ь дома и смотреть черно-белый телевизор, чем просто сидеть дома. Лучше летать на самолете, чем вообще никуда не ездить. Казалось, все это было так очевидно! Впрочем, признаю, его последняя идея показалась мне дурацкой. Он собирался производить какие-то "сотовые телефоны". Мне было трудно представить, что люди будут расхаживать по улицам с телефонами размером с чемодан, особенно если минута разговора по такому аппарату будет стоить сто долларов. Я читал вырезки не очень внимательно, но мне скоро стало понятно, что Осборн интересовался не только своим бизнесом. Он женился на дочери губернатора, после и молодожены на полгода уехали в Италию - это был их медовый "месяц". Через две недели, когда они вернулись в Америку, его жена умерла от гриппа. После этого он встречался с актрисой Мерл Оберон*, сыгравшей маму в телешоу "Предоставьте это Биверу"*, а потом обручился с дочерью какого-то южноамериканского диктатора. <Комедийная телепередача, в которой рассказывалось о приключениях семьи с двумя детьми>. Об этом человеке мне раньше слышать не приходилось, но дочь у него была настоящая красотка. В конце концов, Осборн женился на наследнице империи "Стандарт оил", которая родила ему дочку. Назвали ее в честь катера Хемингуэя - Пилар. В газетах было полно фотографий его жены, которая вечно скакала через изгороди. Ее лошадей звали Гроза, Ураган или Торнадо. Все в этом духе. Я все ожидал, что в одной из статей будет написано, что они развелись, потому что, несмотря на то, что Осборн был женат, в журналах постоянно писали о том, что он встречается то с одной, то с другой известной актрисой. Фотографии там тоже были. На одной из них была шведская потаскушка с огромными сиськами. Звали ее Анита Экберг. Никогда о такой не слышал. В английском журнале "Татлер" поместили отличную фотографию - она стояла на яхте Осборна, прижимая к груди полотенце. Абсолютно голая. В заметке к фотографии говорилось, что "ходят слухи" о том, что на этой яхте Осборн как-то увез в неизвестном направлении саму Грей Келли. Охотно верю. В 1958 году он собирался стать сенатором (как независимый кандидат). Но его не выбрали. После чего Осборн, как говорили люди, поступил крайне цинично: а именно, стал ссужать деньги кандидатам от обеих партий, так что он выиграл бы в любом случае, кто бы ни победил на выборах. Ни в одной статье не говорилось о том, что Осборн отошел от дел, но мне показалось, что последние десять лет он развлекал себя главным образом тем, что спасал исчезающие виды животных, скупал картины по бешеным ценам (позже неизменно оказывалось, что он очень выгодно вложил деньги) и спонсировал безумные проекты, чем чрезвычайно раздражал своих богатых друзей. Когда я закончил просматривать вырезки, мне стало и легче, и сложнее вообразить, что моя мама занимается сексом с семидесятитрехлетним Огденом К. Осборном (если бы ему было пятьдесят лет, у меня бы на этот счет не было никаких сомнений). Я ревновал. И завидовал его богатству. Но больше всего меня беспокоило другое. В голове у меня, словно отвратительная холодная рептилия, извивалась мысль о том, что, даже если мама действительно ублажает это ископаемое с его миллиардами, то это не самое ужасное, что могло со мной приключиться Я засунул газеты обратно в чемодан. Мне было так плохо, что хотелось схватиться за стул - мне нужно было на что-то опереться. Осматривая комнату, чтобы проверить, все ли на месте, я нашел вырезку, упавшую за изголовье кровати. Это был выцветший листок бумаги, со статьей на экономическую тему, давным-давно потерявшей актуальность. Я бы в жизни не стал утруждать себя чтением этой газеты, но Осборн дал в ней отличный совет, которым я так и не сумел воспользоваться. Но помню его слова дословно. Вот что было напечатано на четырнадцатой странице газеты "Геральд Трибьюн" от пятого ноября 1961 года: "Есть единственный способ избежать разочарования. Это касается и бизнеса, и любви. Никогда не задавайте вопросов, если вы еще не знаете на них ответов". 9 Каждый день в девять утра мама уезжала из дома, и раньше шести не возвращалась. Она жила непонятной для меня жизнью. Нет, она от меня ничего не скрывала; но мне было трудно представить, что она действительно всем этим занималась. Вечером, перед сном, она составляла список дел на завтра. С полдесятого до половины двенадцатого - сеанс массажа у Осборна. В полдень они вместе обедали. По понедельникам, средам и пятницам мама отправлялась в Саммервилль, где занималась аэробикой, а в остальные дни (кроме воскресенья) - ездила в Бернадсвилль, к одной женщине, у которой было тринадцать кошек. Она преподавала йогу - прямо в гостиной комнате своего дома. И семь ней в неделю, будь то дождь или солнце, ровно в пять часов вечера, мама принимала участие в собрании Общества анонимных алкоголиков, сидя на первом ряду. Они проводились в цокольном этаже пресвитерианской