ее безутешным. Молчание, шепот, шуршание документов и денег, пересчитываемых в сотый раз, бессмысленное сидение на месте, беспомощное ожидание конца, крупица судорожного мужества, жизнь, тысячекратно униженная и теперь окончательно загнанная в тупик, отчаявшаяся и изнемогающая... Он явственно ощутил все это, услышал запах этой жизни, запах страха - последнего, огромного, молчаливого страха. До чего же был знаком ему этот запах! Концентрационный лагерь... Людей хватали на улицах, вытаскивали ночью из постелей. Загнанные в бараки, они с трепетом ожидали, что с ними произойдет... Рядом за столиком сидели двое - женщина с гладко расчесанными на пробор волосами и ее муж. Перед ними стоял мальчик лет восьми. Только что он бродил между столиками, прислушиваясь к разговорам, и теперь вернулся к родителям. - Почему мы евреи? - спросил он мать. Она ничего не ответила. Равик посмотрел на Морозова. - Мне пора, - сказал Равик. - В клинику. - И мне пора. Они поднялись по лестнице. - Ну знаешь, это уж слишком! - сказал Морозов. - И говорю тебе это я, бывший антисемит. После "катакомбы" клиника могла показаться довольно приятным местом. Здесь тоже были муки, болезни и горе, но тут, по крайней мере, все это можно было хоть как-то логически осмыслить. Все понимали, откуда это идет, понимали, что нужно и чего не следует делать. Здесь налицо факты, нечто реальное и осязаемое, чему можно противодействовать по мере сил. Вебер сидел в своем кабинете и читал газету. Равик заглянул ему через плечо и пробежал глазами заголовки. - Здорово, а? - спросил Равик. - Продажная банда! Так бы и перевешал пятьдесят процентов наших политиканов! - Девяносто, - уточнил Равик. - Каково состояние больной, которая лежит у Дюрана? - Поправляется. - Вебер взял сигару. Его пальцы дрожали. - Для вас все просто, Равик. Но я-то ведь француз. . - А я вообще никто. Но я был бы рад, если бы все пороки Германии сводились к одной только продажности. Вебер виновато взглянул на него. - Я говорю глупости. Извините. - Он забыл прикурить. - Войны не будет, Равик. Война просто невозможна. Все это - одни крикливые угрозы! В последнюю минуту что-нибудь да произойдет. - Он немного помолчал. От его прежней самоуверенности не осталось и следа. - В конце концов у нас есть еще линия Мажино, - почти умоляюще произнес он. - Разумеется, - подтвердил Равик без особой убежденности. Он слышал это уже тысячу раз. Почти все разговоры с французами заканчивались этим. Вебер вытер лоб. - Дюран перевел свой капитал в Америку. Так сказала мне его секретарша. - Вполне типично. Вебер посмотрел на него затравленными глазами. - Он не единственный. Мой тесть обменял французские акции на американские. Гастон Нерэ обратил все свои деньги в доллары и держит их в сейфе. А Дюпон, по слухам, зарыл у себя в саду несколько мешков с золотом. - Вебер встал. - Не могу обо всем этом говорить! Отказываюсь верить! Невозможно! Невозможно, чтобы Францию предали и продали! Если возникнет опасность, все сплотятся. Все! - Все, - хмуро проговорил Равик. - Все, включая промышленников и политических гешефтмахеров, которые уже сейчас заключают сделки с Германией. Вебер с трудом овладел собой. - Равик... Давайте... давайте поговорим лучше о чем-нибудь другом. - Пожалуйста. Я должен отвезти Кэт Хэгстрем в Шербур. К полуночи вернусь. - Хорошо. - От волнения Вебер с трудом говорил. - А вы, Равик... Что вы будете делать? - Ничего. Попаду во французский лагерь. Надеюсь, он будет все же лучше немецкого. - Этого с вами не случится. Франция не станет интернировать беженцев. - Почему же? Это само собой разумеется, и тут ничего не возразишь. - Равик... - Ладно. Посмотрим. Дай Бог, чтобы я оказался неправ... А вы слыхали - Лувр эвакуируется? Лучшие картины вывозятся в Среднюю Францию. - Не слыхал. Откуда вы знаете? - Был там сегодня. Синие витражи Шартрского собора тоже упакованы. Заходил туда вчера. Сентиментальное путешествие. Хотелось взглянуть на них еще разок. Опоздал. Уже отправили. Ведь аэродром недалеко. Даже успели вставить новые стекла. Так же, как в прошлом году, во время Мюнхенского совещания. - Вот видите! - Вебер судорожно ухватился за этот аргумент. - Тогда тоже ничего не произошло. Шумели-шумели, а потом приехал Чемберлен со своим зонтиком мира. - Да. Зонтик мира все еще находится в Лондоне... А богиня победы - все еще в Лувре... Правда, она без головы. Ника остается в Париже. Слишком громоздка для транспортировки. Ну, мне пора. Кэт Хэгстрем ждет меня. Сверкая тысячами огней, белоснежная "Нормандия" стояла в темноте у причала. С моря дул прохладный соленый ветер. Кэт Хэгстрем плотнее запахнула пальто. Она очень похудела. Кожа да кости. Над скулами, как два темных озера, пугающе поблескивали большие глаза. - А я хотела бы остаться, - сказала она. - Не знаю, почему