и. А любили его за то, что компанейский был Мишка парень. Карманы у него всегда полны были конфетами "Золотой ключик", которые он раздавал направо и налево. У Миши без отдачи брали тетрадки и школьные авторучки. Бывало и так: "Ребята, - скажет Мишка, - давайте после четвертого в кино". Ну, деньги на незапланированные мероприятия не у всех найдутся, а Мишка всегда готов выручить - вывернет карманы, около рубля обязательно наскребет. Билет на дневной сеанс - 20 копеек, на пятерых "неимущих" хватит. Отдадут - хорошо, не отдадут - Мишка не вспомнит. "Душа-парень", - говорили про Мишу. Одного не понимали - не водил Миша ребят к себе в дом. Объяснял нехотя: "Мамка моя на порядке помешана. Пошли лучше в парк, у меня на тир найдется". Не то чтобы ребята льнули к Мише из корысти - вовсе нет. Просто очень подкупала эта его щедрость, сближала, даже как-то пьянила. "Жмотов" сильно не любили, и многим хотелось Мише подражать, но редко удавалось. По правде говоря, не из чего было. А откуда у него такие по школьным масштабам солидные средства, не очень задумывались. Само собой составилось представление, что у Миши дома "всего много". А зимой в шестом классе случилась у Миши неприятность - сломал ногу. И тогда ребята махнули рукой на страсть его мамы к порядку и целой компанией явились навестить больного. Здорово тогда все удивились, потому что увидели неожиданно очень скромную обстановку, много скромнее, чем у большинства из них. Оказалось, живут они втроем - с мамой и маленькой сестренкой. Нелегко живут. Мама много работает, после работы - за дочкой в детский сад. Мише поручено покупать для дома продукты, а он часть денег тратит на конфеты себе и приятелям, а при случае - на билеты, на мороженое и тир для всех. Не утаивает он ничего, не присваивает, а просто тратит, "потому что добрый". Когда разобрались, взглянули ребята на Мишу уже другими глазами, поняли, что зарабатывал он у товарищей популярность на деньги, которые доставались его матери нелегким трудом. Широко угощал одноклассников, а забывал о сестренке. Тогда-то и померкла его популярность. Когда Миша через три недели вернулся в школу, уже не было желающих угоститься его ирисками. Обошлись без принципиальных разговоров, но Миша все понял. Этот уже давний эпизод из школьной жизни рассказал мне один знакомый, когда речь зашла о детской скупости и о детской щедрости. "Щедрость щедрости рознь", - заметил он. Да, бывает такая детская "щедрость", в которой проявляется не доброта, а безответственность и эгоизм. Вдумчивые родители, не склонные умиляться любым, настоящим или видимым достоинствам своих детей, отдают себе в этом отчет. Молодая женщина, мать двоих детей, так об этом говорила на родительской конференции: "Мы ставим перед собой цель воспитать детей нежадными, чуткими, готовыми в трудную минуту разделить с товарищами все, что у них есть. Но иногда "щедрость" у детей объясняется неумением, а то и нежеланием оценить родительский труд. Казалось бы, ребенка, который постоянно дарит приятелям свои игрушки, можно назвать щедрым, а на самом деле он просто не видит связи между трудом родителей и игрушкой". Другая мать добавила: "Мои дети нежадные, могут поделиться с товарищами и деньгами, если тем они будут нужны. А дочь в этом смысле пришлось все же приструнить. Покупала на сдачу шоколадки себе и подругам". По идее все правильно. Быть может, правильно было и в практическом воплощении идеи. Только вот споткнулась я о слово "приструнить" и попыталась представить себе, как это "приструнивание" происходило. Хорошо, если в тактичной форме. К сожалению, родительский такт в таких случаях присутствует далеко не всегда. Недавно знакомая поделилась со мной воспоминанием о своем детстве, призналась: "С мамой у меня не получилось близости. Наверное, и сама я была хороша, но и мама во многом виновата. Позволяла она себе и суровые наказания. Но больше всего я переживала унижение перед подругами. Водился за мной грех - любила угощать. Как-то мама застала дома целый девичий хоровод за чаепитием. А время нелегкое, послевоенное. Мама как вошла - так с порога в крик: "Ты что здесь расхозяйничалась! Какое имеешь право!" Девчонки поскорее разошлись, а меня всю ночь трясло - не от наказания, а от стыда. Можно ведь было объяснить, наказать даже, только достоинство не топтать при товарищах". Вроде бы и комментировать неловко, настолько здесь все ясно и не требует доказательств. Но давайте обернемся на себя и постараемся припомнить, не было ли у нас чего-нибудь похожего. Пусть не такой грубой сцены, но все же, эпизода, в котором мы были так же "вполне нравы" и так же глубоко виноваты, как та справедливо разгневанная мама. Еще один человек рассказал похожую и непохожую историю из своего детства, Его родители тоже не прошли мимо детского небезобидного мотовства. Отреагировали серьезно. Но отнюдь не оскорбительно. На далекую Чукотку пришла к ним