здесь не было никакого груза. Колеса представляли собой распиленные комли деревьев - по большей части необработанные и незакругленные. Четыре не очищенных от коры жерди скрепляли углы телеги, сетчатые борта которой были сплетены из волокон дерева какао. Два буйвола, чуть покрупнее ньюфаундлендов, но меньше, чем коровы олдернейской породы*, тянули телегу, в которой нельзя было бы уместить и половину груза, обычного для лошади. Телега подкатила к станции, и буйволы, оглядев Тарвина, улеглись на землю. Тарвин уселся на свой саквояж, подпер голову руками и, благодушно рассмеялся. - Ну же, пришел ваш черед, - поучал он бабу, - торгуйтесь. Я не тороплюсь. И началась сцена, исполненная красноречия и буйства. Скандал в Ледвиллском картежном притоне был лишь слабой копией их препирательств. С начальника станции словно ветром сдуло его недавнюю невозмутимость. Он витийствовал, жестикулировал, проклинал и взывал; возница же, совершенно голый, если не считать голубой набедренной повязки, ни в чем ему не уступал. Оба указывали на Тарвина; казалось, они спорили о его происхождении и его родословной; но насколько Тарвин мог понять суть их спора, они прикидывали, сколько он весит. Когда они уже было пришли к полюбовному соглашению, разногласия вспыхнули вновь и пришлось все начинать сначала, то есть вновь оценить как самого Тарвина, так и трудности путешествия в Ратор. Первые десять минут Тарвин аплодировал то начальнику станции, то вознице, бесстрастно стравливая их друг с другом. Затем он умолял их прекратить препирательства, но, когда они не вняли его мольбам, он вдруг почувствовал, что зной становится нестерпимым, и стал поносить их на чем свет. Возница на минуту замолчал в изнеможении, и тут бабу повернулся к Тарвину и, схватив его за руку, закричал, а точнее, завопил: - Все уладить, сэр! Все уладить! Этот человек - он человек совсем не образованный, сэр. Вы давать деньги мне, я все уладить. С быстротой мысли возница схватил Тарвина за другую руку и на каком-то незнакомом языке умолял не слушать его посредника-противника. Когда Тарвин сделал шаг назад, они последовали за ним, воздев руки в мольбе и возмущении, при этом начальник станции сразу разучился говорить по-английски, а возница забыл о том, что к белому человеку следует относиться с уважением. Тарвин, вырвавшись из их рук, швырнул свой саквояж в телегу, запрыгнул в нее сам и крикнул единственное известное ему индийское слово. К счастью, оказалось, что это слово приводит в движение всю Индию - "Чалло!", что в переводе означает "Поехали!". Итак, оставив позади раздор и отчаяние, Николае Тарвин из штата Колорадо двинулся в путь по пустыне Раджпутана. VI Под влиянием некоторых обстоятельств четыре дня могут превратиться в вечность. Этих-то обстоятельств Тарвин и хлебнул сполна, путешествуя в телеге, с которой он сполз лишь через девяносто шесть часов после того, как буйволы, лежавшие в пыли на станции Равут, поднялись на ноги. Они тянулись и не кончались, эти часы, как сводящий с ума, скрипучий, покрытый пылью медленный караван. За час буйволы проходили две с половиной мили. В Топазе - в благословенном, счастливом Топазе! - кто-то успевал разбогатеть и разориться, пока повозка медленно продвигалась вперед по раскаленному докрасна высохшему руслу реки, зажатому между двумя песчаными горами. Большие серые журавли с высоко поднятыми ярко-алыми головками гордо прогуливались по высокой траве, растущей в небольших болотцах у подножия холмов. Бекас и перепелка даже не утруждали себя тем, чтобы вылететь прямо из-под ног буйволов, и однажды утром на сверкающем в лучах рассвета утесе Тарвин увидел двух молодых пантер, играющих друг с другом, как котята. Отъехав на несколько миль от Равута, возница вынул откуда-то снизу, из-под сиденья, саблю, которую повесил себе на шею, и время от времени подгонял ею буйволов. Тарвин заметил, что в этой стране все ходили вооруженные, как и у него на родине. Но ему пришло в голову, что топорно сработанный кусок стали длиной в три фута не шел ни в какое сравнение со столь быстрым оружием, как его тонкой работы револьвер. Раз он вскочил на ноги в повозке и громко закричал, потому что ему показалось, что он видит белое полотно так хорошо знакомого американского фургона переселенцев. Но оказалось, что это всего-навсего огромный воз хлопка, который тащили шесть буйволов и который то поднимался по гребню горы, то нырял вниз. И на протяжении всего пути его жгло палящее индийское солнце, а он только диву давался, как это он. мог в свое время осмелиться восхвалять жаркое солнце Колорадо, светившее круглый год. На рассвете скалы блистали, как алмазы, и в полдень было больно смотреть на речной песок, сверкавший миллионами искр. В вечернюю пору поднимался холодный сухой ветер, и горы, лежащие у горизонта, в свете заходящего солнца окрашивались в сотни цветов. И тут Тарвин понял смысл выражения "блистающий