усой бородой на пышущем здоровьем веснушчатом лице. VI. НЕОБЫКНОВЕННОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ В КИНО Торжествующий Хоттабыч поволок Вольку по лестнице на второй этаж, в фойе. Около самого входа в зрительный зал томился Женя Богорад, предмет всеобщей зависти учеников шестого класса "Б". Этот баловень судьбы приходился родным племянником старшему администратору кинотеатра "Сатурн", поэтому его пропускали на вечерние сеансы. Ему бы по этому случаю жить да радоваться, а он, представьте себе, невыносимо страдал. Он страдал от одиночества. Ему до зарезу нужен был собеседник, с которым он мог бы обсудить поразительное поведение Вольки Костылькова на сегодняшних экзаменах по географии. И, как назло, -- ни одного знакомого! Тогда он решил сойти вниз. Авось там кого-нибудь пошлет ему судьба. На лестничной площадке его чуть не сшиб с ног старик в канотье и расшитых сафьяновых туфлях, который тащил за руку-кого бы выдумали? -- самого Вольку Костылькова! Волька почему-то прикрывал лицо обеими руками. -- Волька! -- обрадовался Богорад. -- Костыльков!.. Но, в отличии от Жени, Волька, очевидно, ничуть не обрадовался этой встрече. Больше того: он сделал вид, будто не узнал своего лучшего приятеля, и метнулся в самую гущу толпы, слушавшей оркестр. -- Ну и не надо! -- обиделся Женя и пошел в буфет выпить стаканчик ситро. Поэтому он не видел, как вокруг странного старичка и Вольки начал толпиться народ. Когда же он сам попытался протолкаться туда, куда, по неизвестной для него причине, устремилось столько любопытных, его приятеля окружала плотная и все растущая толпа. Громыхая откидными сиденьями, люди покидали кресла перед эстрадой, Вскоре оркестр играл уже перед пустыми креслами. -- Что случилось? -- тщетно спрашивал Женя, отчаянно орудуя руками. -- Если несчастный случай, так я могу отсюда по телефону позвонить... У меня здесь дядя-старший администратор... В чем дело?.. Но никто толком не знал, в чем дело. И так как почти никому ничего не было видно и все интересовались, что же там такое происходит, внутри тесного человеческого кольца, и все друг друга расспрашивали и обижались, не получая вразумительного ответа, то толпа вскоре так разгалделась, что даже стала заглушать звук оркестра, хотя все музыканты старались по этому случаю играть как можно громче. Тогда на шум прибежал Женин дядя, взгромоздился на стул и крикнул: -- Пожалуйста, разойдитесь, граждане!.. Что вы, бородатого ребенка не видели, что ли? Лишь только эти слова донеслись до буфета, все бросили пить чай и прохладительные напитки и кинулись смотреть на бородатого ребенка. -- Волька! -- заорал на все фойе Женя, отчаявшись пробиться внутрь заветного кольца. -- Я ничего не вижу!.. А ты видишь?.. Он здорово бородатый?.. -- Ой, батюшки! -- чуть не взвыл от тоски злополучный Волька. -- Только и не хватало, чтобы он... -- Несчастный мальчик! -- сочувственно завздыхали окружающие его любопытные. -- Такое уродство!.. Неужели медицина бессильна помочь?.. Сначала Хоттабыч неправильно расценивал внимание, которое уделяли его юному другу. Ему поначалу показалось, что люди сгрудились, чтобы выразить свое уважение Вольке. Потом это его начало сердить. -- Разойдитесь, почтеннейшие! -- рявкнул он, перекрывая и гул толпы и звуки оркестра. -- Разойдитесь, или я сотворю с вами нечто страшное!.. Какая-то школьница с перепугу ударилась в слезы. Но взрослых Хоттабыч только рассмешил. Ну, в самом деле, чего страшного можно было ожидать от этого забавного старичка в нелепых розовых туфлях? Стоит только ткнуть его покрепче пальцем, и он рассыплется. Нет, никто не принял всерьез угрозу Хоттабыча. А старик