сказочная посылка с мандаринами. Сто сияющих солнышек, каждое завернуто отдельно в папиросную бумагу. Приходили ребята со всего поселка. Он всех угощал. Это было здорово! Вечером, когда пришли родители и принесли из детского сада маленькую сестренку, на дне ящика оставалось только несколько мандаринок. Мама невольно вскрикнула: "Неужели ты все съел?!" - "Нет, ребят угощал..." Она ничего не сказала, только посмотрела как-то долго и задумчиво. А говорил с ним отец, когда мама и Сашенька легли спать: "Думал, раз друзей угощал, а не сам съел, значит добрый? Что ж, побыл часок "в героях". А ведь знал, что эти мандарины сестренке после болезни больше лекарств нужны! Стыдно мне, брат, за тебя сегодня". И мальчишка понял: родителей больше всего огорчило даже не то, что не осталось драгоценных мандаринов, а его безответственность, его благодетельствование, одаривание не за свой счет. А вот еще сценка. В буфете паренек лет шестнадцати, явно школьник, потчует свою столь же юную спутницу шампанским, шоколадом, пирожными. Девочка сначала смущается, а потом входит в роль и принимает все новые и новые проявления "щедрости" поклонника как должное. Можно бросить справедливый упрек родителям: зачем они снабдили мальчика ни с чем не сообразными деньгами? И с еще большей суровостью можно было бы спросить: почему не позаботились снабдить его необходимыми представлениями, которые мешают порядочному человеку самоутверждаться за чужой счет? Социолог Виктор Переведенцев в статье "Затянувшееся детство", анализируя повесть М. Глушко "Ночной патруль", останавливается на характерном эпизоде. Герой повести Сергей Шлыков еще не заработал своим трудом ни рубля. По дороге к отцу юноша обедает в вагоне-ресторане. Расплатившись, "шикарно" роняет: "Сдачи не надо!" Ребячество? Положим. К ребячеству принято относиться снисходительно. Но отчего это ребячество все чаще проявляется в недетском возрасте? Отчего так распространилось прежде многим даже неведомое словечко "инфантилизм"? И хоть в переводе это слово та же "ребячливость", но значение его иное, куда менее безобидное. Ребячливость ненормальная, затянувшаяся, превратившаяся в черту характера. Что это? Действительно общественное явление или надуманная проблема? Социологи и писатели спорят. А между тем ряды "нравственных недорослей" отнюдь не редеют. Они, фактически отсутствуя, присутствуют на школьных уроках, вполне уверенно чувствуют себя в кафе-компаниях, время от времени обнаруживают свою опасную "ребячливость" в диких выходках. Впрочем, вовсе не обязательны такие внешние приметы. К тому же многие, хоть и с запозданием, берутся за ум - защищают дипломы, а кое-кто и диссертации. Но в числе этих "бывших" недорослей немало таких, которые только кажутся взрослыми. Сколько дипломированных и недипломированных "взрослых детей" до старости живут за широкой спиной своих начальников, руководителей, пап, мам и жен? Не только и не обязательно в материальном смысле. Прежде всего в смысле моральной ответственности за самих себя, за свое дело, за свое поведение, за своих близких, за своих детей... Но не слишком ли далеко мы ушли в своих рассуждениях от пятиклассника Миши, который зарабатывал себе популярность ирисками "Золотой ключик"? Думается, не слишком. Нынешний инфантилизм -- явление сложное, и я не берусь проанализировать полностью его природу и происхождение. Но несомненно одно: недостаток чувства ответственности - один из основных его ингредиентов. В родительских анкетах и выступлениях на конференциях было сказано много хороших слов о детях - об их доброте, честности, отзывчивости. Но есть и попытка присмотреться к недостаткам, есть тревожные вопросы. Даже там, где нет явного неблагополучия. "Доброту замечаю больше по отношению к товарищам, одноклассникам, другим людям. К близким проявляет некоторую черствость. Эта разница настораживает", - так пишет мать девочки, которой только восемь лет. К сожалению, не все родители проявляют подобную бдительность. "Проглядели у нас Женю, преступно запустили, - так начала Нина Михайловна рассказ о своем младшем брате. - Теперь и сами родители видят, какой бедой обернулась их слабость. Но, кажется, уже поздно". Она рассказывала долго, с многочисленными подробностями, извинялась за их непривлекательную, порой уродливую обнаженность. Рассказывала и плакала: "Очень больно и за стариков родителей, и за Женю. У меня за него сердце болит, как за сына". Женя родился, когда старшие дети были уже почти взрослые и покинули родительское гнездо. Кто уехал на учебу, кто на работу. То ли оттого, что ребенок был слабеньким и болезненным, то ли по другим, не поддающимся анализу причинам, но любовь немолодых родителей к нежданному последышку приняла какой-то болезненный, даже исступленный характер. Особенно любовь матери. У нее уже тогда случались сердечные приступы. Ее берегли, ей не перечили. А Женя между тем рос. Он был