Восток", ибо горы превращались в груды рубинов и аметистов, а туман в долинах между скалами становился опаловым. Лежа на спине в повозке, Ник смотрел на небо, мечтал об ожерелье под названием Наулака и спрашивал себя, сможет ли оно соперничать с этой великолепной природой. "Облака знают о моем замысле и не собираются в тучи, - думал он. - Это доброе предзнаменование." Он вынашивал в душе простой и ясный план покупки Наулаки: чтобы заплатить за нее хорошую цену, надо собрать деньги с жителей Топаза, для чего, в свою очередь, выпустить облигации, конечно, не объявляя об истинной цели этой операции. В Топазе это вполне возможно - так, во всяком случае, казалось Тарвину, а если бы махараджа* заломил слишком высокую цену, то можно было бы учредить синдикат. Раскачиваясь из стороны в сторону, получая синяки и шишки от ударов о борта повозки, Тарвин думал о том, где теперь Кейт. Если все складывалось хорошо, то к этому времени она могла уже быть в Бомбее. Он пришел к этому выводу, тщательно изучив ее маршрут; но девушка, путешествующая без попутчиков, не смогла бы перебраться из одного полушария в другое так же быстро, как свободный, ничем не связанный мужчина, подогреваемый любовью к ней и к Топазу. Возможно, она задержалась на какое-то время в Бомбее, в миссии Зенана, потому что нуждалась в отдыхе. Он отказывался от мысли, что она могла заболеть дорогой. Нет, она отдыхала в Бомбее, запасалась необходимыми вещами в дорогу, впитывала в себя чудеса этой незнакомой страны, которые он столь презрительно отринул, пустившись в путь; самое позднее через несколько дней она должна быть в Раторе, конечном пункте его путешествия. Он улыбнулся и почмокал губами от удовольствия при мысли об их скорой встрече. Ему было приятно и весело представлять себе, что она сейчас думает о нем и о его местонахождении. Он выехал из Топаза в Сан-Франциско ночным поездом, когда прошло чуть более суток после его разговора с миссис Матри - не попрощавшись ни с кем и никому не сказав, куда едет. Возможно, Кейт и удивилась тому, с каким жаром он прощался с ней в тот вечер, у дома ее отца, когда они вернулись с Горячих Ключей. Но она ничего не сказала ему, а он сумел уйти, не проговорившись, хотя это и потребовало от него известных усилий. На следующий день, потерпев при этом убытки, он продал несколько своих городских участков - ему нужны были деньги на поездку; но никто не обратил на это особого внимания, поскольку в интересах своего бизнеса он уже неоднократно проделывал нечто подобное. И наконец, настал тот час, когда он смотрел на мерцающие огни Топаза, стоя на задней платформе поезда, медленно взбирающегося вверх к континентальному водоразделу, будучи в полной уверенности в том, что город, ради которого он направился в Индию и который ожидало благословенное процветание, этот город не сумел "раскусить" Тарвина и догадаться о его благодетельном плане. А чтобы быть уже окончательно уверенным в том, что город получит нужную версию его внезапного исчезновения, Тарвин под строжайшей тайной поведал кондуктору, как всегда, выкуривая с ним по сигаре, что намерен привести в исполнение маленький план, связанный с добычей золота на Аляске, а для этого ему потребуется пробыть там какое-то время. Правда, Тарвина застал врасплох вопрос кондуктора о том, как же он намерен поступить с выборами. Но и здесь он нашелся что ответить. Он сказал, что этот вопрос уже решен. Чтобы объяснить кондуктору, каким же именно образом был решен этот вопрос, он должен был бы посвятить его в подробности еще одного плана, но поскольку и здесь нужна была строжайшая тайна, то сделать это оказалось невозможно, да и не нужно. Однако теперь он задавал себе вопрос, сработает ли его маневр и сдержит ли миссис Матри свое слово: телеграфирует ли она в Ратор о результатах выборов? Забавно, что пришлось поручить женщине эту миссию - дать ему знать о том, стал ли он членом Законодательного собрания штата Колорадо или нет? Но ведь она была единственным живым существом, знавшим его адрес, а так как сама идея, кажется, нравилась ей и вполне вписывалась в их "очаровательный заговор" (она называла это именно так), то Тарвин был доволен. Когда он успел вполне смириться с тем, что глазам его не суждено больше увидеть белого человека, а ушам - услышать вразумительную речь, повозка въехала в узкое ущелье между двумя горами и остановилась перед точной копией здания станции Равут. Дом имел форму куба и был выстроен из красного песчаника, но зато (Тарвин готов был встать перед ним на колени за это) в нем было полно белых людей. Все они были раздеты почти донага и лежали в шезлонгах на веранде, а рядом с каждым стоял видавший виды чемодан из воловьей кожи. Тарвин, с трудом распрямляя затекшие ноги, выбрался из телеги. Лицо его превратилось в маску из пыли. Такую пыль оставляет после себя песчаная буря или циклон. От заглаженных складок на его