Пэлем Грэнвил Вудхауз. Что-то не так --------------------------------------------------------------- © Copyright P.G.Wodehouse. Something Fishy (1957) © Copyright Перевод Е. Доброхотовой-Майковой (1999) Origin: The Russian Wodehouse Society (wodehouse.ru) ║ http://wodehouse.ru --------------------------------------------------------------- 1 10 сентября 1929 в нью-йоркской резиденции Дж.Дж.Бэньяна собрались одиннадцать гостей; почти все толстые и все, за исключением Мортимера Байлисса, миллионеры. В дооктябрьские дни этого, 1929 года в Нью-Йорке от них прохода не было -- куда ни плюнь, обязательно попадешь в миллионера. Может статься, в понедельник он как раз не при деньгах, но уж к пятнице-то вернет с прибылью и на этом не остановится. Каждый из гостей Дж.Дж.Бэньяна час-два назад увеличил свой капитал тысчонок так на сто; можно не сомневаться, что Кеггс, английский дворецкий Бэньяна, а также остальная прислуга в доме на Парк-Авеню заметно пополнили карман, равно как и два шофера, десять садовников, пять конюхов и повар в Мидоухэмптоне, Лонг-Айленд, куда мистер Бэньян выезжал на лето. Потому что акции росли, как на дрожжах, барабанный бой, звон фанфар и гудение труб возвестили начало золотого века. В те счастливые дни у людей осталась одна забота: куда девать легкие деньги, которые милостивое Провидение щедро сыплет из бездонного Рога Изобилия. Этот-то вопрос и обсуждали гости. (Обед закончился, Кеггс величаво удалился, оставив их потягивать сигары и кофе.) Обсуждение было в самом разгаре, когда вмешался Мортимер Байлисс, который до того сидел нахохлясь и молча кривил губы. Мортимер Байлисс был хранителем всемирно известного Бэньяновского собрания живописи. Мистер Бэньян любил приглашать его вместе с приятелями-финансистами, отчасти -- чтоб внести интеллектуальную струю, но, главное, чтоб потешить свое немудреное чувство юмора: Мортимер Байлисс был необыкновенно остер на язык и поминутно говорил гадости всем, кроме хозяина, а того это страшно веселило. Мистер Байлисс был высок, худ, желчен и походил на Мефистофеля-язвенника; коллеги не жаловали его за крайнее высокомерие. Гостей мистера Бэньяна он считал невеждами и филистерами, их глупая болтовня оскорбляла его слух. -- Яхты! -- передразнил он. -- Дворцы на Ривьере! О, Господи, о, Монреаль! Неужели ваши куриные мозги совсем ни на что не годятся? Что бы вам не получить от неправедного богатства хоть каплю удовольствия? -- В каком смысле удовольствия? -- переспросил самый тучный миллионер. -- В том смысле, чтобы у вас появился какой-то интерес в жизни. -- Мортимер Байлисс сверкнул черным моноклем и остановил взгляд на безобидном коротышке, удивительно схожем с перепуганным кроликом. -- Вот вы! -- сказал он. -- Брустер, или как вас там. Вы когда-нибудь слышали о Тонти? -- Конечно. Он написал песню "Прощай". -- Ее написал Тости, недоумок. Тонти был итальянский банкир, который процветал в семнадцатом веке и, когда не говорил людям, что в данных обстоятельствах не видит возможности продлить им кредит, изобрел тонтину. Если вы спросите, что такое тонтина... -- Я знаю, -- вмешался Дж.Дж.Бэньян. -- Это когда компашка сбрасывается, создает фонд, а деньги копятся, пока все не перемрут, кроме одного -- он и забирает кругленькую сумму. Верно? -- Правильно до последней мелочи, Дж.Дж. Мы с вами люди образованные. -- Кто-то написал рассказ про тонтину. -- Роберт Луис Стивенсон. -- Точно. Помню, зачитывался в детстве. -- У вас прекрасный вкус. Кто-нибудь из вас, недоучек, читал Стивенсона? Нет? Так я и думал. Разумеется, вы читаете только "Биржевой вестник" и сборники анекдотов. Полуграмотные дебилы, -- сказал Мортимер Байлисс и налил еще бокал коньяка, на который врачи запретили ему даже смотреть. -- К чему вы вспомнили про Тонти, Морт? -- сказал Дж.Дж.Бэньян. -- Предлагаете нам устроить тонтину? -- Да, а что? Разве это не забавно? -- М-м. Человек, которого назвали Брустером, наморщил лоб. Он вообще туго соображал во всем, кроме цифр. -- Я что-то не понял, Дж.Дж. Что должно произойти? Положим, мы сбросимся по тысяче долларов... -- По тысяче? -- фыркнул Мортимер Байлисс. -- Пятьдесят тысяч, не меньше. Вы же хотите, чтоб было интересно? -- Ладно, по пятьдесят. И что? -- Вы умираете -- с этим в силах справиться даже вы. Умираете один за другим, а последний забирает банк. Дж.Дж. минуту назад объяснил все со свойственной ему четкостью, но, похоже, он говорил бетонной стене. Чем плохи дешевые муляжные головы? Они не работают. До миллионера-гипертоника постепенно начало доходить. Он сказал, что, по его мнению, это все равно как дожидаться смерти богатого родственника, и Мортимер Байлисс заверил, что в точности так. -- Мне это не по душе. -- Тонти считал иначе. -- По-моему, просто какая-то жуть. И еще. Выигравший получит свое лет так в девяносто, на что ему будут деньги? Дурость какая-то. Шесть миллионеров согласились, что это дурость. -- Большинство против вас, Морт, -- сказал Дж.