церкви в Морристауне. В воскресенье мы ссорились из-за того, что я не желал бегать с ней по утрам. Днем она читала книжки из серии "Помоги себе сам". У меня было такое чувство, будто я живу с боксером Рокки. Она целыми днями тренировалась, чтобы повзрослеть. Иногда, чтобы подразнить ее, когда она составляла вечером свой список, или собиралась на пробежку, или вызывала у меня отвращение тем, что поливала хлопья в своей тарелке не молоком, а апельсиновым соком (приговаривая, что он полезнее), я напевал песню из этого фильма: "Ты становишься сильнее...". Бернадсвилль, Морристаун и Саммервилль - Бермудский треугольник, олицетворяющий здоровье, счастье и богатство. Что ж, замечательно. Меня волновало другое: чем они с Осборном на самом деле занимаются во время трехчасового сеанса массажа? На следующий день я вскочил с кровати за полчаса до того, как мама должна была выходить из дома. Она говорила, что когда погода была хорошая, они "занимались" (ее слова) на террасе его застекленной веранды. Небо было ярко-голубым и пронзительно чистым - ни единого облачка. Мне надо быть там еще до того, как она приедет. Хочу видеть все, в том числе и то, как она своими золотыми руками будет размазывать массажное масло по его дряблой плоти. Я даже бинокль с собой взял. Интересно, как она будет разогревать руки, прежде чем коснуться его? Потрет их друг о друга? Согреет своим дыханием? А может, они уже не утруждают себя притворством? Если они будут на веранде, я тоже буду там. Мама говорила, что перед ее приходом овчарок привязывают. Она боялась больших собак. Мистер Осборн проявил понимание, конечно. Я, разумеется, не собирался устраивать сцену или рыдать в их присутствии. Мне казалось, что, если увижу все своими глазами, то не буду уже тайно желать, чтобы это все-таки случилось. Трудность заключалась в том, что я понятия не имел, где находится его дом, а когда спросил ее об этом, она только неопределенно махнула рукой, указывая то ли на юг, то ли на юго-восток. Впрочем, из газет мне было известно, как выглядит его особняк. Он был построен из известняка, который доставлялся из Нью-Гемпшира, и мрамора (а его тащили аж из Италии). В доме было четыре этажа и пятьдесят девять комнат. Наверное, можно просто идти вперед. Тяжело будет эту махину не заметить. На улице было жарко. Я сошел с дороги, чтобы идти по лесу. Там было прохладнее. Каждое утро моя мама проезжала по проселочной дороге. С одной ее стороны росли деревья. Мне не хотелось, чтобы она или кто-нибудь другой меня увидел, поэтому каждую минуту я нервно оборачивался, боясь увидеть автомобиль, и, в конце концов, споткнулся о какой-то пень и, открыв рот, приземлился прямо носом в землю, на какие-то поганки. Выплевывая изо рта эту гадость и вытирая язык о рубашку, я уже ожидал появления первых признаков отравления, но тут на дороге появилась моя мама. Окна в машине были открыты, и было слышно, как она весело подпевает "Слай энд Фэмили Стоун": "Это семейное дело...". В этой группе было восемь участников. Ее голос прекрасно вписывался в их хор. Потом мама повернула направо и исчезла из виду. Я, продираясь по лесу и ругая себя на чем свет стоит за то, что не вышел из дома раньше, побежал за ней. Бинокль больно ударял меня по подбородку и по груди, я натыкался на деревья, ветки хлестали меня по лицу... Наконец, мне удалось нагнать ее, но в эту минуту она опять исчезла за поворотом. Теперь мне пришлось гнаться за облаком пыли. С носа у меня капал пот, на ногах вздулись волдыри. Надо было носки надеть. Я тяжело дышал, легкие, казалось, горели. Мне было очень трудно поспевать за ней. Дорога, словно змея, извивалась среди деревьев. Теперь она пошла в гору. Я был уверен, что, когда заберусь на холм, то сразу увижу дом Осборна, но когда оказался там, то королевского дворца по-прежнему не было видно. Хуже того - дорога разветвлялась. А мама уже была так далеко, что даже облако пыли, за которым я гнался, уже улеглось. Открыв рот, задыхаясь от быстрого бега, я подбежал к развилине, поскуливая, словно собака, которая потеряла след. Куда же мне идти - налево или направо? Мне надо быть у дома Осборна как можно скорее. Иначе я так и не узнаю, действительно ли она "занимается" с ним, или просто занимается. Если опоздаю, то, скорее всего, увижу, что она просто массирует спину этого старого козла - но все равно не исключена возможность, что они уже сделали это, и в данный момент она ублажает его посткоитальными ласками. Этому мышиному жеребчику уже исполнилось семьдесят три года. Господи, да ведь он недавно вышел из больницы! Одного раза ему будет более чем достаточно. Все будет кончено через три минуты. Яйцо всмятку и то дольше готовится (шутка Хлюпика, не моя). Я побежал налево, потом передумал, ринулся обратно и помчался по другой дороге, которая уходила в гору и исчезала в лесу. Через двадцать минут я понял, что