о немного встряхнуть.
Он снова исчез, и Билл услышал, как, направляясь к корту, он поет
любовную песню времен своей молодости.
3
Застенчивый, робкий человек, который год за годом копает землю ногой и
таращит глаза в присутствии своей дамы, ощутит после таких бесед точно то
же, что ощутил бы, прыгнув в ледяную воду. Сперва он потрясен и ничего не
видит, потом - приходит в экстаз.
Когда наставник его ушел, Билл довольно долго стоял в оцепенении. От
самой мысли о таких действиях хребет у него извивался, как змея в
серпентарии. Примерно это чувствовал он в школе, съев на пари шесть эскимо
подряд.
Вдруг, к его большому удивлению, страх сменился восторгом. Он понял и
оценил всю прелесть нового метода. Особенно понравилось ему, что объяснение
сводится к чисто физическим действиям. Их он не боялся. Действовать руками
он умел.
Пленила его и простота. Никаких изысков, никаких сложностей. Он решил
проверить, все ли помнит.
Схватить за руки?
Легко.
Встряхнуть?
Чепуха!
Прижать и осыпать?
О чем разговор!
Сказать: "Ты - моя!"...
Тут он задумался. Ему казалось, что лорд Икенхем, блистательный
режиссер, не слишком силен в диалоге. Все ж как-то глупо. Лучше попыхтеть.
Да, именно. Хватаем, трясем, прижимаем, осыпаем, пыхтим. Замечательно!
Гонимый напряженной мыслью, он ходил по холлу, склонив голову, загибая
палец за пальцем. Когда вдохновение подсказало ему, что хорошо бы попыхтеть,
он услышал глухой удар, а потом жалобный рев.
Решив, что за окном разбилась машина, он присмотрелся, разглядел
неподалеку что-то весомое и, приглядевшись еще, опознал своего дядю; но
только начал перед ним извиняться, как сердце его подпрыгнуло, словно
балерина, репетирующая новое па. За сэром Эйлмером, невыразимо прекрасная,
стояла Гермиона.
Она ему улыбнулась; она вообще сияла. Сгрузив издателя у кабачка, она
подъехала к дому, когда сэр Эйлмер из него выходил, и так сильна была ее
личность, что убедить его удалось за две минуты с четвертью. Издательство
могло спать спокойно.
Тем самым она сияла. По-своему, как сестра, она любила старого друга и
обрадовалась ему.
- Здравствуй, Билл, - сказала она, и он обрел дар речи, откликнувшись:
- Здравствуй.
Обрел этот дар и сэр Эйлмер.
- Какого черта ты тут торчишь? - спросил он. стоя на одной ноге,
массируя другую. - Ходит, как носорог! Смотри под ноги.
Однако Билл смотрел на Гермиону. Он что-то такое слышал, но
сосредоточиться не мог.
- Конечно, конечно, - сказал он.
- Что "конечно"?
- Да, правда? - откликнулся Билл.
Мастеру фырканья оставалось одно, и он фыркнул, после чего прошел в
музей, решив разобраться во всем попозже. Стоит ли тратить силы на человека,
который вообще идиот, а сейчас - в особенности?
Гермиона все сияла.
- Вот ты и вернулся, - сказала она. - Я очень рада. Как там, в
Бразилии?
- Здорово.
- Хорошо?
- О, а, э, спасибо.
- Ты загорел. Много было приключений?
- Э,да, а.
- Наверное, много змей?
- О, о!
- Непременно все расскажи, а то я спешу. Надо повидать одного
знакомого.
Билл откашлялся.
- Э... постой... - сказал он.
Сейчас или никогда, думал он. Они одни. Шагнешь - и схватишь. Пыхтит он
и так. Лучших условий ждать нечего.
Но двинуться он не мог. Его сковала та слабость, которая сковывает
стольких в наше время, а исцеляется - только бодрящей микстурой доктора
Смита. Будь у него бутылка, что там - ложка микстуры, он бы пришел в себя.
Но ее не было; и он копал ногой, таращил глаза, как все эти девять лет.
- Да? - сказала Гермиона.
("Хватаем, трясем, прижимаем, осыпаем, пыхтим" - подсказало его
суперэго, но тело не послушалось.)
- Да?
- Гермиона!
-Да?
- Гермиона...
-Да?
- Так, ничего, - сказал Билл.
И оказался один. За окнами, судя по звукам, отъехала машина. Гермиону
он не винил. Вспомнив, как он мерзко блеял, словно диктор Би-би-си, он
задрожал и удивился такой нечеловеческой трусости.
С горя он собрался было биться головой об стену, но передумал и решил
пойти к себе, зарыться лицом в подушку.
4
Стремясь поскорее сообщить Отису благую весть, Гермиона решила не
мешкать. Задержись она хоть на минуту, она увидела бы молодого человека без
шляпы, но с выпученными глазами, который мчался от корта к дому. Кажется,
Реджинальда Твистлтона уже сравнивали с кошкой на раскаленных кирпичах.
Именно это сравнение пришло бы сейчас в голову стороннему наблюдателю.
Пронесясь над террасой, он влетел в дом; пронесясь над холлом, взлетел
по лестнице; пронесясь над коридором, ворвался в свою бывшую комнату, и
Салли, отдыхавшая в шезлонге, как амазонка после битвы, поднялась ему
навстречу. Точнее, она тоже взлетела, словно снизу, сквозь подушки, быстро
вылез большой гвоздь. Она умела владеть собой, но когда столкнешь в пруд
констебля, это как-то возбуждает, и она подумала было, что ворвался Поттер.
Распознав свою ошибку, она стала спокойней, но ненамного.
