паздывающего Хойта. Я заказываю себе завтрак. - А Фарни мог бы обеспечить тебе пару нашивок в военно-морском флоте! - чуть заметно улыбнулся Кэхун. - Пошел он к черту, этот сводник и провокатор! - взорвался Слипер... - Эй, официант! Яичницу с ветчиной, спаржу с соусом по-голландски и двойное виски. Хойт появился в ресторане в тот момент, когда Слипер заказывал завтрак. Он быстро прошел к столику, успев по пути пожать руки всего лишь пятерым знакомым. - Прошу прощения, старина, - извинился он, усаживаясь на обитую зеленой кожей скамью. - Извините, что опоздал. - Почему вы, черт возьми, никогда не можете явиться вовремя? - накинулся на него Слипер. - Вряд ли это понравится вашим поклонникам. - Сегодня у меня был чертовски хлопотливый день в студии, старина, - ответил Хойт. - Никак не мог вырваться. - Он говорил с английским акцентом, нисколько не изменившимся за семь лет пребывания в Соединенных Штатах. В 1939 году, сразу же после вступления Англии в войну, Хойт начал хлопотать о получении американского гражданства. Во всем остальном он остался тем же щеголеватым, красивым, одаренным молодым человеком, уроженцем трущоб Бристоля, успевшим пообтереться на лондонской Пэл-Мэл, каким в 1934 году сошел с парохода на американскую землю. Сегодня Хойт выглядел рассеянным и возбужденным и ограничился легким завтраком. Никакого вина он не заказал: ему предстоял утомительный день. Он исполнял роль командира английской эскадрильи в новом фильме и должен был сниматься в сложном эпизоде в горящем самолете над Ла-Маншем, с бутафорской стрельбой и крупными планами. Завтрак прошел натянуто. Хойт на днях обещал Кэхуну снова прочитать во время уик-энда пьесу и дать сегодня окончательный ответ, согласен ли он играть в ней. Хойт был хорошим актером - лучшего и не найти для этой роли, и если бы он отказался, то подобрать кого-нибудь вместо него оказалось бы делом нелегким. Слипер с надутым видом бокал за бокалом тянул двойное виски, а Кэхун рассеянно тыкал вилкой в тарелку. За столиком у противоположной стены Майкл заметил Лауру в обществе двух женщин и небрежно кивнул ей. Он впервые увидел ее после развода. Восьмидесяти долларов в неделю ей не надолго хватит, подумал Майкл, если она будет сама расплачиваться в таких ресторанах. Он чуть было не рассердился на нее за расточительность, но тут же отругал себя: ему-то, собственно, что за дело? Лаура выглядела очень хорошенькой, и Майклу не верилось, что она когда-то принадлежала ему и что он мог злиться на нее. "Вот еще один человек, - грустно вздохнул он, - при мимолетной встрече с которым печально заноет сердце". - Я перечитал пьесу, Кэхун, - с несколько неестественной торопливостью заговорил Хойт, - и должен сказать, что она мне очень понравилась. - Прекрасно! - лицо Кэхуна стало расплываться в улыбке. - Но, к сожалению, - тем же тоном добавил Хойт, - я, видимо, не смогу в ней играть. Улыбка на лице Кэхуна погасла, а у Слипера вырвался какой-то нечленораздельный возглас. - Это почему же? - спросил Кэхун. - Видите ли, - Хойт смущенно улыбнулся, - война и все такое... Мои планы меняются, старина. Дело в том, что если я буду играть в пьесе, то, боюсь, меня сцапают в армию. Здесь же... - Он набил рот салатом и, прожевав, продолжал: - Здесь же, в кино, дело обстоит иначе. Студия уверяет, что добьется для меня отсрочки. По сведениям из Вашингтона, кинопромышленность будет считаться оборонной, а тех, кто занят в ней, не станут призывать в армию. Не знаю, как с театрами, но рисковать я не хочу... Надеюсь, вы понимаете меня... - Еще бы, - буркнул Кэхун. - Боже милосердный! - воскликнул Слипер. - Тогда я бегу на студию крепить оборону страны. Он встал и, тяжело, не совсем твердо ступая, направился к выходу. Хойт неприязненно посмотрел ему вслед. - Терпеть не могу этого типа! Совсем не джентльмен, - заметил он и принялся усердно доедать салат. У столика появился Ролли Вон. У него было багровое улыбающееся лицо. В руке он держал рюмку с коньяком. Он тоже был англичанин, несколько старше Хойта, и вместе с ним снимался в фильме в роли командира авиационного полка. Сегодня он был свободен и мог пить сколько душе угодно. - Величайший день в истории Англии! - провозгласил он, обращаясь к Хойту все с той же радостной улыбкой. - Дни поражений - позади, дни побед - впереди. За Франклина Делано Рузвельта! - Он поднял рюмку, и остальные из вежливости последовали его примеру. Майкл опасался, что Ролли, раз уж он служит в английских военно-воздушных силах (хотя бы только в киностудии "Парамаунт" в Голливуде), чего доброго, хлопнет рюмкой об пол, но все обошлось благополучно. - За Америку! - Ролли снова поднял свою рюмку. "Не сомневаюсь, что в действительности он пьет за японский флот, который, собственно, и вовлек нас в войну, - поморщился Майкл. - Но что можно взять с англичанина..." - Мы будем драться на берегах, - декламировал Ролли, - мы будем драться