом вытянули у каждого по пятнадцати долларов. Мак со своей был в ванной, она мазала ему нос губной помадой, и они хохотали, пока он не дал волю рукам, и она в сердцах наградила его пощечиной. А потом они все сидели за столом и снова пили, и Айк нарядился в шелковые дамские панталоны и корсет и босиком отплясывал танец Саломеи. Мак сидел на полу и хохотал: все это было так забавно, но когда он попробовал подняться с пола, то упал ничком и вдруг очутился в ванной, и его рвало над раковиной, и Глэдис бранила его на чем свет стоит. Она помогала ему одеться, но он никак не мог найти своего галстука, и все говорили, что он слишком пьян, и вытолкали его, и он побрел по улице, распевая: "Дай гудок, капитан, и отчаливай... и отчаливай", и спросил полисмена, где общежитие ХСМЛ, а тот затолкал его в камеру и запер. Когда он проснулся, голова у него была словно треснувший жернов. На рубашке - следы рвоты, брюки разорваны. Он вывернул все карманы, бумажника не было. Немного погодя полисмен отпер камеру и велел выметаться, и он вышел на ослепительное солнце, ножом резавшее ему глаза. Когда он пришел в общежитие, швейцар искоса оглядел его, но никто ему ничего не сказал. Поднявшись к себе в комнату, он упал на кровать. Айк еще не возвращался. Мак дремал, чувствуя сквозь сон, как раскалывается у него голова. Когда он проснулся, Айк сидел у него в ногах. Глаза у него сверкали, щеки были красны. Он был еще пьян. - Скажи, Мак, они тебя тоже обчистили? У меня пропал бумажник. Я было вернулся, но не мог отыскать квартиры. Ну и задал бы я этим чертовым куклам... А! Чтоб их... Я еще пьян, что твой куб самогонный. Знаешь, этот тип за конторкой говорит, чтобы мы отсюда выкатывались. Не потерпит, говорит, пьяниц в общежитии ХСМЛ. - Да, но мы ведь заплатили за неделю. - Часть, говорит, вернет... А, черт, Мак... Влопались мы, но я все-таки рад... Знаешь, после того как они тебя вытолкали, и мне перепало от твоей красотки. Ну, я их обеих ублаготворил. - А мне чертовски скверно. - Я сам боюсь лечь - того и гляди, вывернет. Давай выйдем, на воздухе будет лучше. Было три часа пополудни. Они зашли в китайский ресторанчик на набережной и выпили кофе. В кармане у них было два доллара, полученных под залог чемоданов. Шелковых рубах оценщик не взял, потому что они были вымазаны. На улице шел проливной дождь. - Да, дернуло же нас так напиться. Порядочные мы с тобой дурни, Лик. - Зато позабавились... Ну и вид же у тебя был - вся рожа в губной помаде. - Нет, что ни говори, скверно... Я хочу учиться и работать по-настоящему - ты знаешь, о чем я говорю, - не для того, чтобы стать стервецом эксплуататором, но ради социализма и революции; не так, чтобы работать и напиваться, работать и напиваться, как те чертовы образины на постройке. - Другой раз будем умнее, станем оставлять деньги где-нибудь в сохранном месте... ох, вот и меня начинает выворачивать. - Да. Загорись сейчас эта проклятая лачуга, ни за что не пошевельнусь. Они сидели у китайца сколько можно было, а потом побрели под дождем искать тридцатицентовую ночлежку, где и провели ночь, и клопы их кусали отчаянно. Утром они отправились искать работы: Мак - по типографиям, Айк - по пароходствам. Ничего не найдя за день, они вечером встретились и, так как ночь была теплая, переночевали в парке. Наконец они нанялись на лесные разработки Снейк-Ривер. Их отправили туда в вагоне, полном шведов и финнов. Мак и Айк одни во всем вагоне говорили по-английски. Когда они добрались до места, десятник оказался так крут, еда так плоха, казарма так вонюча, что дня через два они сбежали и снова стали бродяжничать. В Блу-Маунтинс было уже холодно, и они бы наверняка подохли с голоду, если бы не наловчились выпрашивать подачку в кухнях лесных лагерей, встречавшихся по пути. Они вышли на железную дорогу у Бекер-Сити и ухитрились добраться в товарных составах до Портленда. В Портленде им не удалось найти работу, потому что одежда у них была грязная, и они поплелись на юг по широкой и бесконечной долине Орегона, усеянной фруктовыми фермами, ночуя по амбарам и получая кое-где случайную кормежку за колку дров и разные домашние работы на каком-нибудь ранчо. В Сейлеме Айк обнаружил, что у него триппер, и Мак ночей не спал от страха, что, может быть, и он тоже болен. Они решили обратиться к доктору. Это был крупный, круглолицый и с виду добродушный человек. Когда они сказали, что у них нет денег, он