сиках, в той же самой гостиной, где на стене еще сохранялся след от висевшей на ней когда-то фламандской доски. Как всегда, из проигрывателя лилась музыка Баха, и Хулия, доставая из сумки свои бумаги, подумала: не иначе как старик ставит эту пластинку всякий раз, когда готовится к ее визиту. Бельмонте посетовал на отсутствие Муньоса - шахматиста-математика, как выразился он с иронией, не ускользнувшей от внимания девушки, - после чего внимательно просмотрел подготовленную Хулией сопроводительную записку к картине: все исторические данные, заключительные выводы Муньоса о загадке Роже Аррасского, фотоснимки различных стадий реставрации, а также только что изданную фирмой "Клэймор" цветную брошюру, посвященную картине и предстоящему аукциону. Он читал молча, удовлетворенно кивая. Временами он поднимал голову, чтобы бросить на Хулию восхищенный взгляд, затем снова погружался в чтение. - Великолепно, - произнес он наконец, закрывая папку. - Вы просто необыкновенная девушка. - Но ведь тут работала не только я. Вы же знаете, сколько людей участвовали в этом: Пако Монтегрифо, Менчу Роч, Муньос... - Она чуть замялась. - Мы обращались и к искусствоведам. - Вы имеете в виду покойного профессора Ортегу? Хулия взглянула на него с удивлением. - Я не знала, что вам об этом известно. Старик мрачно усмехнулся. - Да вот известно. Когда его нашли мертвым, полиция связалась со мной и моими племянниками... К нам приходил инспектор, не помню его имени... Такой толстый, с длинными усами. - Это Фейхоо. Главный инспектор Фейхоо. - Она неловко отвела взгляд. Черт бы его побрал вместе с усами. Проклятый недотепа. - ...Но вы ничего не говорили мне об этом, когда я приходила в прошлый раз. - Я ждал, что вы сами мне обо всем расскажете. И подумал: раз не говорит, значит, у нее есть на то свои причины. Старик произнес это с чуть заметным холодком, и Хулия поняла, что вот-вот лишится союзника. - Я думала... Теперь я жалею, что не рассказала. Честное слово, жалею. Просто не хотелось волновать вас этими историями. Все-таки вы... - Вы имеете в виду мой возраст и мое здоровье? - Бельмонте сложил на животе костлявые, в темных пятнышках руки. - Или вы опасались, что это повлияет на дальнейшую судьбу картины? Девушка покачала головой, не зная, что ответить. Потом пожала плечами и улыбнулась - смущенно и как можно более искренне, отлично понимая, что только такой ответ удовлетворит старика. - Что я могу сказать вам? - пробормотала она, убедившись, что попала в цель, когда Бельмонте, в свою очередь, улыбнулся ей, принимая приглашение к сообщничеству. - Не переживайте. Жизнь - штука сложная, а человеческие отношения еще сложнее. - Уверяю вас, что... - Не уверяйте, не надо. Мы говорили о профессоре Ортеге... Это был несчастный случай? - Думаю, да, - солгала Хулия. - По крайней мере, так я поняла. Старик устремил взгляд на свои руки. Невозможно было понять, верит он ей или нет. - Все равно это ужасно... Правда? - Он посмотрел на Хулию серьезно и печально, а в глубине его глаз она прочла смутную тревогу. - Эти вещи - я имею в виду смерть - всегда производят на меня впечатление. А в моем возрасте, казалось бы, должно быть наоборот... Любопытно, что, вопреки всякой логике, человек цепляется за свое земное существование тем упорнее, чем меньше ему осталось жить. На какое-то мгновение Хулии захотелось рассказать ему все то, о чем он еще не знал: о существовании таинственного шахматиста, об угрозах, о страхе, темной лапой сжимающем ей сердце. Со стены, как проклятие, неотрывно смотрел на нее прямоугольный след от картины старого ван Гюйса, с ржавым гвоздем посередине, и этот пустой взгляд словно предсказывал беду. Но она почувствовала, что у нее нет сил пускаться сейчас в объяснения. А кроме того, она боялась, что ее рассказ еще больше - и понапрасну - встревожит старика. - Вам не о чем беспокоиться, - снова, стараясь говорить как можно увереннее, солгала она. - Все под контролем. И картина тоже. Они обменялись еще одной улыбкой, правда, на сей раз несколько принужденной. Хулия по-прежнему не знала, верит ей Бельмонте или нет. После секундного молчания инвалид откинулся на спинку своего кресла и нахмурился. - Что касается картины, то я хотел сказать вам кое-что... - Он остановился и чуть задумался, прежде чем продолжать. - На следующий день после того, как вы приходили сюда с вашим другом-шахматистом, я много думал относительно содержания картины... Помните, мы с ним еще поспорили? Насчет того, что понять какую-либо систему возможно только с помощью другой. Чтобы понять эту другую, необходима третья, более сложная, и так до бесконечности... Я тогда цитировал стихи Борхеса о шахматах: "Всевышний направляет руку игрока. Но кем же движима Всевышнего рука?.." Так вот, представьте себе, я пришел к выводу, что в этой картине есть что-то вроде