спустя, когда пары рассеялись, они наклонились и подняли конуру вместе с ее печальным содержимым. Элси издала крик ужаса. Луи сидел у входа в свое жилище, голова его была поднята, а уши навострены, он был так же холоден и неподвижен, как тогда, когда они опускали его в камеру смерти. Струдварден отбросил конуру и долго смотрел на чудо-собаку; потом он залился громким, радостным смехом. Это была, конечно, превосходная имитация грубоватого игрушечного шпица, и аппарат, который издавал хриплый лай, когда на него нажимали, существенно помогал Лине и горничной Лины в ведении домашнего хозяйства. Для женщины, которая терпеть не могла животных, но любила добиваться своего, оставаясь в ореоле бескорыстия, миссис Струдварден справилась достаточно хорошо. - Луи мертв, - такова была краткая информация, которой приветствовали Лину, вернувшуюся с завтрака. - Луи МЕРТВ! - воскликнула она. - Да, он набросился на сына мясника и укусил его, он укусил и меня, когда я попытался его остановить, так что мне пришлось его уничтожить. Ты предупреждала меня, что он кусается, но не говорила, что он по-настоящему опасен. Мне пришлось выплатить мальчику значительную компенсацию, так что тебе придется обойтись без той броши, которую ты хотела получить на Пасху; мне придется отправиться в Вену к доктору Шредеру, который является специалистом по собачьим укусам, и ты поедешь со мной. То, что осталось от Луи, я послал к Роуленду Уорду, чтобы сделать чучело; это будет мой пасхальный подарок вместо броши. Ради Бога, Лина, поплачь, если ты и впрямь так сильно переживаешь; только не стой здесь, глядя на меня, как будто я лишился рассудка. Лина Струдварден не плакала, но ее попытки рассмеяться оказались совершенно неудачными. ГОСТИ - Пейзаж, который виден из наших окон, бесспорно очарователен, - сказала Аннабель, - вишневые сады, и зеленые луга, и река, вьющаяся по долине, и церковный шпиль, виднеющийся среди вязов - все это производит превосходное впечатление. Однако есть что-то ужасно сонное и утомительное во всем окружающем мире; кажется, неподвижность преобладает повсюду. Здесь никогда ничего не случается; посев и сбор урожая, редкая вспышка кори, незначительные разрушения после грозы и слабое волнение в связи с выборами - это почти все, что за пять лет нарушало монотонность нашего существования. И впрямь ужасно, не правда ли? - Напротив, - ответила Матильда, - я нахожу это чудесным и успокоительным; но раньше, видишь ли, я жила в странах, где очень много всего случается одновременно, причем именно тогда, когда человек ни к чему не подготовлен. - Это, конечно, дело другое, - сказала Аннабель. - Я никогда не забуду, - поведала Матильда, - тот случай, когда епископ из Бекара нанес нам нежданный визит; он направлялся на закладку миссии или чего-то подобного. - Я думала, что вы там всегда готовились к приему особых гостей, - сказала Аннабель. - Я готова была встретить полдюжины епископов, - заявила Матильда, - но возникло одно смущающее обстоятельство: после непродолжительной беседы выяснилось, что этот конкретный епископ был моим дальним родственником, принадлежащим к той ветви нашего семейства, которая рассорилась с нашей ветвью во время королевского дерби. Они выиграли его, хотя мы должны были выиграть, или мы выиграли, а они были уверены, что выиграть должны они - в общем, я позабыла, что там и как; во всяком случае, они поступили безнравственно. И теперь ко мне являлся один из них в ореоле святости и требовал традиционного восточного гостеприимства. - Это и впрямь непросто, но ты могла пригласить своего мужа, чтобы придумать нечто увлекательное. - Мой муж находился в пятидесяти милях от дома, пытаясь воззвать к здравому смыслу или к тому, что он называл здравым смыслом, деревенских жителей, которые возомнили, что один из их вождей - это тигр-оборотень. - Какой такой тигр? - Тигр-оборотень; ты слышала о волках-оборотнях, о помеси волка, человека и демона, не так ли? Ну, а в той части света существуют тигры-оборотни, или местные жители думают, что таковые существуют. И я должна сказать, что в данном случае, насколько подтверждается клятвами и неоспоримыми доказательствами, у них были все основания так думать. Однако, раз уж мы отказались от судебных преследований за колдовство триста лет назад, нам не нравится, что другие люди следуют тем традициям, которые мы отвергли; нам кажется, что они выказывают недостаточно почтения к нашему интеллектуальному и моральному положению. - Я надеюсь, ты не была слишком груба с епископом, - прервала ее Аннабель. - Ну конечно, он же был моим гостем, так что мне приходилось быть с ним вежливой, но он оказался лишен всякого такта и вспомнил про старую семейную ссору; он даже попытался указать на некоторые обстоятельства, которые оправдывали поведение его родни. Если такие обстоятельства и были, чего я ни на мгновение не