ь, он скажет, что через месяц отправит меня к тетке. Вот увидишь! Рене, нахмурившись, пошел в кабинет. С тех нор как Маргарита перестала изображать из себя примерного ребенка и превратилась в живую девочку, его жизнь значительно осложнилась. Что же касается отца, то мумии мумиями, но о Маргарите необходимо подумать сейчас же, и она совсем не похожа на мумию. - Садись, - сказал маркиз, с улыбкой взглянув на сына. - Что с тобой? Что-нибудь случилось? - Ничего. - Нам пора поговорить о твоем будущем. Ты думал о том, чем бы ты хотел заняться? Учиться дальше или остаться здесь и заниматься хозяйством вместе с Анри? Тебе, конечно, известно, что мы очень бедны, но если ты захочешь поехать в Париж и поступить в Сорбонну, это можно будет устроить. Рене сидел, хмуро уставясь в пол. Затем он поднял глаза. -- Если я поеду в Париж, вы оставите девочку здесь или отошлете обратно к тетке? - Маргариту? Я еще не решил. Во всяком случае, я, конечно, постараюсь сделать так, чтобы ей было хорошо. Но это мы обсудим потом. Сначала я хочу поговорить о тебе. Есть у тебя к чему-нибудь склонность? - Да, сударь. Но все зависит от того, что будет с Маргаритой. Я не могу ехать в Париж, если ее ушлют в Аваллон и законопатят там на всю жизнь. - Хорошо, давай начнем с нее. Как ты считаешь, ей действительно было плохо в Аваллоне или это все только капризы? Я хотел бы слышать твое откровенное мнение. Рене в мучительном смущении стал теребить пуговицу, не находя слов. - Ей... ей все время приходится быть такой примерной... - начал он и вдруг сердито выпалил: - Что правда, то правда! Эта сестра Луиза вечно пристает с поцелуями. А тут еще отец Жозеф со своими наставлениями!.. А что может поделать девочка, да если у нее еще больная нога... Он замолк. - Так, - сказал маркиз. - Спасибо. Во всяком случае, мы избавимся от отца Жозефа и сестры Луизы. Может быть, тетя Анжелика согласится переехать сюда и пожить с нами несколько лет. - Он со вздохом взглянул на свои книжные полки. - Посмотрим, что можно будет сделать. Теперь поговорим о тебе. Так что же тебе хотелось бы изучать? Рене совсем смутился и еле выговорил: - Я... мне нравится география... если вам все равно, сударь. - Она, кажется, хорошо давалась тебе в школе? Ты думаешь участвовать в экспедициях или хочешь преподавать географию? - Я... я не знаю. Как придется, только чтобы это было связано с наукой. - Мальчуганом ты всегда что-нибудь мастерил и хорошо разбирался в машинах. Тебя это больше не интересует? - Интересует; я люблю все, что можно самому сделать или самому узнать. А древние языки мне совсем не даются - там все больше пустые разговоры. - Но больше всего тебе нравится география? Ты в этом совершенно уверен? - Да. - И ты будешь рад поехать в Сорбонну, если тебе не придется волноваться за сестру? - Конечно! Только это, наверно, дорого? Анри ведь не поехал учиться в Париж? Как-то несправедливо. - Он сам не захотел. Я предложил ему тот же выбор, и он ответил, что предпочитает заниматься хозяйством. Так что у тебя нет никаких оснований отказываться. Мне, конечно, придется продать часть земли, но я готов это сделать. Не огорчайся, и я и Анри считаем, что ты имеешь на это полное право. Значит, решено - осенью ты отправляешься в Париж. Если, конечно... - Маркиз запнулся, потом неохотно взял лежавшее перед ним письмо. - Я должен тебе сказать, что три недели назад получил письмо, в котором содержится предложение, касающееся тебя. Если ты захочешь его принять, я не стану тебя отговаривать. Оно от твоего дяди. Он предлагает... - Да, я знаю, - усыновить меня и послать в Кембридж вместе с Фрэнком. Маркиз удивленно посмотрел на сына. - Разве он с тобой об этом говорил? Из его письма я понял, что ты еще ничего не знаешь. - Я и не знал, пока на прошлой неделе не получил от него письма. Маркиз помолчал, обдумывая услышанное. Анри всегда считал адресованные ему письма их общим достоянием. - Вот как? По-видимому, он написал тебе после того, как получил мое письмо. Я ему ответил, что сначала хочу узнать твое мнение. Что он тебе пишет? - Да насчет того, что я хочу стать географом. Он, конечно, знал, что мне нравится география, а старик Фаззи - это наш учитель географии - давно твердил ему, что мне следует заняться ею всерьез. Он пишет, чтобы я не беспокоился о деньгах, - если будет нужно, он пошлет меня в Кембридж на свои средства. Я ему страшно благодарен. - Ты ему еще не ответил? - Ответил, в воскресенье. Я написал, что не могу вернуться в Англию. - Так решительно? - маркиз поднял брови. Рене опять нахмурился и опустил глаза. - Как же я уеду? Что тогда будет с Маргаритой? Она все глаза выплачет. - Очень возможно. Что касается меня, хотя я и не стал бы плакать - я не привык плакать, - но, если хочешь знать, я очень рад, что ты отказался... - Отец... простите меня, отец! Мне надо было сначала