ого требует от своего сына. Но тут же отбросил в сторону эту мысль. Нет, возразил он сам себе, просто Оливер привык всем руководить. Ему легче управлять, чем позволять людям делать что-то самим. Его сын - просто очередной предмет, которым можно автоматически управлять. - О... - сказал Оливер. - И еще одна вещь... Секс. Петтерсон протестующе замахал руками. - Оливер, здесь ты действительно далеко зашел. - У Тони нет ни братьев, ни сестер, - объяснил Оливер, - и я уже сказал, что в силу очень естественных обстоятельств он находился под избыточной опекой. И боюсь, что мы с его матерью запустили этот вопрос. Если все будет в порядке, он этой осенью пойдет в школу, и я бы предпочел, чтобы он был просвещен в вопросах секса умным молодым человеком, который собирается стать дипломатом, чем тринадцатилетним молокососом из модной частной школы. Баннер деловито подергал себя за кончик носа. - С чего вы хотите, чтобы я начал? - С чего начинали вы? - спросил Оливер. - Боюсь, что мне придется в данном случае начинать с более позднего этапа, - сказал Баннер. - Помните, я говорил вам, что у меня четыре сестры. - Положитесь на свое собственное чувство меры, - посоветовал Оливер. - Недель через шесть я бы хотел, чтобы он получил... хм... представления о теории без желания броситься... ну... незамедлительно применить ее на практике. - Я постараюсь быть как можно более доступным избегая пошлости, - сказал юноша, - все в строго научном стиле. Как минимум трехсложные слова. И затушевывать самые... ну... приятные аспекты? - Именно, - подтвердил Оливер. Он снова посмотрел в сторону озера. Теперь лодка была уже почти на самом берегу, Тони стоял на корме, маша рукой отцу через плечо матери, солнце кидало блики на его темные очки. Оливер помахал в ответ. Не отрывая глаз от сына и жены, он обратился к Баннеру: - Полагаю, что я рискую показаться немного старомодным по отношению к своему сыну, но мне совершенно не нравится, как сегодня воспитывают большинство детей. Им либо дают слишком много свободы и они превращаются в неуправляемых животных, либо во всем притесняют, тем самым делая их злыми и мстительными существами, которые отворачиваются от своих родителей, как только находят какой-то другой источник существования. Но главное - я не хочу, чтобы он вырос запуганным... - А ты сам, Оливер? - полюбопытствовал Петтерсон. - Разве ты не запуган? - Безумно, - ответил Оливер. - Привет, Тони, - обратился он к сыну, направляясь к кромке воды, чтобы помочь вытащить лодку на берег. Петтерсон встал и вместе с Баннером наблюдал, как Люси двумя последними мощными гребками вытолкнула лодку на каменистый берег. Тони покачнулся, чтобы сохранить равновесие, затем спрыгнул, явно игнорируя помощь со стороны на мелководье. - Святое семейство, - пробормотал Петтерсон. - Что вы сказали? - переспросил Баннер удивленно, не совсем уверенный, что расслышал слова доктора. - Ничего, - ответил Петтерсон. - Он точно знает, чего хочет, не правда ли? Баннер усмехнулся: - Наверняка. - Вы думаете, что какой-либо отец может получить от своего сына то, чего хочет? - спросил Петтерсон. Баннер перевел взгляд на Петтерсона в ожидании ловушки. - Никогда не задумывался над этим, - осторожно ответил он. - А ваш отец получил от вас то, что хотел? Баннер почти улыбнулся: - Нет. Петтерсон кивнул. Они оба переключили внимание на Оливера, который приближался к ним в сопровождении Люси по одну сторону, и Тони, шагавшего по другую сторону отца с удочкой на плече. Люси на ходу натягивала свободный белый свитер поверх купальника. На ее верхней губе и на лбу поблескивали капельки пота от долгой гребли, деревянные колотушки на ее босых ногах бесшумно опускались на невысокую траву. Семейство миновало полосу солнечного света между деревьями, и стройные обнаженные ноги Люси коротко блеснули золотом загара, когда женщина выходила из тени деревьев. Она шла выпрямившись, стараясь не покачивать бедрами, как будто скрывала собственную женственность. На момент она приостановилась и оперлась на плечо мужа, чтобы вытряхнуть камешек из обуви, и вся группа застыла на мгновение неподвижно в приглушенном листвой летнем солнечном свете. Когда они приблизились к Петтерсону и Баннеру, Тони оживленно болтал: - Всю рыбу отсюда выловили, - донеслись его слова. Голос мальчика звучал четко и по-детски высоко, и хотя он был достаточно высок для своего возраста, фигура его показалась Баннеру хрупкой и неразвитой, голова непропорционально крупной. - Слишком близко от цивилизации. Нужно поехать в Норт Вудс. Правда, там комары и лось. Лоси могут быть опасны. И нужно нести каноэ в воду на голове. Берт сказал, что там так много рыбы, что они просто разбивают весла. - Тони, - серьезно спросил Оливер. - Ты знаешь, что такое крупинка соли? - Конечно, - ответил мальчик. - Это то, что необходимо Берту. - Ты хочешь сказать, что он все врет? - спросил