заявил, что это ничего и что они могут работой по хозяйству отплатить ему за совет, но, когда узнал, что дело идет о венерической болезни, вытолкал их, прочитав им пылкую проповедь о расплате за грехи. Они плелись по дороге голодные и охромевшие; у Айка был жар, и ему больно было идти. Оба молчали. Наконец они дошли до небольшой станции с водокачкой и погрузочной платформой для фруктов на магистрали Южной Тихоокеанской дороги. Айк сказал, что он не может больше идти, что надо ждать товарного поезда. - Тюрьма и то лучше, - говорил он. - Уж коль не везет в этой стране, так действительно не везет, - сказал Мак, и почему-то оба они рассмеялись. В кустах за станцией они набрели на старого бродягу, варившего кофе в жестянке. Он поделился с ними кофе, хлебом, отрезал им кусочек сала, и они рассказали ему о своих злоключениях. Он сказал, что направляется зимовать на юг и что верное средство от триппера - настой из вишневых корешков и стеблей. Но где достать этих самых корешков и стеблей? Во всяком случае, он советовал не тревожиться, говоря, что это не серьезней обыкновенной простуды. Это был веселый старик, и лицо у него до того заросло грязью, что казалось коричневой кожаной маской. Он собирался попытать счастья на товарном поезде, который останавливался здесь брать воду вскоре после захода солнца. Пока Айк со стариком разговаривали, Мак прилег вздремнуть. Проснулся он от окрика Айка, и все они сломя голову помчались за товарным поездом, который уже тронулся. В темноте Мак промахнулся, не попал на подножку и грохнулся на шпалы. Он ободрал коленку и набрал полон рот песку, и, когда он поднялся, все что он увидел - два красных фонаря в хвосте поезда, таявших в ноябрьской дымке. Так в последний раз он видел Айка Холла. Он снова вышел на дорогу и доковылял до ближайшего ранчо. Собака лаяла и бросалась на него, хватая за лодыжки, но он был слишком подавлен и ни на что не обращал внимания. Наконец к нему подошла полная женщина, дала ему холодного пудинга с яблочной подливкой и сказала, что он может переночевать в амбаре, если отдаст ей спички. Он добрел до амбара, зарылся в копну свежего сена и уснул. Наутро фермер, которого звали Томас, высокий рыжеватый мужчина с оглушительным голосом, пришел в амбар и предложил ему поработать несколько дней за еду и ночлег. Они были приветливы с ним, и у них была красивая дочка - Мона, в которую он влюбился. Плотная, краснощекая, сильная, словно мальчик, она ничего не боялась. Она тузила его, боролась с ним, и, когда он отдохнул и подкормился, он ночи не спал, думая о ней. Он лежал на своем сеннике, снова и снова вспоминая прикосновение ее голой руки, когда она передавала ему трубку опрыскивателя или помогала складывать в костер срезанные ветви, ее крепкие груди и свежее, как у коровы, дыхание, щекотавшее ему шею, когда они возились и дурачились вечерами после ужина. Но у родителей были другие планы относительно дочери, и они объявили Маку, что больше в нем не нуждаются. Они отпустили его приветливо, с ворохом добрых советов, сменой старого белья и холодным завтраком, завернутым в газету, но без гроша в кармане. Мона побежала за ним по выбитым колеям пыльной дороги и поцеловала его на глазах у родителей. - Мне без тебя будет скучно, - сказала она. - Накопи побольше денег, приезжай и женись на мне. - Ну конечно, так я и сделаю, - сказал Мак и ушел с хорошим чувством и со слезами на глазах. Но особенно его радовало то, что он не подцепил триппера от той девицы из Сиэтла. НОВОСТИ ДНЯ VI РОКФЕЛЛЕР ВОТ ТИП ЧЕЛОВЕКА БУДУЩЕГО Жатва смерти в Чикаго наконец-то и Париж шокирован ГАРРИМАН (*34) ВЫВЕДЕН КАК ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНЫЙ КОЛОСС напала на след известного авантюриста Запретить зловонную пьесу Шоу ТЕДДИ ДОБИЛСЯ ДИРИЖЕРСКОЙ ПАЛОЧКИ пожалейте пассажиров подземки Мы плыли вдвоем По искристой реке Пели старые милые песни ТОЛПА ЛИНЧУЕТ СОВЕРШИВ МОЛИТВУ Когда поток металла хлынул из домны я видел как рабочие кинулись к безопасным пунктам (*35). Справа от домны я заметил группу в десять человек которые бежали сломя голову но платье их уже было охвачено пламенем. По-видимому они пострадали уже в самый момент взрыва и некоторые спотыкались на бегу и падали. Расплавленный поток поглотил бедняг в мгновение ока. Раздался второй взрыв и я посмотрел на домну. Когда я снова взглянул направо ища глазами десятерых я не увидел ни одного и как мне кажется все