рой этаж, там было еще холоднее -- застоявшийся холод в летнем помещении, запертом на зиму. Она распахивала одну дверь за другой -- шторы во всех комнатах были опущены, повсюду царили пустота и полумрак. Филифьонка испугалась еще сильнее и начала открывать стенные шкафы. Она попробовала было открыть и платяной шкаф, но он был заперт. Тогда она разъярилась и принялась колотить по шкафу обеими лапами, потом побежала дальше, к чулану, и рванула дверь. Там сидел маленький хомса, обхватив лапками большую книгу. Он испуганно таращил на нее глаза. -- Где они? Куда они подевались? -- закричала Филифьонка. Хомса положил книгу и отполз к самой стене, но, принюхавшись, понял, что незнакомка не опасна -- от нее пахло страхом. Он ответил: -- Я не знаю. -- Но я приехала их навестить! -- воскликнула Филифьонка. -- Я привезла им подарок, прекрасную вазу. Не могли же они уехать куда-то, не сказав ни слова! Маленький хомса только мотал головой и таращил на нее глаза. И Филифьонка ушла, сильно хлопнув дверью. Хомса Тофт пополз на свое место, сделал себе новую удобную ямку и снова стал читать. Книга была очень большая и толстая, но без конца и без начала, страницы в ней пожелтели, а края обгрызли крысы. Хомса не привык читать, и потому каждую строчку одолевал ужасно долго. Он надеялся, что книга расскажет ему, куда уехала семья муми-троллей и где она сейчас находится. Но книга рассказывала совсем о другом -- об удивительных зверях и темных лесах, и ни одно название в этой книге не было ему знакомо. Хомса и знать не знал, что глубоко-глубоко в морской пучине живут радиолярии и последние нумулиты. Один из нумулитов совсем не похож на своих родственников, сперва он был немного похож на Ноктилуку, а после стал ни на кого не похожим. Он, как видно, совсем маленький, а когда пугается, становиться еще меньше. "Однако нам не следует удивляться, -- читал Тофт, -- наличию этой редкой разновидности группы Протозоя. Причина ее своеобразного развития не поддается тщательному изучению, но имеется основание предполагать, что решающим моментом условий ее жизни является электрический заряд. Очевидно, в период ее возникновения электрические бури были частым явлением, поскольку, как мы описывали выше, в послеледниковый период горные цепи подвергались систематическим воздействиям непогоды и расположенное вблизи море получало электрические заряды". Хомса отложил книгу. Он не понял толком, о чем в ней говорится, да и фразы были ужасно длинные. Но все эти странные слова казались ему красивыми. К тому же у него никогда еще не было своей книги. Он спрятал ее под сетью, лег и стал размышлять. На потолке под разбитым окном спала, повиснув вниз головой, летучая мышь. Издалека доносился визгливый голос Филифьонки -- она обнаружила хемуля. Хомсу Тофта все сильнее клонило ко сну. Он попробовал было рассказать самому себе про счастливую семью, но у него ничего не получилось. Тогда он стал рассказывать про одинокого зверюшку -- маленького нумулита, который был немного похож на Ноктилуку и любил электричество. 9 Мюмла шла по лесу и думала про себя: "Как прекрасно быть Мюмлой! Мне так хорошо, что лучше и быть не может". Она любовалась своими длинными лапами и красными сапожками, гордилась своей затейливой мюмлинской прической: ее светло-оранжевые, блестящие и прямые волосы были собраны в узел на макушке и походили на луковицу. Она шла по низинам и горам, ступала по глубоким ложбинкам, которые дождь превратил в зеленые подводные сады. Она шла быстро и иногда подпрыгивала, чтобы почувствовать, какая она тоненькая и легкая. Мюмла спешила. Ей захотелось навестить свою младшую сестру Мю, которую уже довольно давно удочерила семья муми-троллей. Наверно, она все такая же серьезная и злая и умещается в корзинке для шитья. У самой долины Мюмла увидела Онкельскрута, который сидел на мосту и удил рыбу. На нем были пижама, гамаши и шляпа. В лапе он держал зонтик. Мюмла никогда не видела его близко и теперь рассматривала с любопытством. Он был до удивления маленький. -- Я знаю, кто ты, -- сказал он. -- А я не кто иной, как Онкельскрут. Мне известно, что ты веселишься все ночи напролет, у тебя до утра горит свет! -- Думай, что хочешь, -- бесшабашно ответила Мюмла. -- Ты видел малышку Мю? Онкельскрут вытащил удочку и проверил крючок. Рыба не клевала. -- Так ты видел Мю? -- громче повторила Мюмла. -- Не кричи, -- шикнул на нее Онкельскрут. -- У меня прекрасный слух. Ты распугаешь всю рыбу, и она уплывет! -- Она уже давно уплыла, -- засмеялась Мюмла и побежала дальше. Онкельскрут фыркнул и спрятался глубже под зонтик. В его ручье было всегда полным-полно рыбы. Он поглядел вниз. Вода бурлила под мостом и была похожа на блестящую разбухшую массу. Она поднимала со дна тысячи затонувших предметов, которые мелькали перед глазами и уносились прочь, мелькали и уносились прочь... У Онкельскрута зарябило в глазах, он зажмурил их, чтобы увидеть свой ручей -- прозрачный ручей с песчаным дном и юркими серебристыми рыбками... "Что-то тут не