этого. Нечто, содержащее себя самое и, кроме того, повторяющее себя самое, заставляющее зрителя постоянно возвращаться к исходной точке... По-моему, настоящий ключ к пониманию "Игры в шахматы" дает не линейный подход, не движение вперед, все дальше и дальше от начала, а... не знаю, как поточнее выразить... эта картина словно бы раз за разом возвращается к одному и тому же, ведя созерцающего ее внутрь самой себя... Вы меня понимаете? Хулия кивнула, жадно внимая словам старика. То, что она сейчас услышала, было подтверждением - только сформулированным и высказанным вслух - того, что она чувствовала интуитивно. Она вспомнила схему, которую сама начертила: шесть уровней, содержащихся один в другом, вечное возвращение к исходной точке, картины внутри картины. - Я понимаю вас лучше, чем вы думаете, - сказала она. - Эта картина как будто подтверждает самое себя. Бельмонте неуверенно покачал головой. - Подтверждает? Это не совсем то, что я имел в виду. - Он с минуту размышлял, потом сделал бровями движение, наверное долженствующее означать, что он не желает иметь дело с непонятными ему вещами. - Я имел в виду другое... - Он кивнул в сторону проигрывателя: - Вот, послушайте-ка Баха. - Да, у вас, как всегда, Бах. Бельмонте улыбнулся. - Сегодня в мои планы не входило тревожить Иоганна Себастьяна, но я все же решил поставить его - в вашу честь. Так вот, обратите внимание: это сочинение состоит из двух частей, и каждая из них повторяется. Тоника первой части - "соль", а заканчивается она в тональности "ре"... Чувствуете? Теперь дальше: кажется, что пьеса кончилась в этой тональности, но вдруг этот хитрец Бах одним прыжком опять перебрасывает нас к началу, где тоникой опять является "соль", а потом снова переходит в тональность "ре". Мы даже не успеваем понять, каким образом, но это повторяется раз за разом... Что вы об этом скажете? - Скажу, что это потрясающе. - Хулия внимательно прислушивалась к аккордам музыки. - Это как кольцо, из которого не вырвешься... Как на картинах и рисунках Эшера, где река течет, низвергается вниз, образуя водопад, а потом необъяснимым образом вдруг оказывается у собственного истока... Или как лестница, ведущая в никуда, к началу себя самой. Бельмонте, довольный, закивал. - Вот-вот. И все это можно проиграть в различных ключах. - Он взглянул на пустой прямоугольник на стене. - Самое трудное, думаю, состоит в том, чтобы понять, в какой точке этих кругов ты находишься. - Вы правы. Боюсь, мне пришлось бы слишком долго объяснять, но во всем, что происходит с этой картиной и вокруг нее, действительно присутствует нечто из того, о чем вы сейчас говорили. Когда думаешь, что история закончена, она начинается снова, хотя и развивается в ином направлении. Или это только кажется, что в ином... Потому что, возможно, мы не сдвигаемся с места. Бельмонте пожал плечами: - Это парадокс, разрешить который должны вы и ваш друг-шахматист. Я ведь не располагаю теми данными, какими располагаете вы. А кроме того, как вам известно, я всего лишь любитель. Я даже не сумел додуматься, что эту партию следует играть назад. - Он долгим взглядом посмотрел на Хулию. - А принимая во внимание Баха, это для меня и вовсе не простительно. Девушка сунула руку в карман за сигаретами, размышляя об этих неожиданных, новых для нее истолкованиях. Как нитки от клубка, подумала она. Слишком много ниток для одного клубка. - Кроме меня и полицейских, к вам за последнее время приходил кто-нибудь с разговорами о картине?.. Или о шахматах?.. Старик ответил не сразу, точно стараясь угадать, что скрывается за этим вопросом. Потом пожал плечами: - Нет. Ни о том, ни о другом. Пока была жива моя жена, к нам приходило много народу: она была намного общительнее меня. Но после ее смерти я поддерживал отношения только с несколькими друзьями. Например, с Эстебаном Кано. Вы слишком молоды, чтобы знать это имя, а он в свое время был известным скрипачом... Но Эстебан умер - зимой будет два года... Честно говоря, моя маленькая стариковская компания сильно поредела, я - один из немногих, кто еще жив. - Он улыбнулся слабой покорной улыбкой. - Один хороший друг у меня остался - Пепе. Пепин Перес Хименес, тоже на пенсии, как и я, но все еще похаживает в казино, а иногда приходит ко мне сыграть партию-другую. Но ему уже почти семьдесят, и у него начинает болеть голова, когда он играет более получаса. А он был сильным шахматистом... До сих пор иногда играет со мной. Или с моей племянницей. Хулия, достававшая из пачки сигарету, замерла. А когда снова зашевелилась, то продолжила свое занятие очень медленно, как будто резкое или нетерпеливое движение могло спугнуть то, что она услышала. - Ваша племянница играет в шахматы? - Лола?.. Да, и довольно прилично. - Инвалид улыбнулся с каким-то странным выражением, словно сожалея, что достоинства его племянницы не