спросить вас. - Ничего подобного, мой мальчик, ничего подобного. Ты вполне способен устраивать свою жизнь по-своему... да, кажется, и мою тоже. Ну что же, решено? Сорбонна и география. - Спасибо, сударь. Я... большое спасибо. Рене встал, пожал отцу руку и направился к двери. На пороге он остановился. - Отец... Маркиз, уже углубившийся в свои рукописи, рассеянно спросил: - Что, Рене? - Знаете... Маргарите... страшно приятно, когда вы на нее обращаете внимание. Только она вас немного боится, она такая глупенькая... Он выскочил из комнаты. Маркиз сидел, глядя на закрывшуюся дверь. - Моя дочь, кажется, пошла в меня, - сказал он, возвращаясь к своим бумагам. - Я ведь тоже глуповат. Еще несколько дней продолжались развлечения; но однажды утром, после купанья, Рене вошел к сестре и застал ее в слезах, - Ромашка! - воскликнул он. - В чем дело? Ответа не последовало. Девочка дрожала всем телом. Из соседней комнаты вышла Розина и приложила палец к губам. Рене на цыпочках подошел к ней, не выпуская из рук огромную охапку водяных лилий. - Что случилось, Розина? - Барышня, кажется, заболела. У нее жар и, наверно, очень болит ножка, она не дает к ней притронуться. Несколько секунд Рене не двигался, потом жестом попросил Розину выйти и на цыпочках подошел к постели. - Ромашка, тебе нехорошо? Посмотри, вот лилии, которые ты просила. - Не трогай! Не трогай одеяла! У меня болит нога... - Позвать отца? Она схватила его за руку. Не уходи, не уходи! Рене... мне так плохо... Рене! С большим трудом Рене уговорил ее позволить Резине ощупать больное бедро. Нога распухла и горела. Розина тут же пошла за маркизом, а Рене тем временем безуспешно пытался успокоить девочку. Анри едва удержался, чтобы не сказать: "Я же говорил вам!" Но он был искренне привязан к сестре, и через минуту мысль о том, как ей помочь, вытеснила все остальные. Он немедленно поехал за доктором и, пока тот осматривал больную, с подавленным видом молча стоял за дверью. - Я, пожалуй, съезжу в Аваллон и упрошу тетю вернуться, - сказал он, услышав, что в суставе образовалось нагноение. - Я думаю, она согласится, узнав, в чем дело. Маркиз готов был сам отправиться в Аваллон и умолять Анжелику вернуться: зрелище страданий, которые он не мог облегчить, причиняло ему невыносимые душевные муки. Это потрясение лишило его всякой способности рассуждать здраво, и он почти готов был согласиться с Анри, утверждавшим, что девочку нужно отправить к тетке: как бы ни была она там несчастна, и как бы ни иссушался там ее ум, это все же лучше, чем опасность заболеть, не имея рядом привычной сиделки. Но когда, пытаясь утешить Маргариту, маркиз сказал, что скоро приедет тетя Анжелика, девочка пришла в ярость. - Не хочу! Не хочу никого, кроме Рене! Я не подпущу ее близко! Я ее ненавижу! Ненавижу! У нее начинался истерический припадок, и так как в ее состоянии это было очень опасно, доктор в конце концов посоветовал отцу уступить хотя бы на время; может быть, Рене с Розиной справятся вдвоем. Вдогонку Анри, который успел уехать в Аваллон, поспешно отправили Жака. К тому времени, когда они вернулись, Рене уже обосновался в комнате больной. В глубине души он страшился неожиданно свалившейся на него ответственности, но ничем этого не выдавал и только с напряженным вниманием выслушивал указания доктора. И никто никогда не узнал, какого огромного напряжения сил потребовали от него две следующие недели. Розина оказалась внимательной и толковой сиделкой, и доктор был вполне доволен ими обоими. Со времени смерти Франсуазы у маркиза не было более тяжелых дней. Как и тогда, он не мог ни спать, ни работать; то и дело подходил к комнате больной и стоял там, тоскливо прислушиваясь к звукам, доносившимся изнутри, вздрагивая при каждом шорохе и мучаясь сознанием собственного бессилия. Однажды поздно вечером, заглянув в комнату Маргариты, он увидел, как Рене, сидя около постели, шепчет что-то плачущей девочке, которая держится за его руку. - Барышня сегодня все плачет и плачет, - сказала ему Розина. - Я побуду около нее. Господину Рене нужно отдохнуть, он и так с ног валится. Маркиз тихонько подошел к постели и тронул Рене за плечо. Не оглядываясь, Рене знаком попросил отца уйти. - Вы бы шли спать, господин Рене, - сказала Розина. - Я посижу с барышней. Маргарита еще крепче сжала руку брата. - Я сейчас уйду, сударь, - прошептал Рене. - Оставьте нас, пожалуйста, на минуту. Маркиз наклонился и хотел поцеловать Маргариту в лоб. - Спокойной ночи, моя девочка. Но Маргарита в страхе отпрянула. - Нет, нет. Я хочу Рене! Я хочу Рене! Спустя три часа маркиз в халате и домашних туфлях прокрался по коридору к двери больной и прислушался. Он услышал всхлипывания и осторожно приоткрыл дверь. Розина дремала в кресле; Рене сидел все в той же неудобной позе, нагнувшись и обнимая девочку. Она обеими руками