енью чувствую: ``Ах''. Из меня ж не получится лапочка, Не сгорай, моя свечечка--лампочка, Где обнимутся двое, там третий молчи, Тех двоих не учи. Никакого такого опыта, Кроме разве ночного шепота. Я подкрашусь снаружи, подстроюсь внутри, И никто мне не даст тридцать три. К Аксенову Дорогой Василий Палыч, Напишу--к я Вам письмо, А отправить -- не отправлю, Оно отправится само. Добродушно--злым, усатым, Но с нездешностью уже -- Помню Вас в восьмидесятых В предотъездном кураже. А вообще -- какого черта, ??? Чтоб вблизи аэропорта Ваш не вытоптали след. Объясняться все мы слабы, Как себя ни назови, Но послушайте хотя бы Мои строчки о любви. -- Дорогой Василий Палыч, -- Бормочу я невпопад, -- Ой, как я бы к Вам припала Этак двадцать лет назад. А сейчас, Василий Палыч, Вот написала Вам письмо, А отправить -- не отправлю, Пусть отправится само. К Горацио Мой Горацио, как ты горазд Слушать пенье под звуки кифары! Я уехала в свой Невинград, Потушите, пожалуйста, фары. Потушите, пожалуйста, свет, Отраженный водой многократно. Где была -- там меня больше нет, И едва ли я буду обратно. Мой Горацио, ты ли не рад -- Ничего не успело случиться, Я уехала в свой Невинград. Облученный обязан лучиться, А не мучаться день ото дня Под чужими прямыми лучами, Принужденно и жадно звеня Сохраненными втайне ключами. Мой Горацио, видишь ли, брат, Всяк спешит совершить свое чудо. Далеко, далеко Невинград, Ни один не вернулся оттуда. ``Невинград, Невинград, Невинград'', -- Повторяю -- хоть это--то можно... И заплакала, как эмигрант, Над которым смеется таможня. К Коржавину Смеркалось, только диссиденты Руками разгоняли мрак. Любви прекрасные моменты Не приближалися никак, Когда, помыслив хорошенько, Не срам, не пасквиль, не донос -- Всемирный голубь Евтушенко Письмо за пазухой принес. Я над ответом хлопотала, Письмо вертела так и сяк, Но что--то в воздухе витало, Один лексический пустяк. Чего ждала, уж не команды ль ``Спаси меня и сохрани''? Но все твердили ???мне команды, И было отчество в тени. Кого спрошу -- никто не дышит В окошко дома моего, И каждый пишет, да не слышит, Кругом не слышит ничего. Обременен нездешней славой, Любимец всех концов Земли, Наш письмоносец величавый Исчез в сапфировой дали. На всякий случай на пожарный Я в Шереметьево приду С цветами, глупыми пожалуй, -- Стоять в каком--то там ряду. Смеркалось, да, но, тих и светел, Приёмник голоса ловил. Один Коржавин нас заметил И чуточку благословил. К Пицунде Вот минувшее делает знак и, как негородская пичуга, Так и щелкает, так и звенит мне над ухом среди тишины. Сердце, бедное, бьется -- тик--так, тик--так, сердцу снится Пицунда, Сердцу снится Пицунда накануне войны. Сердце бьется -- за что ж извиняться? У папы в ``Спидоле'' помехи, Это знанье с изнанки -- еще не изгнанье, заметь. И какие--то чехи, и какие--то танки... Полдень -- это двенадцать, можно многого не уметь. Но нечестно высовываться, просто--таки незаконно, Слава Пьецух -- редактор в ``Дружбе народов'', все сдвиги видны. Снова снится Пицунда, похожая на Макондо, Снова снится Пицунда накануне войны. Сердце бьется, оно одиноко -- а что ты хотела? На проспекте Маркеса нет выхода в этом году. И мужчина и женщина -- два беззащитные тела -- Улетели в Пицунду, чтобы выйти в Охотном ряду, Улетели в Пицунду, чтобы выйти в Охотном ряду. К Стивену Кингу Лето нынче тянется долго--долго, Впрочем, как всегда -- это не летально. Привези мне книжечку Конан--Дойля -- Я люблю, как девочка, эти тайны. Ни чутья, ни опыта, зябко, зыбко, Но читать -- читается до заката, Это или опиум, или скрипка... Что бы это ни было -- все загадка. Лето нынче долгое, небо цвета Темно--грозового, порохового. Привези мне книжечку Стефан Цвейга -- Сердце просит жгучего, рокового. Маленькая женщина под вуалью, Глупенькая птичка желает боли, Ей не страшно сжечь себя, хоть буквально -- Ах, не надо, милая, бог с тобою. Это лето долгое, что ни книга -- Дамочка с причудами в главной роли. Привези, пожалуйста, Стивен Кинга, Пусть уж лучше мистика будет, что ли. Призраки любви так и ходят рядом, Что это за стыд, что за оперетта? Только бы не сжечь все единым взглядом Перед тем, как на зиму запереться. К цветам Ах, эти мелкие ромашечки в саду, Такие были в том чернобыльском году. От первых дачных ???УВЧ на стороне До неудачных приключений на Луне. Причем Луна -- она вообще не на виду, Но есть страна, где с сердцем точно не в ладу. Давай наскоро, но не в тот проклятый год Я неуклюже поползу, как луноход. Причем страна -- никто ни в чем не виноват, Когда везде полуразлад--полураспад. И расщепляется невидимо строка, И облучает жизнь мою наверняка. Такие мелкие ромашечки цвели, Когда со станции вдвоем наощупь шли, А бог распада, сидя в божеском саду, Ронял цветочки в том чернобыльском году. И снова -- мелкие ромашки по земле, И налегке иду, и не навеселе, Пока глаза глядят, покуда голос есть, И на календаре -- не восемьдесят шесть. К детям Силы небесные, силы неравные, Вечер недолог, путь недалек. Если не с бездною, значит -- с нирваною Тихий, усталый веду диалог. Силы небесные, силы всесильные, Кончится август -- я в