- Мартышка! - сказала она.
- Салли! - сказал Мартышка.
Если мы сообщим, что его очень тронул разговор с лордом Икенхемом,
направившимся позже в кабачок потолковать о Бразилии, вы вправе обвинить нас
в сдержанности. Чувства бушевали в его груди, и среди них выделялись
благодарность, стыд, любовь, какой он еще не испытывал, хотя влюблялся
регулярно с самых юных лет.
Он совершенно забыл о Гермионе. Он помнил только о Салли. Примерно так
же, как Билл, собирался он хватать, трясти, целовать и пыхтеть, с той лишь
разницей, что Билл представлял себя в роли костоправа, а Мартышка - скорее
паломника, приближающегося к святыне. Да, мы неточны, слова "хватать" и
"трясти" тут не подходят. Оставим "пыхтеть" и "целовать".
Пыхтел он и так; что же до поцелуев, Билл Окшот, окажись он рядом,
получил бы наглядный урок.
- О, Салли! - говорил Мартышка.
- О! - говорила и Салли.
Время не двигалось. Во внешнем мире люди чем-то занимались. Констебль
переодевался. Лорд Икенхем шел по деревне. Гермиона ехала в том же
направлении, на полмили дальше. Сэр Эйлмер поправлял экспонаты. Билл Окшот
лежал лицом в подушку. А в Лондоне леди Босток, пересмотрев журналы, впала в
легкую дремоту.
Мартышка же и Салли в благоухании фиалок и роз слушали нежную музыку,
которую исполнял на редкость умелый оркестр, состоявший в основном из арф и
скрипок. Констеблем, лордом Икенхемом, сэром Эйлмером, леди Босток, Биллом и
Гермионой они не интересовались. Обняв Салли поудобней (они сидели в
шезлонге). Мартышка удивлялся, что бывают такие идиоты, такие редкие
кретины, как этот полный дурак, расставшийся с единственной девушкой на
свете.
- Нет, какой болван!
- А я?
- Я хуже, никакого сравнения.
- Это я виновата.
- Нет!
- Я.
- Нет!
- Я!
Спор разгорался, и Мартышка уже произнес было: "Нет", но лицо его
перекосилось, как за четырнадцать часов до того, когда в гостиную вошел Билл
Окшот.
- Что такое? - забеспокоилась Салли.
Мартышка нервно глотнул.
- Ничего, - отвечал он. - Просто вспомнил про Гермиону.
Салли задрожала. Многое, в сущности - все, зависело от того, считают ли
Твистлтоны. что слово - это слово.
- А я?- спросила она. - Может быть, честь не позволяет тебе расторгнуть
помолвку?
Мартышка глотнул еще раз.
- Не то чтобы честь... - ответил он. - Ты ее не видела? То-то и оно.
Если бы видела, сама поняла бы. Как к ней подступиться?
- Очень просто. Пойди и скажи, что ты ошибся.
- М-да...
- Или напиши.
Мартышка дернулся, как сильный пловец, который стал тонуть и вдруг
увидел, что кто-то бросает ему спасательный круг.
- Написать?
- Все ж легче.
- Верно! - обрадовался Мартышка, в порыве благодарности прижимая Салли
к груди и покрывая ее лицо поцелуями. Однако ему помешала Элзи Бин, которая,
тихо постучавшись, внесла поднос, а на нем чайник, чашку, тосты и кусок
пирога.
- Чай, - объяснила она.
Мартышка рассердился.
- Почему вы не трубите в рог? - спросил он.
Элзи не испугалась ни этих слов, ни нежной сцены. В Боттлстон-Ист
такого не пугаются.
- Чай, тосты, пирожок, - сказала она. - Толкнули вы Гарольда, мистер
Твистлтон?
Салли взяла власть в свои руки:
- Конечно, толкнул. Он ведь обещал? Вот! Разве он обманет?
- Значит, плюхнулся?
- Еще как! Слышала вся округа.
- Красота! Спасибо вам, мистер Твистлтон. Мисс Гермиону видели?
Мартышка подскочил вершка на два:
- Разве она здесь?
- А то! На машине приехала.
Мартышка не ответил, зато сжал голову руками.
- Пойду, похожу по корту, - сказал он. - Тут надо подумать.
Глухо застонав, он вышел, обретя былое сходство со злополучной кошкой,
а Элзи критическим взглядом проводила его.
- Хороший человек, - признала она. - Только не в своем уме.
- Есть немного, - согласилась Салли. - Это очень приятно.
5
Когда Гермиона подъехала к кабачку, кабачок на месте был, Отиса в нем
не было. Ей сообщили, что он куда-то ушел; и, огорчившись, как огорчится
всякий, если он принес добрую весть из Аахена в Гент, а Гент исчез, она
поехала обратно. В конце концов, подумала она, если уж ты здесь, можно
повидаться и с женихом. Вспомнила она о нем только теперь.
Однако и огорчение, и мысль о Мартышке исчезли подобно Генту. У первого
же камня, отмечающего милю, что-то ударило ее меж глаз. То был замысел
первого из трех романов (20%, а после 3000 экз. - 25), которые Отис сможет
теперь выпустить. С писателями всегда так. Едут, или идут, или просто спят в
кресле, ни о чем особом не думают, и вдруг - бамц!
Твердо зная, что загонять идею в анналы памяти нельзя ни в коем случае,
писатели эти немедленно делают заметки. Остановив машину, Гермиона отыскала
старый конверт и принялась строчить, напряженно дыша носом. Примерно в это
же время лорд Икенхем достиг кабачка.