привык, чтобы его слова приводили людей в трепет. Сейчас он уже был оскорблен и за Вольку и за себя и все больше и больше наливался яростью. Неизвестно, чем бы все кончилось, если бы в эту самую минуту не прозвенел звонок. Распахнулись двери зрительного зала, и все пошли занимать свои места. Женя хотел было воспользоваться этим и хоть одним глазком глянуть на небывалое чудо. Но та же самая толпа, которая раньше мешала ему пробиться, сейчас стиснула его со всех сторон и, помимо его воли, потащила с собой зрительный зал. Едва он успел добежать до первого ряда и усесться, как свет погас. -- Фу! -- облегченно вздохнул Женя. -- Чуть не опоздал. А бородатого мальчика я еще перехвачу, когда кончится сеанс... Тем не менее он все же взволнованно ерзал на стуле, пытаясь разглядеть где-то позади себя это поразительное чудо природы. -- Мальчик, брось елозить!.. Мешаешь! -- рассердился его сосед справа. -- Сиди спокойно! Но, к великому его удивлению, беспокойного мальчика уже рядом с ним не оказалось. -- "Пересел! -- с завистью подумал недавний Женин сосед. -- Конечно, мало радости сидеть в первом ряду. Одна порча глаз... Мальчишке что? Пересел на чужое место. В крайнем случае, прогонят, так мальчику не стыдно..." Последними, когда в зрительном зале было уже темно, покинули фойе Вольку с Хоттабычем. По правде говоря, Волька сначала так расстроился, что решил уйти из кино, не посмотрев картины. Но тут взмолился Хоттабыч. -- Если тебе столь неугодна борода, которой я тебя украсил в твоих же интересах, то я тебя освобожу от нее, лишь только мы усядемся на наши места. Это мне ничего не стоит. Пойдем же туда, куда пошли все остальные, ибо мне не терпится узнать, что такое кино. Сколь прекрасно оно должно быть, если даже умудренные опытом мужи посещают его в столь изнурительный летний зной! И действительно, только они уселись на свободные места в шестом ряду, как Хоттабыч щелкнул пальцами левой руки. Но вопреки его обещаниям, ничего с Волькиной бородой не произошло. -- Что же ты мешкаешь? -- спросил Волька. -- А еще хвастал! -- Я не хвастал, о прекраснейший из учащихся шестого класса "Б". Я, к счастью, вовремя передумал. Если у тебя не станет бороды, тебя выгонят из любезного твоему сердцу кино. Как вскоре выяснилось, старик слукавил. Но Волька этого еще не знал. Он сказал: -- Ничего, отсюда уже не выгонят. Хоттабыч сделал вид, будто не слышал этих слов. Волька повторил, и Хоттабыч снова прикинулся глухим. Тогда Волька повысил голос: -- Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб! -- Слушаю, о юный мой повелитель, -- покорно ответствовал старик. -- Нельзя ли потише? -- сказал кто-то из соседей. Волька продолжал шепотом, нагнувшись к самому уху печально поникшего Хоттабыча: -- Сделай так, чтобы немедленно не стало у меня этой глупой бороды. -- Нисколько она не глупая! -- прошептал в ответ старик. -- Это в высшей степени почтенная и благообразная борода. -- Сию же секунду! Слышишь, сию же секунду! -- Слушаю и повинуюсь, -- снова промолвил Хоттабыч и что-то зашептал, сосредоточенно прищелкивая пальцами. Растительность на Волькином лице оставалась без изменения. -- Ну? -- сказал Волька нетерпеливо. -- Еще один миг, о благословеннейший Волька ибн Алеша... -- отозвался старик, продолжая нервно шептать и щелкать. Но борода и не думала исчезать с Волькиного лица. -- Посмотри, посмотри, кто там сидит в девятом ряду! -- прошептал вдруг Волька, забыв на время о своей беде. В девятом ряду сидели два человека, ничем, по мнению Хоттабыча, не примечательные. -- Это совершенно чудесные актеры! -- с жаром объяснил Волька и назвал две фамилии, известные любому нашему читателю. Хоттабычу