осень войду. Реки молочные, бреги кисельные Не замерзают в этом саду. Силы небесные, строки вечерние, Сны беспокойные, светлая тьма. Силы сыновние, силы дочерние, Дети как дети, зима как зима. Силы сыновние, силы дочерние, Дети как дети, зима как зима. К дому Чуть торопящиеся часы Не тороплюсь торопить обратно. Огни посадочной полосы Все--таки видеть весьма приятно. Вот так под вечер вернешься ты Из самой--самой из всех Америк, А он и выйдет из черноты -- Родной, расхристанный этот берег. Да, он прекрасен, хотя и дик, И может дикостью красоваться, Но он всплывает, как Моби Дик, И просит больше не расставаться. К фантазиям Что, выдумщица, что ты натворила, К чему сама себя приговорила? Ты родинку себе под сердцем выжгла -- А ничего хорошего не вышло. Хоть жги себя, хоть режь -- ты не святая, А выдумкой живешь, себя пытая. Где родинка была, там будет ранка. Атласный верх, да рваная изнанка. Будь женщиной -- они себя лелеют, Они себя, любимую, жалеют, Не рвут себя в клоки, не истязают, На мелкие куски не изрезают. Подумай, пожалей себя, довольно -- Порезаться, обжечься людям больно. Пой, выдумщица, пой их голосами -- Железная, с усталыми глазами. К иллюзиям Если б знать, если б можно заранее знать, Как--то выведать, вызнать -- и голову тихо склонить. Ведь придется не только ласкать, целовать, обнимать, А еще и своею рукой без всякой пощады казнить. Если б знать, если б только начать узнавать, Что, едва затвердивши уроки, не умничать, не капризничать, не попрекать -- Надо будет учиться с ног человека сбивать И, не глядя, одним движением, человеку грудь рассекать. Если б знать, если б знать наперед, как все складывается -- Помогли бы и те, и другие, и сама бы была начеку. Надо было мне с юности--младости учиться пойти хирургии, А не никчемному сладостному французскому языку. К камням Расскажи мне, милый, где болит, Расскажи, не уводи глаза. Видишь? -- На цепочке сердолик, Каменная в жизни полоса. Отстранись немного, отступи, На меня, как прежде, погляди. Сердце тихо дремлет на цепи, Камень мерно дышит на груди. Видишь -- в камне приглушенный свет, Темный пламень изнутри горит? Это -- твоего паденья след, Ты же падал, как метеорит. А ведь ты не скажешь, где болит, Отведешь невесело глаза. Я качну легонько сердолик -- Каменная в жизни полоса. Я качну легонько сердолик -- Каменная в жизни полоса. К китайской кухне Приходи, пожалуйста, пораньше, Хоть бы и мело, и моросило, Поведи меня в китайский ресторанчик, Я хочу, чтоб все было красиво. Полетим -- ни высоко, ни низко -- По дороге этой по недлинной. Ничего, что тут не Сан--Франциско -- Я крылечко знаю на Неглинной. Будь, смотри, с китайцами приветлив, Я который день воображаю, Что несут нам жареных креветок В красном соусе -- я это обожаю. Что китайцу стоит расстараться -- Пусть обслужат нас по полной форме, Пусть покажется московский ресторанчик Мне крупицей золотистых калифорний. Понимаешь, я могу там разреветься, Разведу ужасное болото, Потому что знаю -- раз креветки, Раз креветки -- стало быть свобода. Ты приди, пожалуйста, пораньше, Если в кои веки попросила. Поведи меня в китайский ресторанчик -- Надо, чтобы все было красиво. К книжкам ``Песня Нибелунгов'' -- ах, не отвлекайся. Ах, не увлекайся книжками, дитя. Низко пролетает Акка Кнебекайзе, Мягкими крылами тихо шелестя. Смейся, да не бойся, бойся, да не кайся, Старшего не трогай, младшего -- не смей. Низко пролетает Акка Кнебекайзе, Старая вожачка племени гусей. Книжки -- это дети, дети -- это книжки, Горькие лекарства дорогой ценой. Акка Кнебекайзе пролетает низко, Акка Кнебекайзе прямо надо мной. Акка Кнебекайзе пролетает низко, Акка Кнебекайзе прямо надо мной. К королеве Марго Новый день занимается, задается легко, В моем доме снимается ``Королева Марго''. Не советские мытари, рыбьи дети, рабы, А прекрасные рыцари на подмостках судьбы. Что ж душа моя мается? -- Все пройдет, ничего, Ну и что, что снимается ``Королева Марго''? Может, дело получится, и в конце--то концов Может, страсти обучится пара--тройка юнцов. О, как сердце сжимается! О, любовь, о, тюрьма! -- В нашем доме снимаются все романы Дюма. Спи, любимый, не мучайся, жди хороших вестей -- Я участвую в участи неизбежной твоей. К крыжовнику Из подарков судьбы, украшений грошовых, Чьих--то памятных песен, календарных примет Выбираю крыжовник, зеленый крыжовник -- Чрезвычайно неброский и непопулярный предмет. Примеряя к лицу эту жизнь, эту участь, Я бесчисленно морщусь и фыркаю, но... Я ценю кислиц\'{у}, уважаю колючесть, Различаю под матовой кожей зерно. Если можешь понять его -- и шипы, и зеленость, И непышные ветки, и недорогие плоды, -- Так поймешь и меня -- запечатанных губ распаленность, И дрожащие пальцы, и путаные, и потайные лады. К любви Она над водой -- клубами, она по воде -- кругами, Но я знала тех, кто руками ее доставал со дна. Любая любовь -- любая, любая любовь -- любая, Любая любовь -- любая, и только она одна. Немилосердно скупая, немо--глухо--слепая, Кровавая, голубая, холодная, как луна, Любая любовь -- любая, любая любовь -- любая. Любая любовь -- любая, учу ее имена И верю в нее, как в рифму, и