чтали! А нынче у нар один неделимый фонд до двух с лишним миллионов дотянул... Лапин, постукивая кулаком по колену, втолковывает Кузьмину: - Мы потому и добились некоторых успехов, что использован ценнейший опыт казахстанских животноводов - Бальмонта, Исенжулова, Большаковой... - Стойте! - Кузьмин неожиданно вскакивает. - Стойте, товарищ, как ваша фамилия? - Лапин. - Александр Федорович? - расплывается в счастливой улыбке Кузьмин. - Ну как же это я сразу не догадался? Слышал про вас, Александр Федорович. И статьи ваши читал. И вообще, как говорится, следил за ростом. Очень приятно лично познакомиться! Чижов разливает водку в пластмассовые стаканчики и предлагает: - Ну, по последней? - А что это товарищ архитектор такой невеселый? И водки даже с нами не пьет? - осведомляется пожилой колхозник, и все, словно по команде, оборачиваются к Нестратову, который с обиженным видом одиноко сидит в углу купе. - Ты, может, заболел, Василий? - участливо спрашивает Лапин. - Да, да, заболел! - отрывисто отвечает Нестратов, еще глубже забиваясь в свой угол. - Простыли, не иначе, - сочувственно качает головой пожилой колхозник. - Лечь надо и укрыться потеплее! - веско говорит усатый мелиоратор. - Сейчас я кожух принесу. Тут первое дело - пропотеть! И, грохоча сапогами, он убегает за кожухом. - Вы ложитесь, товарищ дорогой, ложитесь! - настойчиво уговаривает пожилой колхозник Нестратова. - Да я не хочу! Мне не надо! - пытается протестовать Нестратов, но Чижов обрывает его сердитым шепотом: - Ложись, ложись! Назвался больным - так ложись. Люди о тебе заботятся, а ты... И Нестратов покорно забирается на верхнюю полку и ложится. Чьи-то заботливые руки накрывают его теплым кожухом. Кто-то решительно говорит: - А ну, граждане, берите свои пожитки и пошли к нам. А то накурили - дышать нечем. Тут и здоровый человек заболеет. Пошли. Все поднимаются и осторожно, стараясь не потревожить "больного", уходят. Только усатый мелиоратор, задержавшись, поправляет сползающий с Нестратова кожух и наставительно произносит: - Первое дело - пропотеть! Нестратов лежит неподвижно, с закрытыми глазами. Гудит паровоз, стучат колеса. Смеркается. Внезапно слышится певучий голос: - Граждане, имеются бутерброды с сыром, колбасой, икрой зернистой, печенье, пирожные... Кто желает, граждане, выпить и закусить? Вдоль вагона с подносом, уставленным бутербродами, пачками с печеньем, бутылками с пивом и фруктовой водой, идет миловидная девушка в белой наколке и белом фартуке. Нестратов, привскочив на койке, окликает ее громким шепотом: - Девушка, побыстрее - сто... Нет, лучше полтораста. Два бутерброда с колбасой, два с сыром. Пожалуйста, скорей! Он торопливо рассчитывается, поспешно опрокидывает стаканчик и с жадностью набрасывается на бутерброды. - Больной сам себе назначил диету?!. Так! Нестратов, поперхнувшись, испуганно смотрит вниз - в проходе стоят Чижов, Лапин и Кузьмин. - Как тебе, Василий, полегче? - серьезно спрашивает Чижов, - Полегче, полегче, - с набитым ртом сердито бормочет Нестратов. Гудит паровоз. Мелькает за окном ярко освещенное здание железнодорожной станции, врывается на секунду нестройный гул голосов, переборы баяна. Лапин неожиданно вскакивает: - Грачевка! Честное слово, Грачевка! - Она самая, - подтверждает Кузьмин. - Знакомые места? Лапин взволнованно и смущенно улыбается: - Хорошо знакомые. В тридцатом году по путевке райкома комсомола я ездил сюда проводить коллективизацию. - Вот что, - негромко произносит Кузьмин и оборачивается к Чижову. - Вот вы сейчас, Борис Петрович, рассказывали нашим ребятам, как вы ездили Комсомольск строить. А я в Комсомольске не был, не довелось. Ну, конечно, коллективизацию - это и я хорошо помню... На Днепрострое два года работал, потом воевал, учился, а теперь вот в колхозе председательствую. Но, удивительное дело, как скажут при мне: Комсомольск, Магнитка, так меня прямо волнение охватывает. И не был я там, а как будто был. И вот я иногда думаю: а может ли быть где-нибудь еще, чтобы жизнь и судьба страны, такой огромной, такой разной, была жизнью и судьбой каждого живущего в ней человека? Нестратов, свесившись вниз, внимательно слушает. Ровно и неторопливо постукивают колеса. Гудит паровоз. И снова гудок. Гудит стоящий у пристани большой красивый речной пароход с надписью на борту: "Ермак". Идет погрузка. Цепкие лапы могучих кранов легко несут по воздуху огромные тюки, ящики с сельскохозяйственным оборудованием и деталями машин. Отъезжают и подъезжают грузовики, бегают по скрипучим мосткам шумливые загорелые грузчики. Десяток