дное чувство к женщине. Потому мы с ним и подружились, и сейчас все мы здесь друзья... друзья навеки, правда? - добавил он, понизив голос и наклонившись к девушке. - И Пен явился великим утешением для одинокого неудачника. Я не жалуюсь на свою судьбу; ведь никто не живет так, как хочет. На своем чердаке, где вы оставили цветы, с моими книгами и с верной трубкой вместо жены, я вполне доволен и только изредка завидую тем, кто более моего преуспел либо имеет в несчастье утешение, которого судьба и собственная ошибка лишили меня, - любовь женщины или ребенка. Тут в темноте возле Уорингтона раздался вздох, и к нему потянулась рука, тотчас, впрочем, отдернутая, ибо таково лицемерие наших женщин, что девушку учат, прежде чем выразить свои чувства и обнаружить естественное сострадание и симпатию, всегда думать о себе, о приличиях и в любую минуту быть готовой смущенно покраснеть. Вот и сейчас скромность заявила свои права, дружеское участие стыдливо ретировалось, движение, подсказанное сердцем, было, как полагается, подавлено, и Уорингтон продолжал свой рассказ. - Мой удел я сам себе уготовил, и он не оказался счастливым ни для меня, ни для тех, кто со мною связан. Я тоже еще до университета попал в одну историю, и меня некому было спасать, как майор Пенденнис спас Пена. Не сердитесь на меня, мисс Лора, за то, что я рассказываю это при вас. Вам... всем вам не помешает выслушать мою исповедь. До отъезда в университет, восемнадцатилетним юнцом, я жил в доме у частного учителя, и там, так же как Артур, увлекся - или вообразил, что увлекся, - женщиной старше меня и ниже по званию. Я вам противен... - Нет, - сказала Лора, и на этот раз ее рука решительно протянулась вперед и легла на ладонь Уорингтона. Она уже обо всем догадалась - по некоторым намекам, оброненным им ранее, и по первым же словам его рассказа. - Она была дочерью соседнего фермера, - продолжал Уорингтон менее твердым голосом, - и я вообразил... то, что воображают все молодые люди. Ее родители знали, чей я сын, и грубыми уловками, подлой лестью - теперь-то я это понимаю - всячески заманивали меня к себе в дом. Нужно отдать ей справедливость, она меня никогда не любила и только подчинялась угрозам и принуждению родных. Ах, если бы я не дал себя обмануть! Но в таких делах мы обманываемся, потому что хотим этого, а мне казалось, что я влюблен в эту несчастную. Что могло выйти из такого брака? Очень скоро я понял, что женат на деревенщине. Мои запросы были ей недоступны. Ее тупость доводила меня до бешенства, я ее возненавидел. А прожив некоторое время в этом злополучном тайном союзе, я - уж говорить, так до конца - нашел где-то письма (ох, и письма же!), из которых понял, что сердце ее, какое ни на есть, не было отдано мне, а давно принадлежало какому-то человеку ее же звания. Когда скончался мой отец, я расплатился со всеми, кому задолжал в колледже, а остальное, до последнего шиллинга, отдал в виде ежегодного пособия той... тем, кто носил мою фамилию, с условием, что они не будут носить ее открыто и ничем себя не обнаружат. Они соблюли это условие, но, конечно, нарушили бы его, если бы это сулило больше денег. Если б я заслужил известность, славу, эта женщина явилась бы требовать свою долю; если б я создал себе имя, те, что не вмели на него права, стали бы его носить; так я, прости господи, вступил в жизнь двадцати лет, уже без надежд и без будущности. Я стал жертвой грубых мошенников и, может быть, только недавно почувствовал, как мне трудно, ох, как трудно им простить. Мораль я тебе сообщил раньше, Пен, а теперь рассказал и басню. Остерегайтесь брака с женщиной не своего круга. Я, смею думать, был рожден для лучшей доли, но бог судил мне эту, так что видишь - мне остается смотреть на других, на чужие успехи и счастье, и по возможности не давать своему сердцу ожесточиться. - Черт возьми, сэр, - вскричал майор, развеселясь, - а я вас прочил в мужья мисс Лоре. - Черт возьми, мистер Шеллоу, а я вам должен тысячу фунтов, - отвечал Уорингтон. - Почему тысячу? Всего двадцать пять, - не понял майор, и Джордж рассмеялся. Что до Элен, - то она, не помня себя от радости, бросилась целовать ему руки, приговаривая: "Бог вас благослови, мистер Уорингтон, бог вас благослови!" - а потом подбежала к Пену и упала в его объятия. - Да, матушка, - сказал он, взволнованно и нежно прижав ее к груди и от души ее прощая. - Я не виноват, а моя милая, дорогая матушка зря меня обидела. - О да, дитя мое, я была неправа - благодарение богу, я была неправа! - шепнула Элен. - Пойдем, Артур... не здесь... я хочу просить прощения у моего сына и... и у бога, хочу благословить тебя, мой мальчик. Он увел ее, бережно поддерживая, к ней в спальню и затворил за собою дверь, под взглядами трех растроганных молчащих свидетелей этого примирения. Навсегда, на всю жизнь запомнились молодому человеку звуки этого голоса, нежно лепетавшего у его