допускаю, в моем доме ему не следовало затрагивать эту тему. Я ее обсуждать не собиралась. После этого я тотчас же дала выходной своему повару, чтобы он мог посетить престарелых родителей милях в девяноста от нашего дома. Повар, призванный на смену, не был специалистом по части карри; по правде сказать, я не думаю, что приготовление пищи в любой форме могло быть одной из его сильных сторон. Полагаю, что он первоначально явился к нам в качестве садовника, но поскольку у нас никогда не имелось ничего, что можно было счесть садом, он стал помощником козопаса, и этой должности он, по-моему, целиком и полностью соответствовал. Как только епископ услышал, что я отправила повара в сверхурочный и ненужный отпуск, он постиг смысл моего маневра, и с этого момента мы почти не разговаривали. Если б когда нибудь епископ, с которым ты не разговариваешь, остановился у тебя в доме, ты оценила бы сложившуюся ситуацию. Аннабель признала, что в жизни ни с чем подобным не сталкивалась. - Тогда, - продолжила Матильда, - чтобы все еще больше усложнить, Гвадлипичи вышла из берегов, что она время от времени делала, если дожди продолжались сверх положенного срока. И нижняя часть нашего дома и все дворовые постройки были затоплены. Мы успели вовремя освободить пони, и конюхи всем скопом доплыли до ближайшего островка, возвышавшегося над водой. Пяток козлов, главный козопас, его супруга и несколько их отпрысков укрылись на веранде. Все прочее свободное пространство заняли мокрые, потрепанные куры и цыплята; ни один человек не знает, сколько у него домашней птицы, пока жилища его слуг не скрываются под водой. Конечно, я переживала нечто подобное во время предшествующих наводнений, но тогда у меня не был полон дом козлов, козлят и полумертвых кур. Прибавь ко всему еще и епископа, с которым я почти не разговаривала. - Это, наверно, было непростое времечко, - заметила Аннабель. - Но дальше начались новые трудности. Я не могла допустить, чтобы обычное наводнение уничтожило все воспоминания о том королевском дерби. И я сообщила епископу, что большая спальня с письменным столом и маленькая ванна с достаточным запасом холодной воды должны стать его обиталищем, и этого пространства ему при данных обстоятельствах более чем достаточно. Однако около трех часов дня, пробудившись после сиесты, он совершил внезапное вторжение в комнату, которая когда-то была гостиной, а теперь стала и гостиной, и складом, и полдюжиной других помещений. По состоянию костюма моего гостя можно было решить, что он решил превратить комнату еще и в свою раздевалку. "Боюсь, вам негде будет присесть", холодно произнесла я, "на веранде полно коз". "У меня в спальне козел", заметил он столь же холодно с оттенком сардонического упрека. "Неужели", сказала я, "еще один спасся? Я думала, все прочие козы пропали". "Ну, этот козел уж точно пропал", ответил он, "его прямо сейчас доедает леопард. Поэтому я и покинул комнату; некоторым животным не нравится, когда при их трапезе присутствуют сторонние наблюдатели". Появление леопарда, конечно, объяснялось просто; он бродил вокруг козьих загонов, когда началось наводнение, и взобрался наверх по внешней лестнице, ведущей в ванную комнату епископа. Козла леопард приволок с собой. Вероятно, он счел ванную слишком сырой и тесной и перенес свой банкет в спальню, пока епископ дремал. - Какая ужасная ситуация! - воскликнула Аннабель. - Представляю, как разъяренный леопард носится по дому, окруженному водой! - Ну, нисколько не разъяренный, - ответила Матильда, - он насытился козлятиной, у него в распоряжении было предостаточно воды, если б он почувствовал жажду; вероятно, его первейшим желанием было немедленно вздремнуть. Однако, думаю, всякий согласится, что положение стало затруднительным: единственная комната для гостей занята леопардом, веранда забита козами, детьми и мокрыми курами, а епископ, с которым я не разговариваю, сидит в моей собственной гостиной. По правде сказать, даже не знаю, как я пережила эти долгие часы, а трапеза оказалась еще большим испытанием. Новый повар мог оправдаться за водянистый суп и сырой рис, а поскольку ни козопас, ни его супруга не относились к числу опытных ныряльщиков, погреб с запасами еды был для нас недостижим. К счастью, уровень воды в Гвадлипичи спадает так же быстро, как растет, и незадолго до рассвета конюхи вернулись, и только копыта пони скрывались под водой. Затем возникло некоторое неудобство из-за того факта, что епископ желал убраться скорее, чем леопард, но последний устроился среди вещей первого, и с порядком отъезда были связаны определенные трудности. Я указала епископу, что привычки леопарда отличаются от повадок выдры, он предпочитает ходить, а не плавать; целая козлиная туша с чистой водой из ванной были достаточным оправданием для непродолжительного отдыха; если бы я выстрелила из ружья, чтобы