принял неверное решение. На дороге была протянута железная цепь, прикрепленная к стволу дуба. На ней висел замок. У мамы не было никаких ключей, кроме как от машины и от нашего дома. В верхушках деревьев надо мной весело носились черные белки. Их трескотня действовала мне на нервы. Потом одна из них уронила желудь, а другая нагадила чуть ли не мне на ботинок. Я швырнул в нее камень, но промазал. Когда он приземлился, раздался громкий шелест крыльев - стая голубей резко слетела с ветки, приземлившись слева от меня. Звук был такой, словно кто-то рассыпал огромную колоду карт. Рядом со мной пробежала куропатка, которая быстро скрылась в зарослях кизила, покрытого бело-розовыми цветами. За этим кустом росли три кедра. А рядом был припаркован голубой "Пежо". Я осторожно подошел ближе, не ощущая ни уколов шипов дикой малины, ни укусов комаров, которые норовили усесться мне прямо на глаза. Не мигая, я подкрадывался ближе, чтобы увидеть то, что увижу. Машина была припаркована у большого куста рододендрона. С другой стороны находилась усадьба, которая напоминала одновременно и горное шале, и русскую дачу. Эти сведения я почерпнул из журнала "Таун энд Кантри" за 1953 год. Осборн построил этот дом, чтобы сделать сюрприз своей первой жене. Но она умерла, и им так и не пришлось стоять вместе у порога, встречая гостей. Скорее, это громадное сооружение можно было назвать "базой отдыха". Дом был построен из гладко отполированных сосновых бревен. Они были уложены крест-накрест, как в русской избушке, а ставни, перила и другие детали были раскрашены, словно украинские пасхальные яйца. Из статьи я узнал, что дом стоит на обрыве глубиной сорок футов - в этом месте речка Хаверкилл падала вниз прямо в бассейн - он находился в центре дворика-патио, стены которого были сделаны из розового гранита, привезенного из Нью-Гемпшира. Там была даже фотография Осборна (тогда ему было лет тридцать с чем-то), который забрасывал удочку, сидя в шезлонге. Вряд ли сейчас они там с мамой рыбачат. Окна были маленькими, и к тому же на них были задернуты занавески. Подойти к обрыву не было никакой возможности. Дом был расположен так, что никто не мог нарушить покой мистера Осборна. Когда я приблизился к двери, то услышал невнятное бормотание и стоны. Кроме того, слышался тихий скрип... пружинного матраса? Или это колесики массажного столика? Но звуковые эффекты меня мало интересовали. Мне нужно было видеть, как они это делают. Передняя дверь была закрыта. Но сквозь оконце в нем я видел чей-то спортивный лифчик и скомканные женские трусики, довольно старомодные, высоко вырезанные - мама носила такие, когда у нее были месячные. Они валялись у морды белого медведя - его шкура лежала вместо коврика на полу. Я метнулся к другому окну. Страстные вздохи и стоны стали громче. Наружный подоконник находился в шести футах от земли. Я встал на цыпочки и прижал нос к стеклу, изо всех сил стремясь углядеть, что же там происходит. Впрочем, мне это было и так прекрасно известно. В усадьбе была одна большая "бальная" зала. В конце этой комнаты виднелась винтовая лестница с рогами вместо балясин, которая поднималась на верхний этаж. Они были там. Действительно, чем-то это напоминало массаж. Лица разглядеть было невозможно. Зато я прекрасно различал ее ноги, и чью-то светловолосую голову, которой этот человек уткнулся ей прямо в промежность. Но мне нужно было знать еще кое-что: получает ли она удовольствие от этого? Я подпрыгнул еще раз, но все, что увидел - это розовый комок плоти, два тела, катающихся по матрасу. Я начал бегать от одного окна к другому, но так ничего больше и не увидел. Послышались шаги. Я отошел назад, спрятался за стволом вяза и, присев на корточки, стал ждать, когда они выйдут из дома. Теперь мне уже не казалось, что устраивать сцены недостойно. Нервы у меня были натянуты, как струна. Я с ума сходил от нетерпения. Вдруг сзади хрустнула веточка; я вскочил и затравленно огляделся по сторонам. Мне показалось, что кто-то за мной наблюдает. Овчарки Осборна? Медведь, которому удалось избежать участи напольного коврика в жизни после смерти? В любом случае, я никак не ожидал, что повстречаюсь с дочерью мистера Осборна - миссис Лэнгли. В газетах писали, что на ее свадьбе играл сам Рей Чарльз. Теперь ей было лет сорок. Она была одета в костюм для игры в теннис. Ее кожа была покрыта загаром. Знаете, есть такой тип женщин, обычно плоскогрудых - они выглядят очень молодо, но потом, когда вы подходите ближе, видите, сколько у них морщин. В одной руке миссис Лэнгли держала теннисную ракетку, а в другой - банку лимонада. - Извини, я и не думала за тобой подглядывать. - Ничего. - А я бы ужасно разозлилась! - Сначала мне показалось, что они с дочкой не очень похожи; но только до тех пор, пока моя собеседница не зажгла сигарету и не сделала первую затяжку. - Правда? - Ненавижу сюрпризы. - Я