верю в нее, как в бритву, Как верят в Будду и в Кришну, и в старые письмена. Любая любовь -- любая, любая любовь -- любая. Любая любовь -- любая, и только она одна. К неизвестному В то время, как я эту землю обследую, Хожу, прикрывая ладонью нутро, Дитя, которое не знаю, не ведаю, Ведет себя странно, как студент в метро -- И топочет ногами, и смеется не мудрствуя, То он вытащит весла, то утопит корму, И, похоже, он слушает какую--то музыку, Понятную только ему одному. Но, видно, и музыка ему тоже наскучивает -- По каким--то таким часам он живет -- И тогда он меня, будто лодку, раскачивает, И земля вообще подо мной плывет. И не то, чтоб мужественно, не то, чтоб женственно, То ночь за полночь, вот, то ни свет ни заря... Но в июне закончится мое путешествие, Однажды начавшееся среди сентября. К независимости Слово неважное, да больно уж вещь хороша. Следовало б догадаться, хотя бы как М\'{и}лан Кундера -- Жизнь обработана, почва слегка оскудела -- Ну и, естественно, просится в рифму душа. Слово неважное, да больно хорошая вещь. Странное дело -- не быть в Атлантиде атлантом. То ли ландшафт нехорош, то ли климат зловещ -- И угораздит родиться с умом и талантом. Слово неважное, а вещь хороша, хороша, Ах, не слюбилось, так так и скажи -- не стерпелось. К\'{у}ндера или Кунд\'{е}ра -- рифмуйся, не бойся, душа. Невыносимая легкость, неспешность и, все--таки, ах, несмертельность. К ожиданию Ожидание -- это чужое кино, Обещание чуда -- не чуда. Как в кино, забери меня, милый, в окно, Забери меня, милый, отсюда. Сколько лет провела у стекла, у окна, Да теперь это больше не важно -- Забирай меня, если тебе я нужна, Поцелуй меня коротко, важно. Вероятно, иное иному дано. Я нелепа, я слишком серьезна -- Окуни меня, милый, в вино, как в кино, Окуни меня, если не поздно. Выбирай мы друг друга и не выбирай -- Но должно было грянуть все это. Забирай меня, милый, скорей забирай, А не то моя песенка спета. Забирай меня, милый, скорей забирай, А не то моя песенка спета. К пению Опыт говорит -- бери дыхание, Опыт говорит -- имей терпение. Это плавниками колыхание, Люди знают, называют пением. Легких пузырьков кругом роение И кораллов стройное стояние -- Может, это только настроение, А быть может, даже состояние. Жизнь кругом кипит, клубится, теплится, Океан -- вселенная зовущая. Рыбина плывет -- бока колеблются, Рыбина поет -- она поющая. К письму Возьму конверт, расклею, волнуясь, допишу: ``Все кончено, прощай, конец баллады''. Себя не пожалею, тебя не пощажу. А может, пощажу -- проси пощады, Проси у прямолобой. Не произнесены Все страшные слова, хотя и близки. Проси, пока мы оба не осуждены На десять лет без права переписки. Возьму конверт, припрячу, назад не посмотрю, Усилие проделав болевое, Себя переиначу, тебя перехитрю -- И в ссылку в отделенье бельевое Немедленно отправлю, вглубь памяти сошлю. Гора с горою -- лишь бы не сгорая. А я стишок подправлю и с музычкой слеплю -- А как иначе в Туруханском крае? Так, хороши ли, плохи, но, видно, до конца Меняются черты, отвердевая. Стираются эпохи, срываются сердца, Хранит секреты полка бельевая. Лет сто, а может, двести промчатся -- чуть помят, Конверт найдется, ведь находят клады. Меня на новом месте порядком изумят Слова ``все кончено, прощай, конец баллады''. К русалкам Одна младая девушка тут прыгнула в фонтан, И нечто непонятное -- цоп за ногу ее: ``Я здешний водяной, -- шумит, -- поставил здесь капкан На всяких девок, девушек и прочее бабье. Плывем со мной, красавица, по самой по трубе, Резвиться будем, милая, я жду тебя давно. Я знаю, что понравится, понравится тебе, А нас никто не хватится, не вспомнит все равно.'' Но девушка хорошая, плеща второй ногой, Подумавши, ответила: ``Уйди, поганый мент! Пока я тут купаюсь без желания с тобой, Намок билет студенческий, серьезный документ. Отвянь, не видишь, рыбина, что я сама рулю!? Я что тебе, колхозница, чтоб делать тет--а--тет? Я, максимум, мороженое всей душой люблю, Да разве что всем сердцем -- свой университет!'' Захлюпало чудовище, неназванный фантом, И отпустило девушку, и жалобно поет: ``Ступай себе, красавица, не пожалей о том, А я один наплачуся ночами напролет''. Русалка не случилася, зато и нет беды -- На то стоит милиция у каждого метро. И выскочила барышня сухая из воды И поскакала, и нырнула в ``Русское бистро''. К себе Пора тебе браться за дело -- Вот вода, вот хорошее сито. Ты всем уже надоела, Доморощенная Карменсита. Ты -- уже не молодая, Чтоб петь про цыганские страсти, Никакая ты не золотая, Ты вообще -- неизвестной масти. Задетая за живое, Пройду по лезвию все же. И вслед мне посмотрят двое -- Постарше и помоложе. А что говорить про дело -- Об этом разные толки. А я давно бы продела Себя сквозь ушк\'{о} иголки. К сюжету В таких, как ты, я ничего не понимаю, Таких, как ты, еще не приводил господь. Не понимаю, как и обнимаю, И все держу зажатою щепоть. Каким таким, скажи, меня нездешним ветром Снесло туда, где даже дуновенья нет? Но вот же я, и миллиметр за миллиметром Наш межпланетный движется сюжет. К сомнамбулам Душа запомнила -- зима была, Душа, как з\'{а}мок, под