аких умных людей, как вы, - пояснил он, - он не из тех, к кому обращаются за советами, но он очень хороший человек". "И это напомнило мне, сэр, - продолжал он, - о том, зачем я пришел к вам. Вы наверно сочтете это дерзостью с моей стороны, сэр, но..." Тут я прервал его. "Джосайя, - сказал я, - возможно, я заслуживаю порицания за то, что произошло с вами. Вы просили у меня совета, и я дал его вам. Не станем спорить, кто из нас был в большей степени идиотом. Но я дал вам совет, а я не такой человек, который отказывается от ответственности. Все, о чем вы меня попросите, я сделаю для вас, если только это в моих силах". Джосайя был преисполнен благодарности. "Я и не сомневался в этом, сэр, - воскликнул он, - я знал, что вы не откажете мне! Я так и заявил Ганне. Я сказал ей: "Съезжу-ка я к тому джентльмену и попрошу у него совета". "Попрошу чего?" - переспросил я. "Совета, - повторил Джосайя, явно удивленный моим тоном, - совета по одному небольшому вопросу, который я сам не могу решить". Сначала я думал, что он хочет посмеяться надо мной, однако это было не так. Он сидел на стуле и добивался от меня совета, что именно ему следует приобрести на тысячу долларов, которую дал ему в долг отец Джулианы, - прачечное заведение или бар. Ему, видите ли, было мало одного раза, - он хотел, чтобы я снова дал ему совет, и замучил меня, доказывая, почему я должен это сделать. Выбор жены совсем другой вопрос, - уверял он. Возможно, ему не следовало спрашивать у меня совета относительно женитьбы. Но деловой человек, несомненно, может дать совет, какое из двух предприятий лучше выбрать. Джосайя сказал, что недавно перечел мою книжечку "Как стать здоровым" и т.д., и если окажется, что джентльмен, написавший эту книгу, не в состоянии оценить сравнительные достоинства прачечной и бара, расположенных в одном и том же городе, то ему, Джосайе, остается только заявить: знания и мудрость явно не имеют никакого практического значения в этом мире. Мне показалось нетрудным делом дать ему такой совет. Разумеется, в торговых предприятиях деловой человек, каким я себя считал, должен разбираться несравненно лучше, чем этот простодушный ягненок. Было бы бессердечно отказать ему в помощи. Я обещал разобраться и сообщить свое мнение. Он встал и пожал мне руку. Он сказал, что не станет пытаться благодарить меня: для этого нет слов. Он смахнул с глаз слезу и ушел. Это ничтожное капиталовложение в тысячу долларов потребовало от меня стольких мозговых усилий, сколько понадобилось бы, чтобы учредить банк. Я не желал снова влипнуть, как в тот раз - с Ганной, если имелась малейшая возможность избежать ошибки. Я изучил документы, которые Джосайя оставил мне, но не мог на их основании составить определенное мнение. Тогда я выехал в город, где жил Джосайя, и там исподволь ознакомился с обоими предприятиями. Я тайно, внимательнейшим образом обследовал соседние кварталы. Прикидываясь молодым простачком, у которого завелись кое-какие деньги, я втерся в доверие к слугам. Я учинил опрос половины жителей города под тем предлогом, будто пишу историю торговли в Новой Англии и мне необходимо узнать все подробности их деятельности и жизни. Эти беседы я неизменно заканчивал вопросом, какой бар они предпочитают и куда отдают стирать белье. В городе я пробыл около двух недель. Большую часть свободного времени я проводил в баре и намеренно запачкал платье, чтобы отдать его в прачечную. Взвесив полученные сведения, я решил, что оба предприятия равноценны. Речь могла идти только о том, какая деятельность более подходит Джосайе. Я стал размышлять. Владелец бара подвержен всяким соблазнам. Слабохарактерный человек, постоянно находясь в обществе пьяниц, легко может спиться. А Джосайя - необычайно слабохарактерен. Нельзя также забывать, что у него сварливая жена и вся ее семья живет вместе с ними. Предоставить Джосайе неограниченный доступ к спиртным напиткам было бы безумием. Напротив, мысль о прачечной вызывала представление о спокойной размеренной жизни. Прачечная требует много рабочих рук. Родственников Ганны можно заставить работать, чтобы они не ели хлеб даром. Ганна сумеет применить свою энергию, орудуя утюгом, а Джосайя может катать белье. В моем сознании возникла идиллическая картина домашнего счастья. Я порекомендовал Хэкетту приобрести прачечную. В следующий понедельник Джосайя известил меня письмом, что последовал моему совету. Во вторник я прочел в "Коммершл Интеллидженс" об одном из поразительных знамений нашего времени - необычайном росте доходности гостиниц и баров по всей Новой Англии. А в четверг в списке банкротов я обнаружил не менее четырех владельцев прачечных. Газета поясняла, что вследствие чрезвычайно усилившейся конкуренции со стороны китайских прачечных многие американские прачечные заведения буквально находятся на краю гибели. Я ушел из дому и напился. Жизнь стала для меня проклятьем. Целые дни