Тони. - Не совсем, - уточнил Оливер. - Просто его надо употреблять чуть присоленным, как орешки. - Нужно ему сказать это, - подхватил Тони. - Как орешки. Они остановились перед Петтерсоном и Баннером. - Мистер Баннер, - представил Оливер. - Моя жена. А это Тони. - Здравствуйте, - поприветствовала Люси. Она коротко кивнула и доверху застегнула свитер. Тони подошел к Баннеру и вежливо пожал ему руку. - Привет, Тони, - сказал Баннер. - Привет, - ответил Тони. - У вас такие шершавые руки. - Все время играл в теннис. - Спорим, через четыре недели я у вас выиграю. Ну может через пять, - сказал Тони. - Тони... - одернула его Люси. - Я что хвастаю? - Тони повернулся к матери. - Да. Тони пожал плечами и снова посмотрел на Баннера. - Мне не разрешают хвастать, - объяснил он. - У меня сильные передние удары, а вот задние подводят. Я не собираюсь это скрывать, - честно признался он, - потому что вы все равно это поймете в первой же партии. Я однажды видел игру Элсворта Вайнса. - И как он тебе? - спросил Баннер. Тони скорчил презрительную гримасу. - Его перехвалили, - небрежно оценил мальчик. - Просто он из Калифорнии и может играть каждый день. Вы плаваете? - Да, - признался Баннер с удивлением. - А ты откуда знаешь? - Это просто. От вас пахнет озером. - Это его салонный фокус, - вмешался Оливер, потрепав мальчика по голове. - Когда он болел, ему завязали глаза, и у него развился собачий нюх. - Я тоже умею плавать. Как рыба, - сказал Тони. - Тони... - снова предостерегающе осадила его мать. Тони улыбнулся, будто его словили на горячем. - Но только десять гребков, затем я тону. Я не умею дышать. - Мы это исправим, пообещал Баннер. - Можно прожить всю жизнь и так и не научиться дышать. - Мне нужно будет уделить этому внимание, - рассудил Тони. - Джеф научит тебя, - сказал Оливер. - Он будет с тобой до конца лета. Люси резко бросила взгляд на мужа, сразу же опустив глаза. Тони тоже уставился на Оливера внимательным недоверчиво настороженным взглядом, вспоминая при этом врачей, лекарства, режим, боль, неподвижность. - А, - догадался он. - Так он будет присматривать за мной? - Не совсем, - уточнил Оливер. - Просто подправит кое-что. Тони долго и внимательно изучал Оливера, стараясь определить насколько искренним был отец в этот момент. Затем он повернулся и молча начал рассматривать Баннера, будто после официального провозглашения их отношений нужно было срочно вынести собственную оценку. - Джеф, - наконец решился сказать Тони. - А как ты по части рыбалки? - При одном моем появлении рыбы умирают со смеху, - сострил Баннер. Петтерсон посмотрел на часы. - Наверное, я пойду, Оливер. Мне только оплатить счет, собрать кое-какие вещи - и я готов. - Ты же хотел что-то сказать Тони, - напомнил ему Оливер. Люси недоверчиво перевела взгляд с мужа на лицо Петтерсона. - Да, - сказал Петтерсон. Теперь когда наступил этот момент, он уже пожалел о данном Оливеру обещании. - И все же, - сказал он, понимая трусость своего поведения. - А разве нельзя подождать до следующего раза? - Мне кажется сейчас самый подходящий момент, Сэм, - размеренно и четко произнес Оливер. - Ты уже не увидишься с Тони по крайней мере еще месяц, и Тони должен будет сам отвечать за себя, и мне кажется, что будет лучше, если он будет готов. - Оливер, - начала было Люси. - Мы с Сэмом уже обсудили все это, Люси, - сказал Оливер, коснувшись ее руки. - Что мне сейчас делать? - спросил Тони недоверчиво покосившись на Петтерсона. - Ничего тебе сейчас делать не нужно, Тони, - сказал Петтерсон. - Просто я хочу объяснить тебе, что с тобой происходит. - Я себя прекрасно чувствую. - Голос Тони при этом прозвучал грустно и мальчик печально опустил глаза. - Конечно, - поддакнул Петтерсон. - И тебе будет еще лучше. - Я и так достаточно хорош, - упрямо повторил Тони. - Зачем мне быть еще лучше? Петтерсона и Оливера рассмешили эти слова, через какое-то мгновение рассмеялся и Баннер. - Достаточно здоров, - поправила его Люси. - А не хорош. - Ладно, достаточно здоров, - покорно повторил Тони. - Конечно, ты здоров, - начал Петтерсон. - Я ничего не хочу прекращать, - предупредил Тони. - Я уже достаточно много вещей прекратил в своей жизни. - Тони, - сделал ему замечание отец. - Дай доктору Петтерсону договорить. - Да, сэр, - сказал Тони. - Все что я хочу тебе сказать, - продолжал Петтерсон, - это, что тебе некоторое время нельзя еще читать, но кроме этого - ты можешь делать все, что хочешь - но умеренно. Ты ведь знаешь, что такое умеренность? - Это значит не требовать второй порции мороженного, - с гордостью отрапортовал Тони. Все рассмеялись, и Тони довольно огляделся, потому что именно на это он и рассчитывал. - Именно, - сказал Петтерсон. - Ты можешь играть в теннис, можешь плавать и... - Хочу научиться играть в бары, - вставил Тони. - Хочу научиться попадать в дугу. - Можем попробовать, - сказал Баннер, - но