спугнуть животное, как предложил епископ, оно, вероятно, покинуло бы спальню, чтобы перебраться в гостиную, и без того переполненную. В любом случае, я испытала настоящее облегчение, когда они оба убрались. Теперь, надеюсь, ты сумеешь понять мое преклонение перед сонной сельской местностью, где ничего не происходит. ПОКАЯНИЕ Октавиан Раттл был одним из тех веселых индивидуумов, которые несут на себе явственную печать дружелюбия, и как у большинства представителей данного вида, его душевный покой в значительной мере зависел от одобрения приятелей. Охотясь на маленького полосатого кота, он сотворил то, чем сам вряд ли мог гордиться, и потому был очень рад, когда садовник зарыл тело на лугу, в поспешно сооруженной могиле под одиноким дубом, тем самым, на который гонимая жертва вскочила в последней попытке спастись. Это было неприятное и, по-видимому, очень жестокое дело, но обстоятельства требовали его исполнения. Октавиан берег цыплят; ну, по крайней мере, берег некоторых из них; другие исчезали из-под его опеки, и только несколько запачканных кровью перышек указывали, как именно они отправились в последний путь. Полосатый кот из большого серого дома, обращенного задней стеной к лугу, тайком совершил немало удачных посещений курятника, и после должных переговоров с властями серого дома судьба хищника решилась. "Дети расстроятся, но они не должны узнать", таков был вердикт по этому вопросу. Упомянутые дети для Октавиана неизменно оставались загадкой; за несколько месяцев он должен был бы узнать их имена, возраст, дни рождения, познакомиться с их любимыми игрушками. Они оставались, однако, столь же непостижимыми, как длинная высокая стена, которая отделяла их от луга, стена, над которой иногда возникали их головы. Их родители были в Индии - об этом Октавиан узнал у соседей; по деталям одежды можно было различить девочку и двух мальчиков, но больше никакой информации об их жизни Октавиану раздобыть не удалось. И теперь он был замешан в историю, которая их касалась, но которую следовало от них скрыть. Бедные беспомощные цыплята гибли один за другим, так что было вполне справедливо, что существованию их убийцы положат конец; и все равно Октавиан испытывал какие-то приступы растерянности, когда его роль вершителя правосудия подошла к концу. Маленький кот, отрезанный от обычных безопасных тропинок, лишился всякого укрытия, и его конец был жалок. Октавиан шел по высокой луговой траве менее бойко и жизнерадостно, чем обычно. И проходя мимо высокой ровной стены, он посмотрел вверх и понял, что обнаружились нежеланные свидетели его охотничьей экспедиции. Три побелевших лица были обращены к нему сверху, и если когда-либо художник хотел запечатлеть холодную человеческую ненависть, бессильную и все же неумолимую, бешеную и все же скрытую неподвижностью, - он обнаружил бы ее в этом тройном пристальном взгляде, устремленном на Октавиана. - Мне очень жаль, но пришлось это сделать, - сказал Октавиан с неподдельным сожалением в голосе. - Зверь! - крик потрясающей силы одновременно сорвался с их губ. Октавиан почувствовал, что каменная стена будет более восприимчива к его убеждениям, чем этот сгусток человеческой враждебности, который над ней возвышался; он принял мудрое решение отложить все мирные переговоры до более подходящего случая. Два дня спустя он отправился в лучшую кондитерскую в близлежащем городке на поиски коробки конфет, которая по размеру и содержанию была бы подходящим искуплением мрачного дела, совершенного под дубом на лугу. Первые два экземпляра, которые ему тут же предъявили, были отвергнуты; на крышке одной коробки была изображена стайка цыплят, на другой оказался полосатый котенок. На третьей упаковке обнаружился узор попроще - несколько маков, и Октавиан счел цветы забвения счастливым предзнаменованием. У него стало гораздо легче на душе, когда коробку отправили в серый дом, и оттуда принесли записку, что ее тут же передали детям. На следующее утро он целеустремленно зашагал к длинной стене, оставив позади курятник и свинарник, стоявшие посреди луга. Трое детей устроились на своей смотровой точке, и на появление Октавиана никак не отреагировали. Когда Октавиан уныло смирился с их безразличием, он заметил и странный оттенок травы под ногами. Дерн кругом был усыпан шоколадными конфетами, здесь и там его однообразие нарушалось яркими бумажными обертками или блестящими леденцами. Казалось, заветная мечта жадного ребенка обрела воплощение на этом лугу. Жертва Октавиана была с презрением отвергнута. Его замешательство усилилось, когда дальнейшие события доказали, что вина за разорение клеток с цыплятами лежала не на подозреваемом, уже понесшем наказание; цыплята по-прежнему пропадали, и казалось весьма вероятным, что кот навещал курятник, чтобы поохотиться на тамошних крыс. Из разговоров слуг дети узнали результаты этого