я думал о Джосайе. По ночам он снился мне. Неужели я, не довольствуясь тем, что оказался причиной его неудачной женитьбы, лишил его теперь возможности добывать средства к существованию и свел на нет щедрую помощь старого добряка-капитана? Самому себе я уже рисовался злым демоном, неизменно преследующим простого, но достойного человека. Однако время шло. Джосайя не давал знать о себе, и тяжелый груз свалился наконец с моей совести. Но через пять лет Джосайя пришел снова. Он появился за моей спиной, когда я открывал входную дверь, и дрожащей рукой коснулся моего плеча. Ночь была темная, но в свете газового фонаря я разглядел лицо. Я узнал Джосайю, несмотря на красные пятна и мутную пелену, затянувшую его глаза, грубо схватил за руку и потащил наверх, в кабинет. "Садитесь, - прошипел я, - и сразу выкладывайте все самое худшее". Он уже собрался было сесть на свой излюбленный стул. Я почувствовал, что если в третий раз увижу его на этом стуле, то сотворю с обоими что-нибудь ужасное. Я вышиб из-под него стул, Джосайя шлепнулся на пол и разразился слезами. Сидя на полу, он, всхлипывая, изложил мне события своей жизни. Дела прачечной шли как нельзя хуже. К городу подвели новую железнодорожную линию, что изменило его топографию. Деловой центр и жилые кварталы переместились к северу. Бар - тот бар, который я отверг ради прачечной, - теперь оказался в центре торговых кварталов. Новый владелец - не Джосайя, разумеется, - продал бар и разбогател. Выяснилось, что южная часть города (где находилась прачечная) построена на болоте, а постройки не отвечают санитарным правилам. Поэтому осторожные домашние хозяйки перестали отдавать белье в прачечную, находящуюся в этом районе. Случились и другие беды. Ребеночек - любимый сын, единственная радость его жизни, - упал в чан и умер от ожогов. Несчастный случай с катком превратил мать Ганны в беспомощную калеку, и за нею приходилось ухаживать. Когда все эти несчастья свалились на голову Джосайи, он стал искать утешения в алкоголе и превратился в безнадежно опустившегося пьяницу. Он горестно переживал свое падение и безудержно плакал. Он сказал, что в таком веселом месте, как бар, он, возможно, был бы храбрым и сильным, но постоянный запах мокрой ткани и мыльной пены лишал его остатков мужества. Я спросил, что говорит обо всем этом капитан. Джосайя снова разразился слезами и ответил, что капитана уже нет в живых, и это, по его словам, напоминало ему, зачем он пришел ко мне. Добрый старик завещал ему пять тысяч долларов. Джосайя желал получить от меня совет, как распорядиться деньгами. Моим первым побуждением было убить его на месте, - до сих пор я жалею, что не сделал этого. Однако я сдержал себя и предложил ему на выбор: либо я выброшу его в окно, либо выпущу в дверь, но советов давать не буду. Он ответил, что согласен вылететь в окно, но предварительно должен узнать от меня, куда вложить свои деньги: в "Компанию нитратов Терра-дель-Фуэго" или в банк "Юнион Пасифик". Жизнь больше не представляет для него интереса. Он желает только вложить деньги в верное дело, в качестве залога счастливого будущего, чтобы любимые родственники могли воспользоваться хоть чем-нибудь после его кончины. Он требовал, чтобы я высказал свой соображения о "Компании нитратов". Я ответил отказом разговаривать на эту тему. Из моих слов он сделал вывод, будто я о них невысокого мнения, а потому выразил намерение вложить свои деньги в банк "Юнион Пасифик". Я предоставил ему поступать, как ему нравится. Он помолчал, видимо стараясь добраться до скрытого смысла моих слов, потом хитро улыбнулся и заявил, что понял меня. И это, дескать, очень любезно с моей стороны. Он должен вложить деньги, до последнего доллара, в "Компанию нитратов Терра-дель-Фуэго". Он с трудом поднялся, чтобы уйти. Я знал так же твердо, как и то, что за ночью следует день: какую бы компанию я ни рекомендовал ему - в действительности или в его воображении, - это предприятие обанкротится. Все небольшое состояние моей бабушки было вложено в "Компанию нитратов Терра-дель-Фуэго". Я не желал видеть, как моя бабушка впадет в нищету на старости лет. Что касается Джосайи, то ему при любых условиях предстояло потерять свои деньги. Я посоветовал бедняге вложить свой капиталец в акции банка "Юнион Пасифик". Он ушел и последовал моему совету. Банк "Юнион Пасифик" продержался полтора года, потом начал трещать. Финансовый мир был до крайности изумлен, так как этот банк всегда считался одним из самых надежных в стране. Я хорошо знал причину, но молчал. Банк боролся изо всех сил, но длань судьбы была занесена над ним. Спустя девять месяцев наступил неминуемый конец. (Нитраты - вряд ли нужно говорить об этом - упорно и стремительно поднимались в цене. Когда бабушка умерла, ее состояние равнялось миллиону долларов и она завещала его на благотворительные цели. Будь ей ведомо, что я спас ее от