мальчиком общительным, не лишенным способностей и склонностей к музыке, к технике. Но бывает обстановка, когда даже лучшие задатки личности обращаются против нее. Женя был окружен интересными игрушками, любил друзей, вернее, любил быть с друзьями, быть окруженным друзьями, как игрушками. Родители ничего не жалели для Жени и ничего не жалели для его друзей. Ему готовы были покупать не только игрушки, костюмы, спортивный и всякий прочий инвентарь - ему готовы были покупать товарищей. Разумеется, он был "щедрым". Когда надоела первая гитара, он подарил ее другу и тотчас получил другую, более совершенную. Когда началось увлечение радиотехникой, не было и речи о каком-то "старом хламе". Свои приборы и приемники Женя собирал только из новеньких деталей. Они обходились в копеечку. Ненужное, надоевшее Женя щедрой рукой раздаривал направо и налево. Увлекающаяся натура, он не терпел, чтобы его отрывали от излюбленных занятий. Экзамены за десятый класс Женя сдавал кое-как, стараниями нанятых преподавателей, "без отрыва" от гитары, радиотехники и кучи разнообразных друзей. Потом была девушка, на которой он вознамерился жениться. Успел привезти ее с юга после двухнедельного пляжного знакомства, успел купить ей лаковые туфельки и колечко с жемчужинкой. Но жениться передумал, уехал с товарищами на Урал поступать в институт. Родители утешали девушку, провожали ее в обратный путь, улаживали ее отношения с мамой. А из Свердловска звонил Женя - срочно нужны деньги для занятий с репетитором. Для него и для товарища - Жене больше нравилось заниматься вдвоем. На дневное отделение он не попал, но не огорчился. Вечернее даже лучше - не так действует на нервы дисциплина, но полное право называться студентом. Человек, безусловно, "при деле". Было множество работ по принципу "где бы ни работать, лишь бы не работать", было много увлечений в области музыки, техники, дружеских и сердечных привязанностей. Каждый раз Женя проявлял неизменную "широту натуры". Была, наконец, и женитьба, и разумеется, подарки невесте, и свадьба отнюдь не кое-как. Молодая жена вскоре поселилась у его родителей в ожидании Жениного первенца, а он пребывает на почтительном расстоянии от предстоящих забот, надежно оградившись от них зачетами и экзаменами, которые после сессий тянутся за ним многочисленными "хвостами". И по-прежнему имеет "легкость в мыслях необыкновенную", и ничуть не заботится о хлебе насущном. Между тем ему уже двадцать пять. А родителям за семьдесят. Они пенсионеры, в меру старческих сил подрабатывают к пенсии. Но основные заботы о Женечке они теперь передоверяют старшим детям. Трое братьев и сестра, все с образованием, даже "с положением". И не смеют перечить старикам в том, что составляет их вину и боль. "Что же будет с Женей, с его семьей, с его будущим?" - спрашивает Нина Михайловна. Положим даже, что с годами немного поуменьшится в нем чисто материального иждивенчества. Но эгоизм, взращенный на безответственности, но иждивенчество нравственное этот человек вряд ли когда в себе изживет. Не позавидуешь ни жене, ни детям, ни ему самому... ^TГлава третья - ПЛАТИТЬ ЛИ ПО ВЕКСЕЛЯМ!^U "На родительской шее - до каких пор" - под таким названием проходила в 1975 году дискуссия в "Литературной газете". Среди многих выступлений самым интересным по содержанию и по форме показался мне литературный этюд журналиста Е. Григорянца "Булка, полная меду". В очереди на прием к врачу разговорились и поспорили два старика. Один дед какой-то совсем необычный, запоминающийся и молодежными потертыми джинсами, и колоритною своей речью. Рассказал старичок в джинсах, как в дополнение к пенсии имеет три работы (по совместительству сторожем, истопником и дворником). Работает ради вполне определенной цели - помогать детям. Дети у него "...взрослые само собой. Одному сыну - 52, другому - 43. Но смеяться нечего - дети всегда дети, и надо им помогать, пока есть силы. Нет-нет, не советом помогать, не воспоминанием, а натуральным способом. Одному - на телевизор не хватает, другой - дочку собирается замуж выдавать... Калеки? Это почему же они у него калеки? Вкалывают, зарабатывают. Старший - поваром, младший - слесарем-наладчиком... А все равно..." И далее старик рисует веселую картину своей семейной идиллии. Собирается у них по праздникам полный дом. Не только что их сыновья с женами и детьми, а и первые жены их сыновей с нынешними мужьями и детьми. "Стадион! Меня вся моя семейка знаешь как уважает!" - похвалился старик-работяга. А когда другой язвительно намекнул на то, что-де "за деньги кого хочешь уважать будут", посерьезнел: "Не скажи: я в уважениях разбираюсь - за деньги или не за деньги..." Похоже, правда, разбирается, он старик неглупый. Очень может быть, уважают не за деньги. Не за трешки и пятерки, что сует внукам, и не за телевизор и другие виды "натуральной помощи". Похоже, уважают за добрый, лукавый нрав, за открытость, за