барж у причала возле "Ермака" дожидаются своей очереди. Лапин, Чижов и Нестратов стоят на высоком обрывистом берегу городского сада. Внизу широко и вольно течет река. Чижов вдыхает полной грудью: - Хорошо! Честное слово, хорошо! Хорошо, Василий, а? С грохотом подъезжает к пристани колонна грузовиков. - Ладно, отдыхайте, братцы, - говорит Лапин, - а я пойду добывать средства передвижения. - Минутку! - останавливает его Чижов. - Сколько у тебя с собой денег? - Тысячи две. - Давай сюда. Все! В общий котел! - решительно говорит Чижов, берет у Лапина пачку денег, пересчитывает, отмечает что-то карандашом в записной книжке и оборачивается к Нестратову: - Сколько у тебя, Василий? - Три тысячи, - отвечает Нестратов и покорно протягивает деньги Чижову. - Прекрасно, - кивает головой Чижов, - и у меня две с половиной. Так вот, - говорит он тоном лектора, обращающегося к огромной аудитории, - прошу следить за ходом рассуждения! Путешествие займет дней двадцать, не больше. Учитывая новое снижение цен, кладем на каждого по две сотни. - Позволь! - всплескивает руками Нестратов, и Чижов неумолимо продолжает: - Пятьсот рублей - прошу следить за ходом мысли - мы выделяем на средства передвижения, остальные... - Погоди, погоди, профессор, - обеспокоенно вмешивается Лапин. - Ты что-то уж больно круто. Оставь, милый друг, толику на непредвиденные расходы. - Какие еще непредвиденные расходы? Что это такое? Карточный проигрыш? Подкуп должностных лиц? - Ну, мало ли что! - Ладно, - подумав, милостиво соглашается Чижов. - Выделим на непредвиденные расходы еще сто рублей. Итак, прошу - пятьсот, - он с поклоном протягивает Лапину пять сотенных бумажек, - на организацию транспорта. В общей кассе путешествия остается неслыханная сумма в семьсот рублей на трех человек. Лапин молча, с некоторой укоризной качает головой. - Ну, хорошо. Чижик, - с хрипотцой в голосе произносит Нестратов, - а где будут остальные деньги? - За ними мы поплывем! - загадочно отвечает Чижов и затягивает во весь голос: Мы поплывем, товарищ мой, За тридевять земель, Поскольку, трум-пурум-пум-пум, Прекрасна наша цель!.. Почта. Чижов четко и старательно выводит на бланке почтового перевода: "Куйбышев. Почта. До востребования. Василию Васильевичу Нестратову шесть тысяч триста рублей". - Ты сошел с ума! - восклицает Нестратов и пытается вырвать у Чижова почтовый бланк. - Я думал, что это шутка, но ты... - Не хватай меня за руки, - деловито говорит Чижов, - на тебя обращают внимание! Пристань. Кончается погрузка. У трапа, неторопливо поглядывая на беготню грузчиков, стоят трое: девушка из Тугурбая, высокий молодой паренек в форме речника - помощник капитана парохода "Ермак" Сергей Петровых и светловолосая, очень красивая женщина лет тридцати - руководитель отдела краевого Института животноводства Наталья Сергеевна Калинина. - Ну и нечего, Катюша, расстраиваться, - говорит, видимо уже в сотый раз, Сергей, обращаясь к девушке из Тугурбая. - Тебе хорошо говорить - нечего, - угрюмо усмехается Катя, - а вот мне вынесут выговор - тогда будет дело. - Выговор объявить нужно, - сердито сдвинув брови, говорит Наталья Сергеевна, - но только не вам, Катюша! Странно получается: строится город животноводов, идет большое строительство, а хозяина настоящего, головы - нет. Нехода ваш без указания сверху чихнуть боится! Чуть что - ссылается на Москву, на Нестратова. - А Нестратов про нас и думать не думает, - печально заключает Катя. - Ну и нечего расстраиваться, - повторяет Сергей. - "Нечего", "нечего"! - вскипает неожиданно Катя. - Много ты понимаешь! - Да уж побольше тебя! - Ах, побольше меня? - Ну-ну-ну, бросьте ссориться, ребята, - улыбается Наталья Сергеевна. - А то уж и так по всей трассе идет про вас слава: не видятся - скучают, а видятся - ссорятся. Она поднимает с земли маленький чемоданчик, негромко спрашивает: - Вы нас вместе поместили, Сережа? - Да, Наталья Сергеевна, вместе с Катей, в одной каюте. - Хорошо. Я тогда пойду устраиваться. Она кивает Кате и Сергею, медленно поднимается по трапу на пароход. Катя смотрит ей вслед. - Красивая она. - Красивая, - соглашается Сергей. - Говорят, ее директором Института животноводства назначают у вас в Тутурбае. Катя усмехается: - Сперва еще надо построить Тугурбай... Наверху, на площадке широкой деревянной лестницы, ведущей к причалу, появляются Лапин, Чижов и Нестратов. Они останавливаются и смотрят на пароход. Нестратов, который держит на плече знаменитый апельсиновый чемодан, тяжело отдуваясь, спрашивает: - Ну-с, места, надо полагать, у нас палубные? - Еще