разорения, она, возможно, оказалась бы более благодарной.) Через несколько дней после краха банка Джосайя появился у моего порога и на этот раз привел с собою всех своих родственников. В общей сложности их было шестнадцать. Что мне оставалось делать? Шаг за шагом я довел этих людей до края пропасти. Я разрушил их счастье и надежды на лучшую жизнь. Единственное, что я мог сделать, это обеспечить им возможность жить, не нуждаясь в самом необходимом. С тех пор прошло семнадцать лет. Я все еще продолжаю заботиться, чтобы они не нуждались, и моя совесть не грызет меня, так как они довольны судьбой. Теперь их уже двадцать два человека, и весной мы рассчитываем на прибавление семейства. "Вот что произошло со мною, - закончил мой собеседник. - Быть может, вы теперь поймете мою внезапную вспышку, когда вы попросили у меня совета. Я твердо придерживаюсь правила: не давать никому советов ни по каким вопросам". Я пересказал все это Мак-Шонесси. Он согласился, что это очень поучительный рассказ, и обещал запомнить его, - запомнить, чтобы пересказать некоторым своим знакомым, которым, по его мнению, урок может пойти на пользу. ГЛАВА II Сказать по совести, мы не очень-то подвинулись вперед во время нашей первой встречи. Виною тому был Браун. Он все порывался рассказать нам какой-то анекдот про собаку. Оказалось, что это старая-престарая история о том, как хозяин приучил своего пса бегать каждое утро в булочную, держа во рту монету в одно пенни, и получать за нее булку с изюмом. Но как-то булочник, решив, что собаку легко обмануть, попробовал подсунуть бедному животному булку ценою в полпенни, а в ответ на это пес ушел и привел с собой полисмена. Браун в то утро впервые услышал этот бородатый анекдот и был от него в полном восторге. Для меня всегда являлось загадкой, где находился Браун на протяжении последних ста лет. Он способен остановить вас на улице возгласом: "О, послушайте! Я должен рассказать вам замечательный анекдот!" - а потом принимается излагать вам, увлекаясь и смакуя, какую-нибудь из коронных шуток нашего праотца Ноя или одну из тех историй, которые Ромул некогда рассказывал Рему. Я жду, что кто-нибудь сообщит ему историю Адама и Евы и он, вообразив, будто напал на новый сюжет, начнет перерабатывать ее в роман. Он выдает эту седую старину за собственные воспоминания или, хотя бы, за случаи из жизни своего троюродного брата. Как ни странно, но самые невероятные и катастрофические события обычно происходят именно с вашими знакомыми или в их присутствии. Впрочем, мне никогда не доводилось видеть человека, который не присутствовал бы лично при том, как кого-то сбросило толчком с империала омнибуса прямо в мусорную телегу. Если подсчитать, то, вероятно, не менее половины жителей Лондона летало с империалов омнибусов в мусорные телеги, откуда их приходилось выуживать с помощью лопаты. Есть еще анекдот про некую даму, чей муж внезапно заболел, когда они находились в гостинице. Дама стремительно бежит на кухню и приготовляет для него горчичную припарку, а потом мчится обратно, но впопыхах врывается в чужой номер и там, откинув простыни, любовно ставит припарку постороннему мужчине. Я столько раз слыхал этот анекдот, что ужасно нервничаю, ложась спать в гостинице. Всякий, рассказывавший мне эту историю, неизменно ночевал в номере, смежном с тем, где помещалась жертва, - его разбудили вопли, издаваемые несчастным, когда горячая горчичная припарка обожгла его спину, благодаря чему он (то есть рассказчик) и узнал об этом происшествии. Браун хотел уверить нас, будто мифический пес, о котором он рассказывал нам, принадлежал его шурину, и обиделся, когда Джефсон sotto voce [вполголоса (итал.)] проворчал, что это был шурин двадцати восьми его знакомых, не говоря о тех ста семнадцати, которые сами, по их словам, являлись владельцами этой собаки. Потом мы пытались взяться за работу, но Браун уже выбил нас из колеи. Всякий, начинающий рассказывать истории про собак в компании обыкновенных, не слишком стойких людей, совершает непростительный грех. Стоит кому-нибудь начать, и каждый из присутствующих испытывает потребность рассказать историю еще покруче. Существует анекдот - не могу поручиться за его достоверность, хотя слышал я его от судьи, - про человека, находившегося при смерти. Приходский пастор, добрый и благочестивый старик, пришел навестить его и, желая подбодрить, рассказал забавную историю о собаке. Когда пастор дошел до конца, больной приподнялся с постели, сел и сказал: "Я знаю случай получше. У меня когда-то была собака, - большая такая, коричневая, кривобокая..." Обессилев, он повалился на подушки. Подошел врач и шепнул пастору, что больному осталось жить всего несколько минут. Старый добряк-пастор взял в свои руки руку умирающего и пожал ее. "Мы еще встретимся", - мягко проговорил он. Больной повернулся к нему, и в его взгляде светились умиротворение и благодарность. "Рад