веселость, за неугомонность и жизнелюбие. А больше всего за то, что не калеками вырастил, научил и вкалывать, и зарабатывать. Что же до папашиных заработков и подарков, так пусть его потешится, пока здоровью не во вред. Зачем гордость ломать и старика обижать... Вот если такое наше предположение соответствует действительности, то у старика на "семейном стадионе" на самом деле порядок. Может он теперь по желанию своему "вкалывать" и подарки делать. Сыновнее уважение от этого не изменится. А уж вот если не так, и сыновья, которые чуть сами не деды, на стариковскую шею хотя бы отчасти рассчитывают - тогда худо. Тогда вырастил он все-таки калек, хотя и с руками и с ногами, и с приличной профессией. И пожалуй, лучше бы ему не увидеть, как цветы их уважения завянут без подкормки "натуральной помощью". Собственно говоря, теоретически старик вроде бы и не претендует ни на какую благодарность, хотя, несколько противореча себе, именно уважением детей старается доказать правильность своей жизненной практики. Теоретически старик защищает определенную этическую позицию, которую завещал ему его собственный дед. В ней-то и содержится корень вопроса: "Даст мне дед в руки булку и говорит: выковыривай мякиш. Я с удовольствием. И вот он нальет полную булку меду! - Старик сделал паузу, резко повернулся к другому старику и спросил: - А у меня в городе откуда мед возьмется, а?" - Таково образное выражение этой этической позиции. А вот и четкая декларация: "Да, я им помогаю, но ведь на них-то жизнь не кончается! Не кончается! Я - им, но ведь и они - своим детям и детям своих детей! И тоже сколько сил хватит, хоть до самого гроба. Знаешь, я не признаю: мы - детям, а дети - нам. Я признаю другое: мы - своим детям, а те - своим. И так, пока земля вертится, а добро никогда не пропадет!" Так это искренне сказано, так страстно и возвышенно, что мы готовы поверить: "Прав мудрый старик. За ним последнее слово - слово бескорыстия и любви"... А между тем автор, которого, казалось, тоже старик вполне убедил, под самый конец задает нам осторожный вопрос: "Хороша, конечно, булка, полная меду, да нет ли и в самом деле в ней капельки дегтя?" А ведь непременно есть. Еще до знакомства со стариком в джинсах и потом я встречала эту теорию, так сказать векторпо-поступательного движения добра от поколения к поколению. Не мы детям, а дети нам - зачем такие счеты? Мы - детям, дети - своим детям... Но вот передо мной письмо восьмидесятилетней Марии Филипповны из Красноярского края: "Дорогие, уважаемые товарищи! Простите, что отнимаю ваше время. У меня остался один сын Петр. Не бывал он дома больше десяти лет, и вот уже почти два года не получала ни письма, ни денег нисколько. Знаю от людей, что жив и работает. Может быть, на ваше обращение сын отзовется и пришлет матери хотя бы весточку. А увидеть его у меня надежды никакой уже нет..." Что ж, так и отвечать: "Не обижайтесь, мол, Мария Филипповна, на сына. Деньги он вам, конечно, по закону должен платить, обязан, а добро и ласка теперь уже пошли от него по назначению. В свое время вы их от родителей получили, сыну Пете передали, а он, в свой черед, своим детям переправил..." "Не корысти ради" - так и назвала свою статью на эту же тему журналистка, которую я искренне уважаю, но с которой в данном случае не могу не поспорить. Статья написана по поводу материнской обиды, высказанной в письме на имя редакции. В этой статье находим почти слово в слово речь знакомого нам старичка: "Может быть, мы выплачиваем своим детям только то, что задолжали когда-то своим родителям? И отданное нами тоже не пропадет - останется нашим же с вами детям?" Но ни намека на каплю дегтя. "Родительская любовь по природе своей не корыстна и не знает счета. Вот почему к ней искони применим вышедший во всех других случаях из употребления эпитет "святая". Так-то оно так, но разве не оскорбляет святыню родительской любви проявление сыновней и дочерней неблагодарности? И разве не в родительскую, тоже святую обязанность входит забота о том, чтобы дети не стали святотатцами? И доведись нам, какую бы теорию мы ни проповедовали, лицом к лицу столкнуться с неблагодарностью наших детей - разве не захлебнется наше сердце болью? Не корыстной обидой, а бескорыстной болью. Не за себя - за них. Совсем так, как было давно-давно со старым Лиром... "Насколько больней, чем быть укушенным змеей, узреть неблагодарного ребенка!" - горестно воскликнул старый король, изгнанный и оскорбленный своими дочерьми. Оттого ли, что не получил от них причитающейся ему по векселю родительской любви? Нет, оттого, что открылся перед его потрясенным взором черный порок, гнездящийся в душах его возлюбленных детей. Но оттого и бессмертен великий создатель Лира, что бури, которые бушуют в сердцах его величественных героев, созвучны чувствам людей совсем обыкновенных... Неблагодарность не только но отношению к