6
Шел он легко, как ходят те, кто уверен в хорошем приеме, ибо прошлый
раз имел здесь оглушительный успех. Блондинка, ее дядя (хозяин) и несколько
посетителей слушали его, затаив дыхание. Жителям Хемпшира нечасто доводится
слушать человека, который знает Бразилию вдоль и поперек, укрощал взором
аллигаторов и может рассказать об этом просто и доходчиво.
На сей раз аудитория была поменьше. Собственно, осталась только
блондинка. В конце концов, при всем желании английские сельчане не могут
пить непрерывно. Видимо, именно сейчас они разрешили себе отдохнуть.
Но истинный артист играет во всю силу перед любой аудиторией. Опершись
на стойку и заказав пива, лорд Икенхем продолжил свой рассказ о низовьях
Амазонки так, словно зал набит битком, и блондинка стала слушать.
- Ах ты, как жаль! - сказала она, когда он отвлекся, подняв кружку.
- Жаль? - немного обиделся граф, поскольку говорил о чудесном спасении
от пумы. - А, понимаю! Вы огорчились, что пума осталась голодной. Да,
огорчилась и она: я заметил, что глаза ее полны невыплаканных слез.
- Нет, - возразила блондинка, - мне жаль, что вы разошлись с тем
джентльменом. Зашел он выпить и говорит: "А я прямо из Бразилии". Наверное,
он бы хотел вас повидать.
Лорд Икенхем заметил, что желание это чрезвычайно распространено, хотя
на самом деле не обрадовался.
- И впрямь, какая жалость, - сказал он. - Я был бы очень...
- Да вот и он, - сказала блондинка.
Дверь открылась, и взорам явился немолодой человек с довольно хмурым и
очень загорелым лицом. Местное пиво было так прекрасно, что многие, отведав
его, вскоре возвращались.
- Простите, сэр, - сказала блондинка, когда новоприбывший подошел к
стойке, нетерпеливо облизываясь. - Этот джентльмен тоже из Бразилии. Да вы
про него слыхали, он очень знаменитый. Майор Брабазон-Планк.
В это мгновение раздался крик: "Ми-и-иртл!", и блондинка, которую
родители нарекли именно этим именем, убежала, бросив "Простите". Видимо,
суровый опыт научил ее, что дядя ждать не любит.
- Расскажите про эту пуму! - кинула она на бегу.
Пятый граф и сам рассказал бы, но пришелец как-то странно и пристально
смотрел на него. В нашей хронике мы упоминали суровые, невидящие взгляды -
вспомним Коггза, дворецкого из Икенхем-Холла, - но этот их превзошел.
- Брабазон-Планк? - проверил новоприбывший. - Я не ослышался?
- Нет, - отвечал лорд Икенхем. - Я - майор Брабазон.
- Исследователь Южной Америки?
- Он самый.
- Вот и я тоже, - сказал пришелец, взволнованный таким совпадением.
ГЛАВА 12
1
Когда два сильных человека называют себя Брабазонами, возникает
некоторое напряжение. Поначалу они молчат. Так случилось и теперь. Первым
заговорил лорд Икенхем.
- Да? - сказал он. - Тогда отдавай два шиллинга.
- Два шиллинга?
- Если нет мелочи, дам сдачи.
Краснодеревое лицо майора немного потемнело.
- Что вы порете?
- Гони деньги.
- Вы в себе?
- Тут мнения расходятся. Одни говорят - да, другие - нет, - отвечал
терпеливый граф. - Но сейчас не до этого. Зад, гони деньги. Помню, идем мы с
тобой по крикетному полю дивным летним вечером, и ты говоришь: "Зараза, ты
не хочешь дать мне два шиллинга?" А я отвечаю: "Нет, не хочу, но все равно
придется". И дал.
Майор Брабазон-Планк схватился за стойку.
- Зад? - повторил он. - Зараза? Крикетное поле? Господи! Ты - Зараза
Твистлтон!
- Как давно это было! - сказал ему друг детства. - Перед тобою,
любезный Зад, - Фредерик Алтамонт Корнуоллис, пятый граф Икенхемский.
Майор Брабазон-Планк мечтательно глотнул из кружки.
- Зараза! - проговорил он, явственно и глубоко растроганный. - Да, а
почему ты сказал, что ты - это я?
- Так, к слову, - отвечал граф.
- Зараза... А, чтоб меня черти драли! В жизни бы не узнал.
- Как и Балбес. Ты помнишь Балбеса? Знаешь, что он тут живет?
- Я приехал к его племяннику.
- В Эшенден-Мэнор?
- Да.
- Уезжай, Зад, - посоветовал лорд Икенхем. - Тебе нельзя туда ехать.
- Почему?
- Потому что там - я, под твоим именем. Балбес забеспокоится, если нас
будет двое. Казалось бы, чем больше Брабазонов, тем лучше, но ему этого не
понять.
Майор еще раз отхлебнул пива.
- Под моим именем? - переспросил он.
- Совершенно верно.
- Он думает, что ты - это я?
- Естественно.
- Почему? - спросил Брабазон-Планк, хватая быка за рога. - Зачем тебе
это нужно?
- Долго рассказывать, Зад, устанешь. Ты не волнуйся. Просто прикинь:
"Станет добрый старый Зараза делать это без причины?" и "Если причина есть,
благородна ли она?" Ответы будут: "Нет" и "Да", по ходу вопросов.
Майор оторопело помолчал. Мозги у него трещали от напряжения.
- Господи! - сказал он наконец.
По-видимому, нырнув в прошлое, он вспомнил юного Твистлтона. Заразой
зря не назовут. Он припал к кружке; глаза над ней внезапно налились кровью.
- Какого черта! - вскричал он. - Нет, под моим именем!