тоже. - Ты ведь сын Лиззи Эрл, так? - В жизни не слышал, чтобы кто-то называл маму Лиззи. - А я - миссис Лэнгли. - Она протянула мне свою детскую руку, и слегка ухмыльнулась. - А тебя зовут... - Но, прежде чем я успел ответить, она сощурила глаза и, задумчиво глядя на меня, сказала: - Подожди, не подсказывай... Я же знаю! Твоя мама говорила мне, и я сразу подумала, что у тебя прелестное имя! Финн! Так ведь? - Точно. - Я был так польщен тем, что она знает мое имя, что на минуту забыл о маме и мистере Осборне. Миссис Лэнгли повернулась ко мне спиной и стала вглядываться в лес. - Брюс приглашал меня поиграть в теннис... Я же нервно поглядывал на дверь особняка. Надеюсь, мама и мистер Осборн не выйдут оттуда прямо сейчас. Мне не хотелось, чтобы она узнала о том, что там происходит. Сам не знаю, почему. То ли мне хотелось защитить их, то ли разобраться с ними самостоятельно. Миссис Лэнгли все еще стояла, повернувшись ко мне спиной. - Ты случайно не видел моего старшенького? Я опять взглянул на дом. За стеклянной дверью стоял потный, голый и абсолютно беззащитный Брюс. Правда, эрегированный член нарушал впечатление беззащитности. Я никогда не видел его раньше, но знал, что это он, потому что волосы у него были выкрашены в белый цвет. Значит, это его голову я видел зажатой между чьих-то ляжек. А Осборн здесь не при чем. Брюс прижал палец к губам, а потом отошел от двери. Ну, если в доме находится не моя мать, то кто это? В голове у меня была куча вопросов. Почему ее машина припаркована у этого дома? - Здесь никого нет, кроме меня. - А ты умеешь играть в теннис? - Она вытряхнула из туфли камешек, а потом положила мне руку на плечо. - Нет, - сказал я, демонстрируя ей свой бинокль. - Предпочитаю наблюдать за птицами. - Мне казалось, это прозвучало очень убедительно. - Молодец. Она явно разозлилась из-за того, что ее сын не пришел, судя по тому, как она резким щелчком отбросила сигарету на землю. Но гораздо больше меня занимало другое: почему мамина машина стоит здесь, если самой мамы в доме нет? Тут мне в голову пришла еще более абсурдная идея: а может, мама была там с Брюсом? Мне стало страшно. Миссис Лэнгли села за руль автомобиля, припаркованного у рододендрона, и я, словно идиот, ляпнул: - Вы, значит, ездите на голубом "Пежо"... - И что тут такого, скажи, пожалуйста? - засмеялась мама Брюса, настолько вежливо, насколько было возможно в такой ситуации. - Да нет... Отличная машина. - Что ж, если ты согласишься поиграть со мной в теннис как-нибудь, я разрешу тебе посидеть за рулем. - Правда? - Конечно. - Она завела мотор и откинулась на спинку кресла. - Наверное, лучше сначала потренироваться. - Водить или играть в теннис? - И то, и другое. - Засмеявшись, она поехала вперед, помахав мне на прощание. Сказать, что я почувствовал огромное облегчение - значит ничего не сказать. Белки опять залопотали, но теперь мне уже не казалось, что они надо мной смеются. Мамы в доме не было. Сейчас она с Осборном, и выполняет свою работу. В чем бы она ни заключалась. Честно говоря, в этот момент сеансы массажа показались мне таким невинным занятием... Мою задумчивость прервал короткий резкий свист. Из окна на втором этаже выглядывал Брюс Лэнгли. На вид ему было лет двадцать или двадцать один. Платиновые свежевыкрашенные волосы сияли на солнце, словно нимб. Он был похож на поп-певца, который позирует в образе святого для обложки своего нового альбома. - Сударь! - торжественно объявил он. - Вы джентльмен и ученый, а также весьма одаренный врунишка. - Да ладно, ерунда. - Я перед тобой в долгу, Финн. - Он тоже знал мое имя! Похоже, я местная знаменитость, не иначе. Мир прекрасен! Но тут Брюс не повернулся к невидимой гостье и не сказал: - Подожди секунду, Джилли, сейчас я подойду. Он, видимо, не заметил, как улыбка медленно сползла с моего лица. Внук Осборна отвесил мне поклон, достойный самого Робин Гуда, закрыл окно и исчез. Пусть лучше это будет Джилли, чем мама... Но все-таки мне было больно. Почему она мне ничего не сказала? Хотя бы намекнула, что между ними что-то есть. Сказала только, что знает его достаточно хорошо, чтобы курить траву, которую он выращивает. Хотел бы я знать, известно ли об этом Двейну. Хотя вряд ли Брюса это волнует. Я пошел домой, в тысячный раз вспоминая о том, что произошло неделю назад между мной и Джилли у нас на кухне. Дурман от испарений ДДТ и действия сорта "флейвалльская красная", снятый топик, прикрытые глаза, губы в ожидании поцелуя. Этот поцелуй, казалось мне теперь, изменил бы всю мою жизнь, если бы не этот Осборн на своем "Бентли", въехавший прямо на кукурузное поле. Не исключено, что если бы я все-таки поцеловал тогда Джилли, она бы также позволила бы мне засунуть руку ей в трусики - те самые, которые сейчас лежали в пасти белого медведя - кстати, если этот Осборн так озабочен проблемой исчезающих видов животных, то