распространяются и на другие стороны жизни. - Я сам учил ее играть - много лет назад. Но она превзошла своего учителя. Хулия старалась сохранять спокойствие: нелегкая задача. Она заставила себя медленно зажечь сигарету, сделала две медленные затяжки, медленно выдохнула дым и только тогда заговорила снова. Она чувствовала, как сердце стремительно колотится у нее в груди. Выстрел наугад. - Что думает ваша племянница о картине?.. Она была согласна, когда вы решили продать ее? - О, она была просто в восторге. А ее муж - еще больше. - В словах старика прозвучала нотка горечи. - Думаю, Альфонсо уже рассчитал, на какой номер рулетки поставить каждый сентаво, вырученный за ван Гюйса. - Но их ведь еще нет у него, - уточнила Хулия, пристально глядя на Бельмонте. Инвалид невозмутимо выдержал ее взгляд, но долго не отвечал. Потом в его светлых влажных глазах мелькнуло - и исчезло - что-то жесткое. - В мое время, - проговорил он неожиданно добродушно, и Хулия уже не улавливала в его глазах ничего, кроме кроткой иронии, - говорили так: не следует продавать лисью шкуру прежде, чем подстрелишь лису... Хулия протянула ему пачку сигарет. - Ваша племянница когда-нибудь говорила что-либо о тайне, связанной с этой картиной, с ее персонажами или с этой шахматной партией? - Не припоминаю. - Старик глубоко затянулся табачным дымом. - Вы были первой, кто заговорил об этих вещах. А мы до того момента смотрели на нее, как на любую другую картину. Ну, может, не совсем как на любую другую, но не обнаруживали в ней ничего из ряда вон выходящего... А уж тем более таинственного. - Он задумчиво посмотрел на прямоугольник на стене. - Казалось, в ней все на виду. - А вы не знаете, в тот момент или до того, как Альфонсо познакомил вас с Менчу Роч, ваша племянница ни с кем не договаривалась о продаже картины? Бельмонте нахмурился. Похоже, возможность такого поворота событий была ему крайне неприятна. - Надеюсь, что нет. В конце концов, картина-то была моя. - Он взглянул на кончик сигареты взглядом умирающего, которого готовят к последнему причастию, и улыбнулся хитроватой улыбкой, исполненной мудрого лукавства. - Она и до сих пор моя. - Можно задать вам еще один вопрос, дон Мануэль? - Вам все можно. - Вы не слышали, ваши племянники не говорили когда-нибудь о том, что консультировались со специалистом в области истории искусства? - По-моему, нет. Не помню. Но думаю, что такую информацию я не забыл бы... - Он был явно заинтригован, и в глазах его снова появилась настороженность. - Ведь этим занимался профессор Ортега, верно? Я имею в виду - историей искусства. Надеюсь, вы не хотите сказать, что... Хулия мысленно скомандовала себе придержать коня. Она зашла слишком далеко и постаралась выкрутиться при помощи самой ослепительной из своих улыбок. - Я не имела в виду конкретно Альваро Ортегу. Ведь, кроме него, есть и другие специалисты в этой области... Довольно логично предположить, что ваша племянница делала попытки выяснить стоимость картины, ее историю... Бельмонте некоторое время задумчиво рассматривал свои руки, усыпанные коричневыми пятнышками старости. - Она никогда не упоминала об этом. Но, думаю, если что - она сказала бы мне. Мы с ней частенько говорили о фламандской доске. Особенно когда разыгрывали партию, изображенную ван Гюйсом... Конечно, мы играли ее, как обычно, то есть вперед. И знаете что?.. На первый взгляд кажется, что преимущество на стороне белых, но Лола всегда выигрывала черными. Хулия почти час брела в тумане куда глаза глядят, силясь привести в порядок свои мысли. Волосы и лицо ее покрылись мелкими капельками воды. Она очнулась, проходя мимо отеля "Палас", где швейцар в цилиндре и ливрее с золотыми галунами маячил под навесом крыльца, закутанный в плащ, придававший ему сходство с жителем Лондона восемнадцатого века. Вот и туман кстати, подумала Хулия, только не хватает, чтобы сейчас подкатил кеб с неярко горящим среди сырой мглы фонарем и из него вышел Шерлок Холмс, худой и высокий, в сопровождении верного доктора Ватсона. А где-то, прячась в сером тумане, их, наверное, поджидает зловещий профессор Мориарти. Наполеон преступного мира. Гений зла. Что-то в последнее время очень многие занялись игрой в шахматы. Похоже, у каждого второго есть свои причины интересоваться творением ван Гюйса. Слишком много портретов в этой проклятой картине. Муньос. Он единственный из всех, с кем она познакомилась после того, как начались тайны. В мучительные часы, когда она ворочалась в постели не в силах уснуть, только его она не связывала с образами этого кошмара. Муньос по одну сторону клубка, а все остальные фигуры, все остальные персонажи - по другую. Однако даже и в нем она не могла быть уверена. Действительно, она познакомилась с ним после того, как началась первая тайна, но до того, как вся эта история вернулась к своей исходной точке