одежде не осталось и следа, а его некогда черная американская визитка на четырех пуговицах стала жемчужно-белой. Невозможно было сказать, где кончались его брюки и где начинались ботинки - они сливались в одно целое. Пыль падала с него и клубилась в воздухе при каждом его движении. Он было начал горячо благодарить Господа за благополучное окончание путешествия, но мучительно закашлялся от пыли. Протирая страдающие от режущей боли глаза, он шагнул на веранду и произнес: - Добрый вечер, джентльмены. Нет ли здесь чего-нибудь выпить? Никто не приподнялся, чтобы поприветствовать его, правда, кто-то позвал слугу. А один из присутствующих, человек с невыразительным бесцветным лицом, одетый в просторное платье из тонкого желтого шелка, сидевшее на его фигуре, как шелуха на высохшей скорлупе ореха, кивнул Тарвину и спросил совершенно незаинтересованным тоном: - А вы здесь от какой компании? "Как? Неужели и здесь они тоже есть?" - подумал Тарвин, расценив этот вопрос как тайный пароль, по которому коммивояжеры всегда и везде узнают друг друга. Он прошел вдоль длинного ряда и каждому с чистосердечной радостью и благодарностью пожал руку и лишь потом задумался над тем, чем Восток отличается от Запада, и спросил себя, неужели эти праздные, изнывающие от безделья, неразговорчивые люди могли иметь какое-то отношение к той профессии, с представителями которой в поездах и отелях он уже много лет обменивался как товарами, так и занимательными житейскими историями и политическими прогнозами? Нет, это были лишь их испорченные, слабые копии, вялые пародии на тех проворных, агрессивных, веселых и наглых животных, что назывались коммивояжерами Запада. Но, может быть, он не прав, и боль в спине, напомнив о себе, заставила его признать это - может быть, все они прибыли сюда, в это захолустье, где царили лень и запустение, при посредстве телеги, запряженной буйволами, как выразился бабу. Ему принесли большой стакан виски с содовой, и он засунул в него свой нос и выпил все до дна; потом бросился в свободный шезлонг и снова оглядел всю честную компанию. - Кто-то из вас спросил меня, какую компанию я здесь представляю. Я представляю здесь самого себя, так же как и все на этом свете. Я путешествую ради удовольствия. Он не успел сообразить, насколько нелепым было это заявление, ибо в следующий момент раздался взрыв смеха: так смеются лишь те, кому давно не удавалось повеселиться от души. - Ради удовольствия! - воскликнул один из них. - Боже всемогущий! Удовольствия! За удовольствием надо было ехать в другое место. - Собственно говоря, а почему бы и нет? Да здесь скорее умрешь, чем сделаешь какое-нибудь дело, - сказал другой. - С равным успехом можно попытаться выжать кровь из камня. Я сижу тут уже целых две недели. - Вот это да! А чего же вы ждете? - Мы все здесь сидим уже больше недели, - проворчал четвертый. - Что же у вас тут за дело? Чем вы тут промышляете? - Вы, наверное, американец, да? - Да, я из Топаза, штат Колорадо. - Сказанное не произвело на них никакого впечатления. С тем же успехом он мог бы говорить по-гречески. - Так что же случилось? - Ну как же, вчера король женился на второй жене. В городе до сих пор бьют в гонг. Он пытается закупить обмундирование для нового кавалерийского полка, который будет откомандирован в ведение правительства Индии, а кроме того, он поссорился с политическим резидентом. Я целых три дня обивал пороги дома полковника Нолана. Он говорит, что ничего не может сделать без разрешения верховного правительства. Я хотел перехватить короля, когда он выходит из дворца, чтобы поохотиться на кабанов. Я каждый день пишу первому министру, если только не объезжаю город верхом на верблюде. А вот вам пачка писем, в которой фирма спрашивает меня, почему я бездействую. Минут через десять Тарвин начал догадываться, что все эти усталые, измученные люди представляли интересы полдюжины различных фирм Калькутты и Бомбея. Как и каждую весну, они без всякой надежды на успех осаждали королевский дворец, пытаясь получить хоть что-то по счетам с должника, которым был сам король. Его Величество заказывал все подряд, без разбору, и в огромных количествах - расплачиваться же за покупки очень не любил. Он покупал ружья, несессеры, зеркала, дорогие безделушки для каминной полки, вышивки, сверкающие всеми цветами радуги елочные украшения, седла и сбрую, почтовые кареты, экипажи с четверками лошадей, духи, хирургические инструменты, подсвечники, китайский фарфор - поштучно или оптом, за наличные или в кредит, как заблагорассудится Его Королевскому Величеству. Теряя интерес к приобретенным вещам, он тут же утрачивал и желание платить за них, так как мало что занимало его пресыщенное воображение дольше двадцати минут. Иной раз случалось так, что сама покупка вещи удовлетворяла его сполна, и ящики с драгоценным содержимым, прибывавшие из Калькутты, оставались нераспакованными. Мир, воцарившийся