уха, - взор этих глаз, сияющих неизъяснимой любовью, - дрожь ласковых губ, подернутых скорбной улыбкой. В минуты счастья и в часы испытаний и горя, в пору успехов и добрых дел, образ матери склонялся к нему и благословлял его взглядом, исполненным небесной чистоты и жалости, каким она смотрела на него, когда еще была с ним; когда, перед тем как покинуть его, она уже казалась ангелом, преображенная, освященная своей любовью. Вознесем же смиренную благодарность за эту любовь, величайшее благо и чудо, дарованное нам отцом небесным. Уже взошла луна; сколько раз Артур вспоминал, как она озаряла бледное, ясное лицо его матери. В их словах - вернее, в его словах, потому что она едва могла говорить, - впервые за много лет было столько нежности и доверия. Он снова был тем искренним, прямодушным мальчиком, каким она любила его в далекие дни его детства. Он рассказал ей всю правду о том, что, по злосчаст- ному недоразумению, причинило ей столько горя, - как он старался бежать от соблазна и как благодарен судьбе, что нашел в себе силы побороть его. Он никогда не обидит эту девушку, никогда; и не уронит свою честь, не ранит чистого сердца матери. Угроза вернуться к Фанни вырвалась у него в минуту отчаяния и гнева, теперь он в этом раскаивается. Больше он ее не увидит. Но Элен сказала - нет, он должен с ней повидаться... это она, его мать, повинна в гордыне... и ей хотелось бы что-нибудь подарить Фанни Болтон... она просит у своего мальчика прощения за то, что вскрыла письмо... она сама напишет этой девушке, если... если успеет. Бедняжка! Как ей было не влюбиться в ее Артура? И Элен снова целовала его и благословляла. Часы пробили девять, и Элен напомнила сыну, что, когда он был маленький, она приходила в этот час к нему в детскую и слушала, как он читает "Отче наш". И снова, в последний раз, Пен, упал на колени подле матери и сквозь слезы произнес молитву, которой научило нас Божественное Милосердие и которую с тех пор уже двадцать веков повторяют миллионы смиренных грешников. На последних словах голова матери склонилась к сыну, руки обвились вокруг его шеи, и они вместе произнесли "во веки веков. Аминь". Спустя немного времени, каких-нибудь четверть часа, Лора услышала, что Артур зовет ее. Она бросилась в спальню. Молодой человек все еще стоял на коленях, держа руку матери в своей. Голова Элен была запрокинута, лицо белело в лунном свете. Пен оглянулся, в глазах его был ужас. - Лора, помоги, - сказал он. - Она в обмороке... она... Лора вскрикнула не своим голосом и рухнула к ногам Элен. На ее вопль в комнату сбежались Уорингтон, майор Пенденнис, слуги. Святая женщина была мертва. Последним чувством, испытанным ею на земле, была радость, отныне вечная и неомрачаемая. Нежное сердце больше не билось - кончились для него тревоги и сомнения, боль и горе. До последней минуты оно жило любовью; и последним вздохом Элен было благословение. Опечаленные друзья поспешно отбыли на родину, и Элен похоронили в Клеверинге рядом с мужем, в старой церкви, где она так часто молилась. Лору на время приютил у себя пастор Портмен, и он же прочел заупокойную службу по "дорогой усопшей сестре нашей", сам задыхаясь от слез среди своих плачущих прихожан, собравшихся у могилы Элен. Небольшое это было сборище - мало кто любил вдову или вспоминал о ней после ее смерти. Разве чуть больше, чем о монахине в монастыре, знали люди об этой тихой, благочестивой женщине. Перекинулись несколькими словами бедняки, которым она по доброте своей помогала; посудачили клеверингские кумушки, - одна сообщила, что соседка их умерла от болезни сердца, другая прикинула, сколько после вдовы могло остаться имения, третья полюбопытствовала, будет ли Артур жить в Фэроксе или сдаст дом внаймы, да высказала предположение, что ему ненадолго хватит отцовского наследства,вот и все, и к следующему базарному дню никто, кроме считанных близких людей, о ней уже не помнил. Хотелось бы вам, чтобы о вас горевали на два месяца дольше? И представляется ли загробная жизнь менее одинокой, если наше имя, когда мы "сошли в молчание", еще звучит некоторое время по сю сторону могилы и человеческие голоса еще говорят о нас?.. Она ушла из мира, чистая душа, которую лишь двое-трое знали и любили. Зияющую пустоту она оставила в сердце Лоры, - ее любовь так много значила для девушки, которой теперь осталось только хранить благоговейную память о ней. "Я рад, что она перед* смертью меня благословила", - сказал Уорингтон Пену; а сам Артур, полный смиренного изумления перед такой безграничной любовью, едва осмеливался молить всевышнего сделать его достойным этой любви, хоть и чувствовал, что у него есть теперь на небесах святая заступница. Все денежные дела миссис Пенденнис оказались в полном порядке, - небольшое имущество, которым она до сих пор управляла от имени сына, хоть сейчас могло быть передано наследнику. Как выяснилось из найденных в ее