и началась снова, уже в иной тональности. А кто мог бы сказать с уверенностью, что гибель Альваро напрямую связана с существованием таинственного шахматиста. Хулия сделала еще несколько шагов и остановилась, ощущая на лице влагу от окружавшего ее тумана. В общем-то, быть уверенной она могла только в самой себе. И лишь на это ей и придется рассчитывать в дальнейшем. На это - и на пистолет, лежащий в сумочке. Она направилась в шахматный клуб. Вестибюль был полон опилок, зонтов, пальто и плащей. Пахло сыростью, табачным дымом и еще чем-то особым, чем всегда пахнет в местах, посещаемых исключительно мужчинами. Она поздоровалась с Сифуэнтесом, директором клуба, так и кинувшимся ей навстречу, и, слыша, как утихает шепот, вызванный ее появлением, принялась шарить взглядом по игровым столам, пока за одним из них не обнаружила Муньоса. Он сидел, весь сосредоточившись на игре, опираясь локтем на ручку кресла и подперев ладонью подбородок, неподвижный, как сфинкс. Его противник, молодой человек в толстых очках, нервно облизывал губы, бросая беспокойные взгляды на Муньоса, точно опасаясь, что тот с минуты на минуту разрушит сложную королевскую защиту, которую, судя по его тревоге и измученному виду, ему стоило огромного труда выстроить. Муньос выглядел спокойным, отрешенным, как всегда, и его неподвижные глаза, казалось, не столько изучали доску, сколько были просто устремлены на нее. Может быть, он сейчас грезил, блуждая мыслями за тысячу километров от разворачивающейся перед ним игры (Хулия помнила, как он рассказывал об этом), пока его математический мозг плел и расплетал бесконечные возможные и невозможные комбинации. Трое или четверо любопытных, стоя вокруг стола, изучали партию, вероятно, с большим интересом, чем сами играющие, время о.т времени делая негромко замечания относительно целесообразности того или иного хода. По напряжению, царившему вокруг этого стола, было ясно, что от Муньоса ждут какого-нибудь решительного хода, который обернется смертельным ударом для молодого человека в очках. И становилось понятно, отчего так нервничает юноша, чьи глаза, увеличенные линзами, взирали на соперника с таким выражением, с каким, наверное, раб на арене римского цирка в ожидании появления свирепых львов безмолвно молил о милосердии облаченного в пурпур всемогущего императора. В этот момент Муньос поднял глаза и увидел Хулию. Несколько секунд он пристально смотрел на нее, словно не узнавая, потом медленно пришел в себя - с некоторым удивлением, как человек, только что очнувшийся от сна или возвратившийся после долгого путешествия. Взгляд его ожил, и он слегка кивнул девушке в знак приветствия. Затем он еще раз взглянул на доску, как бы проверяя, все ли фигуры находятся на своих местах, и решительно, без колебаний - не второпях, не по наитию - передвинул пешку. Шепот разочарования поднялся вокруг стола, а молодой человек в очках сначала воззрился на него с удивлением, как осужденный, в последнюю минуту вдруг получивший помилование, потом расплылся в довольной улыбке. - После этого хода все сведется к ничьей, - заметил один из зрителей. Муньос, вставая из-за стола, пожал плечами. - Да, - ответил он, уже не глядя на доску. - Но при ходе слоном на d7 через пять ходов был бы мат. Он отошел от стола, направляясь к Хулии, а за его спиной любители принялись анализировать ход, о котором он только что упомянул. Когда он приблизился, девушка едва заметно кивнула в сторону этой группы. - Они, наверное, всем сердцем ненавидят вас, - шепнула она. Шахматист склонил голову набок, лицо его приобрело выражение, которое можно было истолковать и как слабую улыбку, и как презрительную гримасу. - Думаю, да, - ответил он, снимая с вешалки свой плащ. - Они всегда слетаются, как стервятники, в надежде увидеть, как кто-нибудь растерзает меня в пух и прах. - Но вы ведь позволяете обыгрывать себя... Для них это, наверное, унизительно. - Мне все равно. - В его тоне не прозвучало ни самоуверенности, ни гордости: только вполне объективное презрение. - Они ни за что на свете не пропустят ни одной моей партии. Дойдя до музея Прадо, окутанного серым туманом, девушка замедлила шаг и начала рассказывать о своем разговоре с Бельмонте. Муньос слушал молча, он не произнес ни слова даже тогда, когда Хулия поведала о шахматных наклонностях племянницы дона Мануэля. Казалось, шахматист не замечал сырости. Он шел неторопливо, внимательно прислушиваясь к словам собеседницы; плащ его был не застегнут, узел галстука, как обычно, спущен, голова склонена к плечу, а глаза устремлены на носки давненько не чищенных ботинок. - Как-то раз вы меня спросили, есть ли на свете женщины, которые играют в шахматы... - заговорил он наконец. - И я ответил, что, хотя шахматы - мужская игра, некоторые женщины играют в них довольно неплохо. Но они являются