Дж.Бэньян. -- Придумайте что-нибудь получше. -- Как насчет ваших сыновей? -- Простите? -- У всех у вас есть сыновья, по большей части -- редкие поганцы. Устройте тонтину для них. Нет, погодите... -- Мортимер Байлисс поднес палец ко лбу. -- Меня посетила и впрямь гениальная мысль. Без сомнения, это от бренди. Устройте тонтину для своих оболтусов, но договоритесь, что деньги достанутся тому, кто последним женится. Женитьба, смерть -- в сущности одно и то же. (Мортимер Байлисс сорок три года прожил холостяком и собирался таковым умереть.) На этот раз ему удалось заинтересовать слушателей. Миллионеры загудели. Сообразительный миллионер тут же принялся растолковывать миллионерам-тугодумам. -- Если каждый из вас вложит по пятьдесят тысяч, исходный капитал составит более полмиллиона, а... -- С капитализацией процентов... -- промурлыкал Дж.Дж.Бэньян, смакуя слова, словно марочный портвейн. -- В точности так. Все эти годы будут идти проценты. Ко времени выплаты набежит миллион. Достойный выигрыш, а теряете вы, самое большее, первоначальную ставку, которую вы так и так потеряете, когда грянет кризис. Как сказал кто-то из современников Тиберия: "Этот мыльный пузырь (Рим, то есть) раздулся настолько, что лопнет от первой же встряски". То же будет и здесь, мои дорогие, грядет кризис, да такой, что у вас коронки послетают с зубов и мозжечок уйдет в пятки. Загудели возмущенные голоса. Конечно, Мортимер Байлисс -- записной шут, но всему есть предел. Даже Дж.Дж.Бэньян прикусил губу. -- Ну знаете, Морт! -- Ладно. Мое дело предупредить. Прострелите мою старую седую голову, но теперешнее безобразие -- ненадолго. Гадаю по спитой чайной заварке. Мое скромное состояние надежно вложено в государственные облигации, что и вам советую. Когда цена любой грошовой акции взвинчена в десятки раз, рано или поздно случится обвал. Вот я и предлагаю устроить тонтину для сыновей, чтобы хоть одному бедолаге не побираться на вокзале. Разумеется, я не знаю, насколько плутократы доверяют друг другу -- вероятно, ни на йоту, и правильно, -- но мне доводилось слышать, что джентльменское соглашение вы соблюдаете. Так это, Дж.Дж.? -- Конечно, так. Джентльменское соглашение! Это святое. -- Думаю, вы понимаете, что нужно держать язык за зубами. Только намекните, чего лишат священные узы, и вы получите одиннадцать закоренелых холостяков. Генрих XVIII и Брайен Янг остались бы безбрачными, узнай они, что зов сердца обойдется им в миллион зеленых. Ну вот, мое дело -- предложить. Мортимер Байлисс обвел собравшихся ненавидяще-презрительным взглядом, сверкнул моноклем, подлил себе коньяка и откинулся в кресле -- ни дать, ни взять Мефистофель, только что предложивший перспективному клиенту интересную сделку. В наступившем молчании можно было бы услышать, как упала акция. Нарушил его Дж.Дж.Бэньян. -- А что, -- сказал он, -- по-моему, наш друг Морт советует дело. 2 Прекрасным летним утром солнышко не жалело сил на лондонское предместье Вэли-Филдз, милостиво озаряя обсаженные деревьями улочки, ухоженные садики, старинные ворота и вознесшиеся ввысь телевизионные антенны. И правильно делало: в Англии вряд ли сыщется более приятный пригород. Здешний житель, майор Флуд-Смит, назвал его как-то в письме "благоуханным оазисом". Майор писал в "Южно-Лондонский Аргус" о зверствах местного Департамента по налогам и тарифам, письмо отдал кухарке, та забыла отправить, нашла через три недели в комоде и сожгла в печи, а издатель все равно бы не напечатал, поскольку оно шло в разрез с линией, которую "Аргус" неуклонно отстаивал; однако -- подчеркиваем -- в словах о "благоуханном оазисе" майор был совершенно прав. Он попал в точку, угадал самую суть и подметил исключительно верно. Другие предместья гордятся шикарными магазинами, площадками для катания на роликах, кинотеатрами; Вэли-Филдз специализируется на цветах и траве. Каждую весну здесь сеют больше семян, вытаскивают больше газонокосилок, берут напрокат больше садовых катков и покупают больше патентованной смеси от зеленой тли, чем в любом другом населенном пункте по южную сторону Темзы. Отсюда то сельское очарование, из-за которого -- воспользуемся еще раз выражением майора Флуд-Смита -- сдохни, не поверишь, что до площади Пикадилли всего семь миль (а по воздуху и вообще пять). Когда выходишь из пряничного вокзала, кажется, что эти-то края и навели Теннисона на мысль об острове-долине Аваллон, где не падет ни дождь, ни снег, ни град, где даже ветр, и тот неслышно веет. Из всех прелестных уголков Вэли-Филдз (а их так много, что и не перечислишь), старожилы с особой гордостью показывают "Тутовую Рощу" -- тупичок сразу за Розендейл-род, утопающий