чего! - презрительно отзывается Лапин. - Кто же это ездит на палубе? Шум, суета... Нет, не об этом мы мечтали. Друзья спускаются вниз, подходят к трапу. - Давай билеты! - говорит Нестратов. - А зачем билеты? - удивляется Лапин. - Нам билеты не нужны. Он кивает головой, как старому знакомому, курносому матросику, проверяющему возле трапа билеты, весело говорит: - А вот и мы! Эти товарищи со мной - разрешите? Матрос улыбается: - Пожалуйте, пожалуйте! Все готово, товарищ начальник! - За мной! Лапин первый идет вперед по шатким мосткам, за ним с чемоданом на плече следует Нестратов, а усмехающийся Чижов замыкает шествие. Ступив на борт парохода, Нестратов нерешительно останавливается: - Куда теперь - наверх, вниз? - Все прямо и прямо, - командует Лапин. Он ведет друзей сквозным трюмным проходом с правого борта парохода на левый, останавливается у перил и торжественно простирает руку. - Внимание! Прошу любоваться, но не нужно оваций! Красив, а? Внизу, на воде, пришвартованный к борту парохода, чуть покачивается широкий рыбацкий плот с шалашом, сплетенным из толстых ивовых прутьев. - Красив, а? - повторяет Лапин и подталкивает локтем ухмыляющегося Чижова. - Чудо! - говорит Чижов. Нестратов, лишившийся от растерянности и возмущения дара речи, мычит что-то невнятное: - Это?!.. Ты хочешь сказать, что это... Мы поплывем на этом?!.. - Именно! - серьезно подтверждает Лапин. - Это, товарищ действительный член Академии архитектуры, называется плот. И потом, на реке не говорят "поплывем", а говорят "пойдем". - Точно! - произносит появившийся за спиной Чижова курносый матросик и становится рядом с Лапиным. - Эх, и прекрасное же это дело - на плоту ходить. Не трясет, не качает, хочешь - пристал, хочешь - дальше пошел. Жизнь! Конечно, и потонуть недолго, так ведь волков бояться... - Слыхал? - Лапин смотрит на Нестратова и, перебравшись через перила борта, спрыгивает на плот. - Давайте вещички! Чижов передает ему гитару, вещевой мешок, апельсиновый чемодан Нестратова, спускается сам и помогает спуститься все еще находящемуся в состоянии столбняка Нестратову. - Что ж мы имеем? - тоном экскурсовода говорит Лапин. - Мы имеем прекрасный плот с шалашом. В шалаше три великолепнейших ложа. Мое, кстати, крайнее - прошу не занимать! Вот это, - он поднимает рулевое весло, - техническое усовершенствование - рулевое весло. А засим, как уже было сказано выше, не трясет, не качает, ветер, небо, жизнь! Капитан! - хлопает он по плечу Нестратова и подмигивает Чижову. - Можете командовать - полный вперед! - Артисты! - не то одобрительно, не то насмешливо говорит матросик и осведомляется: - Чалку отвязывать? - Отвязывай, брат, отвязывай! Матросик быстро и ловко распутывает чалку, бросает конец Лапину, и плот, подхваченный течением, медленно отходит от парохода. Чижов подбрасывает в воздух шляпу Нестратова: - Ура! Шляпа падает в воду. Матросик, сложив руки рупором, кричит вслед: - Попутного ветра! Кама. Заходящее солнце рябит на зеленоватой воде. Проплывают мимо заводские строения, подъездные пути железнодорожной ветки, нарядная, словно игрушечная вышка спортивной речной станции. Нестратов в пальто и без шляпы сидит на своем апельсиновом чемодане и молча смотрит вдаль. Чижов возится с рыболовным снаряжением, а Лапин, настроенный благодушно, насвистывает, то и дело насмешливо поглядывая на Нестратова. - Ваше мнение, профессор? - Лапин заговорщически наклоняется к уху Чижова. - Как наш больной? Чижов пожимает плечами: - Процесс развивается нормально. - Подумав, он добавляет: - Но должен сказать откровенно, что идея с плотом - не самое лучшее, что могло тебе прийти в голову. Недурной отдых! - А твоя дурацкая шутка с деньгами?! - тихо и сердито отвечает Лапин и встает. - Не будем считаться, Чижик! У нас же, милый мой, не увеселительная прогулка, а серьезное научно-психологическое мероприятие. Так сказать, испытание огнем и железом! Он подходит к Нестратову, спрашивает: - Грустим? - Красиво! - неожиданно и совершенно не в тон заданному вопросу отвечает Нестратов, и Лапин, даже поперхнувшись, восторженно кричит: - Красиво?! Ах ты, пропади ты пропадом! Профессор, вы слышите, что говорит академик? Он говорит, что ему здесь нравится... Нестратов тычет носком ботинка в настил плота: - Мне не здесь нравится. Мне - вон где нравится! - И он обводит широким жестом руки гладь Камы, высокое небо с быстрыми и легкими вечерними облаками, зеленые берега. Наступает молчание. За деревьями на берегу открываются палатки пионерского лагеря. Стайка голоногих ребят с визгом и хохотом мчится