омышляет? Ага, грабли продает, наверное, ворованные. Или нет - рукоятки сам делает, а зубья ворует". - Гражданин, - сказал гражданин Никифоров, - проходите, не заслоняйте товар. - Чего такое? - с яростью переспросил Похититель. Неведомо по какой причине ему вдруг захотелось схватить грабли и ударить гражданина изо всех сил. Усилием воли Похититель подавил это желание, отошел в сторону, достал из рюкзака садок с голубями. Но долго еще не мог успокоиться, с ненавистью повторяя про себя: "Товар ему, подлецу, не заслоняйте!" Только через полчаса он немного успокоился, но тут же заволновался по другому поводу: на голубей никто не обращал внимания, а грабли расхватывали. Даже солидный седой подполковник купил двое граблей, чем удивил Похитителя. Он никак не мог сообразить, зачем подполковнику грабли. "Огородничает понемногу", - решил Похититель и снова стал шарить глазами по толпе, выискивая подходящего покупателя. Рынок шевелился, бормотал и выкрикивал, топтался вокруг голубей, но не замечал их. "Голуби - отжившее явление, - убеждался Похититель. - Садок с телевизорами им нужен". Только после обеда явился покупатель. В вельветовой кепочке, сдвинутой на нос, в рубашке с расстегнутым воротником, откуда выглядывала тельняшка, он шел сквозь толпу, и походку его хотелось назвать разгильдяйской. Вздорный нос торчал из-под кепки, и по этому носу ясно было, что владелец его готов каждую секунду кинуться в драку. Голуби, мои вы милые, Голуби, вы сизокрылые, - напевал покупатель-разгильдяй, и слово "сизокрылые" он говорил с таким упором, что получалось - "шизокрилые". - Монахи? - спросил он, бесцеремонно обрывая песню и указывая пальцем в садок. - Три с полтиной хвостик, - немедленно ответил Похититель. - Два хвост, полтинник глазки, - сказал покупатель и разгильдяйски поковырял в хулиганском своем носу. - Монах доброкачественный, - пояснил Похититель. Разгильдяй сомнительно покачал головой, присел на корточки и ткнул пальцем сквозь прутья садка. - У кого украл? - тихо спросил он. Похититель вздрогнул, но тут же понял, что перед ним человек очень опытный, бояться нечего. - Далеко отсюда, в Вышнем Волочке. Крылья подрежешь, подержишь месячишка, а там - выпускай. - Беру по трояку. - С тебя - пятнадцать, - согласился Похититель. - Подставляй лапу, - сказал разгильдяй. Похититель подставил лапу, на ладонь его лег небольшой и круглый, похожий на монету, серебряный предмет. Это была железнодорожная пуговица. В первую секунду Похититель не узнал ее, но вдруг дрожь и холод схватили его за плечи. Сжав пуговицу, он запустил ее прямо в нос покупателю-разгильдяю и, забыв про монахов, бросился бежать. Виляя вправо-влево, он продрался через толпу, проскочил в задние ворота рынка и мимо кармановского мостика, тира "Волшебный стрелок" выскочил на шоссе и побежал вон из города Карманова. Плач похитителя Слезы текли по щекам Похитителевым и блестели на солнце. Километров десять отмахал он от Карманова и теперь, задыхаясь, сидел в придорожной канаве, глядел на автомобили, которые проносились мимо, и плакал. "Неужели я попался? - думал он и с дрожью вспоминал разгильдяйского покупателя, в котором сам черт не разобрал бы работника милиции. - Нет, нет, не может быть! Про телевизоры никому ничего не известно. Наверно, я попался только по голубиной линии, а по телевизионной все пока в порядке". Похититель успокаивал себя, но успокоиться не мог. Слезы текли из глаз его непрерывным потоком, и в солнечном свете казалось, что лицо Похитителя усыпано драгоценными каменьями. Скосив глаза, пытался он рассмотреть свои слезы. Потом достал из кармана зеркальце и, увидев утомленное лицо с черными кругами под глазами, зарыдал еще сильней. Одна слеза долго висела на кончике его носа, а повисев, отпала наподобие капли из водопроводного крана. На ее месте возникла новая, похожая на хрустальную подвеску из люстры Большого театра. Она упала на лист подорожника и разлетелась вдребезги. "Надо начинать новую жизнь, - думал Похититель. - Поступлю на работу, как все люди, буду иногда кататься