ничего не могу обещать. - Мне еще ни разу не удавалось попасть в дугу, хотя я намного старше. С этим нужно родиться. - Все это тебе можно, Тони, - продолжал Петтерсон, отметив про себя однако, что Баннер пессимист. - Но при одном условии - как только ты начнешь уставать, ты сразу же должен остановиться. Малейшее... - А если не остановиться? - резко оборвал его мальчик. - Что тогда? Петтерсон вопросительно посмотрел на Оливера. - Ну скажи же, - настаивал Оливер. Петтерсон повернулся к Тони. - Тогда тебе снова придется лечь в постель и провести там довольно долгое время. Тебе ведь не хотелось бы этого, правда? - То есть я могу умереть, - развивал мысль Тони, не обращая внимания на вопрос. - Тони! - воскликнула Люси. - Доктор Петтерсон не говорил этого. Тони огляделся вокруг себя и Петтерсону показалось, что для мальчика окружающие его люди были в настоящий момент не родителями и друзьями, а подстрекателями и представителями болезни самой. - Не волнуйтесь, - сказал Тони. Он улыбнулся и выражение враждебности исчезло с его лица. - Я не умру. - Конечно же нет, - успокоил его Петтерсон, затаив злобу на Оливера, заставившего его участвовать в этой сцене. Он сделал шаг по направлению к ребенку, чуть склонившись, чтобы поравняться с ним. - Тони, - сказал он. - Я хочу поздравить тебя. - С чем? - спросил Тони с некоторой настороженностью, видно в ожидании какой-то шутки. - Ты идеальный пациент, - начал Петтерсон. - Ты выздоровел. Спасибо тебе. - Тогда я могу это все выкинуть? - спросил Тони и быстрым движением руки снял с себя темные очки. Голос его внезапно зазвучал по-взрослому горько. Без очков глаза его были глубоко посаженными, внимательными, полными меланхолии и одновременно оценивающими, что вносило настораживающую дисгармонию в его худенькое детское личико. - Может через год или два, - сказал Петтерсон. - Если каждый день будешь делать упражнения. Час утром и час вечером. Не забудешь? - Нет, сэр, - сказал Тони. Он надел и снова стал обыкновенным мальчишкой. - Мама знает, какие упражнения, - продолжал Петтерсон, - и она обещала, что не пропустит ни минуты... - Вы можете показать мне эти упражнения, - вступил в разговор Баннер. - И не утруждать миссис Краун. - В этот нет никакой необходимости, - поспешила Люси. - Я буду делать это. - Конечно, - согласился Джеф. - Как вам будет угодно. Тони вернулся к Оливеру. - Папа, тебе очень нужно возвращаться домой? - Боюсь, что да, - сказал Оливер. - Но я постараюсь приехать как-нибудь на выходные еще в этом месяце. - Отцу нужно вернуться в город и работать, - сказал Петтерсон, - так, чтобы он мог позволить себе оплачивать мои счета, Тони. Оливер улыбнулся. - Думаю, ты мог бы позволить мне самому выдать эту шутку, Сэм. - Извини, - Петтерсон подошел и поцеловал Люси в щеку. - Цветешь, - сказал он, - цветешь как дикая роза. - Я пойду мимо гостиницы, - сказал Баннер. - Не возражаете, если я присоединюсь к вам, доктор? - С удовольствием, - ответил Петтерсон. - Вы сможете рассказать мне по дороге, что это такое, когда тебе двадцать. - Пока, Тони, - попрощался Баннер. - Когда мне прийти завтра? В девять? - Пол одиннадцатого, - быстро вставила Люси. - Это достаточно рано. Баннер бросил взгляд на Оливера. - Тогда в пол одиннадцатого, - сказал он. И они с Петтерсоном направились по тропинке, ведущей к гостинице - большой, с достоинством ступающий, грузный мужчина и подвижный стройный темноволосый юноша в измазанных травой парусиновых тапочках. Люси и Оливер некоторое время молча глядели им вслед. Мальчик слишком самоуверен, подумала Люси, провожая глазами пластичную удаляющуюся фигурку. Только подумать, прийти наниматься на работу в свитере. Она даже хотела было повернуться к Оливеру и высказать свое неудовольствие по отношению к Баннеру. По крайней мере, подумала она, он мог бы позволить мне присутствовать при интервью. Но, в конце концов, она решила не жаловаться. Все уже решено, и она слишком хорошо знала Оливера, чтобы надеяться изменить его решение. Она постарается сама взять в руки этого молодого человека, по-своему. Она поежилась и потерла голые ноги. - Замерзла, - сказала Люси. - Пойду одену что-то. Ты уже уложил вещи, Оливер? - Почти, - сказал он. - Надо еще кое-что взять. Я пойду с тобой. - Тони, - обратилась она к сыну. - Тебе тоже лучше надеть брюки и что-то на ноги. - Ну, мама. - Тони, - одернула она сына, про себя отметив, что мальчик никогда не противоречит отцу. - Ну, ладно, - сказал Тони и пошел к дому, с явным удовольствием волоча ноги по густой прохладной траве лужайки. 