так, -- с беспокойством подумал он. -- Мост настоящий, тот самый мост. Но я сам какой-то другой, совершенно новый..." И с этими мыслями он уснул. Филифьонка сидела на веранде, укутав лапы в одеяла. У нее был такой вид, будто ей принадлежала вся долина, а она вовсе не радовалась этому. -- Привет! -- сказала Мюмла. Она сразу же поняла, что дом пуст. -- Добрый день, -- ответила Филифьонка холодно-вежливо, это была ее обычная манера в обращении с мюмлами. -- Они уехали, не сказав ни слова. Хорошо, что хоть дверь не заперли. -- Они никогда не запирают, -- заметила Мюмла. -- Нет, запирают, -- прошептала Филифьонка и откинулась на спинку стула. -- Запирают. Они заперли платяной шкаф на втором этаже! Видно, они хранят там ценности. Боятся, чтобы их не украли! Мюмла внимательно смотрела на Филифьонку: испуганные глаза, крутые завитки волос, каждый завиток зажат заколкой, лисья горжетка, сама себя кусающая за хвост. Филифьонка совсем не изменилась. Вот в саду показался хемуль, он сгребал опавшие листья. За ним кто-то маленький собирал их в корзину. -- Привет, -- сказал хемуль, -- так ты тоже здесь? -- А это кто? -- удивилась Мюмла. -- Я привезла подарок, -- услышала Мюмла за своей спиной голос Филифьонки. -- Это хомса, -- пояснил хемуль, -- он помогает мне работать в саду. -- Очень красивую фарфоровую вазу! Для Муми-мамы! -- резко заявила Филифьонка. -- Вот оно что, -- сказал Мюмла хемулю, -- так ты сгребаешь листья... -- Я хочу угодить Муми-папе, -- поспешил сказать хемуль. Вдруг Филифьонка воскликнула: -- Нельзя трогать опавшую листву! Она опасна! В ней полно всякой гнили! Филифьонка побежала по саду, одеяла волочились за ней. -- На листьях столько бактерий, -- кричала она. -- Червяков! Гусениц! Всяких ползучек! Не трогайте их! Хемуль продолжал работать граблями. Но его упрямая и простодушная морда сморщилась, он настойчиво повторял: -- Я хочу сделать приятное Муми-папе. -- Я знаю, что говорю, -- заявила Филифьонка угрожающе и подошла ближе. Мюмла поглядела на них. "При чем тут опавшие листья, -- подумала она. -- Вот чудаки!" Она вошла в дом и поднялась на верхний этаж. Здесь было очень холодно. В южной гостиной было все так же: белый комод, выцветшая картина, голубое одеяло из гагачьего пуха. Рукомойник был пуст, а на дне его лежал мертвый паук. На полу посреди комнаты стоял чемодан Филифьонки, а на кровати лежала розовая ночная сорочка. Мюмла перенесла чемодан и сорочку в северную гостиную и закрыла дверь. Южная гостиная предназначалась ей самой. Ее собственная старая гребенка лежала на комоде под салфеткой из жатой ткани. Они приподняла салфетку -- гребенка лежала на том же месте. Мюмла села у окна, распустила свои красивые длинные волосы и принялась их расчесывать. Внизу за окном продолжалась перебранка. Мюмла видела, как спорившие шевелят губами, но слов за закрытыми окнами не слышала. Мюмла все расчесывала и расчесывала свои волосы, и они блестели все сильнее и сильнее. Она задумчиво смотрела вниз на большой сад. Осень так сильно изменила его, сделала заброшенным и незнакомым. Стоявшие рядами деревья, голые, окутанные завесой дождя, походили на серые кулисы. Беззвучная перебранка возле веранды продолжалась. Спорившие размахивали лапами, бегали и казались сами такими же ненастоящими, как и деревья. Кроме хомсы. Он стоял молча, уставясь в землю. Широкая тень опустилась над долиной -- опять полил дождь. И тут на мосту показался Снусмумрик. Ну конечно же, это он, ни у кого другого не было такой зеленой одежды. Он остановился у кустов сирени, поглядел на них, потом медленными шагами направился к дому. Мюмла отворила окно. Хемуль отбросил грабли. -- Вечно мне приходится все приводить в порядок, -- сказал он. А Филифьонка бросила куда-то в сторону: -- При Муми-маме все было по-другому. Хомса стоял и смотрел на ее сапожки, он понимал, что они ей были тесны. Вот дождевая туча доползла до них. Последние печальные листья сорвались с веток и опустились на веранду, дождь лил все сильнее и сильнее. -- Привет! -- воскликнул Снусмумрик. Все поглядели друг на друга. -- Кажется, идет дождь, -- раздраженно сказала Филифьонка. -- Никого нет дома. -- Как хорошо, что ты пришел! -- обрадовался хемуль. Снусмумрик сделал неопределенный жест, помедлил и, еще глубже надвинув шляпу, повернулся и пошел обратно к реке. Хемуль и Филифьонка пошли за ним. Они встали у берега и смотрели, как он разбивал палатку около моста и как потом залез в нее. -- Как хорошо, что ты приехал, -- повторил хемуль. Они еще постояли на дожде, подождали... -- Он спит, -- прошептал хемуль, -- он устал. Мюмла видела, как хемуль и Филифьонка возвращались в дом. Она закрыла окно и старательно собрала волосы в строгий и красивый узел. Жить в свое удовольствие -- что может быть лучше на свете. Мюмла никогда не жалела тех, кого ей доводилось встречать, и никогда не вмешивалась в ссоры и передряги. Она только наблюдала за ними с удивлением и не без удовольствия. Одеяло из гагачьего пуха было голубое. Шесть лет собирала Муми-мама