держалась за его шею и прятала лицо на его плече. Вид у Рене был бледный и усталый, и он напомнил маркизу свою мать незадолго до ее смерти. Маркиз постоял, глядя на них, потом закрыл дверь, и ушел к себе. На следующей неделе, обедая у тетки в Аваллоне, Анри рассказал ей о случившемся. Она испуганно вскочила, прижав руки к груди. - Бедняжечка моя! Я так и знала! Подумать только - нагноение! С ней за все это время не случалось ничего подобного. И меня там не было! Я сейчас же еду к ней. - Но все уже прошло, тетя. Она почти поправилась. -- И вы не послали за мной? Кто за ней ухаживал? Розина? - Она и Рене вместе. По-моему, они справлялись неплохо, хотя, конечно, не могли заменить вас. Ни за что на свете не сказал бы он ей, что, по мнению доктора, болезнь была вызвана той мазью матери-настоятельницы, которой тетка натерла Маргарите ногу. Анжелика отвернулась и стала убирать со стола. Ее губы слегка дрожали. Восемь лет она самоотверженно ухаживала за Маргаритой - и вот ее место без шума, без борьбы, незаметно занято другим; ее вытеснил восемнадцатилетний мальчик. Остаток лета прошел в Мартереле без особых событии. После болезни Маргарита не только похудела и побледнела, но и стала серьезней. Сказочный праздник кончился, приближался день отъезда Рене в Париж. Всем было ясно, что в ближайшее время нужно прийти к окончательному решению, и Маргарита проявляла все большую непреклонность. Девочка уже не кричала, не рыдала и не угрожала самоубийством, но, когда заговаривали о ее будущем, решительно повторяла, что ни за что не вернется в Аваллон. Отец Жозеф и монахини употребили все свое влияние, чтобы отговорить Анжелику от намерения сдать дом и переехать в Мартерель. Она была им во многом полезна, и они не собирались отказываться от нее без борьбы. Дело окончилось компромиссом: Анжелика оставила за собой дом в Аваллоне и решила жить попеременно то здесь, то там. - Больше всего мне не нравится то, что Маргарита будет заниматься очень нерегулярно, - сказал маркиз Рене. - На мой взгляд, это весьма нежелательно. - Вряд ли занятия с тетей приносят Маргарите большую пользу. Она ведь уже не маленькая. И знаете, сударь, она ведь очень способная, даром что девочка. Она отлично чувствует, когда логика начинает хромать. Маркиз вздохнул. - Боюсь, что ты прав, но что я могу поделать? Нам не по средствам нанять ей хорошую гувернантку. Я не могу больше продавать землю, у нас и так почти ничего не осталось. - А почему бы вам, отец, не учить ее самому? - Мне? - Маркиз выпрямился в кресле и изумленно посмотрел на Рене. - Мне? Что ты говоришь, Рене? Упрямо сжав губы, Рене смотрел в окно. - Конечно, - начал он медленно, - если вы думаете, что... Оба помолчали. - Что я думаю, к делу не относится, - проговорил маркиз, уже готовый сдаться. - Вопрос в том, что из этого выйдет. Я никогда в жизни не учил детей, и в моем возрасте, пожалуй, поздно браться за новое дело, даже по настоянию такого энергичного деспота, как мой младший сын. Рене круто повернулся к отцу и огорченно воскликнул: - Отец! - затем опять отвернулся и добавил глухим голосом: - Я не собирался вмешиваться в ваши дела, сударь. Может быть, я слишком много на себя беру, но мы ведь хотели все устроить... - И ты, без сомнения, умеешь все устраивать, а я нет... Не извиняйся, ты вполне доказал свое право вмешиваться в мои дела. Хорошо, я попробую. Договорились, мой мальчик. Рене поспешно вскочил; его щеки пылали. - Отец, вы всегда готовы помочь, когда мне что-нибудь нужно, только... зачем вы каждый раз делаете так, что я чувствую себя свиньей? Маркиз засмеялся. - Разве? Тогда мы квиты. Знаешь, кем я себя чувствую, когда разговариваю с тобой? Мумией. ГЛАВА III  Прошло семь лет. Многое изменилось в Мартереле. Семья постепенно распалась на две части. "Словно два лагеря!" - думал порой Рене, приезжая на каникулы. Отец с дочерью, заключившие оборонительный союз, обосновались в кабинете; оставшиеся за его пределами тетка с племянником утешали друг друга в гостиной. Маргарита восстала против всех и всяческих авторитетов и завершила свое духовное раскрепощение с решимостью, которая даже пугала Рене, привыкшего уважать общепринятые условности. Она и слышать не хотела о молитвах и душеспасительных книгах и наотрез отказалась исповедоваться кому бы то ни было. Решив, что ей необходимо ознакомиться с трудами отцов церкви, она приставала к отцу до тех пор, пока он не согласился учить ее латыни и греческому. Теперь, вместо того чтобы вышивать сумочки для монахинь, она по очереди опровергала все догматы католической церкви, поражая отца своей беспощадной логикой и полнейшим отсутствием воображения. Маркиз однажды сказал Рене: - Она необыкновенно умна и так быстро все усваивает, что я едва поспеваю за ее требованиями. Учить ее все равно что подвергаться перекрестному допросу: она замечает