они обратились в пепел. Мой поезд приходился на пути металла и поэтому я вынужден был расцепить состав и дать сигнал машинисту протолкнуть его дальше. ДА ЗДРАВСТВУЕТ МОНОПОЛИЯ - ВСЕНАРОДНОЕ БЛАГО Классовые враги договариваются в салоне миссис Потер Палмер те же старые милые песни КАМЕРА-ОБСКУРА (7) Мы катались на коньках на пруду возле заводов серебряных изделий; от фабричной свалки возле пруда шел чудной свербящий запах мыло из китовой ворвани объяснил кто-то им чистят серебряные ножи вилки и ложки. Наводят на них блеск перед продажей. На лед тоже будто навели блеск и первый черный лед чуть тронутый белыми царапинами от первых коньков звенел как пила. Я никак не мог научиться бегать на коньках и все падал. Берегись этого хулиганья предупреждали меня. Эти чешские и польские мальчишки закладывают камни в снежки пишут на стенах гадкие слова гадко ведут себя по закоулкам их родные работают на фабриках. А мы были чистенькие американские мальчики корсары умели обращаться с инструментами следопыты и играть в хоккей бойскауты и выписывать восьмерки на льду. Я никак не мог научиться бегать на коньках и все падал. ЧУДОДЕЙ БОТАНИКИ Лютер Бербанк (*36) родился в кирпичной ферме в Ланкастере штат Массачусетс гуляя в лесу как-то зимою хрустя искристым настом забрел в лощинку где пробивался горячий ключ и нашел зеленую траву и свежие побеги и заячью капусту пустившую сильный росток придя домой сидя у печки читал Дарвина Борьба за существование происхождение видов естественный отбор это было не то чему учили в церкви и Лютер Бербанк стал неверующим перебрался в Люнебург открыл зародыш картофеля посадил его и использовав естественный отбор мистера Дарвина Спенсера и Хаксли вырастил картофель Бербанка. Молодежь уходит на Запад; Лютер Бербанк отправился в Санта-Розу мечтая о зеленой траве зимой о вечно цветущих цветах о вечно плодоносящих растениях; Лютер Бербанк использовал естественный отбор; Лютер Бербанк осуществил несбыточный сон о зеленой траве зимою сливах без косточек, ягодах без семян розах ежевике кактусе без шипов - Суровы зимы в суровой кирпичной ферме, в суровом Массачусетсе - прочь в радостную Санта-Розу; И он радостный бодрый старик где розы цветут круглый год вечноцветущие вечноплодоносящие гибриды. Америка тоже гибрид Америка могла бы использовать естественный отбор. Он был безбожник он верил в Дарвина в естественный отбор и в наследье великого старца и в первосортные стойкие фрукты пригодные для перевозок и консервирования. Он сам был одним из "великих старцев" пока церковь и конгрегации не прослышали что он безбожник и верит в Дарвина. В радостные годы протекшие в Санта-Розе за отбором для Америки улучшенных пород и гибридов он был чужд самой мысли о зле. Но он разворошил осиное гнездо; он не отрекся от Дарвина и естественного отбора и они ужалили его и сбитый с толку он умер. Его похоронили под кедром. Любимой его фотографией был снимок с крохотного карапуза возле клумбы гибридов вечноцветущих махровых маргариток Шаста чуждых самой мысли о зле и на заднем плане бывшая когда-то вулканом гора Шаста но теперь нет у них больше вулканов. НОВОСТИ ДНЯ VII ребенок родившийся в Миннеаполисе прибывает сюда в инкубаторе. В Шайенн! В Шайенн! (*37) Мой резвый пони. утверждают что Джим Хилл (*38) побил нефтяной трест на 939 пунктов КУРЬЕРСКИЙ БОЛЬШОЙ ЧЕТВЕРКИ (*39) РАЗНЕСЕН В ЩЕПЫ женщины и дети подвергаются издевательствам признал что он видел порку и даже увечья но отрицал мучительные истязания ПРАВДА О СВОБОДНОМ ГОСУДАРСТВЕ КОНГО найдены большие недостатки в конструкции дредноута Салтос Дюмон говорит об аэроплане как о сопернике хищной птицы женщины - вот о чем только и думают в Конго экстренное предписание отзывающее, сев.-американских моряков БЕЛЫЕ В КОНГО ТЕРЯЮТ ВСЯКОЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЕ О НРАВСТВЕННОСТИ в лапах специалистов по искам за увечья Тзо встретился с Джедом в решительной схватке РАБОЧЕЕ ДВИЖЕНИЕ ОСЛОЖНЯЕТ ПОЛИТИКУ последняя постановка Саломеи в Нью-Йорке бесполезный героизм матери В шарабан усядемся мы вдвоем И устав от всех церемоний Мы резвого пони с размаху хлестнем И прочь из Шайенна погоним Говорит что в наш век должны править доллар и смекалка каждый день поднималась на вершину чтобы доставать снег для сохранения трупа Штраус отстаивает Саломею БЛОКИРОВОЧНАЯ СИГНАЛИЗАЦИЯ ЗАЛОГ БЕЗОПАСНОСТИ НА ЖЕЛЕЗНЫХ ДОРОГАХ КАМЕРА-ОБСКУРА (8) Оставалось только