гагачий пух, и теперь одеяло лежало в южной гостиной под вязаным кружевным покрывалом и ждало того, кто любит жить в свое удовольствие. Мюмла решила положить к лапам грелку, она знала, где в этом доме лежит грелка. Как станет смеркаться, она разложит постель и недолго поспит. А вечером, когда поспеет ужин, в кухне будет тепло. Можно лежать на мосту и смотреть, как течет вода. Или бегать, или бродить по болоту в красных сапожках, или же свернуться клубочком и слушать, как дождь стучит по крыше. Быть счастливой очень легко. Ноябрьский день медленно угасал. Мюмла залезла под одеяло, вытянулась так сильно, что косточки захрустели, и обхватила грелку лапками. За окном шел дождь. Через час-другой она в меру проголодается и отведает ужин Филифьонки, и может быть, ей захочется поболтать. А сейчас ей хочется лишь окунуться в тепло. Весь мир превратился в большое теплое одеяло, плотно укутавшее одну маленькую мюмлу, а все прочее осталось снаружи. Мюмле никогда не снились сны, она спала, когда хотела спать, и просыпалась, когда стоило проснуться. 10 В палатке было темно. Снусмумрик вылез из спального мешка; пять тактов не подошли к нему ближе. Никаких следов музыки. Снаружи было совсем тихо, дождь прекратился. Снусмумрик решил поджарить свинину и пошел в сарай за дровами. Когда он разжег огонь, хемуль и Филифьонка снова подошли к палатке. Они стояли молча и смотрели. -- Вы ужинали? -- Нет еще, -- ответил хемуль. -- Мы никак не можем договориться, кому из нас мыть посуду! -- Хомсе, -- заявила Филифьонка. -- Нет, не хомсе, -- возразил хемуль. -- Ведь он помогал мне работать в саду. А в доме должны хлопотать Филифьонка и Мюмла, ведь они женщины. Разве я не прав? Я варю кофе, чтобы всем было приятно. А Онкельскрут ужасно старый, и я ему позволяю делать, что он хочет. -- Ты, хемуль, только и знаешь что распоряжаться с важным видом! -- воскликнула Филифьонка. Они оба уставились на Снусмумрика с опаской. "Мыть посуду, -- думал он. -- Они ничего не знают. Мыть посуду -- это болтать тарелку в ручье, полоскать лапы, это же просто ерунда. О чем они говорят!" -- Не правда ли, что хемули всегда только и знают что распоряжаются! -- сказала Филифьонка. Снусмумрик немного побаивался их. Он поднялся и хотел сказать что-нибудь вразумительное, но ничего толком не мог придумать. -- Вовсе я не распоряжаюсь! -- закричал хемуль. -- Я хочу жить в палатке и быть свободным! Он откинул дверь палатки, заполз внутрь, заполнив все пространство. -- Видишь, что с ним творится! -- прошептала Филифьонка. Она подождала немного и ушла. Снусмумрик сняло сковородку с огня, свинина сгорела в уголь. Он убрал в карман трубку. Немного погодя он спросил у хемуля: -- Ты привык спать в палатке? -- Жизнь на природе -- самое лучшее на свете, -- мрачно ответил хемуль. Уже совсем стемнело, но в доме муми-троллей светились два окна, и свет их был такой же приветливый и надежный, как прежде. Филифьонка лежала в северной гостиной, натянув одеяло до самого носа. Вся голова у нее была в бигуди, и лежать на них было больно. Она считала сучки в досках на потолке. Ей хотелось есть. Филифьонка любила стряпать. Ей нравилось расставлять на кухонных полках ряды красивых маленьких баночек и мешочков, нравилось выдумывать, как лучше употребить остатки еды в пудингах или крокетах, чтобы никто их не узнал. Она готовила так экономно, что ни одна манная крупинка не пропадала даром. На веранде висел большой гонг муми-троллей. Филифьонка представила себе, как она ударяет по звучной латуни. "Дин-дон! -- раздается по всей долине, и все мчатся с радостными возгласами: -- Еда готова! Что у нас сегодня на обед? До чего же есть охота!" На глазах у Филифьонки выступили слезы. Хемуль испортил ей все настроение. Она бы, конечно, и посуду помыла. Только по собственной инициативе. "Филифьонка должна мыть посуду, потому что она -- женщина!" Еще чего! Да вдобавок еще вместе с Мюмлой! Филифьонка погасила свет -- пусть не горит зря -- и натянула одеяло на голову. Скрипнула лестница. Снизу донесся слабый шум. Где-то закрылась дверь. "Откуда столько звуков в этом пустом доме?" -- удивилась Филифьонка и тут же вспомнила, что в доме полно народу. И все же он по-прежнему казался ей пустым. Онкельскрут лежал в гостиной на диване, уткнувшись мордочкой в красивую бархатную подушку, и вдруг услыхал, что кто-то крадется в кухне. Звякнуло стекло. Он сел в темноте и навострил уши. "Они там веселятся", -- подумал он. Вот снова все затихло, Онкельскрут ступил на холодный пол и стал тихо красться к кухонной двери. В кухне было темно, только из кладовки падала на пол полоска света. "Ага! -- подумал Онкельскрут. -- Вот где они спрятались". Он рванул на себя дверь. В кладовке сидела Мюмла и уплетала маринованные огурцы. На полке стояли две горящие свечи. -- Вот оно что, тебе эта мысль тоже пришла в голову? Бери огурцы. А это -- ванильные сухарики. А вот -- пикули, но лучше их не ешь, они слишком острые -- вредно для желудка. Онкельскрут тут же взял банку пикулей и