исключением. - Исключением, подтверждающим правило, я полагаю. Муньос наморщил лоб. - Вы не правы, если так полагаете. Исключение не подтверждает, а делает недействительным или разрушает любое правило... Поэтому следует быть весьма осторожным с индукциями. Я говорю, что обычно женщины плохо играют в шахматы, а не что все женщины играют плохо. Понимаете? - Понимаю. - Это не опровергает тот факт, что на практике достижения женщин в шахматах не слишком высоки... Вот пример, чтобы вам стало понятнее: в Советском Союзе, где шахматы являются чуть ли не национальной игрой, только одна женщина, Вера Менчик [Менчик Вера (1906-1944) - первая чемпионка мира по шахматам (с 1927), по национальности чешка; с 1921 г. жила в Лондоне], достигла гроссмейстерского уровня. - Почему же так? - Может быть, шахматы требуют чересчур большого равнодушия к внешнему миру. - Он приостановился и взглянул на Хулию. - Что собой представляет эта Лола Бельмонте? Девушка ненадолго задумалась, прежде чем ответить: - Не знаю, что и сказать. Несимпатичная. Пожалуй, любит подавлять и господствовать... Агрессивная. Жаль, что ее не было дома в тот раз, когда вы ходили туда вместе со мной. Они стояли у какого-то фонтана, в центре которого, венчая собой чашу, возвышалась статуя, смутно видневшаяся в туманной мгле. Казалось, она угрожающе нависает над их головами. Муньос провел рукой по волосам, ото лба к затылку, посмотрел на мокрую ладонь и вытер ее о плащ. - Агрессивность, внутренняя или внешняя, - сказал он, - характерна для многих игроков. - Он коротко улыбнулся, не уточняя, включает или нет он себя в эту категорию. - А шахматист обычно отождествляет себя с человеком, в чем-то ущемленным, притесняемым... Нападение на короля - предмет главных стремлений в шахматной игре, - то есть покушение на власть, является чем-то вроде освобождения от этого состояния. И с этой точки зрения шахматы действительно могут интересовать женщину... - По губам Муньоса снова скользнула беглая улыбка. - Во время игры оттуда, где ты находишься, люди кажутся очень маленькими. - Вы обнаружили что-то в этом роде в ходах нашего противника? - На этот вопрос трудно ответить. Мне нужно иметь больше информации. Больше ходов. Например, женщины обычно любят играть слонами... - По мере того как Муньос углублялся в подробности, его лицо все больше оживлялось. - Не знаю почему, но характер этих фигур, которые могут ходить на любое поле по диагоналям, наиболее женский из всех. - Он взмахнул рукой, как будто сам не слишком-то верил собственным словам и решил стереть их прямо в воздухе. - Но до настоящего момента черные слоны не играли важной роли в нашей партии... Как видите, у нас много красивых теорий, от которых нет никакого толку. Наша проблема точно такая же, как те, что возникают на доске: мы можем только формулировать гипотезы, делать предположения, но не прикасаясь к фигурам. - Значит, у вас есть какая-то гипотеза?.. Иногда начинает казаться, что вы уже пришли к определенным выводам, но не хотите сообщать о них нам. Муньос склонил голову набок, как делал всякий раз, когда перед ним возникал трудный вопрос. - Это довольно сложно, - ответил он после короткого колебания. - У меня в голове вертится пара идей, но проблема моя заключается в том, о чем я только что говорил вам... В шахматах нельзя доказать ничего, пока не сделан ход, а когда он сделан, исправить его невозможно. Они снова неторопливо зашагали мимо каменных скамеек и живых изгородей, контуры которых, размытые туманом, терялись из виду уже в нескольких шагах. Хулия тихо вздохнула. - Скажи кто-нибудь, что мне предстоит идти по следу возможного убийцы, да еще на шахматной доске, я решила бы, что этот человек сошел с ума. Бесповоротно. - Я уже однажды говорил вам, что между шахматами и полицейским расследованием есть много общего. - Муньос снова протянул руку вперед, как будто собираясь сделать ход невидимой фигурой. - Ведь еще до дедуктивного метода Конан Дойля был метод Дюпена, героя По. - Вы имеет в виду Эдгара Аллана По?.. Только не говорите мне, что он тоже играл в шахматы. - Он очень увлекался ими. Самым знаменитым эпизодом его биографии в шахматном плане было изучение автомата, известного под названием "Игрок из Мелцела", который почти никогда не проигрывал... По посвятил ему один из своих трудов, вышедший где-то в тридцатых годах прошлого века. Чтобы разгадать его тайну, он разработал восемнадцать аналитических подходов и в результате пришел к выводу, что внутри автомата должен быть спрятан человек. - Так вы занимаетесь тем же самым? Ищете спрятанного человека? - Я пытаюсь, но это не гарантирует успеха. Я ведь не Эдгар По. - Надеюсь, что вам удастся. Судя по тому, что вы мне рассказываете... Вы - моя единственная надежда. Муньос передернул плечами и помедлил с ответом. - Я не хочу, чтобы вы слишком обольщались, - сказал он