к воде. Звучит отчетливый и звонкий сигнал пионерского горна. Лапин произносит нараспев: - Спать, спать по палаткам!.. - Тьфу ты, какая вдруг старина примерещилась, - медленно, со странной улыбкой говорит Чижов, - лефортовская окраина, речка Яуза... - Наш дырявый фрегат, - подхватывает Лапин. - А это помните? - спрашивает Нестратов. Расстегнув ремни чемодана, он открывает ключом замысловатый замок, поднимает крышку и достает с самого дна затрепанную ученическую тетрадь, на обложке которой корявыми буквами написано: "песильник". - Песенник! - благоговейным шепотом произносит Лапин. - Честное слово, это же наш, тот самый, лефортовский песенник! А я ведь думал, что ты все позабыл, капитан. - Как видишь, не все, - усмехается Нестратов. Чижов после паузы торжественно предлагает: - Что ж, братцы, споем, раз такое дело? Лапин листает тетрадь. - Которую? - Открывай пятнадцатую страницу. - Там же дырка прожженная, - задумчиво улыбается Лапин. Чижов берет гитару, настраивает ее и, закинув голову к небу, начинает: В тот год еще будила нас Походная тревога, Царицын, Фастов и Донбасс, Военная дорога... Чистым баритоном вступает Лапин: И шли полки в последний бой, Вперед - сквозь непогоду, За отчий дом, за край родной, За счастье и свободу. И низким, как рокочущий гром, басом подхватывает песню, Нестратов: Ну что ж, друзья! Споем, друзья! Споем про дальние края, Про битвы и тревогу, Про то, как он, и ты, и я, Про то, как вышли мы, друзья, В нелегкую дорогу! Смеркается. Вдалеке, за речным перекатом, появляется ярко освещенный, ослепительно белый на фоне потемневшего неба пароход "Ермак". Он быстро нагоняет плывущий по течению плот. Несется над водой песня: Припомним славные года Работы и ученья, Мы возводили города, Меняли рек теченье. Турксиб, Донбасс и Днепрострой, Овеянные славой! Как много дел для нас с тобой - Для паренька с заставы. Громовой бас Нестратова перекрывает голоса Лапина и Чижова: Ну что ж, друзья! Споем, друзья! Споем про синие моря И вдохновенья ветер... Пароход подходит близко. Уже становятся отчетливо видны освещенные бортовыми огнями фигуры людей, стоящих на верхней палубе и внимательно слушающих песню. Про то, как он, и ты, и я, Про то, как жили мы, друзья, На этом белом свете! Люди на палубе аплодируют. Последние лучи заходящего солнца ярким пламенем освещают корму, на которой стоят Наталья Сергеевна Калинина и Катя. Нестратов толкает Чижова: - Ты взгляни. Чижик, какие красавицы, а?! - И верно! - искренне восхищается Чижов. - Взгляни, Александр Федорович! Лапин медленно поднимает голову и вдруг, вздрогнув, стремительно вскакивает. Все дальше и дальше уходит по реке пароход. - Что ты? - смотрит на Лапина Нестратов. - Что с тобой? Лапин отвечает не сразу: - Да нет. Почудилось. И, потянувшись за гитарой, он трогает пальцами струны, усмехается и с внезапной силой начинает петь: На заре туманной юности Всей душой любил я милую, Был у ней в глазах небесный свет, На лице горел любви огонь... На палубе парохода темная женская фигура, мотнувшись к борту, стискивает руками перила, вслушивается. Плот кажется неясным пятном на воде. В туманном вечернем воздухе отчетливо слышны слова песни: Что пред ней ты, утро майское, Ты, дубрава, мать зеленая, Степь-трава - парча шелковая, Заря-вечер, ночь-волшебница? Все дальше и дальше уходит по реке пароход. У борта, кутаясь в пуховый оренбургский платок и как-то странно, напряженно улыбаясь, стоит Наталья Сергеевна. Рядом с нею Катя. Издалека из вечернего сумрака доносится песня: Хороши вы, когда нет ее, Когда с вами делишь грусть свою, А при ней вас хоть бы не было, С ней зима - весна, ночь - ясный день... - Ой, Наталья Сергеевна! - Катя испуганно смотрит на Наталью Сергеевну. - Вы плачете?! Наталья Сергеевна улыбается сквозь слезы: - Нет, ничего, причудилось... Песня... Я давно ее не слыхала. И совсем уже издалека долетают последние слова: Не забыть мне, как в последний раз Я сказал ей - прости, милая! Так, знать, бог велел - расстанемся, Но когда-нибудь увидимся... Песня смолкает, и теперь становится слышно, как работают в трюме парохода машины, как с шумом расходится за кормой вода, как хрипло кричит стоящий с лагом матрос: - Семнадцать... Семнадцать с половиной... Семнадцать... Наталья Сергеевна неторопливо достает из сумочки пачку папирос, спички, закуривает. - Наталья Сергеевна, - огорченно говорит Катя и заглядывает Наталье Сергеевне в лицо, - вы же бросили курить! Наталья Сергеевна грустно усмехается: - Расстроилась... Глупо! - И, помолчав, продолжает: - Эту песню восемь лет назад пел