мне так тяжело уезжать. Равик внимательно посмотрел на нее. Вот он - могучий корабль с ярко освещенным трапом; люди непрерывным потоком вливаются в него, и иные из них так торопятся, будто все еще боятся опоздать; вот он - сверкающий дворец, и называется он теперь не "Нормандия", а Избавление, Бегство, Спасение; в сотнях городов Европы, в третьеразрядных отелях и подвалах домов ютятся десятки тысяч людей, и всем им этот корабль кажется совершенно недосягаемой мечтой. А рядом с ним стоит женщина, чьи внутренности пожирает смерть, и тоненьким приятным голоском произносит: "А я хотела бы остаться". Все лишилось смысла. Эмигрантам из "Энтернасьоналя", из множества "Энтернасьоналей", разбросанных по Европе, всем затравленным, замученным, еще спасающимся бегством или уже настигнутым, этот корабль казался подлинной землей обетованной; очутившись на "Нормандии", они лишились бы чувств от счастья, рыдали бы и це- ловали трап, поверили бы в чудеса... А Кэт, уезжая навстречу своей смерти, безучастно стоит рядом, держит в усталой руке билет, трепещущий на ветру, и говорит: "А я хотела бы остаться". Появилась группа американцев. Громко разговаривая, они шли медленно и спокойно. Куда спешить - в запасе у них сколько угодно времени. Они уезжали по настоянию посольства и оживленно это обсуждали. Вообще говоря, жаль! Интересно посмотреть, как тут развернутся события. Вот был бы fun (1). Да и что с ними, американцами, может приключиться? Ведь есть посольство! Штаты соблюдают нейтралитет! Действительно жаль уезжать. Аромат тончайших духов. Драгоценности. Брызжут искрами бриллианты. Еще несколько часов назад они сидели у "Максима". Цены в пересчете на доллары смехотворно низки. А какой "кортон" 1929 года! Или "поль роже" 1928 года, поданный в конце ужина! А теперь "Нормандия". Они пойдут в бар, поиграют в трик-трак, опрокинут несколько рюмок виски... А перед консульствами - длинные очереди людей, потерявших всякую надежду, и над ними, как облако, страх смерти. В приемных - несколько окончательно запарившихся сотрудников консульства. Военно-полевой суд, чинимый мелким служащим. Он то и дело отрицательно качает головой: "Нет! Никаких виз! Нет! Это невозможно!" Смертный приговор, безмолвно выносимый обреченным на безмолвие невинным людям... Равик смотрел на корабль. Это был уже не корабль, а ковчег, легкий ковчег, пускающийся в плавание, чтобы уйти от потопа... Однажды от потопа уже удалось спастись, но теперь его валы вот-вот снова настигнут, захлестнут... - Вам пора, Кэт... - Уже?.. Прощайте, Равик. - Прощайте, Кэт. - Нам ведь незачем лгать друг другу, не так ли? ---------------------------------------- (1) Потеха, веселье (англ.). - Незачем, Кэт. - Приезжайте скорее в Америку... - Обязательно, Кэт. Скоро приеду... - Прощайте, Равик. Спасибо за все. А теперь я пойду. Поднимусь на палубу и помашу вам рукой. Подождите, пока "Нормандия" не отчалит, и помашите мне в ответ. - Хорошо, Кэт. Чуть пошатываясь, она медленно взошла по трапу. Ее тонкая фигура, столь не похожая на двигавшиеся рядом с ней, казалась почти бесплотной. В ней было какое-то мрачное изящество неотвратимой смерти. Смелое лицо. Головка словно у египетской бронзовой кошки. Остались одни лишь очертания, дыхание и глаза. Последние пассажиры. Какой-то еврей, весь в поту, с меховой шубой, перекинутой через руку. Он почти истерически вопит и суетится. За ним два носильщика. Последние американцы. Медленно поднимается трап. Странное чувство - будто трап поднимается навсегда. Полоска воды шириной всего лишь в два метра. Но она - граница, граница между Европой и Америкой. Между спасением и гибелью. Равик поискал глазами Кэт и вскоре нашел ее. Она стояла у фальшборта и махала рукой. Он помахал ей в ответ. Казалось, белый корабль сдвинулся. Казалось, берег начал отступать. Чуть-чуть. Едва заметно. И вдруг "Нормандия" по-настоящему отчалила. Недосягаемая, она парила над темной водой на фоне темного неба. Равик уже не мог различить Кэт в толпе пассажиров. Оставшиеся на берегу переглядывались молча, растерянно или с наигранным весельем. Одни уходили поспешно, другие медленно и нехотя. Машина мчалась сквозь вечер обратно в Париж. Мимо проносились живые изгороди и сады Нормандии. В туманном небе повис крупный овал лу- ны. Равик уже забыл о белом корабле. Остался только пейзаж, запах сена и спелых яблок, остались тишина и глубокий покой всего неизменного. Машина шла почти бесшумно. Она шла так, словно была неподвластна силе тяжести. Мимо скользили дома, церкви, деревья, золотистые световые пятна кабачков и бистро, поблескивающая река, мельница и снова плоский контур равнины, над которой вздымался небосвод, подобный внутренней стороне гигантской раковины, где в нежном молочном перламутре мерцает жемчужина луны... То был конец и свершение. Равик