начал есть. Они ему не понравились, и Мюмла, увидев это, сказала: -- Пикули не для твоего желудка. Ты просто взорвешься и умрешь на месте. -- В отпуске не умирают, -- весело ответил Онкельскрут. -- А что у них в суповой миске? -- Еловые иголки, -- отрезала Мюмла. -- Прежде чем залечь в спячку, они набивают желудки еловыми иголками. -- Она приподняла крышку и, заглянув в миску, сказала: -- Предок, видно, съел больше всех. -- Какой предок? -- удивился Онкельскрут, принимаясь за огурцы. -- Тот, что жил в печке. Ему триста лет. Сейчас он спит. Онкельскрут ничего не ответил. Он пробовал разобраться: хорошо или плохо, что на свете есть кто-то еще старше его. Это настолько его заинтересовало, что он решил разбудить предка и познакомиться с ним. -- Послушай-ка, -- сказала Мюмла, -- сейчас будить его ни к чему. Он просыпается не раньше апреля. Я вижу, ты уже съел полбанки огурцов. Онкельскрут надул щеки, сморщил нос, засунул несколько огурцов и сухариков в карман, взял одну свечу и заковылял на своих мягких лапах обратно в гостиную. Он поставил свечу на пол возле печки и открыл печную дверцу. Там было темно. Онкельскрут приподнял свечу и снова заглянул в печь. И опять, кроме обрывков бумаги и сажи, нападавшей из трубы, ничего не увидел. -- Ты здесь? -- крикнул он. -- Проснись! Я хочу на тебя поглядеть, узнать, как ты выглядишь. Но предок не отвечал. Он спал, набив брюхо еловыми иглами. Онкельскрут собрал обрывки бумаги и, догадавшись, что это письмо, стал вспоминать, куда он дел свои очки, но так и не вспомнил. Тогда он спрятал обрывки письма в надежное место, задул свечу и снова зарылся в подушки. "Интересно, собираются ли они приглашать предка на праздник? -- с горечью подумал он. -- Мне-то сегодня было очень весело. Это был мой собственный день". Хомса Тофт лежал в сарае и читал свою книгу. Горевшая возле него свеча отбрасывала на пол светлый кружок, и от этого ему было уютно в этом большом чужом доме. "Как мы указывали выше, -- читал хомса, -- представитель этого необычайного вида аккумулировал свою энергию из электрических зарядов, которые регулярно накапливались в долинах и светились по ночам белым и фиолетовым цветом. Мы можем себе представить, как последний из вымирающего вида нумулитов постепенно приближается к поверхности воды, как он пробирается к бесконечному пространству болот в лесу, мокром от дождя, где вспышки отражаются в поднимающихся из тины пузырях, и как он в конце концов покидает свою родную стихию". "Видно, ему было одиноко и тоскливо, -- думал Тофт. -- Он совсем не походил на других, и в семье его не любили. Вот он и ушел от них. Интересно, где он сейчас? Доведется ли мне когда- нибудь увидеть его? Может, он покажется, если я расскажу ему толком обо всем?" "Конец главы", -- прочитал Тофт вслух и погасил свечу. 11 На рассвете, когда ноябрьская ночь медленно превращалась в бесцветное утро, с моря пришел туман. Он клубился, поднимаясь по склонам гор, сползал в долину, наполняя ее до краев. Снусмумрик проснулся пораньше, с тем, чтобы провести несколько часов наедине с самим собой. Его костер давно погас, но ему не было холодно. Он владел простым и в то же время редким искусством сохранять свое собственное тепло и теперь лежал, не шевелясь, стараясь снова не впасть в сон. Туман принес в долину удивительную тишину и неподвижность. Снусмумрик вдруг встрепенулся, сон сразу же слетел с него. Он услыхал, хоть еще не очень ясно, свои пять тактов. "Хорошо, -- подумал он, -- выпью чашку черного кофе, и они будут мои". Но как раз этого ему бы сейчас не следовало делать. Утренний костер занялся и быстро разгорелся. Снусмумрик наполнил кофейник речной водой и поставил его на огонь. Он сделал шаг назад, наступив нечаянно на грабли хемуля, и растянулся на земле. Со страшным грохотом покатилась вниз к реке какая-то кастрюля, из палатки высунул свою большую морду хемуль. -- Привет! -- Привет, привет! -- ответил Снусмумрик. Хемуль, замерзший, сонный, приковылял к огню со спальным мешком на голове, с твердым намерением быть приятным и любезным. -- Ах эта жизнь на природе! -- воскликнул он. Снусмумрик подал кофе. -- Подумать только, -- продолжал хемуль, -- слышать таинственные звуки ночи, лежа в настоящей палатке! Кстати, у меня в ухе стреляет, у тебя нет какого-нибудь средства? -- Нет, -- сказал Снусмумрик. -- Тебе с сахаром или без? -- С сахаром, желательно четыре кусочка, -- ответил хемуль. Грудь у него уже согрелась, и поясницу ломило не так сильно. Кофе был очень горячий. -- Знаешь, что мне в тебе нравится, -- доверительно сказал хемуль, -- то, что ты такой молчаливый. Можно подумать, что ты очень умный. Мне хочется поговорить о моей лодке. Туман начал редеть и подниматься, вот уже проступила вначале черная земля, потом большие сапоги хемуля... Но голова его все еще оставалась в тумане. Он чувствовал себя вроде бы как всегда, только вот с ушами было что-то неладное. От кофе в животе у него потеплело, он стал вдруг беспечным и весело сказал: -- Послушай, мы, кажется, понимаем