расшнуровать ботинки и лечь. Эй Французик заорал Тайлер иди драться с Козлом. Не хочу я с ним драться. Врешь будешь верно я говорю ребята? Фредди просунул голову в приоткрытую дверь и показал длинный нос напевая Будешь драться не уйдешь и все ребята верхнего этажа были тут же. Если ты не девчонка а на мне была пижама и они втолкнули Козла и во рту был вкус крови и все орали Задай ему Козел кроме Резинки который орал Дай ему в зубы Джек и Французик повалил Козла на кровать и все его оттаскивали и они приперли Французика к двери и он дубасил направо и налево и ему не видно было кто его бьет и все принялись орать Козел вздул его и Тайлер с Фредди держали его за руки и звали Козла дать ему еще раз но Козел не хотел Козел ревел во все горло. Сладкий тошнотворный вкус крови и звонок тушить свет и все разбежались по своим комнатам скорее в кровать кровь стучала в висках и по щекам текли слезы когда Резинка на цыпочках пробрался в комнату и сказал Ты здорово вздул его Джек не верь стервецам как только им не стыдно ведь это Фредди тебя ударил. Но Блоха на цыпочках делал обход по коридору и поймал Резинку который хотел улизнуть к себе и попало ему как следует. МАК В День благодарения (*40) Мак добрался до Сакраменто, где нашел работу по разгрузке корзин на складе сушеных фруктов. К Новому году он скопил достаточно, чтобы обзавестись костюмом и взять билет на речной пароход в Сан-Франциско. Он прибыл туда около восьми вечера. С чемоданчиком в руке он поднялся от пристаней по Рыночной улице. Она была освещена, как днем. Молодые люди и хорошенькие девушки в пестрых нарядах быстро проходили мимо, и свежий порывистый ветер, взметая в воздух песок и обрывки бумаги, трепал их платья и шарфы и докрасна нащипывал щеки. На улицах китайцы, португальцы, итальянцы, японцы. Народ спешил в театры и рестораны. Музыка доносилась из дверей баров, масляный чад - из ресторанов, запах винных бочек и пива - отовсюду. Маку хотелось развлечься, но в кармане у него было всего четыре доллара, пришлось идти в общежитие ХСМЛ, где внизу в пустынной столовой он поужинал куском пирога и стаканом кофе. Поднявшись к себе в комнату, голые стены которой напоминали больничную палату, он распахнул раму, но окно выходило в колодец. В комнате пахло какой-то дезинфекцией, и, когда он улегся на койку, от одеяла несло формалином. Он чувствовал прилив бодрости. Чувствовал, как бурлила и струилась по всему телу кровь. Ему хотелось с кем-нибудь поговорить, пойти потанцевать, или выпить со знакомым парнем, или пошутить с какой-нибудь девушкой. Запах губной помады и мускусной пудры в комнате тех девиц из Сиэтла всплыл у него в памяти. Он встал и присел на край постели, болтая ногами. Потом он решил пойти прогуляться, но перед уходом положил деньги в чемодан и запер его. Одинокий, словно призрак, до изнеможения бродил он взад и вперед по улицам. Он шел быстро, не глядя по сторонам, протискиваясь сквозь строй крашеных девиц, дежуривших на перекрестках; мимо комиссионеров, совавших ему в руку свои адреса; пьяниц, затевавших с ним драку; попрошаек, клянчивших подачку. Потом, ожесточенный, замерзший и усталый, он поднялся к себе в комнату и ткнулся в подушку. На следующий день он получил работу в маленькой типографии, которую держал лысый итальянец с большими бакенбардами и пышным черным галстуком. Его звали Бонелло. Бонелло сказал ему, что он был краснорубашечником (*41) у Гарибальди, а теперь его излюбленным героем был анархист Феррер (*42); он и Мака нанял в надежде обратить его в свою веру. Всю зиму Мак работал у Бонелло, ел спагетти, пил красное вино, толковал о революции с хозяином и его друзьями и посещал социалистические митинги и анархистские собрания по воскресеньям. В субботу вечером он ходил в публичные дома с приятелем, которого звали Миллер и с которым он встретился в общежитии ХСМЛ. Миллер учился на дантиста. Скоро Мак подружился с Мейси Спенсер, которая служила в галантерейном отделе универмага. По воскресеньям она пыталась водить его в церковь. Это была спокойная девушка. Ее большие голубые глаза глядели на него с недоверчивой улыбкой каждый раз, как он заговаривал с ней о революции. У нее были мелкие, ровные, как жемчужинки, зубы, и она очень мило одевалась. Со временем она перестала приставать к нему с церковью. Ей нравилось, когда он водил ее слушать музыку в Пресидио или смотреть статуи в Сутро-парке. В утро землетрясения (*43) первое, о чем подумал Мак, когда прошел испуг, была Мейси. Дом на Марипоса-стрит, где она жила, еще стоял, когда он добрался туда, но все уже из него выехали. И только через три дня - три дня, которые он провел в дыму, среди рушащихся балок и подрываемых динамитом развалин, в составе вольной пожарной дружины, - он нашел ее в хвосте за провизией у входа в парк Золотых ворот. Спенсеры жили в палатке вблизи полуразрушенных оранжерей. Она не узнала его: волосы и брови у него были опалены, одежда висела лохмотьями, и он был с головы до ног вымазан сажей. Они еще ни разу не целовались, но тут он при всех обнял ее и поцеловал. Когда он выпустил ее, все лицо у нее было в саже. Кое-кто в очереди засмеялся и зааплодировал, но стоявшая за Мейси старуха в прическе помпадур, сбившейся набок так, что из-под нее выглядывал валик, и в двух надетых один на другой розовых шелковых капотах с турнюром сказала сварливо: - Ну, теперь вам придется пойти помыть лицо. После этого они считали себя помолвленными, но никак не могли обвенчаться, потому что типографию Бонелло поглотило вместе со всем кварталом и Мак был без работы. Мейси позволяла ему целовать ее, и они обнимались на прощанье в темном подъезде, когда ему случалось поздно провожать ее домой, но на большее он и не отваживался. Осенью он получил работу в редакции "Бюллетеня". Работа была ночная, и он виделся с Мейси только по воскресеньям, но они стали поговаривать о том, чтобы обвенчаться после рождества. Без Мейси он досадовал на нее, но при ней окончательно таял. Он пытался приохотить ее к чтению брошюр о социализме, но она в ответ смеялась, смотрела на него огромными милыми голубыми глазами и говорила, что это для нее слишком мудрено. Она любила ходить в театр и бывать в ресторане, где салфетки были накрахмалены и официанты прислуживали во фраках. Примерно в это время он однажды вечером пошел послушать доклад Эптона Синклера о чикагских бойнях (*44). Рядом с ним сидел молодой человек в дунгари (*45). У него был ястребиный нос, серые глаза, глубоко запавшие под скулами щеки, и говорил он с медлительной растяжкой. Его звали Фред Хофф. После доклада они вышли вместе, выпили пива и разговорились. Фред Хофф принадлежал к новой революционной организации "Индустриальные рабочие мира". За второй кружкой пива он прочитал Маку их устав. Фред Хофф только что прибыл в порт лебедочником на торговом судне. Ему опротивела голодная бродяжья жратва и тяжелая жизнь на море. Получка еще болталась у него в кармане, и он решил не швырять ее на гулянку. Он слыхал, что в Голдфилде идет забастовка шахтеров, и решил отправиться туда и поглядеть, не будет ли он там полезен. Он дал Маку почувствовать, что тот, помогая печатать ложь о рабочем классе, поступает нечестно. - Ты, парень, нам очень бы пригодился. Мы затеваем свою газету в Голдфилде, штат Невада. В тот же вечер Мак зашел в районный комитет, заполнил анкету, и, когда он вернулся к себе в комнату, голова у него кружилась. "А ведь я чуть-чуть не продался этим сукиным детям", - думал он. В следующее воскресенье они с Мейси задумали подняться по железной дороге на вершину горы Тамолпайс. Когда будильник поднял его с кровати, Маку чертовски хотелось спать. Они решили ехать пораньше, потому что вечером ему надо было выходить на работу. Когда он шел к парому, где они должны были встретиться ровно в девять, в голове у него еще стоял стук печатных станков и кислый запах типографской краски и стиснутой валами бумаги, а поверх всего этого - запах залы того дома, куда он завернул с товарищами после смены: запах плесени и умывального ведра в промозглых комнатах, запах подмышек и туалетного столика завитой девушки, которую он взял на липкой постели; и вкус выдохшегося пива, которое они пили, и воркующий заученный голос: - Покойной ночи, миленок, заходи почаще. "Господи, какая же я свинья", - подумал он. На этот раз выдалось ясное утро, все краски на улице сияли, словно покрытые глазурью. Нет, с него довольно шляться к девкам. Если б только Мейси была товарищем, если бы Мейси была тоже революционеркой, с которой можно было бы говорить, как с другом. А то, черта с два, как ей сказать, что он намерен бросить работу? Она ждала его на пароме в своей синей матросской блузе и модной шляпке, как две капли воды похожая на картинку Гибсона (*46). Им некогда было перемолвиться словом - приходилось спешить на паром. Устроившись на палубе, она