уже не раз испытал подобное чувство. Но теперь это ощущение было удивительно целостным. От него нельзя было уйти, оно пронизывало душу, и ничто не сопротивлялось ему. Все стало невесомым и словно парило в пространстве. Будущее встретилось с прошлым, и не было больше ни желаний, ни боли. Прошедшее и будущее казались одинаково важными и значительными. Горизонты сравнялись, и на какое-то удивительное мгновение чаши бытия уравновесились. Судьба никогда не может быть сильнее спокойного мужества, которое противостоит ей. А если станет совсем невмоготу - можно покончить с собой. Хорошо сознавать это, но еще лучше сознавать, что, покуда ты жив, ничто не потеряно окончательно. Равик знал, что такое опасность, знал, куда идет, и также знал, что уже завтра он будет обороняться... Но в эту ночь, в час возвращения с берегов потерянного Арарата туда, где уже слышен гул надвигающейся катастрофы, все внезапно стало совсем непривычным, лишилось прежнего смысла: опасность продолжала оставаться опасностью и все же не была ею; судьба была и жертвой и божеством, которому приносятся жертвы. А завтрашний день казался каким-то совсем неведомым миром. Все было хорошо. И то, что произошло, и то, что еще произойдет. Всего было достаточно. А наступит конец - что ж, пусть! Одного человека он любил и потерял. Другого - ненавидел и убил. Оба освободили его. Один воскресил его чувства, другой - погасил память о прошлом. Не осталось ничего незавершенного. У него больше не было ни желаний, ни ненависти, ни жалоб. Если что-то должно начаться вновь - пусть начинается. Можно начинать, когда ничего не ждешь, можно начинать. К тому же на его стороне простая сила опыта, и она не пропала, а, напротив, только возросла. Пепелище расчищено, парализованные участки ожили вновь, цинизм превратился в силу. Все это было хорошо. За Канном ему встретились лошади. Бесчисленные силуэты лошадей под призрачным лунным светом. Затем потянулись маршевые колонны, шеренгами по четыре. Мужчины с узелками, картонными коробками, свертками. Всеобщая мобилизация началась. Они двигались почти бесшумно. Никто не пел. Никто не разговаривал. Следуя справа по обочине, чтобы не мешать движению автомобилей, молча брели сквозь ночь эти колонны теней. Равик обгонял их одну за другой. Кони, подумал он. Кони, как в 1914 году. Танков нет. Одни только кони. Ом остановился у бензоколонки заправить машину. В окнах домов маленькой деревушки еще горел свет, но кругом было тихо. Через деревню прошла колонна. Люди смотрели ей вслед. Никто даже не махнул рукой. - Завтра и мне идти, - сказал человек у бензоколонки. У него было ясное, загорелое лицо крестьянина. - Отца убили в прошлую войну. Деда в семьдесят первом году. А завтра и мне идти. Всегда одно и то же. Уже несколько сотен лет. И ничто не помогает, снова и снова нам приходится идти. Он оглядел старенькую бензопомпу, маленький домик и женщину, стоявшую рядом с ним. - Двадцать восемь франков тридцать сантимов, мсье. Снова пейзаж. Луна. Колонны мобилизованных. Кони. Молчание. Равик затормозил перед маленьким рестораном. На улице стояло два столика. Хозяйка заявила, что еды никакой нет. Но Равик хотел есть, несмотря ни на что. А во Франции омлет с сыром не считается ужином. В конце концов в придачу к омлету удалось выпросить салат, кофе и графин вина. Равик сидел один перед розовым домиком и ел. Над лугами клубился туман. Квакали лягушки. Было очень тихо. Только где-то в верхнем этаже говорило радио. Голос диктора - успокаивающий, уверенный и никчемный. Все слушали его, но никто ему не верил. Равик расплатился. - Париж затемнен, - сказала хозяйка. - Только что передавали. - В самом деле? - Да. Опасаются воздушных налетов. Обычная предосторожность. По радио говорят, что все делается только из предосторожности. Войны, говорят, не будет. Идут, мол, переговоры. А вы как считаете? - Я не думаю, чтобы дело дошло до войны. - Равик не знал, что еще ответить. - Дай-то Бог. А что толку? Немцы захватят Польшу. Потом потребуют Эльзас-Лотарингию. Потом колонии. Потом еще что-нибудь. И так без конца, пока мы не сдадимся или не начнем воевать. Уж лучше сразу. Хозяйка медленно пошла к дому. По шоссе спускалась новая колонна. Красноватое зарево Парижа на горизонте. Затемнение... Париж - и затемнение! Впрочем, чему удивляться: вот-вот объявят войну. И все-таки странно: Париж погрузится в темноту. Словно погаснет светоч мира. Пригороды. Сена. Путаница маленьких переулков. Прямая, как стрела, авеню, ведущая к Триумфальной арке. Бледная, пока еще освещенная туман- ным светом площадь Этуаль. За аркой - Елисейские Поля, все еще также в блеске и переливах огней. Равик облегченно вздохнул. Он продолжал ехать по городу и вдруг увидел - тьма действительно уже начала окутывать Париж. Словно короста на