слышать это... - с трудом прошептал он. - Непременно напомните мне, чтобы я досказал вам историю про эту собаку". И он мирно скончался с улыбкой на устах. Браун, поделившись с нами своим собачьим анекдотом, сразу же успокоился и потребовал, чтобы мы занялись нашей героиней, но у остальных в ту минуту не было никакого желания заниматься героиней. Мы молча вспоминали все собачьи истории, когда-либо слышанные нами, обдумывая, которая покажется более правдоподобной. Мак-Шонесси делался все тревожнее и мрачнее, Браун, закончив длинную речь, которой никто не слышал, заметил не без гордости: - Чего же вам еще? Сюжет этот никем не использован, а характеры вполне оригинальны! Вот тут-то нашего Мак-Шонесси и прорвало. - Кстати, о сюжетах, - сказал он и придвинул стул ближе к столу, - мне невольно пришло на память... Я никогда не рассказывал вам про собаку, которая была у нас, когда мы жили в Норвуде? - Это не та история про бульдога? - испуганно спросил Джефсон. - Действительно, про бульдога, - согласился Мак-Шонесси, - но, мне кажется, я вам никогда ее не рассказывал. Мы по опыту знали, что спорить с ним - только продлевать пытку, а потому не стали мешать ему. - Незадолго до того, как все это случилось, в наших местах произошло множество грабежей, - начал Мак-Шонесси, - и мой отец пришел к выводу, что необходимо завести собаку. Он решил, что больше всего пригоден бульдог, и купил самого кровожадного на вид бульдога, какого ему удалось найти. Увидев пса, матушка встревожилась. "Надеюсь, ты не позволишь этому зверю бегать по дому! - воскликнула она. - Он непременно загрызет кого-нибудь насмерть. Я вижу это по выражению его морды". "Я и желаю, чтобы он загрыз кого-нибудь, - откликнулся отец. - Я хочу, чтобы он бросался на грабителей и загрызал их насмерть". "Мне неприятно слышать от тебя подобные речи, Томас, - ответила матушка, - это так не похоже на тебя. Мы имеем право защищать свое имущество, но у нас нет никакого права отнимать жизнь у наших братьев во Христе". "Наши братья во Христе будут в полной безопасности до тех пор, пока не заберутся без приглашения к нам на кухню, - резко возразил отец. - Я оставлю этого пса в чулане при кухне, и если грабитель заберется к нам, пусть пеняет на себя!" Почти месяц мои старики препирались из-за пса. Отец считал матушку излишне сентиментальной, а она полагала, что он чрезвычайно мстителен. Пес тем временем становился с каждым днем все свирепее на вид. Как-то ночью матушка разбудила отца, прошептав: "Томас, я уверена, что внизу грабитель. Я ясно слышала, как открылась задняя дверь". "Тем лучше. Значит, собака уже схватила его", - пробормотал отец; он ничего не слышал, и ему очень хотелось спать. "Томас, - решительно заявила матушка, - я не могу спокойно лежать здесь, когда дикий зверь убивает нашего брата во Христе. Если ты не намерен спуститься вниз и спасти его жизнь, то я сделаю это сама". "Что за чушь! - сказал отец, поднимаясь. - Тебе постоянно мерещатся разные шумы. Я даже думаю, что вы, женщины, именно для того и ложитесь в постель, чтобы потом садиться и прислушиваться, нет ли в доме грабителей". Однако, чтобы успокоить жену, он натянул носки и брюки и спустился в первый этаж. На этот раз матушка была права. В дом действительно проник вор. Окно в кладовой было открыто, а в кухне горел свет. Отец тихонько подошел к приоткрытой двери и заглянул в нее. Грабитель расположился на кухне и уплетал холодное мясо с пикулями, а тут же, у ног вора, глядя ему в лицо с восторженной улыбкой, от которой кровь леденела в жилах, сидел, виляя хвостом, наш слабоумный бульдог. Отец был потрясен и забыл о необходимости соблюдать тишину. "Это же черт..." - И он разразился такими словами, которые я не в состоянии повторить. Услыхав это, грабитель вскочил и дал тягу через окно, а пес явно обиделся за грабителя. На следующее утро мы отвели пса к собачнику, у которого его приобрели. "Как вы думаете, зачем понадобился мне этот пес?" - спросил отец, стараясь говорить спокойно. "По вашим словам, вы желали приобрести хорошую домашнюю собаку", - отвечал тот. "Совершенно верно, - заявил отец. - Но я не просил у вас сообщника для грабителей, - не так ли? Я не говорил вам, будто нуждаюсь в собаке, которая заводит дружбу с вломившимся в мой дом вором и составляет ему компанию за ужином, чтобы грабитель не чувствовал себя одиноким, - как вы думаете?" И отец сообщил о событиях прошедшей ночи. Дрессировщик согласился, что у отца имеются основания для недовольства. "Я объясню вам, в чем дело, сэр, - сказал он. - Этого пса натаскивал мой сынишка Джим. Как я подозреваю, озорник больше обучал пса ловить крыс, чем грабителей. Оставьте бульдога у меня на недельку, сэр, и все будет в порядке". Мы согласились, а когда истекло назначенное время, дрессировщик привел нашего пса обратно. "Теперь вы будете довольны, сэр, - сказал собачник. - Он не из тех псов, которых