3 Оставшись в спальне наедине с Люси, Оливер продолжал упаковывать вещи. Он никогда не суетился и в тоже время не медли, и уложенный им чемодан всегда выглядел безупречно аккуратным, будто только что из упаковочной машины. Для Люси, которой приходилось складывать и перекладывать вещи по несколько раз в порыве кипучей деятельности, Оливер обладал каким-то ловким врожденным чувством порядка в самих руках. Пока муж был занят укладыванием вещей, она сняла свитер и купальник и начала рассматривать в зеркале свое обнаженное тело. Старею, подумала она, не отрывая глаз от своего отражения. На коже бедер появляются коварные едва заметные отметины времени. Нужно больше ходить. Больше спать. И нельзя думать об этом. Тридцать пять. Люси расчесала волосы. Она носила распушенными немного ниже плеча, так нравилось Оливеру, хотя предпочла бы прическу покороче, особенно летом. - Оливер, - сказала она, проводя щеткой по волосам и глядя в зеркало, пока он быстрыми и четкими движениями укладывал конверт с бумагами, пару тапочек и свитер в чемодан, раскрытый на кровати. - Да? - он хлопком закрыл крышку, резко и твердо, как будто затягивал подпругу лошади. - Я так не хочу, чтобы ты уезжал. Оливер подошел к жене, остановился за ее спиной и обнял. Обнаженной спинной она ощутила прикосновение рук, прохладную ткань его костюма и с трудом сдержала дрожь отвращения. Я и так принадлежу ему, не стоит вести себя так, будто я его вещь. Оливер поцеловал ее в затылок, потом за ухом. - У тебя прекрасный живот, - сказал он проводя ладонью по ее телу и целуя ее. Она повернулась в его объятиях и прижалась к нему. - Побудь еще недельку, - попросила она. - Ты же слышала, что сказал Сэм по поводу оплаты его счетов - нужно много зарабатывать, - ответил Оливер. И он мягко погладил ее по плечу. - Он не шутил. - Но все эти люди на заводе... - Все эти люди на заводе, они разбегутся при первой же возможности уже в два часа дня, если меня нет рядом, - добродушно сказал Оливер. - Ты становишься изумительного цвета. - Ненавижу оставаться одна, - продолжала Люси. - У меня не получается быть одной. В одиночестве я становлюсь такой глупой. Оливер рассмеялся и крепче прижал ее к себе. - Ты вовсе не глупая. - Глупая, - настаивала она. - Ты не знаешь меня. Когда я одна у меня мозг как старая мочалка. Ненавижу лето. Летом я как в ссылке. - А мне нравится цвет твоей кожи летом, - сказал Оливер. Люси даже немного рассердила легкость его отношения. - Ссылка, - упрямо повторила она. - Лето - это моя Эльба. Оливер снова рассмеялся. - Вот видишь, - сказал он. - Ты не так глупа. Какой глупой женщине могла прийти в голову такая мысль. - Я не безграмотна, - уточнила Люси, - но я глупа. И мне будет так одиноко. - Ну, Люси... - Оливер отпустил ее и начал ходить взад-вперед по комнате, открывая ящики и заглядывая в шкафы, проверяя что ничего ли он не забыл. - На озере сотни людей. - Сотни трагедий, - сказала Люси. - Жены, которых не терпят их собственные мужья. Смотришь, как они собираются у входа в отель, и представляешь себе их мужей, наслаждающихся в городе жизнью. - Обещаю тебе не наслаждаться жизнью в городе, - ответил Оливер. - Или ты хочешь, чтобы я воспитала в себе миссис Уэльс, - продолжала Люси. - Расширяла свой кругозор, собирала интересные факты, чтобы развлекать компанию за партией в бридж с Петтерсонами следующей зимой. Оливер помолчал. - Ну, - сказал он с легкостью, - я бы не воспринимал это так серьезно. Просто Сэм... - Я просто хотела дать тебе понять, что я знаю это, - перебила его Люси с каким-то необъяснимым желанием смутить Оливера. - И мне это не нравится. И можешь так и передать Сэму по дороге в город, раз уж все решили быть столь чертовски откровенными сегодня. - Ладно, - сказал Оливер. - Скажу. Если ты так хочешь. Люси начала одеваться. - Мне бы хотелось поехать домой вместе с тобой, - сказала она. - Прямо сейчас. Оливер открыл дверь в ванную комнату и заглянул туда. - А как же Тони? - спросил он. - Возьмем его с собой. - Но ему здесь так хорошо. - Оливер вернулся в комнату, удовлетворенный результатами своих поисков - он ничего не забыл. Он никогда ничего не забывал, нигде, но нигде и не пренебрегал этой последней быстрой проверкой. - Озеро. Солнце. - Я уже знаю все это про озеро и солнце, - возразила Люси. Она наклонилась, чтобы надеть мокасины, прохладная кожа которых приятно обхватила ее босые ступни. - Я думаю, что его мать и отец, оба вместе, могут принести ему гораздо больше пользы. - Дорогая, - мягко и тихо произнес Оливер. - Сделай мне одолжение. - Какое? - Не настаивай. Люси надела блузку, застегивавшуюся длинным рядом пуговиц сзади, и подошла к Оливеру, повернувшись к нему спиной, чтобы он помог ей застегнуться. Автоматическими аккуратными и точными движениями он начал снизу. - Мне страшно думать о том, как ты болтаешься в одиночестве по этому огромному пустому дому. И ты всегда изнуряешь себя работой, когда меня нет. - Обещаю тебе не переутомляться, - сказал Оливер. - И знаешь что... Побудь-ка здесь недельку. Посмотри на свое самочувствие. Как пойдут дела у Тони. Тогда если ты все еще будешь хотеть домой... - Так что? - Ну, тогда посмотрим, - сказал Оливер. Он застегнул последнюю