на лыжах. А телевизоры верну владельцам. Вот, скажу, было дело, крал, а теперь возвращаю, потому что решил начать новую жизнь. Вот будет здорово! Может, даже в газетах про меня напишут статью под названием "Золотой человек". Пускай бы эта статья так начиналась: "У этого человека самое главное - душа. Она у него - золотая. Да, он был вором, но воровали его талантливые руки, а душа рвалась им помешать. Руки и душа вступили в борьбу, и вот наконец душа победила и направила руки на служение общему делу. Так да здравствует душа, и да здравствуют руки, и да здравствует же общее наше дело!" Прикрыв глаза, Похититель ясно различал газетную страницу, на которой напечатана статья, читал ее с горькой радостью и плакал, чувствуя, как в груди его золотится душа, а в карманах тяжело лежат талантливые руки. "Надо, надо, - думал он. Надо начинать новую жизнь. И для начала - брошу воровать. Но, конечно, не сразу брошу, а постепенно. Сразу никто ничего не бросает. Даже курить и то бросают не сразу. Брошу воровать голубей, а телевизоры пока еще буду. Но немного. Раз в неделю. Этого мне пока хватит. Потом - раз в месяц, а то сразу отвыкнуть трудно. Все-таки телевизор - приятная вещь, включишь и глядишь. Да и для будущей книги о преступных деяниях надо набрать побольше материала". Все эти мысли слегка успокоили Похитителя, он отер слезы, выскочил из канавы на шоссе. Вернувшись в этот день домой, Похититель достал "Краткую опись" и записал: "Сегодня пережил тяжелое душевное потрясение. Температура моего тела - 37 и 2. Решить взять в руки штурвал своей жизни и начать новую, совсем новую жизнь, потому что влачить старую больше нету сил". Одинокий голубь Наш двор - колодец. И в колодце этом рано начинался вечер, потому что солнечные лучи не могли проникнуть внутрь двора. Они натыкались на пятиэтажные стены, и только буфет, стоящий на крыше, да верхушка американского клена были освещены. Бабушка Волк сидела, как всегда, под американским кленом и, когда мы вышли во двор, сказала: - Хочешь, Крендель, я тебе шифоньер отдам? - Конечно, чего там! - крикнул дядя Сюва. - Бери шифоньер, Крендель, купишь новых голубей. А сейчас сыграй что-нибудь, душа просит. Воскресенье ведь. Крендель вынул из кармана гармонику, безвольно дунул в лады - жалобный, щемящий, печалящий душу звук выполз из нее и поник в нижних ветках американского клена. Дядя Сюва нахмурился. - Ладно, Крендель, - сказал он. - Подкину тебе трояк на голубей. - "Трояк"! - встряла Райка. - Взялся давать - давай, а то - "трояк"! - Откуда у меня больше? - обиделся дядя Сюва. - Сама знаешь, какая у меня пенсия. Даже телевизора нет. - На лимонад хватает, - сказала Райка. - Только об своем роту и думаешь. Я бы Кренделю и пятерку дала, если б он много не воображал. - Эх, - сказала бабушка Волк, - сейчас бы селедочки баночной. - Да что ж вы, бабушка! - крикнул дядя Сюва. - Сегодня на Таганке селедку давали. С красными глазами. - С красными всю разобрали! - крикнула сверху тетя Паня. - Осталась только с голубыми! - Люблю красноглазку, - сказала бабушка Волк. - И правильно, - заметил дядя Сюва. - Если у селедки красный глаз, значит, она посолена как надо, а если голубой - пересол. - Слазим на голубятню, - сказал Крендель, убирая гармошку в карман. - Поглядим, может еще след найдем. А что? Так бывает. По пожарной лестнице через чердак вылезли мы на крышу. Крендель стал шарить вокруг голубятни, а я и не искал никаких следов, а я давно понял, что все эти поиски ни к чему. И Крендель чувствовал это, но поиски как-то успокаивали. Конечно, он переживал все сильней меня, но и он, в конце концов, понимал, что не так уж велика беда, бывают в жизни печали пострашней. - Если б это были не голуби, а телевизор, я бы и не волновался, - сказал Крендель. - Но голуби-то живые, сам понимаешь. - Еще бы, - сказал я. - И летают, - добавил Крендель, глянув в пустое небо. С крыши нашей не было видно так далеко, как с кармановского мостика, но все-таки мы видели почти всю Москву. Серые шпили высотных домов. Ново-Спасский, Андроньевский