секретере записей, она давно знала, что сердце ее подтачивает серьезная болезнь, чувствовала, что конец наступит внезапно, и молила бога дать ей умереть на руках у сына. Артур и Лора без конца вспоминали ее слова, и он со стыдом убеждался, насколько больше его она помнит и насколько сильнее его любила покойницу. Он целиком доверил Лоре все распоряжения, которые Элен могла бы отдать перед смертью: кому из бедняков оставить вспомоществование, кому и что завещать на память. Они вместе завернули и увязали чашу, которую вдова от благодарного сердца предназначила доброму доктору Бальзаму, и отослали ему в Лондон; пастор Портмен получил серебряный кофейник, который ей всегда подавали; а Уорингтон - брильянтовое кольцо с прядкой ее волос. Тяжелый это, должно быть, был день для Лоры, когда она в первый раз пошла в Фэрокс, заглянула в прежнюю свою комнатку, которую уже не могла назвать своей, и в опустевшую спальню Элен, где они вместе провели столько незабвенных часов. Там все пока оставалось, как было: платья в гардеробе, стул у туалетного столика, подушка, на которой вдова преклоняла колени во время молитвы, зеркало, в котором больше не отразится ее дорогое, печальное лицо. Дав Лоре побыть там немного, Пен постучал в дверь и увел ее вниз, в гостиную; он налил ей вина и, когда она пригубила, сказал: - Храни тебя бог. Мы ничего не будем менять в твоей комнате... она всегда будет твоя... комната моей сестры. Ведь правда, Лора? И Лора сказала: "Да". В бумагах вдовы оказался пакет, помеченный: "Письма от отца Лоры". Артур отдал его девушке. То были письма, которыми Фрэнсис Белл и Элен обменивались в давние дни, когда ни он, ни она еще не вступили в брак. Чернила, которыми они были написаны, выцвели; высохли слезы, которыми оба, может быть, их орошали; исцелилась горькая боль, запечатленная в них; друзья, с такой мукой расставшиеся на земле, теперь были вместе. И Лора лишь теперь узнала, какие узы так крепко связали ее с Элен, как преданно та, что была ей больше чем матерью, чтила память ее отца; как верно она любила его и как безропотно от него отказалась. Об одном предсмертном желании матери Пен вспомнил сам, да Лора и не могла о нем знать: это было ее желание подарить что-нибудь Фанни Болтон. Артур написал ей и вложил письмо в конверт на имя мистера Бауза вместе с запиской, в которой просил старика прочесть письмо, прежде чем передать его Фанни. "Дорогая Фанни, - написал он, - хочу сообщить Вам, что получил оба Ваши письма, одно с опозданием, оно задержалось из-за моей болезни (это первое письмо Пен нашел после смерти матери у ней в столе и прочел со странным, щемящим чувством), и поблагодарить Вас, моя милая сиделка, за нежные заботы обо мне, когда я был в беспамятстве. И еще я хочу рассказать Вам, что последние слова моей матери, ныне покойной, были слова расположения и признательности к Вам за то, что Вы за мной ухаживали. Она сказала, что сама хочет Вам написать, если успеет, - что хочет просить у Вас прощенья, если круто с Вами обошлась, - и чтобы Вы, в знак того, что не помните зла, приняли от нее какое-нибудь свидетельство дружелюбия и симпатии". В заключение Пен сообщал, что его другу Джорджу Уорингтону, эсквайру, доверена небольшая сумма, проценты с которой будут выплачиваться ей, пока она не достигнет совершеннолетия или не переменит фамилию, и что о ней всегда сохранит благодарную память ее друг А. Пенденнис. Сумма и вправду была небольшая, но достаточная для того, чтобы Фанни Болтон стала богатой невестой; родители ее утихомирились, отец заявил, что мистер Пенденнис поступил как настоящий джентльмен; только мистер Бауз проворчал, что заклеивать разбитое сердце банковым билетом - довольно-таки дешевый вид утешения; а бедная Фанни ясно поняла, что этим письмом Пен навсегда с нею простился. - Раздавать стофунтовые банкноты привратничьим дочкам - это, конечно, очень мило, - сказал племяннику старый майор Пенденнжс (теперь, когда Пен стал владельцем Фэрокса и главою семьи, он проявлял к нему подчеркнутую учтивость и внимание), - и поскольку в банке было немного наличных денег и ты выполнял желание покойной матери, это, может быть, и ничего. Но, дорогой мой, прошу тебя, помни, что твой годовой доход не превышает пятисот фунтов, хотя благодаря мне люди считают, что у тебя денег куры не клюют; и заклинаю тебя, голубчик, не трогай капитала" Береги его; остерегайся спекуляций; береги свою землю, боже тебя упаси ее заложить. Тэтем сказал мне, что Чаттерисская ветка железной дороги, возможно - почти наверняка, - пройдет через Клеверинг, и если удастся пустить ее по этому берегу Говорки и через твои поля, они сразу подскочат в цене, и твои пятьсот годовых превратятся в восемьсот, а то и в девятьсот. Так что береги землю, умоляю тебя. И вот еще что, Артур, пора тебе, по-моему, выехать из этой жалкой квартирки в Темпле и подыскать себе приличное жилье. И я бы на твоем