шел из строя на несколько недель. Тому и Таду досталось всего по нескольку оплеух, а потом их разняли. Но факт нарушения режима был преподнесен тренеру Билли Мартину в довольно-таки драматической форме. Он попал в газету. Тренер отстранил от игр Тома Старка и Тада Мелона. Это сильно уменьшило шансы команды в матче с Джорджией, который должен был состояться в следующую субботу. Джорджия в тот сезон играла сильно, и вся надежда была на Тома Старка. Хозяин принял удар, как подобает мужчине. Без слез и криков - даже когда первая половина закончилась со счетом 7:0 в пользу Джорджии. Как только раздался свисток, он вскочил. "Пошли", - сказал он мне, и я понял, что он отправляется в раздевалку. Я приплелся за ним туда, прислонился к косяку и стал смотреть. На стадионе заиграл оркестр. Сейчас он, наверно, маршировал вокруг поля, и солнце (это была первая встреча, перенесенная из-за приближения холодов на дневное время) сверкало на меди и мелькающей золотой палочке дирижера. Вскоре оркестр где-то вдали начал объяснять Родному Штату, как мы любим его, как мы будем, будем биться за него, как умрем за него и что он - родина героев. Между тем герои, чумазые и выдохшиеся, получали накачку. Вначале Хозяин не произнес ни слова. Он вошел в раздевалку и медленно оглядел расслабленные тела. Настроение было как в морге. Можно было услышать, как муха пролетит. Ни звука. Только раз проскребли по цементу шипы, когда кто-то незаметно двинул ногой, да раз или два скрипнули доспехи, когда кто-то переменил позу. Тренер Билли Мартин в шляпе, надвинутой на глаза, стоял в другом конце комнаты и мрачно жевал незажженную сигару. Хозяин медленно обводил их взглядом одного за другим, а оркестр объяснялся штату о любви, болельщики стояли на трибунах под теплым осенним солнцем и в чистом восторге прижимали шляпы к сердцам. Глаза Хозяина остановились на Джимми Хардвике, который сидел на скамейке. Джимми был краем в дублирующем составе. Во втором периоде его выпустили на поле, потому что левый крайний играл, как сановница, страдающая запором. Джимми мог отличиться. Случай представился. Он получил пас. И потерял мяч. И теперь когда глаза Хозяина остановились на Джимми, он ответил Хозяину угрюмым взглядом. Тот не отводил глаз, и Джимми не выдержал: - Ну, чего молчите... чего... говорите уж! Но Хозяин ничего не сказал. Он медленно подошел и стал перед Джимми. Потом так же медленно поднял правую руку и опустил ее Джимми на плечо. Он не потрепал его по плечу. Он просто положил на плечо руку, как человек, успокаивающий горячую лошадь. Он больше не взглянул на Джимми и медленно обвел взглядом остальных. - Ребята, - сказал он. - Я пришел сказать вам... я знаю, вы сделали все, что могли. Он стоял, держа руку на плече Джимми, и ждал. Джимми заплакал. Тогда Хозяин сказал: - Я знаю, вы сделали все, что в ваших силах. Потому что я знаю, из какого вы теста. Он снова подождал. Потом убрал руку с плеча Джимми, медленно повернулся и пошел к двери. Там он остановился и снова окинул взглядом комнату. - Я хочу вам сказать, что не забуду вас, - сказал он и вышел. Теперь Джимми плакал навзрыд. Вслед за Хозяином я вышел наружу; оркестр играл залихватский марш. Когда началась вторая половина, ребята вышли, чтобы драться не на жизнь, а на смерть. В начале третьего периода они приземлили у Джорджии за линией и реализовали попытку. Хозяин воспринял гол с мрачным удовлетворением. В четвертом периоде Джорджия оттеснила наших почти к самым воротам, но ребята выстояли, а потом забили гол с поля. Так игра и кончилась - 10:7. Теперь мы могли выиграть первенство ассоциации. Для этого надо было победить во всех остальных матчах. В следующую субботу Том Старк снова вышел на поле. Он вышел на поле, потому что Хозяин нажал на Билли Мартина. Только поэтому - Хозяин мне сам признался. - И Мартин это проглотил? - спросил я. - Да, - сказал Хозяин, - вместе со своими зубами. На это я ничего не ответил и, кажется, даже виду не подал, что могу ответить. Но Хозяин вытянул ко мне голову и сказал: - Понимаешь ты или нет, я не позволю ему все погубить. Мы можем выиграть первенство ассоциации, а эта дубина хочет все погубить. Я по-прежнему не отвечал. - Не в Томе дело, в первенстве, ей-богу, - сказал он. - Не в Томе. Если бы дело было только в нем, я бы слова не сказал. А если он еще раз пропустит тренировку, я ему голову об пол расшибу. Своими руками изобью. Ей-богу. - Он довольно крупный мальчик, - заметил я. Хозяин опять побожился, что изобьет его. И в следующую субботу Том снова вышел на поле - он делал игру, он был помесью балерины с паровозом, и трибуны вопили: "А-а, Том, Том, Том!" - потому что он был их родименький, и счет был 20:0, и у наших опять были виды на первое место. Оставалось две игры. Легкая, с Технологическим, и в день благодарения - финальный матч. С Технологическим было легко. В третьем периоде, когда