подняла к нему лицо для поцелуя. Ее губы были свежи, и рука в перчатке так легко лежала на его руке. В Сосалито они сели в трамвай, а потом опять пересаживались, и она все смеялась над ним, когда они бежали, чтобы занять в поезде места получше, и им казалось, что они совсем одни в ревущем просторе громадных красно-бурых гор, голубого неба и моря. Они еще никогда так хорошо себя не чувствовали вдвоем. Она бежала впереди него всю дорогу к вершине. У обсерватории оба едва переводили дыхание. Они стояли, укрытые стеной от прочей публики, и она позволила ему целовать ее, и он покрывал поцелуями ее лицо и шею. Обрывки тумана проплывали мимо, на время скрывая из виду участки залива и долин и еще затененных гор. Когда они перешли на сторону, обращенную к морю, ледяной ветер пронизал их насквозь. Клубящаяся масса тумана поднималась от моря, как растущий прилив. Она схватила его за руку. - О, мне страшно, Фейни. Потом он как-то сразу сказал ей, что бросил работу. Она посмотрела на него испуганная, дрожащая от холодного ветра и такая маленькая и беспомощная; слезы стали стекать по обеим сторонам ее носа. - А я думала, что ты любишь меня, Фениан... Ты думаешь, мне легко было ждать тебя все это время, когда я так люблю и тоскую по тебе? О, я думала, что ты меня любишь. Он обнял ее одной рукой... Что ему было сказать? Они пошли к фуникулеру. - Я не хочу, чтобы весь этот народ заметил, что я плакала. Нам было так хорошо перед этим. Пойдем вниз в Мьюр-Вуд. - По это очень далеко, Мейси. - Неважно, я так хочу. - Ты молодчина, Мейси. Они пошли вниз по тропинке, и скоро туман скрыл все вокруг. Часа через два они остановились отдохнуть. Они свернули с тропинки и нашли лужайку в густой заросли ладанника. Вокруг клубился туман, но над головой было ясно, и чувствовалось, как сквозь мглу пригревает солнце. - Ох, я натерла себе ногу, - сказала она с гримасой, которая вызвала у него смех. - Теперь уж недалеко, - сказал он. - Честное слово, Мейси... Он хотел объяснить Мейси про забастовку и про уоббли (*47) и то, почему он собирается в Годдфилд, но не мог. Он только и мог целовать ее. Ее губы не отрывались от его рта, и руки ее крепко обвивали шею. Что-то суровое в нем растоплялось горячими слезами. - Но, честное слово, это нисколько не помешает нам пожениться, честное слово, нисколько не помешает... Мейси, я с ума схожу по тебе... Мейси, позволь... ты должна позволить... Честное слово, ты представить не можешь, как это ужасно для меня, любить тебя так, и ты никогда не хочешь позволить... Он встал и оправил ей платье. Она лежала, закрыв глаза, с побледневшим лицом; он боялся, что она потеряла сознание. Он стал на колени возле нее и коснулся губами ее щеки. Она едва заметно улыбнулась, притянула его голову и взъерошила ему волосы. - Дорогой мой муженек, - сказала она. Немного погодя они поднялись и, не замечая ничего вокруг, спустились по сосновой роще к трамвайной остановке. Возвращаясь на пароме, они решили, что обвенчаются на той же неделе. Мак обещал не ехать в Неваду. На следующее утро он встал подавленный. Он продавался. Бреясь в ванной, он поглядел на себя в зеркало и сказал вполголоса: - У, стервец, продаешься-таки сукину отродью. Он пошел к себе в комнату и написал письмо Мейси. Дорогая Мейси, Честное слово, ты ни одной минуты не должна думать, что я тебя разлюбил, но я обещал ехать в Голдфилд помочь ребятам наладить газету, и надо держать слово. Я пришлю тебе свой адрес, как только приеду на место, и если я тебе действительно буду почему-нибудь очень нужен, то я сейчас же приеду обратно. Честное слово, приеду. Целую тебя без счета и люблю, Фейни. Он пошел в контору "Бюллетеня", взял расчет, уложил свой чемодан и отправился на вокзал узнавать, когда идет поезд в Голдфилд, Невада. КАМЕРА-ОБСКУРА (9) Весь день от фабрик искусственного удобрения несло чем-то отвратительным и всю ночь хижина была полна комаров, от которых впору было бежать и было это на Восточной отмели в Крисфилде. Будь у нас моторный баркас чтобы переплавлять их через залив мы могли бы возить наши помидоры и маис и ранние персики прямо в Нью-Йорк вместо того чтобы обогащать балтиморских перекупщиков; могли бы завести огородное хозяйство отправлять ранние овощи орошать удобрять обогащать истощенные табаком участки на Северной косе; будь у нас моторный баркас мы могли бы зимой перевозить на нем устриц разводить черепах для продажи. А на товарных