в горах. - Он сел. - Мы будем драться на улицах... Больше никаких Критов, никаких Норвегии... И ниоткуда нас больше не вышвырнут! - А знаете, старина, - остановил его Хойт, - на вашем месте я не стал бы вести подобные разговоры. Недавно я имел конфиденциальную беседу с человеком из адмиралтейства. Вы бы удивились, если бы я назвал его фамилию. Он мне объяснил все, что касается Крита. - Что же он сказал вам о Крите? - Ролли с некоторой враждебностью уставился на Хойта. - Все осуществляется в соответствии с генеральным стратегическим планом, дружище. Мы наносим противнику потери и отходим. Невероятно умный план! Пусть противник пользуется Критом. Что такое Крит, и кому он нужен?! Ролли с величественным видом встал из-за стола. - Яне могу здесь больше оставаться, - хрипло заявил он, дико сверкая глазами. - Я не могу слушать, как ренегат-англичанин оскорбляет британские вооруженные силы. - Что вы, что вы! - попытался успокоить его Кэхун. - Садитесь. - Что особенного я сказал, старина? - встревожился Хойт. - Англичане проливают кровь! - Ролли стукнул кулаком по столу. - Они ведут отчаянную, беспощадную борьбу, защищая землю союзников. Англичане гибнут тысячами... а он болтает, что это делается в соответствии с каким-то планом! "Пусть противник пользуется Критом..." Знаете, Хойт, я давно наблюдаю за вами и пытаюсь понять, что вы за птица. Боюсь, как бы мне не пришлось поверить тому, что говорят о вас люди. - Послушайте, дружище! - Хойт покраснел, его голос зазвучал пронзительно, срываясь на высоких-нотах. - Я думаю, что вы просто-напросто жертва страшного недоразумения. - Вот если бы вы были в Англии, - с угрозой проговорил Ролли, - вы бы запели совсем по-другому. Вас отдали бы под суд еще до того, как вы сказали бы десяток слов. Вы же распространяете уныние и панику, а это в военное время, да будет вам известно, является уголовным преступлением. - Ну, знаете... - едва слышно пробормотал Хойт. - Ролли, старина! - Хотел бы я знать, кто вам за это платит. - Ролли вызывающе выставил подбородок к самому лицу Хойта. - Очень хотел бы... и не надейтесь, что все это останется между нами. Об этом узнают все англичане этого города. Можете не сомневаться. "Пусть противник пользуется Критом"! Каково, а? - Он с силой поставил рюмку на стол и отправился обратно к стойке. Хойт вытер платком вспотевший лоб и с тревогой посмотрел по сторонам, пытаясь определить, кто из окружающих слышал эту тираду. - Боже мой! - горестно покачал он головой. - Вы даже не представляете, как трудно сейчас быть англичанином! Вокруг либо сумасшедшие, либо неврастеники, и ты не смеешь разинуть рот... - Он встал. - Надеюсь, вы простите меня, но я в самом деле спешу в студию. - Пожалуйста, - ответил Кэхун. - Очень жаль, что я не смогу участвовать в пьесе, но вы же сами видите, как все складывается. - Да, конечно. - Всего хорошего. - До свидания. - Кэхун кивнул все с тем же бесстрастным выражением лица. Они с Майклом молча смотрели на красивую спину элегантного киноактера, получающего семь с половиной тысяч долларов в неделю. Хойт прошел мимо стойки, мимо защитника Крита и отправился на студию "Парамаунт", где сегодня в десяти милях от английского побережья должен был загореться на фоне декоративных облаков его бутафорский самолет. - Если бы у меня и не было язвы, - вздыхая, проговорил наконец Кэхун, - то теперь она все равно появилась бы. - Он подозвал официанта и попросил счет. Майкл увидел, что к их столику направляется Лаура. Он углубился было в изучение своей тарелки, но Лаура остановилась перед ними. - Пригласите меня сесть, - сказала она. Майкл равнодушно взглянул на нее, Кэхун же сразу заулыбался. - Хэлло, Лаура, - приветствовал он ее. - Может, ты присядешь с нами? Лаура не заставила себя просить и заняла место напротив Майкла. - Я все равно сейчас ухожу, - добавил Кэхун и, прежде чем Майкл успел что-нибудь возразить, оплатил счет и поднялся. - Вечером встретимся, Майкл, - бросил он на ходу и медленно побрел к двери. Майкл проводил его взглядом. - Ты мог бы быть повежливее, - проговорила Лаура. - Мы разведены, но это не значит, что мы не можем оставаться друзьями. Майкл взглянул на сержанта, который пил пиво за стойкой. Сержант заметил Лауру, когда она шла по залу, и сейчас смотрел на нее с откровенной жадностью. - Я вообще не одобряю так называемых дружественных разводов, - пожал плечами Майкл. - Если люди развелись, то никакой дружбы между ними быть не может. Веки Лауры дрогнули. "О боже мой! - подумал Майкл. - Она все еще не отвыкла плакать по каждому поводу". - Я просто подошла, чтобы предупредить тебя... - робко проговорила Лаура. - Меня? О чем? - удивленно спросил Майкл. - Чтобы ты не сделал какого-нибудь необдуманного шага. Я имею в виду войну. - Я и не собираюсь. - А может, ты все-таки предложишь мне что-нибудь выпить? - тихо сказала Лаура. - Официант, два виски с содовой! - попросил