в сирени, миндале, боярышнике, рябине и золотом дожде. Его-то солнце и озаряло сегодня с особенной любовью. В дом, который романтик-строитель назвал "Лесным Замком", лучи попадали сквозь уютный садик и, вспыхнув на стеклянной двери, освещали, среди других занимательных вещей, "дружную семейку" в горшке, ходики с кукушкой, пленную канарейку, аквариум с рыбками, фотографию замечательно красивой девушки в серебряной рамке, подписанную "С любовью, Элейн", и другую фотографию, в парной рамке, запечатлевшую пожилого господина с длинной верхней губой и нависшими бровями, автора строки "Искренне ваш, Аффенхем". После долгого пути солнечный луч отдыхал на дородной фигуре Огастеса Кеггса, отставного дворецкого, устроившегося в кресле почитать "Таймс". На газете стояло "20 июня 1955". Двадцать пять лет и девять месяцев, прошедшие с обеда у Дж.Дж.Бэньяна, унесли и хозяина, и почти всех его гостей, но едва коснулись Кеггса. Ученые, возможно, знают, почему дворецкие не старятся, как мы, во всяком случае -- внешне. Кеггс, примостивший ноги на скамеечку и посасывающий легкую сигару, выглядел почти в точности как четверть века назад. Тогда он походил на римского императора, который злоупотребляет мучным, сейчас -- на чуть более тучного императора, который отчаялся считать калории и всему на свете предпочитает добрую порцию вареной картошки с хорошим куском масла. Он так основательно просел в подушку, что, казалось, его поднимет только землетрясение, однако это было не так. Как только открылась дверь и вошла невысокая белокурая девушка, Кеггс, правда, не вскочил, но медленно приподнялся, словно учтивый гиппопотам, выползающий из речного ила. Девушка звалась Джейн Бенедик и доводилась племянницей лорду Аффенхему, у которого Кеггс, вернувшись из Америки в начале тридцатых, служил дворецким вплоть до окончательного ухода от дел. -- Доброе утро, мистер Кеггс. -- Доброе утро, мисс. Джейн была вполне миловидна -- голубые глаза, маленький носик, ладная фигурка -- и ничем бы особенно не выделялась, если б не удивительный, редкой красоты голос. В минуты поэтического настроя лорд Аффенхем сравнивал его со звяканьем льда в бокале виски. -- Я бы не стала вас беспокоить, -- сказала Джейн, -- но они требуют свой завтрак, а я не могу отыскать "Таймс". Это не вы утащили? Кеггс слегка смутился. -- Я, мисс. Извините. Я проглядывал объявления о бракосочетаниях. -- Вычитали что-нибудь интересненькое? -- Да, мисс, для меня -- да. Я узнал, что мистер Джеймс Брустер вчера женился. -- Это ваш друг? -- Сын джентльмена, который много лет назад, в Нью-Йорке, был дружен с моим тогдашним хозяином. -- Понятно. В ранний или американский период вашей жизни. -- У меня появилось что-то вроде хобби -- слежу, как складывается семейная жизнь у сыновей тогдашних знакомых Дж.Дж.Бэньяна. По старой памяти, полагаю. -- Такая привязчивость делает вам честь. Бэньяна? Он имеет какое-нибудь отношение к Роско Бэньяну, который поселился в Шипли? -- Это его отец, мисс. Богатейший человек. Как остальные, он много потерял на биржевом крахе 1929-го года, но, по моим прикидкам, после уплаты налога на наследство молодой мистер Бэньян получил миллионов двадцать. -- Ух ты! А дядя Джордж говорит, он торговался, как на восточном базаре. Он ведь не женат? -- Не женат, мисс. -- Ну, подарочек кому-то достанется! -- Думаю, вы правы, мисс, если он не сильно изменился с тех пор, как я служил у его отца. Отвратительнейший был мальчишка. -- Вот уж точно! Про Роско Бэньяна я такого могу нарассказать! -- Вы, мисс? Когда вы успели с ним познакомиться? -- В ранний или американский период моей жизни. А вы не знали, что в начале войны меня с кучей других детей эвакуировали в Америку? -- Не знал, мисс. Я отошел от дел и, когда начались военные действия, уже не служил у его милости. -- Так вот, меня эвакуировали. Дядя Джордж отправил, добрые люди приняли. Лето добрые люди проводили в Мидоухэмптоне. У Бэньянов там дом. В ваше время он уже был? -- Да, мисс. Мы каждое лето выезжали туда в середине июня и оставались до Дня Труда. Очаровательнейшее место. -- Мне бы оно больше понравилось, если б не Роско. Этот гад отравил мне всю тамошнюю жизнь. Завел подлую привычку -- там все купались в пруду, так он подплывает ко мне и топит. Как-то продержал под водой столько, что я раздулась, словно газометр, успела всю жизнь вспомнить, а один божественный мальчик сказал -- не отпустишь, башку сверну. Отпустил, конечно, но я все равно вижу его в страшных снах. А спустя столько лет он объявляется здесь и выгоняет меня из родного дома! В странном мире мы живем, мистер Кеггс. -- Золотые слова! -- Ладно, теперь ничего не поделаешь, -- сказала Джейн. -- Ой, а это кто? -- Мисс? Джейн стояла перед столиком. -- Вот: "С любовью, Элейн". Она ведь сегодня появилась? -- Точнее, мисс, я