месте нанял лакея, и в сезон держал бы в городе лошадь. Все это, конечно, уменьшит твой доход, а я сам только что призывал тебя к бережливости. Но пойми, ты уже занимаешь известное место в обществе, и тебе необходимо поддерживать свой престиж. Что ты намерен делать зимой? Ты ведь не собираешься поселиться здесь, или по-прежнему писать для этой, как бишь ее... для этой своей газеты? - Мы с Уорингтоном опять поедем ненадолго за границу, сэр, - отвечал Пен. - А там видно будет. - Ну, а Фэрокс ты, конечно, отдашь внаймы? Рядом хорошая школа, жизнь дешевая - самое подходящее место для какого-нибудь полковника, отслужившего в Ост-Индии, или для семейства, желающего покинуть Лондон. Я поспрошу в клубе, там найдется много охотников пожить в такой усадьбе. - Я надеюсь, что Лора проживет здесь хотя бы эту зиму, - возразил Артур, - и вообще будет считать Фэрокс своим домом, - на что майор фыркнул и заметил, что для английских леди следовало бы, черт возьми, завести монастыри, и очень жаль, что из-за мисс Белл нарушаются семейные планы, и она здесь умрет от скуки, совсем-то одна! Фэрокс и правда был бы невеселым пристанищем для бедной Лоры; ей не так уж сладко было и у пастора Портмена, в городке, где слишком многое напоминало об умершей. Но старая леди Рокминстер, которая души не чаяла в своей юной приятельнице Лоре, как только прочла в газетах об ее утрате и узнала, что она в Клеверинге, примчалась туда из Бэймута, где находилась в это время, и заявила, что увозит Лору к себе - на полгода, на год навсегда; и Марта из Фэрокса последовала за своей барышней в качестве ее личной горничной. Пен и Уорингтон вместе их проводили. Трудно сказать, который из них смотрел на Лору с большей лаской и сочувствием. - Ваш кузен, моя милочка, дерзок и немного вульгарен, - сказала леди Рокминстер, не любившая скрывать свои мнения, - но сердце у него, кажется, доброе. А все-таки Синяя Борода мне больше нравится. Признайтесь, он touche au coeur? {Влюблен (франц.).} - Мистер Уорингтон уже давно... обручен, - отвечала Лора, потупившись. - Глупости, малютка! Ах боже мой, какой прелестный брильянтовый крестик. Что это вы вздумали его надеть с утра? - Мне его только что подарил Артур... мой брат. Этот крестик принадлежал... - Она не договорила. Коляска проехала по мосту и миновала ворота милого, милого Фэрокса - отныне чужого дома. Глава LVIII Старые друзья Случилось так, что в день великого английского праздника, когда весь Лондон выезжает в Эпсом смотреть дерби, там собрались многие из тех лиц, с которыми мы познакомились на протяжений этой повести. В удобной открытой коляске, доставленной сюда парой добрых рысаков, можно было увидеть миссис Бангэй с Патерностер-роу, разодетую, как Соломон во славе своей, а рядом с нею - скромную миссис Шендон, которую супруга почтенного издателя не переставала дарить своей дружбой. Сам Бангэй, подкрепившись сытным завтраком, тут же неподалеку сбивал палками чучело, да с таким азартом, что пот ручьями струился с его лысой головы. Шендон слонялся среди цыганских палаток и лотков с выпивкой; а Финьюкейн, как верный рыцарь, оставался при дамах, к которым время от времени подходили и другие джентльмены, знакомые по издательству. Среди прочих к ним подошел мистер Арчер и, поклонившись, стал показывать восхищенной миссис Бангэй важных особ, находящихся на ипподроме. Вон там - премьер-министр: милорд только что посоветовал ему ставить на Боракса, но он, Арчер, считает, что у Графинчика больше шансов. Он назвал еще с десяток герцогов и вельмож. - А вон там, видите? На главной трибуне сидит китайский посланник и мандарины из его свиты. Фу-чу-фо привез мне рекомендательное письмо от генерал-губернатора Индии, моего закадычного друга, и я одно время очень ему протежировал. Приглашал его к обеду, и палочки для риса всегда бывали для него приготовлены. Но он приезжал со своим поваром, и, поверите ли, миссис Бангэй, однажды, когда меня не было дома, а посланник был в саду с миссис Арчер и лакомился крыжовником - китайцы обожают крыжовник, - этот злодей-повар увидел любимого бленгеймского спаниеля моей жены (нам его подарил сам герцог Мальборо, пра-прадед миссис Арчер спас жизнь его предку в битве при Мальплакэ), схватил несчастного песика, перерезал ему горло, содрал шкуру, нафаршировал и подал на второе. - Господи помилуй! - воскликнула миссис Бангэй. - Можете вообразить, что пережила моя жена, когда узнала всю правду! Не успели мы отведать этого блюда, как в столовую с воплем ворвалась кухарка и рассказала,, что нашла шкуру бедного Фидо во дворике возле кухни. Жена сказала, что никогда, никогда не простит посланнику, и с тех пор он, честное слово, ни разу у нас не обедал. Лорд-мэру, который в тот день тоже удостоил меня своим посещением, блюдо очень понравилось; да и в самом деле, с приправой из зеленого горошка оно немного напоминает утятину. - Быть того не