и, конечно, весь наш Зонточный переулок лежал под нами. Рыбами плавали по крышам предзакатные блики, соскальзывая вниз, ныряли на дно переулка. Как огромный зонт, с одной стороны пасмурный, с другой - ослепительный, стояло небо над Зонточным переулком. Вдали, у Крутицкого теремка, кто-то гонял голубей, и они совершали по небу широкий круг от Москвы-реки до Крестьянской заставы. - Чьи это голуби?.. - задумался Крендель, стараясь по манере полета угадать, кому принадлежит стая. - Широконосовы... - ответил он сам себе. - А это чей? Одинокий голубь шел по небу и был еще далеко от нас, над Вековой улицей. Светлой точкой, иголочным ушком светился он в огромном небе. - Одинокий, - печально сказал Крендель. Да, бывают такие - одинокие голуби. Не дикие, не домашние. Хоть и вывелись они в городе, на голубятне, а все равно летают и живут одиноко - ни к сизарям не могут пристать, ни к витютням, ни к домашним стаям. Что-то в них есть такое, от чего они мучаются всю жизнь. Тянет дикая стая, но и от дома, от города, где родились, не могут они оторваться. Так и мечутся меж теплым городом и дальними лесами. "Вот так же и я, - думал в это время совсем нами позабытый жилец Николай Эхо. Он стоял у окна в двадцать девятой квартире и тоже глядел на одинокого голубя. - Вот так же и я, - думал он. - Такой же одинокий голубь - летаю, парю, порхаю, а что толку?" Жилец перегнулся через подоконник и глядел то на одинокого голубя, то на окна Райки Пауковой. Глаза его отчего-то покраснели, и сердце билось мягкими толчками. "Куда ты летишь, мой пернатый друг?!" - хотелось крикнуть Жильцу, но он удержался. Одинокий голубь обошел Крестьянскую заставу, далеко вверху, очень высоко пролетел над Широконосовой стаей и вдруг остановился в воздухе, сложил крылья и вниз головой стал падать на землю. Перекувыркнувшись пятнадцать раз, он раскрыл крылья и мягко опустился на резную буфетную верхушку. Почта похитителя День неумолимо клонился к вечеру. Солнце утопало в оврагах за дальними кооперативными домами. Закатные полосы бродили по стенам Похитителевой квартиры, по мертвым еще экранам телевизоров, по глянцевым лицам киноактрис. Похититель сидел в кресле, держа в руках журнал. Он разглядывал в журнале две картинки, на вид совершенно одинаковые. На одной был нарисован барсук, и на другой - барсук. Под барсуками было напечатано мелким шрифтом: "Найдите на этих картинках шестнадцать различий". Прицеливаясь взглядом то в одного барсука, то в другого, Похититель искал различия. "Ага, - думал он, - у этого барсука две ноги, а у этого три. Вот вам и различие". Довольно скоро Похититель справился с этим нехитрым делом и вдруг неожиданно для себя обнаружил семнадцатое. "Что за чертовщина! - подумал Похититель и принялся раздраженно подсчитывать различия, загибая пальцы. - Так точно - семнадцать!" Похититель отбросил журнал, достал лист бумаги и ручку. Он решил немедленно написать письмо в редакцию и обругать сотрудников покрепче. Некоторое время сидел он задумавшись. Хотелось сразу же, с первой строчки, уязвить редакцию, но ничего особо хлесткого он придумать не мог и начал так: "Дорогие товарищи! Недавно я смотрел тут на ваших барсуков..." Похититель остановился, перевел дух и только хотел сильней нажать на перо, как вдруг раздался звонок в дверь. Похититель на цыпочках подошел к двери, заглянул в щель, но ничего определенного не увидел. За дверью что-то чернелось, а что именно, он не мог понять. - Кто там? - аккуратно спросил Похититель. - Почта, - ответили за дверью. Похититель отворил, принял от почтальона заказное письмо, расписавшись в синей почтовой книге. Вернулся в комнату, неторопливо распечатал конверт, достал письмо и только лишь глянул на него, побледнел совершенно смертельным образом. На листе было изображено следующее: Меня <раскололи.> Скорей <бодай телевизоры.> И рви <когти.