запоздалого пересмотра приговора, и Октавиан однажды поднял с земли лист промокательной бумаги, на котором было аккуратно выведено "Зверь. Крысы съели твоих цыплят". Ему еще сильнее, чем раньше, хотелось по возможности смыть с себя пятно позора и добиться более достойного прозвища от трех неумолимых судей. И в один прекрасный день его посетило случайное вдохновение. Оливия, его двухлетняя дочь, привыкла проводить с отцом время с полудня до часу дня, пока ее няня насыщалась и переваривала свой обед и свой обычный роман. В это самое время пустая стена обычно оживлялась присутствием трех маленьких стражей. Октавиан с кажущейся небрежностью принес Оливию в пределы видимости наблюдателей и заметил (со скрытым восхищением) возрастающий интерес, который оживил его доселе суровых соседей. Его маленькая Оливия, с обычным сонным спокойствием, могла достичь успеха там, где он потерпел неудачу со своими хорошо продуманными замыслами. Октавиан принес ей большой желтый георгин, который она крепко сжала в руке и осмотрела доброжелательно и лениво, как можно наблюдать классический танец, исполняемый любителями на благотворительном концерте. Тогда он застенчиво обернулся к троице, взгромоздившейся на стену, и спросил подчеркнуто небрежно: - Вы любите цветы? Три торжественных кивка стали наградой за его усилия. - Какие вам больше всего нравятся? - спросил он; на этот раз голос выдал его скрытые намерения. - Разноцветные, вот там. Три маленькие ручки указали на далекие заросли душистого горошка. Как и все дети, они замечали то, что находилось дальше всего, но Октавиан тотчас же помчался исполнить их долгожданное пожелание. Он тянул и рвал цветы щедрой рукой, стараясь, чтобы все замеченные им оттенки были представлены в букете, который становился все больше. Потом он обернулся, и увидел, что длинная стена ровнее и пустыннее, чем когда-либо прежде, а на переднем плане нет никаких следов Оливии. Далеко внизу, на лугу, трое детей на полной скорости катили тележку по направлению к свинарникам; это была коляска Оливии, и Оливия сидела там, несколько смущенная и взволнованная непомерным темпом, который набрали ее похитители, но сохранившая, очевидно, свое неизменное самообладание. Октавиан на мгновение замер, наблюдая за перемещениями этой группы, а потом бросился в погоню, теряя на бегу только что сорванные цветы из букета, который он все еще сжимал в руках. Пока он бежал, дети достигли свинарника, и Октавиан прибыл как раз вовремя, чтобы увидеть, как Оливию, удивленную, но не возражающую, затаскивают на крышу ближайшего строения. Свинарники были уже старыми, требующими ремонта, и хрупкие крыши, разумеется, не выдержали бы веса Октавиана, если бы он попытался последовать за дочерью и ее похитителями на новую территорию. - Что вы собираетесь с ней сделать? - выпалил он. Не было сомнений в их вредоносных намерениях - стоило только бросить взгляд на пылающие гневом юные лица. - Подвесить ее в цепях на медленном огне, - сказал один из мальчиков. Очевидно, они хорошо изучили английскую историю. - Бросим ее к свиньям, они разорвут ее, всю на кусочки... - заявил другой мальчик. Они, похоже, и библейскую историю знали. Последняя идея больше всего встревожила Октавиана, поскольку ее могли реализовать тотчас же; были случаи, когда свиньи пожирали младенцев. - Вы конечно, не станете так поступать с моей бедной маленькой Оливией? - взмолился он. - Вы убили нашего маленького кота, - прозвучало суровое напоминание. - Мне очень жаль, - сказал Октавиан, и если существует стандартная шкала измерения истинности, утверждение Октавиана, конечно, оценивалось на девять с лишним. - Нам тоже будет очень жаль, когда мы убьем Оливию, - сказала девочка, - но нам нельзя жалеть, пока мы не сделали этого. Непреклонная детская логика стояла, подобно нерушимой стене, преграждая путь неистовым мольбам Октавиана. Прежде чем он смог придумать какой-нибудь новый способ убеждения, его внимание было отвлечено новыми событиями. Оливия соскользнула с крыши и с мягким, тяжелым всплеском упала в болото навоза и разлагающейся соломы. Октавиан тотчас же попытался взобраться по стене свинарника, чтобы спасти ее, но сразу оказался в болоте, охватившем его ноги. Оливия, сначала удивленная внезапным падением, некоторое время оставалась вполне довольна близким контактом с липким элементом, который ее окружал. Но когда Оливия начала погружаться в свое слизистое ложе, в ней пробудилось чувство, что она не особенно счастлива, и она залилась плачем, отличающим в таких случаях обыкновенного милого ребенка. Октавиан сопротивлялся болоту, которое, казалось, освоило в совершенстве умение открывать путь во всех направлениях, не уступая при этом ни дюйма. Он видел, как его дочь медленно исчезает в сырой массе, как ее перепачканное лицо искажается страхом, слезами и удивлением; а в это время трое