родителям, неблагодарность как черта характера - истинный порок. И как всякий порок есть болезнь души и, следовательно, несчастье. Профилактика неблагодарности происходит прежде всего в семье. К сожалению, и заражаются этим тяжелым недугом, как правило, там же. Итак, "не ради благодарности человек делает добро"... Действительно, тот, кто оказывает помощь и поддержку, тот, кто приносит жертвы, малые и большие, совершает свое доброе дело не в расчете на благодарность, а из чувства сострадания и любви, из чувства товарищества, дружбы, долга, из внутренней потребности. Да, не в расчете па благодарность, не "за спасибо". Но и не в расчете на неблагодарность тоже! Вместе с потребностью помочь, отдать другому часть своего тепла, времени, внимания, заботы есть в нас ожидание ответного тепла, естественная потребность в благодарности. Ее часто стесняются, не смеют открыто проявить. В этой сфере, думается, не все правильно в общепринятых наших взглядах. От дающего мы требуем скромности. Но не слишком ли мы снисходительны к тем, кто безмятежно пользуется добротой, кто спокойно, как должное, принимает жертвы? А когда им все же напоминают о забытом ими чувстве благодарности, они, берущие, говорят дающему: "Если ищешь благодарности, то лучше избавь нас от своей доброты!" Как часто этой величественной формулой пользуется грубая неблагодарность, низменное желание только брать! И дающие стыдливо замолкают, стараются спрятать от самих себя неудовлетворенную потребность в благодарности. И скапливается в тайниках души горечь, и отравляет обидой. Больше всего это отзывается на семье, где люди соединены узами наиболее тесными, и все самые чувствительные стороны души открыты друг другу и отдаются друг другу во власть. Семья закладывает в развивающуюся душу семена добра, справедливости, чуткости, стойкости Увы как часто и семя неблагодарности тоже, ибо нигде, как в семье, не приносится столько незамечаемых жертв, нигде так дешево не ценится забота. Примеры... Их множество - от мелочей, вроде послеобеденного "спасибо", до сюжетов которыми не пренебрег бы Шекспир. Но оставим грандиозное великим, поговорим об обыденном. Кстати, о "спасибо". В иных семьях его .прочно ввели в обиход, но лишили внутреннего содержания, превратили просто в формальность. А формальность не греет. ...Выходной день, солнечное утро. Она встала пораньше, чтобы приготовить завтрак. Она хорошо знает вкусы каждого, все у нее учтено и продумано. Салат в трех вариантах: сыну - без укропа, дочери - без лука, мужу - с луком, но без редиса. Дымится выложенная горкой картошка, румянятся блинчики. Она удовлетворенно оглядывает стол и проводит последний, недостающий, по ее мнению, штрих - ставит на стол вазочку с несколькими гвоздиками. Остается только пригласить к завтраку. Не к праздничному, просто к воскресному завтраку. Почему бы ему не стать маленьким праздником? Муж садится за стол с газетой. Дочь еще долго говорит по телефону и входит, когда другие уже кончают завтракать. Сын сегодня не в духе, ему не до оценки маминых: румяных блинчиков. "Спасибо", - говорит он угрюмо и встает из-за стола. "Мерси", - роняет дочка и бежит переодеваться. "Благодарю", - степенно произносит муж и складывает газету. Как обычно на воскресенье он приготовил кое-какие материалы, над которыми надо посидеть. Она молча моет посуду. В общем, решительно все в порядке. Но лицо ее потухло и постарело, с него будто стерли выражение. Глаза сухи, и только глубоко внутри саднит знакомая ранка. Это ничего. Она сейчас станет убирать квартиру, стирать, готовить обед. Кроме того, у нее тоже немало недочитано, кое-что не продумано. Есть чем подлечить назойливую ранку. Правда, только на время. Ну а гвоздики лучше бы убрать куда подальше! А бывает и так. Предпраздничный день. И опять она. Та самая она или другая. Все последнее время было страшно некогда, и вот на носу праздник, а окна остались не мытыми. Она не какая-нибудь рабыня бытовых условностей. Но все-таки праздник и немытые окна - это несовместимо, против этого восстает все ее женское существо. И приходит второе дыхание. Она повязывает платок, закатывает рукава, раскрывает рамы. Времени в обрез. Ее охватывает веселый азарт, все спорится в руках, усталость не гасит оживления. Она успевает привести себя в порядок до того, как в двери знакомо щелкает замок. Вот сейчас муж оглядится и скажет, например: "Ничего себе ты тут работенку провернула!" Или: "Слушай, да когда же ты успела? Ты же, наверное, с ног валишься". Не дождавшись, говорит сама: "Знаешь, я все окна перемыла и полы натерла". А потом, помедлив: "Устала ужасно". - "Да, - отвечает муж вяло, - я тоже порядочно устал". Только теперь она чувствует, как на нее наваливается усталость. А восьмилетний Алешка как будто и внимания ни на что не обращал. Наверняка над этой маленькой сценкой и не задумался. Но дети впитывают впечатления кожей... Неблагодарность