университет уже вел, тренер выпустил Тома - просто поразмяться. Том устроил для трибун небольшое представление. Оно было небрежным, блестящим и дерзким. Казалось, для него это пустяки - с такой легкостью он все проделывал. Но однажды, когда он прорвался, сделал с мячом семь ярдов и его снесла защита, он не встал сразу. - Наверное, в сплетение попали, - заметил Хозяин. А Крошка, который сидел с нами в губернаторской ложе, сказал: - Наверно, но Том и не такое выдержит. - Еще бы, черт возьми! - согласился Хозяин. Но Том вообще не встал. Его понесли в раздевалку. - Ясно, в поддых ударили, - сказал Хозяин так, словно речь шла о погоде. - Смотри, выпустили Акстона. Акстон ничего играет. Дай ему еще годик. - Он - ничего, но он не Том Старк. Том Старк - вот на кого я ставлю, - объявил Дафи. - Сейчас будет пас, могу спорить, - авторитетно заметил Хозяин, но он все время украдкой поглядывал на процессию, двигавшуюся к раздевалке. - Замена: Акстон вместо Старка, - проревел громкоговоритель над трибуной, и дирижер болельщиков организовал салют Старку. Они прокричали в честь Тома все, что полагается, а дирижер и помощники дирижера скакали, ходили колесом и бросали в воздух свои мегафоны. Игра возобновилась. Как и предрекал Хозяин, наши начали хорошим пасом. И с первой попытки прошли девять ярдов. - Первая - на двадцатичетырехъярдовой отметке Технологического, - объявил диктор. И добавил: - Том Старк, неудачно столкнувшийся с защитниками, по-видимому, начал приходить в сознание. - А? Приходить в сознание? - эхом откликнулся Дафи. Затем он хлопнул Хозяина по плечу (он обожал хлопать на людях Хозяина по плечу, показывая, какие они приятели) и возмутился: - Да разве они могут оглушить нашего Тома? Хозяин на секунду помрачнел, но ничего не сказал. - Если только слегка, - разглагольствовал Крошка. - Этот мальчик им не по зубам. - Он крепкий парень, - согласился Хозяин. Затем он полностью сосредоточил свое внимание на игре. Матч был скучным, но, чем скучнее он становился, тем благоговейнее Хозяин наблюдал за матчем и тем старательнее подбадривал игроков. Наши забивали голы с бесперебойностью сосисочной машины, выбрасывающей сосиски. В игре было столько же спортивного азарта, сколько в пари о том, потечет вода с горы или в гору. Но Хозяин шумно торжествовал каждый раз, когда нашим удавалось пройти три ядра. Он только что успокоился после удачного паса, который вывел наших на шестиярдовую отметку противника, как перед ложей появился человек и, сняв шляпу, окликнул его: - Губернатор Старк... губернатор Старк! - Да? - сказал Хозяин. - Врач - в раздевалке... он спрашивает: вы не зайдете на минутку? - Спасибо, - сказал Хозяин, - передайте, что сейчас приду. Вот только этот загонят, и приду. - И он сосредоточил внимание на игре. - Ерунда, - вмешался Крошка, - ничего там не может быть. Наш Том, он не... - Замолчи, - приказал Хозяин, - не мешай игру смотреть. Когда наши приземлили мяч за линией и реализовали попытку. Хозяин повернулся ко мне и сказал: - Похоже, что можно уходить. Пусть Рафинад отвезет тебя в Капитолий, подожди меня там. Ты мне будешь нужен - и Суинтон, если сможешь его найти. Я возьму такси. Может, догоню тебя. - И, перепрыгнув через барьер, пошел по полю к раздевалке. Но у скамьи задержался, чтобы перекинуться шуткой с ребятами. Потом зашагал дальше, выдвинув тяжелую голову в нахлобученной шляпе. Мы, в ложе, не стали дожидаться последнего свистка. Пока не началась свалка, мы выбрались наружу и поехали к центру, Дафи вылез у спортивного клуба, где он боролся с одышкой, сдувая пену с пива и наклоняясь над бильярдными столами, а я доехал до Капитолия. Еще не вставив ключ в дверь, я мог сказать, что в большой приемной темно. Девушки закрыли лавочку на субботний вечер и разошлись - по своим свиданиям, кинотеатрам, партиям в бридж, танцам в "Парижской мечте", где саксофоны под голубым светом рыгают тягуче и сладко, словно наевшись сорговой патоки; к шипящим на сковородках бифштексам в придорожном кабаке "Тележное колесо"; болтовне, трескотне, хихиканью, пыхтению, шепоту - ко всему тому, что называется развлечениями. Я вошел в непривычно тихую приемную, и где-то в душе у меня мелькнула злорадная усмешка при мысли о том, какими способами они будут развлекаться, в каких местах ("Тележное колесо"; "Парижская мечта"; "Столичный дворец кино"; машина на обочине; темный вестибюль) и с какими людьми (самоуверенный петушок-студент, едва скрывающий, что для него это - экскурсия на дно; продавец из аптеки с девятью сотнями на книжке и надеждой на будущий год вступить в дело, подыскать подходящую бабенку и остепениться; средних лет ходок с редкими волосами, приклеенными к большому жилковатому, как агат, черепу, с запахом желудочных капель и мятной жвачки и с большими влажными, зверски наманикюренными руками цвета свиного сала). Пока я стоял у двери, мысль