> От ужаса Похититель немедленно сунул письмо в рот и стал его жевать, потом вынул и снова перечитал. Письмо было, конечно, от Мони Кожаного и читалось так: "Меня раскололи Скорей бодай телевизоры И рви когти". Содержание письма настолько потрясло Похитителя, что он чуть было не стал бодать телевизоры, совершенно забыв, что "бодай" на Монином языке "продавай". Потрясающим, на наш взгляд, было не только содержание письма, но и тот факт, что письмо отослано было из Карманова два часа назад и за эти два часа успело доехать до Похитителя. Кармановская почта, так же как и милиция, работала поистине великолепно. Удивительным было и то, как Моня сумел написать, зашифровать и отослать письмо, находясь на допросе. Не зная, что делать, Похититель схватил журнал и снова глянул на барсуков. Мозг его в этот момент работал так блестяще, что обнаружил восемнадцатое различие. С яростью отбросив журнал, Похититель замер, схватился за грудь. Он почувствовал, что в душе его рухнула гора. "Гора! - в ужасе подумал он. - Рухнула гора!" Похититель давно замечал, что в душе у него есть какие-то горы. Вроде даже целый горный хребет. Они помогали жить, укрепляли душу и хоть рушились время от времени, но в целом хребет был крепок. А тут рухнула огромная гора типа Эверест. Обломки ее завалили сердце, которое вдруг совершенно перестало биться. "Вот как, оказывается, умирают, - подумал Похититель, судорожно пытаясь найти свой пульс. Пульса не было. - А сердце? Бьется или нет?" Сердце не билось и совершенно не прощупывалось. В отчаянии Похититель каким-то образом вывернул голову и прижал ухо к собственной груди. Сердце стояло на месте, не шевелясь. Оно совершенно не билось, и тем не менее Похититель был жив. Да, это было настоящее медицинское чудо: человек с небьющимся сердцем подошел к шифоньеру, достал веревку и принялся увязывать телевизоры. Однако связать четыре телевизора в один узел было делом совсем непростым. Даже человек с бьющимся сердцем изрядно бы попотел, а Похититель ловко опутал экраны веревкой, успевая щупать время от времени свой пульс. Прозвенел звонок в дверь, и Похититель схватился за сердце, но оно по-прежнему молчало, окаменев. Он подошел к двери, заглянул в щелочку и опять ничего не увидел: за дверью что-то серелось, а что именно, разобрать было невозможно. - Кто там? - очень ласково спросил Похититель. - Почта, - ответили за дверью. Похититель открыл дверь, и тут же сердце его ударило громом. Началось настоящее сердцетрясение, от которого рухнули остатки душевного горного хребта, - за дверью стояли два милиционера. Турман и Тучерез К вечеру мы как-то поглупели. Я давно заметил, что люди немного глупеют к вечеру. Днем еще как-то держатся, а к вечеру глупеют прямо на глазах: часами смотрят телевизоры, много едят. Вот и мы слегка поглупели. Мы глядели на Моню - и не могли понять, кто это перед нами. А он, белокрылый, в черном капюшончике, прохаживался по крыше и клевал крошки. Наконец Крендель упал на колени, схватил Моню, прижал к груди, не замечая, что к ноге великого турмана прикручено проволочное кольцо, в котором явно светит записка. Я хотел указать на это, но не находил подходящих слов, а "еще бы" не годилось к случаю. Крендель записки не замечал. - Еще бы, - сказал все-таки я. Крендель не обращал внимания, дул Моне в нос и считал перья. - Еще бы, а, еще бы, - продолжил я. Крендель высунул язык, кончиком языка стал трогать Монин клюв. Все это выглядело довольно глупо. - Еще бы, черт, - не удержался я. - Моньку он видит, а записку не видит. Что ты, ослеп, что ли? Крендель дернулся, изумленно глядя на меня, прижимая Моню к груди. - Еще бы тебе очки протереть, - говорил я, меня прямо понесло. - Разуй глаза, записка у Моньки на ноге. Крендель пугливо глядел на меня, ничего не соображая. Тогда я взял дело в свои руки, достал записку. Вот что было написано в ней: "Пуговица сработала. Остатки монахов, в количестве четырех, находятся в Кармановском отделении милиции. Куролесов". - Какой еще Куролесов? - нервно переспрашивал Крендель. - Откуда? Не выпуская Моню из рук, Крендель наконец побежал к чердаку, по черной лестнице вниз - во двор. Только у трамвайной остановки я догнал его. И как-то особенно медленно добирался этот трамвай до