получил ее вчера. -- Кто это? -- Моя племянница Эмма, мисс. -- Тут написано Элейн. -- Ее сценический псевдоним -- Элейн Донн. -- Она актриса? Неудивительно, с таким-то лицом. Красавица! -- Да, многие восхищаются. -- Эмма Кеггс? -- Билсон, мисс. Ее мать, моя сестра Флосси, замужем за Уилберфорсом Билсоном. Джейн притихла, ошеломленная вестью, что у сверхчеловека есть сестра по имени Флосси. Интересно, как же она его называет -- неужели Гас? В это время снаружи послышались тяжелые шаги. -- Дядя Джордж изволили выйти, -- сказала Джейн. -- Надо пойти, приготовить ему завтрак. Пухлое лицо Кеггса омрачила тень. Бывший дворецкий поневоле смирился, что обедневший лорд Аффенхем из экономии живет в пригороде, но душа его содрогалась, когда племянница его милости пачкала руки готовкой. Огастес Кеггс хоть и провел значительную часть жизни в Америке, сохранил глубокое почтение к родной аристократии. -- Мне очень неприятно, что вам приходится стряпать, мисс. -- Должен же кто-то, раз ваша миссис Браун больна. И не говорите, что у меня плохо получается. -- Вы стряпаете прекрасно, мисс. -- Дома набила руку. У нас вечно не было кухарки. Кеггс ностальгически вздохнул. -- Когда я был дворецким в Шипли-холл, у его милости насчитывалось десять человек прислуги. -- А взгляните на него сейчас! Трудные времена настали. Година испытаний. -- Золотые слова. -- А все-таки мы уютно здесь устроились. Вот уж повезло, прибиться в такую тихую гавань! После Шипли это -- лучшее место на свете. Здесь почти как в деревне. Только бы денег чуть побольше... -- Подождите, мисс, его милость продаст картины... -- А, вы уже слышали? -- Милорд сообщил мне вчера вечером, когда мы шли из "Зеленого Льва". Он надеется таким способом восстановить семейный достаток. -- Надеяться не вредно, -- сказала Джейн и пошла жарить яичницу. После ее ухода Кеггс некоторое время пребывал в глубокой задумчивости, потом подошел к столу, вынул из ящика кожаный блокнот, раскрыл на списке имен и поставил возле одного галочку. То был Джеймс Барр Брустер (единственный сын покойного Джона Уолдо Брустера), который вчера сочетался браком с Сибиллой, дочерью полковника и миссис Р.Г.Фоншо-Чодвик из Падубов, Челтнем. Только два имени в списке остались без галочки. Кеггс подошел к телефону. Ему не нужно было звонить в справочную и узнавать номер, навсегда запечатлевшийся в его памяти. -- Шипли-холл, -- сказал сочный мужской голос. -- Резиденция мистера Роско Бэньяна. -- Доброе утро. Могу я поговорить с мистером Бэньяном? Это мистер Кеггс, бывший дворецкий его отца. Голос из Шипли потеплел. Бездна говорила с бездной, дворецкий -- с дворецким. -- Мистер Бэньян сейчас в Лондоне. Уехал вчера в гости. Хотите поговорить с мистером Байлиссом? -- Нет, спасибо, я по личному вопросу. Вы о мистере Мортимере Байлиссе? -- Да. -- Он в Англии? -- Уже с неделю. Вредный старикан, скажу я вам. Кеггс не стал обсуждать хозяйского гостя. У него были свои правила. -- Что ж, -- сказал он не без холодной вежливости, -- когда мистер Бэньян вернется? -- Обещал утром. -- Если я заеду часов в одиннадцать? -- Думаю, застанете. -- Спасибо, мистер... -- Скидмор. -- Спасибо, мистер Скидмор, -- сказал Кеггс и повесил трубку. 3 В тени раскидистого садового дерева лорд Аффенхем, умытый, побритый и облаченный в утренний наряд сидел за столиком и ждал, когда вороны прилетят его напитать. Рядом с ним на траве лежал красавец-бульдог и дремал, готовый пробудиться при первых признаках завтрака. Когда лорд Аффенхем кушал на свежем воздухе, псу обыкновенно перепадал жирный кусок. Природа не поскупилась на Джорджа, шестого виконта Аффенхемского. Похоже, она собирались слепить двух виконтов, потом заторопилась и решила пустить весь материал на одного. Формой он напоминал грушу -- узкий в плечах, он постепенно расширялся к паре непомерных ботинок, больше похожих на скрипичные футляры. Над просторами обширного тела высилась большая яйцевидная голова, голая маковка выступала из чахлой седой поросли, наводя на мысль о скалистой горной вершине. Верхняя губа была прямая и длинная, подбородок -- острый. Два немигающих голубых глаза со странной сосредоточенностью смотрели из-под нависших бровей. Казалось, их владелец постоянно размышляет, и догадка эта не обманывала. Подобно Белому Рыцарю, он частенько не слышал обращенных к нему слов, ибо раздумывал, как же питаться манной кашей, чтоб ежемесячно полнеть и становиться краше. -- Вот, -- сказала Джейн, подходя с полным подносом. -- Горячая яичница, кофе, тосты, масло, мармелад, "Таймс" и сухарики для зверя. О чем задумался, милый? -- Эхм? -- Я слышала скрежет и догадалась, что это работают твои мозги. Надеюсь, я не прервала ход космических мыслей? -- Эхм? Джейн вздохнула. Разговоры с главой семьи частенько выводили близких из себя