улеметы, минометы, орудия, находятся в руках масс. Вот конечный христианский социализм, где все работают для общего блага и единственный праздный класс - мертвые. Командный пункт капитана Грина находился в небольшом крестьянском домике с крутой крышей, который выглядел словно сказочное средневековое здание в цветном мультипликационном фильме. В него попал только один снаряд, и отверстие было закрыто дверью, сорванной в спальне. Возле стены, обращенной в противоположную от противника сторону, стояли два джипа. В них спали, завернувшись в одеяла и надвинув каски на носы, два обросших бородами солдата. Грохот орудий здесь был значительно сильнее. То и дело с резким, постепенно замирающим свистом проносились снаряды. Холодный ветер, голые деревья, непролазная грязь на дорогах и полях, и ни души кругом, кроме двух спящих в машинах солдат. "Так выглядит любая ферма в ноябре, - размышлял Майкл, - когда земля отдана на волю стихии, а погруженному в долгую спячку крестьянину снится приближение весны". Странно было после того, как они, нарушив армейские порядки, пересекли половину Франции и проделали долгий путь по забитым войсками, орудиями, гружеными машинами дорогам, очутиться в этом тихом, заброшенном, как будто совсем безопасном месте. Штаб армии, корпуса, дивизии, полка, батальона, командный пункт третьей роты - все ниже и ниже спускались они по командным инстанциям, словно матросы по узловатой веревке, и теперь, когда они, наконец, достигли цели, Майкл, глядя на дверь, заколебался: может быть, они поступили глупо, может быть, их ждут здесь еще большие беды... Он вдруг с тревогой осознал, что они легкомысленно нарушили законы армии - самого бюрократического из всех учреждений, а в военном законодательстве, безусловно, предусмотрено наказание за подобные проступки. Но Ноя, казалось, нисколько не тревожили такие мысли. Последние три мили он шел широким, бодрым шагом, не обращая внимания на грязь. С напряженной улыбкой, трепетавшей на губах, он открыл дверь и вошел в дом. Майкл медленно последовал за ним. Капитан Грин, стоя спиной к двери, говорил по телефону: - Район обороны моей роты - это одна насмешка, сэр. Фронт настолько растянут, что в любом месте можно незаметно провести молочный фургон. Нам требуется, по крайней мере, сорок человек пополнения, сейчас же. Перехожу на прием. Майкл услышал тонкий, сердитый и резкий голос командира батальона, доносившийся с другого конца провода. Грин переключил рычаг аппарата и снова заговорил. - Да, сэр, я понимаю, что мы получим пополнение, когда штаб корпуса, черт бы их побрал, сочтет нужным. А тем временем, если немцы перейдут в наступление, они пройдут сквозь наши боевые порядки, как английская соль через угря. Что мне делать, если они атакуют? Перехожу на прием. - Он снова стал слушать. Майкл услышал в трубке два резких слова. - Слушаюсь, сэр, - сказал Грин, - понимаю. У меня все, сэр. Он повесил трубку и повернулся к капралу, который сидел за импровизированным столом. - Знаете, что сказал майор? - удрученно спросил он. - Он сказал, что если нас атакуют, я должен немедленно поставить его в известность. Юморист! Мы теперь новый род войск - подразделение оповещения! Он устало повернулся к Ною и Майклу. - Да, слушаю вас? Ной ничего не сказал. Грин пристально посмотрел на него, затем с усталой улыбкой протянул ему руку. - Аккерман, - сказал он, пожимая руку Ноя. - Я думал, вы уже стали штатским человеком. - Нет, сэр, - ответил Ной, - я не штатский. Вы, наверное, помните Уайтэкра? Грин перевел взгляд на Майкла. - Конечно, помню, - сказал он почти женским, высоким, приятным голосом. - По Флориде. Чем вы провинились, что вас вернули в третью роту? - Он пожал руку и Майклу. - Нас не вернули, сэр, - вмешался Ной. - Мы дезертировали из лагеря пополнений. - Прекрасно, - сказал Грин, улыбаясь. - Можете больше не беспокоиться. Вы очень хорошо поступили. Молодцы! Я оформлю вас в два счета. Не стану допытываться, что вас заставило стремиться в эту несчастную роту. Теперь, ребята, вы мое подкрепление на эту неделю... - Видно было, что он тронут и обрадован. Он тепло, почти по-матерински гладил руку Ноя. - Сэр, - спросил Ной, - Джонни Бернекер здесь? - Ной старался говорить ровным безразличным голосом, но все же не сумел скрыть волнения. Грин отвернулся, а капрал медленно забарабанил пальцами по столу. Сейчас произойдет нечто ужасное, понял Майкл. - Я как-то забыл, - спокойно сказал Грин, - что вы дружили с Бернекером. - Да, сэр. - Его произвели в сержанты, в штаб-сержанты, и назначили командиром взвода. Это было в сентябре. Он прекрасный солдат, этот Джонни Бернекер. - Да, сэр. - Вчера вечером его ранили. Ной. Шальной снаряд. Единственный раненый в роте за последние пять дней. - Он умер, сэр? - спросил Ной. - Нет. Майкл видел, как руки Ноя, сжатые в кулаки, медленно разжались. - Нет, - повторил Грин, - он не умер. Мы отправили его в тыл