слабое место аргументации прежде, чем успеваешь развить свою мысль. - Только слабое? А сильное? - Очень редко. Я никогда не встречал более разрушительного склада ума. Если бы она родилась мальчиком и не заболела, ей была бы обеспечена блестящая карьера в суде. Но зачем ее ум девушке, прикованной к постели? Уж лучше бы она походила на тетку! - А как сейчас тетя? Успокоилась? - По-моему, да. Одно время, как ты знаешь, она все волновалась, боясь, что мы губим свои души, но последние год-два примирилась с положением вещей. Маргарита подрастает и становится более терпимой к людям. - Или более сдержанной, - заметил со вздохом Рене. Он вспомнил, как однажды, года четыре назад, тетка попросила его что-нибудь спеть и он начал старинную народную песенку: Здесь родилась любовь моя, Где роза пышно расцвела. В прелестном садике... - Замолчи! - закричала Маргарита. - Замолчи! Ненавижу прелестные садики, они похожи на Аваллон! Анжелика залилась слезами и вышла из комнаты; возмущенный Анри последовал за ней. Даже Рене не удержался и пробормотал: - Послушай, зачем же быть таким поросенком! За этим последовала одна из тех ужасных сцен, которых страшились все в доме. Беспомощной больной трудно было перечить, а кроме того, эти припадки ярости обладали такой силой, что, казалось, отравляли весь воздух миазмами ненависти и тоски. Хуже всего было то, что жертвы этих припадков обычно страдали из-за своей привязанности к девочке. Когда Анри единственный раз в приливе нежности назвал Маргариту Ромашкой - ласковым именем, придуманным Рене, над его головой разразилась страшная буря, он едва успел уклониться от ее злобно стиснутых кулачков. Задыхаясь от ярости, она шипела на брата, как змея: - Как ты смеешь! Как ты смеешь! Я Ромашка для Рене, а не для тебя. Ты когда-нибудь называл меня ласковыми именами до его приезда? Первые годы по возвращении в Мартерель Маргарита совершенно не умела обуздывать эти душевные ураганы, но со временем она научилась владеть собой. К восемнадцати годам она стала необыкновенно сдержанна и молчалива. Маркиз чувствовал, что, несмотря на общность их умственных интересов, дочь словно отгораживается от него стеклянной стеной и скрывает от него свой внутренний мир, как от чужого. Иногда ему приходило в голову, что эта непроницаемая замкнутость - следствие жестокого разочарования, которое постигло Маргариту. В течение первых двух лет, проведенных в Мартереле, ее физическое состояние неуклонно улучшалось: она уже начинала немного ходить на костылях, и ее бледное личико округлилось и порозовело. Но потом, неизвестно почему, снова наступило ухудшение. Она не вставала с постели уже четыре года, и, казалось, жизненные силы постепенно ее покидали. Острой боли она не испытывала, но тупое, ноющее ощущение смертельной усталости давило ее невыносимой тяжестью. Ей уже стоило огромного напряжения воли во время приездов Рене притворяться веселой и бодрой, чтобы не портить ему каникулы. Рене только что приехал на лето домой в отпуск. В Сорбонне его дела шли так же хорошо, как в английской школе; он приобрел много друзей, не нажил ни одного врага и сразу после окончания получил должность картографа в государственном учреждении. Для такого молодого человека, это считалось превосходным началом, хотя платили ему пока немного и работа была скучноватой. - Можно войти. Ромашка? - спросил Рене, стучась к сестре на следующее утро после приезда. - Я хочу с тобой посекретничать. - Входи, я уже одета. И изволь полюбоваться мной: в честь твоего приезда я надела свое самое лучшее платье. Кушетка стояла у открытого окна, и трепетные тени листьев танцевали вокруг головы Маргариты. Ее лучшее платье, как и почти все остальное в этом обедневшем доме, было скромное н довольно старенькое, но она накинула на плечи старинный кружевной шарф, заколов его своей единственной драгоценной брошью, н воткнула в волосы белую розу. На ее осунувшемся лице, казалось, остались одни глаза. - Как я рада, что ты снова здесь и мы все утро пробудем вдвоем. Отец у себя в кабинете, а тетя с Анри ушли в церковь. Мне хочется визжать и кидаться от радости подушками, как маленькой. Вчерашний вечер при всех не считается. Я сказала себе: "Это только так. На самом деле он приедет утром". Подожди, не подходи, дай я тебя хорошенько рассмотрю. Одна, две, три морщинки на лбу! Скверный мальчик, в чем дело? Тебя что-нибудь тревожило? - Нет, просто я рвался к тебе, вот и все. Он сел рядом с кушеткой и поднес к губам ее руки. Это были необыкновенно красивые руки - худые и почти прозрачные, но поразительно изящные. Некоторое время брат и сестра молчали от избытка счастья. - Душистый майоран! - воскликнула она, прижавшись лицом к груди брата. - Так рано! Где ты его взял? Рене вытащил из кармана пучок измятых цветов. - Я и забыл. Собрал для тебя на солнечной стороне