может! - изумилась супруга издателя. - Честное слово. А поглядите вон на ту даму в голубом, что сидит рядом с посланником, - это леди Фламинго. Говорят, она выходит за него замуж и уедет с ним в Пекин. Она уже и ноги начала себе бинтовать. Да ничего у нее не выйдет, только покалечит себя. У моей жены самая маленькая нога во всей Англии, она носит обувь на шестилетнего ребенка, но куда ей до китаянки! - А это чья карета, мистер Арчер, вон та, возле которой стоит мистер Пенденнис? - спросила немного погодя миссис Бангэй. - Они с мистером Уорингтоном тоже к нам подходили. Гордый он какой, этот мистер Пенденнис, да оно и не диво, - он, говорят, вращается в самом высшем обществе. А наследство ему большое досталось, мистер Арчер? Он, вишь, до сих пор еще в черном. - Тысяча восемьсот годового дохода с земли и двадцать две с половиной тысячи в трехпроцентных бумагах, примерно так, - ответствовал мистер Арчер. - Господи помилуй! Да вы все на свете знаете, мистер Арчер! - Как же мне не знать, - когда при мне вскрывали завещание покойной миссис Пенденнис. Дядя Пенденниса, майор, редко обходится без моей помощи; а так как молодой человек склонен к мотовству, мы и решили поместить капитал таким образом, чтобы он не мог пустить его по ветру... Доброго здоровья, милорд!.. Вы знаете, кто это, сударыни? Вы читали его речи - это лорд Рочестер. - Сам ты лорд! - крикнул с козел Финьюкейн. - Это же Том Стэплз, из "Утреннего вестника". - Разве? - невозмутимо отозвался Арчер. - Я ведь очень близорук, мне, честное слово, показалось, что это Рочестер. Вон тот джентльмен с двойным лорнетом (снова поклон) - лорд Джон; а с ним такой высокий... вы его не знаете?.. Это сэр Джеймс. - Ты их знаешь, потому что видишь в палате, - проворчал Финьюкейн. - Я их знаю, потому что они так любезны, что позволяют мне числить их среди моих близких друзей. А поглядите на герцога Гемпширского - вот уж поистине образцовый английский джентльмен старой школы! Он никогда не пропускает дерби. Не далее как вчера он мне сказал: "Арчер! Я был на дерби шестьдесят пять раз. В первый раз - семи лет, сидел на пегом пони, со мной был мой отец принц Уэльский и полковник Хангер; а пропустил я всего два раза - когда болел корью в Итоне, да еще в год Ватерлоо, когда был во Фландрии с моим другом Веллингтоном. - А чья же это желтая коляска, где два зонтика, розовый и желтый, и мистер Пенденнис с ними разговаривает, и еще много джентльменов? - Это леди Клеверинг, владелица Клеверинг-Парка, что граничит с поместьем моего друга Пенденниса. На козлах младший сын, наследник; пострел, каких мало, и не дурак выпить. А молоденькая - это мисс Амори, дочь леди Клеверинг от первого брака. Она неравнодушна к моему другу Пенденнису, но у него, по моим сведениям, сердце занято другой. Вы, верно, слышали про молодого Фокера - знаете, сын известного пивовара, - так он хотел повеситься от любви к мисс Амори, когда она ему отказала, - хорошо, лакей подоспел и вынул его из петли. Сейчас он за границей, с провожатым. - Просто чудо, как повезло этому молодому человеку! - вздохнула миссис Бангэй. - Три года, что ли, прошло, как он у нас обедал - такой был скромный, тихий, а теперь гляди как занесся! Ведь он на днях был представлен ко двору и представил его не кто-нибудь, а сам маркиз Стайн. Да про какой званый вечер ни прочти, всюду натыкаешься на его фамилию. - Я много кому отрекомендовал его, когда он только приехал в Лондон, - сказал мистер Арчер. - А остальное довершил его дядюшка, майор Пенденнис... Э, да это Кобден, вот не ожидал! Пойду, побеседую с ним. Честь имею кланяться, миссис Бангэй. Всего наилучшего, миссис Шендон. За час до того, в разгар событий этого дня, когда лошади стремглав проносились по зеленой траве мимо тысяч и тысяч орущих людей, собравшихся поглазеть на это великолепное зрелище, в другой части поля можно было увидеть старую колымагу, на обветшалой крыше которой надрывала глотки и топала ногами компания каких-то обшарпанных субъектов. То была карета Уилера (владельца "Головы Арлекина"), доставившая на скачки десяток лучших умов с Боу-стрит и обильный завтрак в ящике под козлами. Глядя на бешено скачущих лошадей, каждый из лучших умов успевал выкрикнуть кличку или цвет, на который он возлагал свои надежды. "Корнет!", "Графинчик!", "Синие рукава!", "Желтый картуз, желтый картуз!" и тому подобное наперебой гаркали эти спортсмены в упоительную, напряженную минуту, предшествующую исходу состязаний; и когда взвился трепещущий флаг с номером победителя - знаменитой лошади Антилох, один из джентльменов на крыше кареты из "Головы Арлекина" подскочил так высоко, словно был голубем и собрался улететь с этой новостью в Лондон или в Йорк. Однако радость подняла его в воздух всего на несколько дюймов, и он тут же снова грохнулся ногами о ветхие доски крыши, так что они затрещали под тяжестью его восторга. - Ура! Ура! - завопил