сразу же, как только это случилось. - Сэр, - страстно сказал Ной, - могу ли я попросить вас об одолжении, о большом одолжении? - Что за одолжение? - Не можете ли вы дать мне пропуск для проезда в тыл? Я попытаюсь поговорить с ним. - Но его могли уже перевезти в полевой госпиталь, - мягко сказал Грин. - Я должен видеть его, капитан, - быстро заговорил Ной. - Это очень важно. Вы не знаете, как это важно. До полевого госпиталя только пятнадцать миль. Мы видели его. Мы проезжали мимо. Это займет не больше пары часов. Я не стану торчать там долго. Честное слово, не стану. Я сразу же вернусь назад. К вечеру я буду здесь. Я хочу только поговорить с ним минут пятнадцать. Для него это будет значить очень много, капитан... - Хорошо, - сказал Грин. Он сел за стол и что-то написал на листе бумаги. - Вот вам пропуск. Найдите Беренсона и скажите ему, что я приказал отвезти вас в госпиталь. - Спасибо, - сказал Ной. Его голос был еле слышен в пустой комнате. - Спасибо, капитан. - Никуда не заезжайте, - сказал Грин, глядя на висевшую на стене покрытую целлофаном карту, исчерченную цветными карандашами. - Машина понадобится вечером. - Только туда и обратно, - сказал Ной. - Я обещаю. - Он направился было к двери, но остановился. - Капитан... - Да? - Он ранен тяжело? - Очень тяжело, Ной, - вздохнул Грин. - Очень, очень тяжело. Через минуту Майкл услышал, как джип сначала заурчал, а затем рванулся вперед и помчался по грязной дороге, пыхтя, как моторная лодка. - Уайтэкр, - сказал Грин, - можете оставаться здесь, пока он возвратится. - Спасибо, сэр. Грин пристально посмотрел на него. - Ну, что за солдат из вас вышел, Уайтэкр? - спросил он. - Никудышный, сэр, - немного подумав, ответил Майкл. Грин слегка улыбнулся. В эту минуту он, как никогда, был похож на продавца, склонившегося над прилавком после утомительного, предпраздничного рабочего дня. - Буду иметь в виду, - сказал Грин. Он закурил, подошел к двери и открыл ее. Его силуэт вырисовывался на фоне серого, бесцветного осеннего пейзажа. Издалека через открытую дверь доносилось слабое урчание мотора. - Эх, - сказал Грин, - не надо было его пускать. Совсем незачем солдату смотреть, как умирают его друзья. Он закрыл дверь, вернулся на прежнее место и сел на стул. Зазвенел телефон, и он лениво поднял трубку. Майкл услышал резкий голос командира батальона. - Нет, сэр, - отвечал Грин таким голосом, словно он вот-вот заснет. - На моем участке не было ружейно-пулеметного огня с семи часов. Я буду докладывать. - Он повесил трубку и сидел не шевелясь, наблюдая, как кольца дыма от сигареты расплываются на фоне висящей на стене карты. Ной вернулся поздно ночью. День прошел спокойно, даже не высылали патрулей. Порой над головой проносились снаряды, но это, казалось, не имело отношения к солдатам третьей роты, которые время от времени приходили на командный пункт для доклада капитану Грину. Майкл весь день продремал в углу, думая об этой новой для него, вялой, спокойной войне, так резко отличающейся от непрерывных боев в Нормандии и стремительного преследования противника после прорыва. "Жизнь здесь течет медленно, под аккомпанемент совсем иной музыки, - размышлял он, засыпая. - Главные проблемы - это тепло, чистота и сытость". Основную заботу капитана Грина в этот день составляло растущее число случаев заболевания окопной стопой [ревматическое заболевание ног, вызываемое продолжительным пребыванием в окопах] в его подразделении. Майкл с удивлением вспоминал необычайную суету, которую он видел на пути к фронту: непрерывное Движение людей и машин, тысячи солдат, занятые по горло офицеры, джипы, грузовики, поезда, деловито снующие по дорогам только для того, чтобы обеспечивать кучку несчастных, полусонных, медлительных солдат, надежно окопавшихся на забытой полоске фронта. "Повсюду в армии, - подумал Майкл, вспомнив, как Грин требовал сорок человек пополнения, - на каждой должности сидит по два-три человека; на складах, в канцеляриях, в службе организации отдыха и развлечений, в госпиталях, в обозах. Только здесь, в непосредственной близости от противника, не хватает людей. Только здесь в тоскливую осеннюю погоду в сырых узких траншеях кажется, будто эта армия принадлежит обескровленной, истощенной обнищавшей стране. Одна треть населения, смутно припомнились ему слова, сказанные когда-то давно президентом, живет в отвратительных условиях и плохо питается. Армия, сидящая в окопах, по какому-то непонятному капризу системы распределения, стала, видимо, представлять собой именно эту злосчастную треть Америки..." Майкл слышал, как в темноте подъехал джип. Окна были завешены одеялами для светомаскировки. На дверях тоже висело одеяло. Дверь широко раскрылась, и в комнату медленно вошел Ной в сопровождении Беренсона. В свете электрического фонарика заколебалось одеяло, и в комнату ворвался сырой ночной воздух. Ной закрыл за собой дверь и устало прислонился