- Оно красивое, Зад, - сказал лорд Икенхем. - Через черточку. Очень
красивое.
- Ты меня позоришь.
- Ну, что ты! Я тебя прославляю. Жители этих мест в восторге. Скажи
спасибо, что такой человек, как я...
- Не скажу. Возвращайся к Балбесу, складывай вещи. Допью это пиво -
выдам тебя.
- Выдашь? Старого друга?
- К черту!..
- В которого ты бросал бумажные дротики?
- Они тут ни при чем.
- Кто тебе дал два шиллинга?
- Шут с ними.
- Ты суровый человек. Зад.
- Нет, я не суровый. Я берегу свою репутацию.
- Сказано тебе, она в надежных руках.
- Да уж, в надежных! Слушай, - майор посмотрел на часы, - выдам я тебя
в 5.00. Остается 23 минуты. Поторопись.
Но граф торопиться не стал. Он смотрел на друга детских лет с той же
нежной жалостью, с какою смотрел недавно на констебля Поттера. Он был добр и
не хотел обижать примитивных людей, собиравшихся его выдать. Поэтому он
вздохнул, приступая к делу.
- Оставь надежды, юный Зад, - сказал он, - ничего у тебя не получится.
Билл Окшот рассказал мне разные вещи.
- Какие именно?
- У тебя есть ахиллесова пята, или, если хочешь, щель в доспехах.
Назовем ее острой неприязнью к младенцам. Что же, если ты выдашь меня
Балбесу, ты немедленно окажешься на их лежбище. Вскоре тут будет праздник, а
среди развлечений - конкурс детской красоты. Я согласился быть там судьей.
Видишь, где опасность? Нет меня - механически берут тебя.
- Почему?
- Потому что, дорогой мой Зад, какой-то Брабазон им нужен. Все его
ждут, о нем объявили. Если я уеду, ты станешь единственным носителем этого
имени. Быть может, ты думаешь, что Балбес, человек крутой, и его жена, еще
круче, выпустят тебя с миром? Не думай, не обольщай себя. Надежды нет.
Загар несчастного Планка был слишком густ, чтобы мы могли определить,
побледнел ли он; но он задрожал, а в глазах его появилось то, что появляется
в них, когда человек посмотрит в пропасть.
- Почему бы им не позвать священника? - спросил он. - У нас в
Лауэр-Шегли этих чертовых младенцев судит настоятель. Для чего же еще его
держать?
- Священник заболел корью.
- Идиот!
- Жестоко говорить так про страдальца, который лежи в постели, весь в
алую крапинку. Но я понимаю твои чувства. Тяжело не выдавать кого-то, когда
уже решил выдать. С удовольствием помог бы, но как - не знаю. Скажу хотя бы,
что через сотню лет тебе будет все равно. Что ж, приятно было увидеться. Рад
бы поболтать, да не могу, дела. Мы, Брабазон-Планки. - деловые люди. Загляни
как-нибудь, я - тут, рядом. Вспомним былое: школу, Бразилию... Достанешь два
шиллинга - захвати с собой.
Снова похлопав друга по плечу, он удалился; а несчастный друг, тяжело
дыша, допил свою кружку.
2
У Гермионы работа спорилась. Как и бывает обычно, главная мысль вызвала
к жизни много второстепенных, одна другой лучше. Вскоре конверт уже не мог
вместить их, и она перешла к водительским правам, но, случайно подняв глаза,
увидела, что к ней приближается немолодой человек исключительно изысканного
вида.
- Добрый день, - сказал он, приподняв шляпу с учтивостью былых времен.
В наше время, когда распущенность давно заместила учтивость, пожилые
незнакомцы нередко подходят к очень красивым девушкам. Кто как, а Гермиона в
этих случаях бывала резка, и настолько, что незнакомцу казалось, что он
рассердил дикую кошку. Однако пятый граф был так приличен с виду, что она
немного растерялась. Брови у нее дрогнули, словно вот-вот поднимутся, - и
все.
- Если не ошибаюсь, - продолжал незнакомец, - передо мною мисс Босток?
Разрешите представиться, Брабазон-Планк. Гощу у вашего отца.
Гермиона успокоилась и даже выказала радушие.
- О! - сказала она. - Добрый день.
- Добрый, - согласился граф. - Не уделите ли мне минутку?
- Конечно, с удовольствием. Как странно, что вы меня узнали!
- Ничуть. Такие лица забыть нельзя. Мне посчастливилось увидеть ваш
портрет...
-А, да, в "Тэтлере"!
- Нет, не в "Тэтлере". Мне показывал его ваш кузен, который с ним не
расстается. Дело в том, - пояснил граф, - что я возглавлял экспедицию, в
которой такую огромную роль играл Уильям Окшот. Всякий раз, как у него
начиналась лихорадка, другими словами - температура, он вынимал вашу
фотографию и еле слышно шептал: "О, ты! О, ты!" Я чуть не плакал, как,
впрочем, и другие. Мы становились лучше, тоньше.
Гермиона глядела на него. Будь она менее красива, мы бы сказали, что
она вылупилась. Чувства у нее были такие, словно она прожила много лет у
подножия тихого холма и вдруг обнаружила, что это - действующий вулкан.
- Не думайте, - продолжал граф, - что Уильям Окшот бредил. Нет, каждые
полчаса он вынимал и целовал вашу фотографию. Как видите, он не забывал вас,
он - верен, в отличие от многих молодых людей. Когда он шептал: "О, ты!", я
думал о том, что слова эти однозначны: "О" - это "о", "ты" - это вы.
Разрешите заметить, - прибавил он, отечески улыбнувшись, - что он не ошибся.
Ваш союз исключительно удачен.