друг друга. Лодка Муми-папы вроде бы стоит на причале у мостков возле купальни. Точно? И они стали вспоминать: мостки, узенькие, полузатонувшие, раскачивающиеся на темных сваях, купальню с остроконечной крышей, с красными и зелеными стеклами и крутой лесенкой, спускающейся к воде. -- Мне думается, лодку вряд ли там оставили, -- сказал Снусмумрик и оставил кружку. Он подумал: "Они, наверно, уплыли на ней, но говорить о них с этим хемулем я не хочу". Но хемуль наклонился к нему и сказал серьезно: -- Надо пойти проверить. Лучше идти вдвоем, чтобы нам никто не мешал. Они пошли, и скоро их фигурки исчезли в тумане, который поднялся и поплыл над землей. В лесу он напоминал огромный белый потолок, опирающийся на темные стволы деревьев. Это была неповторимая и торжественная картина. Хемуль молчал и думал о своей лодке. Лодочная пристань ничуть не изменилась, парусная лодка исчезла. Жижа из водорослей и ила лежала выше уровня высокой воды, а маленький челнок был вытащен на берег к самому лесу. Временами в разрывах тумана отчетливо виднелись море, берег и небо. По-прежнему стояла удивительная тишина. -- Знаешь, что со мной происходит? -- воскликнул хемуль, -- что-то совершенно... совершенно невероятное! У меня больше не болят уши. Ему вдруг ужасно захотелось довериться, откровенно рассказать о себе, но от смущения он не мог найти нужные слова. Снусмумрик издал неопределенный звук и пошел дальше. Вдоль всего берега, насколько хватало глаз, тянулась темная гряда, мокрая от воды, -- под грудой водорослей и тростника скопилось все, что прилив и шторм выбросили на берег. Разбитые в щепки бревна были утыканы гвоздями и всякими покорежившимися железяками. Море поглотило берег, подступив прямо к деревьям, и в их ветвях застряли водоросли. -- Штормило, -- сказал Снусмумрик. -- Я стараюсь из всех сил, -- воскликнул хемуль за его спиной. Снусмумрик издал, как всегда, неопределенный звук, означавший, что он слышал сказанные ему слова и добавить ему нечего. Они пошли по мосткам. Под ними медленно колыхалась в такт движению воды коричневая масса. Это были водоросли, оторванные со дна волнами. Внезапно туман растаял, и берег стал самым пустынным берегом на свете. -- Ты понимаешь? -- спросил хемуль. Снусмумрик сжал трубку зубами и уставился на воду. -- Угу, -- сказал он. И, немного погодя, добавил: -- Мне думается, борта маленькой лодки нужно собирать внахлест. -- Да, -- согласился хемуль. -- Для маленьких лодок это гораздо лучше. И их нужно смолить, а не покрывать лаком. Я смолю лодку каждую весну, прежде чем отправляюсь в плавание. Вот только с парусом я не могу решить, какой лучше: белый или красный. Белый - это всегда хорошо, так сказать, классический цвет. Зато если подумать, красный парус -- это смело. Что ты на это скажешь? Может, красный это слишком вызывающе? -- Нет, почему же, -- отвечал Снусмумрик, -- пусть будет красный. Ему хотелось спать, хотелось лишь одного -- залезть в палатку и закрыться там ото всех. Хемуль всю дорогу рассказывал про свою лодку. -- У меня есть одна странность, -- говорил он. -- Все, кто любит лодки, для меня ну просто родные. Взять, например, Муми-папу. В один прекрасный день он поднимает парус и уплывает. Вот так безо всяких, уплывает и все! Совершенно свободный! Иногда, знаешь, мне кажется, что мы с ним похожи. Правда, немножко, но все-таки похожи. Снусмумрик издал неопределенный звук. -- Да, в самом деле, -- спокойно продолжал хемуль, -- а ведь недаром его лодка называется "Приключение". В этом заключен большой смысл. Они расстались у палатки. -- Это было прекрасное утро, -- сказал хемуль. -- Спасибо, что ты меня слушал. Снусмумрик закрыл палатку. Оттого, что она была зеленая, каждому, кто находился в ней, казалось, что снаружи всегда светит солнце. Когда хемуль подошел к дому, уже наступил день и никто не знал, что хемулю подарило это утро. Филифьонка отворила окно, чтобы проветрить комнату. -- Доброе утро! -- закричал хемуль. -- Я спал в палатке! Я слышал ночные звуки! -- Какие звуки? -- спросила Филифьонка и закрепила крючком ставни. -- Ночные звуки, -- повторил хемуль. -- Я хочу сказать: звуки, которые раздаются по ночам. -- Вот оно что, -- сказала Филифьонка. Она не любила окна, они ненадежны -- ветер их то распахивает, то запахивает... В северной гостиной было холоднее, чем за окном. Она села перед зеркалом и стала снимать бигуди. Ее слегка знобило. Она думала о том, что окна у нее всегда выходят на север, даже в ее собственном доме. И все-то у нее идет шиворот-навыворот: волосы не высохли как следует (и немудрено в такую-то сырость!), кудряшки повисли как проволока, а ведь утренняя прическа -- такая важная вещь! Да еще Мюмла сюда явилась! В доме пахнет сыростью и запустением и повсюду лежит пыль. Комнаты нужно проветрить, устроить хороший сквозняк, нагреть побольше воды и сделать генеральную уборку... Но стоило только Филифьонке подумать про генеральную уборку, как голова у нее закружилась, к горлу подступила тошнота, и на одно