к стене. Грин посмотрел на него. - Ну что? - ласково спросил он. - Вы видели его, Ной? - Да, видел, - ответил Ной упавшим хриплым голосом. - Где вы его нашли? - В полевом госпитале. - Собираются ли эвакуировать его в тыл? - Нет, сэр. Его будут эвакуировать дальше. Беренсон протопал в угол комнаты и достал из вещевого мешка сухой паек. Он с шумом разорвал картон, а затем бумагу и, громко хрустя, принялся грызть жесткие галеты. - Он еще жив? - тихо и неуверенно проговорил Грин. - Да, сэр, еще жив. Грин вздохнул, видя, что Ной не расположен к дальнейшему разговору. - Ну ничего. Не надо так переживать, - сказал он. - Завтра утром я пошлю вас и Уайтэкра во второй взвод. Постарайтесь хороню отдохнуть за ночь. - Спасибо, сэр. Спасибо за машину. - Ладно. - Грин склонился над донесением, которое он отложил в сторону при появлении Ноя. Ной растерянно посмотрел вокруг, потом направился к двери и вышел на улицу. Майкл встал. Ной ни разу даже не взглянул на него после возвращения. Майкл вышел вслед за Ноем в сырую мглу ночи. Он скорее чувствовал, чем видел Ноя, прислонившегося к стене дома; его одежда слегка шелестела под порывами ветра. - Ной... - Дар - Ровный, бесстрастный голос Ноя не выдавал его чувств. В нем слышалась только усталость. - Майкл... Они стояли молча, вглядываясь в яркие, далекие вспышки на горизонте, где грохотали орудия, напоминая ночную смену на заводе. - Он выглядел хорошо, - прошептал наконец Ной. - Во всяком случае, лицо выглядело нормально. Кто-то побрил его сегодня утром. Он попросил, чтобы его побрили. Его ранило в спину. Доктор предупредил меня, что от него можно ожидать странных поступков, но когда он увидел меня, то сразу узнал. Он улыбнулся, потом заплакал... Он плакал однажды раньше, знаешь, когда меня ранило... - Знаю, - сказал Майкл. - Ты говорил мне. - Он задавал мне всевозможные вопросы: как меня лечили в госпитале, дали ли мне отпуск после выздоровления, был ли я в Париже, есть ли у меня новые фотографии сына. Я показал ему карточку, которую получил от Хоуп месяц назад, ту, где он снят на лужайке. Джонни сказал, что сынишка выглядит прекрасно и совсем не похож на меня. Потом он сказал, что получил письмо от матери. Насчет того дома в его городе, за сорок долларов в месяц, все устроено. И его мать узнала, где можно будет достать подержанный холодильник... Джонни мог двигать только головой. Он полностью парализован - от плеч до ног. Они стояли молча, глядя на вспышки орудий, прислушиваясь к неровному грохотанью, доносимому порывистым ноябрьским ветром. - Госпиталь переполнен, - сказал Ной. - Рядом с ним лежал лейтенант из Кентукки. Ему миной оторвало ступню. Он был очень доволен, этот лейтенант. Ему надоело первому подставлять свою голову под пули на каждой высоте во Франции и Германии. Опять наступила тишина. - У меня за всю жизнь было только два друга, - сказал Ной. - Два настоящих друга. Один - парень по имени Роджер Кэннон. У него была любимая песенка: "Веселиться и любить ты умеешь, любишь леденцами угощать. Ну, а деньги ты, дружок, имеешь? Это все, что я хочу узнать..." - Ной медленно переступил ногами в холодной грязи и потерся спиной о стену. - Он был убит на Филиппинах. Другим моим другом был Джонни Бернекер. Многие люди имеют десятки друзей. Они заводят их легко и держатся за них. Я не такой. Я сам виноват и хорошо это понимаю. Во мне нет ничего такого, что привлекало бы людей... Вдалеке ярко вспыхнуло пламя: что-то загорелось, осветив темную местность. Было странно и необычно видеть такой яркий свет на передовой, где свои же солдаты могут открыть по тебе огонь, если чиркнешь спичкой после наступления темноты, потому что это обнаруживает свои позиции. - Я сидел и держал в своих руках руку Джонни Бернекера, - ровным голосом продолжал Ной. - Потом, минут через пятнадцать, я заметил, что он смотрит на меня каким-то странным взглядом. "Уходи отсюда, - вдруг сказал он, - я не позволю тебе убить меня". Я пытался успокоить его, но он продолжал кричать, что меня подослали убить его, что меня не было рядом с ним, когда он был здоров и мог сам позаботиться о себе, а теперь, когда он парализован, я пришел, чтобы задушить его, когда никого не будет поблизости. Он сказал, что знает обо мне все, что он следил за мной с самого начала, что я бросил его одного, когда он нуждался в моей помощи, и теперь собираюсь его убить. Он кричал, что у меня есть нож. И другой раненый тоже стал кричать, и я не мог его успокоить. В конце концов пришел доктор и приказал мне выйти. Когда я выходил из палатки, я слышал, как Джонни Бернекер кричал, чтобы меня близко не подпускали к нему с моим ножом. Ной замолчал. Майкл смотрел на яркое пламя. Видимо, горела ферма какого-то немца. Он мысленно представил себе, как беспощадный огонь пожирает пуховые перины, скатерти, посуду, альбомы с фотографиями, экземпляр книги Гитлера "Mein Kampf", кухонные столы, пивные