они, конечно, ничего не говорили, -- Ты хочешь сказать, что оки лицедеи? -- снисходительно улыбнулся старик. -- Они пляшут на канате? -- Они играют в кино! Это известнейшие киноактеры, вот кто они! -- Так почему же они не играют? Почему они сидят сложа руки? -- с осуждением осведомился Хоттабыч. -- Это, видно, очень нерадивые лицедеи, и мне больно, что ты их столь необдуманно хвалишь, о кино моего сердца. -- Что ты! -- рассмеялся Волька. -- Киноактеры никогда не играют в кинотеатрах. Киноактеры играют в киностудиях. -- Значит, мы сейчас будем лицезреть игру не киноактеров, а каких-нибудь других лицедеев? -- Нет, именно киноактеров. Понимаешь, они играют в киностудиях, а мы смотрим их игру в кинотеатрах. По-моему, это понятно любому младенцу. -- Ты болтаешь, прости меня. что-то несуразное, -- с осуждением сказал Хоттабыч. -- Но я не сержусь на тебя, ибо не усматриваю в твоих словах преднамеренного. желания подшутить над твоим покорнейшим слугой. Это на тебя, видимо, влияет жара, царящая в этом помещении. Увы, я не вижу ни одного окна, которое можно было бы растворить, чтобы освежить воздух. Волька понял, что за те несколько минут, которые остались до начала сеанса, ему никак не растолковать старику, в чем сущность работы киноактеров, и решил отложить объяснения на потом. Тем более, что он вспомнил об обрушившейся на него напасти. -- Хоттабыч, миленький, ну что тебе стоит, ну постарайся поскорее! Старик тяжело вздохнул, вырвал из своей бороды один волос, другой, третий, затем в сердцах выдернул из нее сразу целый клок и стал с ожесточением рвать их на мелкие части, что-то сосредоточенно приговаривая и не спуская глаз с Вольки. Растительность на пышущей здоровьем физиономии его юного друга не только не исчезла -- она даже не шелохнулась. Тогда Хоттабыч принялся щелкать пальцами в самых различных сочетаниях: то отдельными пальцами, то всей пятерней правой руки, то левой, то сразу пальцами обеих рук, то раз пальцами правой руки и два раза левой, то наоборот. Но все было напрасно. И тогда Хоттабыч вдруг принялся с треском раздирать свои одежды. -- Ты что, с ума сошел? -- испугался Волька. -- Что это ты делаешь? -- О горе мне! -- прошептал в ответ Хоттабыч и стал царапать себе лицо. -- О горе мне!.. Тысячелетия, проведенные в проклятом сосуде, увы, дали себя знать! Отсутствие практики губительно отразилось па моей специальности... Прости меня, о юный мой спаситель, но я ничего не могу поделать с твоей бородой!.. О горе, горе мне, бедному джинну Гассану Аодуррахману ибн Хоттабу!.. -- Что ты там такое шепчешь? -- спросил Волька. -- Шепчи отчетливей. Я ничего не могу разобрать. И Хоттабыч отвечал ему, тщательно раздирая на себе одежды: -- О драгоценнейший из отроков, о приятнейшчй из приятных, не обрушивай на меня свой справедливый гнев!.. Я не могу избавить тебя от бороды!.. Я позабыл, как это делается!.. -- Имейте совесть, граждане! -- зашипели на них соседи. -- Успеете наговориться дома. Ведь вы мешаете!.. Неужели обращаться к билетеру? -- Позор на мою старую голову! -- еле слышно заскулил теперь Хоттабыч. -- Забыть такое простое волшебство! И кто забыл? Я, Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб, могущественный из джиннов, я, тот самый Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб, с которым двадцать лет ничего не мог поделать сам Сулейман ибн Дауд, мир с ними обоими!.. -- Не хнычь! -- прошептал Волька, не скрывая своего презрения. -- Скажи по-человечески, надолго ты меня наградил этой бородой? -- О нет, успокойся, мой добрый повелитель! -- отвечал старик. -- К счастью, я околдовал тебя малым колдовством. Завтра к этому времени лицо у тебя снова