приняла другое направление. Но насмешка по-прежнему цеплялась за уголок сознания, словно огонь за угол мокрой бумажки. Только теперь она относилась ко мне самому. Какое я имею право издеваться над ними? - спросил я. Ведь и я развлекался такими же способами. И если не развлекаюсь сегодня, то не потому, что стал выше этого и достиг святости. Может быть, наоборот, я что-то потерял. Добродетель от немощи. Воздержание из-за тошноты. Когда вас лечат от пьянства, вам что-то подмешивают в вино, чтобы вас вывернуло, и, после того как вас вывернет несколько раз, вино становится вам противно. Вы - как собака Павлова, у которой слюна течет всякий раз, когда она услышит звонок. Только в вашем случае рефлекс работает так, что стоит вам понюхать вино или хотя бы подумать о нем, и желудок у вас переворачивается вверх тормашками. Кто-то, наверно, подмешал этой дряни в мои развлечения, потому что мне не хотелось никаких развлечений. По крайней мере сейчас. И не следовало мне смотреть на этих людей свысока. Чем тут гордиться, если желудок у тебя не принимает развлечений? Вот я войду к себе в кабинет, посижу минутку-другую за столом, потом включу лампу и займусь своей налоговой арифметикой. В цифрах было что-то успокаивающее, чистое. Но когда, раздумывая о цифрах, я продолжил свой путь по большой приемной к кабинету, в одной из комнат на противоположной стороне послышался звук. Света не было ни под одной дверью, но звук послышался опять. Вполне реальный звук. Никому там быть не полагалось - тем более в темноте. Бесшумно ступая по толстому ковру, я пересек комнату и распахнул дверь. Это была Сэди Берк. Она сидела в кресле, положив на стол согнутые руки, и я понял, что она только сию секунду подняла с них голову. Не то чтобы она плакала. Но она сидела, положив голову на руки, в пустом учреждении, без света, когда другие люди веселились. - Привет, Сэди, - сказал я. Она молча посмотрела на меня. Свет едва брезжил сквозь жалюзи, а Сэди сидела к окну спиной, поэтому я не мог разглядеть выражение ее лица - только блестящие глаза. Потом она спросила: - Что вам нужно? - Ничего, - ответил я. - Тогда можете не задерживаться. Я подошел поближе, сел на стул и посмотрел на нее. - Вы слышали, что я сказала? - осведомилась она. - Слышал. - Ну так услышите еще раз: можете не задерживаться. - Мне здесь очень уютно, - ответил я. - Ведь у нас много общего, Сэди. У нас с вами. - Надеюсь, вы не считаете это комплиментом, - сказала она. - Нет, это просто научное наблюдение. - Оно не сделает вас Эйнштейном. - В том смысле, что неверно, будто у нас много общего, или в том смысле, что это слишком очевидно и не надо быть Эйнштейном, чтобы это понять? - В том смысле, что мне плевать, - кисло сказала она. И добавила: - И в том смысле, что нечего вам тут делать. Я не двинулся с места и продолжал ее разглядывать. - Субботний вечер, - сказал я. - Почему вы не пойдете куда-нибудь в город повеселиться? - Провалиться ему, вашему городу. - Она выудила из стола сигарету и закурила. Вспыхнувшая спичка вырвала из темноты ее лицо. Сэди потушила ее, тряхнув рукой, и через выпяченную нижнюю губу выпустила первую затяжку. Проделав это, она посмотрела на меня и сказала: - И вам тоже. - Затем обвела убийственным взглядом кабинет, словно он был полон каких-то харь, и, выдохнув серый дым, закончила: - Провалиться им всем. Всему этому заведению. - Ее взгляд снова остановился на мне, и она сказала: - Я ухожу отсюда. - Отсюда? - удивился я. - Отсюда, - подтвердила она, обведя комнату широким жестом, отчего сигарета в ее пальцах разгорелась ярче. - Из этого места, из этого города. - Погодите немного - разбогатеете, - сказал я. - Я давно могла бы разбогатеть, - ответила она, - копаясь в этом добре. Если бы захотела. Это верно, она могла. Но не разбогатела. Насколько я мог судить. - Да, - она раздавила окурок в пепельнице, - я ухожу. - Она с вызовом смотрела мне в глаза, словно ожидая возражений. Я ничего не сказал, только помотал головой. - Думаете, не уйду? - допытывалась она. - Думаю, что нет. - Ничего, увидите, черт бы вас взял. - Нет, - сказал я и снова помотал головой, - не уйдете. У вас талант по этой части, как у рыбы по части плавания. А разве рыба откажется плавать? Она хотела что-то сказать, но передумала. Минуты две мы молча сидели в темноте. - Перестаньте на меня глазеть, - потребовала она. - Сказано вам, уходите. Почему вы не идете домой? - Жду Хозяина, - лаконично объяснил я, - он... - Тут я вспомнил. - А вы не слышали, что случилось? - Что? - С Томом Старком. - Эх, дал бы ему кто-нибудь наконец по мозгам. - Вот и дали, - сказал я. - Давно пора. - Но сегодня вечером они потрудились на совесть. Последнее, что я слышал, - он был без сознания. Хозяина вызвали в раздевалку. - Что с ним? - спросила она, подавшись вперед. - Что-нибудь серьезное? - Он был без сознания. Это все, что мне известно. Скорее