кружки. - Доктор был очень любезен, - снова заговорил Ной. - Это довольно пожилой человек из Таксона. Он сказал мне, что до войны работал в туберкулезной клинике. Он объяснил мне, что с Джонни, и просил не принимать близко к сердцу слова моего друга. У Джонни перебит осколком позвоночник, и его нервная система перерождается, сказал доктор, и тут ничем помочь нельзя. Нервная система перерождается, - повторил Ной, словно зачарованный этим словом, - и ему будет становиться все хуже и хуже, пока он не умрет. Паранойя, сказал доктор. В один день нормальный парень превратился в прогрессирующего параноика. Мания величия и мания преследования. В конце концов он станет совсем ненормальным и протянет каких-нибудь три дня... Вот почему его даже не стали отправлять в стационарный госпиталь. Перед отъездом я опять заглянул в палатку, я думал, может, у него наступил тихий период. Доктор сказал, что это еще возможно. Но когда Джонни увидел меня, он опять стал кричать, что я пытаюсь его убить... Майкл и Ной стояли рядом, прислонившись к шершавой, сырой, холодной стене каменного дома, за которой сидел капитан Грин, обеспокоенный ростом заболеваний среди солдат. Вдалеке пламя пожара разгоралось все ярче: видимо, огонь подобрался к деревянным балкам и пожирал мебель немецкого фермера. - Я говорил тебе о предчувствии Джонни Бернекера? - спросил Ной. - О том, что, если мы будем всегда вместе, с нами ничего не случится?.. - Да. - Мы столько пережили вместе, - вспоминал Ной. - Нас отрезали, знаешь, и все же мы выбрались к своим, а когда в день высадки в нашу баржу попал снаряд, нас даже не ранило... - Да. - Если бы я не тянул, если бы я приехал сюда на один день раньше, Джонни Бернекер вышел бы из войны живым. - Не говори глупостей, - резко оборвал Майкл, чувствуя, что это уж слишком, что нельзя так тяжело переживать. - Это не глупости, - спокойно возразил Ной. - Я действовал недостаточно быстро. Все выжидал. Пять дней я околачивался в лагере. Еще ходил разговаривать с этим перуанцем. Я знал, что он не сделает, что мне надо, но я обленился и все торчал в этом лагере. - Ной, что ты говоришь? - И мы слишком долго добирались сюда, - продолжал Ной, не обращая внимания на Майкла. - Мы останавливались на ночлег, полдня потратили на обед с курятиной, которым нас покормил тот генерал. Я променял Джонни Бернекера на обед с курятиной. - Замолчи! - громко закричал Майкл. Он схватил Ноя за воротник и сильно встряхнул его. - Замолчи! Ты болтаешь как одержимый! Чтобы я от тебя никогда больше не слышал подобной ерунды! - Пусти меня, - спокойно сказал Ной. - Убери свои руки. Извини меня. Конечно, к чему тебе выслушивать мои жалобы? Я понимаю. Майкл медленно разжал пальцы. Опять он не сумел помочь этому несчастному парню... Ной поежился. - Холодно здесь, - примирительно сказал он. - Пошли в дом. Майкл молча последовал за ним. На следующее утро Грин направил их во второй взвод, в котором они вместе служили во Флориде. Во взводе все еще оставалось три старых солдата из сорока, которые тепло и сердечно приветствовали Майкла и Ноя. Они были очень сдержанны, когда в присутствии Ноя заходил разговор о Джонни Бернекере. 36 - Так вот, спрашивают этого солдата: "Что бы ты сделал, если бы тебя отпустили домой?", - говорил Пфейфер. Он, Ной и Майкл сидели на бревне, наполовину вросшем в землю, возле низкой каменной ограды и ели из котелков котлеты с макаронами и консервированные персики. Впервые за три дня им выдали горячую пищу, и все радовались, что повара сумели подвезти полевую кухню так близко к передовой. Солдаты стояли в очереди на расстоянии тридцати футов друг от друга, так, чтобы одним снарядом задело поменьше людей. Цепочка солдат извивалась по голому, иссеченному осколками кустарнику на берегу реки. Повара спешили скорее раздать пищу, и очередь двигалась быстро. - "Так что бы ты сделал, если бы тебя отправили домой?" - повторил Пфейфер, набив полный рот. - Солдат призадумался... Слышали этот анекдот? - Нет, - вежливо ответил Майкл. Пфейфер удовлетворенно кивнул головой. - Во-первых, сказал солдат, я сниму ботинки. Во-вторых побалуюсь с женой. В-третьих, сниму с плеч вещевой мешок. - Пфейфер захохотал во все горло, довольный своей шуткой, но вдруг оборвал смех. - А правда, вы не слышали этого раньше? - Честное слово, - ответил Майкл. "Остроумная застольная беседа в центре европейской культуры, - подумал он. - В числе гостей несколько представителей искусства и армии на кратковременном отдыхе после тяжелых дней на передовой. Рядовой первого класса Пфейфер, хорошо известный в кругу букмекеров Канзаса, местная знаменитость, знакомая всем судьям в округе, развлекается размышлениями о послевоенных проблемах. Один из гостей, представляющий наш театр в Западной Европе, поедая местный деликатес - консервированные персики, - замечает про себя, что подобный анекдот, несомненно, слышал еще рядовой Анакреонт где-нибудь под Багдадом во время персидского похода Филиппа Македонского [Анакреонт (570? - 478 до н.