пуговицу и нежно погладил ее по затылку. - Посмотрим, - повторила Люси. - Всякий раз, когда ты говоришь "посмотрим", это означает "нет". Я знаю тебя. Оливер рассмеялся и поцеловал ее в макушку. - На этот раз это значит "посмотрим". Люси сделала шаг назад и повернулась к зеркалу, чтобы накрасить губы. - Почему, - холодно произнесла она. - Почему мы всегда делаем то, что хочешь ты? - Потому что я старорежимный муж и отец, - сказал Оливер, сам удивившись своим словам. Люси густым слоем нанесла помаду, потому что знала, как это не нравится Оливеру, а ей так хотелось наказать его за этот отказ, хоть такой мелочью. - А что если я в один прекрасный день стану старорежимной женой? - Не станешь, - ответил Оливер. Он закурил сигарету, и заметив помаду, едва заметно нахмурил брови, что было признаком явного раздражения. - Не станешь, - повторил он, стараясь не терять игривости тона. - Поэтому-то я и женился так рано. Поймал тебя, прежде чем ты успела закоснеть в своих привычках. - Только не говори, что я такая податливая. Это оскорбительно, - сказала Люси. - Клянусь, - с наигранной серьезностью он продолжал игру, сознательно уходя от спора. - Клянусь, что считаю тебя абсолютно неподатливой. Так тебе больше нравится? - Нет, - сказала Люси. Она мизинцем размазала огромную вызывающе красную дугу на губах, недовольно скривив рот. Оливер никогда не выражал всего недовольства при этом, но она знала, как он не любил эти минуты, когда она застывала перед зеркалом в этой самодовольной позе с красным и жирным от помады пальцем, и намеренно тянула время. - Мы знаем много современных семей, - сказал Оливер и отвернулся, притворяясь, что ищет пепельницу, чтобы не видеть неприятного зрелища, - которые позволяют друг другу принимать самостоятельные решения. И всякий раз, когда я вижу женщину с недовольным выражением лица, я сразу же могу сказать, что ее муж разрешает ей решать самой за себя. - Если бы я не была твоей женой, Оливер, - отметила Люси. - Думаю, что я ненавидела бы тебя. - Ну вспомни наших знакомых, - продолжал свою линию Оливер. - Я прав? - Прав, - сказала Люси. - Прав. Всегда прав. - Она повернулась и с издевкой поклонилась ему. - Склоняю голову перед твоей вечной правотой. Оливер рассмеялся и Люси пришлось рассмеяться тоже. - Смешно, - сказал Оливер, снова приблизившись к жене. - Что смешно? - Когда ты усмехаешься, - уточнил Оливер. - Даже когда ты была молоденькой девушкой. Будто здесь есть кто-то еще, - он погладил ее шею. Будто кто-то смеется за тебя. - Кто-то другой, - сказала Люси. - Какая она - другая? - С хрипотцой в голосе, - тихо начал Оливер. - С покачивающейся походкой и буйными рыжими волосами... - Может мне лучше перестать смеяться, - произнесла Люси. - Никогда, - запротестовал Оливер. - Я так люблю твой смех. - Я так долго ждала этого слова. - Любовь? - Да. Так долго не слышала этого, - Люси схватилась за полы его пиджака и нежно притянула его к себе. - Ни один из современных писателей и не подумал бы употребить это слово, - серьезно сказал Оливер. - Продолжай. - Продолжать что? Продолжать использовать его. Пока никто не видит. - Мама... паап... - Донесся из гостиной голос Тони. - Я уже одет. Вы готовы? - Еще минутку, Тони, - крикнул Оливер, стараясь высвободиться. - Мы сейчас выйдем. - О, Оливер, - пробормотала Люси, продолжая цепко держать его. - Это все так ужасно. - Что ужасно? - спросил Оливер озадаченно. - Я так завишу от тебя. - Паап... - снова позвал Тони вежливо не осмеливаясь заходить в спальню родителей. - Что, Тони? - Я пойду в отель и буду ждать тебя там. Я хочу доехать с тобой до ворот. - Ладно, Тони, - согласился Оливер. - Скажи доктору Петтерсону, что я приду через пять минут. - Лады, - сказал Тони. Оливера передернуло. - Где он набрался таких слов? - прошептал он. Люси пожала плечами. Ее палец оставил небольшое красное пятно помады на плече пиджака Оливера, и она чувствуя себя виноватой решила ничего ему не говорить. Они слышали, как Тони вышел из дома, как его шаги наконец замерли в конце гравиевой дорожки. - Ну... - Оливер еще раз оглядел комнату. - Вот наверное и все. - Он взял два чемодана. - Открой, пожалуйста, дверь, Люси, - попросил он. Люси открыла дверь, и они вышли на крыльцо через гостиную. Гостиная была полна цветов, призванных скрыть неизгладимый отпечаток убогости чужой мебели. Их запах сливался со свежим ароматом озера. На крыльце Люси остановилась. - Мне хочется пить, - сказала она. В действительности она не испытывала жажды, но это могло бы задержать отъезд Оливера еще на 10 минут. Она знала, что Оливер разгадал ее уловку, и что он обычно бывал раздражен, или по крайней мере нетерпеливо удивлен тем, что считал неоправданной задержкой, но она никак не могла примириться с мыслью, что вскоре гул мотора замрет на дороге и она останется совершенно одна. - Ладно, - сдался Оливер после небольшой паузы, опустив