страшное мгновение она повисла над пропастью. Она знала, что никогда больше не сможет заниматься уборкой. "Как же я стану жить, если не смогу ни убираться, ни готовить еду? -- подумала она. -- Ведь на свете нет больше никакого стОящего занятия". Она спустилась с лестницы очень осторожно. Все сидели на веранде и пили кофе. Филифьонка оглядела их. Она взглянула на помятую шляпу Онкельскрута, на нечесаную голову Мюмлы, на круглый затылок хемуля, слегка покрасневший от утреннего холода. Вот они сидят тут все вместе. И до чего же красивые волосы у Мюмлы! И вдруг Филифьонка почувствовала страшную усталость и подумала: "Они меня совсем не любят". Она вошла в гостиную и огляделась. Хемуль завел часы, постучал по барометру. Мебель стояла на своих местах, и все, что когда-либо происходило в этой гостиной, было чужое и непонятное и знать ее не хотело. Филифьонка вдруг бросилась в кухню за дровами. Она жарко натопит печь, согреет дом и всех, кто надумал поселиться в нем. -- Послушай, как там тебя зовут, -- закричал Онкельскрут, стоя у палатки. -- Я спас предка! Моего приятеля -- предка! Она забыла, что он живет в печке. Как только она могла! А теперь лежит на кровати и плачет. -- Кто? -- спросил Снусмумрик. -- Ясное дело, эта, с горжеткой! -- воскликнул Онкельскрут. -- Вот ужас-то! -- Она скоро успокоится, -- пробормотал Снусмумрик. -- Онкельскрут удивился. Он был очень разочарован. Он постучал палкой по земле и сказал про себя много нехороших слов, потом пошел к мосту. Там сидела Мюмла и расчесывала волосы. -- Ты видела, как я спас предка? -- строго спросил он. -- Еще секунда, и он бы сгорел. -- Но ведь он не сгорел, -- сказала Мюмла. -- Молодежь нынче ничего не понимает, вы какие-то бесчувственные. Вы, похоже, и не думаете восхищаться моим поступком, -- проворчал Онкельскрут и вытащил из воды сачок. Он был пустой. -- Рыба в реке водится только весной, -- сказала Мюмла. -- Это не река, а ручей. Мой ручей, и в нем полно рыбы. -- Послушай, Онкельскрут, -- спокойно возразила Мюмла, -- это и не река, и не ручей. Это речушка. Но раз семья муми-троллей называет ее рекой, значит, это река. Что ты все споришь о том, чего нет и никогда не было? -- Потому что так интереснее! А Мюмла все чесала и чесала свои волосы, и гребень шуршал, как волны по песчаному берегу, -- легко и равнодушно. Онкельскрут встал и сказал с большим достоинством: -- Если даже ты видишь, что это речушка, зачем говорить мне об этом? Что за кошмарные дети, зачем вы огорчаете меня? Мюмла очень удивилась и перестала причесываться. -- Ты мне нравишься, -- сказала она. -- Я вовсе не хотела тебя огорчить. -- Хорошо, -- обрадовался Онкельскрут, - но тогда перестань говорить о том, что есть на самом деле, и дай мне видеть все так, как мне приятно. -- Я постараюсь, -- обещала Мюмла. Онкельскрут был сильно взволновал. Он потопал к палатке и закричал: -- Эй ты там в палатке! Скажи: ручей это, река или речушка? Есть там рыба или нет? Когда ты, наконец, выйдешь оттуда и заинтересуешься хоть чем-нибудь? -- Сейчас, -- сердито ответил Снусмумрик. Он внимательно прислушался, но Онкельскрут больше ничего не сказал. "Надо идти к ним, -- подумал Снусмумрик. -- Неудобно. И зачем я только вернулся сюда, что у меня с ними общего, они ничего не понимают в музыке. -- Он перевернулся на спину, потом лег на живот, зарылся мордочкой в спальный мешок. Что бы он ни делал, они все равно являлись к нему в палатку, они все время были рядом -- беспокойные глаза хемуля, Филифьонка, плачущая на кровати, хомса, который все время молчал, уставясь в землю, разъяренный Онкельскрут.. Они были тут же, они засели у него в голове, и к тому же в палатке пахло хемулем. -- Надо выйти отсюда, -- подумал Снусмумрик, -- лучше быть с ними, чем думать о них. И как они не похожи на семью муми-троллей. С ними тоже было нелегко. Они были повсюду, они хотели все время разговаривать с ним. Но с ними можно было чувствовать себя как будто наедине с самим собой. "Как же это им удавалось? -- удивился Снусмумрик. -- Ведь я был с ними каждое лето и не замечал, что они давали мне возможность побыть одному". 12 Хомса Тофт читал медленно и отчетливо: "Словами невозможно описать смятение, возникшее в то время, когда поступление электрических зарядов прекратилось. Мы имеем основание предполагать, что нумулит это одиночное явление, которое, тем не менее, мы по-прежнему относим к группе Протозоя, замедлил значительно свое развитие и прошел период съеживания. Свойство фосфоресцировать у него утратилось, и несчастное существо вынуждено было прятаться в трещинах и глубоких расселинах, служивших ему временным убежищем для защиты от окружающего мира". -- Так и есть, -- прошептал Тофт, -- теперь кто угодно может обидеть его, ведь в нем нет электричества. Теперь он все съеживается, съеживается и не знает, куда ему деваться... Хомса Тофт свернулся калачиком и начал рассказывать. Он позволил этому зверьку прийти в одну долину, где жил хомса, умевший делать электрические бури. В долине