из-за его раздражающей привычки впадать в транс. Он так погружался в предмет, что, казалось, извлечь его можно лишь с помощью спиритического сеанса. Однако Джейн нашлась: взяла кофейную чашку и крепко прижала к его руке. Созерцатель сразу очнулся и возмущенно завопил: -- Эй! Ты что?! Лопни кочерыжка, да этот кофе горячее плиты! -- Я пыталась тебя разбудить. О чем ты размышлял? -- Эхм? Размышлял? А, ты спрашиваешь, о чем я размышлял! Если хочешь знать, я размышлял о Кеггсе, и пришел к выводу, что Кеггс -- загадочная, темная личность. -- В каком смысле? -- Хитрая. Коварная. Из Макиавелли. Пока он жил у меня, я ничего не подозревал, дворецкие носят маску, но теперь я опасливо гляжу в его сторону и гадаю, чего ждать следующим. Возьми хоть случай в пивной. -- А что такое? -- Или взгляни на Тутовую Рощу. Три дома -- Лесной Замок, Мирная Гавань и Уютный Уголок -- каждый с беседкой и птичьей купальней! Все принадлежат Кеггсу. Беседки и птичьи купальни сами собой не появляются. Откуда он их взял? -- Купил на свои сбережения. -- А сбережения откуда? -- До тебя он служил в Америке у мистера Бэньяна, отца того гада, что поселился в Шипли. Наверное, по выходным наезжала туча гостей, а американские гости меньше тысячи долларов на чай не дают. Лорд Аффенхем задумался. -- Так, так. Мда, возможно... И все же, после случая в пивной я уверен, здесь что-то не так. Мошенник он, отпетый мошенник. -- Что случилось в пивной? Ты не говорил. -- Говорил. -- Не говорил. -- Не говорил? Значит, собирался, да запамятовал. Это было в "Зеленом Льве" на Розендейл-род. Мы с Кеггсом зашли вчера вечером пропустить по кружечке, и не успели сдуть пену, как он выманил у аборигенов их кровные посредством... как это называется? -- Что именно? -- То, что я пытаюсь вспомнить. Манипуляции? Нет... -- Махинации? -- Верно. Махинации. Ты когда-нибудь была в пивной? -- Нет. -- Так вот, там сидят, потягивают пиво и беседуют, о чем придется. Очень скоро Кеггс свернул разговор на бокс, у него сестра замужем за боксером Билсоном. По-моему, его называли Боевой Билсон. Сейчас на пенсии, держит где-то пивную. Многие бывшие боксеры заводят пивные. На чем я остановился? -- Сидят и потягивают пиво. -- Вот-вот. И тут Кеггс затеял разговор, прискорбный разговор, учитывая его печальные последствия. Он заявил, что нынешние боксеры в подметку не годятся прежним. "Ах, -- сказал этот шельмец, -- разве есть у нас в полусреднем весе такие спортсмены, как Джек Демпси?" -- А разве Джек Демпси выступал не в тяжелом весе? -- Конечно, в тяжелом, и десятки голосов сразу поправили Кеггса. Но тот настаивал, что вес Джека Демпси -- всего десять стоунов (* стоун -- четырнадцать английских фунтов (453,6 г), то есть около 7 кг.) четыре фунта, и остальные, уверенные в своей правоте, вытащили по шиллингу, передали хозяину -- дескать, рассуди. "Мне жаль, мистер Кеггс, -- сказал тот, -- но, боюсь, решение не в вашу пользу. Джек Демпси весил больше тринадцати стоунов, когда выиграл у Джесса Уилларда чемпионат в тяжелом весе". Думаешь, Кеггс опешил? Ничуть. Устыдился? Раскаялся? Да ни капли. "А, этот Джек Демпси? -- сказал он с легкой, снисходительной улыбкой. -- Я не о нем. Разумеется, я имел в виду первого Демпси, Несравненного". Он вытащил книжку (да, она лежала у него в кармане!) и прочел, как удивительно, что боевой вес Несравненного составлял всего сто сорок четыре фунта. Все, конечно, возмутились, потребовали денежки назад, но хозяин присудил выигрыш Кеггсу, и тот загреб аж пятнадцать шиллингов. По дороге домой продувная бестия заявляет мне, что вот уже тридцать лет имеет стабильный доход от этой махинации. Так что теперь ты, наверное, согласишься, что он -- темная личность, за которой нужен глаз да глаз. -- По-моему, он душка. -- Душка, разумеется, но коварная, которой палец в рот не клади. Я бы его к себе не подпустил... Скорее уж... -- Лорд Аффенхем огляделся, ища материал для сравнения, -- скорее бы я взял эту паскудную статую. Упомянутая статуя высилась на лужайке Мирной Гавани, как назывался соседний дом. Исполинскую ню изваял Стенхоуп Твайн, начинающий скульптор и здешний житель. Джейн -- вероятно, потому, что была помолвлена с Твайном -- статуей восхищалась; лорд Аффенхем -- напротив. Он ненавидел статую и терпеть не мог Стенхоупа Твайна. Верховное Существо не создало бы того без некой цели, но что это за цель -- тут лорд Аффенхем совершенно терялся. Доведется же делить планету с непойми чьим сыном, который укладывает волосы, носит желтые вельветовые штаны и, завидев старших, произносит: "А, это вы, Аффенхем!" мерзким покровительственным тоном. Джейн всегда хотелось погладить Стенхоупа Твайна по голове. Лорд Аффенхем предпочел бы ударить его тяпкой. Он укоризненно взглянул на бульдога Джорджа, своего тезку. Замечательный пес, но