как ему пришло в голову держать у себя в доме такой ковер? А что, если бы мне удалось предпринять еще один шаг? Что бы случилось тогда? Следуя этой нездоровой логике моего измученного воображения, в таком случае не Брюс, а я покоился бы меж роскошных бедер Джилли. Все было бы по-другому, если бы не этот Осборн! Я не винил ни ее, ни Брюса, и поэтому у меня появилось такое чувство, что я повзрослел всего за несколько минут. Нет, Джилли все-таки была передо мной виновата. Немного. Впрочем, моя самовлюбленность быстро подсказала мне утешение: она переключилась на Брюса, потому что ее отверг я. С другой стороны, у меня было достаточно здравого смысла, чтобы понимать: если бы даже я и воспользовался предоставленной мне счастливой возможностью, с Брюсом соревноваться бесполезно. Богатый и красивый защитник слабоумных - он был крут, неимоверно крут. Что ж, во всяком случае, я ему, кажется, понравился. Сегодняшнее утро могло сложиться намного хуже. А так - может, мне повезет стать его другом, и я смогу продолжать приятельски общаться с Джилли. Нужно стараться видеть во всем только хорошее. Кроме того, миссис Лэнгли, практически пообещала мне дать свою машину. Когда парню пятнадцать с половиной лет, ему легче нести бремя девственности, чем одиночество. Когда я подошел к цепи, протянутой через дорогу, то увидел за тополиной рощей теннисный корт и бассейн. Было уже далеко за полдень, так что мама уже, наверное, закончила "заниматься" с Осборном. Придется подождать, пока у меня не появятся ответы на все мои вопросы. По дороге сюда я добежал до этого самого места. Теперь решил пройти еще немного, чтобы найти хозяйский дом. Мне и в голову не приходило прекращать свое расследование. Я твердо решил встать завтра пораньше и дождаться ее у дома Осборна. Главное - не забыть надеть носки. Я сошел с дороги на покрытую опилками тропу, которая вилась вплоть до речки параллельно большой дороге. На другой стороне реки был высокая (шесть футов) ограда, украшенная цепями. На заборе была колючая проволока - три ряда. Непрошеных гостей в этом доме явно не жаловали. Должно быть, здесь живет Осборн. В двух сотнях метров вниз по течению лежал упавший клен с обрубленными корнями, перегораживающий реку. Его ствол был толщиной не менее двух с половиной футов. Мне казалось, перейти на другую сторону мостику будет легче легкого. Ничего подобного. Не успел я вскарабкаться на это бревно, как сразу понял, что сейчас упаду. Оно было покрыто зеленым илом, скользким и противным как черт знает что. Но я решил, что меня ничто не остановит: не утруждая себя тем, чтобы смотреть под ноги или разводить руки для балансировки (к черту все эти сложности), я просто представил, что за мной гонятся каннибалы, и, испустив истошный вопль, ринулся вперед, а потом, конечно, упал в воду. Но зато сделал это по-своему. С забором было легче управиться. Колючая проволока зацепилась за мои штаны сзади, но мне удалось уберечь нежнейшую часть своего тела. Теперь я видел еще кое-что. Лес на этой стороне реки был очень густым. В нем было полно бурелома, и он весь зарос жимолостью и какими-то колючками, так что я и шагу не мог ступить, не вскрикнув от боли. Разумеется, вскоре я перестал идти по прямой, а пошел по оленьей тропе, которая поднималась в гору. На холме лес поредел, и передвигаться по нему стало легче. Я увидел серую лису, потом дикобраза и стадо маралов. Это были уже не те олени с белыми хвостиками, которые поедали цветы, высаженные у тропинки, ведущей к нашему дому. Когда Нана ездила в Шотландию на конференцию психологов, она послала мне открытку с изображением таких животных. Рога у них были просто роскошные. Ни один охотник не отказался бы повесить их у себя в доме. А шкуры - рыжеватые. Они так же мало общего имели со штатом Нью-Джерси, как и я. В лесу была полянка. Видимо, дом Осборна находится где-то поблизости. В центре поляны, на каменной глыбе, стояла мраморная статуя обнаженной женщины. Ее руки были распростерты к небу, будто она держала невидимый огромный кубок. Но потом я прочитал, что было написано на камне, и понял, что это могила первой жены Осборна. "Луиза 1906-1927". Через три часа Луиза опять выросла передо мной, и мне стало ясно, что я заблудился. Солнце уже спустилось. Я стоял в тени надгробного памятника, и мне было немного не по себе, потому что в зарослях папоротника на краю прогалины я наткнулся мертвого оленя. Охотник отрезал ему голову и вытащил печень. Надеюсь, что это сделал охотник. Мне нужно было немедленно успокоиться. Если я буду продолжать паниковать, то никогда не смогу выбраться отсюда. А сделать это было абсолютно необходимо, потому что иначе мама всполошится, начнет звонить Гейтсу, тот - Осборну, Осборн скажет миссис Лэнгли, та поделится с Брюсом и Джилли, и все узнают о том, как я потерялся. Этого ни в коем случае нельзя допустить. Люди будут