на пол свои чемоданы. Он сам прощался очень по-деловому, сказав один раз "до свидания" и сразу же уезжал. Он стоял вглядываясь в даль озера, ожидая, пока Люси подойдет к столу возле стены, нальет немного виски из бутылки и разведет его в двух бокалах холодной водой. Ястреб взвился с одного из деревьев у озера и начал медленно кружить, почти не двигая крыльями над водой, а с противоположного берега снова раздались слабые звуки горна, этот солдатский сигнал, отдающий воспоминаниями о стрельбе, победах и поражениях, которым детей сзывали в бассейн или на игры. Ястреб мягко скользил по ветру, в поисках малейших признаков возможной поживы, оставленной трагедиями маленького мира внизу, в шелестящей траве, в сплетениях ветвей. - Оливер, - послышался голос Люси, приблизившейся к нему с двумя бокалами в руках. - Что? - Сколько ты платишь этому мальчику? Баннеру? Оливер покачал головой, прогоняя смутные образы, пробужденные в его воображении птицей и горном и самой близостью отъезда. - Тридцать долларов в неделю, - сказал он, взяв один стакан. - Не много ли? - Много. - Разве мы можем себе это позволить? - спросила Люси. - Нет, - ответил Оливер, явно раздраженный ее вопросом. Люси обычно была неаккуратна с деньгами и он считал, что она подвержена приступам расточительности, порожденными не столько жадностью или тягой к роскоши, сколько отсутствием четкого представления о ценности денег, о том как тяжело они достаются. Но когда речь заходила о его желаниях, как и было в случае с Баннером, она становилась скупой и мелочной, как обычная домохозяйка. - Ты уверен, что он нам нужен? - спросила Люси, стоя рядом с ним, наблюдая за плавным полетом ястреба над водой. - Да, - ответил Оливер. Он церемонно поднял бокал. - За маленького мальчика с телескопом. Люси подняла свой бокал тоже и почти с отсутствующим видом сделала маленький глоток. - Зачем? - Что зачем? - Зачем он нам нужен? Оливер нежно прикоснулся к ее руке. - Чтобы у тебя было время немного поразвлечься. - Мне нравится быть с Тони. - Знаю, - сказал Оливер. - Но, думаю, что если эти несколько недель рядом с ним будет умный живой молодой человек, который сможет проявить строгость по отношению к нему... - Ты считаешь, что я слишком потакаю ему, - подсказала Люси. - Не в этом дело. Просто... - Оливер пытался подыскать наиболее мягкие и невинные причинны своего поведения. - Ну, только дети, особенно которые перенесли серьезную болезнь, и которые много находились при своей матери... Когда они подрастают, они обычно идут в балет. Люси рассмеялась. - Как глупо. - Ты знаешь, что я имею в виду, - сказал Оливер, раздражаясь напыщенности собственных слов. - Разве ты не видишь в этом проблемы? Почитай любую книгу по психоанализу. - Не нужно мне ничего читать, чтобы знать, как воспитывать собственного сына, - ответила Люси. - Просто с точки зрения здравого смысла, - начал Оливер. - Я вижу, что хочешь сказать, что я делаю все не так, - с горечью отозвалась Люси. - Только скажи и... - Ну, Люси, - примирительно произнес Оливер. - Я не хотел сказать ничего подобного. Просто я, наверное, вижу в этом другие проблемы, чем ты, и что ты не признаешь некоторых вещей к которым я хочу подготовить Тони. - Например? - настаивала Люси. - Мы живем в хаотичном мире, Люси, - начал Оливер, чувствуя, как пусто и напыщенно звучали его слова, но не умея по-другому выразить свои мысли. - Изменчивые, опасные времена. И нужно быть просто гигантом, чтобы выстоять. - И ты хочешь сделать гиганта из бедного маленького Тони, - голос Люси звучал насмешливо. - Да, - защищался Оливер. - И не называй его бедным маленьким Тони. Через семь-восемь лет он станет мужчиной. - Одно дело мужчина, другое дело гигант, - парировала Люси. - Сегодня это уже не так, - сказал Оливер. - Сегодня сначала нужно быть гигантом. А тогда, если получится можешь быть мужчиной. - Бедный маленький Тони, - сказала Люси. - И какой-то задавака первокурсник сможет сделать твоего сына гигантов, а мать не сможет. - Я не говорил этого, - запротестовал Оливер. Он чувствовал, как нарастает в нем злость, и сознательно сдерживался, потому что не хотелось расставаться на этой горькой ноте семейного разлада. Он заставил себя спокойно продолжать. - Прежде всего Баннер не задавака студент. Он интеллигентен, с хорошими манерами, с чувством юмора... - А я, конечно, - продолжала его мысль Люси, - я скучная, забитая и унылая. - Она сделала шаг в сторону от мужа по направлению к дому. - Люси, - Оливер пошел вслед за ней. - Я не говорил такого тоже. Люси остановилась, повернулась лицом к нему и гневно выпалила: - Тебе не надо этого говорить. Уже несколько месяцев я стараюсь забыть об этом. И вдруг ты говоришь что-то... или я вижу женщину моего возраста, которой удалось избежать... - Ради бога, Люси. - Его раздражение уже переросла желание избежать ссоры. - Не начинай эту песню