я называю интеллектуальными, но, думается, я вколотил в него правильные взгляды". Отец счел необходимым учинить проверку и сговорился за шиллинг с одним человеком, чтобы тот проник через окно в кухню, а дрессировщик в это время будет держать пса на цепи. Пес сохранял полное спокойствие, пока нанятый отцом человек не оказался в кухне. Тогда бульдог сделал яростный рывок, и если бы цепь была менее крепкой, бедняге дорого обошелся бы его шиллинг. Отец вполне удовлетворился увиденным и решил, что может спать спокойно, а тревога матушки за жизнь и безопасность местных грабителей пропорционально возросла. Несколько месяцев прошло без всяких происшествий, а потом другой грабитель проник в наш дом. На этот раз не могло быть сомнений, что пес угрожает чьей-то жизни. Грохот в нижнем этаже был ужасающим. Дом сотрясался от падения тел. Отец схватил револьвер и побежал вниз, я последовал за ним на кухню. Столы и стулья там были опрокинуты, а на полу лежал человек и сдавленным голосом звал на помощь. Над ним стоял пес и душил его. Отец приставил револьвер к виску лежавшего на полу мужчины, а я сверхчеловеческим усилием оттащил нашего защитника и привязал его цепью к раковине. Потом я зажег газовую лампу. Тут мы обнаружили, что джентльмен, лежавший на полу, был полицейским. "Господи боже мой! - воскликнул отец, выронив револьвер, - вы-то как попали сюда?" "Как я попал сюда? - повторил, садясь, полисмен тоном крайнего, хотя и вполне естественного, возмущения. - По служебным делам, вот как я попал сюда. Если я вижу, что грабитель лезет в окно, я следую за ним и тоже лезу в окно". "Удалось вам его поймать?" - спросил отец. "Как бы не так! - заорал констебль. - Мог ли я поймать его, когда чертов пес схватил меня за горло, а тем временем грабитель закурил трубку и спокойно ушел через заднюю дверь!" На следующий же день пса решили продать. Матушка, которая успела его полюбить за то, что он позволял моему младшему брату дергать его за хвост, просила не продавать собаку. Животное, по ее словам, нисколько не было повинно в ошибке. В дом почти одновременно проникли двое. Пес был не в состоянии напасть сразу на обоих. Он сделал что мог и набросился на одного из них; по несчастной случайности это был полицейский, а не грабитель. Но то же самое могло произойти с любой собакой. Однако предубеждение отца против бедного бульдога было так сильно, что на той же неделе он поместил в "Охотничьей газете" объявление, где рекомендовал нашего пса в качестве полезного приобретения любому предприимчивому представителю уголовного мира... После Мак-Шонесси пришла очередь Джефсона, и он рассказал нам волнующую историю про жалкую дворняжку, которую переехала карета на Стрэнде. Студент-медик, свидетель несчастного случая, подобрал калеку и отнес в больницу на Черинг-кросс, где ей вылечили сломанную лапу и содержали собачонку, пока она не поправилась окончательно, после чего ее отправили домой. Бедняжка прекрасно поняла, как много для нее сделали, и была самой благодарной пациенткой, какую когда-либо видели в этой больнице. Весь медицинский персонал был весьма опечален, расставаясь с ней. Две или три недели спустя дежурный хирург, взглянув как-то утром в окно, увидел собаку, бредущую по улице, а когда та подошла поближе, хирург заметил, что она держит в зубах монету в одно пенни. Возле тротуара стояла тележка торговца мясными обрезками, и собака, проходя мимо нее, на мгновение заколебалась. Однако благородные чувства пересилили: подойдя к больничной ограде и встав на задние лапы, она опустила свою монету в кружку для добровольных пожертвований. Мак-Шонесси был очень растроган рассказом и утверждал, что эта история свидетельствует о замечательной черте характера собаки. Животное было бедным отщепенцем, бездомным бродягой, у которого, возможно, никогда ранее за всю его жизнь не было ни одного пенни и, вероятно, никогда больше не будет. Мак-Шонесси поклялся, что пенни этого пса кажется ему более значительным даром, чем самый крупный чек, когда-либо пожертвованный самым богатым человеком. Теперь уже трое жаждали приняться за работу над нашим романом, но я счел это не слишком любезным. У меня самого имелись две-три собачьи истории, которые мне хотелось выложить. Много лет тому назад я знавал черно-рыжего фокстерьера. Он жил в одном доме со мною и никому не принадлежал, так как покинул своего владельца (впрочем, учитывая агрессивно-независимый характер нашего терьера, вряд ли он когда-либо унизился до признания чьей-нибудь власти), и теперь жил совершенно самостоятельно, Нашу прихожую он превратил в свою спальню, а столовался одновременно с другими жильцами - когда бы они ни принимали пищу. В пять часов утра он обычно наскоро съедал ранний завтрак вместе с юным Холлисом, учеником механика, встававшим в половине пятого и самолично варившим себе кофе, чтобы к шести часам поспеть на работу. В восемь тридцать