он. - Антилох выиграл! Уилер, ужин на десять человек! Всех приглашаю, плевать на расходы! И джентльмены на крыше кареты, все эти обшарпанные щеголи и сомнительные франты, сказали: "Благодарствуйте - поздравляю, полковник - рад буду с вами поужинать", - а друг другу шепнули: "Полковнику причитается полторы тысячи, и советчик у него был надежный". И каждый из обшарпанных франтов и темных денди стал подозрительно коситься на своего соседа, опасаясь, как бы этот сосед не увел полковника в укромное место и не взял у него денег взаймы. Весь этот день счастливец, игравший на Антилоха, ни на минуту не мог остаться один - так зорко его приятели следили за ним и друг за другом. Еще в другом конце поля можно было увидеть экипаж, если не более ветхий, то во всяком случае более скромный, чем обшарпанная карета из "Головы Арлекина". То был кеб э 2002, доставивший со стоянки на Стрэнде кавалера и двух дам; все трое угощались салатом из омаров и элем, и одна из дам, сидя на козлах кеба спиной к своей мамаше и спутнику, была такая свеженькая и красивая, что многие молодые франты, которые прогуливались возле ипподрома, развлекаясь - кто благородной игрою в палки и чучела, а кто беседой с нарядными дамами в нарядных колясках на холме, отрывались от своих увлекательных занятий и шли взглянуть на эту розовенькую, улыбающуюся девушку. Румянец молодости и веселого оживления расцветал на ее щечках, играл на прелестном лице, как перламутровые облачка на ясном небе, осенявшем ее; у старшей дамы щеки тоже были румяны, но то был прочный пятнистый румянец, только густевший по мере того, как в него подливали эля и грога, так что лицо ее уже уподобилось цветом панцырю поглощаемых ею омаров. Джентльмен, сопровождавший этих двух леди, усиленно за ними ухаживал, как здесь, так и раньше, по пути из Лондона. С начала и до конца этой упоительной поездки шутки его не смолкали ни на минуту. Он одинаково бесстрашно задирал самые грозные кареты, в которых ехали высоченные суровые гвардейцы, и тележку, запряженную ослом, в которой мусорщик Боб вез на скачки свою Молли. Стрелы его остроумия летели в бесчисленные дома, окаймлявшие дорогу; в хихикающих пансионерок, парами выведенных на прогулку; в стайки шумных мальчишек, издающих воинственные клики за оградой классических и коммерческих школ; в окна, откуда выглядывали улыбающиеся горничные, няньки с детьми на руках или чопорные старые девы. Красавица в соломенной шляпке с розовыми лентами и ее мамаша, охотница до омаров - обе решили, что когда этот мистер Сэм в ударе, ему цены нет. Он завалил весь кеб трофеями, выигранными у прогоревших владельцев чучел и палок, подушечками для булавок, деревянными яблоками, табакерками, прыгунчиками и солдатиками. Он подозвал цыганку со смуглым младенцем погадать обеим дамам, и единственное за этот день облачко ненадолго омрачило их веселье, когда гадалка посетовала младшей, зачем она не остереглась блондина, который ей изменяет, и сообщила, что она перенесла тяжелую болезнь и что брюнет будет ей верен до гроба. Девушку эти новости явно смутили; ее мать и молодой человек переглянулись удивленно и понимающе. А цыганка в этот день произнесла, вероятно, те же слова у сотни самых различных экипажей. Пробираясь в одиночестве через скопление экипажей и людей и по привычке внимательно наблюдая эту пеструю смесь характеров и состояний, один наш молодой приятель неожиданно набрел на кеб 2002 и расположившуюся на нем группу. В ту минуту, как он увидел девушку на козлах, она вздрогнула и побледнела; ее мать сделалась еще краснее, чем была; а мистер Сэм, перед тем веселый и торжествующий, тотчас принял свирепый и подозрительный вид и перевел грозный взгляд с Фанни Болтон (которую читатель, без сомнения, уже узнал) на приближающегося к ней Артура Пенденниса. Артур тоже помрачнел, увидев Сэмюела Хакстера в обществе своих старых знакомых; но его подозрения были вызваны тревогой о нравственности - чувством весьма похвальным: такие подозрения возникают у миссис Линкс, когда она видит, что мистер Браун беседует с миссис Джонс или что миссис Лемб в третий раз появляется в модной ложе в Опере. Может быть, в беседе между мистером Брауном и миссис Джонс нет ничего дурного; может быть, миссис Лемб попала в эту ложу честным путем (хотя ложа ей явно не по средствам); но такой моралистке как миссис Линкс простительно встревожиться - на всякий случай. Так и суровость Артура вполне можно понять и оправдать. Сердечко Фанни затрепыхалось, кулаки Хакстера, засунутые в карманы короткого сюртучка, невольно сжались, как бы вооружаясь в засаде; а миссис Болтон залопотала что было сил, проявив поразительную словоохотливость: ах батюшки, до чего же она рада видеть мистера Пенденниса, и как он хорошо выглядит. Мы только что его вспоминали, верно, Фанни? А уж эти знаменитые эпсомские скачки - говорят, говорят о них, а ничего особенного нет. Как поживает