через несколько шагов. - Когда я начинал играть в шахматы, случались моменты, когда я был уверен, что не проиграю ни одной партии... Тогда, пребывая в состоянии полной эйфории, я оказывался побежденным, и поражение заставляло меня спуститься с небес на землю. - Он сощурил глаза, как будто всматриваясь в кого-то, скрытого туманом. - Дело в том, что всегда найдется игрок сильнее тебя. Поэтому для здоровья весьма полезно пребывать в неизвестности. - А мне эта неизвестность кажется ужасной. - У вас есть на это причины. Какой бы ожесточенной ни была игра, любой шахматист всегда знает, что крови в этой битве не прольется. В конце концов, думает он в утешение себе, это всего лишь игра... Но в вашем случае все обстоит иначе. - А вы?.. Как вы думаете, ему известно, какую роль играете во всем этом вы? Муньос опять сделал уклончивый жест. - Не знаю, известно ли ему, кто я. Но он уверен в том, что кто-то способен истолковать его ходы. Иначе игра потеряла бы смысл. - Думаю, нам следовало бы сходить к Лоле Бельмонте. - Согласен. Хулия посмотрела на часы. - Мы недалеко от моего дома, так что прежде приглашаю вас на чашку кофе. У меня там Менчу, и, наверное, она уже проснулась. У нее проблемы. - Серьезные? - Похоже, что так, и вчера она вела себя весьма странно. Я хочу, чтобы вы познакомились с ней. - Хулия с озабоченным видом подумала секунду-другую. - Особенно теперь. Они пересекли проспект. Машины в тумане двигались медленно, слепя прохожих зажженными фарами. - Если все это устроила Лола Бельмонте, - неожиданно сказала Хулия, - я способна убить ее собственными руками. Муньос взглянул на нее с удивлением. - Если считать, что теория агрессивности верна, - проговорил он, и она уловила в его устремленных на нее глазах уважение, к которому примешивалось любопытство, - то из вас вышла бы великолепная шахматистка. Если бы вы решили заняться шахматами. - А я уже и занимаюсь, - ответила Хулия, с упреком глядя на расплывающиеся в тумане тени. - Я уже давно занимаюсь. И черт меня побери, если мне это нравится. Она вставила ключ в замок решетки и повернула его два раза. Муньос ждал рядом, на площадке. Он снял свой плащ и, сложив, перебросил через руку. - У меня, наверное, дикий беспорядок, - сказала Хулия. - Утром я ничего не успела прибрать... - Не беспокойтесь. Главное - это кофе. Хулия вошла в студию и, оставив сумочку на стуле, отдернула большую штору потолочного окна. Мутный свет ненастного дня проник в комнату, наполнив ее серостью, не способной добраться до самых дальних ее углов. - Слишком темно, - сказала Хулия, протягивая руку к выключателю. Но тут она заметила выражение удивления на лице Муньоса и, поддаваясь внезапно нахлынувшей панике, взглянула туда же, куда был устремлен его взгляд. - Куда вы переставили картину? - спросил шахматист. Хулия не ответила. Внутри нее, в самой глубине, что-то взорвалось, и она осталась неподвижной, широко открытыми глазами глядя на пустой мольберт. - Менчу, - пробормотала она спустя несколько секунд, чувствуя, что все начинает кружиться вокруг нее. - Она же предупреждала меня вчера, а до меня не дошло!.. Желудок скрутил спазм, и она ощутила во рту горький вкус желчи. Она бессмысленно посмотрела на Муньоса и, не в силах сдержать подступающую рвоту, рванулась к ванной, но ноги у нее подкосились, и она остановилась в коридорчике, тяжело навалившись на косяк двери, ведущей в спальню. И тут она увидела Менчу. Та лежала на полу у кровати, лицом кверху, и платок, которым ее задушили, еще стягивал ее шею. Юбка у нее задралась до самой талии, а между ног торчала бутылка с яркой этикеткой. 12. КОРОЛЕВА, КОНЬ, СЛОН На шахматных досках борются люди, а не безжизненные деревянные фигуры. Эм.Ласкер Следователь отдал распоряжение унести труп только в семь, когда уже стемнело. Всю вторую половину дня в доме толклись полицейские, разные официальные лица, в коридоре и спальне то и дело полыхали вспышки фотоаппаратов. Наконец Менчу вынесли - на носилках, упакованную в белый пластиковый чехол с длинной молнией, - и от нее остался только силуэт, очерченный мелом на полу равнодушной рукой одного из инспекторов - того самого, что сидел за рулем "форда", когда Хулия схватилась за пистолет на рынке Растро. Главный инспектор Фейхоо ушел последним. Он проторчал у Хулии почти час, уточняя до мельчайших подробностей показания, данные ею, Муньосом и Сесаром (который примчался, как только ему сообщили о случившемся) незадолго до его прихода. Никогда в жизни не прикасавшийся к шахматам, инспектор был явно растерян. Слушая объяснения Муньоса, он взирал на него, как на некую диковину, с серьезным и подозрительным видом кивая в такт его словам, и время от времени оглядывался на Сесара и Хулию, как будто мысленно задавая себе вопрос: а не вешает ли мне на уши эта троица какую-то круто замешанную лапшу? Иногда он что-то