э.) - древнегреческий поэт, воспевавший праздную жизнь и чувственную любовь; Филипп II (ок.382-336 до н.э.) - царь Македонии, видный полководец и государственный деятель; значительно расширил владения Македонии, установил гегемонию над Грецией; создал мощную регулярную армию; Майкл путает исторические события: Анакреонт не мог участвовать в персидских походах, так как жил значительно раньше; Филипп II готовил поход против Персии, но осуществил его Александр Македонский, сын Филиппа, уже после смерти отца]; что Кай Публий, центурион в армии Цезаря, рассказывал примерно такую же поучительную историю через два дня после высадки в Британии; что Жюльену Сен-Крику, адъютанту в корпусе Мюрата, удалось вызвать громкий смех своих товарищей точным переводом этого анекдота накануне Аустерлица. Этот анекдот был не безызвестен, - размышлял сей вдумчивый историк, с сомнением разглядывая свои закапанные грязью ботинки и думая, не начали ли уже гнить его пальцы, - уорент-офицеру Робинсону из Уэлльского саперного полка, сражавшегося под Ипром, или фельдфебелю Фугельхеймеру, участнику сражения под Танненбергом, или сержанту Винсенту О'Флехерти из первого полка морской пехоты, услышавшему его на коротком привале у дороги, ведущей в Аргонский лес". - Чертовски забавная история, - сказал Майкл. - Я так и знал, что тебе понравится, - с удовлетворением заметил Пфейфер, вычерпывая из котелка оставшуюся на дне подливку. - Да, но какого же черта ты не смеешься? Пфейфер усиленно скреб свой котелок камнем и Куском туалетной бумаги, которую всегда носил в кармане. Закончив, он встал и направился к группе солдат, игравших в кости за почерневшей печкой, - это было все, что осталось от дома, пережившего до того три войны. Кроме трех солдат роты, там были лейтенант и два сержанта из штаба зоны коммуникаций, которые каким-то образом заехали сюда на джипе просто посмотреть, что делается. Видимо, у них было много денег, которые принесли бы больше пользы, если бы находились в карманах пехотинцев. Майкл закурил сигарету и блаженно затянулся. Он пошевелил пальцами ног, чтобы удостовериться, что еще может их чувствовать и у него стало приятно на душе от сытного обеда и от сознания, что целый час он будет вне опасности. - Когда мы вернемся в Штаты, - сказал он Ною, - я приглашу тебя и твою жену на превосходный бифштекс. Я знаю одно местечко на Третьей авеню, на втором этаже. Ты ешь и смотришь в окно, как на уровне столиков пробегают поезда надземной дороги. Бифштексы там толщиной с кулак, мы закажем их с кровью. - Хоуп не любит недожаренный бифштекс, - серьезно сказал Ной. - Ей подадут такой, какой она захочет. Сначала остренькую закуску для аппетита, потом бифштексы, хорошо поджаренные снаружи, и, когда их тронешь ножом, они вздыхают как живые, затем спагетти, зеленый салат и красное калифорнийское вино, а в заключение пирожное, пропитанное ромом, и cafe expresso - это очень черный кофе с лимонными корками. В первый же вечер, как приедем домой. За мой счет. Если хотите, можете взять с собой сынишку, мы посадим его на высокий стул. Ной улыбнулся. - Мы лучше оставим его дома. Майкла обрадовала его улыбка. За последние три месяца, с тех пор, как они возвратились в роту, Ной улыбался очень редко. Он мало говорил и мало смеялся. Он не выражал вслух своих чувств, но по-своему привязался к Майклу, следил за ним критическим взглядом ветерана, защищал его словом и делом даже тогда, когда ему хватало забот о сохранении своей собственной жизни, даже в декабре, когда обстановка на фронте была очень напряженной. Роту тогда посадили на грузовики и спешно бросили против немецких танков, которые внезапно появились у, казалось, совсем обескровленного противника. Теперь это сражение называют "битва за Арденнский выступ" [16 декабря 1944 года немецко-фашистские войска предприняли внезапное наступление в районе Арденн; прорвав оборону 1-й американской армии, они продвинулись на глубину до 90 км; начавшееся 12 января 1945 года мощное наступление советских войск сорвало наступательные планы гитлеровского командования на Западном фронте]. Все это осталось позади. Но один случай Майкл запомнил на всю жизнь. Он притаился в окопе, который Ной заставил его вырыть на два фута глубже, хотя Майкл ужасно устал и злился на мелочную, как ему казалось, требовательность Ноя... Немецкий танк выполз на голое поле и пошел прямо на них. Боеприпасы к "базуке" кончились, позади горела самоходная противотанковая пушка. Оставалось только прижаться к самому дну окопа и ждать, что будет... Водитель танка видел, как Майкл нырнул в окоп, и повел танк прямо на него, стараясь раздавить его гусеницами, потому что нельзя было достать его из пулемета. Томительно долгая минута, ревущая семидесятитонная машина над головой, вращающиеся гусеницы, обрушившие град