вокзала, долго-долго ждали мы электрички. Останавливаясь то и дело, ползла электричка, и все-таки быстро добрались мы до Карманова и поспели в тот самый момент, когда старшина Тараканов кормил голубей колбасой. - Как вещественное доказательство она устарела, - говорил старшина. - А для голубей подойдет. - Голуби колбасу не едят, - возражал Фрезер, - им надо зерновых культур, типа гречки. - Все в порядке, Кренделек! - смеялся Куролесов. - Можешь гонять своих монахов сколько угодно. Крендель смущался и краснел, жал руку Фрезеру, то и дело пересчитывая голубей. - Ну, а ты-то доволен? - спрашивал меня Вася. - Что ж ты молчишь? Ну, скажи, давно тебя не слыхали. - Еще бы, - говорил я, вытягивая Кренделя за рукав. В этот же вечер мы вернулись домой и еще успели погонять голубей. Весь двор, конечно, был заполнен жильцами, многие залезли даже на крышу, чтоб увидеть это чудо - монахов, летающих в вечернем небе. Вдруг со стороны Красного дома послышался пронзительный свист. Это свистел Тимоха-голубятник. И вслед за свистом из глубины Зонточного вырвался голубь. Белый как снег, он стремительно прошел мимо монахов, прямо подымаясь вверх. Это был знаменитый Тимохин Тучерез. Завидев его, Моня оторвался от стаи и дунул следом. Тут бешено засвистел Крендель, засунув в рот буквально все пальцы, и я поддержал, и дядя Сюва, и Райка Паукова, и тетя Паня ужасно засвистела со своего этажа, и даже бабушка Волк засвистела тем самым свистом, который называется "Воскрешение Лазаря". А Тучерез поднялся уже высоко и все шел вверх, чуть с наклоном, набирая высоту... Просто жалко, что не было в небе тучи, которую он бы с ходу разрезал пополам. Вот он встал, как жаворонок, на месте, сложил крылья и камнем стал падать вниз. Тут же Моня подхватился вокруг него - завил спираль. Тучерез упал на крышу Красного дома, раскрыв крылья в самый последний момент, а Моня перевернулся через крыло, через голову, пролетел у самой Тимохиной головы и снова взмыл кверху, догоняя монахов. А солнца уже и не было видно. Хвост заката торчал из-за кооперативного дома, фонари зажглись в Зонточном, а в небе появились две или три звезды. Сумрачный, фиолетовый лежал Зонточный переулок под вечерним московским небом. Сверху, с крыши, уже и не было видно лица бабушки Волк, сидящей под американским кленом, и дяди Сювы в окне третьего этажа. До нас долетали только отдельные их слова: - Сейчас бы селедочки баночной. - Да есть у меня пара красноглазок, заходите, бабушка. Жильцы перебегали из подъезда в подъезд, хлопали дверями, и в окнах уже зажигался свет. На пустыре опять горели овощные ящики, и возле огня виден был какой-то кривой силуэт с граблями в руках. Он то взмахивал граблями, как будто гоняя ворон, то вскидывал их на плечо наподобие винтовки, то шарил ими в огне. Переломивши грабли об колено, он бросил, наконец, их в костер и долго сидел на корточках, глядя, как сгорают они. За Красным домом на Крестьянской заставе вспыхивали фары троллейбусов и автомашин, из метро вылезали на площадь разноцветные человеческие тени, рассыпались в разные стороны и редко какая-нибудь их них поворачивала в наш переулок. - Опять она повесила курицу между дверями, - послышался сердитый голос. - Да купи же ты холодильник. - Не твое дело, - отвечала Райка, - куда хочу, туда вешаю. Отцепитесь от меня. Райка подошла к окну, полила из лейки зеленый лук, выглянула во двор, но никого не было уже видно во дворе - ни бабушки Волк, ни дяди Сювы. И Жильца из двадцать девятой квартиры не было видно. Скучный сидел он дома и перебирал перья - красные и золотые, скромные и многоцветные. "Что в них толку, - думал он. - Взлететь они мне не помогут". Жилец вспомнил было сон про Райку Паукову, но тут же подумал: "Какая такая Райка? Эта грубая женщина?! Да она даже улыбнуться не может. Только грубит". Жилец захлопнул альбом, кинул его на шкаф, надел пиджак и вышел на улицу. Мрачный-мрачный постоял он под американским кленом, вздохнул и пошел за ворота. "Не жилец я на этом свете", - думал Жилец. Мрачный-мрачный шел он по переулку, шел и шел и не оглядывался назад. А зря не оглядывался, потому что следом за ним шла Райка Паукова и улыбалась, как умела.  * ДОКУМЕНТЫ И ПРИЛОЖЕНИЯ К ПОВЕСТИ "ПЯТЬ ПОХИЩЕННЫХ МОНАХОВ" *  Отрывок из беседы старшины Тараканова и Мони Кожаного - Итак, гражданин Кожаный, с алмазами все ясно. Осталось выяснить последний вопрос: где вы взяли мешок? - Сшил. - Из каких материалов? - Из кожаных. - А где вы, интересно, взяли так много кожи? - С детских лет собирал старые перчатки. - С какой целью? - Для производства мешка. - Итак, вы сшили мешок из старых перчаток. Вы работали один? - Я только шил, а кроил Сопеля. - Посмотрите внимательно. Узнаете ли вы какой-нибудь из этих мешков? - Эти мешки мне не знакомы. - А вот этот, сшитый из замшевых варежек? - Ах, этот. Этот я кроил, а шил Сопеля. - Откуда вы взяли так много замшевых варежек? - "Откуда, откуда"!.. Сами знаете... - Да, мы знаем это, гражданин Кожаный. Знаем и многое другое. Знаем, что вы собирались шить мешок из кожаных кепок... но не вышло... Признаете себя виновным? - Признаю. Список вещественных доказательств по делу "Мешок" 1. Алмазы . . . . . . . . . . . . . . . . . . мешок. 2. Мешок . . . . . . . . . . . . . . . . . . один. 3. Лошадь . . . . . . . . . . . . . . . . . . чугунная. 4. Сундучок с музыкой . . . . . . . . . . . . потайной. 5. Винтовка духовая . . . . . . . . . . . . см. примечание. Примечание. Из винтовки стреляли алмазами во время похищения с четвертого этажа одного дома на пятый другого дома и точно в мешок. Загадочный рисунок, зашитый в воротник рубашки Барабана Примечание. Следователем было установлено, что на рисунке изображено дерево. Не ясно было происхождение полосочек, торчащих из-за ствола. После долгих запирательств Барабан сознался, что рисунок был прислан Моней и означал следующее: "Не ходи в лес, там Тараканов". Последняя запись в "краткой описи преступных деяний" Похитителя ...Корабль моей жизни дал сильную течь. Ударился дном об скалу закона. Руки не удержали штурвала судьбы... Сидел спокойно, искал различия в барсуках и вдруг как осенний листок оторвался от ветки родимой и упал на сырую землю. Озеро моей жизни оковано теперь холодным льдом наказания... Я шел по грязной дороге преступлений... Зачем?! Зачем мне четыре телевизора?! Зачем? Хватило бы и двух, в комнате и в кухне, обычный и цветной. А теперь только сердце плачет в груди... Сердце мое! О сердце мое! Прошу тебя, не плачь! Не плачь, слышишь?.. Нет, не слышит... Плачет... Тонет корабль... вот уже трюм затопило... слышится команда "К насосам!"... Плачет, плачет сердце!!! Ну что ж ты плачешь, родимое?! Сожми зубы, прошу тебя, сердце, сожми... Горемыка ты мое!.. Возьми себя в руки, сердце, ведь тебе еще много стучать... КРАТКОЕ ОБЪЯСНЕНИЕ некоторых слов, которые не вошли, к сожалению, в текст повести "Пять похищенных монахов" АРЛЕКИН Гончая собака с разноцветными глазами и пятнистая, как шахматная доска. Один раз я видел такую на Птичьем рынке. АЖУР Кренделю сказали: "Передай Юре: все будет в ажуре". Крендель передал, и я обрадовался, а ведь "ажур" - это что-то вроде дырки. БОЙНЫЙ Голубь, у которого четыре крыла. Два растут нормально, а еще два - на ногах. Именно такого голубя завел Тимоха, чтоб отравить нам жизнь. БЫК Любимое домашнее животное дяди Сювы. КЛЮШКИ хоккейные стал изготавливать гражданин Никифоров, навек простившись с граблями. ЛЮБЕЗНЫЙ Я думал, что этого слова нет в повести, а оно имеется на 186-й странице. МУР Есть еще люди, которые не знают, что такое МУР. Они думают, что это так кошка мурлычет. Кошка-то, может быть, так и мурлычет, да только МУР - это кое-что другое. МУР - это Московский уголовный розыск. А это вам - не кошка мурлычет. ТЕТЯ ТАНЯ Лифтерша, которая принимала активное участие в жизни нашего двора. Однако в связи с тем, что она в точности повторяла все слова и поступки тети Пани, автор слил эти две фигуры в одно лицо, за что и просит прощения. ШИЛИШПЕР Рыба, которая любит хлопать хвостом по воде. Если б автору предложили стать рыбой, он, конечно бы, стал шилишпером.