Майкл. - Я слышала, что ты в Лос-Анджелесе. - Да. - Майкл снова взглянул на сержанта, который по-прежнему не спускал глаз с Лауры. - Я надеялась, что ты позвонишь мне. "Вот они, женщины! - мысленно усмехнулся Майкл. - Они ухитряются играть своими чувствами, как жонглеры шарами". - Я был занят, - ответил он. - Как у тебя дела? - Неплохо. Сейчас я занята на пробной съемке в студии "Фоке". - Желаю успеха. - Спасибо. Сержант у стойки принял позу, которая позволяла ему, не вытягивая шею, разглядывать Лауру. Майкл понимал, почему он проявляет такой интерес к его бывшей жене. В своем строгом черном платье и крохотной, сдвинутой за затылок шляпке она выглядела прямо-таки очаровательной. На лице сержанта ясно читалось выражение одиночества и затаенного желания. Военная форма особенно подчеркивала эти чувства. "Вот оно, одинокое человеческое существо, барахтающееся в водовороте войны. - Майкл задумчиво посмотрел на сержанта. - Возможно, завтра его пошлют умирать за какой-нибудь покрытый джунглями остров, названия которого никто и не слышал, или месяц за месяцем, год за годом гнить в забытом богом и людьми гарнизоне. У него, вероятно, нет в городе ни одной знакомой девушки, а тут, в этом дорогом ресторане, он видит штатского чуть постарше себя, который сидит с красивой женщиной... Возможно, он представляет сейчас, как я буду беззаботно пьянствовать и развратничать то с одной хорошенькой девушкой, то с другой, а ему придется в это время обливаться потом, плакать и умирать вдали от родины..." У Майкла возникла безумная мысль - подойти к сержанту и сказать: "Послушай, я угадываю твои мысли, но ты ошибаешься. Я не собираюсь проводить время с этой женщиной ни сегодня, ни когда-либо вообще. Будь это в моих силах, я отправил бы ее сегодня с тобой. Клянусь богом". Но он не мог этого сделать. Он продолжал сидеть, чувствуя себя виноватым, словно присвоил награду, предназначенную кому-то другому. Майкл понимал, что отныне эта мысль не даст ему покоя. Всякий раз, входя в ресторан с девушкой и заметив там одинокого солдата, он будет испытывать чувство вины; всякий раз, нежно и нетерпеливо прикасаясь к женщине, он будет чувствовать, что она куплена чьей-то кровью. - Майкл! - обратилась к нему Лаура и с легкой улыбкой посмотрела на него поверх своего бокала. - Что ты делаешь сегодня вечером? Майкл оторвал взгляд от сержанта. - Буду работать, - ответил он. - Ты допила виски? Мне пора идти. 10 Если бы не ветер, можно было бы кое-как терпеть. Христиан тяжело заворочался под одеялом и провел кончиком языка по обветренным губам. Песок... Всюду этот проклятый песок! Ветер нес его с невысоких каменистых хребтов и злобно швырял в лицо, в глаза, забивал горло и легкие. Христиан с трудом приподнялся и сел, кутаясь в одеяло. Только начинало светать, и пустыня все еще была скована безжалостным холодом ночи. У него стучали зубы. Пытаясь согреться, он сидя сделал несколько вялых движений. Некоторые из солдат спали. Христиан с удивлением и ненавистью посмотрел на них. Гарденбург и пятеро солдат лежали у самого гребня. Над зубчатой кромкой виднелась только голова Гарденбурга. Лейтенант внимательно рассматривал в бинокль расположившуюся неподалеку транспортную колонну англичан. На нем была длинная толстая шинель, но даже под ее складками было видно, как напряглось его тело. "Черт бы его побрал! - мысленно выругался Христиан. - Да уж спит ли он когда-нибудь? Вот было бы здорово, если бы Гарденбурга сейчас убили!" Христиан с наслаждением стал развивать эту мысль, но тут же отбросил ее и вздохнул. Нет, это невозможно. В это утро могут убить всех, только не Гарденбурга. Достаточно раз взглянуть на него, чтобы понять: этот выживет до конца войны. Гиммлер, лежавший у гребня рядом с Гарденбургом, осторожно, стараясь не поднимать пыли, сполз вниз, разбудил спавших и что-то шепнул каждому из них. Солдаты зашевелились, двигаясь с осторожностью людей, которые находятся в темной комнате, сплошь заставленной хрупкой стеклянной посудой. Гиммлер на четвереньках добрался до Христиана и осторожно присел рядом с ним. - Он тебя вызывает, - шепнул он, хотя до англичан было добрых триста метров. - Хорошо, - не двигаясь ответил Христиан. - Гарденбург добьется, что нас всех перебьют, - пожаловался Гиммлер. Он заметно похудел, его давно небритое, заросшее щетиной лицо имело болезненный вид, глаза запали, как у пойманного, затравленного зверя. С тех пор как три месяца назад под Бардией над ними разорвался первый снаряд, Гиммлер перестал паясничать и забавлять офицеров своими шуточками. Казалось, что унтер-офицера подменили, что с прибытием в Африку в него вселился кто-то другой, тощий и отчаявшийся, а дух прежнего добродушного весельчака уютно устроился где-то в захолустном уголке Европы и преспокойно поджидает возвращения Гиммлера, чтобы вновь завладеть его телом. - Он лежит себе там, наблюдает за томми [прозвище английских