в Индийской империи, мешал ему взяться за оружие и направить его против своих собратьев-королей, и он лишился единственной радости и забавы, которая тешила его самого и его предков на протяжении целых тысячелетий. И все же он мог играть в эту игру и сейчас, правда, в несколько видоизмененной форме - воюя с приказчиками, тщетно пытающимися получить с него по счету. Итак, по одну сторону стоял сам политический резидент государства, посаженный на это место для того, чтобы обучать короля искусству управления, и главное, экономии и бережливости, а по другую сторону - точнее сказать, у дворцовых ворот, обыкновенно находился коммивояжер, в душе которого боролись презрение к злостному неплательщику и присущее каждому англичанину благоговение перед королем. И когда Его Величество выезжал из дворцовых ворот, чтобы предаться удовольствиям на кабаньей охоте, на конных бегах, на плацу, где перед ним маршировали его войска, или в лавках, где он заказывал все новые и новые никому не нужные безделушки, и даже тогда, когда он делал судорожные попытки сладить со своими женщинами, которые знали о королевских счетах значительно больше, чем даже сам премьер-министр, - он должен был постоянно помнить об этих двух персонах - политическом резиденте и торговом агенте. За всем этим стояло правительство Индии, категорически отказывающееся гарантировать уплату долгов короля в время от времени посылающее ему на синей бархатной подушечке усыпанные бриллиантами ордена, призванные подсластить увещевания политического резидента. - Я надеюсь, вы знаете, как заставить короля платить за это, - сказал Тарвин. - То есть как? - Ну, у нас, в Америке, когда клиент ведет себя подобным образом, обещая кредитору встретиться с ним в гостинице и не являясь туда, а на следующий день обещает прийти в лавку и опять не платит, приказчик говорит: "Отлично! Если вам угодно заплатить по счету за еду, за вино и другие напитки, за сигары, выкуренные мной, покуда я ждал вашего прихода, то я ничего не имею против. Пожалуйста! Я сумею скоротать время". И на третий день он выставляет счет, в котором указан даже размер его проигрыша в покер. - А, это очень интересно. Но как ему удается включить все эти расходы в счет? - Он вносит их в следующий счет за те товары, что продает своему клиенту. Цена на них в таком случае сильно возрастает. - Мы и так можем назначить какую угодно цену. Трудность состоит лишь в том, чтобы получить деньги. - Понять не могу, откуда вы, ребята, в таком случае время берете, чтобы транжирить его здесь попусту, - твердил Тарвин, заинтересованный услышанным. - Там, откуда я приехал, люди путешествуют строго по расписанию, и если коммивояжер опаздывает на день против договоренности, он телеграфирует своему клиенту, чтобы тот пришел прямо на станцию, и пока поезд стоит, он продает ему все свои товары. Да он весь земной шар успел бы продать за то время, пока у вас здесь мимо проезжает телега. Что же касается того, чтобы получить с короля деньги, то почему бы вам не наложить арест на имущество старого греховодника? На вашем месте я бы наложил арест на все его государство, на дворец, даже на корону. Да я бы по суду признал его должником и привел бы приговор в исполнение - если нужно, то и самолично. Я бы запер старика и сам управлял бы Раджпутаной за него, если бы понадобилось. Но деньги с него я бы получил. Улыбка сочувствия появилась на лицах присутствующих. - Это потому, что вы просто не разбираетесь в здешних делах, - сказали сразу несколько человек. И они принялись объяснять ему суть происходящего во всех подробностях. Вся их былая вялость и лень вдруг пропали, и все они заговорили хором, перебивая друг друга. Чуть позже Тарвин понял, что сидевшие на веранде люди, хотя и показались ему сначала ленивыми, вовсе не были дураками. Тихо лежать у врат величия, наподобие нищих, и ждать своего часа - таков был их метод. Времени уходило при этом много, но в конце концов им что-нибудь да платили, особенно в том случае, как объяснил человек в желтом одеянии, если удавалось склонить на свою сторону премьер-министра и через него пробудить интерес и у королевских жен. Мимолетное воспоминание о миссис Матри заставило Тарвина едва заметно улыбнуться. Человек в желтом продолжал свой рассказ, и Тарвин узнал, что главная жена короля - убийца, отравившая своего бывшего мужа. Она лежала в железной клетке в ожидании казни, когда король впервые увидел ее и спросил, отравит ли она его, если он женится на ней - во всяком случае, так гласит молва. Конечно, отвечала она, если он будет обращаться с ней так же, как ее первый муж. В результате чего король женился на ней - во многом ради прихоти, но главным образом потому, что пришел в восторг от грубого ответа. Эта безродная цыганка меньше чем за год повергла и короля, в его государство к своим ногам - ногам, о которых злые языки говорили, что они огрубели от