всего, его отвезут в больницу. - Они не сказали, что с ним? И Хозяину не сказали? - допрашивала она, наклонившись ко мне. - Да вам-то чего волноваться? Говорите, что давно пора дать ему по мозгам, а теперь, когда ему дали, у вас такой вид, будто вы в него влюблены. - Ха, - сказала она. - Шутка. Я посмотрел на часы. - Хозяин задерживается. Надо полагать, что повез грозу защитников в больницу. Она молча глядела на стол и кусала губу. Потом вдруг встала, подошла к вешалке, надела пальто, насадила на голову шляпу и двинулась к двери. Я повернул ей вслед голову. У двери она остановилась и сказала, крутя ручку: - Я ухожу и хочу запереть. Не пересесть ли вам в свой собственный кабинет? Я поднялся и вышел в приемную. Сэди, не говоря ни слова, захлопнула дверь, быстрым шагом пересекла приемную и скрылась в коридоре. Я стоял и слушал удаляющийся стук каблуков по мраморному полу. Когда он затих, я вошел в кабинет, уселся у окна и стал смотреть, как шарят по крышам пальцы речного тумана. Однако, когда зазвонил телефон, я уже не любовался романтическим туманным пейзажем вечернего города, а сидел над опрятными успокоительными налоговыми выкладками под лампой с зеленым абажуром. Звонила Сэди. Она сказала, что звонит из университетской больницы и что Том Старк все еще без сознания. Хозяин тоже тут, но она его не видела. Насколько она понимает, я ему зачем-то нужен. Итак, Сэди отправилась туда. Шнырять в антисептическом полумраке. Я отложил опрятные успокоительные налоговые выкладки и вышел на улицу. Съев у ларька бутерброд с чашкой кофе, я поехал в больницу. Хозяина я нашел в приемной, одного. Вид у него был мрачный. Я спросил, как Том; оказалось, что он в рентгеновском кабинете, но пока ничего не ясно. Им занимается доктор Стентон, а еще один специалист вылетает специальным самолетом из Балтимора для консультации. Потом он сказал: - Я хочу, чтобы ты съездил за Люси. Надо ее привезти сюда. Там, на ферме, наверно, еще не было газеты. Я сказал, что еду, и пошел к двери. Он окликнул меня, я обернулся. - Джек, ты как-нибудь это... помягче ей скажи. Ну подготовь ее, что ли. Я сказал, что постараюсь, и ушел. Видно, дела были неважные, если требовалась такая подготовка. И пока я ехал по шоссе навстречу огням машин, устремившихся на субботний вечер в город, я думал, какое это будет веселое занятие - подготавливать Люси. И когда я шел по доисторической цементной дорожке к тускло светящимся окнам белого дома, я думал о том же самом. А потом я стоял в гостиной, в окружении резного ореха, красного плюша, карточек для стереоскопа, мольберта с портретом малярика, и подготавливал Люси - и в занятии этом не было решительно ничего веселого. Но она держала себя в руках. - Боже мой, - сказала она негромко, - Боже мой. - И потом, с белым, окаменевшим лицом: - Одну минуту. Я возьму пальто. Мы сели в машину и поехали в город. Мы не разговаривали. Только раз я услышал "Боже мой!", но обращалась она не ко мне. Я решил, что она молится: когда-то она ходила в захолустный баптистский колледж, где на это не жалели времени, и привычка могла сохраниться. Затем я проводил ее в приемную, где сидел Хозяин, и опять не увидел ничего веселого. Его большая голова медленно перекатилась на высокой спинке кресла в ситцевом чехле, и глаза уставились на нее с цветастого узора как на чужую. Она не подошла к нему, а остановилась посреди комнаты и спросила: - Как он? Глаза у Хозяина загорелись, и он вскочил с кресла. - Все нормально, слышишь? - сказал он. - Все будет нормально. Поняла? - Как он? - повторила Люси. - Слышишь, что я тебе говорю, - все будет нормально, - прорычал он. - Ты говоришь. А что говорят врачи? Лицо его потемнело от прихлынувшей крови, и он шумно задышал. - Ты сама этого хотела. Сама сказала. Сама сказала, что пусть лучше умрет у тебя на глазах. Ты хотела этого. - Он шагнул к ней. - Но он тебя надует. Ничего с ним не будет. Слышишь? Он выздоровеет. - Дай бог, - тихо сказала она. - Дай! Дай! - крикнул Хозяин. - Ничего у него нет, уже сейчас. Он крепкий парень, он выдержит. Она ничего не отвечала, только стояла и смотрела на него; кровь отлила от его лица, и он как будто осел под тяжестью собственного мяса. Немного погодя Люси спросила: - Я могу его увидеть? Прежде чем ответить. Хозяин отступил к своему креслу и сел. Потом посмотрел на меня. - Отведи ее в триста пятую палату, - распорядился он. Голос был монотонный, скучный, как будто он отвечал в зале ожидания на дурацкие вопросы проезжего о расписании поездов. Я отвел ее в палату 305, где под белой простыней лежало неподвижное тело и из разинутого рта вырывалось тяжелое дыхание. Люси не сразу подошла к кровати. Остановившись в дверях, она смотрела на Тома. Я подумал, что она сейчас свалится, и подставил руку, но Люси твердо держалась на ногах. Потом она подошла к кровати и робко дотронулась до тела. Она опустила ладонь