блестящей, глянцевитой коже, то здесь, то там проступали болезненные пятна тьмы. Пестрая мозаика световых реклам, во многих местах разъеденная длинными тенями, угрожающе притаившимися меж немногих робких огней - красных, белых, синих и зеленых. Отдельные улицы уже ослепли, словно по ним проползли толстые черные змеи и раздавили блеск и сияние. Авеню Георга Пятого была уже затемнена; на авеню Монтеня гасли последние фонари; здания, с которых по ночам устремлялись к звездам каскады света, теперь таращились в полумрак голыми, серыми фасадами. Половина авеню Виктора-Эммануила погрузилась в темноту; другая еще была освещена. Парализованное тело, охваченное агонией, подумал Равик. Одна его часть уже мертва, другая еще живет. Болезнь просачивалась повсюду, и когда Равик вернулся на площадь Согласия, ее огромный круг тоже был мертв. Бледные и бесцветные, стояли здания министерств; погасли вереницы огней; тритоны и нереиды, по ночам плясавшие в белой световой пене, теперь бесформенными, серыми комьями застыли на спинах дельфинов; в сиротливых фонтанах плескалась темная вода; некогда сверкавший Луксорский обелиск грозным свинцовым перстом вечности устремлялся в мрачное небо; повсюду, подобно микробам, ползли едва различимые цепочки бледно-синих лампочек противовоздушной обороны; гнилостно мерцая, они охватывали квартал за кварталом безмолвно гибнущего города, словно пораженного каким-то космическим туберкулезом. Равик сдал машину в гараж, взял такси и поехал в "Энтернасьональ". Перед парадным на стремянке стоял сын хозяйки и ввинчивал синюю лам- почку. Вход в отель и раньше освещали ровно настолько, чтобы можно было прочесть вывеску. Теперь же в слабом синем свете едва видна была лишь ее правая часть - "...насьональ"... - Как хорошо, что вы пришли, - сказала хозяйка. - У нас тут одна женщина сошла с ума. Из седьмого номера. Очевидно, придется ей съехать. Я не могу держать у себя в отеле помешанных. - Может быть, это не сумасшествие, а просто нервный припадок. - Не имеет значения! Таких надо отправлять в сумасшедший дом. Я уже сказала ее мужу. Конечно, он и слышать об этом не хочет. А мне из-за нее одни только неприятности. Если не успокоится, непременно заставлю съехать. Так больше нельзя. Надо дать людям спать. - Недавно в отеле "Риц" один из гостей сошел с ума, - сказал Равик. - Какой-то принц. Так потом все американцы наперебой старались занять его апартаменты. - Это совсем другое дело. Тот свихнулся от своих причуд. Это даже элегантно. А она спятила с горя. Равик взглянул на хозяйку. - Вы хорошо знаете жизнь, мадам. - Должна знать. Я добра. Всегда давала приют беженцам. Всем без исключения. Хорошо, пусть я на этом зарабатываю. Весьма умеренно, впрочем. Но сумасшедшая, которая без конца кричит, - это уж слишком. Если не успокоится, пусть съезжает. Это была та самая женщина, чей сын спрашивал, почему он еврей. Она сидела на кровати, забившись в угол и прикрыв ладонями глаза. Комната была ярко освещена. Горели все лампы, а на столе вдобавок еще два шандала со свечами. - Тараканы, - бормотала женщина. - Тараканы! Черные, толстые, блестящие тараканы! Вот они - засели во всех углах. Их тысячи, всех их не счесть... Свет, свет, зажгите свет, а то они приползут. Свет, свет... Вот они ползут... ползут... Она закричала и сильнее прижалась к стене, подтянув колени к подбородку, выставив вперед руки с растопыренными пальцами и широко раскрыв стеклянные глаза. Муж попытался схватить ее за руки. - Ничего тут нет, мамочка, в углах ничего нет.:.. - Свет! Свет! Они ползут! Тараканы... - Свет горит, мамочка. Ты только посмотри, даже свечи на столе! - Он достал карманный фонарик и посветил им в ярко освещенные углы комнаты. - В углах ничего нет, посмотри, вот я свечу фонариком. Ничего там нет, ничего... - Тараканы! Тараканы! Они ползут, все черно от тараканов! Ползут из всех углов! Свет! Свет! Ползут по стенам... Падают с потолка! Женщина захрипела и подняла руки над головой. - Давно это с ней? - спросил Равик. - С тех пор как стемнело. Меня не было дома. Я решил попытаться... Мне посоветовали... Одним словом, зашел к консулу Гаити. Взял с собой сына... Конечно, ничего не вышло. Опять ничего не вышло. А когда мы вернулись, она сидела в углу на кровати и кричала... Равик достал шприц. - В последнее время она не страдала бессонницей? Муж беспомощно посмотрел на него. - Как будто нет. Обычно была всегда спокойна. У нас нет денег на лечебницу. К тому же у нас нет... Короче говоря, с нашими документами мы никуда не сможем ее устроить. Только бы она замолчала. Мамочка, все мы около тебя - и я, и Зигфрид, и доктор... Тут нет никаких тараканов... - Тараканы! - прервала его женщина. - Со всех сторон! Они ползут! Ползут!.. Равик сделал укол. - С ней это в первый раз? - Да. Никак не пойму, откуда это взялось. Почему