холма около церкви. - Ты ходил в церковь? Но ведь тетя и Анри хотели, чтоб ты пошел вместе с ними. - Я был у ранней заутрени. - Чтобы потом застать меня одну? - Отчасти; и еще потому, что я люблю ходить в церковь один. Тетя как-то мешает. У нее по воскресеньям бывает такой вид, будто она исполняет свой долг, а у меня от этого пропадает всякое настроение. Маргарита перебирала пальцами пуговицы на его жилете. Потом она подняла на него глаза, осененные великолепными ресницами. - Ты всегда ходишь в церковь? И в Париже тоже? - Как правило. Если мне не удается сходить в воскресенье, я стараюсь пойти на неделе. Она вздохнула. - Наверное, для верующих... я хочу сказать - для христиан... это вопрос долга? Прости меня, дорогой, мне не нужно было этого спрашивать! Рене рассмеялся. - Какая ты смешная! Почему же не спросить, если тебя это интересует? Но что за странные мысли приходят тебе в голову - почему долг? Если бы мне не хотелось ходить в церковь, я бы не ходил. - А ты не мог бы объяснить мне, почему ты туда ходишь? - Ну, скажем, почему я хожу сюда? - Но это же не одно и то же. Когда любишь человека, хочется быть вместе с ним. Рене еще не утратил своей юношеской способности краснеть. У него порозовели уши. - Но, видишь ли. Ромашка, я... я люблю бога. Она сразу заметила слабость этого аргумента и пошла в наступление: - Тут нельзя провести аналогию. Если бог вездесущ, значит он повсюду. И с любимым человеком хочется быть не в толпе, а наедине. Зачем тебе разговаривать со своим богом в уродливой церкви, увешанной дешевыми украшениями, глядя, как жирный поп из-за молитвенника пялит глаза на жену своего ближнего? Да, да, вся деревня знает это, и все-таки они ходят слушать, как он служит мессу. - Я не думаю ни о священнике, ни об украшениях - я о них просто забываю. Но ты, пожалуй, права: дело не только в любви к богу, но и в любви к людям. Присутствие тебе подобных дает смелость обратиться к нему; когда я остаюсь с ним наедине, он меня подавляет. В церкви говоришь "благодарю тебя, боже" вместе со всеми - и не чувствуешь себя таким уж нахальным червем. - Объясни мне, Рене, что в твоей жизни стоит слов "благодарю тебя, боже"? Разве он дал тебе так много? - Что? Да каждый луч солнца, каждая травинка, летний отпуск, душистый майоран, география и больше всего ты, моя несравненная Маргарита. Мне хочется благодарить бога за всю тебя, от кончиков волос до кончиков пальцев. - И за мою ногу тоже? - бросила она ему в лицо. И тут же пожалела о сказанном: голова Рене упала на ее руку, которую он держал в своей. Он так долго молчал, что Маргарита стала наконец утешать брата, тихонько ероша тонкими пальцами его волосы. - Не надо, дорогой. Стоит ли так огорчаться? Я привыкла. Почему же не можешь привыкнуть ты? Я не хочу, чтоб ты сердился на бога или на отца из-за моей ноги. А мне не нужно отца - ни земного, ни небесного. - Лицо ее стало суровым. - Я понимаю, что ты имел в виду, говоря о душистом майоране. И я благодарна отцу за то, что он научил меня греческому. Мне бы хотелось полюбить его, но между нами стоят отец Жозеф и сестра Луиза. А бог, наверно, рассуждал так же, как и отец: оба думали, что для девочки-калеки сойдет и такое общество. А самое странное то, что теперь, когда уже поздно, отец меня полюбил. Конечно, не так, как тебя, но как твое отражение. Мне кажется, он даже отказался бы от своей египтологии, если бы это помогло ему завоевать твою любовь. - Тут уж ничего не поделаешь, - глухо сказал Рене, не глядя на нее. - Я не сержусь на отца; мне его ужасно жаль. Он не виноват, что он такой. И последние годы он был ко мне очень добр. Я любил бы его, если бы мог. Но с детства некоторые вещи застревают в душе, как заноза, и потом, когда вырастаешь, их никак не вытащить, сколько ни старайся. Глупо, конечно, но ничего не поделаешь. Он помолчал, глядя на каштаны за окном. - Видишь ли, когда мы были маленькими и остались после маминой смерти на попечении слуг... Нет, ты, конечно, не помнишь - ты была совсем крошкой. Так вот, слуги рассказывали нам уйму всяких сказок. В одной из них говорилось о мальчике, родители которого хотели от него избавиться, потому что были бедны. Они пошли как-то с ним гулять и оставили его в лесу. Я, бывало, представлял себе, как бедный малыш бродил по лесу один-одинешенек... А потом нам сказали, что меня отправят в Англию, и Марта заплакала. Я случайно подслушал, как она говорила Жаку: "Послать ребенка к этим английским людоедам". Я слышал о людоедах и решил, что в Англии меня обязательно съедят, Конечно, когда я туда приехал, и когда дядя Гарри встретил меня в Дувре с коробкой сластей, и когда мы приехали домой к тете Нелли, и в уголке у камина был накрыт стол для ужина, и когда я увидел их ребят, я забыл все свои страхи, или, во всяком случае, думал, что забыл. Потом я окончил школу, вернулся