один человек. Я проходила практику под его руководством, и вот... Ну, мы с ним дружили. И вот он пел тогда эту песню. Катя с заблестевшими глазами придвигается к Наталье Сергеевне, берет ее за руку, спрашивает шепотом: - Вы любили его, да? Ну, Наталья Сергеевна, вы скажите, вы любили его? - Я его люблю, Катенька, - просто отвечает Наталья Сергеевна и резким движением отбрасывает папиросу. - Не хочу курить. Я его люблю, Катенька, - повторяет она после паузы. - И хоть я уже много лет не видела его и не писала ему, но когда у меня радость, когда мне удается сделать что-нибудь хорошее, настоящее, я всегда вспоминаю о том, что есть на земле чудесный человек, которого я люблю. - А он? - затаив дыхание, наклоняется Катя к Наталье Сергеевне. - Он? Он, разумеется, ничего не знает. Сейчас уже поздно об этом говорить. А тогда я была девчонкой. Сама сказать не сумела, а он не догадался. Ну а сейчас поздно! Катя, сдвинув брови, на секунду о чем-то задумывается, потом говорит грустно: - Это настоящая любовь! Вот у нас с Сережкой, у нас как-то не так - и он все знает, и я все знаю, и на всей трассе знают. А у вас настоящее! Наталья Сергеевна с задумчивой улыбкой качает головой: - Нет, Катюша, любовь - чувство смелое, сильное. Ее не нужно бояться и не надо скрывать. Она зябко передергивает плечами, плотнее запахивается в пуховый платок, смотрит на небо: - Гроза собирается. Пойдем-ка в каюту. И, уже совсем собравшись уходить, она вдруг произносит медленно и растерянно: - И ведь что удивительно - голос тот же. Голос - не только песня! А на плоту при свете керосинового фонаря, подвешенного на палках у входа в шалаш, тоже идет негромкий, неторопливый разговор. Лапин, все еще задумчиво перебирая струны гитары и неподвижно глядя куда-то в темноту, рассказывает: - И вот тогда дурак, о котором я говорю, понял, что он ее полюбил. Понял - и растерялся. Она студентка, приехала к нему на практику, он старше ее лет на пятнадцать, и вдруг - такая оказия... Естественно, с этой минуты он постарался встречаться с ней пореже. Даже провожать ее не пошел, когда она уезжала. Так это все и кончилось. Нестратов, покосившись на замолчавшего Лапина, усмехается: - Да ты прав - большой дурак был этот твой добрый знакомый. Чижов утвердительно кивает головой. - Выражаясь научно, клинический случай шизофрении! Начинается с трусости и ханжеских теорий - "любовь от сих и до сих", "любовь не должна мешать", а кончается всевозможными душевными расстройствами, с которыми приходится возиться врачам! Хотел бы я знать, где, когда и кому помешала настоящая любовь? - Теоретики! - свирепо огрызается Лапин. Он откладывает в сторону гитару и обхватывает руками колени. Наступает молчание. - Между прочим, Саша, - невинным тоном спрашивает Чижов, - а как звали твою практикантку? Такую светловолосую? Помнишь, вы приезжали вместе в Москву и ты меня с нею знакомил? - Наташа. Наталья Сергеевна Калинина... - быстро отвечает Лапин и, запнувшись, подозрительно смотрит на Чижова. - А ты почему о ней вспомнил? - Просто так. Нестратов наставительно замечает: - Душевная робость делает людей несчастными чаще, чем это принято думать. И снова наступает молчание. Лапин сидит, обхватив руками колени, вглядывается в темноту. Потом произносит тихо, без всякой, казалось бы, видимой связи с предыдущим: - Но ведь мне уже сорок два года! Чижов значительно смотрит на Нестратова, берет его под руку, и они вдвоем уходят в шалаш. Лапин остается один, закуривает. Слабый красноватый огонек освещает его необычно суровое, взволнованное лицо. И вдруг в темном ночном небе вспыхивает молния, раскатывается гром, и дождь, словно он только этого дожидался, со стремительной силой, яростно обрушивается на плот. - Эгей, братцы! Из шалаша выскакивают полураздетые Чижов и Нестратов. - Вещи, вещи в шалаш! - Гитару! Скорей! Лапин, Чижов и Нестратов мечутся под дождем, лихорадочно собирая разбросанные вещи. Внезапно Чижов вскрикивает: - Человек, человек за бортом! - Где, где? - Да не может быть! - А я вам говорю... Яркая вспышка молнии. Теперь, действительно, становится виден совсем рядом с плотом не то плывущий, не то барахтающийся в воде человек. Чижов мгновенно сбрасывает рубашку, брюки, ботинки и бросается в реку. Несколько секунд слышны только затихающие перекаты грома, шум дождя, всплески воды. Затем доносится задыхающийся голос Чижова: - Да ты не отбивайся... О, черт! Слушай, погоди, погоди... Всплески воды становятся громче. Лапин и Нестратов, мешая друг другу, вместе с появившимся Чижовым втаскивают на плот, видимо, потерявшего