солдат] и напевает, - снова зашептал Гиммлер. - Напевает? - переспросил Христиан и тряхнул головой, чтобы отогнать сон. - Напевает и улыбается. Он не спал всю ночь. С той минуты, как колонна остановилась там вчера вечером, он лежит, не отрывая глаз от бинокля, и все улыбается. - Гиммлер со злостью взглянул в ту сторону, где у гребня притаился лейтенант. - Нет бы ударить по англичанам вчера вечером. Мы легко бы расправились с ними, но он, видите ли, боится, что какой-нибудь томми, не дай бог, спасется. И вот пожалуйста! Мы должны торчать тут целых десять часов и ожидать наступления дня, чтобы прикончить их всех до одного. Ведь какую тогда можно будет написать реляцию! - Гиммлер раздраженно плюнул на непрерывно пересыпающийся под ветром песок. - Вот увидишь, он дождется, что нас всех тут прихлопнут. - Сколько всего англичан? - спросил Христиан. Он сбросил наконец одеяло и, дрожа от холода, нагнулся, чтобы взятье земли свой тщательно завернутый автомат. - Восемьдесят, - ответил Гиммлер и с горечью осмотрелся по сторонам. - А нас тринадцать. Тринадцать! Только этот сукин сын мог взять с собой в дозор тринадцать человек. Не двенадцать, не четырнадцать, не... - Они уже проснулись? - перебил его Христиан. - Да. Кругом у них часовые. Просто чудо, что они до сих пор нас не обнаружили. - Чего же он ждет? - Христиан посмотрел на лейтенанта, лежавшего под самым гребнем в позе притаившегося зверя. - А ты сам его спроси, - буркнул Гиммлер. - Он, может, ждет, что приедет Роммель - полюбоваться на его действия и после завтрака пришпилить ему орден. Лейтенант соскользнул с верхушки склона и нетерпеливо махнул Христиану. Дистль и Гиммлер медленно поползли ему навстречу. - Решил сам навести миномет, - продолжал ворчать Гиммлер. - Мне он, видите ли, не доверяет, я, видите ли, недостаточно учен. Всю ночь ползал взад и вперед, забавляясь подъемным механизмом. Ей-богу, если бы нашего лейтенанта осмотрели доктора, они тут же надели бы на него смирительную рубаху. - Живо! Живо! - хрипло прошептал Гарденбург. Приблизившись к нему, Христиан заметил, что глаза его буквально горят от счастья. Лейтенант давно побрился, его фуражка была вся в песке, но выглядел он таким свеженьким, словно проспал десять часов подряд. - Через минуту все по местам, - приказал Гарденбург. - Без моего приказания никто не должен шевелиться. Первым открывает огонь миномет. Сигнал рукой я подам отсюда. Стоя на четвереньках, Христиан кивнул головой. - По сигналу два пулемета выдвигаются на этот гребень и при поддержке стрелков ведут непрерывный огонь, пока я не скомандую отбой. Ясно? - Так точно, господин лейтенант, - шепотом ответил Христиан. - Корректировать огонь миномета буду я сам. Минометному расчету все время следить за мной. Понятно? - Так точно, господин лейтенант, - повторил Христиан. - Когда мы откроем огонь? - Когда я найду нужным. А сейчас обойдите людей, проверьте, все ли в порядке, и возвращайтесь ко мне. - Слушаюсь. Христиан и Гиммлер повернулись и поползли к миномету, около которого рядом с минами скорчились солдаты расчета. - Если бы только этот ублюдок получил сегодня пулю в задницу, я умер бы счастливейшим человеком на земле, - вполголоса заметил Гиммлер. - Замолчи, - огрызнулся Христиан, которому стала передаваться нервозность унтер-офицера. - Занимайся своим делом, а лейтенант сам о себе позаботится. - Обо мне беспокоиться нечего, - обиделся Гиммлер. - Никто не может сказать, что я не выполняю свой долг. - Никто этого и не говорит. - Но ты-то хотел сказать, - сварливо ответил Гиммлер, радуясь возможности поспорить со своим постоянным врагом и хотя бы на минуту "забыть о восьмидесяти англичанах, расположившихся в каких-нибудь трехстах метрах. - Заткнись! - оборвал его Христиан и перевел взгляд на дрожавших от холода минометчиков. Один из них - новичок Шенер непрерывно зевал. Когда он открывал и закрывал рот, его губы нелепо тряслись. Но в общем расчет был наготове. Христиан передал солдатам приказ лейтенанта и, стараясь не пылить, пополз дальше, к пулеметному расчету из трех человек, расположившемуся на правом фланге возвышенности. Люди и здесь были в готовности. Целая ночь ожидания в непосредственной близости от противника, находившегося сразу за невысоким скалистым хребтом, сказалась на всех. Две разведывательные машины и гусеничный транспортер стояли едва прикрытые небольшой высоткой. Если бы появился английский разведывательный самолет, все пошло бы прахом. Люди то и дело, как и весь вчерашний день, тревожно посматривали на ясное бескрайнее небо, освещенное первыми утренними лучами. К счастью, солнце, пока еще низкое, но уже нестерпимо яркое, поднималось у них за спиной. Еще примерно час оно будет слепить англичанам глаза. За последние пять недель Гарденбург уже третий раз водил их в тыл английских позиций, и Христиан не сомневался, что лейтенант сам напрашивается в штабе батальона