уже не раз выказывал намерение подружиться со Стенхоупом Твайном. Увы, это общая беда бульдогов -- они любят всех, от достойнейших до недостойных. Джейн смотрела на статую. -- Стэнхоуп считает, это лучшее его творение. -- Стенхоуп! -- Не смей так говорить! -- Я сказал "Стенхоуп". -- Да, но гадким, плаксивым голосом, как будто тебе противно выговаривать это имя. Лорду Аффенхему и впрямь это было противно, однако ему не хватило духу сказать правду. Мужественный человек, отличившийся в молодости на войне, страшился женского гнева. Джейн, если разбудить спящую в ней тигрицу, имела неприятное обыкновение сообщать, что испортилась плита, и обедать придется бутербродами. Лорд Аффенхем деликатно переменил тему. -- Послушай! -- Да, милорд? -- Ты ходила в галерею насчет моих картин? -- Ходила и видела самого мистера Гиша. Кажется, он заинтригован. -- Хорошо. -- Я обещала позвонить ему и узнать, как идут дела. -- Отлично. Поторопи его, мошенника. Если я продам картины, мы сможем снова переехать в Шипли. -- А я -- выйти за Стенхоупа. -- У-у! -- Что ты сказал? -- Да так... -- Ты сказал: "У-у!" -- Ничего подобного. -- Мне послышалось: "У-у!" -- Возможно. Чего только не послышится. А теперь -- не приставай ко мне. Я решаю кроссворд, он сегодня какой-то безумный. Сбегай и спроси Кеггса, что бы такое могло значить: "Конь мчался по степи, напрягая могучие лыжи". Передай, что это срочно. И принеси еще кофе. -- Ты пьешь слишком много кофе. -- Кофе много не бывает. Оно взбадривает. Подстегивает мыслительный процесс. -- Ладно, принесу. Ну и хлопот же от тебя! Джейн вернулась с кофе. -- Я сварила ровно чашку, -- сказала она. -- Ты отравляешь нервную систему. Что до лыж, то мистер Кеггс говорит, это анаграмма, надо -- жилы. Запиши. -- Запишу. Жилы, да? Потрясающе. Теперь поди и спроси его, что, черт возьми, такое: "Под грохот аплодисментов на сцену поднялся знаменитый катер". -- Его нет. -- Ерунда. Конечно, он здесь. Он тут живет. -- Живет. Но сейчас он мчится куда-то, напрягая могучие лыжи. Я поймала его у калитки. "Прощай!" -- взмахнул он лилейною рукой и устремился в бескрайние просторы. Что ж, дожидайся его возвращения, -- и Джейн ушла хлопотать по хозяйству, а лорд Аффенхем задумался, до чего же надо дойти, чтоб подсунуть бедным читателям этот катер. Тут он заметил, что из Мирной Гавани выходит Стенхоуп Твайн с явным намерением полюбоваться на свой шедевр. Виконт демонстративно встал и пошел в дом. Он был не в настроении услышать "А, это вы, Аффенхем". 4 Примерно в то время, когда лорд Аффенхем нес ко рту первую вилку яичницы, а бульдог Джордж ловил первый сухарик, ненавистный Роско Бэньян стоял перед своим "Ягуаром" у квартиры друга в Сент-Джонс-вуд и собирался ехать домой. Вечеринка была из тех богемных сборищ, которые длятся до первых почтальонов и заканчиваются поутру все той же яичницей. Роско Бэньяна было довольно много. Еще пухлым мальчиком он любил между едой перехватить булку с сосиской, или, скажем, конфету, а достигнув совершеннолетия, не записался в поклонники диет. Большинство его знакомых предпочли бы, чтоб его было поменьше, однако он продолжал настойчиво раздаваться во все стороны. Лицо у него было красное, шея вываливалась из воротника, а недавно в свет вышло второе издание его подбородка. Неудивительно, что прохожие ценители изящного быстро переводили взгляд на стоящую рядом девушку. На Элейн Донн безусловно стоило посмотреть. Никто не заподозрил бы в ней дочь Шордичского кабатчика, бывшего боксера-тяжеловеса. Часто бывает, что отцы, неспособные попасть в первую тройку на пляжном конкурсе красоты, производят дочерей, на которых народ оглядывается. Так вышло и с отцом Элейн, Боевым Билсоном. Он сам, частично -- от природы, частично -- от превратностей профессии, напоминал побывавшую в автокатастрофе гориллу, зато дочь выросла сногсшибательной брюнеткой во вкусе Марка Антония. Глядя на нее, Роско понимал, что побудило его две недели назад, под конец подобной же вечеринки, внезапно сделать предложение. Элейн вскружила бы голову самому рассудительному человеку. О помолвке объявлять не стали. Роско в минуту откровенности проболтался Мортимеру Байлиссу, Элейн же мудро хранила молчание. Дочь таких родителей предпочтет, чтобы папа и мама не виделись с будущим зятем, пока тому не поздно осознать, с кем он собрался породниться. Эмма Билсон любила и почитала родителей, но, как девушка умная, понимала, что Роско не придет от них в восторг. Успеют познакомиться потом, после свадебного путешествия. -- Ну, -- сказал счастливый жених, зевая во весь рот. -- Поеду, завалюсь. Домой доберешься? Мисс Донн жила в Пини-уэй -- это несколько миль от Сент-Джонс-вуда, причем в направлении, противоположном Шипли-холлу. Роско не предложил подвезти ее домой, что свидетельствует о большой