долгих путешествий по извилистым тропам позора и скандала. Она родила королю сына, который был ее гордостью и утехой ее честолюбия, и после его рождения с новой силой стала добиваться власти. Верховная власть, находившаяся за тысячу миль отсюда, чувствовала в ней силу, с которой необходимо считаться, и недолюбливала ее за это. Седому сладкоречивому резиденту, полковнику Нолану, жившему в розовом доме на расстоянии полета стрелы от городских ворот, часто приходилось терпеть ее дерзости. Ее последняя победа была особенно унизительной для него: узнав, что канал, предназначенный для летнего снабжения города питьевой водой, должен пройти по апельсиновому саду под ее окнами, она употребила все свое влияние на махараджу, чтобы разрушить этот план. В результате махараджа велел проложить канал в другом месте, что стоило ему четверти его годового дохода и было сделано вопреки слезным увещеваниям резидента. А цыганка Ситабхаи, спрятавшись за шелковыми занавесками, слышала и видела спор между раджой и резидентом и ликовала. Тарвин жадно внимал рассказу. Все услышанное было ему на руку, лило воду на его мельницу, пусть даже и опрокидывало его первоначальные планы. Перед ним открывался новый мир, в котором он плохо ориентировался, и, надо было сказать себе честно, - мог действовать лишь по наитию, находясь в постоянной зависимости от сиюминутного вдохновения. До того, как он ступил на путь, ведущий к Наулаке, он и не мог ничего знать об этом мире, и сейчас охотно выслушивал все, о чем рассказывали ему эти лениво развалившиеся в шезлонгах люди. У него возникло чувство, что, может быть, ему надо вернуться домой и снова приняться за азбуку. Что нравилось этому странному существу, которое они называли королем? Что привлекало его? Чем ему можно было угодить? И главное, чего он боялся? Мысль Тарвина работала напряженно и быстро. Но вслух он произнес другое: - Неудивительно, что ваш король - банкрот. Ведь ему приходится содержать такой двор. - Он один из самых богатых князей в Индии, - ответил человек в желтом. - Он сам не знает, чем владеет. - Тогда почему же он не заплатит вам, а держит вас здесь в какой-то сонной полудреме? - Потому что он туземец. Он потратит сто тысяч фунтов на свадебный пир, но задержит выплату двухсот рупий по счету на целых четыре года. - Надо излечить его от этой болезни, - настаивал Тарвин. - Пошлите шерифа - пусть наложит арест на те драгоценные камни, что украшают его корону. - Вы не знаете индийских князей. Они скорее оплатят ваш счет, чем расстанутся с этими камнями. Эти камни священны. Они принадлежат государству. - Ах, как бы мне хотелось взглянуть на "Счастье Державы"! - воскликнул один из присутствующих, о котором впоследствии Тарвин узнал, что он был агентом калькуттской ювелирной фирмы. - А что это? - спросил Тарвин небрежно, потягивая виски с содовой. - Это Наулака. А разве вы не знаете? Человек в желтом одеянии избавил Тарвина от необходимости отвечать. - Да ладно вам! Все эти небылицы о Наулаке придумали жрецы. - Не думаю, - рассудительно ответил агент ювелирной фирмы. - Когда я в последний раз был здесь, король говорил мне, что однажды показал Наулаку наместнику. Но он был единственным иностранцем, которому довелось увидеть это чудо. Король уверил меня, что теперь и сам не знает, где ожерелье. - Тьфу ты! Вы что, верите, что существуют изумруды в два дюйма в разрезе? - спросил другой. - Да, но это главный камень ожерелья, - сказал ювелир, - и я держу пари, что это настоящий изумруд. Но поражает меня вовсе не это. Меня удивляет, как эти парни, которые ничего не смыслят в таких вещах, как алмаз чистой воды, сумели собрать в одно целое полдюжины превосходных драгоценных камней, а всего их там около пятидесяти. Говорят, что собирать камни на это ожерелье начали во времена Вильгельма Завоевателя. - А, ну тогда у них есть еще в запасе годик-другой, - сказал Тарвин. - Если бы мне дали восемь столетий, я бы и сам кое-что предпринял, чтобы собрать вместе несколько драгоценных камушков. Он полулежал в кресле, чуть отвернувшись в сторону от всей компании. Сердце его билось учащенно. В его жизни бывало разное: в свое время он торговал рудой, покупал и перепродавал земельные участки и скот. Бывали минуты, когда он был на волосок от разорения и для этого нужно было кому-то лишь глазом моргнуть или пальцем пошевельнуть. Но в его жизни не было еще таких моментов, в которых, как сейчас, сосредоточилось восемь столетий. В глазах у всех, кто смотрел на него сейчас, мелькнуло что-то напоминающее жалость. - По пять превосходных экземпляров девяти разных видов драгоценных камней, - начал перечислять ювелир, - рубин, изумруд, сапфир, бриллиант, опал, кошачий глаз, бирюза, аметист и... - Топаз? - спросил Тарвин уверенно, словно он был владельцем ожерелья. - Нет, черный алмаз - черный, как ночь. - Но откуда вы знаете все это? От кого вы это услышали? - спросил