на подобные задания. Здесь, на крайнем правом фланге постоянно меняющейся линии фронта, в безводной и лишенной дорог пустыне, кое-где покрытой колючим кустарником, войск было мало. На большом удалении друг от друга были разбросаны отдельные посты, между которыми бродили патрули обеих сторон, и обстановка была совсем иной, чем у побережья, где проходила важная дорога с пунктами водоснабжения. Там была сосредоточена основная масса войск, а ожесточенный артиллерийский огонь и воздушные налеты не прекращались ни днем ни ночью. А здесь над пустыней нависло тяжелое молчание, насыщенное каким-то тревожным предчувствием. "Прошлая война, - думал Христиан, - в некотором отношении была лучше. Конечно, и тогда в окопах шла ужасная бойня, но все было как-то более организованно. Вы регулярно получали еду, чувствовали, что все совершается в соответствии с установившимся порядком и даже опасность приходит обычным, известным путем. В окопе над вами не так тяготеет власть вот такого сумасшедшего искателя славы, - продолжал размышлять Христиан, медленно подползая к Гарденбургу, который снова улегся у гребня возвышенности и рассматривал англичан в бинокль. - В шестидесятом году этот маньяк станет, чего доброго, начальником немецкого генерального штаба, и да поможет тогда бог немецкому солдату!" Не поднимая головы над гребнем. Христиан осторожно опустился на песок рядом с лейтенантом. От листьев полузасохшего кустарника, цеплявшегося за камни, исходил слабый кисловатый запах. - Все готово, лейтенант, - доложил Христиан. - Хорошо, - не двигаясь отозвался Гарденбург. Христиан снял фуражку, осторожно поднял голову и посмотрел через гребень. Англичане кипятили чай. Из небольших жестянок, наполовину наполненных песком, пропитанным бензином, поднималось бледное пламя. Вокруг с эмалированными кружками в руках стояли люди. Время от времени на блестящей эмали кружек вспыхивали яркие солнечные зайчики, и тогда казалось, что люди вдруг начинают тревожно перебегать с места на место. Отсюда, на расстоянии в триста метров, англичане казались детьми, а их покрытые камуфляжной раскраской грузовики и легковые машины - поломанными игрушками. У пулеметов, установленных на кабине каждого грузовика, стояли часовые. Но в целом сцена напоминала воскресный пикник горожан, которые оставили жен дома и решили в мужской компании провести утро на свежем воздухе. Среди машин все еще валялись одеяла: на них ночью спали солдаты. Кое-кто из англичан брился, поставив перед собой полную чашку воды. "Должно быть, у них воды хоть отбавляй, - механически подумал Христиан, - если они так щедро ее расходуют". Грузовиков было шесть: пять открытых, груженных ящиками с продуктами, и один крытый, очевидно с боеприпасами. К кострам один за другим стали подходить часовые с винтовками в руках. "Англичане, должно быть, чувствуют себя в полной безопасности, - размышлял Христиан, - здесь, в тылу, в пятидесяти километрах от передовых позиций, совершая обычный рейс на свои южные посты. Они даже не сочли нужным окопаться, и теперь им негде укрыться, разве только за грузовиками". Не верилось, что восемьдесят человек могут так беспечно и так долго расхаживать под прицелом противника, который ждет только мановения руки, чтобы открыть убийственный огонь. Было странно видеть, как они спокойно бреются, готовят чай. "Ну что ж, если уж кончать с ними, так именно сейчас..." Христиан взглянул на Гарденбурга. На лице лейтенанта застыла слабая улыбка, он, как еще раньше подметил Гиммлер, и в самом деле что-то напевал. Улыбка его казалась почти нежной - так улыбался бы взрослый, наблюдая за трогательными, неуклюжими движениями малыша. Гарденбург медлил с сигналом, и Христиану не оставалось ничего иного, как устроиться на песке с таким расчетом, чтобы видеть все происходящее внизу, и ждать. Но вот вода у англичан закипела, о чем свидетельствовали относимые ветром фонтанчики пара. Христиан видел, как томми принялись по-домашнему отмеривать в кипяток чай и сахар из баночек и мешочков и добавлять сгущенное молоко. "Они не скупились бы, - усмехнулся про себя Христиан, - если бы знали, что им ничего не потребуется на ленч и на обед". Он видел, как от окруженных солдатами костров отделилось по одному человеку. Они собрали кульки и баночки и тщательно уложили их в грузовики. Англичане по очереди черпали кипящую жидкость и, наполнив чашки, уступали место другим. Получив завтрак, люди усаживались на песок, и временами порывы ветра доносили обрывки их болтовни и смеха. Христиан с завистью облизал губы. Уже двенадцать часов у него во рту не было и маковой росинки, после выхода из расположения роты он не пил ничего горячего. Ему казалось, что он ощущает сильный, приятный аромат и чуть ли не вкус крепкого, горячего чая. Гарденбург по-прежнему не шевелился. Та же улыбка, то же режущее слух мурлыканье... "Чего он ждет, черт бы его побрал? Чтобы нас