он завтракал уже более плотно о мистером Блэйром со второго этажа, а иногда делил трапезу с Джеком Гэдбатом, встававшим поздно, в одиннадцать часов, - он получал здесь порцию тушеных почек. С этого времени и до пяти часов дня, когда я обычно выпивал чашку чая и съедал отбивную котлету, пес исчезал. Где он находился и что делал в этот промежуток времени, было неведомо. Гэдбат божился, что дважды видел его выходящим из одной банкирской конторы на Треднидл-стрит, и каким бы невероятным ни казалось на первый взгляд это утверждение, оно начинало приобретать оттенок правдоподобия, если учесть противоестественную страсть этого пса к медякам, которые он всеми способами добывал и копил. Жажда наживы у него была поистине изумительная. Этот уже немолодой пес обладал большим чувством собственного достоинства, однако стоило вам пообещать ему пенни, и он принимался ловить собственный хвост и вертеться, пока не переставал понимать, где у него хвост, а где голова. Он разучивал разные трюки и по вечерам ходил но комнаты в комнату, показывая их, а по окончании программы садился на задние лапы и попрошайничал. Мы все потакали ему. За год он, должно быть, набирал немало фунтов стерлингов. Как-то я увидел его у нашей входной двери среди толпы, глазевшей на дрессированного пуделя, выступавшего под звуки шарманки. Пудель становился на передние лапы и так обходил круг, подобно акробату, шагающему на руках. Зрителям это очень нравилось, и потом, когда песик снова обошел их, держа деревянное блюдце в зубах, они щедро наградили его. Наш терьер вернулся домой и немедленно принялся репетировать. Спустя три дня он умел стоять вниз головой и ходить на передних лапах, и в первый же вечер заработал шесть пенсов. В его возрасте, надо полагать, это было невероятно трудно, тем более что он страдал ревматизмом, но ради денег он был готов на все. Думаю, что за восемь пенсов он охотно продал бы себя дьяволу. Он знал цену деньгам. Если вы протягивали ему одной рукой пенни, а другой монету в три пенса, он хватал трехпенсовик, а потом убивался оттого, что не может схватить также и пенни. Его можно было спокойно запереть в комнате наедине с бараньей ножкой, но было бы неразумно оставить там кошелек. Время от времени он кое-что тратил, но немного. Он питал непреодолимое пристрастие к бисквитному пирожному и иногда, после того как выдавалась удачная неделя, позволял себе полакомиться одним или двумя. Но он ужасно не любил платить и каждый раз - настойчиво, а часто и удачно - пытался удрать, получив пирожное и сохранив свое пенни. План действий у него был несложный. Он входил в лавку, держа пенни в зубах так, чтобы монета была на виду, а его глаза выражали простодушие, как у только что родившегося теленка. Выбрав место как можно ближе к печенью и восторженно уставившись на него, терьер начинал скулить, пока лавочник, вообразив, будто имеет дело с порядочным псом, не бросал ему пирожное. Разумеется, для того чтобы поднять пирожное, псу приходилось выпустить монету из зубов, и вот тут-то и начиналась борьба между ним и лавочником. Лавочник пытался поднять монету. Пес, наступив на нее лапой, дико рычал. Если ему удавалось сожрать пирожное раньше, чем кончалось это соревнование, он подхватывал монету и был таков. Я не раз видел, как он возвращался домой, наевшись до отвала своим любимым лакомством, а монета по-прежнему была у него в зубах. Его бесчестное поведение получило такую широкую огласку по всему околотку, что спустя некоторое время большинство торговцев из соседних кварталов начисто отказалось обслуживать его. Только самые проворные и подвижные еще решались иметь с ним дело. Тогда он перенес поле своей деятельности в более отдаленные районы, куда еще не проникла его дурная слава, и старался выбирать такие лавки, которые содержались нервными женщинами или ревматическими стариками. Утверждают, что страсть к деньгам - источник всех зол. По-видимому, она убила в нем всякое чувство чести. Наконец из-за своей страсти он лишился жизни. Произошло это следующим образом. Как-то вечером он выступал в комнате Гэдбата, где несколько человек беседовали и курили; юный Холлис, парень щедрый, бросил ему шестипенсовик, - так он полагал. Пес схватил монету и залез под диван. Подобное поведение было настолько необычным, что мы принялись обсуждать его. Внезапно Холлиса осенила мысль; он достал из кармана деньги и пересчитал их. "Ей-богу, - воскликнул он, - я дал этому скоту полсоверена! Сюда, Малютка!" Но Малютка только залезал все глубже под диван, и никакие уговоры не могли заставить его вылезть оттуда. Тогда мы прибегли к более действенным мерам и стали вытаскивать его за загривок. Он появлялся дюйм за дюймом, злобно рыча и крепко сжимая в зубах полусоверен Холлиса. Сначала мы пытались урезонить пса лаской. Мы предложили ему в обмен шестипенсовик: он принял оскорбленный вид, словно мы обозвали его дураком. Потом