- Но я...
- Ему повезло. Но и вам повезло, мисс Босток! Мало на свете людей,
которых я уважаю, как Уильяма Окшота. Только ему доверюсь я, если встречу
аллигатора. Вы скажете, что в семейной жизни аллигаторы не так уж важны, и
все же... Человек, который способен вставить ему в пасть палку и,
увернувшись от могучего хвоста, разрубить его топором, в доме пригодится.
Надеюсь, теперь, когда Уильям Окшот вернулся, свадьбу откладывать не станут?
Гермиона, неоднократно пытавшаяся вставить слово, растерянно
проговорила:
- Я за Билла не выхожу.
- Ну, что вы! - возразил граф. - Выходите, как не выйти!
- Я выхожу за другого человека. Он тоже тут гостит.
Лорд Икенхем перепугался.
- Помилуйте, не за Твистлтона же! - воскликнул он. - Истинный
остолоп...
Манера у Гермионы стала наконец такой, какой могла стать изначально.
- Мне очень странно, - заметила она, грозно сверкнув глазами, - что вы
считаете его остолопом.
- При чем тут "считаю"? - возразил граф. - Это - объективная истина.
Спросите любого человека: "Вы знаете Твистлтона?", и он ответит вам: "А,
остолопа?!" Бог с вами, моя дорогая, за него нельзя выходить! Разве станет
хорошим мужем тот, кого непрестанно арестовывают на собачьих бегах?
- Что?!
- Поверьте мне. А он называет чужое имя.
- Какая чушь!
- Дорогая моя, это не чушь, а факт. Не верите - крикните ему сзади:
"Эй, Эдвин Смит!" Подпрыгнет до неба. Не знаю, как вы, а я отношусь с
подозрительностью к собачьим бегам. Там очень смешанное общество. Ну хорошо,
допустим - ходи, но веди себя прилично! Что надо сделать, чтобы тебя
арестовали? Вы скажете, он выпил. Выпил, конечно, но что с того? Кстати, вы
примирились с тем, что он - алкоголик?
- Кто?!
- Алкоголик.
- Реджинальд вообще не пьет.
- При вас - возможно. В прочее время он сосет, как пылесос. Ах, жаль,
вас не было прошлой ночью! Спустился в гостиную и тако-ое устроил!..
Гермиона все время порывалась уйти, но тут порываться перестала. Когда
узнаешь, что твой снежно-белый жених скорее похож на рубашку портового
грузчика, трудно проронить: "Вот как? Ну, мне пора". Ты застываешь. Ты тяжко
дышишь. Ты говоришь:
- Не скрывайте от меня ничего.
Пока граф рассказывал, прекрасное лицо Гермионы становилось все
мрачнее. Девушке с идеалами неприятно узнать, что она вскормила змею - а
змеиные свойства Твистлтона открывались ей с каждым словом.
- О! - сказала она.
- Господи! - сказала она.
- Боже мой! - сказала она.
Рассказ подходил к концу. Гермиона смотрела вдаль окаменевшим взглядом.
Что-то делала она и зубами; вероятно, именно то, что называют в книгах
"скрежетать".
- Может быть, - завершил свою повесть граф, никогда не терявший
милосердия, - может быть, он просто болен. Душевнобольной. Говорят, он в
родстве с лордом Икенхемом. Тут призадумаешься. Вы знаете графа?
- Только по слухам.
- Но по каким! Многие полагают, что место ему - в сумасшедшем доме. Мне
известно, что он получал самые лестные предложения. Безумие - наследственно.
Когда я увидел этого Твистлтона, мне было ясно, что он сбежал из лечебницы.
Когда же я услышал то, что случилось сегодня...
- А что такое?
Гермиона дрожала. Она не думала, что будет и акт II.
- Вскоре после завтрака леди Босток зашла в свою спальню, открыла
гардероб и обнаружила там, на полу, Реджинальда Твистлтона. Он сообщил ей,
что хочет взять помаду.
Гермиона вцепилась в водительские права. Акт I достаточно тронул ее, но
II его превзошел.
Рассуждая о девушках, идеалах и змеях, мы забыли сказать, что особенно
неприятно, если змеи эти употребляют помаду. Люди и сейчас беседуют о
кризисе 1929 года, спрашивая друг друга: "Помните, как упали такие-то
акции?" - но рейтинг Реджинальда Твистлтона упал гораздо быстрее.
Гермиона щелкнула зубами.
- Я бы с ним поговорил, - продолжил граф. - Я бы потребовал объяснений.
Иногда задаешься вопросом, различает ли он добро и зло.
- Ничего, различит, - пообещала Гермиона.
Граф смотрел ей вслед, когда она уезжала, довольный тем, как
нетерпеливо нажимает она на педаль. Потом он перелез через ворота, сел на
душистую траву и, глядя в чистое небо, подумал о том, как приятно
распространять сладость и свет. Если сердце его и кольнула жалость к
Мартышке, он ее подавил; после чего впал в легкую дремоту.
Гермиона тем временем затормозила у входа и собиралась войти в дом,
когда услышала голос отца:
-ВОН!
Сразу вслед за этим выбежал Поттер, похожий на констебля, побывавшего в
плавильной речи. Гермиона подошла к окну.
- Отец, - спросила она, - ты знаешь, где Реджинальд?
- Нет.
- Я бы хотела его повидать.
- Зачем? - с удивлением спросил сэр Эйлмер.
- Чтобы разорвать помолвку, - отвечала Гермиона, еще раз скрипнув
зубами.
Завидев в этот самый миг изящный силуэт, движущийся по корту, она
ринулась туда. Из ноздрей ее вылетали небольшие язычки пламени.