светились белые и фиолетовые молнии. Сначала они блистали вдали, потом подходили все ближе и ближе. Ни одна рыба не попалась в сачок Онкельскрута. Он заснул на мосту, надвинув шляпу на глаза. Рядом на каминном коврике лежала Мюмла и смотрела на коричневые струи воды. Возле почтового ящика сидел хемуль, он что-то писал крупными буквами на фанерной доске. -- "Муми-дален -- Долина муми-троллей", -- прочитала Мюмла. -- Для кого это ты пишешь? -- спросила она. -- Тот, кто придет сюда, будет знать, куда он пришел? -- Это совсем не для кого-то, -- объяснил хемуль, -- это для нас. -- А зачем? -- удивилась она. -- Я и сам не знаю, -- пожал плечами хемуль и, подумав, сказал: -- Может, для того, чтобы знать наверняка. Ведь это особенное название, ты понимаешь, что я имею в виду? -- Нет, -- призналась Мюмла. Хемуль дописал последнюю букву, вынул из кармана большой гвоздь и начал прибивать доску к перилам моста. Проснулся Онкельскрут и пробормотал: -- Спасите предка... А из палатки выскочил Снусмумрик и закричал: -- Что ты делаешь? Сейчас же прекрати! Шляпа у него, как всегда, была надвинута на глаза. Никто раньше не видел, чтобы Снусмумрик вышел из себя, и теперь все ужасно сконфузились и потупили глаза. -- Нечего расстраиваться! -- продолжал Снусмумрик с упреком. -- Неужто ты не знаешь?.. Каждый хемуль должен знать, что любой снусмумрик ненавидит объявления, которые что-либо воспрещают, это единственное, что может разозлить его, обидеть, вывести из себя. Вот Снусмумрик и вышел из себя. Он кричал и вел себя ужасно глупо. Хемуль вытащил гвоздь и бросил фанеру в воду. Буквы быстро потемнели, расплылись, и различить их было уже нельзя, объявление подхватил поток и понес его дальше, к морю. -- Видишь, -- сказал хемуль, и в голосе у него не было прежнего уважения, -- доска уплыла. Может, это в самом деле не так важно, как мне казалось. Снусмумрик ничего не ответил, он стоял неподвижно. Вдруг он подбежал к почтовому ящику, поднял крышку и заглянул внутрь. Потом побежал дальше к большому клену и сунул лапу в дупло. Онкельскрут вскочил на ноги и закричал: -- Ты ждешь письма? Не говоря ни слова, Снусмумрик подбежал к дровяному сараю, опрокинул чурбан для колки дров, распахнул дверь, и все увидели, что он шарит лапой по полочке у окна над верстаком. -- Никак ты ищешь свои очки? -- с любопытством спросил Онкельскрут. -- Я хочу, чтобы мне не мешали, -- ответил он, вышел из сарая и пошел дальше. -- В самом деле! -- воскликнул Онкельскрут и заспешил за Снусмумриком. -- Ты совершенно прав. Прежде я целыми днями искал вещи, слова и названия и не мог терпеть, когда мне пытались помочь. -- Он уцепился за плащ Снусмумрика и продолжал: -- Знаешь, что они говорили мне целыми днями? "Где ты видел это в последний раз?" "Постарайся вспомнить" "Когда это случилось?" "Где это случилось?" Ха-ха! Но теперь с этим покончено. Я забываю и теряю все, что хочу. Скажу тебе... -- Онкельскрут, -- сказал Снусмумрик, -- по осени рыба ходит у берега, а не на середине реки. -- Ручья, а не реки, -- радостно поправил его Онкельскрут. -- Это первое разумное слово из всех, что мне довелось услыхать сегодня. Он тут же побежал к реке, а Снусмумрик продолжал искать. Он искал письмо Муми-тролля, прощальное письмо. Муми-тролль должен был бы его оставить, ведь он никогда не забывает сказать до свидания. Но все тайники были пусты. Лишь один Муми-тролль знает, как нужно писать письмо Снусмумрику. По-деловому и коротко. Никаких там обещаний, тоски и прочих печальных вещей. А в конце что-нибудь веселое, чтобы можно было посмеяться. Снусмумрик вошел в дом и поднялся на второй этаж, отвинтил круглый деревянный шарик на лестничных перилах -- там тоже ничего не было. -- Пусто! -- сказала Филифьонка за его спиной. -- Если ты ищешь их драгоценности, то они не здесь. Они в платяном шкафу, а шкаф заперт. Она сидела на пороге своей комнаты, закутав лапы в одеяло и уткнув мордочку в горжетку. -- Они никогда ничего не запирают. -- Какой холод! -- воскликнула Филифьонка. -- За что вы меня не любите? Почему не можете придумать для меня какое- нибудь занятие? -- Ты можешь спуститься в кухню, -- пробормотал Снусмумрик, -- там теплее. Филифьонка не отвечала. Откуда-то издалека донесся слабый раскат грома. -- Они ничего не запирают, -- повторил Снусмумрик. Снусмумрик подошел к платяному шкафу и отворил дверцу. Шкаф был пуст. Он, не оглядываясь, спустился вниз по лестнице. Филифьонка медленно поднялась. Она видела, что в шкафу пусто. Но из пыльной темноты шкафа шел отвратительный и странный запах -- удушающий и сладковатый запах гнили. В шкафу не было ничего, кроме съеденной молью шерстяной прихватки для кофейника и мягкого коврика серой пыли. А что это за следы на слое пыли? Крошечные, еле заметные... Что-то жило в шкафу... Нечто вроде того, что ползает на месте сдвинутого с места камня, что шевелится под сгнившими растениями. Теперь они уползли из этого шкафа -- они ползли, шелестя лапками, тихонько позванивая панцирями, шевеля щупальцами, извиваясь