майор Пенденнис? Мистер Уорингтон, что всегда был так любезен, передал Фанни щедрый подарок от мистера Пенденниса; она по гроб жизни будет ему благодарна. А мистер Уорингтон-то какой высокий - чуть не расшиб себе голову о притолоку, когда входили в сторожку - помнишь, Фанни, как мистер Уорингтон тогда ушибся? Так тараторила миссис Болтон, а в это время сколько мыслей пронеслось в голове у Фанни? Какие ей вспомнились счастливые минуты и горькие слезы, грызущая тоска и слабые попытки утешиться? Какая боль пронзила бедняжку при мысли о том, как сильно она любила его, а теперь разлюбила? Вот он, тот, из-за кого она год назад хотела умереть, вот он стоит, надменный, строгий, с черным крепом на белой шляпе и агатовыми пуговками на манишке, с гвоздикой в петлице, которую ему наверняка подарила другая, с малюсенькой тросточкой, в сиреневых перчатках с черной строчкой. А мистер Хакстер ходит без перчаток и в грубых башмаках, и табаком от него очень пахнет, и, что греха таить, мыться ему не мешало бы почаще! Все эти мысли и еще множество других теснились в голове у Фанни, пока ее мамаша произносила свою речь, а сама она украдкой разглядывала Пенденниса, - успела разглядеть его с головы до ног - заметила полоску от шляпы на белом лбу, когда он приподнял шляпу (его чудесные волосы опять отросли!), и брелоки на часах, и кольцо под перчаткой, и узкие, блестящие башмаки, так непохожие на сапожищи Сэма!.. Чуть пожав трепещущей ручкой сиреневую перчатку, протянувшуюся к ней, и дождавшись, пока мать наконец умолкнет, Фанни только и нашлась, что сказать: - Это мистер Сэмюел Хакстер, вы с ним, кажется, знакомы, сэр... мистер Сэмюел, ведь вы говорили, что знакомы с мистером Пенденнисом... и... не желаете ли закусить? Эта коротенькая речь, как ни была она бессвязна и бесцветна, сняла с души Пенденниса тяжкий груз подозрений, а может быть, и раскаяния. Чело принца Фэрокского разгладилось, улыбка осветила его лицо и зажгла в глазах лукавый огонек. - У меня что-то пересохло в горле, - сказал он. - Я с удовольствием выпью за ваше здоровье, Фанни. А мистер Хакстер, я надеюсь, простит меня - я обошелся с ним очень грубо во время нашей последней встречи, но я тогда был так болен и удручен - просто сам не знал, что говорю. И правая сиреневая перчатка потянулась к Хакстеру для дружеского пожатия. Грязный кулак в кармане медика поневоле разжался и вышел из засады безоружным. Протягивая руку Пену, бедняга и сам почувствовал, до чего она горячая и черная - на перчатке Пена остались черные следы... он их увидел... и как же ему захотелось снова стиснуть кулак и дать как следует по этой благодушной физиономии - доказать тут же на месте, на глазах у Фанни и у всей Англии, кто из них настоящий мужчина - он, Сэм Хакстер от св. Варфоломея, или этот франт с его дурацкой ухмылкой. Пен с невозмутимым благодушием взял стакан, - "все равно чего, того же, что будут пить дамы", - налил себе теплого пенистого пива, расхвалил его до небес и выпил за всю компанию. Пока он пил и занимал дам приятной беседой, мимо него прошла, опираясь на руку дородного мужчины с усами военного, молодая леди в светло-сером переливчатом платье, с белым зонтиком на розовой подкладке и в изящнейших серых башмачках. Молодая леди сжала кулачок и искоса бросила на Пена недобрый взгляд. Усатый весело расхохотался. Проходя, он поклонился дамам с кеба 2002. Видели бы вы, каким взглядом проводила Фанни Болтон переливчатую леди! Но стоило Хакстеру заметить, куда она смотрит, как ее глаза оторвались от переливчатой феи и, сделав поворот, ласково и простодушно заглянули в лицо Сэму Хакстеру. - Какая красавица! - сказала Фанни. - И платье какое прелестное. А ручки какие маленькие, вы заметили, мистер Сэм? - Капитана Стронга я знаю, - сказала миссис Болтон. - А вот что это с ним за барышня? - Это наша соседка по имению, - отвечал Артур. - Мисс Амори, дочь леди Клеверинг. Сэра Фрэнсиса вы часто видели в Подворье Шепхерда, миссис Болтон. Пока он говорил, Фанни успела сочинить роман в трех томах - любовь - измена - пышная свадьба в церкви св. Георгия на Гановер-сквер - брошенная девушка... и героем этого романа был не Сэм Хакстер, не бедный Сэм, который тем временем достал из кармана чрезвычайно пахучую сигару и курил ее под самым носом Фанни. После появления этого чертова Пенденниса солнце померкло для Сэма Хакстера, небо затянулось тучами, чучела и палки утратили свою прелесть, пиво показалось горячим и мерзким на вкус, - весь мир изменился. В кебе у него был припрятан на обратный путь жестяной пистолет и фунтик гороху. Но он не извлек его на свет божий и даже не вспомнил о нем до тех пор, пока другой какой-то шутник, возвращаясь со скачек, не обстрелял горохом его задумчивое лицо; тут, сперва выругавшись от неожиданности, он разразился злобным, язвительным смехом. А Фанни всю дорогу домой была очаровательна. Она ворковала, ластилась, улыбалась. Она