замк\'{о}м. Я, молодая, -- как сомнамбула, Тащила саночки с сынком. Температурка -- не разваришься, Стоит морозец над Москвой. Мои удвоенные варежки Протерты грубой бечевой. Стоит зима, ее величество, Засунув пальцы за кушак, А я свой шаг сомнамбулический Не ускоряю ни на шаг. Мне двадцать лет, и я -- не лыжница, Мороз выдавливал слезу. Сидит дитя, листает книжицу, Я тихо саночки везу. Сквозь эту изморозь кефирную, Где санный след, но нет иных -- Там я себя фотографирую В протертых варежках цветных. Душа запомнила -- зима была, И -- придорожный эпизод -- Везет сомнамбулу сомнамбула, Везет, везет, везет, везет. Везет сомнамбулу сомнамбула, Везет, везет, везет, везет. К средневековью Всех прикроватных ангелов, увы, Насильно не привяжешь к изголовью. О, лютневая музыка любви, Нечасто ты соседствуешь с любовью. ``Легальное'' с ``летальным'' рифмовать Осмелюсь ли, легальная с летальным. Но рифмовать, как жизнью рисковать -- ``Цианистый'' рифмуется с ``миндальным''. Ты, музыка постельных пустяков, Комков простынных, ворохов нательных, Превыше всех привычных языков -- Наивных, неподдельных. Поверишь в ясновиденье мое, Упавший в этот улей гротесковый, Где вересковый мед и забытье, И образ жизни чуть средневековый. Ищу необнаруженный циан, Подлитый в чай, подсыпанный в посуду, Судьба -- полуразрушенный цыган, Подглядывающий за мной повсюду. А прикроватных ангелов, увы, Насильно не поставлю в изголовье, Где лютневый уют, улет любви И полное средневековье. К старому дому Я в пятнадцать была -- Жанна д'Арк, Ну, не Гретхен, по крайней--то мере. С другом детства идем в зоопарк, Тут в Америке -- милые звери. А жирафы отводят глаза, А горилла состроила рожу -- Мы хохочем -- иначе нельзя, Нам и не о чем плакать, Сережа. Мы как были -- такие и есть. Пачка писем обвязана ниткой. И не новость -- откуда ни есть, Я давно тут стою за калиткой. А горилла тебе -- не гиббон, Вот обнимет по случаю даты -- Вот тогда и пойдет расслабон, И ура, и да здравствуют Штаты. К стихам Нашей кровяной сестры Игла не ходит мимо вены. Стихи не требуют игры, Но против подлинной отмены, Всех наших прочерков в судьбе, Черновиков, тетрадок тайных, Ночных попутчиков случайных, Без сожаленья о себе. Другая, может быть, сестра Другую б выхватила фразу. А эта так была добра, Что чернота возникла сразу. И то, что голосом зовем, А в юности б назвали -- гонор, Дверной заполнило проем, Как долго--долгожданный донор. У той иглы на острие Не кубик льда, но кубик яда, А в стенку бьет небытие, Ему--то больше всех и надо. Есть венценосному цена, Казалось бы, невероятно -- Так вот, Венеция одна, Есть путь туда, но не обратно. К стилю Друзья или сверстники, наверно, обидятся -- В который раз говорю не шутя, Что лично я выхожу из бизнеса, Видимо, так в него и не войдя. На что мне эти былинные билдинги, По мне все это -- мура, утиль. И лично я выхожу из бизнеса, И, видимо, в этом даже есть стиль. К тебе На верхней полочке уже Не хочется тесниться. Но сколько говорят душе, Любовь, твои ресницы. Когда разучишь мой язык, Ты, ласковый отличник, Забудешь все, к чему привык, И станешь сам -- язычник. Тогда смогу вздремнуть часок И вспомню про хворобу, Вот только выну волосок, Опять прилипший к нёбу. К воспоминанию Не можешь быть, как книга, с полки снят, Не будешь ни подарен, ни потерян. Был близок -- стало быть, и свят, И святость выше всех материй. Не станешь перевернутым листом, Ни скомканной, ни вырванной страницей. Взойдя над запрокинутым лицом, Ты, как и я, обязан сохраниться. Средневековый диалог -- Как Ваша светлость поживает, Как Ваша светлость почивает, О чем она переживает, Достаточно ли ей светло? -- Ах, худо, друг мой, очень худо, Мы все надеялись на чудо, А чуда что--то нет покуда, А чуда не произошло. -- Что Вашу светлость удручает, Что Вашу светлость огорчает, Что Вашу светлость омрачает? Вас любит люд и чтит ваш двор. -- У черни что же за любови -- Все время вилы наготове, А двор, прости меня на слове, Что ни синьор -- дурак и вор. -- У Вас, мой герцог, ностальгия, Но Вас утешит герцогиня, Она ведь верная подруга, Ваш брак, я слышал, удался... -- Мой друг, мы с Вами с детства близки, Скажу Вам -- женщины так низки... Супруга мне уж не подруга, И с ней живет округа вся. Не нанося стране урона, Я отрекаюсь, друг, от трона. Кому нужна моя корона, А жизнь моя, скажи, кому? Какой тебе я, к черту, светлость?! Долою чопорность и светскость, Пойдем--ка лопать макароны В ту симпатичную корчму. -- Как Ваша светлость поживает, Как Ваша светлость почивает, О чем она переживает, Достаточно ли ей светло? -- Ах, худо, друг мой, очень худо, Мы все надеялись на чудо, А чуда так и нет покуда, А чуда не произошло. Караульщица Клекотала, курлыкала, гулила, Становилось ясней, ясней, Я три года тебя караулила, Как--никак, это тысяча дней. Раскрутилась во мне эта тысяча, Натянулась, морозно звеня. И пускай еще кто-то отыщется -- Караульщица вроде меня. Обмерев от ключицы до щиколоток, С незабудкой в усталой руке, Я как раз эту тыщу досчитывала, Когда ключ повернулся в замке. Опускаю все птичьи подробности Этой тысяча первой ночи. Сумасшедшая птица