смеяться надо мной. Как же я буду ориентироваться в дебрях страны яномамо, если потерялся в лесах "Садового штата"*? <"Официальное" прозвище штата Нью-Джерси>. Нет, на самом деле: это была проверка. Как-то нас с Хлюпиком отправили на две недели в бойскаутский лагерь. Помню, он как-то говорил мне, что если ты потерялся в лесу, нужно взобраться на дерево. Была только одна проблема. Ветки, за которые можно было ухватиться, росли слишком высоко, а стволы были слишком толстыми, чтобы по ним карабкаться. Я попытался подтянуться, схватившись за лозу толщиной в мою руку у кисти, но она оборвалась как раз в тот момент, когда я понял, что это ядовитый плющ. Головой я сильно стукнулся прямо о землю. А потом увидел, что в двадцати футах от меня, между раздвоенным стволом одного из деревьев, была небольшая фанерная платформа, которую я не заметил раньше, хоть и проходил под ней несколько раз. К стволу дерева было прибито несколько палок, так что получилось что-то вроде лестницы. Надо на нее забраться. С высоты пятнадцати футов была видна река. Она находилась в четверти мили от этого места, не более того. Значит, я не заблудился. Когда я поднялся выше, то увидел крышу обители самого Осборна. На ней был флюгер в форме золотого тельца. Я поставил ногу на платформу, и хотел уже продолжить, как вдруг что-то, спрятанное в куче упавших листьев, ухватило меня за правую ногу. Я чуть с ума не сошел. Оказывается, это был капкан. Его железные зубья прорвали кожу ботинка и прокусили ногу до кости. Увидев кровь, я просто очумел и ослабил хватку. Потом, падая, попытался уцепиться за самодельную лестницу. Тут кто-то закричал: "Ага, вот и попался!". Я с грохотом приземлился на землю, брызгая кровью, словно один из тех голубей, в которых из воздушного ружья стрелял Хлюпик. Обычно он занимался этим, сидя на нашей крыше. Если бы не листья, которые смягчили мое падение, у меня были бы переломаны ноги, а то и хребет. То, что произошло, не просто ошарашило меня; у меня было такое чувство, что все органы в моем теле перемешались, причем без моего разрешения. Нога у меня по-прежнему была в тисках капкана. Ко мне приблизилась какая-то фигура. На ней был надет оливково-зеленого цвета свитер, вязаный колпак с помпоном, и армейские брюки защитного цвета, заправленные в сапоги. Ее лицо было размалевано черными и зелеными (камуфляжными) полосками. В правой руке она держала арбалет. В общем, вид у нее был очень грозный. - Где твое ружье? - рявкнула она. - Моя но-о-га... - У меня не было сил кричать. Я мог только стонать. - Скажи мне, где оно, и я помогу тебе. - Какое еще ружье? Слушай, сними его быстрее, а то я умру, Господи ты боже мой! - Зачем ты убил оленя? Она с отвращением сняла свой колпак. Это была Майя, сестра Брюса. - Да ничего я твоему идиотскому оленю не сделал! - Теперь я надрывался от крика. - Ты что, не помнишь меня? Это меня вы встретили на дороге! - Ну и что? Все равно ты браконьер. - Браконьер? - завопил я. - Мы что, в Шервудском лесу, что ли, мать твою? - Почти. Это мой лес. Нужно было немедленно снять капкан. Но только я к нему притронулся, как его зубья еще глубже впились в мою кожу. Пальцами я попытался раздвинуть его клещи. Он приоткрылся на дюйм, не больше, и сразу же захлопнулся, так что мне не удалось выдернуть ногу. - Это не так делается. - Ты садистка! Я просто наблюдал за птицами, понимаешь, дура?! - Несмотря на то, что от боли у меня глаза на лоб лезли, врал я по-прежнему довольно убедительно, и в доказательство своих слов показал на бинокль, который взял с собой для того, чтобы шпионить за своей матерью и Осборном. - Можешь Брюса спросить! - Ох, черт! Извини, ради Бога! - Она кинула на землю свой арбалет, встала на колени и, нажав на какой-то рычаг, раскрыла капкан. - Прости меня, пожалуйста! Ты как, в порядке? - Не знаю. - Закусив губу от боли, я, задыхаясь, наблюдал за тем, как она стаскивает с моей ноги ботинок. - Боже мой... - Это прозвучало устрашающе. - Что там? - Майя заслонила от меня ногу. Она стала поливать ее водой из фляжки. - Это похоже... на севиче. - Это еще что такое? - Закуска из сырой рыбы. - Ничего себе! Но когда она это сказала, я почему-то перестал на нее злиться, и легонько оттолкнул ее в сторону, чтобы самому посмотреть, на что похожа моя нога. Она уже начала опухать. В том месте, где зубья поранили кожу, она была темно-красно. Казалось, это какое-то небольшое морское животное. Когда Майя поливала мою лодыжку водой, боль только усиливалась. Нога легонько подрагивала. Там было что-то странное, голубого цвета... неужели это сухожилие? Но мне не удалось рассмотреть это получше, потому что она сняла свитер и обернула его вокруг моей ноги. Теперь я начал дрожать всем телом. На пальцах Майи была кровь, которая текла из раны. Она помогла мне встать на ноги. - Куда мы идем? - Ко мне домой. Это недалеко. - Я не могу идти. - И не