путях я разговорился с молодым парнем немного постарше меня он спал на одной из товарных платформ спал на самом припеке и вокруг стоял запах маисовой соломы и несло гниющей сельдью с фабрик искусственного удобрения. В его курчавых волосах торчали соломинки и в широко раскрытый ворот рубахи видно было до пояса бронзовое от загара тело. Парень был должно быть никчемный но он бродяжничал от самой Миннесоты и направлялся на юг и когда я сказал что впереди Чесапикский залив он нисколько не удивился и сказал Да, тут пожалуй не переплывешь Ну да я наймусь на рыбачье судно. БОЛЬШОЙ БИЛЛ Большой Билл Хейвуд (*48) родился в 69-м в меблированных комнатах в Солт-Лейк-Сити. Он вырос в штате Юта, учился в Офере, горняцком поселке, где в субботу вечером дулись в фаро, и виски лилось на игорные столы, усыпанные новенькими серебряными долларами. Когда ему было одиннадцать, мать отдала его на выучку к фермеру, но он сбежал когда фермер отлупил его кнутом. Это была его первая стачка. Он окривел, стругая рогатку из дуба. Он служил продавцом на складах, держал фруктовый ларек, работал капельдинером в театре Солт-Лейк-Сити, был рассыльным, коридорным в отеле "Континенталь". Когда ему было пятнадцать он отправился на рудники в округе Гумбольдт, Невада, с ним была прозодежда, фуфайка, синяя блуза, рудничные сапоги, два одеяла, шахматы, перчатки для бокса и здоровенный ломоть сливового пирога, который мать припасла ему на дорогу. Когда он женился, он отправился в Форт Мак-Дермитт, построенный некогда для защиты против индейцев, теперь покинутый, потому что нет больше границы; там жена родила ему первого ребенка без доктора и без повитухи. Билл сам перерезал пуповину, сам зарыл послед; ребенок выжил. Билл добывал деньги как мог, работая землемером, косцом в Райской долине, объезжая жеребят, колеся по дикой гористой местности. Они лишились участка, все пошло прахом, жена хворала, надо было содержать детей. Он отправился работать шахтером на серебряные разработки Силвер-Сити. В Силвер-Сити, Айдахо, он вступил в Западную федерацию горняков и занял там первую выборную должность; он был делегатом от шахтеров Силвер-Сити на съезд ЗФГ, созванный в Солт-Лейк-Сити в 98-м. С той поры он был организатором, пропагандистом, защитником, нужды шахтеров были его собственными нуждами; он вынес на своих плечах борьбу в Кер-д'Ален, Теллюрайд, Криппл-Крик (*49), вступил в Социалистическую партию, много писал и выступал по всему Айдахо, Юта, Монтана, Колорадо на собраниях шахтеров, бастовавших за восьмичасовой рабочий день, сносные жизненные условия, долю в богатстве, которое они добывали из толщи холмов. В Чикаго в январе 1905-го созвана была конференция в том же зале, где двадцать лет назад анархисты устраивали свои митинги. Уильям Д.Хейвуд был бессменным председателем. Именно на этой конференции составлен был манифест, который положил начало ИРМ. Когда он вернулся в Денвер он был схвачен и доставлен в Айдахо и судим вместе с Мойером и Петтибоном за убийство овцевода Штойенберга, бывшего губернатора Айдахо, разорванного бомбой в собственном доме. Когда их оправдали в Бойсе (и защитником был Дэрроу), Большой Билл Хейвуд уже был известен как вождь рабочих от побережья до побережья. Теперь нужды всех рабочих были его нуждами, он был представителем Запада, пастухов и лесорубов, батраков и шахтеров. (Паровой бурав оставил без работы тысячи шахтеров; паровой бурав запугал шахтеров Запада.) ЗФГ становилась консервативной. Хэйвуд работал с ИРМ "строя новое общество в скорлупе старого", в 1908 году вел кампанию за кандидатуру Дебса в президенты. Он принимал участив во всех крупных стачках Востока, где нарастала революционная волна, в Лоренсе, Паттерсоне, в Миннесоте, когда там бастовали металлисты. Американский экспедиционный корпус отплывал за море спасать займы Моргана, спасать Вильсонову демократию, и они стояли у гробницы Наполеона и грезили об империи, пили коктейли из шампанского в баре Риц и спали на Монмартре с русскими графинями и грезили об империи по всей стране, на всех постах Американского легиона и на всех банкетах бизнесменов; стоило немалых денег заставить орла клекотать; линчевали пацифистов и германофилов и уоббли и красных и большевиков. Билл Хейвуд был привлечен по делу Ста одного в Чикаго где судья Лендис царь бейсбола без лишних формальностей неуместных в этом продажном суде щедро оделял приговорами к двадцати годам