детей, устроившись на своей смотровой площадке, крыше свинарника, взирали вниз с холодной, безжалостной уверенностью трех парок, управляющихся с нитями. - Я не успею дотянуться до нее, - задыхаясь, произнес Октавиан. - Она утонет в навозе. Разве вы ей не поможете? - Никто не помог нашему коту, - последовало неизбежное напоминание. - Я сделаю все что угодно, чтобы доказать вам, как об этом жалею, - крикнул Октавиан, совершив еще один отчаянный прыжок, который приблизил его к цели на пару дюймов. - Вы будете стоять в белой простыне у могилы? - Да! - выкрикнул Октавиан. - И держать свечу? - И говорить: я жестокий зверь? Октавиан согласился и на эти предложения. - И долго, долго? - Полчаса, - сказал Октавиан. Когда он назвал срок, в голосе таилось смятение; разве не было немецкого короля, который каялся несколько дней и ночей в Святки, облаченный только в рубаху? К счастью, дети не были знакомы с немецкой историей, и полчаса им казались солидным и значительным сроком. - Хорошо, - прозвучало с тройной торжественностью с крыши, и мгновением позже к Октавиану была аккуратно продвинута короткая лестница; он, не теряя времени, прислонил ее к низкой крыше свинарника. Осторожно поднявшись по ее ступенькам, он сумел наклониться над болотом, отделявшим его от медленно тонувшей дочери, и вытянуть ее, как пробку, из влажных объятий. Несколькими минутами позже он уже выслушивал непрекращающиеся пронзительные заверения няни, что ее представления о грязи были до сих пор совершенно иными. Тем же самым вечером, когда сумерки сменились темнотой, Октавиан занял пост кающегося грешника под одиноким дубом; предварительно он разделся. Облаченный в длинную рубаху, которая в данном случае полностью соответствовала своему наименованию, он держал в одной руке зажженную свечу, а в другой часы, в которые, казалось, вселилась душа какого-то мертвеца. Коробок со спичками лежал у его ног, и туда приходилось тянуться довольно часто, когда свеча уступала дуновению ночного ветра и гасла. Дом вырисовывался поодаль мрачным силуэтом, но пока Октавиан добросовестно повторял формулу своего покаяния, он был уверен, что три пары торжествующих глаз наблюдают за его полночной вахтой. И на следующее утро его глазам предстало радостное зрелище: у подножия пустой стены лежал лист промокательной бумаги, на котором было написано: "Не зверь". ПРИЗРАЧНЫЙ ЗАВТРАК - Смитли-Даббы в Тауне, - сказал сэр Джеймс. - Я хочу, чтобы ты уделила им немного внимания. Пригласи их позавтракать в "Ритц" или еще куда-нибудь. - Я мало знаю Смитли-Даббов, но не хотела бы продолжать наше знакомство, - ответила леди Дракмэнтон. - Они всегда работают на нас во время выборов, - сказал ее муж. - Я не думаю, что они влияют на значительное число голосов, но у них есть дядя, который входит в один из моих комитетов, а другой дядя иногда выступает на некоторых наших митингах - впрочем, не особенно важных. Подобные люди заслуживают некоторых ответных усилий и нашего гостеприимства. - Ожидают их! - воскликнула леди Дракмэнтон. - Мисс Смитли-Дабб рассчитывают на большее; они почти что требуют этого. Они входят в мой клуб и бродят по фойе во время ланча, все три; при этом языки их высунуты, а в глазах что-то такое... Если я произнесу слово "завтрак", они тут же втолкнут меня в такси и крикнут водителю "Ритц" или "Дьедонне" прежде, чем я пойму, что происходит. - Все равно, думаю, ты должна пригласить их куда-нибудь, - упорствовал сэр Джеймс. - Я полагаю, что выражение гостеприимства Смитли-Даббам доведет принципы свободного питания до весьма печальных крайностей, - отметила леди Дракмэнтон. - Я развлекала Джонсов и Браунов, Снапхаймеров и Лубриковых и еще много кого - я даже имена перезабыла. Но не понимаю, с чего мне выносить общество мисс Смитли-Дабб в течение часа с лишним. Представь себе около шестидесяти минут нескончаемого бурчания и бормотания. Почему бы ТЕБЕ не заняться ими, Милли? - спросила она, с надеждой оборачиваясь к сестре. - Я с ними не знакома, - поспешно откликнулась Милли. - Тем лучше; ты можешь представиться моим именем. Люди говорят, мы настолько похожи, что они с трудом нас различают, а я беседовала с этими утомительными дамами два раза в жизни, на заседаниях комитета, и раскланивалась с ними в клубе. Любой из клубных мальчиков на побегушках на них тебе укажет; их всегда можно обнаружить болтающимися по холлу как раз перед ланчем. - Моя милая Бетти, но это же настоящий абсурд, - возразила Милли. - Я собиралась позавтракать кое с кем в "Карлтоне", а послезавтра уже уезжаю из города. - И когда у тебя назначен этот завтрак? - задумчиво поинтересовалась леди Дракмэнтон. - В два часа, - сказала Милли. - Хорошо, - ответила ее сестра. - Смитли-Даббы именно завтра и должны со мной встретиться. Это будет очень забавная трапеза. По крайней мере, я уж точно позабавлюсь. Последние две фразы она вслух