обнаружили? Хочет обязательно подраться, вместо того чтобы хладнокровно убивать из-за укрытия? Или он ожидает, пока нас не заметят с самолета?" Христиан оглянулся. Немцы лежали в напряженных, неестественных позах, не спуская тревожных взглядов с лейтенанта. Солдат справа от Христиана с трудом глотнул пересохшим ртом, и звук этот прозвучал как-то неестественно громко. "А ведь он наслаждается! - мысленно воскликнул Христиан, снова взглянув на Гарденбурга. - Нет, армия не имеет права доверять солдат такому человеку. И без того не сладко". Покончив с завтраком, англичане, рассевшиеся между грузовиками, принялись набивать свои трубки и задымили сигаретами. Это придавало всей картине еще более мирный вид, подчеркивало царившую среди солдат противника атмосферу довольства и беспечности, и Христиану мучительно захотелось курить. Конечно, на таком расстоянии трудно было как следует рассмотреть англичан, но они казались самыми обыкновенными томми - худощавыми и низкорослыми в своих шинелях, как всегда флегматичными и неторопливыми. Некоторые из них тщательно вычистили песком свою посуду, а затем направились к грузовикам и принялись скатывать одеяла. Часовые у пулеметов, установленных на машинах, соскочили на песок, собираясь позавтракать. Минуты две-три у пулеметов никого не было. "Так вот чего ждал Гарденбург!" - догадался Христиан и быстро осмотрел солдат, проверяя, все ли готовы. Никто из немцев не пошевелился, они по-прежнему лежали, скорчившись в неудобных позах. Христиан взглянул на Гарденбурга. Если лейтенант и заметил, что у английских пулеметов никого нет, то не подал виду. На губах у него играла все та же легкая улыбка, и он по-прежнему что-то напевал. Самое безобразное у Гарденбурга - его зубы. Большие, широкие, кривые и редкие. Легко представить, с каким шумом он втягивает в себя жидкость, когда пьет. А как он доволен собой! Это прямо-таки написано на его лице, когда он, невозмутимо улыбаясь, смотрит в бинокль. Он знает, что все не сводят с него глаз, что все ждут, когда наконец он прекратит своим сигналом эту томительную пытку. Он знает, что все ненавидят его, боятся и не понимают. Христиан усиленно замигал и снова, словно сквозь дымку, посмотрел на англичан, стараясь хоть на мгновение забыть насмешливое, с тонкими чертами лицо Гарденбурга. Места у пулеметов не спеша занимали новые часовые. Один из них - светловолосый, без фуражки - курил сигарету. Солдат расстегнул воротник, греясь в лучах поднимающегося солнца. Он стоял, удобно опираясь спиной на высокий железный борт, на губе у него висела сигарета, руки лежали на пулемете, направленном прямо на Христиана. "Ну вот, - разозлился Христиан, - Гарденбург-таки упустил благоприятную возможность! Чего же, в конце концов, он ждет?.. Надо было, пока я мог, побольше узнать о нем у Гретхен. Что руководит им? Чего он добивается? Почему он стал таким угрюмым?.. Какой к нему нужен подход?.. Да ну давай же, давай, - умолял Христиан лейтенанта, заметив, что два английских офицера с лопатками и туалетной бумагой в руках направились в сторону от колонны... - Давай же скорее сигнал!.." Но Гарденбург не шевелился. Христиан почувствовал, что во рту у него совсем пересохло, и судорожно пытался проглотить слюну. Ему было холодно - холоднее, чем в ту минуту, когда он проснулся. У него начали трястись плечи, и он никак не мог унять дрожь. Язык распух, превратился в огромный шершавый комок, на зубах хрустел песок. Он взглянул на свою руку, лежавшую на затворе автомата, и попытался пошевелить пальцами. Они плохо повиновались ему, словно принадлежали кому-то другому. "Я не смогу выстрелить! - Христиану казалось, что он сходит с ума. - Он подаст сигнал, а я не смогу даже поднять автомат". Он почувствовал резь в глазах и мигал до тех пор, пока не выступили слезы. Сквозь туманную пелену восемьдесят англичан внизу, грузовики и костры показались ему бесформенной колышущейся массой. "Нет, это уж слишком! Лежать здесь так долго и наблюдать, как люди, которых ты намерен убить, просыпаются, готовят завтрак, отправляются освободить желудок! Теперь уже человек пятнадцать - двадцать, спустив брюки, присели в стороне от грузовиков... Таков солдатский распорядок в любой армии... Если тыне сходишь по своей надобности через десять минут после завтрака, то, вероятно, не найдешь другого времени в течение всего дня... Отправляясь на войну с развевающимися знаменами, под грохот барабанов и пение горнов, маршируя по чисто подметенным улицам, даже не представляешь себе, что это значит - десять часов лежать в ожидании на холодном, колючем песке в таком месте, куда раньше не заглядывали даже бедуины; лежать и наблюдать, как двадцать англичан отправляют свои естественные надобности в киренаикской пустыне. Вот что следовало бы сфотографировать Брандту для "Франкфуртер цейтунг". Христиан услышал странные, ритмичные звуки и медленно повернулся. Рядом с ним