мы показали ему шиллинг и даже дошли до полукроны, - но наша настойчивость, казалось, только все больше раздражала его. "Думаю, вам больше не видать своего полусоверена, Холлис", - заявил со смехом Гэдбат. За исключением юного Холлиса, нам всем это представлялось веселой шуткой. Холлис, напротив, был раздражен и, схватив пса за шиворот, попытался вырвать монету из собачьей пасти. Малютка, верный принципу, которому следовал на протяжении всей жизни: при малейшей возможности никогда ничего не возвращать, - вцепился зубами в монету. Почувствовав, что его небольшой заработок медленно, но верно уходит от него, он сделал последнее, отчаянное усилие и проглотил монету. Полусоверен застрял у него в горле, и пес стал задыхаться. Тут мы всерьез испугались. Пес был занятным малым, и мы не хотели, чтобы с ним что-нибудь случилось. Холлис помчался в свою комнату и принес пару длинных щипцов, а мы все держали бедного Малютку, пока Холлис пытался освободить его от причины страданий. Но бедный Малютка не понимал наших намерений. Он воображал, будто мы хотим отнять у него вечерний заработок, и сопротивлялся изо всех сил. Монета застревала все крепче, и, вопреки нашим стараниям, пес околел, - еще одна жертва неистовой золотой лихорадки. ГЛАВА III Наша героиня доставила нам много хлопот. Браун желал, чтобы она была уродлива. Браун неизменно хочет казаться оригинальным, и главный способ, при помощи которого он стремится к оригинальности, состоит в том, что он берет что-нибудь банальное и выворачивает наизнанку. Если б Брауну предоставили в собственность небольшую планету, где он мог бы делать все что угодно, он назвал бы день ночью, а лето зимой. Он заставил бы мужчин и женщин ходить на голове и здороваться ногами, деревья у него росли бы корнями вверх и старый петух нес бы яйца, а наседки сидели б на шестке и кукарекали. Потом он отошел бы в сторону и сказал: "Поглядите, какой оригинальный мир я создал, - целиком по собственному замыслу!" Браун далеко не единственный человек, обладающий подобным представлением об оригинальности. Я знаю одну маленькую девочку. Несколько поколений ее предков были политическими деятелями. Наследственный инстинкт в ней так силен, что она почти не в состоянии иметь собственное мнение. Она во всем подражает своей старшей сестре, которая унаследовала черты характера матери. Если сестра съедает за ужином две порции рисового пудинга, младшая тоже считает необходимым съесть две порции рисового пудинга. Если старшая сестра не голодна и отказывается от ужина, младшая ложится спать натощак. Подобное отсутствие характера в девочке огорчало ее мать - отнюдь не поклонницу политических добродетелей, - и как-то вечером, усадив малютку к себе на колени, она попыталась серьезно поговорить с нею. "Постарайся сама думать за себя, - сказала она, - а не подражай во всем Джесси, - ведь это глупо. Время от времени придумывай что-нибудь сама. Будь хоть в чем-нибудь оригинальной". Девочка обещала попробовать и, ложась в постель, была задумчива. На следующий день к завтраку на стол были поданы почки и копченая рыба. Девочка до страсти любила копченую рыбу, а почки не выносила, как касторку. Только в этом вопросе у нее было собственное мнение. "Тебе, Джесси, копченой рыбы или почек?" - спросила мать, обращаясь к старшей девочке. Джесси мгновение колебалась, а ее младшая сестра смотрела на нее в тоскливом ожидании. "Пожалуйста, копченой рыбы, мама", - ответила наконец Джесси, и младшая девочка отвернулась, чтобы скрыть слезы. "Тебе, разумеется, копченой рыбы, Трикси?" - ничего не заметив, сказала мать. "Нет, благодарю вас, мама, - сдавленным, дрожащим голосом сказала маленькая героиня, подавляя рыдание, - я хочу почек". "Но мне казалось, что ты терпеть не можешь почек!" - удивленно воскликнула мать. "Да, мама, они мне не очень нравятся". "И ты так любишь копченую рыбу..." "Да, мама". "Так почему ты, глупышка, не хочешь есть рыбу?" "Оттого что Джесси попросила рыбы, а ты велела мне быть оригинальной". - И при мысли о том, какой ценой приходится платить за оригинальность, бедняжка разразилась слезами. Мы трое отказались принести себя в жертву на алтарь оригинальности Брауна и решили удовлетвориться обыкновенной красивой девушкой. - Хорошей или плохой? - спросил Браун. - Плохой! - с ударением заявил Мак-Шонесси. - Что скажешь, Джефсон? - Что же, - вынимая трубку изо рта, ответил Джефсон тем успокоительно-меланхолическим тоном, который не изменяет ему, рассказывает ли он веселую свадебную шутку или анекдот о похоронах, - я предпочитаю не совсем плохую. Вернее, плохую, но с хорошими задатками, причем свои хорошие задатки она сознательно держит под спудом. - Интересно, - пробормотал Мак-Шонесси в раздумье, - чем это объяснить, что плохие люди намного интереснее? - Причину нетрудно обнаружить, - ответил Джефсон. - В них больше неопределенности. Они заставляют вас держаться