сюда и увидел отца, и он мне очень понравился, он мне ужасно понравился... А потом мне рассказали про тебя, - и я опять все вспомнил. Тогда я понял, что ничего не забывал, а просто притворялся. Я всегда знал, что отец просто хотел от нас избавиться. - Теперь я понимаю, - сказала Маргарита, - почему ты так упорно называешь себя Мартелем. - В этом нет никакого упорства - просто я так записался в Сорбонне, а теперь уже поздно менять. Неужели отцу это было неприятно? - Мне кажется, ничто и никогда не причиняло ему такой боли. - Ромашка! Он тебе говорил? - Отец? Разве ты его не знаешь? Он ни за что не скажет. Но Анри однажды завел об этом разговор, и отец очень резко его оборвал. Я никогда не слышала, чтобы он говорил таким тоном. Он сказал только: "Твой брат был совершенно прав", - затем встал и вышел из комнаты, как-то сразу постарев, и бледный, как... В дверях он оглянулся на меня, он знал, что я все поняла. - О Ромашка, если бы я только знал! Просто... понимаешь, дядя Гарри относился ко мне как к родному сыну, и я думал, что отцу все равно. Какой же я был болван, - итак всегда: Но что теперь об этом говорить? Сделанного не воротишь. Расскажи мне про себя. Чем ты занималась все это время? - Всем понемножку. Иногда читала по-гречески. - Иногда? Значит, тебе опять было хуже? - Не огорчайся так, милый: просто общая слабость, больше ничего. Вряд ли это когда-нибудь пройдет. Хорошо одно - я почти не испытываю боли. Иногда только побаливает голова или спина. Ты придаешь этому слишком большое значение, потому что в детстве я из-за каждого пустяка поднимала страшный шум. - Разве, радость моя? А я и не замечал. Она засмеялась, и в глазах у нее сверкнули слезы. - Ну конечно, глупыш, еще бы ты заметил. Разве ты когда-нибудь замечал во мне какое-нибудь несовершенство, за исключением моего безобразного характера? Я, наверно, даже кажусь тебе хорошенькой? Ну, признавайся! Несмотря на выпирающие ключицы, желтый цвет лица и все прочее? - Не хорошенькой, а красавицей. Возьми зеркало и посмотри на свои ресницы. - Хорошо, ресницы я так и быть тебе уступлю. - И глаза. - Ну и глаза тоже. А теперь рассказывай свои секреты. Он помолчал. - Это только один секрет. - Да? Наверно, он важный, раз тебе так трудно с ним расстаться. Уж не влюбился ли ты? - Не угадала. Дело в том, что из этого, возможно, ничего и не получится. Не обольщай себя надеждами, шансы очень невелики. Один лионский врач открыл способ лечения болезни тазобедренного сустава. Я узнал об этом месяц назад и написал ему. Он ответил, что в ряде случаев ему удалось при помощи своего метода излечить даже такие запущенные случаи, как у тебя. - Излечить! Щеки Маргариты порозовели. - Хромота, конечно, осталась, и весьма значительная, но ходить они могут. Маргарита отвернулась, потом снова посмотрела на Рене и взяла его за руку. - Дорогой, зачем тешить себя сказками. Даже если какой-то знаменитый доктор в Лионе и вылечил несколько - человек, какой мне от этого прок - здесь, с нашими лекарями? - Доктор Бонне приедет к нам на будущей неделе. - Рене! - А почему бы и нет? По крайней мере будем знать правду. - Но это безумие! Он все равно скажет, что сделать ничего нельзя, - все это говорили. И откуда нам взять денег, чтобы заплатить ему? У нас нет ни гроша; в прошлом году урожай был совсем плох, а издание книги отца обошлось очень дорого. - У меня есть деньги. - Откуда? Ты откладывал из твоих ста пятидесяти франков в месяц? - Нет, из того, что мне давал отец, когда я учился, и из подарков дяди Гарри ко дню рождения. Я скопил больше двух тысяч франков. - За сколько лет? - Не помню. Подумай только. Ромашка! Если бы ты вылечилась, а мне бы дали хорошую должность, может быть, мы на будущий год сняли бы с тобой квартиру в Париже и... -.Рене, Рене, замолчи! Этого не будет, этого никогда не будет! Так не бывает в этом мире. - Но почему? Растет же в этом мире душистый майоран. Разве ты не имеешь права на свою долю счастья, как и другие? Она обвила его шею руками. - У меня есть мое счастье - у меня есть ты. Скоро Рене сообщил и остальным членам семьи, что к Маргарите приедет доктор Бонне; и когда тот прибыл, его уже ждал домашний врач. Прежде чем отправиться к Маргарите, приезжая знаменитость задала множество вопросов. Затем последовал долгий и тщательный осмотр, после которого оба доктора удалились посовещаться. Наконец они вернулись в комнату больной, где в ожидании приговора собралась вся семья. Вопреки ожиданиям, доктор Бонне их обнадежил. Он сказал, что растущая слабость, которая так пугала близких Маргариты, была вызвана случайным осложнением, которое легко поддается лечению. Пока оно не будет устранено и больная не окрепнет, начинать борьбу с самой болезнью бесполезно, поскольку потребуется операция, которую больная в таком состоянии перенести не сможет. Он уже объяснил