она все твердит о... Равик предостерегающе поднял руку. - Не напоминайте об этом. Через несколько минут она заснет. Может быть, ей все приснилось, и от испуга она проснулась. Возможно, завтра встанет и все забудет. Только не напоминайте ей. Словно ничего и не произошло. - Тараканы, - сонно бормотала женщина. - Жирные, толстые... - Здесь слишком светло. - Мы зажгли... Она все время просила побольше света... - Погасите люстру. Остальные лампы пусть горят, пока она не уснет. Она будет спать. Я ввел ей достаточно большую дозу. Завтра утром зайду. К одиннадцати. - Спасибо, - сказал муж. - Вы не можете себе представить... - Могу. Теперь это часто случается. В ближайшие дни будьте с ней особенно осторожны, не выдавайте своего волнения. Легко сказать, подумал он, поднимаясь к себе. Он включил свет. Рядом с кроватью стояли его книги. Сенека, Шопенгауэр, Платон, Рильке, Лао-цзы, Ли Тай-бо, Паскаль, Гераклит, Библия... Самая суровая и самая нежная литература. Почти все книги были малого формата, отпечатанные на тонкой бумаге и очень удобные для тех, кто в пути. Он отложил все, что хотел взять с собой. Затем разобрал остальные вещи. Уничтожить пришлось немногое. Он всегда жил, учитывая возможность внезапного ареста. Старое одеяло, халат - они помогут ему, как надежные, проверенные друзья. Яд, спрятанный внутри полой медали. Равик всегда имел его при себе. Еще со времен немецкого концлагеря. Сознание того, что в любую минуту он может покончить с собой, помогло ему выстоять. Он спрятал медаль. Лучше не расставаться с ней. Так спокойнее. Кто знает, что его ждет? Вдруг снова гестапо? На столе стояла недопитая бутылка кальвадоса. Он выпил рюмку. Франция, подумал он. Пять лет беспокойной жизни. Три месяца тюрьмы, нелегальное проживание, четыре высылки и столько же возвращений. Пять лет жизни. Он не так уж плохо прожил их. XXXIII Зазвонил телефон. Еще не вполне очнувшись от сна, он снял трубку. - Равик... - сказал кто-то. - Да... Это была Жоан. - Приезжай. - Она говорила медленно и тихо. - Приезжай сейчас же, Равик... - Не хочу. - Ты должен. - Нет. Оставь меня в покое. Я не один. Не Приеду. - Помоги мне... - Ничем не могу тебе помочь... - Случилось несчастье... - Голос ее звучал надломленно. - Ты должен... немедленно... - Жоан, - нетерпеливо перебил Равик. - Не ломай комедию. Однажды это уже было, и тогда я попался на удочку. Второй раз этого не случится. Оставь меня в покое. Попытай счастья с кем-нибудь другим. Не дожидаясь ответа, он положил трубку и постарался уснуть, но сон не приходил. Снова зазвонил телефон. Он не снял трубку. Телефон звонил и звонил в серой, пустынной ночи. Взяв подушку, он положил ее на аппарат. Приглушенные звонки продолжались еще некоторое время, затем прекратились. Равик ждал. Все было тихо. Он встал и закурил сигарету. Вкус ее был необычным, и он быстро потушил ее. Недопитая бутылка кальвадоса все еще стояла на столе. Он сделал глоток и отставил ее в сторону. Кофе, подумал он. Горячего кофе. И свежих булочек с маслом. Поблизости есть бистро, открытое всю ночь. Равик взглянул на часы. Он спал всего два часа, но усталость прошла. Не стоило вторично проваливаться в омут тяжелого сна, чтобы наутро встать совсем разбитым. Он прошел в ванную и встал под душ. Раздался какой-то шум. Снова телефон? Он прикрутил оба крана. Стук. Кто-то стучал в дверь. Равик набросил на себя халат. Стук усилился. Это не Жоан. Она бы вошла. Дверь была отперта. Подойдя к двери, он немного помедлил. Неужели полиция?.. Он открыл дверь. В коридоре стоял незнакомый мужчина, смутно напоминавший ему кого-то. На нем был смокинг. - Доктор Равик? Равик выжидающе смотрел на пришедшего. - Что вам нужно? - спросил он. - Вы доктор Равик? - Лучше скажите, что вам нужно. - Если вы доктор Равик, то немедленно поезжайте к Жоан Маду. - Вот как? - С ней произошло несчастье. - Какое еще там несчастье? - Равик недоверчиво усмехнулся. - Она ранена... - Ранена? - переспросил Равик, все еще улыбаясь. Вероятно, симулировала самоубийство, чтобы напугать этого беднягу, подумал он. - Господи, да она умирает, - прошептал мужчина. - Едемте! Она умирает. Я выстрелил в нее! - Что?! - Да, выстрелил... Равик уже сбросил халат и стал одеваться. - Вы приехали на такси? - У меня своя машина. - Проклятие!.. - Равик снова набросил халат, схватил сумку, туфли, рубашку и костюм. - Оденусь в машине... Поехали... быстро! Машина неслась сквозь молочно-мглистую ночь. Город был полностью затемнен. Улиц больше не было - вокруг одна только растекающаяся, туманная даль, в которой неожиданно мелькали затерявшиеся синие огоньки... Казалось, автомобиль едет по морскому дну. Сунув халат в угол сиденья, Равик надел туфли и костюм. На нем не было ни носков, ни галстука. Он беспокойно всматривался в ночной мрак. Расспрашивать