на правую ногу, над щиколоткой, и так замерла, словно надеясь вызвать или сообщить какую-то силу этим прикосновением. Тем временем медсестра, которая стояла по ту сторону кровати, нагнулась и стерла со лба пациента капельки пота. Люси сделала шаг или два к изголовью кровати и, глядя на сестру, протянула руку. Сестра вложила в нее салфетку, и Люси насухо вытерла ему лоб и виски. Затем вернула салфетку сестре. "Спасибо", - шепнула она. На простом, заурядном, добром лице немолодой сестры появилась профессиональная сочувственная улыбка, словно на секунду внесли свет в уютную запущенную комнату. Однако Люси смотрела не на ее лицо, а вниз, где шумно дышало лицо с отвисшей челюстью. Там никакого просвета не было. Немного погодя - сестра объяснила, что доктор Стентон ненадолго отлучился и, когда он придет, она даст нам знать, - мы вернулись к Хозяину, который сидел по-прежнему, прислонившись затылком к цветочному узору. Люси сидела, потупясь, в другом кресле (ситцевые чехлы, горшки с цветами на подоконнике, акварели в простых деревянных рамках, камин с муляжами чурок придавали приемной уютный, веселый вид) и время от времени поглядывала на Хозяина, а я сидел на кушетке у стены и листал иллюстрированные журналы, из которых выяснилось, что мир за пределами нашего уютного уголка еще не перестал быть миром. Примерно в половине двенадцатого пришел Адам и сказал, что самолет с балтиморским доктором, вызванным для консультации, вынужден был сесть из-за низкой облачности и прилетит, как только туман поднимется. - Туман! - воскликнул Хозяин и встал. - Туман! Позвони ему... позвони и скажи... туман не туман - пусть вылетает. - Самолет не может лететь в тумане, - объяснил Адам. - Ты скажи ему... мальчик, который там... этот мальчик... мой сын... - Голос его не затих. Он просто оборвался на таком звуке, как будто с трудом затормаживала тяжелая машина. Хозяин смотрел на Адама с возмущением и глубокой укоризной. - Доктор Бернхам вылетит при первой же возможности, - холодно ответил Адам. И, выдержав возмущенный, укоризненный взгляд Хозяина, после короткой паузы добавил: - Губернатор, я думаю, что вам лучше прилечь, отдохнуть немного. - Нет, - ответил Хозяин хрипло, - нет. - От того, что вы не отдыхаете, пользы нет никакой. Вы только напрасно тратите силы. Вы ничем не можете помочь. - Помочь, - повторил Хозяин, - помочь, - и сжал перед собой кулаки, словно пытаясь выловить из воздуха какую-то материю, которая растворилась, стала неосязаемой при его прикосновении. - Я бы очень вам советовал прилечь, - мягко сказал Адам. Потом он повернулся и вопросительно посмотрел на Люси. Она помотала головой и тихо ответила: - Нет, доктор. Я тоже подожду. Адам наклонил голову в знак согласия и вышел. Я последовал за ним. - Что там у него? - спросил я, догнав Адама в холле. - Плохо, - сказал он. - Очень плохо? - Он парализован и без сознания, - сказал Адам. - Конечности совершенно вялые. Рефлексы полностью исчезли. Ты берешь его за руку, а она как студень. Рентген - мы сделали снимок - показывает перелом и смещение пятого и шестого шейных позвонков. - Где эта чертовщина? Адам положил два пальца мне на шею, пониже затылка. - Тут, - сказал он. - Иначе говоря, у него сломана шея? - Да. - Я думал, от этого умирают. - Обычно умирают, - сказал он. - А если трещина чуть выше - неизбежно. - У него есть шансы? - Да. - Просто выжить или выздороветь? - Выздороветь. Почти выздороветь. Но только шансы. - Что ты предпримешь? Он посмотрел мне в глаза, и я увидел, что его лицо выглядит примерно так, как будто ему самому свернули шею. Лицо было белое и осунувшееся. - Это трудное решение, - сказал он. - Мне надо подумать. Сейчас я не хочу об этом говорить. Он отвернулся, расправил плечи и зашагал по натертому паркету холла, блестевшему под мягким светом, как коричневый лед. Я возвратился в комнату, где среди ситца, акварелей и цветочных горшков сидели друг против друга Люси Старк и Хозяин. Время от времени она отводила взгляд от своих колен, где лежали ее сцепленные руки с налившимися голубыми жилами, и смотрела на мужа. Хозяин ни разу не встретился с ней взглядом, его глаза были устремлены на камин, где холодно тлели искусственные чурки. В начале второго пришла нянька с известием, что туман рассеялся и доктор Бернхам вылетел. Когда он будет здесь, нам сообщат. Затем она ушла. Минуты две Хозяин сидел молча, потом сказал мне: - Спустись вниз и позвони на аэродром. Спроси, какая у них погода. Пусть передадут Рафинаду, что я велел ехать сюда быстро. И Мерфи передай, что быстро - это значит быстро. Клянусь богом! Кля... - И божба, обращенная неизвестно к кому, оборвалась на полуслове. Я прошел по коридору и спустился на второй этаж к телефонным будкам, чтобы передать бессмысленные распоряжения Рафинаду и Мерфи. Рафинад и так будет гнать как полоумный, а Мерфи, лейтенант, командовавший мотоциклетным