не произнесла. Другие люди могли оценить ее представления о юморе далеко не всегда, а сэр Джеймс - и вовсе никогда. На следующий день леди Дракмэнтон произвела некоторые значительные изменения в своих обычных одеяниях. Она расчесала волосы на непривычный манер и надела шляпу, которая еще сильнее меняла ее облик. Добавив парочку менее значительных деталей, она в достаточной степени отступила от своего обычного светского лоска, чтобы возникло некоторое замешательство во время приветствий, которыми мисс Смитли-Дабб одаривали ее в холле клуба. Она, однако, ответила с готовностью, которая уничтожила все их сомнения. - Подойдет ли нам для завтрака "Карлтон"? - радостно поинтересовалась она. Ресторан удостоился восторженных отзывов от всех трех сестер. - Тогда поедем завтракать туда, не правда ли? - предложила она, и через несколько минут все усилия разума мисс Смитли-Дабб были направлены на пристальное изучение чудесного перечня мясных блюд и выбор вина подходящего года. - Вы собираетесь начинать с икры? Я начну, - призналась леди Дракмэнтон, и Смитли-Даббы начали с икры. Последующие блюда были выбраны с тем же самым честолюбием, и к тому времени, когда они добрались до дикой утки, завтрак уже стал довольно дорогим. Беседа не могла соперничать с блеском меню. Повторяющиеся ссылки гостей на местные политические условия и на предвыборные перспективы сэра Джеймса встречались неопределенными "ах?" и "неужели!" со стороны леди Дракмэнтон, которой следовало бы особенно интересоваться именно этим вопросом. - Я думаю, что закон о страховании, когда его чуть лучше поймут, частично утратит свою нынешнюю непопулярность, - рискнула Сесилия Смитли-Дабб. - В самом деле? Я не уверена. Боюсь, политика меня не очень интересует, - сказала леди Дракмэнтон. Три мисс Смитли-Дабб поставили на столик свои чашки с турецким кофе и уставились на собеседницу. Потом раздались их протестующие смешки. - Конечно, вы шутите, - сказали они. - Нисколько, - последовал удивительный ответ. - В этой ужасной старой политике я не могу понять, где голова и где хвост. Никогда не могла и никогда не хотела. Мне вполне хватает моих собственных дел, это уж точно. - Но, - воскликнула Аманда Смитли-Дабб, и вздох замешательства исказил ее голос, - мне говорили, что вы так серьезно выступали насчет закона о страховании на одном из наших вечеров. Теперь в удивлении замерла леди Дракмэнтон. - Знаете ли, - сказала она, испугано озираясь по сторонам, - происходят ужасные вещи. Я страдаю от полной потери памяти. Я даже не могу понять, кто я такая. Я помню, что где-то вас встретила, помню, что вы пригласили меня с вами позавтракать, а я приняла ваше любезное приглашение. Кроме этого - абсолютная пустота. Ужас с предельной остротой выразился на лицах ее спутниц. - Нет, ВЫ пригласили НАС позавтракать, - поспешно воскликнули они. Это казалось им куда более важным вопросом, чем проблема опознания личности. - О, нет, - сказала недавняя хозяйка, - ЭТО я хорошо помню. Вы настояли на моем приезде сюда, потому что кухня так хороша. Здесь должна с вами целиком и полностью согласиться. Это был прекрасный завтрак. Но вот что меня волнует - кто же я на самом деле? Есть у вас хоть малейшее понятие? - Вы леди Дракмэнтон, - хором воскликнули три сестры. - Нет, не смейтесь надо мной, - раздраженно ответила она. - Я прекрасно знаю, как она выглядит, и она нисколько на меня не похожа. И вот что странно: только вы ее упомянули, как она вошла в это самое помещение. Вот та леди в черном, с желтым пером на шляпе, она у самой двери. Смитли-Даббы глянули в указанном направлении, и беспокойство в их глазах переросло в подлинный ужас. Находившаяся поодаль леди, только что вошедшая в зал, оказалась гораздо больше похожа на жену их политического представителя, чем личность, сидевшая с ними за столом. - Кто же тогда ВЫ, если это - леди Дракмэнтон? - вопрошали они в паническом замешательстве. - Вот уж чего я не знаю, - последовал ответ, - и вы, кажется, знаете об этом немногим более моего. - Вы подошли к нам в клубе... - В каком клубе? - В "Новой Дидактике", на Кале-стрит. - "Новая Дидактика"! - воскликнула леди Дракмэнтон, как будто вновь увидела свет. - Спасибо вам огромное! Конечно, я теперь вспомнила, кто я такая. Я - Эллен Ниггл из Гильдии Поломоек. Клуб нанимает меня, чтобы являться время от времени и заниматься полировкой медных деталей. Вот почему я так хорошо знаю леди Дракмэнтон; она очень часто бывает в клубе. А вы - те леди, которые столь любезно пригласили меня позавтракать. Забавно, как это я все сразу позабыла. Непривычно хорошая еда и вино, должно быть, оказались слишком великолепны для меня; на мгновение у меня действительно вылетело из головы, кто я такая. Боже правый, - внезапно прервалась она, - уже десять минут третьего; я должна быть на полировке в Уайт-холле. Я должна мчаться как ошалевший