Тарвин с любопытством. - Из разговоров - интересных, но малодостоверных. Таким образом здесь узнается все. Но сейчас остается лишь гадать, где находится ожерелье. - Возможно, оно спрятано под полом в каком-нибудь городском храме, - высказал предположение человек в желтом. Тарвин, несмотря на все свое самообладание, не справился с собой и вспыхнул: он уже видел, как перерывает весь город. - А где... этот город? - спросил он. Кто-то кивнул в ту сторону, где палило солнце, и он увидел скалу, окруженную тремя рядами стен. Она ничем не отличалась от многочисленных мертвых городов, мимо которых он проезжал в телеге. Над скалой возвышался унылый темно-красный утес. К самому подножию скалы подступали желтые пески пустыни, в которой нельзя было найти ни деревца, ни кустика и жить в которой могли лишь дикие ослы да где-то в самом центре, говорят, и дикие верблюды. Тарвин долго разглядывал город сквозь трепещущее знойное марево и не заметил там никаких признаков жизни, никакого движения. Было чуть позже полудня, и все подданные Его Величества спали. И вот эта каменная глыба, одиноко стоящая посреди пустыни, и являла собой видимую цель его путешествия - тот Иерихон, штурмовать который он явился из Топаза. Безрадостные мысли бродили в его голове. Интересно, думал он, если бы кто-то приехал из Нью-Йорка в телеге, запряженной буйволами, лишь для того, чтобы насвистывать веселый мотивчик у подножия Саугваш Рендж, каким бы дураком я его считал!.. Он поднялся и размял уставшие, покрытые пылью ноги. - Когда здесь становится достаточно прохладно, чтобы можно было осмотреть город? - Что-что вы собираетесь делать в городе? Осматривать достопримечательности? Будьте осторожны. У вас могут быть неприятности с резидентом, - дружески предупредил его один из англичан. Тарвин никак не мог понять, почему прогулка по самому заброшенному из всех виденных им городов могла сулить какие-то неприятности. Тем не менее он промолчал, потому что находился в чужой, незнакомой стране, где все было непривычно, за исключением, пожалуй, лишь некоторого стремления женщин к власти над мужчинами. Он обязательно осмотрит этот город, и самым тщательным образом. В противном случае, величественная лень, царившая в городе (в нем так и не появилось никаких признаков жизни), поглотит и его или превратит в сонного калькуттского коммивояжера. Тарвин начинал бояться за себя. Что-то надо сделать немедленно, пока голова еще работает. Он расспросил, как пройти на телеграф, хотя, несмотря на наличие телеграфных проводов, сильно сомневался в том, что в Раторе есть телеграф. - Кстати, - крикнул ему вдогонку один из новых знакомых, - не забывайте о том, что любую телеграмму, которую вы отправляете отсюда, показывают королю. Тарвин поблагодарил и, увязая в песке, потащился к оскверненной мусульманской мечети, стоящей на обочине дороги, ведущей к городу. Теперь здесь находился телеграф. Он шел и думал о том, что совет, который ему дали напоследок, был весьма стоящим. Ему попался на глаза спешившийся конный полицейский, крепко спавший на пороге мечети. Его лошадь была привязана к длинной бамбуковой пике, воткнутой в землю. Других признаков жизни он не встретил, если не считать голубей, сонно воркующих под темным сводом арки. Удрученный увиденным, Тарвин оглядывался в поисках бело-голубого символа Западного Союза или чего-то иного, что служило бы ему заменой в этой чуднОй стране. Он заметил, что телеграфные провода тянулись к отверстию в куполе мечети. Под аркой он разглядел две или три низенькие деревянные двери. Наудачу отворив одну из них, он чуть не наступил на что-то теплое и мохнатое, вскочившее тут же на ноги с недовольным мычанием. Тарвин едва успел отступить в сторону, чтобы пропустить буйволенка. Нисколько не смущаясь, он открыл другую дверь и увидел лестничный пролет шириной в восемнадцать дюймов. Он поднялся по нему не без труда, прислушиваясь, не раздастся ли стук телеграфного аппарата. Но в здании царила тишина, как в усыпальнице, которой оно когда-то служило. Тарвин открыл еще одну дверь и оказался в комнате, куполообразный потолок которой был украшен богатой ажурной резьбой, выкрашенной в варварски-яркие цвета, и усеян мириадами крошечных зеркал. После кромешной темноты на лестнице это пиршество красок и ослепительное сияние белоснежного пола заставили его зажмуриться. И тем не менее тут, несомненно, находилась телеграфная станция - на дешевом туалетном столике размещался аппарат явно устаревшей конструкции. Солнечный свет проникал в комнату через отверстие в куполе, сделанное для проводов и потом не заложенное. Тарвин стоял, освещенный солнцем, и оглядывался по сторонам. Он снял свою мягкую широкополую шляпу, слишком теплую для этого климата, и вытер вспотевший лоб. Если бы некий недоброжелатель, спрятавшийся в этой таинственной и прекрасной комнате и лелеющий злые замыслы по отношению к Тарвину, увидел