снова. - Пожалуйста, Оливер. - Она внезапно перешла к мольбе. - Оставь Тони со мной это лето. Всего еще на шесть недель. Я ведь согласилась на школу, а ты согласись на это. Он уедет надолго, будет жить в окружении этих малолетних бандитов... Я не могу вынести разлуки с ним. После всего, что нам пришлось пережить с ним. Даже теперь, когда я знаю, что он просто идет в гостиницу, чтобы не броситься вслед и не убедиться6 что с ним все в порядке. - Именно об этом я и говорил тебе, Люси, - сказал Оливер. Люси обратила на него внезапно полный холода взгляд. Она поставила бокал на траву с какой-то неловкой церемонностью. Затем встала и насмешливо чуть склонила голову. - Склоняю голову, - сказала она, - потому что ты во всем прав. Как всегда. Резким движением руки Оливер взял ее за подбородок и рывком поднял ей голову. Люси не пыталась отстраниться. Она стояла неподвижно, злобно ухмыляясь и гладя прямо ему в глаза. - Никогда больше не поступай так со мной, Люси, - сказал Оливер. - Я не шучу. Тогда она высвободила голову, повернулась и пошла к дому. Дверь с шумам захлопнулась за ней. Оливер некоторое время смотрел ей вслед, затем осушил бокал, поднял чемоданы и пошел за дом, где под деревом стояла машина. Он положил чемоданы в багажник, помедлил минуту, затем едва шевельнув губами сказал: "К черту". Он сел за руль и завел мотор. Машина сдавала назад, когда Люси вышла из дома и направилась к нему. Оливер заглушил мотор и подождал ее. - Прости меня, - тихо сказала она, прислонившись к машине и положив руку на дверцу. Оливер взял ее руку и нежно погладил. - Забудем об этом, - нежно сказал он. Люси наклонилась и поцеловала его в щеку. Она легко провела рукой по его галстуку. - Купи себе пару новых галстуков, - сказала она. - Все твои галстуки выглядят как рождественские подарки с 1929 года. - Она посмотрела на мужа, неуверенно улыбаясь, как бы умоляя. - Не злись на меня. - Конечно, нет, - ответил Оливер с облегчением, что весь этот день и сам отъезд были смягчены. Или почти смягчены. Или, по крайней мере, с виду. - Звони мне в течение недели, - попросила Люси. - И употребляй это запретное слово. - Обязательно. - Оливер наклонился и поцеловал ее. Затем снова завел мотор. Люси отошла в сторону. Они помахали друг другу, и Оливер направил машину к отелю. Люси осталась в тени дерева, наблюдая за машиной, исчезающей за поворотом, скрытым от глаза небольшой чащей. Она тяжело опустилась на темный деревянный стул и огляделась, подумав: - Сколько бы сюда не принести цветов, комната все равно ужасна. Она сидела удерживая в памяти звук машины, катящей вверх по узкой песчаной дороге. Она сидела в уродливой благоухающей комнате, размышляя. Поражение. Поражение. Я всегда проигрываю. Именно я всегда говорю "прости". 4 Сидя рядом с Оливером в "бьюике" по дороге, ведущей сквозь белокаменные городишки, Петтерсон удобно откинулся на переднем сидении, явно довольный всем, довольный погодой, выходными, воспоминаниями о миссис Уэльс, своей дружбой с Краунами, выздоровлением Тони, довольный воспоминаниями Люси, с обнаженными ногами, белым свободным свитером, накинутым на купальный костюм, ее фигурой, задержавшейся в солнечном свете, чтобы опереться на плечо Оливера и вытряхнуть камушек, попавший на подошву ее колотушек. Он краем глаза взглянул на Оливера, комфортно расположившегося за рулем со строгим и умным выражением лица, с легким следами разочарования бесполезностью усилий и почти военной бесшабашностью, которую Петтерсон заметил, когда они пили виски на лужайке. Бог мой, подумалось Петтерсону, если бы его интересовали другие женщины, выстроилась бы целая очередь! Будь у меня его внешность... И он улыбнулся про себя этой мысли. Полузакрыв глаза, он снова подумал о Люси, захваченной солнечным лучом на тропинке, ведущей к озеру, с упавшей на лицо прядью волос, когда она склонилась к длинной стройной ноге. Ну, подумал он, если бы Люси Краун была бы моей женой, я бы тоже ни на кого больше не смотрел. Иногда, когда случалось выпить лишнего или когда наплывала грусть, он говорил себе, что если бы он дал волю своим чувствам, он мог бы влюбиться в Люси Краун, которая тогда была еще Люси Хэммонд, в тот самый первый вечер, когда он увидел ее, за месяц до их свадьбы с Оливером. И еще была одна ночь, на танцах в деревенском клубе, когда он чуть не признался ей в этом. Или может, действительно признался. Все это было в таком смущении, скороговоркой, и оркестр играл так громко, а Люси была в его объятиях всего мгновение, тут же выпорхнув, и в ту ночь он выпил действительно много. Первый раз Петтерсон встретил Люси в начале двадцатых, когда Оливер привез ее в Хартфорд, чтобы представить своей семье. Петтерсон был старше Оливера, и в то время был уже больше года женат и начинал практиковать в Хартфорде. Четыре поколения Краунов жили в Хартфорде, старый Краун имел свое печатное дело, которое