эскортом, понимал, что вызван не забавы ради. Я позвонил на аэродром, выяснил, что туман рассеивается - поднялся ветер, - и передал распоряжение для Мерфи. Когда я вышел из будки, передо мной выросла Сэди. Она, наверно, сидела где-нибудь на скамейке в темном углу вестибюля, потому что, входя, я ее не заметил. - Что ж вы не гаркнули, не устроили мне настоящего сердечного припадка, не доконали меня окончательно? - сказал я. - Как там? - спросила она, схватив меня за рукав. - Плохо. Он сломал шею. - Он выживет? - Доктор Стентон сказал, что может выжить, но улыбки на лице у него я не заметил. - Что они будут делать? Оперировать? - Сюда на консультацию вылетела еще одна знаменитость, из университета Джонса Хопкинса. Когда она явится, они подкинут монетку и узнают, что делать. - А по тону его похоже, что Том выживет? - Сэди все еще цеплялась за мой рукав. - Да откуда я знаю? - Я вдруг разозлился и выдернул у нее свой рукав. - Если вы что-нибудь узнаете... ну... когда доктор приедет... вы мне скажете? - смиренно попросила она, уронив руку. - Какого дьявола вы не идете домой, а слоняетесь тут, как привидение? Отправляйтесь домой. Она помотала головой, по-прежнему смиренно. - Вы же хотели, чтобы он получил по мозгам. А теперь торчите тут и мучаетесь бессонницей. Отправляйтесь домой. Она помотала головой. - Я подожду. - Вы размазня, - заявил я. - Скажите мне, когда что-нибудь выяснится. На это я вообще не ответил и, поднявшись наверх, присоединился к семейству Старков. Настроение там мало изменилось. Вскоре пришла сестра и сообщила, что самолет ждут на аэродроме через тридцать - сорок минут. Позже она пришла еще раз и сказала, что меня просят к телефону. - Кто? - удивился я. - Дама, - ответила сестра, - она не хотела назваться. Я сообразил, кто это может быть, и, когда я взял у дежурной трубку, оказалось, что сообразил правильно. Это была Анна Стентон. Она больше не могла терпеть. Она не хватала меня за рукав, потому что находилась в нескольких километрах от меня, в своей квартире, но голос ее делал примерно то же самое. Я рассказал ей все, что знал, и по нескольку раз ответил на одни и те же вопросы. Она поблагодарила меня и извинилась за беспокойство. Ей необходимо было знать, сказала она. Она весь вечер звонила мне в гостиницу, а потом позвонила сюда, в больницу. Ей больше не у кого спросить. Когда она позвонила в больницу и спросила о состоянии Тома, ей ответили уклончиво. "Так что понимаешь, - сказала она, - понимаешь, пришлось вызвать тебя". Я сказал, что прекрасно понимаю, повесил трубку и пошел обратно. В приемной все было по-прежнему. И оставалось по-прежнему почти до четырех часов утра, когда Хозяин, который сидел в кресле, уставясь на искусственные чурки, вдруг поднял голову, как задремавшая на коврике собака при звуке, слышном ей одной. Только Хозяин не дремал. Он ждал этого звука. Секунду он напряженно прислушивался, потом вскочил. "Едут! - закричал он каким-то скрипучим голосом. - Едут!" Тут и я наконец услышал далекий вопль сирены мотоциклетного эскорта. Вскоре вошла сестра и объявила, что доктор Бернхам встретился с доктором Стентоном. Скоро ли они дадут заключение, она не могла сказать. После первого звука сирены Хозяин больше не садился. Стоя посреди комнаты, он настороженно прислушивался, как воет и затихает, снова воет и умолкает сирена, ждал, не раздадутся ли в коридоре шаги. Он начал расхаживать по комнате взад-вперед - к окну, где он отдергивал ситцевую занавеску, чтобы посмотреть на черную лужайку и туман за лужайкой, в котором, должно быть, тускло светился одинокий уличный фонарь; а потом назад, к камину, где он поворачивался на пятках, сбивая ковер. Руки он сцепил за спиной, а голова со свесившимся чубом была угрюмо опущена и покачивалась из стороны в сторону. Я опять листал иллюстрированный журнал, но тяжелые шаги, нервные и все же размеренные, тревожили какой-то уголок моей памяти. Я почувствовал раздражение, как бывает, когда воспоминание упорно ускользает от вас и не желает всплыть на поверхность. Но скоро я понял, что стараюсь вспомнить: тяжелое топанье - взад и вперед, взад и вперед - за дощатой перегородкой в захудалой гостинице. Я вспомнил. Он все еще расхаживал, когда чья-то рука нажала снаружи на ручку двери. При этом звуке, при первом щелчке замка он повернул голову и замер, как пойнтер в стойке. Вошел Адам - прямо в тиски его взгляда. Хозяин облизнул нижнюю губу, но удержался от вопроса. Адам закрыл за собой дверь и сделал несколько шагов. - Доктор Бернхам осмотрел пациента, - сказал он, - и изучил рентгеновские снимки. Его диагноз и мой полностью совпадают. Каков диагноз - вы знаете. - Он замолчал, словно ожидая ответа. Но ответа не было - даже признаков ответа, - и взгляд Хозяина не отпускал его ни на миг. - Действовать можно двояко, - продолжал Адам. - Есть консервативный путь и есть радикальный. Консервативное