надо. - Она подвела меня к дереву и исчезла в густом подлеске, а через несколько минут вернулась, держа за поводья собой серую лошадь. - Ты шутишь, да? - А ты что, боишься лошадей? - Нет, - сказал я. Хотя боялся. - Я так и думала. - Почему? - Мне не нравятся люди, которым не нравятся лошади. - Если бы у меня было больше времени, я бы не преминул посмаковать мысль о том, что, возможно, (таким образом) она намекнула на свою симпатию ко мне. Майя протянула мне руку, я схватил ее и запрыгнул на лошадь, засунув в стремя свою здоровую ногу. Моя новая знакомая с неожиданной силой схватила меня за шиворот и втащила на лошадь. Она сидела на лошади впереди меня. - Обними меня за талию. - Когда мы трусили по лесу, моя нога болталась и ударялась о бок лошади. Лицом я уткнулся ей в затылок, и прижался грудью к ее спине. Я чувствовал ее дыхание, и голова у меня закружилась, что - частично - объясняется большой потерей крови. - А раньше ты это делала? - Что именно? - Ловила людей? - Нет. Ты у меня первый. - В этот момент я почувствовал возбуждение. Мы выехали из леса, срезали дорогу, проехав по полю, засеянном люцерной, затем галопом проскакали по огороженному пастбищу, на котором резвились шесть холеных лошадей. Некоторое время они скакали за нами. Майя дернула за цепь, и воротца с лязгом закрылись. Пришпоривая лошадь, мы проехали по саду, в котором росли розы. Наконец, показался их дом. Видимо, его начали строить еще в прошлом веке. Но потом его столько раз переделывали, что от былой претенциозности не осталось и следа. Хозяйственные постройки были выкрашены в зеленый цвет, а флигели, веранды и колонны - в розовый. Владельцы этой усадьбы явно хотели показать, что не относятся к архитектуре слишком серьезно. На закате дом не просто сверкал - казалось, он краснеет от смущения. Когда мы подъехали к зеленому амбару, Майя остановила мокрую от пота, тяжело дышавшую уставшую лошадь. Изо рта у нее текла пена. Два терьера и лабрадор, у которого было только три ноги, приветствовали нас радостным лаем. Потом к нам, хромая, подошел жокей-венесуэлец, которого я сначала принял за мальчика, и принял у Майи поводья. Видимо, он неудачно упал во время скачек. - А где мама? И Брюс? - Они пошли навестить твоего отца. - Энрике, позвони им и скажи, что мы поехали в больницу. Я возьму "Дули". "Дули" оказался огромным четырехколесным пикапом с двойным комплектом задних колес. Майе пришлось взгромоздиться на здоровенный справочник, чтобы видеть дорогу. Она схватилась за набалдашник одной рукой, зажгла другой сигарету с ментолом и, словно заправский дальнобойщик, вывела бегемотообразную машину, больше похожую на бегемота, на дорогу. Я ощущал в ноге пульсирующую нудную боль. Постепенно она стала затихать. Зато теперь, когда шок прошел, заболели другие части моего тела. Голова у меня раскалывалась, шея затекла, на боках было полно синяков. Я тоже закурил сигарету с ментолом, несмотря на то, что из-за этого меня могло укачать в машине. Наплевать на все. Меня волновало только одно: будет ли Майя считать меня крутым. До больницы, расположенной в Григстауне, было около пятнадцати миль. Первую половину дороги Майя беспрестанно извинялась. Я, в свою очередь, говорил ей "Что ты, ничего страшного" и "Все в порядке", и уверял ее, что ни капельки не злюсь. Потом она сказала: - Дело в том, что я ненавижу, когда с животными жестоко обращаются. А с браконьерами можно жестоко обращаться, так, по-твоему? - незамедлительно прореагировал я. И сам себе удивился. - Браконьеры - сволочи. - Потому что они убивают оленей? - Во-первых, это наши олени. Кроме того, стрелять во все, что движется - это вовсе не то же самое, что выбраковывать скот. - А что значит выбраковывать? - Убивать молодых самцов. Чтобы стадо не увеличивалось до бесконечности. - Ты поэтому хотела со мной расправиться? - Этим занимается моя мама, а не я. Она такая строгая! Хотя по ней и не скажешь. - То есть вы сами убиваете оленей? - Один раз в год. - Может, стоить пригласить браконьеров? - Они местные. - Ну и что? Ты тоже местная. - Ну, я имею в виду, городские. - Интересно, как бы она назвала меня, жителя Нью-Йорка? - Ну, так что же из этого? - Понимаешь, если мы даже позовем их, и они действительно явятся, что вряд ли, они все равно они будут тайком приходить сюда ночью и резать наш скот. - Почему? - Майя посмотрела на меня, как на идиота. - Нас здесь не любят. - У меня был по-прежнему недоумевающий вид, и поэтому она продолжила: - Им приходится работать, а нам нет. Это несправедливо. Но с деньгами всегда так. Брюс говорит, что это цивилизованный путь ведения классовой войны: мы сквозь пальцы смотрим на то, что они убивают наших оленей, чтобы они не прикончили нас самих. Мой брат любит драматизировать. - А может, он прав? - Ей это не понравилось. - Разве я похожа на сноба? - Я не говорил, что ты сноб. - Я бы не стала ставить