незнакомца не стоило. Тот вел машину с предельной сосредоточенностью и очень быстро, внимательно следя за дорогой. У него не было времени для разговоров. Он был озабочен лишь тем, чтобы не наскочить на другую машину, не сбиться с пути в непривычной темноте. Пятнадцать минут потеряно, подумал Равик. По меньшей мере пятнадцать минут. - Быстрее, - сказал он. - Не могу... без фар... светомаскировка... противовоздушная оборона. - Тогда включите фары, черт возьми! Незнакомец включил дальний свет. Полицейские на перекрестках что-то кричали им вслед. Какой-то "рено", ослепленный лучами фар, едва не врезался в них. - Давайте быстрее... Быстрее! Машина резко затормозила у подъезда. Открытая кабинка лифта стояла внизу. На одном из верхних этажей кто-то беспрерывно нажимал кнопку вызова, звонок отчаянно трезвонил. Вероятно, знакомый Жоан не захлопнул дверь лифта, когда выбежал из него. Хорошо, подумал Равик. Сэкономим две минуты. Кабинка поползла вверх. Однажды он уже поднимался в ней. Тогда ничего не случилось! И на этот раз ничего не случится... Лифт внезапно остановился. Кто-то заглянул через стекло и открыл дверь. - Как вы смеете так долго держать лифт внизу? - возмущенно спросил человек, поднявший трезвон. Равик оттолкнул его и захлопнул дверь. - Погодите! Дайте нам сперва подняться! Лифт снова пополз вверх. Мужчина на четвертом этаже выругался и снова принялся звонить. Лифт остановился. Равик мгновенно отворил дверь - человек на четвертом этаже мог со злости нажать кнопку и заставить их спуститься обратно. Жоан лежала на кровати. На ней было вечернее платье, наглухо закрытое спереди. По всему серебристому платью кровавые пятна. Кровь на полу. Здесь она упала. А этот идиот поднял ее и уложил на кровать. - Спокойно! - сказал Равик. - Спокойно. Все будет в порядке. Ничего страшного. Он разрезал платье у плеч и осторожно приспустил его. Грудь была цела. Пуля попала в шею. Гортань, видимо, не задета, иначе Жоан не смогла бы говорить с ним по телефону. Артерия также цела. - Больно? - спросил он. - Да. - Очень? - Да... - Сейчас пройдет. Равик приготовил шприц и посмотрел Жоан в глаза. - Не бойся. Это болеутоляющее. Сейчас станет легче. - Равик сделал укол. - Вот и все. - Он обернулся к мужчине. - Позвоните Пасси 2743. Вызовите карету "скорой помощи" с двумя санитарами. Немедленно! - Что со мной? - с трудом проговорила Жоан. - Пасси 2743, - повторил Равик. - Немедленно! Сию же минуту! - Что со мной... Равик? - Ничего опасного. Но здесь мне трудно что-либо установить. Тебя надо отвезти в больницу. Она посмотрела на него. Вся косметика на ее лице расплылась, тушь стекла с ресниц, губная помада с одной стороны размазалась пятном. Одна половина лица напоминала ярморочного клоуна, другая, с черным наплывом туши под глазом, - очень усталую, немолодую проститутку. Только волосы сверкали и были прекрасны, как всегда. - Я не хочу, чтобы меня оперировали, - прошептала она. - Посмотрим. Может быть, обойдемся и без операции. - Это опасно?.. - Нет, - сказал Равик. - Не волнуйся. Просто я не захватил с собой инструменты. - Инструменты?.. - Для исследования. А теперь... Не бойся, тебе не будет больно. Укол оказал свое действие. Равик начал осторожно осматривать рану. В глазах Жоан уже не было выражения испуга. Мужчина вернулся. - "Скорая помощь" выехала. - Позвоните Отей 1357. Это клиника. Говорить буду я сам. Мужчина исчез. - Ты поможешь мне? - прошептала Жоан. - Конечно. - Только чтоб не было больно. - Не будет больно. - Не могу... не выношу боли... Ею вдруг овладела сонливость. Голос зазвучал глуше: - Просто не выношу... Равик молча глядел на пулевое отверстие. Крупные сосуды не задеты. Выходного отверстия нет. Он наложил повязку-компресс, не сказав ей о том, чего опасался. - Кто уложил тебя на кровать? - спросил он. - Ты сама?.. - Он... - А ты... ты могла ходить? В ее затуманенных, больших, как озера, глазах снова появился испуг. - О чем... ты... спрашиваешь?.. Нет... Я не могла двигать ногой... Нога... Что с ней, Равик? - Ничего. Я так и предполагал. Все будет в порядке. Мужчина вернулся. - Клиника... Равик быстро подошел к телефону. - Кто это? Эжени? Палату... да... и вызовите Вебера. - Он посмотрел в сторону спальни и тихо добавил: - Подготовьте все. Придется немедленно оперировать. Я вызвал "скорую помощь". Несчастный случай... Да... да... так... через десять минут... Он положил трубку и с минуту постоял на месте. Стол. Бутылка мятной настойки. Отвратительное пойло. Рюмки. Ароматные, приторно сладкие сигареты из розовых лепестков. Револьвер на ковре... И кровь... Все неправда... Зачем я хочу обмануть себя?.. Все правда... Теперь он знал, кто за ним приехал. Смокинг со слишком прямыми плечами, напомаженные, гладко зачесанные волосы, легкий запах духов "Шевалье д'Орсе", раздражавший его