записывал в блокноте, без всякой нужды поправлял узел галстука и доставал из кармана, чтобы мельком взглянуть на нее, картонную карточку, найденную рядом с телом Менчу. На ней были напечатаны на машинке три строчки букв, цифр и непонятных знаков. После попытки Муньоса растолковать их значение главному инспектору, у того нещадно разболелась голова. Вообще вся эта история казалась ему весьма странной, а что его главным образом интересовало - так это подробности ссоры, случившейся накануне вечером между владелицей галереи Роч и ее... хм... женихом. Потому что - люди, специально отряженные на поиски последнего, сообщили об этом ближе к вечеру - Максиме Ольмедилья Санчес, двадцати восьми лет, холостой, по профессии - фотомодель, исчез, и о местонахождении его ничего не известно. Важная деталь: два свидетеля - шофер такси и консьерж соседнего дома - показали, что видели молодого человека с похожими внешними данными выходящим из подъезда дома Хулии между полуднем и четвертью первого. А Менчу, согласно предварительному заключению судебного медика, была задушена, находясь лицом к убийце, который предварительно нанес ей по передней части шеи удар, оказавшийся смертельным, между одиннадцатью часами утра и полуднем. Что же касается бутылки, засунутой горлышком во влагалище жертвы (джин "Бифитер", на три четверти полна), главный инспектор Фейхоо - доставивший себе удовольствие несколько раз, не смягчая выражений, напомнить о ней своим собеседникам в отместку за их шахматную галиматью, - считал ее важным доказательством того, что причины преступления могли быть сексуального характера. В конце концов, убитая - тут главный инспектор сдвинул брови и придал своему лицу выражение, соответствующее обстоятельствам, - не отличалась, как сами сеньорита Хулия и дон Сесар только что объяснили ему, безупречными моральными качествами. Что же до предположительной связи между убийством сеньориты Роч и гибелью профессора Ортеги, теперь она могла считаться вполне очевидной ввиду исчезновения картины. Он дал еще несколько разъяснений, со вниманием выслушал ответы Хулии, Муньоса и Сесара на свои новые вопросы, а в заключение назначил всем троим явиться утром в полицейский участок. - А вы, сеньорита, можете не тревожиться за свою безопасность, - прибавил он, задержавшись в передней и глядя на Хулию с важным видом начальника, вполне владеющего ситуацией. - Мы теперь знаем, кого нам искать. Спокойной ночи. Закрыв за ним дверь, Хулия прислонилась к ней спиной и посмотрела на обоих своих друзей. Глаза ее теперь были спокойны, но под ними залегли глубокие темные круги. Она много плакала от горя и ярости, мучительно сознавая собственное бессилие Сначала плакала молча, когда они с Муньосом обнаружили тело Менчу. Потом, когда появился Сесар, с изменившимся от тревоги и волнения лицом, она прижалась к нему, как в детстве, и разрыдалась, уже не сдерживаясь, цепляясь руками за его плечи и захлебываясь слезами, а антиквар, обняв ее, гладил по голове и шептал на ухо бесполезные слова утешения. Не только смерть подруги привела девушку в такое состояние. Это сказалось, как пробормотала она сама, судорожно всхлипывая, сквозь ливень обжигающих лицо слез, невыносимое напряжение всех последних дней, унизительное сознание того, что убийца продолжает играть их жизнями абсолютно безнаказанно, уверенный в своей власти над ними. Полицейский допрос, несмотря на всю свою тягостность, оказал на нее положительное действие, вернув ей чувство реальности. Идиотское упорство, с каким Фейхоо отказывался признать очевидное, фальшивая снисходительность, с которой он кивал, не понимая ничего и даже не делая попыток понять, в ответ на подробные объяснения о происшедшем, данные ему всеми троими, ясно показали Хулии, что с его стороны многого ожидать не приходится. Телефонный звонок инспектора, отправленного домой к Максу, и появление двух свидетелей окончательно утвердили Фейхоо в его типично полицейской идее: самый простой мотив является и самым вероятным. Он согласился, что вся эта шахматная история довольно интересна и что, несомненно, она во многом дополняет подробности случившегося. Но что касается сути дела, то это, простите, просто смешно... Такая важная деталь, как бутылка, окончательно расставила все точки над "i". Чистой воды криминальная патология. Ибо, сеньоры, что бы там ни писали в детективных романах, истина - она всегда на виду. - Теперь уже нет никаких сомнений, - сказала Хулия. Шаги полицейского еще доносились с лестницы. - Альваро был убит, так же как и Менчу. Кто-то уже давно следит за этой картиной. Муньос, стоя у стола с засунутыми в карманы пиджака руками, смотрел на листок бумаги, на котором, как только удалился Фейхоо, он записал то, что было на карточке, найденной возле трупа Менчу. Сесар сидел на диване, где Менчу провела свою последнюю