кролик. Премного вам благодарна. Она оставила комнату с поспешностью, и впрямь наводящей на мысль об упомянутом животном, но ошалели как раз ее случайные доброжелательницы. Ресторан, казалось, волчком крутился вокруг них; и счет, когда он появился, нисколько не прибавил им самообладания. Они были почти в слезах, насколько это допустимо в час завтрака в действительно хорошем ресторане. Материально они вполне могли позволить себе роскошный завтрак из нескольких блюд, но их представления о развлечениях сильно менялись в зависимости от того, оказывали они гостеприимство или сами были гостьями. Прекрасно питаться за собственный счет - это, конечно, достойная сожаления расточительность, но, во всяком случае, они за свои деньги кое-что получали. Но втянуть в сети гостеприимства неведомую и классово чуждую Эллен Ниггл - это была катастрофа, на которую они не могли смотреть спокойно. Мисс Смиттли-Дабб так никогда и не оправились окончательно от своих ужасных переживаний. Им пришлось оставить политику и заняться благотворительностью. БУТЕРБРОД - Ставки на Болтливого Скворца и Оукхилла снова упали, - сказал Берти ван Тан, отбрасывая утреннюю газету на стол. - Значит, Детский Чай фактически стал фаворитом, - откликнулся Одо Финсберри. "Nursery Tea and Pipeclay are at the top of the betting at present," said Bertie, "but that French horse, Le Five O'Clock, seems to be fancied as much as anything. Then there is Whitebait, and the Polish horse with a name like some one trying to stifle a sneeze in church; they both seem to have a lot of support." - Детский Чай и Белая Глина сейчас наверху, - ответил Берти, - но эта французская лошадь, Ле Файф-о-клок, кажется, тоже кое-что собой представляет. Еще там есть Снеток и польская лошадь с таким именем, как будто кто-то подавился, пытаясь не чихнуть в церкви; у них, кажется, немало сторонников. - Это - самое таинственное дерби за много лет, - сказал Одо. - Просто не имеет смысла пытаться выбирать победителя на основании формы, - заявил Берти. - Нужно доверять только удаче и вдохновению. - Вопрос в том - доверять ли своему вдохновению или чьему-то чужому. "Спортинг Сванк" уверяет, что Граф Палатин победит, а Ле Файф-о-клок займет призовое место. - Граф Палатин - вот еще одно дополнение к нашему списку вероятностей. - Доброе утро, Сэр Лалворт; нет ли у вас случайно мыслей насчет Дерби? - Я обычно не слишком-то интересуюсь скачками, - сказал только что прибывший сэр Лалворт, - но мне всегда нравилось делать ставки на Дерби. В этом году, признаюсь, довольно трудно выбрать что-нибудь верное. Что вы думаете о Снежной Буре? - Снежная Буря? - выдавил Одо со вздохом. - Там есть и другие. Конечно, у Снежной Бури нет ни единого шанса? - Племянник моей квартирной хозяйки, кузнец, работающий с подковами в конном отделении Бригады Церковных Служек, и большой специалист по части лошадей, ожидает, что эта лошадь будет среди первых трех. - Племянники квартирных хозяек - неисправимые оптимисты, - сказал Берти. - Это своего рода естественная реакция на профессиональный пессимизм их тетушек. - Мы, кажется, недалеко ушли в наших поисках вероятного победителя, - заметила госпожа Дюкло. - Чем больше я слушаю вас, экспертов, тем больше запутываюсь. - Конечно, очень легко обвинять нас, - ответил Берти хозяйке дома. - Вы-то сами не придумали ничего особо оригинального". - Моя оригинальность состояла в том, чтобы пригласить вас на неделю Дерби, - парировала госпожа Дюкло. - Я думала, что вы вместе с Одо могли бы пролить какой-то свет на текущие сложности. Дальнейшие взаимные обвинения прекратились с прибытием Лолы Певенси, которая вплыла в комнату с грациозными извинениями. - Как жаль, что я опоздала, - заключила она, проделав скорую инвентаризацию остатков завтрака. - Хорошо ли вы почивали? - спросила хозяйка, выражая небрежную заботу. - Прекрасно, спасибо, - сказала Лола. - Мне приснился весьма замечательный сон. Вздох, выражавший общую скуку, разнесся над столом. Чужие сны обычно так же интересуют общественность, как чужие сады, цыплята или дети. - Мне снился сон про победителя Дерби, - сказала Лола. Произошла мгновенная реакция, появились внимание и интерес. - Скажите, что же вам приснилось! - зазвучал нестройный хор. - Самое замечательное состоит в том, что я видела один и тот же сон две ночи подряд, - сказала Лола, наконец сделавшая свой выбор среди столовых соблазнов. - Именно поэтому я думаю, что о нем стоит упомянуть. Вы знаете, когда мне что-то снится две или три ночи, это всегда что-то значит; у меня есть особый дар. Например, мне когда-то снилось три раза, что крылатый лев летел по небу, одно из его крыльев надломилось и он рухнул на землю с грохотом; и вскорости в Венеции случилось падение Кампаниле. Крылатый лев - символ Венеции, знаете ли, - добавила она для просвещения тех, кто мог быть несведущ в