лечение означает, что мы положим пациента на вытяжение, затем в гипсовый корсет и будем ждать того или иного разрешения ситуации. Радикальный путь - немедленно прибегнуть к оперативному вмешательству. Я хочу подчеркнуть, что это весьма сложный выбор, требующий специальных знаний. Поэтому я хочу, чтобы вы уяснили положение настолько полно, насколько это возможно. - Он снова замолчал, но никакого ответа не было, и взгляд Хозяина не выпускал его. - Как вы знаете, - снова начал Адам голосом, в котором слышались лекторские нотки, - боковой снимок показал перелом и смещение пятого и шестого шейных позвонков. Но рентген не показывает нам состояние мягкой ткани. Поэтому в настоящий момент нам не известно состояние самого спинного мозга. Мы можем выяснить это только в процессе операции. Если при операции обнаружится, что спинной мозг поврежден, пациент останется парализованным на всю жизнь, так как мозговые клетки не восстанавливаются. Но возможно, что мозг только сдавлен сместившимся позвонком. В этом случае мы можем путем ламинэктомии ликвидировать сдавление. Мы не в состоянии предсказать, насколько эффективной окажется операция. Возможно, мы восстановим часть функции, а возможно, почти все функции. Конечно, не следует ожидать слишком многого. Некоторые мышечные группы, вероятно, останутся парализованными. Вы понимаете? На этот раз Адам, кажется, и не ожидал ответа - он сделал лишь секундную паузу. - Одно соображение я хочу отметить особенно. Операция проводится в непосредственной близости к мозгу, Не исключен смертельный исход. Кроме того, оперируя, мы рискуем внести инфекцию. Доктор Бернхам и я подробно обсудили вопрос и пришли к согласию. Я лично беру на себя ответственность рекомендовать операцию. Но вы должны понять, что это радикальная мера. Это крайняя мера. Это отчаянный риск. Адам умолк, в тишине раза два или три шумно вдохнул и выдохнул Хозяин. Наконец он хрипло произнес: - Делайте. Он выбрал крайнюю, отчаянную меру, но это меня не удивляло. Адам вопросительно смотрел на Люси Старк, как бы желая получить и ее согласие. Она отвела взгляд от Адама и повернулась к мужу, который опять стоял у окна и глядел на черную лужайку. Посмотрев на его ссутуленную спину, она обернулась к Адаму. Потом, потирая на коленях руки, медленно кивнула и прошептала: - Да... да. - Мы приступим немедленно, - сказал Адам. - Я распорядился все подготовить. Необходимости оперировать немедленно нет, но, на мой взгляд, так будет лучше. - Делайте, - послышался скрипучий голос у окна. Но Хозяин не обернулся даже тогда, когда за Адамом закрылась дверь. Я снова взялся за журнал, но переворачивал страницы с величайшей осторожностью, как будто не имел права нарушить мертвую тишину, установившуюся в комнате. Тишина длилась долго, а я все перелистывал картинки с женщинами в купальниках, рыбаками, роскошными пейзажами, шеренгами стройных здоровых юношей, приветственно поднимающих руки в разного рода рубашках, и детективные истории в шести фотографиях с разгадкой на следующей странице. Но картинки не занимали моего внимания, все они были одинаковы. Потом Люси Старк поднялась с кресла. Она подошла к окну, в которое смотрел Хозяин. Она дотронулась до его руки. Он отодвинулся, не оглянувшись. Но она взяла его за руку, потянула, и после короткого сопротивления он пошел за ней. Она подвела его к креслу в ситцевом чехле. - Сядь, Вилли, - сказала она очень тихо, - сядь, отдохни. Он опустился в кресло. Она вернулась на свое место. Теперь он смотрел на нее, а не на искусственные чурки. Наконец он произнес: - Он выздоровеет. - Дай бог, - отозвалась она. Минуты две или три он молчал и смотрел на нее. Потом с силой повторил: - Выздоровеет. Обязательно. - Дай бог, - сказала она. Она смотрела ему в глаза, пока он не отвел взгляд. Мне надоело сидеть в приемной. Я встал и пошел по коридору к дежурной по этажу. - Нельзя ли тут раздобыть кофе с бутербродами для губернатора и его жены? - спросил я. Дежурная обещала прислать еду, но я попросил, чтобы ее оставили здесь на столе, - я захвачу ее на обратном пути. Затем я спустился в вестибюль. Сэди была еще там, пряталась в темном углу. Я рассказал ей об операции и ушел. Я слонялся у стола дежурной, пока не появились бутерброды, после чего вернулся с подносом в приемную. Кофе и закуска, однако, мало повлияли на атмосферу в приемной. Я поставил перед Люси столик с чашкой кофе и бутербродом. Она поблагодарила меня, отломила от бутерброда кусочек и дважды или трижды поднесла его ко рту, не причинив ему никакого ущерба. Но немного кофе выпила. Я пододвинул кофе и еду Хозяину. Он рассеянно посмотрел на меня и сказал "спасибо". Но он даже виду не сделал, что ест. Несколько минут он держал чашку в руке, но не отпил ни глотка. Просто держал. Я съел бутерброд и выпил кофе. Я наливал вторую чашку, когда Хозяин опустил свою на стол, расплескав