тяжелых комьев грязи и камней на каску и на спину, и собственный крик, утонувший в этой гробовой темноте... Когда оглядываешься назад, все это представляется страшным кошмаром. Казалось невероятным, что это могло случиться с тобой, с человеком уже за тридцать, который имел комфортабельную квартиру в Нью-Йорке, обедал в стольких хороших ресторанах, имел в гардеробе пять прекрасных мягких шерстяных костюмов и любил медленно ездить по Пятой авеню в автомобиле с откинутым верхом, чтобы солнце светило в лицо... А когда все кончилось, просто не верилось, что можно пережить такой кошмар, что стальные гусеницы, с бешеным лязгом крутившиеся на расстоянии одного фута над головой, позволили тебе выжить, что наступит такой момент, когда человек, испытавший весь этот ужас, снова будет способен думать о таких вещах, как бифштексы и вино, и Пятая авеню. Безликий танк, стремившийся вырвать из него жизнь, когда он лежал на дне окопа, который по настоянию своего друга он вырыл достаточно глубоким, чтобы спасти себя, казалось, разрушил последний мост, связывавший его с прежней, гражданской жизнью. Теперь на том месте была темная, зияющая пропасть, заполненная одними галлюцинациями. Мысленно возвращаясь к тому дню, вспоминая, как танк неуклюже громыхал назад через поле, а вокруг него разрывы снарядов вздымали фонтаны грязи, он понял, что в тот момент он стал, наконец, настоящим солдатом. А до этого он был просто человеком в военной форме, пришедшим из другой жизни и выполнявшим здесь только временную обязанность. "Битва за Арденнский выступ", так теперь называет это сражение газета "Старз энд страйпс". Много людей было убито тогда, страшная угроза нависла над Льежем и Антверпеном, газеты печатали сообщения о блестящем сопротивлении, оказанном армией наступающим немцам, и кой-какие неприятные вещи о Монтгомери. Теперь он уже не был олицетворением англо-американской дружбы, как четвертого июля, когда он приколол "Серебряную звезду" к куртке Ноя... Битва за Арденнский выступ, еще одна бронзовая звездочка - на пять очков ближе к демобилизации. Он только помнил, как Ной стоял над ним и говорил резким, неприятным голосом: "Мне наплевать, что ты устал, копай на два фута глубже", да еще быстро вращающиеся грохочущие гусеницы над забрызганной грязью каской... Майкл посмотрел на Ноя. Ной спал сидя, прислонившись к каменной ограде. Только во сне его лицо выглядело молодым. Редкая белокурая бородка казалась совсем жидкой по сравнению с густой, черной щетиной Майкла, делавшей его похожим на бродягу, прошедшего все дороги от Ванкувера до Майами. Глаза Ноя, которые обычно смотрели с мрачным упорством познавшего жизнь человека, теперь были закрыты. В первый раз Майкл заметил, что у его друга были мягкие, загнутые кверху ресницы, светлые на концах, придававшие верхней части лица нежное выражение. Майкл почувствовал прилив благодарности и жалости к этому спящему парню, закутанному в тяжелую, грязную шинель и чуть сжимавшему пальцами затянутой в шерстяную перчатку руки ствол винтовки... Глядя сейчас на спящего Ноя, Майкл понял, чего стоило этому хрупкому юноше сохранять спокойную уверенность, принимать умные, рискованные солдатские решения, воевать упорно и осторожно, соблюдая все пункты уставов и наставлений, для того чтобы остаться в живых в то время, как смерть так и косила в этой стране окружавших его людей. Светлые кончики ресниц дрогнули на разбитом кулаками лице, и Майкл представил себе, с какой грустной нежностью и изумлением смотрела, должно быть, жена Ноя на это неуместное девичье украшение. Сколько ему лет? Двадцать два, двадцать четыре? Муж, отец, солдат... Имел двух друзей и обоих потерял... Ему нужны друзья так же, как другим нужен воздух, и поэтому, забывая о собственных страданиях, он отчаянно старается сохранить жизнь неловкого, стареющего солдата по фамилии Уайтэкр, который, будучи предоставлен самому себе, по своей неопытности и беззаботности непременно набрел бы на мину или, высунувшись из-за гребня, попал бы под пулю немецкого снайпера, или же из-за своей лени был бы раздавлен танком в слишком мелком окопе... Бифштексы и красное калифорнийское вино по ту сторону пропасти, где жизнь кажется галлюцинацией; в первый же вечер, за мой счет... Невероятно, и все же это должно осуществиться. Майкл закрыл глаза, чувствуя на себе огромную и скорбную ответственность. Со стороны играющих в кости доносились отдельные возгласы: - Ставлю тысячу франков. На девять! Майкл открыл глаза, тихо встал и с винтовкой в руке пошел к играющим посмотреть. Бросал кости Пфейфер. Ему везло. В руке у него была зажата пачка измятых банкнот. Лейтенант из службы снабжения не принимал участия в игре, но оба сержанта играли. На лейтенанте была нарядная со светлыми прожилками офицерская шинель. Когда Майкл последний раз был в Нью-Йорке, он видел такую шинель на витрине у "Эйберкромби и Фитча". Все трое приезжих носили