принимает разные обличья. Иной раз явится в виде эдакой рассеянности, а то и вовсе в благородном виде отрешенности от мелочей. В последний раз - еще одна она. У нее порядочно забот: в семье трое детей и две не слишком солидные зарплаты. Не о бедности тут речь. Однако же есть к чему приложить смекалку и старания. И она прикидывает, старается. У нее ничего в доме зря не пропадает. Она не купит первую попавшуюся, дорогую и ненужную вещь. Сама и перешьет, и свяжет, ничего не испортит, не пережарит, не пересолит. Зато не откажет детям в необходимом - ни в одежде, ни в развлечениях. Разумеется, она находит в этих стараниях и удовольствие, и немножко гордится собой. А с кем поделиться этой своей гордостью, как не с самыми близкими... "В этом месяце, - говорит она мужу, - Сашеньке сможем пальто купить. И еще часть денег осталось Вите на курточку". Муж пожимает плечами: "Зачем ты мне, собственно, докладываешь? Я ведь с тебя отчетов не спрашиваю!" Четырнадцатилетняя дочка даже не оторвалась взглядом от книжной страницы. Только, как эхо отцовских слов, набежало на лицо, да так и осталось на нем брезгливо-высокомерное выражение. Что же, впрочем, все она и она, точно страдательная сторона здесь только женщина. Вовсе нет. Вот письмо, написанное мужчиной, и тоже о неблагодарности и горечи, ею рожденной. "Мы поженились, когда я вернулся из армии. Наташа, жена моя, училась на втором курсе мединститута. Я пошел работать техником. Вскоре появился ребенок. Не бросать же было Наташе институт. Я от учебы временно отказался. Старался больше заработать. II все свободное время был с ребенком. Почти все хлопоты по хозяйству взял на себя. Теперь моя жена врач, и уже речь пошла об аспирантуре, растет дочка. Но радости в нашей семейной жизни нет. Жена почти не скрывает своего пренебрежения ко мне. По-прежнему (это уже вошло в наш уклад) хозяйственные хлопоты в основном на мне. Но не в этом дело. Тяжело чувствовать себя в своей семье чуть ли не человеком второго сорта, чье назначение только зарабатывать деньги и заниматься "презренным бытом". Учиться мне пока что так и не удается. По-прежнему много работаю дополнительно. Жена хоть и дипломированный специалист, но удовлетворить все свои потребности сама не может. У жены свои знакомые, свои интересы, которыми она со мной почти не делится, "не снисходит". Я очень привязан к ней и к дочке, но не знаю, выдержит ли моя любовь такое отношение. Недавно попытался высказать Наташе все, что накопилось. Она меня высокомерно выслушала и сказала: "Так и знала, что без попреков не обойдется". Дал себе слово никогда с ней об этом не говорить. А не думать не могу. Неужели это с моей стороны попреки и мелочность? И какой жизненный урок получит наша дочка в семье? Неужели, как и мать, станет высокомерной и неблагодарной?" Беспокойство вполне понятное, ибо именно неблагодарность законченно выражает себя в реплике ее матери. И если у этой женщины семья разрушится, виной тому будет именно неблагодарность, ставшая чертой характера. Но чтобы не впасть в односторонность, надо заметить, что обвинение в неблагодарности иногда относят не по адресу. Подчас неблагодарностью называют стремление человека сохранить свою независимость, противостоять посягательству на свою личность. В наш век в нашем обществе нет социальной почвы, на которой когда-то пышно расцветал деспотизм "благодетелей". Теперь нет бедных воспитанниц и невест без приданого, нет нахлебников, и "по гроб жизни обязанных" бедняков, и богатых покровителей. И все же чувство благодарности не имеет должного престижа, быть может, потому, что до сих пор не забыты в обществе претензии "хозяев жизни" быть хозяевами человеческих душ, покупать их за ломоть хлеба. Оттого, что не забыты еще их негодующие возгласы: "Неблагодарный!", "Неблагодарная!", если "облагодетельствованный" заявлял о своих правах. Ведь и теперь еще живет в сознании иных людей (и родителей!) эта собственническая "благодетельская" психология. Просто посочувствовал один человек другому, поддержал в трудный час. И начинает ему вдруг казаться, что приобрел он тем самым право вторгаться без зова во все подробности жизни друга, что теперь он может, не заботясь о такте и деликатности, судить его дела и поступки. А сопротивление такому вторжению воспринимает как неблагодарность. Есть и родители, которые под видом благодарности требуют от детей отказа от их законных прав личности. Но истинная благодарность выражает себя не в отказе от своих прав, а в свободном и радостном чувстве. Она никому ни над кем не дает власти, но объединяет людей в счастливый союз друзей. Мы много, упорно и справедливо критиковали родителей, которые в "поюкормлю", "одеваю-обуваю" находят основания для самоуспокоенности и даже права на деспотическую власть. Но во всякой медали, как известно, есть оборотная сторона, которую нужно вовремя увидеть. Сейчас нашим детям больше грозит не родительская "корысть", а неофициально узаконенная общественным мнением неблагодарность детей к родителям. Мы стыдливо замалчиваем свои огорчения, мы убегаем от острых тем, боясь услышать от сына или дочери предостерегающее и презрительное: "Попрекаешь?!" И все же ради наших детей приходится перетерпеть обидный упрек в недостатке бескорыстия и взяться за неблагодарный, увы непрестижный, труд воспитания в детях чувства благодарности к родителям, поскольку без этого чувства они не научатся благодарности вообще. ^TГлава четвертая - ЗАЧЕМ ОБЕЩАТЬ!