сознание худощавого загорелого паренька в спортивных трусах. Чижов, приплясывая от возбуждения, объясняет: - Я его по голове стукнул - сопротивлялся... Мог сам утонуть и меня утопить. Ничего, сейчас очнется. Друзья, захлопотавшись над бесчувственным пареньком, не замечают, как из темноты, из дождя, к правому борту плота подходит лодка. В ней несколько едва различимых человеческих фигур. Неприязненный голос спрашивает: - Что здесь происходит? Паренек, очнувшись, вскакивает, расталкивает друзей, кричит: - Иван Кондратьевич! Я здесь, Иван Кондратьевич, на плоту! Меня какой-то псих утопить хотел! - Что-о-о?! - высокий человек в лодке приподнимается, освещает фонарем оторопевших Лапина, Чижова и Нестратова. - Кто такие? - Мы... Мы из Москвы... - путается Нестратов. - Думали, человек тонет. И мы... - Да вы понимаете, что наделали? У нас тренировочный заплыв на побитие рекорда дальности в трудных условиях. Мы эту грозу целый месяц ждем, а вы пловца с дистанции снимаете?! Паренек свирепо кричит: - Он меня, леший, кулаком по башке стукнул, а то бы я ему показал! Кто-то из людей в лодке спрашивает: - Ты дальше-то плыть сможешь? Отдышался? - Поплыву, - говорит паренек. - Я поплыву, Иван Кондратьевич, ладно? Будем отсюда считать дистанцию. Можно, Иван Кондратьевич? - Ну, плыви. Паренек, даже не поглядев на Лапина, Чижова и Нестратова, делает глубокий вздох, взмахивает руками и бросается в воду. Еще мгновение - и лодка и пловец скрываются за сплошной стеной дождя. Лапин хохочет: - Ай, Чижик! Не везет человеку... Совсем уже была в руках медаль за спасение утопающего, и вот - на тебе! Сконфуженный Чижов подбирает брюки, рубашку, долго шарит руками по мокрым доскам плота, бормочет: - А где же ботинки? Братцы, куда вы мои ботиночки задевали? Где мои ботиночки? - Они утонули, - хмуро сообщает Нестратов. - То есть как "утонули"? - А вот когда мы этого "утопленника" втаскивали, ты их сам и столкнул. - Братцы! - Чижов патетически воздевает руки к небу. - Я ж в одних ботинках поехал, у меня ж нет других... И домашние туфли я забыл. Караул, братцы! - Ничего, Борис, - философски замечает Лапин, - ты потерял ботинки, но зато спас человека. Снова прорезает небо от края и до края яркая вспышка молнии, гремит гром. - Ревела буря, гром гремел, во мраке молнии блистали! - с удовольствием говорит Лапин. - Все как в песне! Все правильно! После ненастной ночи наступает солнечный, но холодный и ветреный день. Бегут по Каме белые барашки волн. С боку на бок качается плот. Полощутся на ветру повешенные для просушки брюки, пиджаки и рубашки. Из шалаша доносится мирное похрапывание. Лапин стоит в позе бессменного часового, картинно опершись на весло. Внезапно он закладывает два пальца в рот, пронзительно свистит и кричит: - Все наверх! Город! Из шалаша вылезает, волоча за собой географическую карту, сонный Нестратов. Он расстилает карту и наставительно говорит: - Это не город, а населенный пункт. Здесь пополним запасы продовольствия. Плот причаливает к маленькой, очень нарядной и чистой пристани. - Кошайск! - торжественно провозглашает Лапин и первым спрыгивает на берег. Следом за ним прыгает Нестратов, а босой Чижов смотрит на друзей жалостливыми глазами и горестно бормочет: - Друзья... И этих людей я любил... Ни сочувствия, ни доброго взгляда! Купите мне туфли! - Нет денег, - бессердечно отвечает Нестратов. - Ты сам ограничил наш бюджет. - Купите! - безнадежным голосом повторяет Чижов и неожиданно оживляется. - А то вообще не дам ни копейки. Я - казначей. - Ты общественный казначей. Если не дашь, отымем силой, - предупреждает Лапин. И, обращаясь к Нестратову, говорит: - Заходи, Василий! Чижов, сообразив, что сейчас ему придется худо, вытаскивает из кармана деньги: - Черт с вами, вот шесть рублей. - Что же мы можем купить на шесть рублей? - разводит руками Лапин. - Семечек? Не дури, друг! Нам надо чаю, газет, колбасы любительской, сахар кончается... - Ах, так? - Чижов становится в позу короля Лира, ограбленного дочерьми. - Хорошо! Берите все, пейте кровь! Он швыряет на землю несколько бумажек, затем ложится, заворачивается с головой в одеяло, а его бессердечные друзья хладнокровно подбирают деньги и, посвистывая, удаляются. Чижов некоторое время лежит неподвижно. Наконец это ему надоедает. Он высовывает из-под одеяла голову, осматривается, вылезает, берет самодельный веник и начинает подметать плот. За этим занятием его и застают три загорелых широкоплечих человека в парусиновых штанах и фуражках речников. - Здравствуйте, - очень вежливо говорит один из них, - мы