3
Юная Миртл, побеседовав с дядей, вернулась в зал и увидела, что новый
посетитель еще стоит у стойки, глядя в пустую кружку, но с ним никого нет.
- У? - сказала она, ибо надеялась послушать про Бразилию, где сильный
всегда прав, а мужчина - это мужчина. - Майор Планк сбежал?
Новый посетитель мрачно хмыкнул. Более наблюдательный человек заметил
бы, что тема ему неприятна,
- Он вам про пуму говорил? - спросила Миртл. - Нет? Значит, так: идет
он по джунглям, рвет орехи, а тут откуда ни возьмись здоровая пума. Что?
Новый посетитель, тихо проклявший пуму, повторяться не стал, но зато
спросил еще пива.
- Я б испугалась, - продолжила Миртл. - Да уж, прямо насмерть. Пумы,
они как? Прыгнут на шею и грызут. Хорошего мало. А майор Планк - человек
смелый, так и скажу. Идет это он с ружьем и с верным туземцем...
Новый посетитель повторил свой заказ привлекающим внимание голосом.
Миртл обиделась, но пиво дала. Он погрузился в кружку, говоря "Х-х!"; она
промолчала.
Однако девицы у стойки не могут долго молчать. Подчеркнуто протерев
бокал, Миртл возобновила беседу, правда - на менее опасные темы:
- Чего-то дядя разошелся.
- Чей дядя?
- Мой. Здешний хозяин. Слышите, как орет?
Посетитель, смягчившийся от пива, сообщил, что слышит.
- То-то и оно, - поддержала разговор племянница. - Вот я вам скажу, у
нас тут праздник. Называется "ежегодный". Значит, каждый год устраивают. Там
будет конкурс младенцев. Что?
Посетитель дал понять, что ей показалось.
- Называется детской красоты. Значит, кто - красивый, а кто - нет. Вот
у вас есть младенец, судья и скажет, он красивей всех. Премию дадут.
Понятно, а?
Посетитель сказал, что это понятно.
- Ну, вот. Дядя Джон записал своего Уилфреда и еще бился об заклад, сто
бутылок против восьми. А теперь что?
Посетитель этого не знал.
- Викарий наш корью заболел, микробы эти расплодились, так что конкурса
не будет. Детям опасно.
Она помолчала, довольная произведенным эффектом. Видимо, посетитель
интересовался не пумами, а простыми историями из сельской жизни. Странно
только, что он смеялся, хотя история - очень печальная. Даже глаза у него
засияли, будто он избавился от какой-то тяжести.
- Отменили, - сказала для ясности Миртл. - Значит, нечего было и
записывать. Проиграл дядя Джон свои бутылки.
- Ай-я-я-яй! - ответил посетитель. - Не скажете ли вы, как пройти в
Эшенден-Мэнор?
- Прямо, а потом направо.
- Спасибо вам большое.
ГЛАВА 13
1
Мы ничуть не удивимся, что полицейский Поттер, сбегав домой и
переодевшись, направился к сэру Эйлмеру - у кого же просить защиты, как не у
главы местного суда? Не успели воды сомкнуться над ним, как он об этом
подумал.
Однако он не знал, что именно в это время искать аудиенции - еще
безумней, чем дразнить желчного тигра. Голос не прошептал ему: "Берегись!" и
не прибавил для ясности, что, отказавшись от иска, баронет кипит злобой, а
потому - скорее укусит, чем выслушает.
Открыл он это сам, когда на второй минуте услышал нежданный вопрос:
- Вы что, надрались?
Тут полисмен увидел, что собеседник смотрит на него без особой приязни.
Когда человек пришел в свой музей, чтобы побыть наедине с горем, ему не
хватает только полисменов, бормочущих какую-то дичь. Где покорные дочери,
которые в прежнее время только и знали слова: "Как вам угодно, папенька..."?
Их нет, а полисмены - есть.
Тем не менее Поттер удивился. Он не знал, что рассказ его непонятен, и
подумал было, что глаза у сэра Эйлмера наливаются кровью от того возмущения,
какое испытывает порядочный человек, когда обидят другого человека, тоже
порядочного. Теперь он понял, что ошибся.
- Я насчет нападения, сэр. С отягчающими обстоятельствами.
- Какое нападение?
- Вот это, сэр. Меня толкнули в пруд.
- В пруд?
- Да, сэр. Где утки, сэр.
Баронет утвердился в своих подозрениях. Сам Реджинальд в разгаре оргии
не порол такой чепухи.
- Какие тут могут быть утки?
Констебль догадался, что сэр Эйлмер принял утверждение за вопрос.
- Когда я сказал: "Где утки, сэр", я имел в виду "Где утки, сэр", а не
"Где утки?", сэр. Констатировал факт. Неопознанное лицо толкнуло меня в
пруд, в котором находятся утки.
- Толкнуло?
- Толкнуло, сэр.
- Кто же это?
- Женщина в красном Женщина в красном - см. Откр. 17: 4., сэр, -
отвечал констебль, приближаясь к стилю ранних детективов. - Особа женского
пола в красном жакете и с красной штукой на голове. Как бы шарф.
- Так шарф или что?
- Шарф, сэр.
- Тогда и говорите "шарф". Нет, что ж это такое? Давно пора сказать в
суде, чтобы вы все, трам-та-ра-рам. полнее выражались. Ладно. Вы ее видели?
- Не совсем, сэр.
Баронет закрыл глаза, вероятно, молясь о ниспослании силы.
- Что - это - значит?
- Я ее видел, сэр, и в то же время не видел. Такое как бы меркание...
Мельцание...