радостно хихикал Гарденбург. Христиан отвернулся и закрыл глаза. "Нет, конечно же, это должно кончиться, - сказал он себе. - Кончится хихиканье, кончится утренний туалет англичан, наступит конец и лейтенанту Гарденбургу, Африке, солнцу, ветру, войне..." Позади Христиана послышался какой-то шум. Он открыл глаза и мгновение спустя увидел разрыв мины. Он понял, что Гарденбург подал сигнал. Мина попала в светловолосого юношу - того, что только сейчас стоял в грузовике и курил. Юноша исчез. Машина загорелась. Мины одна за другой рвались среди грузовиков. Выдвинутые на гребень возвышенности пулеметы открыли огонь по колонне. Маленькие фигурки, нелепо раскачиваясь, разбегались во всех направлениях. Люди, присевшие в стороне от грузовиков, поднялись и, придерживая брюки, побежали, сверкая ягодицами, спотыкаясь и падая. Какой-то солдат помчался прямо к высоте, где сидели немцы, словно не соображая, что отсюда и ведется огонь. Уже метрах в ста, не больше, он заметил пулеметы. Несколько секунд он стоял как вкопанный, потом повернулся и бросился бежать обратно, придерживая одной рукой брюки. Кто-то из немцев небрежно, словно между делом, застрелил его. Корректируя огонь миномета, Гарденбург время от времени принимался хихикать. Две мины попали в грузовик с боеприпасами, и машина взорвалась. На месте взрыва всплыл огромный клуб дыма, осколки просвистели над головами немцев. Перед грузовиками на песке там и тут валялись убитые. Английский сержант собрал горстку уцелевших солдат и, беспорядочно стреляя с бедра, бегом повел их на высоту. Один из немцев выстрелил в сержанта; он упал, но тут же приподнялся и продолжал стрелять сидя, пока его не сразила вторая пуля. Сержант ткнулся головой в песок, вытянулся и замер. Люди, которых ему удалось собрать, в беспорядке устремились к грузовикам, но полегли все до одного, настигнутые пулями немцев. Минуты через две со стороны англичан уже не было слышно ни одного выстрела. Сильный ветер уносил в сторону дым горящих грузовиков. Кое-где на песке бились в конвульсиях умирающие. Гарденбург встал и поднял руку. Огонь прекратился. - Дистль! - приказал он, окидывая взглядом горящие грузовики и мертвых англичан. - Продолжать пулеметный огонь. - Что, господин лейтенант? - тупо спросил Христиан, поднимаясь с земли. - Продолжайте вести огонь из пулеметов. Христиан взглянул на разгромленную колонну. Все было мертво, только шевелились языки пламени, пожиравшего грузовики. - Слушаюсь, господин лейтенант. - Прочесать огнем весь участок. Через две минуты мы спустимся туда. Я хочу, чтобы там не оставалось ничего живого. Вы поняли? - Так точно. Христиан приказал обоим расчетам продолжать огонь, пока не поступит новое распоряжение. Пулеметчики с недоумением посмотрели на Христиана и молча заняли свои места. Захлебывающийся, раздраженный треск пулеметов казался каким-то неуместным сейчас, когда смолкли все окрики и молчало другое оружие. Солдаты один за другим поднялись на гребень и стали наблюдать, как пули отскакивают от земли, ударяются в мертвых и поражают раненых, заставляя их подпрыгивать и корчиться на гонимом ветром песке. Одна из пуль попала в притаившегося у костра английского солдата. Он сел, запрокинул голову и пронзительно закричал, дико размахивая руками. Человеческий крик, такой неожиданный на фоне сухого треска пулеметов, донесся до гребня. Пулеметчики прекратили огонь. - Продолжать огонь! - заорал Гарденбург. Крик оборвался, и сраженный пулеметной очередью англичанин откинулся на спину. Солдаты как зачарованные наблюдали за этой сценой. На их лицах был написан ужас. Только у Гарденбурга выражение лица было совсем иным. Скривив рот, оскалив зубы и полузакрыв глаза, он прерывисто дышал, испытывая ни с чем не сравнимое наслаждение. Христиан попытался вспомнить, на чьем лице он видел точно такое же самозабвенное выражение... Ну конечно, на лице Гретхен в самые интимные мгновения. "До чего же они похожи друг на друга! Прямо как родные!" - подумал Христиан. Пулеметы все еще вели огонь, и их ровный дробный стук уже стал казаться солдатам почти таким же привычным, как грохот завода в соседнем квартале родного города. Двое из стоявших на гребне солдат вынули сигареты и закурили с самым равнодушным видом, явно пресыщенные однообразием того, что происходило у них на глазах. "Вот она, солдатская жизнь! - подумал Христиан, взглянув на корчившиеся внизу тела. - Если бы они остались в Англии, с ними бы ничего не случилось. И кто знает, не угостит ли меня завтра свинцом какой-нибудь парень из лондонского Ист-Энда?" Христиан внезапно почувствовал прилив гордости. Конечно, приятно сознавать, что ты выше поляков, чехов, русских, итальянцев, но самое главное, что ты живой, а потому несравненно выше любого мертвого, кем бы он ни был. Он вспомнил красивых, томных, молодых англичан, которые приезжали в Австрию кататься на лыжах. В кафе они всегда разговаривали