доктору Моро, как следует лечить осложнение; но окончательное излечение, если они на него решатся, может быть осуществлено только им самим. Однако гарантировать благоприятный исход он не может. - По-моему, попробовать стоит, - добавил доктор Бонне. - Но предупреждаю вас, что процесс лечения будет очень длительным и болезненным, а исход его все-таки сомнителен. Надежда на излечение есть, и по моему мнению, значительная, - это все, что я могу сказать. Я не настаиваю на своем предложении, тем более что коллега против, но я считаю, что шансы на успех оправдывают мою готовность взяться за это дело. Маркиз сидел, нервно теребя подбородок и глядя в сторону. Он со страхом думал, что должен будет высказать свое мнение. Он всегда терялся, когда от него требовали немедленно что-нибудь решить. Прижав к груди руки, Анжелика повернулась к племяннице. Ее выцветшие глаза были полны слез. - Какой ужас! Как можно!.. Моя бедняжечка! Подумать только... - Погодите, тетя! Мы еще не слышали мнения доктора Моро. Это сказал Рене суровым, напряженным голосом. Он встал между Анжеликой и кушеткой, как бы защищая Маргариту от тетки. Анжелика робко отступила и села на свое место. Доктор Моро решительно высказался против предложенного плана. - Это будет бесполезная жестокость, - сказал он. - Мадемуазель Маргарите придется претерпеть огромные мучения, сопряженные даже с некоторой опасностью для жизни. Долгие месяцы ее близкие будут томиться в неизвестности, и в конце концов их, возможно, постигнет разочарование. Доктор Бонне говорит, что за последнее время у него был ряд поразительных исцелений, но я хотел бы спросить - какой ценой? И сколько было неудач? Тут Анжелика снова не выдержала. -Этьен! - воскликнула она и разрыдалась. - Этьен не разрешайте им... Это неслыханно... неслыханно! Этьен... Маркиз ничего не ответил; он взглянул сначала на Маргариту, а затем на Рене. Они смотрели друг на друга. Он встал и, как много лет назад, сделал единственное, чем он мог им помочь, - оставил их вдвоем. - Мне кажется, нас здесь слишком много, - сказал он. - Может быть, Маргарите хочется побыть одной. Она сама должна решить. Спустимся вниз. Все вышли. Анжелика обливалась слезами, а Анри утешал тетку, шепотом уверяя ее, что это чудовищное предложение ни в коем случае не будет принято. Они услышали, как в замке повернулся ключ. Просидев взаперти с Маргаритой почти целый час, Рене спустился в гостиную. - Спасибо, отец,- сказал он, Никто не понял, за что он благодарит отца. Рене подошел к доктору Бонне. - Сестра просила передать вам, что она согласна. Она вполне сознает, что операция будет мучительной и возможен неудачный исход, но готова пойти на все это в надежде на излечение... - Рене! - негодующе прервал его Анри. - Ты ее уговорил! Это возмутительно! - Она не понимает, что делает! - воскликнула Анжелика. - Ведь она еще дитя! - Боюсь, - добавил доктор Моро, - что мадемуазель Маргарита горько раскается в своем решении. Маркиз не проронил ни слова. Бледный как полотно, он смотрел на Рене, который продолжал все тем же ровным тоном: - Единственное, что нас смущает, это вопрос о расходах, связанных с лечением. Как вы думаете, во сколько все это обойдется? - Точно я не могу сказать. Конечно, ей придется приехать в Лион и пожить там несколько месяцев, соблюдая особый режим. Ей будет нужен хороший уход, и, мне думается, при ней должен все время быть кто-нибудь из родных. Путешествие, конечно, обойдется недешево, и лечение также повлечет за собой значительные издержки. Рене взял карандаш, лист бумаги и стал записывать предстоящие расходы, ставя приблизительную цифру, называемую доктором. Затем он прибавил к колонке цифр гонорар врача, подвел итог и подал листок отцу. Тот молча взглянул на цифры, показал листок Анри и, опустив голову, вернул его Рене. - Это невозможно. - Это полное разорение, - прошептал отцу Анри. - Нам пришлось бы продать почти все, что у нас есть. Даже если она вылечится, мы останемся без всяких средств к существованию. Дом, возможно, тоже пришлось бы продать. Рене сидел неподвижно, держа в руке листок с цифрами. Он был почти так же бледен, как маркиз. - Благодарю вас, - сказал он, вставая.