всю дорогу, кольца на руках... Тот самый актер, над чьими угрозами он еще недавно смеялся. Хорошо прицелился, подумал он. Нет, вообще не целился. Так точно не прицелишься. С такой точностью можно попасть, только когда сам того не хочешь. Он вернулся в спальню. Актер стоял на коленях перед кроватью. Ну еще бы, конечно, на коленях. А как же иначе? Он что-то говорил, сетовал, снова говорил, слова так и лились из него... - Встаньте, - сказал Равик. Актер послушно поднялся. Машинально стряхнул пыль с брюк. Равик посмотрел на него. Слезы? Только их еще не хватало! - Я этого не хотел, мсье! Клянусь вам, я не хотел в нее попасть, вовсе не хотел... Случай, слепой, несчастный случай! Равика едва не стошнило. Слепой, несчастный случай! Еще минута, и он заговорит ямбами. - Знаю. Идите вниз и ждите машину "скорой помощи". Актер хотел что-то возразить. - Идите! - сказал Равик. - И держите этот чертов лифт наготове. Еще неизвестно, удастся ли втиснуть в пего носилки. - Ты поможешь мне, Равик, - сказала Жоан сонным голосом. - Да, - ответил он без всякой надежды. - Ты со мной... Я всегда спокойна, когда ты со мной. Перепачканное расплывшейся косметикой лицо улыбнулось. Клоун ухмыльнулся, проститутка изобразила подобие улыбки. - Бэбе, я не хотел... - сказал актер, стоявший в дверях. - Да убирайтесь вы наконец! - крикнул Равик. - Вон отсюда! Некоторое время Жоан лежала совсем тихо. Потом открыла глаза. - Какой идиот, - произнесла она неожиданно громко и отчетливо. - Разумеется, он этого не хотел, где уж ему... этому щенку... Играл под взрослого. - В ее глазах появилось странное, почти лукавое выражение. - Я и сама в это никогда не верила... дразнила его... - Тебе вредно разговаривать. - Да, дразнила... - Ее глаза почти закрылись. - И вот что из этого вышло, Равик... Моя жизнь... Он не хотел попасть... но попал... и вот... Глаза закрылись совсем. Улыбка погасла. Равик прислушался. - Мы не можем внести носилки в лифт. Он слишком узок. Разве что поставить наклонно. - А на лестничных площадках развернетесь? Санитар вышел на лестницу. - Попробуем, - сказал он, вернувшись. - Только придется поднимать повыше. Лучше бы ее привязать. Санитары привязали Жоан к носилкам. Она была в полузабытьи и время от времени стонала. Носилки вынесли на лестницу. - У вас есть ключ? - спросил Равик актера. - У меня?.. Нет... А что? - Нужно запереть квартиру. - У меня нет ключа, но он обязательно должен быть где-нибудь здесь. - Найдите ключ и заприте дверь. - Санитары уже разворачивали носилки этажом ниже. - Захватите револьвер. Выбросите его на улице. - Я... я... добровольно явлюсь в полицию. Она опасно ранена? - Очень. Лицо актера покрылось испариной. Пот струился из всех пор его тела, словно под кожей у него не было ничего, кроме воды. Он вернулся в квартиру. Равик последовал за санитарами. Свет на лестнице зажигался всего на три минуты и затем автоматически выключался. На каждом этаже имелась специальная кнопка. Несмотря на трудность поворотов на площадках, санитары спускались довольно быстро. Носилки приходилось поднимать высоко над головой. По стенам метались огромные тени. Когда же все это было? - подумал Равик. - Ведь однажды я, кажется, видел нечто подобное. Потом он вспомнил - точно так же выносили тело Рачинского. Еще в самом начале его знакомства с Жоан. Носилки задевали о стены, отбивая куски штукатурки. Санитары громко переговаривались. Привлеченные шумом на лестнице, из дверей высовывались жильцы. Лица, полные любопытства, взъерошенные волосы, пижамы, халаты - пурпурные, ядовито-зеленые, в тропических цветах... Свет снова погас. Санитары забормотали что-то в темноте и остановились. - Зажгите свет! Равик стал отыскивать кнопку на стене и угодил рукой в чью-то грудь. Кто-то обдал его нечистым дыханием... Нога задела что-то мягкое. Наконец вспыхнул свет. Прямо перед Равиком стояла какая-то женщина с крашеными волосами и в упор глядела на него. Ее жирное в складках лицо было густо смазано кольдкремом. Рукой она придерживала полу крепдешинового халата с множеством кокетливых рюшей. Жирный бульдог, укутанный в кружевное покрывало, подумал Равик. - Умерла? - спросила женщина, поблескивая глазками. - Нет. Равик пошел дальше. Что-то зашипело, взвизгнуло. Какая-то кошка отскочила в сторону. - Фифи! - Женщина нагнулась, широко расставив тяжелые колени. - Боже мой, Фифи! Тебе отдавили лапку? Равик продолжал спускаться по лестнице. Несколько ниже колыхались носилки. Он видел Жоан, голова ее раскачивалась в такт шагам санитаров, но глаз не было видно. Последний лестничный марш. Свет опять погас. Равик взбежал до ближайшей площадки, чтобы нажать кнопку. В эту минуту подъемник загудел, и сверху, словно спускаясь с небес, показался лифт. В ярко освещенной клетке из позолоченной проволоки стоял актер. Словно