сапоги парашютистов, хотя было ясно, что никому из них никогда не доводилось прыгать, разве что с высокого стула в баре. Это были крупные, высокие парни, гладко выбритые, свежие и хорошо одетые. Рядом с ними бородатые пехотинцы, их партнеры, выглядели неряшливыми и слабыми представителями низшей расы. Гости из тыла говорили громко и уверенно, а их энергичные движения составляли резкий контраст с поведением усталых, скупых на слова солдат, которые вырвались на несколько часов с передовой, чтобы впервые за три дня съесть горячий обед. "Если бы понадобилось укомплектовать отборный полк, которому предстояло бы захватывать города, удерживать плацдармы и отражать танки, выбор, несомненно, пал бы на этих трех красивых жизнерадостных парней", - подумал Майкл. Но в армии, конечно, вопрос решается по-другому. Эти самодовольные, уверенные в себе мускулистые парни служили в уютных канцеляриях в пятидесяти милях от передовой, перепечатывали разные формы и время от времени подбрасывали уголь в докрасна раскаленную железную печку, установленную посередине комнаты. Майкл вспомнил слова сержанта Хулигена из 2-го взвода, которыми тот всегда приветствовал новое пополнение. "Эх, - говорил Хулиген, - почему в пехоту всегда посылают таких замухрышек? Почему в тылы всегда попадают тяжелоатлеты, толкатели ядра и футболисты из сборной США? Скажите мне, ребята, кто из вас весит больше ста тридцати фунтов?" Это была, конечно, выдумка, и у Хулигена был свой расчет: он знал, что такая речь развеселит новичков, поможет ему завоевать их расположение; но была в этих словах и доля горькой правды. Следя за игрой, Майкл увидел, как лейтенант вынул из кармана бутылку и сделал несколько глотков. Пфейфер пристально наблюдал за лейтенантом, медленно перебирая кости в своей покрытой засохшей грязью руке. - Лейтенант, - спросил он, - что я вижу в вашем кармане? Лейтенант засмеялся. - Коньяк, это коньяк. - Я вижу, что коньяк, - сказал Пфейфер. - Сколько вы за него хотите? Лейтенант посмотрел на банкноты в руке Пфейфера. - Сколько у тебя там? Пфейфер посчитал. - Две тысячи франков, - сказал он. - Это сорок долларов. Я бы не прочь купить бутылочку хорошего коньяку, погреть свои старые кости. - Четыре тысячи франков, - спокойно сказал лейтенант. Можешь получить бутылку за четыре тысячи. Пфейфер пристально посмотрел на лейтенанта и медленно сплюнул. Потом заговорил, обращаясь к зажатым в руке костям: - Милые косточки! Папа хочет выпить. Папе очень хочется выпить. Он положил свои две тысячи франков на землю. Два сержанта с яркими звездочками на плечах сделали ставку. - Косточки, - сказал Пфейфер, - сегодня так холодно, а папу мучает жажда. - Он нежно покатил по земле кости, словно выпустил из рук лепестки цветов. - Сколько? - спросил он, перестав улыбаться. - Семь? - Он снова плюнул и протянул руку. - Забирай деньги, лейтенант, и давай бутылку. - С удовольствием, - сказал лейтенант. - Он отдал Пфейферу бутылку и собрал, деньги. - Я рад, что мы сюда приехали. Пфейфер пил долго. Солдаты наблюдали за ним, не говоря ни слова, и радуясь, и досадуя на его расточительность. Пфейфер тщательно закупорил бутылку и сунул ее в карман шинели. - Сегодня вечером будет атака, - воинственно заявил он. - На кой черт мне нужно форсировать эту проклятую реку с четырьмя тысячами франков в кармане? Если уж фрицы ухлопают меня сегодня вечером, то они, по крайней мере, убьют солдата с брюхом, полным хорошего коньяка. - Вскинув винтовку на ремень, он с самодовольным видом пошел прочь. - Служба снабжения, - сказал один из пехотинцев, наблюдавший за игрой. - Теперь я буду знать, почему они так называются. Лейтенант добродушно засмеялся. Критика его не трогала. Майкл давно уже не видел, чтобы люди смеялись так чистосердечно без особой причины, просто от избытка хорошего настроения. Он подумал, что так смеяться могут только люди, которые живут за пятьдесят миль от передовой. Во всяком случае, никто из солдат не засмеялся вслед за лейтенантом. - Я скажу вам, зачем мы сюда приехали, ребята, - сказал лейтенант. - Легко догадаться, - сказал Крейн, солдат из взвода Майкла. - Вы из службы информации и привезли с собой вопросник. Счастливы ли мы здесь на фронте? Нравится ли нам служба? Болели ли мы гонореей больше трех раз за последний год?.. Лейтенант снова засмеялся. "Да он, оказывается, весельчак", - подумал Майкл, угрюмо посмотрев на лейтенанта. - Нет, - сказал лейтенант, - мы здесь по делу. Мы слышали, что в этих лесах можно набрать неплохих трофеев. Два раза в месяц я бываю в Париже, а там можно хорошо продать пистолеты системы "Люгер", фотоаппараты, бинокли и прочую дребедень. Мы готовы платить за такой товар хорошие деньги. Ну как, ребята, у вас есть что-нибудь для продажи? Солдаты, окружавшие лейтенанта, молча переглянулись. - У меня есть прекрасная винтовка Гаранда, - сказал Крейн, - я готов расстаться с ней за пять тысяч франков. А