настороже. Это то же самое, что сравнить верховую езду на хорошо объезженной кобыле, плетущейся бодрою рысцою, со скачкой на молодом жеребце, который смотрит на вещи по-своему. На первой удобно путешествовать, зато второй доставляет вам возможность тренировать себя. Взяв в героини безупречно хорошую женщину, вы выдаете все свои тайны в первой же главе. Всем доподлинно известно, как героиня поступит при любом предполагаемом стечении обстоятельств: она всегда будет поступать одинаково - то есть правильно. С недобродетельной героиней, напротив, не известно заранее, что произойдет. Из пятидесяти с лишним возможных путей она может избрать как единственный правильный, так и один из сорока девяти ошибочных, и вы с любопытством ждете, какой же путь она изберет. - Однако существует множество добродетельных женщин, которые могут представлять интерес, - возразил я. - Но только в те промежутки, когда они перестают быть добродетельными, - ответил Джефсон. - Безупречная героиня, вероятно, так же способна взбесить читателя, как Ксантиппа бесила Сократа или как пай-мальчик в школе выводит из себя остальных ребят. Вспомните типичную героиню романов восемнадцатого века. Она встречалась со своим возлюбленным только для того, чтобы сказать ему, что не может ему принадлежать, и, как правило, не переставала рыдать во время свидания. Она не забывала побледнеть при виде крови или упасть без чувств в объятия героя в самое неподходящее мгновение. Она считала невозможным брак без разрешения отца и в то же время была полна решимости ни за кого не выходить замуж, кроме того единственного человека, на супружество с которым, по ее твердому убеждению, ока никогда не получит согласия. Она была образцовой молодой девицей и, в результате, столь же скучной и неинтересной, как любая знаменитость в частной жизни. - Но ты же говоришь не о хороших женщинах, - заметил я, - ты говоришь об идеале хорошей женщины, каким он представлялся некоторым глупым людям. - Готов согласиться, - отвечал Джефсон. - Но что такое хорошая женщина? Полагаю, что этот вопрос слишком глубок и сложен, чтобы простой смертный мог ответить на него. Но я имею в виду женщину, которая соответствовала всеобщему представлению о девической добродетели в эпоху, когда писались те книги. Не следует забывать, что добродетель не является неизменной величиной. Она меняется в зависимости от времени и места, и, вообще говоря, именно ваши "глупые люди" повинны в появлении новых штампов. В Японии хорошей девушкой считают ту, которая готова продать честь, чтобы доставить жизненные удобства престарелым родителям. На некоторых гостеприимных островах тропического пояса хорошая жена, ради того чтобы гости мужа чувствовали себя как дома, готова на многое такое, что мы бы сочли излишним. В Древней Иудее Иаэль почитали хорошей женщиной за то, что она убила спящего человека, а Сарре не угрожала опасность потерять уважение своих близких, когда она привела Агарь к Аврааму. В Англии восемнадцатого века превосходная степень тупости и глупости почиталась женской добродетелью (мы недалеко ушли от этого и поныне), и писатели, всегда принадлежащие к числу самых послушных рабов общественного мнения, создавали своих марионеток по соответствующим образцам. В наши дни посещение трущоб с благотворительной целью считается добродетелью и вызывает всемерное одобрение, а потому все каши добродетельные героини занимаются благотворительностью и "делают добро беднякам". - До чего полезны бедняки! - несколько неожиданно заявил Мак-Шонесси, задрав ноги на каминную полку и откинувшись на стуле под таким опасным углом, что мы все уставились на него с живым интересом. - Мне кажется, что мы, жалкие писаки, даже не представляем себе до конца, сколь многим мы обязаны людям, не имеющим средств к существованию. Что было бы с нашими ангелоподобными героинями и благородными героями, если бы не бедняки? Мы желаем показать, что любезная нам девушка так же добра, как красива. Что же мы делаем? Мы вешаем ей на руку корзину с цыплятами и бутылками вина, надеваем ей на голову прелестную маленькую шляпку и посылаем ее обходить неимущих. А каким способом доказать, что наш герой, который кажется всем отъявленным бездельником, на самом деле является благородным молодым человеком? Это возможно, если объяснить, что он хорошо относится к беднякам. В реальной жизни они так же полезны, как и в литературе. Что утешает торговца, когда актер, зарабатывающий восемьдесят фунтов стерлингов в неделю, не в состоянии уплатить ему свой долг? Разумеется, восторженные заметки в театральной хронике о том, что этот актер щедро раздает милостыню беднякам. Чем мы успокаиваем негромкий, но раздражающий нас голос совести, который иногда говорит в нас после успешно завершенного крупного мошенничества? Разумеется, благородным решением пожертвовать "на бедных" десять процентов чистой прибыли. Что делает челов