^U "Везде пишут, что если родители что-нибудь пообещают детям, то должны обязательно сделать. А моя мама поступает по-другому. Она дала мне четыре рубля на портфель. Я у нее спросила: "Можно мне еще взять пять рублей на колготки?" Она согласилась, а на следующий день говорит: "Тамара, дай мне пять рублей. Колготки тебе сейчас не обязательно покупать". Я ей отдала, но до того расстроилась, что прямо ревела. Она разозлилась и сказала: "А я думала у тебя есть совесть! Нет ее у тебя", - положила деньги на стол и ушла. Но я к этим деньгам даже не притронулась. Моя подруга меня предупреждала: "Она их у тебя заберет". Но я была уверена, что мама на это не способна. А оказывается, она способна на все. Если ты не в состоянии выполнить свое обещание, тогда нечего и обещать. Скажите, кто из нас прав? Тамара С." Каждая строчка Тамариного письма так и брызжет злыми слезами, так и щетинится иглами раздражения. Как, почему назрел в детской душе такой ядовитый нарыв? Сначала об этом: "Если пообещают, то должны обязательно сделать". Действительно, одна из азбучных педагогических истин гласит: "Воспитатель должен быть хозяином своего слова. Обещания надо всеми силами постараться выполнить". Но значит ли это, что детей следует приучать смотреть на обещание как на какоето гарантийное письмо? "Обещал - значит выполняй, знать ничего не желаю!" Конечно, это не так. Мы действительно несколько увлеклись в нашей педагогической пропаганде железной формулой "обещал - выполни" в ущерб необходимости воспитывать в ребенке чуткость, понимание, готовность отказаться даже от обещанного, если оказывается, что выполнить обещание родителям почему-либо трудно. Как же научить детей считаться с материальными возможностями семьи? Вероятно, для этого прежде всего необходимо дать о них представление, имея в виду не только величину заработка, но и то, как, из чего, каким трудом семейный бюджет создается. Девятилетнему Грише его детский двухколесный велосипед уже мал. Мама Грише объяснила: "Гришенька, "Орленок" стоит сорок рублей. Это большая сумма. Я столько денег получаю за две недели работы. А папе за такие деньги нужно работать десять дней. Но ведь у нас много других расходов - и на Олю, и на тебя, и на всех нас. Значит, на велосипед придется откладывать месяца два или три. Терпи". И Гриша терпит. Но случилось так: в выходной день всей семьей пошли в парк. День не по-весеннему жаркий, совсем как летом. Ничуть не сомневаясь в том, каков будет ответ, папа спросил: "Гриша, мороженого хочешь?" Удивительное дело, Гриша резко мотнул головой: "Не хочу!" - "А я хочу, я буду!" - закричала Оля. Гриша метнул на сестренку мрачный взгляд. Папа купил три пломбира - Оле, маме, себе. Еще раз переспросил Гришу: "Может, будешь?" Тот как-то недовольно буркнул: "Буду" - и отвернулся. "Что это с ним?" - удивилась про себя мама. И вдруг поняла: "Велосипед! Он хочет, чтобы мы экономили..." Потом у нее был еще разговор с сыном: "Гриша, я заметила тогда в парке, с мороженым. Эдак, мальчик мой, не годится. От мороженого и от кино, и от конфет и печенья - от всего этого мы не будем отказываться, чтобы скорее купить тебе велосипед. Вот зимою мне купили зимнее пальто с пушистым воротником, помнишь? Я его тоже долго хотела. И ждала. Но разве я вам отказывала в чем-нибудь нужном? Экономить нужно разумно и не в ущерб родным. Понял?" Гриша кивнул. Во всяком случае, он начал понимать. В разных семьях по-разному происходит приобщение детей к финансовой стороне жизни семьи. "Собственно, в распределении бюджета сын участия не принимает, - сообщает в анкете мать первоклассника, - но хорошо знает слово "не по деньгам". А в другой семье, где двое детей (сыну десять, дочери шесть), старший - уже член семейного финансового совета: "Вместе решаем, какие покупки мы должны сделать в данную зарплату. Сын уже видит, что если мы отказываем ему в чем-то, значит, не позволяет бюджет". Рассказывает мать пятерых детей: "У нас такой порядок: накануне зарплаты спрашиваем: "Ребята, говорите, кому чего нужно. Будем рассматривать заявки". Еще в одной семье, где двое детей (дочь семнадцати лет и сын двенадцати), бюджет распределяется коллективно. "Все расходы распределяем вместе. К маю решили папе купить костюм. А до этого покупали мне платье. У нас все как на ладошке". Однако надо признать, что принцип "все как на