бы сейчас этого стройного и сильного человека, у него бы пропала всякая охота нападать на него. Ник покрутил свои длинные усы, спускавшиеся по углам рта и давно уже принявшие своеобразную форму из-за привычки дергать их в раздумье, и произнес вполголоса несколько колоритных замечаний, употребив слова, к которым стены этой комнаты не привыкли. Разве был у него шанс связаться с Соединенными Штатами Америки из этой пропасти забвения? Даже проклятие, сорвавшееся с его уст и возвратившееся из глубины купола, показалось ему чужим и невыразительным. На полу лежала какая-то фигура, укрытая простыней. - Да, здесь нужен мертвец, чтобы вести дела в этом местечке! - воскликнул Тарвин, обнаружив тело. - Эй, привет! Вставай-ка, дружище! Человек ворча поднялся на ноги, сбросил с себя покрывало, и перед Тарвином предстал заспанный туземец в костюме из серого атласа. - Ой! - воскликнул он. - Да-да, - ответил Тарвин невозмутимо. - Вы хотите меня видеть? - Нет, я хочу отправить телеграмму, если только в этой гробнице есть электрический ток. - Сэр, - ответил туземец приветливо, - вы пришли в нужное место. Я оператор телеграфной связи и главный почтмейстер этого государства. Он уселся на полуразвалившийся стул, выдвинул ящик письменного стола и начал там что-то искать. - Что вы ищете, молодой человек? Потеряли связь с Калькуттой и не можете найти, да? - Большинство джентльменов приносят свои собственные бланки, - отвечал он, и в его мягкой и вежливой интонации прозвучало что-то похожее на упрек. - Вот он, бланк. Карандаш у вас есть? - Послушайте, я не хочу, чтобы вы утруждали себя из-за меня. Не лучше ли вам пойти и снова лечь спать? Я сам отобью телеграмму. Какой у вас код для связи с Калькуттой? - Вы не знаете, как пользоваться аппаратом, сэр. - Это я-то не знаю? Посмотрели бы вы, как я перехватываю телеграфные сообщения во время выборов. - Этот аппарат нуждается в о-очень умном обращении, сэр. Вы пишите свою депешу, а я ее пошлю. Это будет настоящее разделение труда. Ха-ха-ха! Тарвин написал такую телеграмму: "Добрался до места. Помните про Три К. Тарвин". Он указал тот адрес в Денвере, который дала ему миссис Матри. - Ну же, пускайте ее да побыстрее! - сказал Тарвин, передавая бумагу через стол улыбающемуся индусу. - Хорошо. Не волнуйтесь. Я здесь для этого и нахожусь, - ответил туземец, понимая, что клиент спешит. - Дойдет ли она до места? - растягивая слова, задумчиво произнес Тарвин, облокачиваясь о стол и глядя в глаза индийца в атласном одеянии. Вид у него при этом был самый что ни на есть компанейский, словно приглашающий телеграфиста посвятить его в подробности обмана, если, конечно, здесь был какой-то обман. - О, да, безусловно, завтра же. Денвер находится в Соединенных Штатах Америки, - отвечал туземец, гордясь своими познаниями, как ребенок. - Вашу руку! - воскликнул Тарвин, протягивая свою волосатую пятерню. - Вы получили хорошее образование. Он с полчаса дружески болтал с телеграфистом о предметах, знакомых им обоим, и видел, как тот отбил телеграмму; при первом стуке аппарата его сердце понеслось на родину, домой. Посреди разговора индиец внезапно нырнул в ящик стола и, вытащив оттуда запыленную телеграмму, протянул Тарвину, который тут же подверг ее самому внимательному осмотру. - Не знаете ли вы какой-нибудь новый англичанин, приезжающий в Ратор, по имени Терпин? - спросил он. Тарвин на секунду остановил свой взгляд на адресе, потом разорвал конверт и обнаружил, как и ожидал, что телеграмма была адресована ему. Она была от миссис Матри, которая поздравляла его с тем, что он избран в Законодательное собрание штата Колорадо большинством в 1518 голосов против Шериффа. Тарвин заревел от радости, исполнил боевой танец индейцев на белом полу мечети и, вытащив из-за стола изумленного телеграфиста, закрутил его в бешеном вальсе. Затем, отвесив низкий поклон совершенно сбитому с толку индийцу и сказав на прощанье салям, он вылетел из мечети, размахивая телеграммой над головой, и, дурачась и шаля, вприпрыжку побежал по дороге. Когда Тарвин вернулся в гостиницу, он отправился принять ванну, где ему предстояла серьезная битва с грязью и пылью, въевшейся в кожу. А в это время на веранде коммивояжеры рассуждали о нем. Он с наслаждением отмокал в громадной глиняной посудине, а темнокожий водонос обливал его с головой из бурдюка с водой. Чей-то голос, раздавшийся на веранде и прозвучавший чуть громче других, долетел до Тарвина: - Вероятно, он приехал сюда искать золото или нефть, но нам об этом не скажет. Сидя в ванне, Тарвин хитро подмигнул сам себе. VII На постоялом дворе, если стоит он посреди пустыни, обыкновенно не бывает слишком много мебели или ковров. Стол, два стула, вешалка для одежды на двери и перечень услуг с расценками - вот и все, что встретишь в номере; постельные принадлежности путешественник привозит с собой. Тарвин с интересом прочел перед сном прейскурант