станет гладким, как у новорожденного... А может быть, мне еще раньше удастся припомнить, как расколдовывается малое колдовство... Как раз к этому времени на экране кончились многочисленные надписи, которыми обычно начинается всякая картина, потом на нем появились, задвигались и заговорили люди. Хоттабыч самодовольно шепнул Вольке: -- Ну, это я все понимаю. Это очень просто. Все эти люди пришли сюда сквозь стену. Это я тоже умею. -- Ничего ты не понимаешь! -- улыбнулся Волька невежеству старика. -- Кино, если хочешь знать, построено по принципу... Из передних и задних рядов зашикали, и Волькины объяснения прервались на полуслове. С минуту Хоттабыч сидел как зачарованный. Потом он стал возбужденно ерзать, то и дело оборачиваясь назад, где в девятом ряду, как помнят наши читатели, сидели два киноактера, и он проделал это несколько раз, пока окончательно не убедился, что они одновременно сидят позади него, чинно сложив руки на груди, и несутся верхом на быстрых лошадях там, впереди, на единственной освещенной стене этого загадочного помещения. Побледневший, с испуганно приподнятыми бровями, старик щепнул Вольке: -- Посмотри назад, о бесстрашный Волька ибн Алеша! -- Ну да, -- сказал Волька, -- это киноактеры. Они играют в этой картине главные роли и пришли посмотреть, нравится ли нам, зрителям, их игра. -- Мне не нравится! -- быстро сообщил Хоттабыч. Мне не нравится, когда люди раздваиваются. Даже я не умею в одно и то же время сидеть сложа руки на стуле и скакать на стремительной, ветру подобной лошади. Это даже Сулейман ибн Дауд -- мир с ними обоими! -- не умел делать. И мне поэтому страшно. -- Все в порядке, -- покровительственно усмехнулся Волька. -- Посмотри на остальных зрителей. Видишь, никто не боится. Потом я тебе объясню, в чем дело. Вдруг могучий паровозный гудок прорезал тишину. Хоттабыч схватил Вольку за руку. -- О царственный Волька! -- прошептал он, обливаясь холодным потом. -- Я узнаю этот голос. Это голос царя джиннов Джирджиса!.. Бежим, пока не поздно! -- Ну что за чушь! Сиди спокойно!.. Ничто нам не угрожает. -- Слушаю и повинуюсь, -- покорно пролепетал Хоттабыч, продолжая дрожать. Но ровно через секунду, когда на экране помчался прямо на зрителей громко гудящий паровоз, пронзительный крик ужаса раздался в зрительном зале. -- Бежим!.. Бежим!.. -- вопил не своим голосом Хоттабыч, улепетывая из зала. Уже у самого выхода он вспомнил о Вольке, в несколько прыжков вернулся за ним, схватил за локоть и потащил к дверям: -- Бежим, о Волька ибн Алеша! Бежим, пока не поздно!.. -- Граждане... -- начал билетер, преграждая им дорогу. Но сразу вслед за этим он вдруг совершил в воздухе красивую, очень длинную дугу и очутился на эстраде, перед самым экраном... -- Чего ты кричал? Чего ты развел эту дикую панику? -- сердито спросил уже на улице Волька у Хоттабыча. И тот ответил: -- Как же мне было не кричать, когда над тобой нависла страшнейшая из возможных опасностей! Прямо на нас несся, изрыгая огонь и смерть, великий шайтан Джирджис ибн Реджмус, внук тетки Икриша! -- Какой там Джирджис! Какая тетка? Самый обычный паровоз! -- Не собирается ли мой юный повелитель учить старого джина Гассан Абдуррахмана ибн Хоттаба, что такое шайтан? -- язвительно осведомился Хоттабыч. И Волька понял: объяснять ему, что такое кино и что такое паровоз, -- дело не пяти минут и даже не часа. Отдышавшись, Хоттабыч смиренно спросил: -- Чего бы тебе хотелось сейчас, о драгоценнейший зрачок моего глаза? -- Будто не знаешь? Избавиться от бороды! -- Увы, -- сокрушенно ответствовал старик, -- я еще бессилен выполнить это твое желание. Но нет ли у тебя какого-нибудь желания? Скажи, и я его