кофе. - Люси, - сказал он. - Люси! - Да, - откликнулась она. - Знаешь... знаешь, что я сделаю? - Он подался вперед и продолжал, не дожидаясь ответа. - Я назову новую больницу его именем. Тома. Больница и медицинский центр имени Тома Старка. Она будет носить его имя и... Она медленно покачала головой, и Хозяин умолк. - Все это не имеет значения, - сказала она. - Вилли, неужели ты не понимаешь? Вырезать чье-то имя на камне. Напечатать в газете. Вилли, он был моим маленьким, нашим мальчиком, а все это ничего не значит, совсем ничего, неужели ты не понимаешь? Он откинулся на спинку, и снова в комнате воцарилась тишина. Тишина была в полном разгаре, когда я вернулся, отдав поднос с несъеденными бутербродами дежурной. Это было предлогом выйти. Вернулся я в двадцать минут шестого. В шесть пришел Адам. Лицо у него было серое и застывшее. Хозяин поднялся и стоял глядя на Адама, но ни он, ни Люси не проронили ни звука. Адам сказал: - Он будет жить. - Слава богу, - сказала Люси, но Хозяин по-прежнему смотрел на Адама. Адам выдержал его взгляд. Потом он сказал: - Спинной мозг поврежден. Я услышала шумный вздох Люси и, обернувшись, увидел, что голова ее упала на грудь. Хозяин не шевелился. Потом он поднял руки с растопыренными пальцами, словно собираясь что-то поймать. - Нет! - сказал он. - Нет! - Поврежден, - повторил Адам. - Мне жаль, губернатор. Он вышел из комнаты. Хозяин смотрел на закрытую дверь, потом медленно опустился в кресло. Он продолжал смотреть на дверь, глаза его были расширены, на лбу собирались капли пота. Он резко распрямился, и я услышал стон. Нечленораздельный звук, полный боли, вырвавшийся прямо из темных, животных глубин большого тела. - О-о! - простонал он. И еще раз: - О-о! Люси Старк смотрела на него. Он не сводил глаз с двери. И опять послышался стон: - О-о! Она поднялась с кресла и подошла к нему. Она ничего не сказала. Она просто стала рядом и положила руку ему на плечо. Стон раздался снова, но уже в последний раз. Хозяин откинулся на спинку, глядя на дверь и тяжело дыша. Так прошло, наверно, три или четыре минуты. Затем Люси сказала: - Вилли. Он впервые поднял на нее глаза. - Вилли, - сказала она, - пора идти. Он встал, я взял с кушетки его и ее пальто. Я подал пальто Люси, а она помогла одеться ему. Я не вмешивался. Они двинулись к двери. Хозяин держался прямо и смотрел перед собой, Люси поддерживала его под локоть, и, увидев их, вы бы подумали, что она умело и тактично ведет слепца. Я открыл им дверь, а потом пошел вперед, чтобы предупредить Рафинада. Хозяин сел в машину, а за ним - Люси. Это слегка меня удивило; но я не огорчился, что повезет ее домой Рафинад. Несмотря на кофе, я валился с ног. Я пошел обратно и поднялся в кабинет Адама. Он уже собрался уходить. - Так что с ним? - спросил я. - То, что я сказал. Спинной мозг поврежден. Это означает паралич. Прогноз такой: первое время конечности будут совершенно вялыми. Позже мышечный тонус восстановится. Но руки и ноги останутся парализованными. Естественные отправления будут совершаться бесконтрольно, как у младенца. На коже будут образовываться язвы. Сопротивляемость инфекциям упадет. Дыхательные функции тоже будут нарушены. Вероятна пневмония. Как правило, именно от нее наступает конец, раньше или позже. - Судя по твоим словам, чем раньше, тем лучше, - сказал я и подумал о Люси Старк. - Не знаю, - устало отозвался Адам. Он едва стоял на ногах. Он надел пальто и взял свой саквояж. - Подбросить тебя? - Спасибо, я - на своей, - сказал я. Тут мой взгляд упал на телефон на его столе. - Но если можно, я позвоню. Дверь я захлопну. - Хорошо, - сказал Адам, направляясь к двери. Потом добавил: - Спокойной ночи, - и вышел. Я набрал город, соединился с Анной и сообщил ей новости. Она сказала, что это ужасно. "Это ужасно", - три или четыре раза повторил ее слабый, убитый голос, Она поблагодарила меня и повесила трубку. Я вышел из кабинета. Оставалось еще одно дело. Я спустился в вестибюль. Сэди была еще там. Я сообщил ей. Она сказала, что дело плохо. Я согласился: - Худо придется Хозяину, - сказала она. - Люси придется хуже, - сказал я, - маленького-то ей нянчить. Не забывайте об этом, когда будете выражать свое даровое сочувствие. То ли она слишком устала, то ли еще что, но она даже не разозлилась. Я предложил подвезти ее в город. Она приехала на своей машине, сказала она. - Ну, сейчас лягу в постель и усну навсегда, - сказал я и оставил ее одну в вестибюле. Когда я вышел к машине, в небе отстаивался синий рассвет. Несчастье с Томом случилась рано вечером в субботу. Операцию сделали в воскресенье перед рассветом. В понедельник наступила развязка. Понедельник был канун дня благодарения. В этот день постепенное нагромождение событий разрешилось стремительным финалом, подобно тому, как груз в трюме елозит, расшатывает крепления и, вдруг сорвавшись, проламывает борт. Сначала я