капканы, если бы не то, что случилось с Джонах. - Кто это - Джонах? - Моя собака. Один браконьер стрелял в нее. И поэтому у нее только три ноги. Мы подъехали к больнице. Она была больше, чем я думал. Майя припарковала машину около того места, где стояла карета скорой помощи. Я оперся на ее плечо, и, подпрыгивая, прошел через дверь на фотоэлементах. Высокомерная медсестра с высокой нелепой прической с отвращением посмотрела на нас. Майя так и не смыла с лица боевую раскраску. На нас была грязная одежда, вонявшая конским потом, а через свитер, которым была обмотана моя нога, сочилась кровь - прямо на только что вымытый пол. Мы выглядели, словно два беженца из какого-то боевика. - Немедленно отгоните машину в сторону, вытрите пол и заполните вот эту форму. - Медсестра протянула мне папку с какой-то анкетой. Повернувшись к нам задом, она бросила: - Надо будет подождать. Часа полтора. Очередь очень большая. В приемной было полно людей - упавших с велосипеда, укушенных собаками, просто каких-то припадочных. Там были заболевшие дети и толстая женщина, которая не знала, что именно у нее болит - то ли это был сердечный приступ, то ли несварение желудка. Все жаловались. Майя выхватила папку у меня из рук, не дав мне вписать даже свою фамилию, и протянула ее медсестре. - Я - Майя Лэнгли. Девица быстро развернулась к нам. Да, это явно меняло дело. - Извините, я вас не узнала... Гул голосов стих. Все уставились на нас и стали перешептываться. Даже дети перестали плакать. Теперь нам уже не нужно было ждать целый час. Вдруг, откуда ни возьмись, появилось кресло для перевозки больных. - Пройдите, пожалуйста, в этот кабинет. Справа по коридору. Там вас осмотрят. Я напишу записку, чтобы ваш грузовик не отогнали в сторону. Доктор Леффлер будет через минуту. Я был смущен. Но вместе с чувством вины пришло и понимание того, что так и должно быть. Было ясно, что думают о Майе люди: богатая сучка. А что еще? Но тут она сказала: "Мы подождем". Это было то, что они все так хотели услышать. Люди прекратили шептаться, дети опять начали хныкать, а толстая женщина, после того, как ее муж напомнил ей, что она съела несколько пончиков, закусив чипсами, признала, что у нее, должно быть, несварение желудка. Медсестра помогла мне усесться в кресло. - Даже не знаю... Наверняка доктор захочет осмотреть вашу ногу немедленно. Это может быть серьезно. - Девица понятия не имела, что произошло с моей ногой, и не могла этого знать, потому что она по-прежнему была обмотана свитером. Это была уловка, призванная убедить всех присутствующих, что мы живем в демократической стране. Майя покатила кресло по коридору. Наклонив ко мне голову, она объяснила: - Ненавижу, когда мне приходится так поступать. Но если бы я ей не сказала, мы бы прождали здесь черт знает сколько. - Мне было ужасно приятно это слышать. Значит, она сделала это ради меня! Кроме того, нога болела так, что мне хотелось кричать от боли. Тут я увидел на стене табличку, на которой было написано: "Мемориальная больница г. Григстауна. Вечная память Луизе Осборн". Доктор Леффлер был похож на парня из телевизионной рекламы, который призывал покупать краску для волос. Когда Майя вкатила кресло в его кабинет, он подошел к ней, намереваясь поцеловать в щеку, но остановился, увидев ее раскраску. - Когда тебе завербовали? - Очень смешно. Потом Леффлер назвал мне свое имя, и, освобождая мою ногу от импровизированной "повязки", сказал: - Мистер Осборн говорил мне, что...э-э... лечебные сеансы твоей мамы творят чудеса. Я как раз собирался позвонить ей. - Врач помазал ногу каким-то дезинфицирующим средством. Наверное, он знает о моей маме что-то такое, что мне неизвестно. Что именно, хотел бы я знать. - Как это случилось? - спросил он меня. Майя уставилась на носки своих ботинок. - Я упал с дерева. - Да? И где ты умудрился так поранить ногу? - Сверху и снизу на моей ступне были две идеально полукруглых резаных раны. Майя открыла рот, чтобы сказать что-то, но я перебил ее. - Приземлился прямо на консервную банку. Она медленно опустила голову, чтобы спрятать улыбку. Врач наклонился, чтобы рассмотреть рану на ступне. Тогда она закатила глаза и беззвучно спросила: "банка, значит?". - Слава Богу, сухожилие не задето. А как так получилось, что эта банка поранила тебя сразу в двух местах? - Но минуту я задумался. - Понимаете, ее, видимо, открывали не консервным ножом, а обыкновенным, и поэтому на ней были очень острые зазубрины. - Очень интересно. - Леффлер плеснул йода прямо на рану - я моргнул и зажмурился. - И когда я упал, то ногой угодил прямо в эту самую банку. - Получилось что-то вроде капкана, так? - Да-да, вроде того. - Я открыл глаза и увидел, что в дверях кабинета стояли мисси Лэнгли и Брюс. Одеты они были очень нарядно, словно для похода в церковь. - Что Майя с тобой сделала? - Ничего. Брюс посмотрел на мою ногу и смешно