к вам. - Ко мне? - К вам, - повторяет пришедший, деликатно стараясь не смотреть на босые ноги Чижова. - Нам, понимаете, команда "Ермака" про вас рассказывала. Очень они хвалили вашу бригаду, даже восхищались. - Исполнением. Песню вы исполняли. Высоко, говорят, художественно. Ну а мы, так сказать, делегаты от клуба нашего - речников. У нас нынче торжественный вечер. Мы годовой план в полгода выполнили. Так что большая к вам, товарищи, просьба - выступить на нашем вечере. Понимаете? - Выступить? - Ну да! Концерт дать. Чижов, прищурившись, смотрит на моряка, и лицо его освещается необыкновенно лукавой усмешкой. - Знаете что, - медленно и почти с восторгом говорит он, - я, вероятно, выступить не смогу. По состоянию здоровья. Но мои два друга выступят обязательно. - Слово? - Слово! - твердо отвечает Чижов и протягивает моряку руку. - Как объявить концерт? - деловито осведомляется моряк. Чижов, секунду подумав, говорит: - Объявите так: вечер русской песни. Обувной отдел универсального магазина в Кошайске. Сверкающие глянцем туфли, ботинки, галоши. - Вы только посмотрите товар, граждане! - любезный продавец гнет туфлю, щелкает ногтем по подошве. - Два года гарантия. Фасон прекрасный, удобный... - Дорого, дорого, - решительно заявляет Нестратов. - А нет ли на резине, - стыдливо спрашивает Лапин, - или на какой-нибудь там пластмассе, подешевле? Нам, знаете ли, для мальчика. Ужасно рвет. Каждый день ему покупай - не накупишься. - Мальчику? Сорок второй номер? - удивляется продавец. - Какой же это мальчик? Это юноша, молодой человек. Ему ухаживать за девушками пора... Вот, порекомендую тогда ленинградский "Скороход", нет износу. - Сколько? - осторожно осведомляется Лапин. - Сто тридцать семь. Выписывать? - Не подойдет! - решительно говорит Нестратов и, откашлявшись, спрашивает: - А нет ли у вас на деревянной подошве? Я как-то раз видел такие. И прочно, и, наверное, недорого. - Что вы, - разводит руками продавец. - Это же спецобувь. Ее производства прямо с баз получают. Нестратов и Лапин грустно переглядываются. Помолчав, Лапин снова начинает: - А нет ли у вас... Вечереет. Нестратов и Лапин, нагруженные незамысловатыми покупками, весело переговариваясь, спускаются с пригорка к плоту. Чижов лежит на спине, завернутый в одеяло. - Распеленаем? - шепотом спрашивает Лапин. - Распеленаем! Друзья, ухватив с двух концов одеяло, вытряхивают из него Чижова. - Человек должен... - наставительно говорит Лапин и внезапно умолкает, изумленный выражением лица Чижова, которое светится тихим счастьем. - Здравствуйте, здравствуйте! - улыбается он. - Как прогулялись? - Отлично, - осторожно отвечает Нестратов. - А как ты? - Лучше быть не может. Чижов с сожалением оглядывает измятый костюм Нестратова. - Здорово ты измялся, Василий. Беда! Нет в тебе прежнего лоска. Разве в таком костюме пойдешь на концерт... А как раз, понимаешь, нынче вечером тебе костюм очень понадобится. - Зачем? - встревоженно спрашивает Чижова Нестратов. Чижов, усаживаясь поудобнее и умильно улыбаясь, говорит: - Дело в том, что сегодня вечером... На стене небольшого белого здания два паренька в фуражках речного флота вывешивают плакат: "Сегодня вечером, по случаю торжественного окончания планового года, бригада артистов-туристов дает концерт "ВЕЧЕР РУССКОЙ ПЕСНИ". На плоту - кромешный ад. Нестратов бушует как одержимый. Лапин рвет на себе бороду. - Позор! - кричит Нестратов. - Ты не имел на это права!.. Это не шутка!.. Я не мальчишка!.. Мы взрослые люди!.. Пожалуйста!.. - Послушай, Борис, - от волнения Лапин заикается, - согласись, что ты позволил недопустимое... - Друзья мои! - Чижов умильно улыбается. - Зачем пустые разговоры? Дело сделано, пути отрезаны, люди ждут. И какие люди! Прекрасные люди, которые закончили годовой план в полгода. Если вы хотите огорчить этих людей, - что ж, я умываю руки. Могу только прибавить: будь у меня возможность - я бы выступил на этом концерте с наслаждением. - И выступишь, - злобно шипит Нестратов. Чижов пожимает плечами: - И рад бы! Но согласитесь, что выступать босым - значит проявить элементарное неуважение к аудитории. И тут наступает его очередь встревожиться - по лицу Лапина медленно расплывается улыбка. - Нет, нет, - торопливо говорит Чижов, - я в твоих ботинках не пойду, они жмут. - Зачем же в моих? - нежно говорит Лапин. - Ты не ценишь своих друзей. Они купили тебе прекрасные матерчатые тапочки за восемнадцать целковых. На лакированные, к сожалению, денег не хватило. Так что готовься, мой друг, к выступлению. Клуб речников. Переполненный зрительный