привидение, он беззвучно и неудержимо скользил вниз, мимо Равика, мимо санитаров. Актер увидел лифт наверху и воспользовался им, чтобы поскорее догнать носилки. Это было вполне разумно, но казалось нереальным и удивительно смешным. Равик поднял глаза. Руки больше не дрожали и не потели под резиновыми перчатками, которые он сменил уже дважды. Вебер стоял напротив. - Если хотите, Равик, вызовем Марто. Он сможет тут быть через пятнадцать минут. Пусть оперирует он, а вы ассистируйте. - Не надо. У нас слишком мало времени. Да я и не смог бы со стороны смотреть на все это. Уж лучше самому. Равик глубоко вздохнул. Теперь он успокоился и начал работать. Белая кожа. Кожа, как всякая другая, сказал он себе. Кожа Жоан. Кожа, как всякая другая. Кровь. Кровь Жоан. Кровь, как всякая другая. Тампоны. Разорванная мышца. Тампоны. Осторож- но. Дальше. Клочок серебряной парчи. Нитки. Дальше. Пулевое отверстие. Осколок. Дальше. Канал он ведет... он ведет к... Равик почувствовал, как кровь отхлынула от его лица. Он медленно выпрямился. - Посмотрите... Седьмой позвонок... Вебер склонился над раной. - Плохо дело. - Более того. Безнадежно. Ничто уже не поможет... Равик посмотрел на свои руки. На пальцы в резиновых перчатках; Сильные руки, хорошие руки; тысячи раз они резали и сшивали разорванное тело; им гораздо больше везло, чем не везло, а в иных случаях они просто творили чудеса, выигрывали в почти безнадежном положении... Но теперь, теперь, когда все зависело только от них, они были совершенно бессильны. Он ничего не мог сделать. Да кто бы на его месте смог? Оперировать было бессмысленно. Он стоял и не отрываясь смотрел на алое отверстие. Если вызвать Марто, он скажет то же самое. - Ничего нельзя сделать? - спросил Вебер. - Ничего. Всякое вмешательство только ускорит конец. Видите, где застряла пуля? Ее даже нельзя удалить. - Пульс прерывистый, учащается... Сто тридцать, - сказала Эжени из-за экрана. Края раны приняли сероватый оттенок, словно их уже коснулась смерть. Равик держал в руке шприц с кофеином. - Корамин! Быстро! Прекратить наркоз! - Он сделал второй укол. - Ну как, лучше? - Без изменений. Кровь все еще отливала свинцовым блеском. - Подготовьте шприц с адреналином и кислородный аппарат! Кровь потемнела. Казалось, это плывущие в небе облака отбрасывают тень. Казалось, просто кто-то подошел к окну и задернул занавески. - Кровь, - в отчаянии произнес Равик. - Надо .сделать переливание крови. Но я не знаю, какая у нее группа. Аппарат снова заработал. - Ну, что? Как пульс? - Падает. Сто двадцать. Очень слабого наполнения. Жизнь возвращалась. - А теперь? Лучше? - То же самое. Он немного выждал. - А теперь? - Лучше. Ровнее. Тени исчезли. Края раны заалели. Кровь снова стала кровью. Она все еще была кровью. Аппарат работал. - Веки дрогнули, - сказала Эжени. - Не важно. Теперь она может проснуться. Равик сделал перевязку. - Пульс? - Ровный. - Да, - сказал Вебер. - Еще бы минута... Равик почувствовал, что его веки стали тяжелыми. Это был нот. Крупные капли пота. Он выпрямился. Аппарат гудел. - Пусть еще поработает. Не выключайте. Он обошел вокруг стола и остановился. Он ни о чем не думал. Только глядел на аппарат и на лицо Жоан. Оно слегка дернулось. Жизнь еще теплилась в нем. - Шок, - сказал он Веберу. - Вот проба крови. Надо сделать анализ. Где можно получить кровь? - В американском госпитале. - Хорошо. Надо попытаться. Правда, в конечном счете это ничего не даст. Только ненадолго оттянет развязку. - Он посмотрел на аппарат. - Мы должны известить полицию? - Да, - сказал Вебер. - Следовало бы. Но Тогда немедленно явятся чиновники и начнут вас допрашивать. Ведь вы же не хотите этого? - Разумеется. - Тогда отложим до завтра. - Можно выключить, Эжени, - сказал Равик. Виски Жоан снова порозовели. Пульс бился ровно, слабо и четко. - Отвезите ее в палату. Я останусь в клинике. Она пошевелилась. Вернее - одна ее рука. Правая рука шевельнулась. Левая была недвижима. - Равик, - позвала Жоан. - Да... - Ты оперировал меня? - Нет, Жоан. Операции не потребовалось. Мы только прочистили рану. - Ты останешься здесь? - Останусь... Она закрыла глаза и снова уснула. Равик подошел к двери. - Принесите мне кофе, - сказал он сестре. - Кофе с булочками? - Нет; Только кофе. Он вернулся в палату и открыл окно. Над городом стояло чистое, сверкающее утро. Чирикали воробьи. Равик сел на подоконник и закурил. Сестра принесла кофе. Равик поставил чашку подле себя на подоконник. Он пил кофе, курил и смотрел в окно. Потом оглянулся. Комната показалась ему темной. Он слез с подоконника и посмотрел на Жоан. Ее лицо было чисто вымыто и очень бледно. Обескровленные губы почти не выделялись. Равик взял поднос с кофейником и чашкой, вынес в коридор и поставил на столик. В коридоре пахло мастикой и гноем. Сестра пронес