смекалке. Он был практичен, как и его возлюбленная. -- Такси, что ли, возьми, -- посоветовал он, сел в машину и укатил. От Лондона до Шипли-холла примерно час с четвертью, но Роско Бэньян с юности гонял так, что полицейские любопытствовали, где горит. Он проделал путь за сорок шесть минут, вылез из машины и сонно поплелся в спальню, но его перехватил Скидмор. -- Извините, сэр, -- сказал Скидмор. -- Пришел мистер Кеггс. Роско нахмурился. -- Кеггс? Не знаю никакого Кеггса. -- Он сказал, что был когда-то дворецким вашего отца. -- А, этот? -- Из глубины небытия перед мысленным взором возникли брюшко, оксфордский выговор и полный лунный лик. -- Чего ему надо? -- Он не объясняет, сэр, только говорит, что это важно. -- Где он? -- У меня в буфетной. Роско задумался. Важно? Кому важно? Ладно, лучше уж принять этого Кеггса, чтобы сразу отвязаться. -- Проводи его в курительную. Появился Кеггс, с котелком, без которого дворецкие, хотя бы и бывшие, на людях не появляются. -- Доброе утро, -- сказал он. -- Надеюсь, вы меня помните, сэр? Много лет назад я имел честь служить у покойного мистера Бэньяна-старшего в должности дворецкого. -- Он обвел комнату крыжовенными глазами и сентиментально засопел. -- Как странно снова оказаться в этой комнате! -- с чувством произнес он. -- По возвращении из Америки я некоторое время служил здесь у лорда Аффенхема. При виде этих стен я чуть не плачу. Слезы Кеггса не волновали Роско Бэньяна; ему хотелось спать. -- Выкладывайте, чего нужно, -- сказал он. Кеггс с минуту молчал, словно выстраивая мысли и решая, с какой начать. Он взглянул на котелок, и, видимо, почерпнул оттуда вдохновение. -- Вы -- богатый человек, мистер Бэньян, -- начал он. Роско вздрогнул, словно увидел местное привидение. Слабая, снисходительная усмешка тронула губы Кеггса. Он все понимал. -- Нет, сэр, -- продолжал он, -- я не прошу у вас денег. Я хотел сказать, что, будучи человеком богатым, вы, вероятно, не откажетесь разбогатеть еще больше. Переходя без дальнейших предисловий к тому, что назвал бы сутью, скажу, сэр, что знаю, как вам получить миллион долларов. -- Что?! -- Конечно, я назвал приблизительную сумму, но, думаю, она довольно близка к истинной. Знакомые Роско Бэньяна частенько говорили, что, даже нагруженный деньгами выше ватерлинии, он не поленится пройти десять миль в тесных ботинках, чтобы подобрать оброненный кем-то медяк. Когда отставные дворецкие говорят ему, что знают, как получить миллион, они затрагивают самые глубины его существа. Роско Бэньян смотрел на Санта-Клауса в котелке, как некогда мужественный Кортес (а скорее -- мужественный Бальбоа) смотрел на Тихий Океан. Подозрение, что мужественный Кеггс перебрал, он отбросил с порога. Посетитель так и излучал трезвость. Внезапно его осенила неприятная мысль. Что если ему предлагают куда-то вложить деньги? Может, гость изобрел патентованный штопор, или, не дай Бог, владеет пожелтелой картой, на которой крестиком отмечены сокровища капитана Кидда? Роско слегка засопел, полагая, что такие прожекты надо душить в зародыше. Кеггс разбирался в сопении не хуже, чем в тайном смысле вздрагиваний. Он отечески воздел руку, словно верховный жрец, упрекающий младшего жреца в отступлении от кастовых стандартов. -- Кажется, я понимаю, что вы подумали, сэр. Вы сочли, что я прошу вас профинансировать некое коммерческое начинание. -- А разве не так? -- Отнюдь, сэр. Я пришел продать вам информацию. -- Продать? -- Это слово поистине резало слух. -- Естественно, я хотел бы получить вознаграждение за предоставленные сведения. Роско с сомнением пожевал губу. Он не любил вознаграждать. Деньги в его кошельке предназначались исключительно на нужды Р.Бэньяна. Однако, если это правда про миллион долларов... -- Ладно. Валяйте. -- Хорошо, сэр, -- важно произнес Кеггс. -- Я вынужден начать с вопроса. Знакома ли вам фамилия Тонти? -- Никогда не слышал. А кто это? -- Правильнее спросить, кто это был. Тонти уже с нами нет, -- сказал Кеггс таким тоном, каким говорят, что всякая плоть -- трава. -- Это был итальянский банкир, который процветал в семнадцатом веке и придумал тонтину. В чем она состоит, я сейчас объясню. А теперь, -- заключил он свое объяснение, -- если вам интересно, сэр, я расскажу короткую историю. Он еще раз сверился с котелком, потом начал: -- Десятого сентября 1929 года, сэр, ваш покойный батюшка принимал за обедом в резиденции на Парк-Авеню одиннадцать гостей. Все они, за исключением мистера Мортимера Байлисса, были, как и он, известные финансисты. Не надо вам напоминать, что это происходило за несколько недель до сокрушительного биржевого краха. Игра на повышение, сгубившая рынок, была в самом разгаре. Все присутствующие нажили огромные состояния, и под конец обеда разговор коснулся того, как распорядиться деньгами, которые в