под ребрами, Успокойся, не плачь, не стучи! На три года еще запечатываю, Закрываю тебя, как вино -- За своей сиротливой перчаткою Ты ведь явишься все равно. И когда еще кто--то научится Добыванию треньем огня -- Вот и будет тебе караульщица, Караульщица лучше меня. Карманы Я обиды рассовала по карманам, И царапины, как кошка, зализала. Я училась этим маленьким обманам, Ничего тебе про это не сказала. В сумку сунула еще две--три тревоги, И за пазуху упрятала упреки, Завязала в узелок свою досаду, Ничего такого мне теперь не надо. Мне нельзя заплакать, если захочу я, И молчать нельзя мне, если замолчу я. Ну, а главное -- глубокие карманы, Чтобы в них держать свои обманы. Нетерпению купила я уздечку, Ожиданию достала птичью клетку, В уголке сложила маленькую печку, Чтоб кидать туда стихи свои, как ветки. А еще купила швейную машину И дешевые обрезки матерьяла, И себе карманы новые пришила -- Мне уже карманов старых не хватало. *** Когда б мы жили без затей, Я нарожала бы детей От всех, кого любила, Всех видов и мастей. И, гладя головы птенцов, Я вспоминала б их отцов, Одних -- отцов семейства, Других -- совсем юнцов. Их не коснулась бы нужда, Междоусобная вражда -- Уж слишком были б непохожи Птенцы того гнезда. Мудрец научит дурака, Как надо жить наверняка, Дурак пускай научит брата Вкушать, как жизнь сладка. Сестра--простушка учит прясть, Сестра--воровка учит красть, Сестра--монашка их научит Молиться, чтобы не пропасть. Когда б я сделалась стара -- Вокруг накрытого стола Всю дюжину моих потомков Однажды б собрала. Как непохож на брата брат, Но как увидеть брата рад. И то, что этим братья схожи, Дороже во сто крат. Когда б мы жили без затей, Я нарожала бы детей От всех, кого любила, Всех видов и мастей. Кольцо На наших кольцах имена Иные помнят времена, Умелою рукой гравера В них память запечатлена. Там, кроме имени -- число, Которое давно прошло. И год, и месяц -- наша дата, Тот день, что с нами был когда--то. На наших кольцах имена -- От дней прошедших письмена, И если я кольцо утрачу -- Тех дней утратится цена. И я кольцо свое храню, А оброню -- себя браню, Стараюсь в нем не мыть посуду, Оберегать его повсюду. Так из--за слова и числа Я все обиды бы снесла, Свое кольцо от всех напастей Я б защитила и спасла. Кольцо храню я с давних пор От взора вора, вздора ссор, Но в мире нет опасней вора, Чем вор по имени раздор. Мое кольцо, меня спаси -- Возьми меня, перенеси Вот самый миг, когда гравер В тебе свой первый штрих провел. Конаково Помню, как--то ездили в Конаково -- Странно как--то ездили, бестолково. Я не то чтобы была лишним грузом, Но не так с гитарой шла, сколько с пузом. Помню -- вьюга хлопьями в нас кидала, А публика нам хлопала, поджидала. Пели мы отчаянно, как туристы -- Гитаристы--чайники, юмористы. Не для обобщения эта форма -- Больше приключения, чем прокорма -- В именах и отчествах сельских клубов, В маленьких сообществах книголюбов. Вьюги конаковские, буги--вуги, Чудаки московские, мои други! Никого подавно так не любила, Самого заглавного не забыла: Помню, как--то ездили в Конаково -- Славно так--то ездили, бестолково!.. Я на пальцы стылые слабо дую, Господи, прости меня молодую. Кукольник Кукольник, кукольник, черная душа, Что ты делаешь с бедною куклой? Ведь она на тебя заглядеться не дыша, Ведь она на тебя заглядеться не дыша Не успеет со стиркой и кухней. Кукольник, кукольник, серые глаза, Ты так смотришь, что голова кружится. Вот она и глядит, а глядеть ей нельзя, Вот она и глядит, а глядеть ей нельзя -- Нужно с кукольным мужем ужиться. Кукольник, светлая ты голова, Ты стоишь, словно бог, перед куклой. Кукла смотрит едва, кукла дышит едва, Все на свете ты ей перепутал. Кукла смотрит едва, кукла дышит едва, Все на свете ты ей перепутал. Кукольник, что ж, от себя не таи -- Не опасно твое обаянье. Никому не страшны злодеянья твои, Никому не нужны покаянья. Только ей и страшны злодеянья твои, Только ей и нужны покаянья. Легенда о сфинксе Мне другую ночь не спится, Невеселые дела -- То ли кошка, то ли птица, То ли женщина была? То она в огонь глядела, То, забившись в уголок, После плакала и пела, Или билась в потолок. Я подумал -- если баба, Для чего ей два крыла? Если птица -- то она бы Улететь вполне могла. Но ходила у окошка И лежала у огня То ли птица, то ли кошка, То ли баба у меня. Если птица -- не годится Ей стирать и убирать, Надо ж ей собой гордиться, Птичью гордость не терять. Но если вовсе ты не птица И живешь в моем дому, То зачем в окошко биться, И кричать, и петь к чему? Но она не только пела -- Ясно помню: по ночам Все она в огонь глядела, Жарко делалось очам. Но если ты породы дикой -- Для чего тебе крыла? Ты царапай, ты мурлыкай, А она вот не могла. И однажды поздно ночью Растворил я ей окно -- Раз она свободы хочет, То добьется все равно. И шагнула на окошко, И махнули два крыла... То ли птица, то ли кошка, То ли женщина была. Лесничиха А природа на них смотрела Сквозь утренние лучи. Вот твой лук, вот твои стрелы -- А теперь, куда хочешь, мчи. Знаю, в городе есть невеста, Руки ее нежны. Но я сегодня -- невесты вместо, Вместе вместо