то и дело начинала смеяться; все ее восхищало; а попрыгунчики какие чудесные - вот спасибо-то Сэму. Когда же они приехали домой и мистер Хакстер, по-прежнему мрачный, как туча, стал холодно с ней прощаться, - она залилась слезами и сказала, что он злой, противный человек. Тут и у молодого медика вырвались наружу столь же бурные чувства, и, схватив девушку в объятия, он стал клясться, что она - ангел, а он - ревнивая скотина, что он недостоин ее и не имеет права ненавидеть Пенденниса; и он просит, умоляет ее сказать еще раз, что она... Что она... а дальше? Но конец вопроса и ответ Фанни произнесли губы, так близко придвинувшиеся друг к другу, что никто не разобрал бы ни слова. Зато миссис Болтон сказала вполне внятно: - Ну, ну, мистер Хакстер, много себе позволяете. И не стыдно вам было дуться? Пожалели бы Фанни, право! Расставшись с кебом 2002, Артур пошел засвидетельствовать свое почтение коляске, к которой тем временем вернулась под материнское крыло переливчатая дева, автор Mes larmes. Неутомимый майор Пенденнис, повсюду сопровождавший леди Клеверинг, сидел на заднем сиденье коляски; а на козлах устроился наследник под надзором капитана Стронга. Пока коляска стояла на холме, около нее не переставали толпиться светские денди и мужчины особого рода - щеголеватые офицеры, молодые повесы-чиновники из тех, кого можно назвать скорее мужскими, чем дамскими угодниками, - подходившие перекинуться словом с леди Клеверинг и "побалагурить" (так выражались эти изысканные молодые люди) с мисс Амори. Они предлагали ей пари на лошадей, пересыпали свою речь фривольными намеками; показывали ей, кто да кто явился на скачки, и эти "кто" не все оказывались подходящими знакомыми для молодой девицы. Пену пришлось протолкаться сквозь целую толпу этих любезников, прежде чем он добрался до мисс Амори, которая, завидев его, стала делать ему грациозные знаки, подзывая к себе. - Je l'ai vue, - сказала она. - Elle a de bien beaux yeux. Vous etes un monstre! {Я ее видела. У нее очень красивые глаза. Вы - чудовище! (франц.).} - Почему чудовище? - смеясь возразил Пен. - Honni soit qui mal y pense {Пусть будет стыдно тому, кто заподозрит дурное (франц.). Девиз на английском ордене Подвязки.}. Моя юная приятельница находится под надежной защитой: с одного боку - мамаша, с другого - жених. Вдвоем они сумеют уберечь девушку от опасности. в - Неизвестно, что может случиться, - продолжала мисс Бланш по-французски, - когда девушка чего-нибудь захочет и когда ее преследует такое чудовище, как вы... Представьте себе, майор, я видела, как ваш племянник стоял возле какого-то кеба и разговаривал с двумя дамами и мужчиной - и какой это был мужчина! - он ел омаров и смеялся, смеялся... - Я что-то не заметил, чтобы он смеялся, - сказал Пен. - А что до омаров, так он, по-моему, и меня готов был проглотить вслед за омарами. Он пожал мне руку, да так, что у меня теперь все перчатки в синяках. Это один медик, из Клеверинга. Помните, там на Главной улице есть золоченая ступка с пестиком? - Если вы заболеете и, обратитесь к нему за советом, он вас уморит, - не унималась мисс Амори. - И поделом вам, чудовище вы этакое. Это назойливое повторение слова "чудовище" раздосадовало Пена. "Слишком легко она говорит о таких вещах, - подумал он. - Будь я и вправду чудовищем, как она это понимает, она приняла бы меня точно так же. Неподходящие это слова и мысли для английской леди. Лора, слава богу, никогда бы не сказала такого". И при этой мысли лицо его потемнело. - О чем вы задумались? - спросила Бланш. - Теперь вы решили bouder? {Дуться (франц.).} Майор, побраните вашего mechant {Злого, нехорошего (франц.).} племянника. Он не хочет меня развлекать. Он такой же bete {Глупый (франц.).}, как капитан Кракенбери. - Что это вы про меня сказали, мисс Амори? - спросил, ухмыляясь, гвардеец. - Если что-нибудь лестное, скажите по-английски, французского я не понимаю, когда говорят так быстро. - Нет, Крак, ничего лестного, - сказал его приятель капитан Клинкер. - Пойдем отсюда, не будем мешать. Говорят, Пенденнис за ней ухаживает. - Он, я слышал, очень умный, - вздохнул Кракенбери. - Леди Вайолет Либас говорит, что он черт знает до чего умен. Написал какую-то книгу, либо поэму, либо не знаю что, и пишет всякие умные вещи в этих... как их... в газетах. Черт побери, хотелось бы мне быть умным человеком! - Поздно спохватился, дорогой, - утешил его приятель. - Я вот книги не умею писать, зато в дерби кое-что смыслю. Клеверинг-то как обмишулился! А бегум! Славная женщина эта бегум, во сто раз лучше своей дочки. Как она радовалась, когда выиграла в лотерею! - А Клеверингу есть чем заплатить? - спросил капитан Кракенбери. - Надеюсь, - отвечал Клинкер, и они затерялись в толпе. До начала разъезда еще много джентльменов подходило поболтать у коляски леди Клеверинг. Эта достойная дама пребывала в наилучшем расположении,