- Я пойду к сестре. - Слава богу, что мы бедны! - воскликнула Анжелика, когда за ним закрылась дверь. Маркиза невольно покоробило - зачем докладывать лионскому доктору о бедности де Мартерелей? Рене вышел из комнаты Маргариты, чтобы попрощаться с доктором Бонне и немного проводить его. Доктор, на которого Рене и Маргарита произвели сильное впечатление, при расставании предложил взять за лечение, "если это изменит дело", только половину обычного гонорара. Рене покачал головой. - Я очень вам благодарен, доктор, но сестра никогда на это не согласится. Да и независимо от гонорара стоимость лечения превышает все наши возможности. Но если - скажем, года через три - положение изменится и у нас окажется необходимая сумма, вы согласитесь ее лечить? - Безусловно. - Ну что же, тогда до свидания, доктор. Большое вам спасибо. Рене вышел из коляски и долго бродил по полям. Домой он вернулся поздно вечером, сумрачный и молчаливый, и после ужина поднялся к сестре. Маргарита была одна. - Я сегодня лягу пораньше, - сказал он. - Устал что-то. Тебе ничего не нужно? - Нет, спасибо. Спокойной ночи. Они расстались молча, не поцеловав друг друга, ничем не выдав обуревавших их чувств. Всю ночь Рене ходил по комнате из угла в угол, а Маргарита безутешно рыдала в темноте. Она совершенно потеряла способность здраво рассуждать и забыла о том, что ее участь облегчится хотя бы тем, что будет устранено обнаруженное доктором Бонне осложнение. Какое все это могло иметь значение, если отчаянное усилие, которое ей пришлось сделать, чтобы найти в себе достаточно решимости, оказалось напрасным и если Рене покинул ее в такую тяжелую минуту... Уйти и оставить ее одну сегодня!.. Сегодня, когда он ей так нужен! Прошло несколько дней. Брат и сестра были необычайно молчаливы; она, плотно сжав губы, смотрела тоскующими глазами; он, казалось, был поглощен своими мыслями. Анжелика изо всех сил старалась помочь им благочестивыми советами, - она так и не научилась понимать, что иногда людей лучше оставлять в покое. Анри посматривал на них грустно и нерешительно: ему очень хотелось выразить свое соболезнование, но, познав на горьком опыте, что с этой непонятной и трудной парой нужно обходиться осторожно, он не мешал им переживать свое горе в одиночестве, хотя и не понимал такой потребности. Маркиз же все понимал и не заговаривал с ними. Друг с другом они были так же сдержанны, как и со всеми остальными. Но однажды вечером, когда они остались вдвоем, Рене наконец заговорил. - Ромашка...- тихо начал он и запнулся. - Я хочу тебе сказать, Ромашка... Маргарита отчужденно молчала, и он с трудом договорил: - Я скоро уеду. - В Париж? Еще до сентября? - Нет... очень далеко. И вернусь только года через три-четыре. Маргарита резко приподнялась. Рене так и не смог привыкнуть к этому напряженному, неловкому движению - ему всегда становилось тяжело. И сейчас он тоже отвел глаза. - Куда ты едешь? - зло спросила она. - В Южную Америку. Туда отправляется экспедиция, и я буду в ней географом. Она молчала, прерывисто дыша. - Когда... - Мы отплываем из Марселя первого октября. - Нет, я не о том... Когда ты принял это назначение? - Мне предлагали это место незадолго до того, как я приехал сюда. Сначала я отказался, а потом...- он поднял на нее глаза, прочел обвинение в ее взоре, отвернулся и неловко закончил: - А потом принял. - Когда? - На прошлой неделе. - После визита доктора Бонне? - Да. Сегодня я получил ответ. Меня включили в состав экспедиции. Я... это вовсе не так уж долго, только сначала так кажется. Она не отрывала взгляда от его лица. - Наверно, эта работа хорошо оплачивается? Поэтому ты и согласился, да? Он не ответил. - Поэтому? По крайней мере, скажи мне все прямо. - Да, поэтому. Рене встал и начал ходить по комнате. - Послушай, Маргарита, мы должны глядеть правде в глаза, - никакой другой возможности достать денег у нас нет. Да и что тут такого? Сколько народу ездит в тропики! Возьми хоть англичан - для них ничего не стоит съездить в Индию. Через четыре года мы вернемся, может быть даже через три. Возможно, они... - Очень может быть. Но поскольку ты с ними не поедешь, не важно, когда они вернутся. Смеясь и плача, она протянула к нему руки. - Неужели ты думал, что я на это соглашусь? Мой милый глупыш! Подумать только - Южная Америка! - Все уже решено, Ромашка. У нее перехватило дыхание. Рене подошел к кушетке. Маргарита схватила его за руку. - Но это невозможно! - Это необходимо. Я тебе ничего не говорил, пока все окончательно не решилось, чтобы избежать напрасных споров. Я уже подписал договор, и они выслали мне деньги на предварительные расходы. Не надо... Ромашка, не гляди на меня так! Я же вернусь! Рене высвободил руку и побежал за водой, напуганный выражением ее лица. Когда к Маргарите вернулся дар речи, между ними начался напряженный, мучительный для обоих поединок. - Ты не имеешь права! - кричала она. - Это мое дело решать, какую цену я согласна платить за возможность излечения, - такую я не согласна! - Согласна же ты вынести курс лечения доктора Бонне? - Какое тут может быть сравнение? Это слишком дорого мне обойдется. Я ни за что не соглашусь! Потерять тебя на целых четыре года... отпустить в дикую страну, где тебя в любую минуту могут убить... Куда вы едете? В Чили? В Парагвай? - В Эквадор, на северо-западные притоки верхней Амазонки. Мы выйдем из Гуаякиля, пересечем Анды и спустимся в Бразилию. - Северо-западные притоки Амазонки! Но это же совсем не исследованный край! Тебя мог