в тот же миг исполню. -- Побриться!.. И как можно скорее! Спустя несколько минут они были в парикмахерской. Еще минут через десять усталый мастер высунулся из распахнутых дверей мужского зала и крикнул: -- Очередь! Тогда из укромного уголка подле самой вешалки вышел и торопливо уселся в кресле мальчик с лицом, закутанным в драгоценную шелковую ткань. -- Прикажете постричь? -- спросил парикмахер, имея в виду прическу мальчика. -- Побрейте меня! -- ответил ему сдавленным голосом мальчик и снял шаль, закрывавшую его лицо по самые глаза. VII. БЕСПОКОЙНЫЙ ВЕЧЕР Хорошо, что Волька не был брюнетом. У Жени Богорада, например, щеки после бритья стали бы отсвечивать синевой. А у Вольки, когда он вышел из парикмахерской, щеки ничем не отличались от щек всех сверстников. Шел уже восьмой час, но еще было совсем светло и очень жарко. -- Нет ли в вашем благословенном городе лавки, где продают шербет или подобные шербету прохладительные напитки, дабы смогли мы утолить нашу жажду? -- спросил Хоттабыч. -- А ведь верно! -- подхватил Волька. -- Хорошо бы сейчас холодненького лимонаду или крюшону! Они зашли в первый попавшийся павильон фруктовых и минеральных вод, сели за столик и подозвали официантку. -- Пожалуйста, две бутылки лимонной воды, -- сказал Волька. Официантка кивнула головой и пошла к стойке, но Хоттабыч сердито окликнул ее: -- А ну, подойди-ка поближе, недостойная прислужница! Мне не нравится, как ты ответила на приказание моего юного друга и повелителя. -- Хоттабыч, перестань, слышишь! Перестань... -- зашептал было Волька. Но Хоттабыч ласково закрыл ему рот своей сухой ладошкой: -- Не мешай хоть мне вступиться за твое достоинство, если сам ты, по свойственной тебе мягкости, не выбранил ее... -- Ты ничего не понял!.. -- не на шутку испугался Волька за официантку. -- Хоттабыч, я же тебе русским языком говорю, что... Но тут он вдруг с ужасом почувствовал, что лишился дара речи. Он хотел броситься между стариком и все еще ничего не подозревавшей девушкой, но не мог пошевельнуть ни рукой, ни ногой. Это Хоттабыч, чтобы Волька ему не мешал в том, что он считал делом своей чести, легонько прищемил большим и указательным пальцами левой руки мочку Волькиного правого уха и тем обрек его на молчание и полную неподвижность. -- Как ты ответила на приказание моего юного друга? -- повторил он, снова обращаясь к официантке. -- Я вас не понимаю, гражданин, -- вежливо отвечала ему девушка. -- Приказания никакого не было. Была просьба, и я пошла ее выполнять. Это во-первых. А вовторых, у нас не принято "тыкать". У нас принято обращаться к незнакомым людям на "вы". И меня удивляет, что вам это неизвестно, хотя это известно любому культурному советскому человеку. -- Ты что ж, учить меня хочешь? -- вскричал Хоттабыч. -- На колени! Или я превращу тебя в пыль!.. -- Стыдитесь, гражданин! -- вмешалась кассирша, наблюдавшая за этой возмутительной сценой, благо посетителей, кроме Вольки с Хоттабычем, в павильоне не было. -- Разве можно так хулиганить, тем более в ваши годы! -- На колени! -- прорычал вне себя Хоттабыч. -- И ты на колени! -- указал он перстом на кассиршу. -- И ты! -- крикнул он второй официантке, спешившей на помощь своей подруге. -- Все три немедленно на колени и молите моего юного друга, чтобы он вас помиловал! С этими словами он вдруг стал расти в размерах, пока не достиг головою потолка. Это было страшное и удивительное зрелище. Кассирша и вторая официантка упали в обморок от ужаса, но первая официантка, хоть в побледнела, спокойно сказала Хоттабычу: -- Стыдитеся, гражданин! Ведите себя, как полагается в общественном месте... И если вы порядочный гипнотизер... Она думала, что