жены. Муж из леса вернется хмурый, Добычлив и бородат. Я бы стены украсила шкурой, Да он ведь ее продаст. А если станет опять браниться, Если вновь -- за свое, Уж он дождется, давно хранится В кладовке ему питье. Но ты жалеешь меня, мой милый, Как вечер -- стучишь в окно... Что ж до невесты твоей постылой, То это нам все равно. И проснемся мы чуть живые, Едва забрезжит рассвет. И помчатся твои борзые Вновь за тобою вслед. А случится такое лихо -- Жениться тебе пора -- Знай, что ждет твоя лесничиха И эту ночь до утра. Догорает свечной огарок, Звезды -- миг, и умрут. А на пальце моем подарок -- Зелененький изумруд. А природа на них смотрела Сквозь утренние лучи. Вот твой лук, вот твои стрелы, Теперь, куда хочешь, мчи. Летняя колыбельная Я пустышечку несу, Я колясочку трясу -- Баю--баю, моя крошка, Мы живем с тобой в лесу. Дружка к дружке все рядком -- Держим кружки с молоком. А у дома на опушке Ходит дядька с узелком. Может, вышел бы в лесок, За калитку хоть разок -- Я нашла бы того дядьку, Поболтала б с ним часок. Он пастух или кузнец, Этот самый молодец, Может, он -- киномеханик, Зоотехник, наконец. Он -- прохожая душа, И похож на алкаша, И бредет себе по лесу: Жизнь трудна, но хороша! Ночь чернее, чем зрачок, Повернемся на бочок. Маме к песенке придумать Остается -- пустячок. 1984 Мельник Меня несет на мельницу, меня несет к запруде, Я загляделась в воду на себя саму. Я трогаю глаза свои, держу себя за руки, Я долго на себя смотрю -- чего--то не пойму. Пускай, сводя меня с ума, Мой мельник крутит колесо. Мой бог, откуда у меня Такое грустное лицо? Я ненавижу зеркало, свое изображенье, Зачем мне знать, какая я на самом деле есть? Плывет мой ялик кверху дном -- такое искаженье! Видны с обратной стороны и разум мой и честь. Пускай, сводя меня с ума, Мой мельник крутит колесо. Мой бог, откуда у меня Такое грустное лицо? Я ненавижу зеркало, зачем оно обратно? Ведь я могу его намек истолковать превратно. Ни слова не было пока, а я любви потребую. Как стала правая рука моей рукою левою? Пускай, сводя меня с ума, Мой мельник крутит колесо. Мой бог, откуда у меня Такое грустное лицо? Я ненавижу зеркало, во что же это выльется? Я скоро стану забывать, какое у любви лицо. Такое отношение годами не меняется, Я скоро стану забывать, какое у меня лицо. Пускай, сводя меня с ума, Мой мельник крутит колесо. Мой бог, зачем же у меня Такое грустное лицо? Мемуаристика Прощай, говорю себе, мемуаристика, Некого вспомнить -- прошу извинить. Все -- акробатика, все -- эквилибристика, Если некому, некому позвонить. Ну -- некому! ``Здрасьте! Павел Григорьевич? Тут у меня новых стихов пяток. Нет, не на сборничек, и не на подборочку, А лишь на заварочку да на кипяток.'' Ну -- некому! ``Здрасьте, вот эта музыка, Корней Иванович, -- как сыграть? Пускай мне скажет хоть ваша мурочка, Не то я брошу свою тетрадь.'' Ну -- некому! ``Здрасьте, Михал Аркадьевич, Может быть, я забегу налегке? Можно меня водою окатывать, Можно меня трепать по щеке.'' Вот так бы строчить и строчить, учитывая, Что услышать -- не означает прочесть. Все можно, все можно простить учителю, Если этот учитель есть. Мое метро Изумительно тепло, Изумительно светло -- Как же все--таки хитр\'{о} Все придумано в метро! Я гляжу не без опаски -- Или я сошла с ума? -- Все вокруг читают сказки, Фолианты и тома: Этот старый крокодил Не листает ``Крокодил'', Этот глупый паренек Не читает ``Огонек'', И очкарик спозаранку Не читает ``Иностранку'', И пехотный командир Не читает ``Новый мир''. -- Как бесценна эта сцена, -- Я сказала горячо. -- Все читают Андерс\'{е}на, А не что--нибудь еще. Вон Русалочка скользит, Вон Дюймовочка танцует, Вон Солдатик мне грозит -- Кто чего вообразит... Изумительно тепло, Изумительно светло -- Как же все--таки хитр\'{о} Все придумано в метро: Все сидят -- умудрены, Все глядят -- озарены... И мечтает паренек, И мерцает огонек. Мои дети спят Дети мои спят у края, у берега, Где йод и смола, и музыка, и прачечная. Ну пусть, пусть будет, как это у Бергмана -- Жизнь то мерцает, то начисто прячется. И это, и это -- преддверие праздника, Там ель проступает, а может, мерещится. И папа -- он праведник, праведник, праведник. И мама -- она грешница, грешница, грешница. Дети мои очнутся, очухаются И в утробу запросятся, и займутся там играми, И жизнь там увидят черную, чудную -- Это зимнее небо с ярчайшими искрами. И снова, и снова повеет им праздником, Звезда за звездою между веток навешивается. И папа -- он праведник, праведник, праведник. И мама -- она не такая уж грешница. Мой дом летает Мне что--то стало трудно дышать, Что--то со мною нужно решать -- То ли это болезнь суеты, То ли это боязнь высоты. О, друзья мои, дышащие легко, Почему вы все время так далеко? Если мог чей--то дом над землей парить, Почему моему это не повторить. Никто не знает, что мой дом летает. В нем орущие дети и плачущий пес. Никто не знает, что мой дом летает. Только бы ветер далеко не унес. Значительно легче стало дышать -- Вот и все, что нужно было решать. А все--таки чем--то таким грешу, Что не поддается карандашу. О, друзья мои, дышащие легко, Почему