эпоху безудержных спекуляций сами плыли в руки. Здесь Кеггс замолк, чтобы перевести дыхание, которое с годами сделалось у него несколько затрудненным, и Роско, воспользовавшись паузой, полюбопытствовал, нельзя ли, чтоб вас так, покороче. Не может ли Кеггс, спросил Роско, подложить под себя хотя бы брусок динамита, чтобы перейти к сути. -- Я к ней и перехожу, -- спокойно отвечал Кеггс. -- Итак, джентльмены, повторяю, обсуждали, как бы потратить деньги, и мистер Мортимер Байлисс со свойственной ему изобретательностью предложил устроить тонтину, однако -- не такую, о какой я только что рассказал. Идея самого Тонти -- ждать, пока смерть устранит одного претендента за другим -- не вызвала сочувствия у тех, кто страдал повышенным давлением, и тогда мистер Байлисс выдвинул альтернативное предложение. Он посоветовал, чтобы мистер Бэньян и его гости внесли по пятьдесят тысяч, и вся сумма со сложными процентами досталась тому из их сыновей, который женится последним. Вы что-то сказали, сэр? Роско не сказал, он засопел. Сопение было уже не то, что прошлый раз. Тогда оно отличалось холодной настороженностью, стремилось же подавить в зародыше всякие финансовые новации. Сейчас он встрепенулся, загорелся, преисполнился энтузиазма -- и выразил свои чувства. -- Кто последний женится? -- Да, сэр. -- Я не женат. -- Не женаты, сэр. Взорам Роско Бэньяна предстало радужное видение. -- Вы уверены, что мой отец участвовал? -- Уверен, сэр. -- Он никогда мне не говорил. -- Это условие тонтины. -- И все произошло в 1929-м? -- Да, сэр. -- Значит... -- Именно так, сэр. За прошедшие годы игроков на поле, если прибегнуть к футбольному сравнению, значительно поубавилось. Часть молодых джентльменов погибла в борьбе с японским и немецким милитаризмом, другие женились. Если верить газете "Таймс", вчера сочетался браком мистер Джеймс Брустер, сын покойного Джона Брустера. Уцелели, если позволено так выразиться, только вы и еще один джентльмен. -- Вы хотите сказать, нас всего двое? -- В точности так, сэр, вы и другой кандидат. Он, -- тут Кеггс сделал многозначительную паузу, -- помолвлен. -- Ну! -- А так же, -- Кеггс снова помедлил, -- стеснен в средствах. Радость, охватившая было Роско Бэньяна, снова померкла. -- Тогда он не женится, -- горько сказал он. -- Черт, он не женится много лет! Кеггс кашлянул. -- Если кто-то, более состоятельный, не окажет ему скромную финансовую поддержку, подтолкнув таким образом к браку. Это можете сделать вы. -- Э? -- Если вы ему поможете, сэр, вы, скорее всего, переломите ход событий. Он осмелеет и решится, оставив вам то, что я, простите за выражение, назвал бы жирным куском. Роско погрузил голову в двойной подбородок и углубился во внутренний спор. Пока он, как многие люди его возраста, маялся на распутье, вошел Мортимер Байлисс. Годы, которые так мягко обошлись с Огастесом Кеггсом, были к нему куда суровее -- он усох и напоминал теперь нечто, извлеченное из гробницы ранних Птолемеев. При виде гостя он остановился и нацелил черный монокль, который стойко пронес сквозь все мировые катаклизмы. -- Кеггс! -- удивленно вскричал Мортимер Байлисс. -- Доброе утро, мистер Байлисс. -- Вы еще живы? Вот уж не думал вас встретить! А вы все толстеете, мой дорогой. И дурнеете. Каким ветром вас принесло? -- Я к мистеру Бэньяну по делу, сэр. -- А, у вас дела? Тогда ухожу. -- Никуда вы не уходите! -- очнулся Роско Бэньян. -- Вас-то мне и надо. Это правда, что Кеггс мне говорил? -- Мистер Бэньян имеет в виду то, что случилось за обедом у его отца десятого сентября 1929-го года, мистер Байлисс. Если помните, вы предложили брачную тонтину. Мортимера Байлисс не так легко было ошеломить, но при этих словах монокль выпал из его глаза. -- Вы об этом знаете? Боже правый! Где вы были? Сидели под столом? Притворились кадкой для пальмы? -- Нет, сэр, телесно я не присутствовал. Однако я завел обыкновение, с тех пор, как акции пошли вверх, прятать диктофон за портретом Джорджа Вашингтона, на каминной полке. Я подумал, что это поможет мне распорядиться моими сбережениями. -- Вы записывали каждое слово? Должно быть, получили много ценных советов. -- Да, сэр. Однако самый ценный был ваш -- продать акции, а деньги вложить в государственные бумаги. -- Вам хватило ума это сделать? -- На следующий же день, сэр. Я бесконечно благодарен вам, и считаю, что вы заложили основы моего благосостояния. Роско, который с растущим нетерпением слушал дружескую беседу, грубо вмешался. -- Ну, хватит! Благосостояние, видите ли! Это правда про тонтину, Байлисс? -- Истинная правда. Моя самая блестящая мысль. -- Деньги и впрямь получит тот, кто последним женится? -- Да. Они ждут. -- Около миллиона? -- Наверное. Первоначальный капитал составлял полмиллиона. Один из одиннадцати... -- Двенадцати. -- Одиннадцати! Я -- бездетн