ночь, и со все еще потрясенным видом смотрел на опустевший мольберт. Услышав слова Хулии, он покачал головой. - Это не Макс, - проговорил он после короткого размышления. - Абсолютно невозможно, чтобы этот недоумок сумел все так организовать... - Но он был здесь. Во всяком случае, на лестнице. Антиквар пожал плечами в знак смирения перед очевидным, но без особой убежденности. - Значит, тут замешан кто-то еще... Если Макс был, скажем так, рабочей силой, то этот "кто-то" дергал за ниточки. - Он медленно поднял руку и поднес указательный палец ко лбу. - И голова у него работает совсем не плохо. - Таинственный игрок. И он выиграл партию. - Пока нет, - сказал Муньос, и оба взглянули на него с удивлением. - Картина ведь теперь у него, - возразила Хулия. - Если это не называется "выиграть"... Шахматист поднял глаза от лежащих на столе бумаг, и девушке показалось, что его расширенные зрачки, хотя и устремленные на нее, видят вовсе не эти четыре стены со всем, что в них есть, а блуждают по некоему таинственному, далекому пространству, населенному сложными математическими и шахматными комбинациями. - С картиной или без картины, но партия продолжается, - возвестил Муньос, показывая им листок бумаги, на котором стояло: ...Ф: Л Фе7? - - - ФbЗ+ Kpd4? - - - b7: с6 - На этот раз, - принялся объяснять он, - убийца указывает не один ход, а целых три. - Он подошел к своему плащу, висевшему на спинке стула, и достал из кармана походные шахматы. - Первый из них отчетливо просматривается: Ф:Л, то есть черный ферзь съедает белую ладью... Эта ладья олицетворяла Менчу Роч - точно так же, как в этой партии белый конь олицетворял нашего друга Альваро, а на картине - Роже Аррасского. - Давая пояснения, Муньос в то же время ловко и привычно расставляя фигуры на доске. - Таким образом, до настоящего момента эта черная королева съела две фигуры из находящихся в игре. А на практике, - он коротко взглянул на Сесара и Хулию, подошедших поближе, чтобы лучше видеть доску, - взятие двух фигур выливается в два убийства... Наш противник отождествляет себя с черным ферзем, когда же какая-либо другая черная фигура берет белую - как это случилось два хода назад, когда мы потеряли первую белую ладью, - то ничего особенного не происходит. По крайней мере, насколько нам известно. - А зачем вы поставили эти вопросительные знаки после двух ближайших ходов белых? - спросила Хулия, пальцем указывая на листок. - Это не я. Они уже стояли на карточке: убийца предвидит два наших следующих хода. Полагаю, эти вопросительные знаки - нечто вроде приглашения сделать именно эти ходы... "Если вы сделаете это, то я сделаю вот что", говорит он нам. И, таким образом, - он передвинул несколько фигур, - партия будет выглядеть так: - Как вы сами можете видеть, произошли важные изменения. Взяв ладью на b2, черные предвидели, что мы сделаем оптимальный в данной ситуации ход: переведем нашу белую королеву с el на е7. Это дает нам преимущество: линию диагональной защиты, угрожающую черному королю, движения которого и так довольно ощутимо ограничивают белые конь, слон и пешка, находящиеся поблизости от него... Считая делом решенным, что мы сыграем именно так, как мы сейчас сыграли, черный ферзь переходит с b2 на bЗ, чтобы подкрепить своего короля и поставить под угрозу шаха белого короля, которому ничего больше не остается, кроме как перейти - как мы и сделали - на соседнее поле справа, убегая с с4 на d4, подальше от ферзя... - Это третий шах, который он нам устраивает, - заметил Сесар. - Да. И это можно истолковать по-разному... Например: за третьим шахом следует поражение, и как раз на третьем шахе убийца выкрадывает картину. Кажется, я понемногу начинаю узнавать его. Даже его своеобразное чувство юмора. - А что теперь? - спросила Хулия. - Теперь черные съедят нашу белую пешку, стоящую на c6 своей пешкой с клетки b7. Этот ход прикрыт черным конем, находящимся на b8... Дальше наш черед ходить, но противник в своей записке не предлагает нам никаких вариантов... Он как будто хочет сказать: теперь ответственность за то, как вы надумаете поступить, лежит на вас, а не на мне. - А как мы собираемся поступить? - задал вопрос Сесар. - У нас только один перспективный вариант: продолжать игру нашей королевой. - При этих словах шахматист взглянул на Хулию. - Но, поступая так, мы рискуем потерять ее. Хулия пожала плечами. Единственное, чего она желала, - это чтобы поскорее наступил финал, сколь бы великим ни был риск. - Будем ходить королевой, - сказала она. Сесар, заложив руки за спину, наклонился над доской - точно так же, как делал, пытаясь рассмотреть поближе какое-нибудь старинное фарфоровое изделие, относительно качества которого у него не было твердой уверенности. - Этот белый конь, стоящий на b1, тоже выглядит плоховато, - негромко сказал он, обращаясь к Муньосу. - Как вы счи