- Если вы еще раз скажете "как бы", я за себя не отвечаю! Вы сможете ее
узнать?
- Опознать, - ненавязчиво поправил Поттер. - Конечно, сэр. Только ее
нету.
- Вот именно. Чего же вы ко мне лезете?
Собственно говоря, полицейский лез к баронету, чтобы тот запер все
выходы и обыскал округу; но, прежде чем он об этом сказал, баронет переменил
тему:
- А что вы делали у пруда?
- Плевал, сэр. Я всегда там стою и плюю. Стою, значит, и слышу как бы
шаги...
- ВОН!
Констебль повиновался. Дойдя до кустов, он закурил трубку и, в своей
манере, стал задумчиво плевать. Мы не скроем, что думы его были нелегки.
Как известно, лучший друг сына - мама, а лучший друг полисмена - глава
местных судей. Когда сгущаются тучи, самая мысль об этих судьях придает
силу; что уж говорить о главе! Кто погладит, приголубит? Он и только он.
Всякий, кто бежал когда-то к маме, чтобы рассказать о своих обидах, и
получал от нее под дых, поймет состояние Поттера. Если так принимают
полисменов те, кто обязан утешать их, думал он, Элзи права. Чем раньше уйти,
тем лучше.
Если бы в эти минуты вы подошли к кустам и спросили: "Ну как, констебль
Поттер?", он бы ответил вам, что с него довольно. Мы не сомневаемся, что
горькие мысли стали бы еще горше; но тут их отодвинуло на задний план
неожиданное зрелище.
Констебль увидел сквозь ветки, что на балкон вышла женщина в красном со
штукой на голове (как бы шарф). Она посмотрела направо, посмотрела налево и
вернулась в комнату.
Гарольд Поттер охнул и задрожал от шлема до ботинок. Он сказал бы:
"Хо!", но слово это примерзло к его усам.
Что-что, а думать он умел. Женщина в красном толкнула его в пруд.
Женщина в красном находится в доме. Можно предположить, что это - одно и то
же лицо. Хорошо, предположить. Но как же в этом убедиться? Перед ним
открывались два пути: 1) доложить сэру Эйлмеру; 2) прихватив стремянку из
сарая, взобраться на балкон, заглянуть в комнату и опознать - или не
опознать - особу в красном.
Колебался он недолго. Отбросив вариант 1, он выбил трубку и направился
к сараю.
3
Салли давно выпила чай, съела тосты, и ей становилось одиноко. Мартышки
все не было и не было. Полулежа в шезлонге, она думала, как хочется ей
погладить его по голове и сказать о своей любви.
Странная штука эта любовь. Если А видит в Б то, чего другие не видят,
другие смиряются, хоть и страдают, подобно тому, как смирились они с
болезнью викария.
Если бы эти другие увидели Салли, когда, стиснув руки и сияя взором,
она изнывает от любви к Мартышке, они бы ошиблись, намекнув ей, что
Реджинальд Твистлтон не может вызвать таких чувств. Ее не тронула бы
картина, увиденная их глазами. Она любила, ничего не попишешь.
Одно мешало ей, одно пугало: такая умная девица, как Гермиона Босток,
навряд ли уступит свою драгоценную добычу. Да, это пугало ее - и зря; в этот
самый момент Гермиона добычу уступала. Когда через двадцать минут Мартышка
вошел в комнату, могло показаться, что он только что расстался с тайфуном
или иным бичом божьим, если бы глаза его не сияли тем светом, каким сияют
они у людей, изловивших Синюю птицу.
Салли не сразу заметила свет, и впрямь прикрытый платком, которым
страдалец вытирал пот, а потому начала с упрека:
- Как ты долго!
- Прости.
- Я выходила на балкон, тебя все нет и нет. Да, я понимаю, тебе надо
подумать, но не столько же!
Мартышка опустил платок.
- Я не думал, - сказал он. - Я разговаривал с Гермионой.
Салли подскочила:
- Значит, ты ее нашел?
- Она меня нашла.
- И что?
Мартышка подошел к зеркалу и разглядел себя, видимо - в поисках седины.
- Трудно сказать. Как-то все смещается. Ты не попадала в автомобильную
катастрофу? Атомный взрыв? Тоже нет? Тогда объяснить не могу. Одно хорошо,
мы с ней не поженимся.
- Мартышка!
- Салли!
- Мартышка, дорогой! Значит, мы будем счастливы!
Мартышка снова вытер лоб.
- Да, - согласился он, - будем, когда я приду в себя. Как-то ослабел...
- Бедненький! Так было страшно?
- Ужас.
- Что ты ей сказал?
- Ничего. Ну, вначале: "А, вот и ты". Беседу вела она.
- Неужели она и помолвку разорвала?
- Еще как! Знаешь, дяде Фреду место в лечебнице.
- Почему?
- Он с ней поговорил. Удивительно, как она все запомнила!
- Что именно?
- Про собачьи бега, и про вчерашнюю ночь, и про гардероб. Многое.
- Какой гардероб?
- Я пошел за помадой к леди Босток и залез...
- Мартышка! Ты просто герой! Ради меня?
- Ради тебя я что угодно сделаю. Ты же толкнула Поттера в пруд.
- Вот это у нас с тобой и хорошо. Помогаем друг другу. Идеальный брак.
Какой молодец твой дядя Фред!
- Ты думаешь?
- Он спас тебя от девицы, с которой ты не был бы счастлив.
- Я ни с кем не был бы счастлив, кроме тебя. А вообще-то, правда,
молодец.
- Себя не жалеет. Сладость и свет, сладость и свет.
- Да, многие жалуются. Конечно, место ему в лечебнице, но нам он помог.