вы опять от меня далеко? Даже здесь, в этой области неземной Вы опять не рядом со мной. Никто не знает, что мой дом летает. В нем орущие дети и плачущий пес. Никто не знает, что мой дом летает. Только бы ветер далеко не унес. Вот так я пела, а ты кивал, А ветер нас относил в океан. Но как бы ты ни был самолюбив, Я не из породы самоубийц. О, друзья мои, дышащие легко, Вы опять -- далеко. Даже если отважусь я на прыжок -- Кто постелит внизу лужок? Никто не знает, что мой дом летает. В нем орущие дети и плачущий пес. Никто не знает, что мой дом летает. Только бы ветер, ветер, ветер... *** Мой самый трогательный стих Во мне самой еще не стих, Так пусть летит, твои сухие тронет губы. Во мне любые пустяки Переплавляются в стихи Прозрачно--горькие, как сок грейпфрута Кубы. Но ты, я знаю, не таков, И ты не терпишь пустяков, А я -- сутулая, усталая улитка. И ты смеешься надо мной В глаза, а также за спиной, И на груди моей горит твоя улыбка. Но самый трогательный стих Во мне самой почти затих, А ведь звучал, а ведь дрожал и не сдавался. Хотя душа удивлена, Хотя душа утомлена, Но все ж цела... А вот и стих образовался. Молва Когда услышу эхо той молвы, Едва ли удержусь не разрыдаться. Не то беда, что отвернетесь Вы, А то беда, что мне не оправдаться. И все--таки запомните, молю, Хотя разлука сердце мне и гложет -- Никто не любит Вас, как я люблю, Никто, как я, любить не может. Да, Вы не подадите мне руки -- А пальцы Ваши так смуглы и нежны... Не то беда, что встречи коротки, А то беда, что речи безнадежны. И все--таки я издали скорблю -- Изгнание надежду преумножит, Никто не любит Вас, как я люблю, Никто, как я, любить не может. Не достигает Вас моя мольба, Ни сократить разрыва, ни измерить. Не то беда, что в мире есть молва, А то беда, что Вы могли поверить. А все--таки я Вас не уступлю, Пусть солнце жжет, а ветер сердце студит. Никто не любит Вас, как я люблю, Никто, как я, любить не будет. Никто не любит Вас, как я люблю, Никто, как я, любить не будет. Обезьянка Не без скорости -- утонченность, Не без видимости -- изнанка, И всегда со мной -- непрощенность, Безобразная обезьянка. Тельце кутает в синий плащик, Прикрывает рукой морщины, И печальные глазки прячет, И хихикает без причины. О, подтачивает нас данность, О, пощипывает нас совесть, Непременная моя данность, Непрощенная моя повесть. Ну, возьми мой янтарный крестик, Может, это тебе и надо?.. Но уснуло в глубоком кресле Некрещеное мое чадо. Вот какие у нас игрушки -- Каждый палец струит янтарность. Прощены все мои подружки, Виновата моя бездарность. И вода меня умащает, И огонь меня укрощает, И никто меня не прощает, И никто меня не прощает, И никто ... Музейная миниатюра Музейная миниатюра, Где, где, скажи, твоя натура, Она была ли вообще? -- И несминаемые букли, И нечитаемые буквы Той монограммы на плече? Над столиком стеклянным стоя, Задумаюсь над тем и тою, Что жили--были в те века. И этот лак, и этот глянец На гордый взгляд, сухой румянец Кладет истории рука. Старинная миниатюра Глядит обиженно и хмуро, Век позапрошлый на крыльце. Приди, ценитель малой формы, Черты Петра или Лефорта Найди вот в этом гордеце. Да, власть над сердцем медальона Сильна, но неопределенна, И ???сила песни велика. Придворную любую чурку Возьмешь, воткнешь в миниатюрку -- И вот осталась на века. Мы другие Мы другие и все же -- мы те же, Все теперь в дневниках, в дневниках. Мы встречаемся реже и реже, Реже некуда, реже -- никак. Я -- твой день уже позавчерашний, Но целую твой ветреный лоб -- И мурашки, мурашки, мурашки, Мурашки, мурашки, и полный озноб. *** Мы -- не дети Арбата, мы -- не дети Арбата, Мы пришлись на другие года. Нас не пустят обратно, нас не пустят обратно, Нас едва--то пустили сюда. От детей Бирюлева до детей Тропарева -- Голубая поземка метет. Эти ноги здоровы, эти лица суровы, Эти мысли никто не прочтет. Меж Кузьминок недвижных, средь Лосинок неближних Растерялся и плачет простак. Не отыщет тропинку на родную Неглинку, Не отыщет, бедняжка, никак. На Ходынке дерюжной, на Ордынке воздушной -- Эта корка небитого льда. Ни страстишки тщедушной, ни гордынки ненужной, Ни тоски, ни стыда -- ни следа. Запахнемся поглубже, завернемся потуже -- Ближе, тверже дыханье зимы. От Чертановской створки до Гусиновской горки -- На Крылатские тянет холмы. Мы -- не дети Арбата, мы -- не дети Арбата, Мы пришлись на другие года. Нас не пустят обратно, нас не пустят обратно, Нас едва--то пустили сюда. *** Никуда отсюда не деться, Время мчится, как лихой всадник, Я тоскую о тебе, детство, Как тоскует о тебе всякий. Вот иду той же аллеей, И сама с собою толкую -- Ни о чем я не сожалею, Но тоскую, тоскую. А на даче спят два сына, Я читала о таком, помню, Но не думала, что -- так сильно, И не думала, что -- так п\'{о}лно. Помнишь белку в колесе? Белке В клетку кинули орех грецкий. Не прощу себе свой грех мелкий, Но прощу себе свой страх детский. Вот заветное скоро место, Я тропинок не забывала, Здесь лежит мое королевство, Я сама его зарывала. Не глядеть назад -- лучший принцип И от муки верное средство, Но, наследные мои принцы, Что получите вы в