и обнаружил, что сие заведение лишь с натяжкой можно было именовать отелем и что он не застрахован от того, что, прожив здесь день и переночевав, не получит предупреждения и в течение последующих двадцати часов не будет изгнан из этого неуютного дома. Прежде чем лечь спать, Тарвин попросил принести ему ручку и чернила и на бланке своей компании написал письмо миссис Матри. Этой ночью он видел во сне, как махараджа обменивал Наулаку на земельные участки в Топазе, а сам Тарвин надевал ожерелье на шею миссис Матри, в то время как спикер штата Колорадо объявлял, что с момента прибытия "Трех К" Топаз официально провозглашается столицей Запада. Потом, поняв, что спикером-то является он сам, Тарвин засомневался в истинности этих слов и проснулся. Небо над Ратором уже начинало светлеть и звало на подвиг не во сне, а наяву. На веранде он столкнулся с седобородым солдатом-туземцем, приехавшим на верблюде. Тот подал ему маленькую коричневую книжицу, весьма засаленную, с надписью: "Прочтите и напишите, что ознакомились". Тарвин расценил это новое обстоятельство как весьма интересное, но внешне удивления не выразил. Он уже успел постичь одну из тайн Востока - никогда ничему не удивляться. Он взял книжку и прочел на заложенной странице следующее объявление: "Богослужение совершается по воскресеньям, в гостиной резиденции, в 7.30 утра. Иностранцев ждет сердечный прием. (Подпись) Л.Р.Эстес, Американская пресвитерианская миссия". "Да, из-за ерунды здесь рано вставать не будут, - размышлял Тарвин. - Служба в 7.30. Когда же они обедают?" - Ну, и что мне с этим делать? - спросил он вслух у солдата. Верблюд и всадник взглянули на него и что-то проворчали, уезжая. Их это не касалось. Тарвин буркнул им вслед что-то нечленораздельное. Да, это не та страна, где можно заниматься делами, когда стоит невыносимая жара. Он с нетерпением ждал того момента, когда с ожерельем в кармане и вместе с Кейт он вновь обратит свой взор на запад. И первое, что он должен был сделать для достижения своей цели, - нанести визит миссионеру. Он был американцем, и если кто и мог рассказать Тарвину что-нибудь о Наулаке, так это был именно он. Кроме того, Тарвин предчувствовал, что сможет узнать от него и про Кейт. Дом миссионера, находившийся прямо у городской стены, был тоже из красного песчаника. Он очень напоминал здание станции Раджпутана: голый одноэтажный куб и кругом ни листика винограда, никакой другой зелени и никаких признаков жизни. Но внутри дома, как выяснилось в следующий момент, жили люди, сердечные и гостеприимные, оказавшие ему радушный прием. Миссис Эстес была из породы тех добрых и милых женщин, что наделены прирожденным даром вести хозяйство и способны даже пещеру превратить в уютный дом. У нее было круглое, очень приятное лицо, нежная, мягкая кожа и спокойные глаза счастливого человека. Лет сорока, с гладкими, зачесанными назад еще не поседевшими волосами, она, чувствовалось, могла дать отдохнуть душой любому, кто оказывался подле нее. Не пробыв в доме и десяти минут, гость узнал, что они родом из Бангора, штат Мэн, успел проникнуться к ним родственными чувствами, поскольку его отец родился на ферме неподалеку от Портленда, и, в довершение всего, был немедленно приглашен к завтраку. В кармане у Тарвина, конечно же, оказалась карта Колорадо, и когда разговор заходил то об одной части Соединенных Штатов, то о другой, постепенно продвигаясь на запад, он раскладывал карту прямо на обеденном столе, между вафлями и жареным мясом, и показывал, где расположен Топаз. Он объяснил мистеру Эстесу, как новая железная дорога, идущая к северу и к югу от города, вольет в Топаз новую кровь, а потом с нежностью добавил, какой чудесный это городок, и рассказал, сколько новых зданий выросло в нем за последние двенадцать месяцев и как они начали отстраиваться буквально на следующий день после пожара. Пожар принес городу 100 000 долларов страховки, сказал Ник. Он не замечал, что в его рассказе было много преувеличений. Расхваливая Топаз, он, может быть, и не ведал того, что бросал вызов огромной пустыне, начинавшейся прямо за окном миссионерского дома. Он не мог позволить Востоку поглотить его самого и его родной Топаз. - Мы ждем приезда молодой девушки, по-моему, из вашего штата, - перебила его миссис Эстес, для которой все города Запада были на одно лицо. - Кажется, она из Топаза, ведь так, Люсьен? Я почти уверена в этом. Она встала из-за стола и подошла к своей рабочей корзинке за письмом, которое подтверждало ее слова. - Да, из Топаза. Некая мисс Шерифф. Она едет к нам из Зенанской миссии. Может быть, вы знаете ее? Тарвин складывал карту и не поднимал от нее глаз. Он ответил кратко: - Да, я ее знаю. Когда она должна приехать? - Теперь уже со дня на день. - Мне жаль молодую девушку, которая едет сюда одна, без друзей, - сказал Тарвин, - хотя я уверен, что вы замените ей их, - добавил он торопливо,