переходило из поколения в поколение, что позволяло им жить в достатке последние пятьдесят лет. В семье было две дочери, обе старше Оливера и обе уже замужем, был еще и брат, который погиб в авиакатастрофе во время войны. Оливер тоже получил подготовку пилота, но поздно прибыл во Францию и так и не участвовал в военных действиях. После войны и после Франции, Оливер поселился в Нью Йорке и начал свое небольшое экспериментальное дело по производству аэропланов с двумя другими ветеранами. Старый Краун выдал Оливеру его долю, и три молодых человека основали заводик в Джерси-сити и несколько лет они почти все делили поровну. Петтерсон знал Оливера с того самого времени, когда тот первокурсником стремился попасть в бейсбольную команду. Петтерсон в те годы уже заканчивал школу. Даже тогда, когда Оливеру было четырнадцать-пятнадцать лет, Петтерсон завидовал высокому, утонченному юноше, его чувству собственного достоинства и уравновешенной самоуверенности, которой было пронизано все его поведение, и той легкости, с которой он получал самые высокие оценки в классе, выступал в самых разных командах и покорял сердца самых красивых девушек школы. Потом Петтерсон завидовал его войне, его Франции, Нью Йорку, самолетному бизнесу, тем огромным вечно пьяным веселым молодым людям, которые были его партнерами, а когда он встретил Люси, то и она стала предметом его зависти. Если бы кто-то спросил у Петтерсона или у Крауна об их взаимоотношениях, они бы оба не задумываясь ответили, что являются лучшими друзьями. Краун, насколько Петтерсон мог судить, никому никогда не завидовал. Люси в то время было около двадцати лет, и с того самого момента, когда Оливер представил ее, Петтерсон начал ощущать смутное грустное чувство утраты. Она была высокой девушкой с мягкими белокурыми волосами и большими серыми глазами, в которых сверкали мелкие черные точки. В ее лице было что-то неуловимо восточное. Нос был плоским и безупречно прямым, с переносицей плавно переходящей в широкий узкий лоб. Глаза были чуть раскосыми, а верхняя губа была странным образом подернута кверху и казалась резко и четко очерченной в углах. Пытаясь описать ее внешность после долгих лет их знакомства, Петтерсон сравнил ее с потоком многих поколений блондинов, среди которых случайно, может, секретно, только на одну ночь, проскользнула бабушка полинезийской танцовщицы. У Люси были пухлые, неуверенные губы и запыхавшаяся, низкоголосая, несколько сбивчивая манера разговора, будто она никогда не была уверена, что люди хотят выслушать то, что она спешила сказать. Она никогда не одевалась стильно, но поскольку мода в те времена была сама по себе ужасна, то это было только к лучшему. Казалось, что она всегда стремится к неподвижности, особенно ее руки, которые она складывала на коленях, когда сидела, или держала строго по швам, когда стояла, как хорошо выдрессированный ребенок. Оба ее родителя умерли, и у нее осталась какая-то легендарная тетушка в Чикаго, о которой Петтерсону удалось узнать только то, что она носила примерно тот же размер, что и Люси, и поэтому пересылала Люси свои жуткие наряды, когда те ей надоедали. Став уже намного старше и поподробнее поразмыслив над этим, Петтерсон обнаружил, что это немного чудаковатое пристрастие к кричащим вещам тетушки лишь прибавляли Люси привлекательности, делая ее непохожей на других девушек, среди которых она была самой красивой, приобретая при этом нежный мотив беззащитности и бедности в трогательном сочетании с юной угловатостью. В то время Люси работала ассистентом ученого-биолога из Колумбийского университета, который, по словам Оливера, был полностью поглощен проблемой одноклеточных морских растений. Девушке с такой внешностью было как-то несвойственно заниматься подобной деятельностью, но что еще более странно, она сразу заявила Оливеру, что собирается продолжать независимо от замужества, она намеревалась получить ученую степень и добиться должности преподавателя, но уже со своим собственным научным проектом. Оливер проявил терпимость, смешанную с искренним удивлением по поводу жены, которая упорно занимается наукой и возится целыми днями с тем, что он неизменно называл водорослями, но поскольку она была так красива и поскольку ее занятия задерживали ее в Нью Йорке рядом с ним, он решил пока не возражать. Насколько Петтерсон понимал, они были без ума друг от друга, хотя Люси была скромна и не привлекала внимания в обществе, и в этом напоминала вежливого ребенка, которому вбили в голову, что выделяться неприлично. Что касается Оливера, он всегда становился ироничным, раскованным и одновременно сдержанным, что особенно усиливалось его пилотскими привычками, и только потому что Петтерсон хорошо знал своего друга, он мог разглядеть в его поведении с Люси неугасающую нежность и восторг. В общем, оба они были высокими, сияющими и еще неискушенными мол