то еще есть добротная телогрейка, - с невинным видом продолжал Крейн. - Немножко поношена, но дорога как память. Лейтенант усмехнулся. Ему явно нравилось проводить свой выходной день на фронте. Он наверняка напишет своей девушке в Висконсин об этих чудаках из пехоты, хоть и грубоватых, но в общем потешных ребятах. - Хорошо, - сказал лейтенант. - Поищу сам. Я слышал, на прошлой неделе здесь были бои, наверно, кругом валяется много всякого барахла. Пехотинцы равнодушно глядели друг на друга. - Много, очень много, - вежливо сообщил Крейн, - можно навалить полную машину. Вы будете самым богатым человеком в Париже. - А как проехать на фронт? - оживился лейтенант. - Мы заглянем туда. Снова наступило обманчиво равнодушное молчание. - Ах, на фронт, - с тем же невинным видом сказал Крейн, - вы хотите заглянуть на фронт? - Да, солдат. - Голос лейтенанта звучал теперь уже не так добродушно. - Поезжайте по этой дороге, - указал рукой Крейн. - Так я говорю, ребята? - Так, так, лейтенант, - подтвердили солдаты. - Мимо не проедете, - сказал Крейн. Лейтенант теперь понял, что над ним смеются. Он повернулся к Майклу, который все время молчал. - Послушайте, вы можете сказать нам, как проехать на фронт? - Так вот... - начал было Майкл. - Поезжайте по этой дороге, лейтенант, - перебил Крейн. - Проедете мили полторы, потом будет небольшой подъем и лесок. Взберетесь на вершину холма и увидите внизу реку. Это и есть фронт, лейтенант. - Он правду говорит? - недоверчиво спросил лейтенант. - Да, сэр, - подтвердил Майкл. - Хорошо! - Лейтенант повернулся к одному из сержантов. - Льюис, джип оставим здесь. Пойдем пешком. Сделай что нужно, чтобы его не угнали. - Да, сэр. - Льюис подошел к джипу, поднял капот, вытащил ротор из распределителя и вырвал несколько проводов. Лейтенант тоже подошел к машине, взял пустой мешок и перекинул его через плечо. - Майкл! - раздался голос Ноя. Он махал Майклу. - Пошли, пора возвращаться... Майкл кивнул головой. Он чуть было не подошел к лейтенанту и не сказал ему, чтобы тот убирался отсюда в свою уютную канцелярию, к теплой печке, но передумал. Он догнал Ноя, который, устало передвигая ноги по вязкой грязи, шел по дороге к позициям роты, находившимся в полутора милях отсюда. Взвод Майкла располагался под седловиной, откуда хорошо проглядывалась река. Гребень высоты так густо порос молодыми деревьями и кустарником, что даже сейчас, когда опали листья, они давали хорошее укрытие, и солдаты могли свободно передвигаться. С вершины можно было видеть мокрый склон, местами поросший кустарником, а у самой подошвы холма - узкую поляну, упиравшуюся в реку, за которой возвышался такой же гребень. За ним лежали немцы. Над зимним ландшафтом нависло безмолвие. Черная река катила свои мутные воды между обледеневшими берегами. Там и тут у берега гнили в воде стволы деревьев; маслянистые волны, бурля, обтекали их и катились дальше. Над противоположными склонами, испещренными серыми пятнами снега, стояла тишина. По ночам вспыхивала иногда короткая, жаркая перестрелка, но днем слишком открытая местность ограничивала действия патрулей, и между воюющими сторонами устанавливалось своеобразное молчаливое перемирие. Расстояние между позициями противников, насколько было известно, составляло около тысячи двухсот ярдов; во всяком случае, так они были помечены на картах в том далеком, сказочном, безопасном месте, которое именуется штабом дивизии. Взвод Майкла находился здесь уже две недели, и если не считать редкой ночной перестрелки (последний раз это было три ночи назад), то противник ничем не обнаруживал своего присутствия. Можно было подумать, что немцы упаковали свои вещи и отправились по домам. Но Хулиген так не думал. У него был хороший нюх на немцев. Некоторые по запаху краски могут определить подлинность картин голландских художников, другие, попробовав вино, сразу скажут, что оно урожая 1937 года, и назовут никому неизвестный виноградник около Дижона. "Специальностью" Хулигена были немцы. У Хулигена было узкое, с высоким лбом, интеллигентное лицо ирландского ученого. При взгляде на него вспоминались однокашники Джойса [Джойс, Джеймс (1882-1941) - ирландский писатель-декадент] из Дублинского университета. Он подолгу вглядывался через кустарник в противоположный гребень и говорил, с сомнением качая усталой головой: - Там где-то есть пулеметное гнездо. Они установили пулемет и ждут, когда мы пойдем в атаку. До сих пор это не имело особого значения. Взвод оставался на месте, река представляла собой слишком большое препятствие для патрулей, и пулемет, если он там действительно был, не мог достать укрывшихся за гребнем солдат. Если же у немцев позади были минометы, то они старались их не обнаруживать. Но, как стало известно, на рассвете придет саперная рота и попытается навести через реку понтонный мост. Рота Майкла должна переправиться по мосту и войти в соприкосновение с не