итальянской геральдике. - Потом, - продолжила она, - как раз перед убийством короля и королевы Сербии, мне снился яркий сон о двух коронованных фигурах, идущих на бойню по берегу огромной реки, которую я приняла за Дунай; и только на днях... - Скажите, что же вам приснилось про Дерби, - нетерпеливо прервал Одо. - Что ж, я видела конец гонки так же ясно, как вижу вас; и одна лошадь легко победила, идя почти что легким галопом, и все крикнули: "Бутерброд побеждает! Добрый старый Бутерброд!" Я отчетливо слышала имя, и тот же сон повторился на следующую ночь. - Бутерброд, сказала госпожа Дюкло. - Что ж, на какую лошадь это может указывать? Ну конечно; Детский Чай! Она огляделась по сторонам с торжествующей улыбкой счастливого первооткрывателя. - Как насчет Ле Файф-о-клока? - вставил сэр Лалворт. - Это прекрасно подойдет к любой из них, - сказал Одо. - Вы можете вспомнить какие-то детали? Цвета жокея? Это могло бы помочь нам. - Я, кажется, помню лимонно-желтый блеск его рукавов или кепи, но я не уверена, - сказала Лола после некоторого размышления. - В этой гонке ни у кого нет лимонной куртки или кепи, - сказал Берти, осмотрев список участников заезда. - Можете вы припомнить какие-то внешние приметы лошади? Если животное было широким в кости, этот бутерброд символизировал Детский Чай; если худощавым - это, конечно, Ле Файф-о-клок. - Это звучит весьма разумно, - сказала госпожа Дюкло. - Подумайте, дорогая Лола, была ли лошадь в вашем сне худой или упитанной. - Ни того, ни другого не помню, - ответила Лола. - Легко ли заметить такие детали в волнении финиша. - Но это было символическое животное, - вмешался сэр Лалворт. - Если оно должно было символизировать толстый или тонкий бутерброд, конечно, оно должно быть либо огромным и упитанным, как ломовая лошадь, либо тонким и изящным, как геральдический леопард. - Боюсь, вы - очень небрежный сновидец, - сказал Берти обиженно. - Конечно, во время сна я думала, что присутствую при подлинной гонке, а не при ее символизации, - ответила Лола, - иначе я постаралась бы заметить все полезные детали. - Дерби не начнется до завтра, - сказала госпожа Дюкло, - а вы полагаете, что вероятно, увидите тот же сон снова нынешней ночью. Если так, вы сможете обратить особое внимание на все детали внешности животного. - Я боюсь, что вообще не усну нынче ночью, - патетически изрекла Лола. - Каждую пятую ночь я мучаюсь бессонницей, а эта - как раз пятая. - Это меня сильнее всего пугает, - заявил Берти. - Конечно, мы можем поставить на обеих лошадей, но было бы куда лучше вложить все наши деньги в победителя. Разве вы не можете принять снотворное или что-то в этом роде? - Некоторые рекомендуют дубовые листья, вымоченные в теплой воде и разложенные под кроватью, - высказалась госпожа Дюкло. - Стакан бенедиктина с каплей одеколона... - засвидетельствовал сэр Лалворт. - Я испробовала все известные средства, - с достоинством ответила Лола, "я страдаю от бессонницы уже много лет. - Но теперь от вашей бессонницы страдаем мы, - сказал Одо надувшись. - Мне в особенности хочется сорвать большой куш на этой гонке. - Меня бессонница тоже не радует, - прервала его Лола. - Будем надеяться на лучшее, - успокоительно сказала госпожа Дюкло. - Вдруг сегодня будет исключение из правила пятой ночи. Но когда настало время завтрака, Лола поведала о прошедшей впустую ночи, не прерываемой никакими видениями: - Не думаю, что и на десять минут сомкнула глаза; и конечно, никаких снов. - Мне так жаль, прежде всего вас, да и нас - тоже, - сказала хозяйка дома. - Вы не думаете, что могли бы слегка вздремнуть после завтрака? Вам стало бы получше - и вы МОГЛИ БЫ кое-что увидеть во сне. У нас осталось бы еще время, чтобы сделать ставки. - Я попытаюсь, если вы пожелаете, - сказала Лола. - Это звучит по-детски, как будто маленького ребенка с позором отсылают в кровать. - Я приду и буду читать вам энциклопедию "Британника", если вы полагаете, что это поможет вам уснуть поскорее, - любезно сказал Берти. Дождь был слишком силен, чтобы можно было развлекаться на открытом воздухе, и все собравшиеся в течение двух часов страдали от абсолютной тишины, которую следовало сохранять по всем дому, чтобы увеличить шансы Лолы на сновидения. Даже щелканье бильярдных шаров считалось отвлекающим фактором, канареек отнесли в садовый домик, а часы с кукушкой прикрыли несколькими ковриками. На дверях по предложению Берти была вывешена надпись "Пожалуйста, не стучите и не звоните", гости и слуги переговаривались трагическим шепотом, как будто в дом вошла болезнь или смерть. Все эти предосторожности не принесли пользы: беспокойная ночь Лолы сменилась бессонным утром, и ставки гостей поровну разделились между Детским Чаем и французской лошадью. - Так печально, что пришлось разделить ставки, - произнесла госпожа Дюкло, когда ее гости собрались в зале днем, ожидая