старик проделывал над ними опыты гипноза. -- На колени! -- снова проревел Хоттабыч. -- Я кому говорю, -- на колени?! За три тысячи семьсот тридцать два года его жизни это был первый случай, когда обыкновенные смертные осмеливались ослушаться его приказаний. Хоттабычу казалось, что это роняет его в глазах Вольки, а ему страшно хотелось, чтобы Волька уважал его и ценил его дружбу. -- Падай ниц, о презренная, если тебе дорога жизнь! -- Об этом не может быть и речи, -- отвечала дрожащим голосом храбрая официантка. -- Это за границей, в капиталистических странах, работники общественного питания вынуждены выслушивать всякие грубости от клиентов, но у нас... И вообще непонятно, чего вы повышаете голос... Если есть жалоба, можете вежливо попросить у кассирши жалобную книгу. Жалобная книга выдается по первому требованию... Наш павильон, знаете ли, посещают самые известные гипнотизеры и иллювионисты, но никогда ничего такого себе не позволяли. Правильно я говорю, Катя? -- обратилась она за подружкой к подруге, которая уже успела прийти в себя. -- Тоже выдумал, -- отвечала Катя, всхлипнув, -- на колени становиться! Безобразие какое!.. -- Вот как?! -- окончательно разошелся Хоттабыч. -- Так вот до чего доходит ваша дерзость?! Ну что ж, вы сами того хотели! Привычным жестом он выдрал из своей бороды три волоска и отнял левую руку от Волькиного уха, чтобы разорвать их на мельчайшие части. Но стоило лишь Хоттабычу оставить Волькино ухо в покое, как Волька, к великой досаде старика, вновь обрел дар речи и свободу в распоряжении своим телом, Первым делом он схватил Хоттабыча за руку: -- Что ты, Хоттабыч! Что ты задумал! -- Я задумал наказать их, о Волька. Поверишь ли, стыдно признаться: сначала я хотел их поразить громом. Поражать людей громом -- ведь это по силам любому самому завалящему ифриту!.. Тут Волька, несмотря на серьезность положения, нашел в себе мужество вступиться за науку. -- Удар грома... -- сказал он, лихорадочно размышляя, как отвести беду, нависшую над бедными девушками, -- удар грома никого поразить не может. Поражает людей разряд атмосферного электричества -- молния. А гром не поражает. Гром -- это звук. -- Не знаю, -- сухо отозвался Хоттабыч, не желавший опускаться до споров с неопытным юнцом. -- Не думаю, чтобы ты был прав. Но я передумал. Я не поражу их громом. Лучше я превращу их в воробьев. Да, пожалуй, в воробьев. -- Но за что? -- Я должен наказать их, о Волька, Порок должен быть наказан. -- Не за что наказывать! Слышишь! Волька дернул Хоттабыча за руку. Тот уже собрался порвать волоски: тогда было бы поздно. Но волоски, упавшие было на пол, сами по себе вновь очутились в темной шершавой ладошке Хоттабыча. -- Только попробуй! -- закричал Волька, заметив, что старик снова собрался порвать волоски. -- Ах, так!.. Тогда и меня превращай в воробья! Или в жабу! Во что угодно превращай! И вообще считай, что на этом наше знакомство закончено! Мне решительно не нравятся твои замашки. И все! Превращай меня в воробья! И пусть меня сожрет первая попавшаяся кошка! Старик опешил: -- Разве ты не видишь, что я хочу это сделать, чтобы впредь никто не смел относиться к тебе без того исключительного почтения, которого ты заслуживаешь своими бесчисленными достоинствами! -- Не вижу и не желаю видеть! -- Твое приказание для меня закон, -- смиренно отвечал Хоттабыч, искренне недоумевавший по поводу непонятной снисходительности своего юного спасителя. -- Хорошо, я не буду превращать их в воробьев. -- И ни во что другое! -- И ни во что другое, -- покорно согласился старик и все же взялся за волоски с явным намерением порвать их. -- Зачем ты хочешь рвать волоски? -- снова