- Вот именно.
- Теперь все в порядке.
- Все как есть.
- Салли!
- Мартышка!
Обнимались они достаточно долго, чтобы голливудский цензор покачал
головой и велел вырезать метров двести, но все же окно Мартышка видел; и
Салли с удивлением заметила, что он цепенеет.
- Что такое? - спросила она.
- Не смотри, - отвечал Мартышка. - Поттер влез на балкон.
3
Примерно тогда, когда Поттер прислонил лестницу к дому, а Мартышка
начал рассказ о недавней беседе, майор Брабазон-Планк достиг ворот
Эшенден-Мэнор и поехал по аллее.
Ехал он быстро. Он вообще ездил быстро, но теперь его подгоняли слова
старого друга. Он только сейчас понял как следует, что Твистлтон - тот самый
Икенхем, о котором он немало слышал. Были в Лондоне круги, где любили
потолковать про пятого графа, и майор вращался именно в них, когда оставлял
аллигаторов. Тем самым он прекрасно знал нравы, привычки и чудачества своего
соученика, а значит, представлял себе, что будет, если он выступил под твоим
именем.
Кое-чего он, правда, не знал, а именно - давно ли гостит Зараза у
Балбеса; но предполагал, что и часа хватит, чтобы древнее имя Брабазонов
было надолго опозорено.
Никто не ездит быстрее, чем исследователь Бразилии, который хочет
спасти свое имя. Гермиона - и та не развивала такой скорости. Большая
плоская ступня, словно для того и созданная, не отрывалась от акселератора.
Майор слишком спешил, чтобы позвонить у входа и ждать. Услышав голоса
за стеклянной дверью, он толкнул ее, вошел - и увидел своего подчиненного,
который беседовал с мужчиной постарше, пыхтящим в седые усы. Судя по
выражению лиц, оба были чем-то расстроены. И впрямь, Билла Окшота и сэра
Эйлмера мы вправе сравнить с двумя пороховыми погребами. Ни чай, ни пончики,
ни бутерброды не успокоили их, ибо несчастный баронет, не в силах
сдержаться, упомянул о том, что вечер его жизни не скрасит Реджинальд
Твистлтон в роли зятя. Билл воскликнул: "Вот это да!", объяснив свое
волнение тем, что Гермиона, обретя свободу, может снизойти к тому, кто любил
ее всю жизнь. Сэру Эйлмеру это не понравилось.
- Ха! - сказал он, хотя ел пончик, и прибавил, что совершенно незачем
улыбаться, как гиена, шансов нет и не будет.
- На что ты ей? - спросил баронет. - Она относится к тебе как...
- Знаю, - сказал загрустивший Билл. - К брату.
- Нет, - поправил его сэр Эйлмер. - К овце. Несмотря на свои размеры.
Билл задрожал, как лист.
- К овце? - уточнил он.
- Да.
- К овце?
- Именно. К идиотской овце, которая гуся на место не поставит.
Более опытный полемист использовал бы этот образ, попросив оппонента
назвать хотя бы трех овец, ставивших на место гуся, но Билл только пыхтел,
сжимая кулаки, раздувая ноздри, краснея от гнева и стыда и сожалея о том,
что родство и возраст не позволяют дать противнику в глаз, на что он просто
напрашивается.
- К овце, - повторил сэр Эйлмер. - Она мне сама сказала.
Именно в этот щекотливый миг и появился майор.
- Привет! - заметил он с той спокойной твердостью, которую обретаешь,
годами входя без приглашения в туземные хижины. - Здрасьте, Билл.
Смятение духа довело Билла до того, что он не испугался, но тупо
взглянул на майора, думая об овце. Может быть, думал он, Гермиона их любит?
Ягнят она вроде терпела, но вот овца...
Здороваться пришлось сэру Эйлмеру.
- Эт-то кто такой? - спросил он, скорее радуясь, что можно сорвать
злобу еще на одном несчастном.
Майор Планк привык к неприветливым хозяевам. Многие в былые дни
встречали его с копьем.
- А это кто? - радушно парировал он. - Мне нужен Балбес Босток.
- Я сэр Эйлмер Босток, - сказал баронет.
Майор на него посмотрел.
- Да? - недоверчиво протянул он. - Интересно! Балбес моложе меня, а
вы... что и говорить. Билл, где ваш дядя?
Именно в эту минуту вошла Джейн с вазой крупных ягод. В Эшенден-Мэнор
себя не обижали - бутерброды с огурцом, пончики, кекс и еще клубника.
- ДЖЕЙН! - вскричал сэр Эйлмер.
Другая выронила бы вазу, но Джейн только вздрогнула.
- Да, сэр.
- Скажите этому... джентльмену, кто я такой.
- Сэр Эйлмер Босток, сэр.
- Правильно, - подтвердил он, словно судья на конкурсе знаний, которые
вошли в моду.
Майор Планк выразил желание, чтобы его (майора) побрал черт.
- Усы, - прибавил он. - Если человек прикрывается целым кустом седых
усов, всякий примет его за старика. Что ж, Балбес, рад тебя видеть.
Вообще-то я по делу. Не узнал? Я - Планк.
- Планк!
- Брабазон-Планк. Только что я обнаружил, что Зараза - теперь он лорд
Икенхем - живет здесь под моим именем. Не знаю, зачем ему это нужно, но я не
потерплю...
После слова "Планк" сэр Эйлмер удачно изобразил загарпуненного кита,
однако сейчас смог ответить:
- А я знаю. У нас тут конкурс треклятых младенцев, он будет судьей.
Вместо Билла. Тот его уломал.
- Очень умно, Билл, - одобрил майор. - Опасная штука. Они и