наследство? И подумалось без кокетства -- Все, что ни было со мной -- важно. Я тоскую о тебе, детство, Как тоскует о тебе каждый. Неразрывные твои сети, Невозможное мое бегство -- Там на даче спят мои дети, Там на даче спит мое детство. *** На мое: -- Когда? -- Говоришь: -- Всегда. -- Это трогательно, но неправда. -- Нет, нет, -- говорю я себе: -- Да, да, Это обморок, но не травма. В этом облаке--обмороке плыву Едва шевеля руками, И зову тебя, и зову, и звоню С бесконечными пустяками. На мосту На мосту, где мы встречались, Фонари едва качались. Мы ходили по мосту, Мы любили высоту. Под мостом, где мы встречались, Воды быстрые не мчались, Не гудели корабли -- Поезда спокойно шли. На мосту, где мы встречались, Наши муки не кончались, Поглазев на поезда -- Расходились кто куда, Ибо мы бездумны были, Высоту мы не любили, Но ходили мы туда -- Больше было некуда. Над мостом, где мы прощались, С той поры года промчались. Вот я встану на мосту И достану пустоту. На смерть Высоцкого Поль Мориа, уймите скрипки, К чему нагрузки? Его натруженные хрипы -- Не по--французски. Пока строка, как уголь, жжется, Пластинка трется. Пусть помолчит, побережется, Не то сорвется. Всадник утренний проскачет, Близкой боли не тая, Чья--то женщина заплачет -- Вероятно, не твоя. Лик печальный, голос дальний, До небес подать рукой -- До свиданья, до свиданья, До свиданья, дорогой. А кто--то Гамлета играет, Над кем не каплет. И новый Гамлет умирает -- Прощайте, Гамлет. Но вот и публика стихает, Как будто чует -- Пусть помолчит, не выдыхает -- Его минует. По Таганским сливам узким Изливается Москва, А вдова с лицом французским Будет много лет жива. Вон газетчик иностранный Дико крутит головой -- Кто--то странный, кто--то пьяный, Кто--то сам полуживой. Пусть неспокойно, мой сыночек -- Никто не плачет. О, этот мир для одиночек Так много значит. Переулочек глубокий, Нету близкого лица -- Одинокий, одинокий, Одинокий до конца. *** Не отвертимся, хоть вернемся, От алмазных ее когтей. А следы твоего гувернерства -- На повадках моих детей. Я окошко тебе открыла, Н\'{а} вот, руку мою возьми, Просыпайся скорее, милый, Поиграй с моими детьми. Почитаешь им Вальтер--Скотта, Полистаешь для них Дюма, У тебя впереди -- суббота, У меня впереди -- зима. Но в тягучем густом романе Все замешано на крови -- Расскажи ты им о Тристане, Расскажи ты им о любви. А ты дышишь тепло и сладко, Руку выбросив чуть левей, И мужская трепещет складка Между детских твоих бровей. Не бывает любви бескрылой, Не случается меж людьми. Просыпайся скорее, милый, Поиграй с моими детьми. Просыпайся скорее, милый, Поиграй с моими детьми. *** Не пускайте поэта в Париж -- Пошумит, почудит, не поедет. -- Он поедет туда, говоришь, Он давно этим бредит. Не пускайте поэта в Париж, Там нельзя оставаться! -- Он поедет туда, говоришь, Не впервой расставаться. Не пускайте поэта в Париж, Он поедет, простудится, сляжет, Кто ему слово доброе скажет? -- Кто же тут говорил, говоришь. А пройдут лихорадка и жар -- Загрустит еще пуще -- Где ты, старый московский бульвар, Как там бронзовый Пушкин. Он такое, поэт, существо, Он заблудится, как в лабиринте, Не берите с собою его, Не берите его, не берите. Он пойдет, запахнувши пальто, Как ребенок в лесу, оглядится... -- Ну и что, говоришь, ну и что -- Он бы мог и в Москве заблудиться. Все равно, где ни жить, говоришь, Кто поймет, говоришь, не осудит. Не пускайте поэта в Париж, Он там все позабудет. Все равно, где ни лечь, говоришь, Под плитой -- что под гомоном птичьим. Не пустили б поэта в Париж -- Он лежал бы на Новодев\'{и}чьем. Не пустили б поэта в Париж -- Он лежал бы на Новодев\'{и}чьем. *** Не расти, дитя мое, что в том толку? -- Можешь малость самую -- но и только. -- Я сегодня потерял синий мячик, -- На руках у матери плачет мальчик. Долго ль будем нянчиться, радость наша, Вырастешь -- наплачется твоя мамаша. Голова закружится беспричинно, Тут и обнаружится -- ты мужчина. Женщина потопчется у порога, Вспомнится потом еще -- недотрога. Как я это самое представляю -- Не расти, дитя мое, умоляю. Не тронь мою любовь Когда душа моя от слов твоих остынет, Я подойду к тебе и крикну не шутя: -- Не тронь мою любовь, не тронь ее, бесстыдник, Она еще дитя, она еще дитя! Оставь мою любовь до времени свободной, И дерзостью своей ты ей не прекословь. Не тронь мою любовь, не тронь ее, негодный, Не тронь мою любовь, не тронь мою любовь! Ах, все твои слова -- ненужная подробность, Повремени еще, признанья не готовь. Не тронь мою любовь, она еще подросток, Не тронь мою любовь, не тронь мою любовь... Неразменная монета Я -- неразменная монета, А ты пустил меня по свету, Как тень простого пятака. А я -- по праву неразменна, И нахожусь я неизменно В кармане пиджака. Я -- неразменная монета, Тобой подобранная где--то, А что купить на пятачок? -- Да так, какой--то пустячок, И ты б купил наверняка, Но -- неразменная монета Опять в кармане пиджака. Вот -- узаконенный размен, Одна любовь на пять измен. Меняю крупные на мелочь -- Нельзя же жить без перемен. Я -- неразменная монета, А ты, хотя немало жил, Меня другому одолжил, И тот -- сейчас