громко и самоуверенно и не обращали на окружающих никакого внимания. "Надеюсь, - подумал Христиан, - что среди тех изуродованных офицеров, что валяются сейчас внизу, уткнувшись лицом в окровавленный песок, есть кое-кто из этих юных лордов". Гарденбург взмахнул рукой. - Прекратить огонь! - скомандовал он. Пулеметы смолкли. Ближайший к Христиану пулеметчик громко вздохнул, вытер с лица обильный пот и устало облокотился на замолкнувший ствол. - Дистль! - окликнул Гарденбург. - Слушаю, господин лейтенант. - Мне нужны пять солдат и вы. - Он направился вниз, к затихшему полю боя, утопая ногами в глубоком песке, сползающем со склона. Христиан жестом приказал пяти ближайшим солдатам следовать за ним и двинулся за лейтенантом. Гарденбург неторопливо, словно собирался принимать парад, зашагал к грузовикам, неловко размахивая руками в такт своим шагам. Дистль и солдаты двигались позади. Они приблизились к англичанину, который так глупо бросился на огонь немцев. Он был сражен несколькими пулями в грудь. Среди пропитанных кровью лохмотьев его куртки торчали осколки ребер, но он еще дышал и молча взглянул на них. Гарденбург вынул пистолет, передернул затвор, небрежно выпустил в голову англичанина две пули и все тем же неторопливым шагом двинулся дальше. Они подошли к куче распростертых на песке тел. Здесь лежало человек шесть. Все они казались мертвыми, однако Гарденбург приказал: "Прикончить их!", и Христиан, не целясь, несколько раз выстрелил в убитых. Он ничего при этом не почувствовал. Немцы остановились около костров, и Христиан рассеянно отметил, что в жестянках с песком, превращенных в самодельные очаги, были проделаны аккуратные отверстия для тяги. Видимо, жестянки давно уже служили солдатам верой и правдой. В воздухе стоял тяжелый запах чая, паленой шерсти, тлеющей резины и горелого мяса - он доносился из грузовиков, из которых не успели выскочить солдаты. Один из англичан, весь объятый пламенем, сумел выскочить из машины. С обожженной, почерневшей головой он лежал на боку в какой-то настороженной позе. Здесь же, среди рассыпанного чая, банок с солониной и сахаром, валялись две оторванные миной ноги. Другой солдат сидел, прислонившись спиной к колесу машины, голова у него держалась лишь на лоскутке кожи. Христиан посмотрел на повисшую голову. Лицо с сильными челюстями, несомненно, принадлежало рабочему. На нем застыло столь характерное для англичан выражение внешнего добродушия и скрытого упорства. Изо рта, заставляя губы кривиться в насмешливой улыбке, торчала вставная челюсть. У него были чисто выбритые покрасневшие щеки и седеющие виски. "Один из тех, кто брился утром, - решил Христиан. - Тот самый аккуратный солдат, какого можно найти в любом взводе. В это утро ему можно было и не беспокоиться!.." То там, то здесь шевелились руки и раздавались стоны. Солдаты разошлись в разные стороны, и отовсюду послышались одиночные выстрелы. Гарденбург подошел к головной машине, по всем признакам принадлежавшей начальнику колонны, и стал рыться в поисках документов. Он взял несколько карт, отпечатанных на машинке приказов, извлек из полевой сумки фотографию светловолосой женщины с двумя детьми, потом поджег машину. Отойдя в сторону, они вместе с Христианом смотрели, как горит автомобиль. - А нам повезло: они остановились как раз там, где нужно, - усмехнулся Гарденбург. Христиан тоже улыбнулся. Это никак не похоже на его первый опереточный бой на подступах к Парижу. Это совсем не то, что спекуляция и полицейская служба в Ренне. Это было именно то, к чему они готовились, это была война, а мертвецы, валявшиеся на песке, составляли их реальный, конкретный вклад в завоевание победы. И победа эта близка. На помощь американцев англичанам особенно рассчитывать не приходится. - Ну ладно! - крикнул солдатам Гарденбург. - Те, кого вы не добили, могут добираться домой пешком. Возвращайтесь на высоту. Гарденбург и Христиан пошли обратно. На гребне высоты, на фоне неба четко вырисовывались фигуры наблюдающих за ними солдат. "Какими уязвимыми они кажутся, - озабоченно подумал Христиан, - какими одинокими в этой бескрайней пустыне, и как хорошо, что я не один, что они со мной..." Они прошли мимо полуобнаженного английского офицера. У него была нежная, бледная кожа аристократа. - Помните, какой у него был вид, когда раздались первые выстрелы? - усмехнулся Гарденбург. - А как он бежал, пытаясь жестами приказать что-то своим солдатам и одновременно придерживая брюки?.. Капитан армии его величества английского короля... Готов биться об заклад, что в Сандхерсте [военное училище в Англии] их не обучают, как вести себя в подобных случаях! Гарденбург рассмеялся. Комизм всплывавших в его памяти сцен действовал на него все сильнее и сильнее. В конце концов он даже вынужден был остановиться. Согнувшись, упираясь руками в колени и задыхаясь, Гарденбург хохотал, как безумный, и ветер тут же ун