на белых мягких животиках... Она закричала: -- Хомса! Иди сюда! Хомса вышел из чулана. Растерянный, помятый, он недоуменно смотрел на Филифьонку, словно не узнавал ее. Хомса раздул ноздри -- здесь очень сильно пахло электричеством, запах был свежий и резкий. -- Они выползли! -- воскликнула Филифьонка. -- Они жили здесь и выползли! Дверца шкафа скрипнула, и Филифьонка увидела, как в нем что-то опасно блеснуло. Она вскрикнула. Но это было всего лишь зеркало на внутренней стороне дверцы. В шкафу же было по-прежнему пусто. Хомса Тофт подошел ближе, прижав лапы ко рту. Глаза у него стали круглые и черные как уголь. Запах электричества становился все сильнее и сильнее. -- Я выпустил его, -- прошептал он, -- он был здесь, но я выпустил его. -- Кого ты выпустил? -- со страхом спросила Филифьонка. Хомса покачал головой. -- Я не знаю, -- сказал он. -- Но ведь ты, наверно, их видел. Подумай хорошенько, -- настаивала Филифьонка. -- Как они выглядели? Но хомса побежал в свой чулан и заперся. Сердце у него сильно стучало, а по спине бегали мурашки. Стало быть это правда. Зверек пришел сюда. Он здесь, в долине. Хомса открыл книгу на той самой странице и стал читать по складам быстро, как только мог: "Мы имеем основание предполагать, что его конституция приспособится к новым обстоятельствам и освоится в новой среде, после чего создадутся предпосылки для возможности его выживания. Далее существует вероятность, однако это лишь наше предположение, наша гипотеза, что через неопределенное время в результате развития этой особи, причем характер его развития абсолютно неясен, он вступит в фазу нормального роста". Ничего не понимаю, -- прошептал хомса, -- одна болтовня. Если они не поторопятся, он пропадет. Он лег на книгу, зарыв лапы в волосы, и в отчаянье принялся сбивчиво рассказывать дальше. Он знал, что зверек становится все меньше и меньше и что выжить ему очень трудно. Гроза подходила все ближе, вспышки молнии сверкали здесь и там. Непрерывно слышался треск электричества, деревья дрожали, и зверек чувствовал: "Вот, вот, наконец-то!" Он все рос и рос. Вот опять засверкали молнии, белые и фиолетовые. Зверек стал еще больше. Он стал уже такой большой, что ему необязательно было принадлежать к какому-нибудь виду. Тофту стало легче. Он лег на спину и смотрел на окно в потолке, за которым виднелись сплошные серые тучи. Он слышал дальние раскаты грома. похожие на ворчание, идущее глубоко из горла, когда тебя хорошенько разозлят. Медленно и осторожно спускалась Филифьонка вниз по лестнице. Она думала, что все эти страшилища, скорее всего, держатся вместе, затаились сплошной густой массой в каком- нибудь сыром и темном углу. Или тихо-тихо сидят в какой-нибудь потаенной и гнилой осенней яме. А может быть, все не так! Может, они забрались под кровати, в сапоги или еще куда-то?! "Какая несправедливость! -- думала Филифьонка. -- Никто из моих знакомых не попадает в подобные истории. Никто, кроме меня!" Перепуганная, она помчалась длинными прыжками к палатке, дернула закрытую дверцу и с отчаяньем прошептала: -- Открой, открой... Это я, Филифьонка! Только в палатке она почувствовала себя увереннее. Она опустилась на спальный мешок, обхватила колени лапами и сказала: -- Теперь они вышли на свободу. Их выпустили из платяного шкафа, и сейчас они могут быть где угодно... Миллионы насекомых притаились и ждут... -- А кто-нибудь еще видел их? -- осторожно спросил Снусмумрик. -- Конечно, нет! -- раздраженно ответила Филифьонка. -- Ведь это они меня поджидают! Снусмумрик выколотил свою трубку и попытался найти подходящие слова. Удары грома послышались снова. -- Не вздумай говорить, что сейчас будет гроза, -- угрюмо сказала Филифьонка. -- Не говори, что насекомые давно уползли или что их вовсе не было или что они маленькие и безобидные, -- мне это вовсе не поможет. Снусмумрик взглянул ей прямо в глаза и заявил: -- Есть одно место, куда они никогда не заползут, это кухня. Туда они никогда не явятся. -- Ты в этом уверен? -- строго спросила Филифьонка. -- Я это знаю, -- заверил Снусмумрик. Снова ударил гром, теперь уже совсем близко. Снусмумрик взглянул на Филифьонку и ухмыльнулся. -- Все-таки будет гроза, -- сказал он. И действительно, с моря пришла сильная гроза. Блистали белые и фиолетовые молнии, он никогда не видел так много красивых молний. Внезапно долина погрузилась во тьму. Филифьонка подобрала юбки, засеменила через сад к дому и захлопнула за собой кухонную дверь. Снусмумрик поднял мордочку и принюхался, воздух был холодный, как железо. Пахло электричеством. Теперь молнии струились параллельными столбами света и у самой земли рассыпались на большие дрожащие пучки. Вся долина была пронизана их ослепительным светом! Снусмумрик топал лапами от радости и восхищения. Он ждал шквала ветра и дождя, но они не приходили. Лишь раскаты грома раздавались между горными вершинами, казалось, огромные тяжелые шары катались взад и вперед по небу, и пахло паленым. Вот раздался последний торжествующий аккорд,