ладошке" не следует возводить в абсолют. Чем выше материальный уровень семьи, тем труднее этот принцип осуществлять. Пока все "в обрез", проще проводить коллективный разбор нужд членов семьи и принимать коллегиальные решения, основываясь на том, "чья нужда насущнее". Но наша семья уверенно выходит за пределы "насущно необходимого" - к материальному достатку, даже благоденствию. В быт приходят предметы роскоши - красивая мебель и посуда, ковры и украшения. Мы радуемся, хотя и понимаем: эти новые явления ставят перед нами определенные проблемы. Это, в частности, относится и к затронутой в этой главе теме участия детей в распределении семейного бюджета. Участие - это хорошо. Но вот представьте себе ситуацию. Мама. Еще красивая, еще молодая. Ей нравится золотое кольцо с красным или фиолетовым камушком или, скажем, золотые серьги. Пане тоже кажется, что украшения маме идут, и хочется их ей купить. Неужели надо ставить этот вопрос на обсуждение семейного совета, включающего тринадцатилетнего сына и пятнадцатилетнюю дочь? А что если они "не дадут санкции?" Весьма вероятно, что Петя сочтет "эти побрякушки" совершенно лишними, а Вера заметит, что ее "нужда" в кримпленовом брючном костюме и скромнее, и "насущнее". Ну, допустим, они так не скажут, "дадут санкцию". Но не будет ли их согласие чисто формальным утверждением не ими принятого решения? И нужна ли в таком случае вся процедура? С другой стороны, когда мы иногда отказываем детям в каких-то их желаниях или переносим их "на потом", будь то магнитофон, мопед или какая-то сверхмодная одежка, мы далеко не каждый раз поступаем так по велению бюджета. Часто мы действуем, так сказать, из принципиальных соображений, полагая, что "рано" или "лишнее". Раскладывая с детьми бюджет "на ладошке", этого не объяснишь. И наконец, накопления. Если семья откладывает деньги на моторную лодку или на автомашину, дети это поймут и, скорее всего, отнесутся к идее с энтузиазмом. Ну а если на всякий случай, как говорится, "на черный день" или, наоборот, на светлый день? Мы, взрослые, понимаем, что и тут нет ничего плохого, что это естественно и правильно, если не выходит за рамки разумного. А детям такое может даже показаться чем-то нелепым. И вот мы приходим к выводу, что совместное с детьми решение "на равных"" всех аспектов бюджета вовсе не обязательно, а в семье с несколько избыточным достатком это даже затруднительно и, может быть, неполезно. Думается, вопрос сводится к тому, чтобы, частично приобщая детей к распределению семейного бюджета, не ставить их в положение неких фининспекторов и контролеров. Считаясь с нуждами детей, соблюдая деликатность и демократию, родителям тем не менее следует сохранить за собой преимущественное право на решение тех или иных экономических и хозяйственных сторон жизни семьи. На одной из родительских конференций разгорелся спор о том, какой должна быть роль матери семейства в распределении расходов. Один из участников спора, отец троих детей, настаивал: "У нас мать решает, кому что купить. У нее все деньги, она ими распоряжается. Считаю, что это ее законное право". Другие возражали примерно так: "Что хорошего в таком праве? Нагрузит семья на жену и мать все бремя заботы и ответственности за расходы, а потом появляются недовольства. Не хватает денег - значит, плохая хозяйка. Тут не столько право, сколько тяжесть и ответственность, которую не хочет разделить отец семейства". Примечательно, что такую точку зрения высказывали и женщины и мужчины. Безусловно, в семье, где отец пьет, матери приходится брать на себя "бразды экономического правления". Но такую семью нельзя назвать нормальной семьей. В семье, где оба родителя, так сказать, морально устойчивы, им следует совместно распоряжаться распределением бюджета и расходованием денег, исходя из сознания, что эта обязанность вовсе не прерогатива, а труд, который должен быть их совместным трудом. И это нужно не только для того, чтобы облегчить женщине бремя финансовой заботы. Это в особенности нужно для детей, для того, чтобы у них формировался правильный взгляд на роль матери, для того, чтобы они понимали, что их просьбы и пожелания удовлетворяются или отклоняются не по капризу "самодержца", а по совместному решению родителей. Такое неколлегиальное, а просто родительское решение, если оно отрицательно, нужно постараться перед детьми обосновать, а не выдавать как категорическое безапелляционное "нет". Некоторые сторонники семейного финансового матриархата обижались: "У нас никто не считает мать "самодержцем". У нас матери верят и ее слово уважают". Что ж, это приятно. И все же лучше, когда самочувствие членов семьи зиждется не только на нравственном авторитете матери, но и на правильной, подкрепляющей этот авторитет организации семейных отношений. Каковы же наиболее распространенные и рациональные способы приобщения детей к проблемам семейного бюджета? Оказалось, ч