зал. Люди стоят в проходах, расположившись на подоконниках, толпятся в дверях. В первых рядах, рядом с начальством, сидят жены речников и держат на коленях детей. Несмотря на то, что занавес еще закрыт, на лицах ребятишек, облепивших окна с улицы, сияет полный восторг. Иногда из общего гула голосов вырываются отдельные реплики: - У нас тоннаж превосходит. - А это из Куйбышева артисты? - И теперь грузы пойдут из Москвы водой... Но вот наконец дернулся и открылся занавес. Посредине ярко освещенной сцены стоят три стула. В центре сидит Чижов, Лапин и Нестратов, держась руками за спинки стульев, стоят по бокам и растерянно улыбаются. Гремят аплодисменты. Нестратов делает шаг вперед, поднимает руку, судорожно глотает воздух и застывает. - Давай! - раздается сзади энергичный шепот Лапина. - Дорогие товарищи!.. - от неловкости Нестратов говорит срывающимся голосом и заискивающе улыбается. - Разрешите мне от всех нас поздравить вас... Чижов хихикнул, и Лапин сердито ткнул его кулаком в бок. - ...поздравить вас, - уже тверже продолжает Нестратов, - с вашими замечательными производственными успехами. Мы с огромным удовольствием выступим сегодня на вашем вечере, но мы должны вам признаться заранее - произошла ошибка. Мы не артисты. Я, например, архитектор... По залу прокатывается взрыв хохота. Какой-то веснушчатый матросик, прижав к груди фуражку, восторженно восклицает: - Ох, дает! Вот это дает! Нестратов, пожав плечами, продолжает: - Вот он - врач, а третий наш товарищ - животновод. Смех в зале становится громче. Лысый толстяк, утирая мокрые глаза от слез, стонет тоненьким голоском: - Ох, не могу! Я, говорит, архитектор... А то еще, бывает, пожарными представляются... Ох, комик! Нестратов, обернувшись к Чижову, яростно цедит сквозь зубы: - Это все твои дурацкие шутки... Что делать? Чижов подходит ближе. - А я откуда знаю, что делать? Что я - конферансье, что ли? Лапин тоже подходит. Он очень напуган. Растерявшись окончательно, друзья забывают, что на них смотрит зал, и сбиваются в кружок. - Скандал, - бормочет Лапин. 378 - Надо быстро что-то придумать! - шепчет Чижов и, обернувшись, посылает залу обаятельную улыбку. - Ей-богу, намнут нам шею и будут глубоко правы. На сидящих в зале зрителей все происходящее на сцене производит впечатление заранее отрепетированного номера. Разыгрывается довольно сложная пантомима, из которой явствует, что Нестратов негодует. Он вне себя. Он даже показывает Чижову кулак. - Ох, дает! - восхищается матросик. В это мгновенье Нестратов, махнув рукой, пытается удрать со сцены. Но попытка покинуть друзей в тяжелом положении не удается - Лапин и Чижов перехватывают его по дороге и тащат обратно. Смех в зале усиливается. Чижов с мужеством отчаяния выходит вперед, к рампе. - Друзья мои! - кричит он. - Я один во всем виноват! Вяжите меня, но дайте рассказать правду... Гром аплодисментов прерывает его речь. - Ладно, - свирепо говорит Чижов, - тем хуже для вас. - Он обращается к Лапину: - Следи за Василием, чтобы не сбежал! - И скрывается за кулисами. Воцаряется полная тишина. Лапин и Нестратов стоят окончательно растерянные. Через секунду появляется Чижов. В руках у него гитара. Он лукаво подмигивает Нестратову и передает гитару Лапину: - Вспомним-ка молодость! Авось пронесет! И Чижов запевает: Мы вам расскажем, как мы засели, Как мы однажды сели на мели, Плыли, плыли, вдруг - остановка, Скажем прямо: очень неловко. Нестратов выступает вперед, подбоченивается и важно, с укоризной, по-нестратовеки, смотрит на друзей: Хуже на свете нет положенья, Чем человеку сесть без движенья. Ох ты, ух ты, - скучно и сыро, Ох ты, ух ты, - ждать нам буксира. Лапин грустно поет: С этого места, как говорится, Вверх не подняться, вниз не спуститься, Ох ты, ух ты, - некуда, братцы, Ох ты, ух ты, - с мели податься. Слушает затаив дыхание веснушчатый матросик. Лысый толстяк цокает языком. - Хороши артисты! Чижов выхватывает гитару из рук Лапина и с азартом продолжает: Чайки над нами весело вьются, Рыбы под нами громко смеются. Лапин взмахивает рукой, и зал подхватывает: Ха-ха, ха-ха, Плещется речка, Ха-ха, ха-ха, Ну и местечко! Друзья заканчивают песню: Если придется плыть вам по свету, Не забывайте песенку эту. В каждом деле, двигаясь к цели, Надо всюду видеть все мели {*}. {* Текст песни поэта Н. Матусовского.} Пристань. Луна над Камой. Окруженные шумной толпой провожающих, друзья стоят у готового к отплытию плота. - Огромное вам спасибо! - Приезжайте к нам! - Обязательно приезжайте! Захмелевший Нестратов, обнимая за плечи седоволосого