заключения и к штрафу в тридцать тысяч долларов. После двух лет в Ливенуорсе Большого Билла отпустили на поруки (ему было пятьдесят, грузный надломленный человек) Война кончилась но в Зеркальном зале Версаля они учились строить империю; суд отказал в пересмотре дела. Хейвуду предстояло или бежать, нарушив поруки, или возвращаться в тюрьму на двадцать лет. Он был болен сахарной болезнью, он прожил трудную жизнь; тюрьма сломила его здоровье. В России рабочая республика; он поехал в Россию и несколько лет жил в Москве и умер там и большой остов надломленного грузного тела сожгли и пепел похоронили у Кремлевской стены. КАМЕРА-ОБСКУРА (10) Старый майор часто водил меня в Капитолий во время сессий сената и палаты представителей. Он был очень стар. Я никак не мог запомнить сколько ему лет он служил еще в интендантстве армии конфедератов и держал себя с большим достоинством. Все служители кланялись старому майору кроме рассыльных но они были еще маленькие мальчики не многим старше брата он сам был когда-то рассыльным в сенате и случалось что какой-нибудь депутат или сенатор удостаивал его взглядом полуприщуренных глаз. А вдруг это кто-нибудь из стоящих... и поклонятся или радушно пожмут руку или хотя бы кивнут. Старый майор всегда был одет в щегольскую визитку и носил баки котлетками тусклым солнечным утром мы медленно шли в Ботанический сад и смотрели на маленькие ярлычки на деревьях и кустарниках и видели как жирные воробьи и скворцы прыгают по тускло-зеленой траве и поднимались по ступеням лестницы и в тусклой полутьме галереи проходили мимо мертвых статуй разной величины и по залу сената тускло-красному и комнате президиума и палате тускло-зеленой и снова по комнатам президиума и по залу Верховного суда, я уже забыл теперь какого цвета Верховный суд и комнаты президиума, и шепот за дверями галереи посетителей и мертвый воздух и голос глухо отдается под стеклянным фонарем потолка и стук пюпитров и длинные коридоры где воздух мертвый и ноги у нас гудят от усталости и я вспоминаю о скворцах на тускло-зеленой траве и о длинных улицах где воздух мертвый и ноги у меня гудят от усталости и ломит переносицу и старики раскланиваются остро поглядывая полуприщуренными глазами. А вдруг это кто-нибудь из стоящих... и большие сжатые недобрые рты и пыльные фетровые шляпы и запах гардероба и мертвый воздух и любопытно о чем думал старый майор а я может быть думал о той большой картине в галерее Коркоран на которой много колонн и лестниц и заговорщиков и распростертый тусклый Цезарь в пурпуре ее называли Мертвый Цезарь. МАК (*50) Только что Мак слез с поезда в Голфилде, как к нему подошел верзила в хаки и обмотках армейского образца. - А скажи-ка, браток, по какому ты сюда делу? - Распространяю книги. - А можно узнать, какие книги? - Учебники и другие издания общества "Искатель истины и Кo", Чикаго. Мак выпалил все это одним духом, и на того это, видимо, произвело впечатление. - Ну значит, все в порядке, - сказал он. - Остановитесь в "Золотом орле"? Мак кивнул головой. - Ну так вас подвезет Плегг, вон он стоит у повозки... А мы, знаете, поджидаем проклятых агитаторов, тех, знаете: им работать мука (*51). У дверей гостиницы "Золотой орел" стояло на посту еще два солдата, низкорослые, бандитоподобные, в надвинутых на глаза шляпах. Когда Мак вошел в бар, все у стойки обернулись и осмотрели его. Он буркнул им "Добрый вечер, господа", - и подошел к хозяину справиться о комнате. Предстояло разрешить трудную задачу: у кого, черт возьми, осмелится он спросить, где помещается редакция "Невада уоркмен". - Да койка, пожалуй, найдется. Коммивояжер? - Да, - ответил Мак, - по книгам. У другого конца стойки стоял рослый мужчина с моржовыми подусниками и разглагольствовал пьяным хныкающим голосом: - Дали бы мне волю, я б живо выкурил из города этих паршивцев, в рот им всем дышло. Слишком много путается в это дело проклятых законников. Вышвырнуть вон сукиных детей - и дело с концом. Будут упираться, пристрелить их - вот что я говорю начальнику, но тут сейчас же закопошится все это дерьмо собачье - сукины дети адвокаты и законники со своими судебными приказами, хабеас корпус (*52) и бесконечными доводами. Черта ли мне этот хабеас корпус. - Ладно, ладно, Джо, ты так им и скажи, - успокаивал его хозяин. Мак купил сигару и вышел на улицу с непринужденным видом. Не успел он прикрыть дверь, как пьяный снова заревел: - Черта ли мне этот