всполошился Волька. -- Я превращу в пыль все товары, и все столы, и все оборудование этой презренной лавки! -- Ты с ума сошел! -- вконец возмутился Волька. -- Ведь это государственное добро, старая ты балда! -- Да позволено мне будет узнать, что ты, о бриллиант моей души, подразумеваешь под этим неизвестным мне словом "балда"? -- с любопытством осведомился Хоттабыч. Волька покраснел, как морковка. -- Понимаешь ли... как тебе сказать... э-э-э... Ну, в общем, "балда"-это что-то вроде мудреца. Тогда Хоттабыч решил запомнить это слово, чтобы при случае блеснуть им в разговоре. -- Но... -- начал он. -- Никаких "но"! Я считаю до трех. Если ты после того, как я скажу "три", не оставишь в покое этот павильон, можешь считать, что мы с тобой не имеем ничего общего и что между нами все кончено, и что... Считаю: раз!.. два!.. т... Волька не успел досказать коротенькое слово "три". Горестно махнув рукой, старик снова принял свой обычный вид и сумрачно проговорил: -- Пусть будет по-твоему, ибо твое благоволение для меня драгоценней зениц моих очей, -- То-то же, -- сказал Волька. -- Теперь осталось извиниться, и можно спокойно уходить. -- Благодарите же своего юного спасителя! -- сурово крикнул Хоттабыч девушкам. Волька понял, что вырвать извинение из уст старика не удастся. -- Извините нас, пожалуйста, товарищи, -- сказал он. -- И если можно, не очень обижайтесь на этого гражданина. Он приезжий и еще не освоился с советскими порядками. Будьте здоровы! -- Будьге здоровы! -- вежливо отвечали девушки. Они еше толком не пришли в себя. Им было и удивительно и страшновато. Но, конечно, им и в голову не могло прийти, насколько серьезной была опасность, которой они избежали. Они вышли вслед за Хоттабычем и Волькой на улицу и стояли у дверей, глядя, как медленно удалялся этот удивительный старичок в старомодной соломенной шляпе, пока наконец, влекомый своим юным спутником, не скрылся за поворотом. -- Откуда такие озорные старики берутся, ума не приложу! -- вздохнула Катя и снова всхлипнула. -- Какой-нибудь дореволюционный гипнотизер, -- жалостливо сказала ее храбрая подруга. -- Наверно, пенсионер. Соскучился, выпил, может быть, лишнего... Много ли такому старичку требуется! -- Да-а-а, -- присоединилась к ее мнению кассирша, -- старость не радость... Пойдемте, девушки, в помещение!.. Но, очевидно, на этом не суждено было кончиться сегодняшним злоключениям. Лишь Волька с Хоттабычем вышли на улицу Горького, в глаза им ударил ослепительный свет автомобильных фар. Казалось, прямо на них мчалась оглашая вечерний воздух пронзительной сиреной, большая санитарная машина. И тогда Хоттабыч страшно изменился в лице и громко возопил: -- О горе мне, старому и несчастному джинну! Джирджис, могучий и беспощадный царь шайтанов и ифритов, не забыл нашей старинной вражды, вот он и наслал на меня страшнейшее из своих чудовищ! С этими словами он стремительно отделился от тротуара, уже где-то высоко, на уровне третьего или четвертого этажа, снял свою соломенную шляпу, помахал ею Вольке и медленно растаял в воздухе, крикнув на прощанье: -- Я постараюсь разыскать тебя, о Волька ибн Алеша! Целую пыль под твоими ногами!.. Пока!.. Между нами говоря, Волька даже обрадовался исчезновению старика. Было не до него. У Вольки подкашивались ноги при одной мысли, что ему сейчас предстояло возвратиться домой. В самом деле, попробуйте поставить себя на его место. Человек ушел из дому для того, чтобы сдать экзамен по географии, посетить кино и к половине седьмого вечера чинно и благородно вернуться домой обедать. Вместо этого он возвращается домой в десятом часу, позорно провалившись на экзамене, и, что самое ужасное, с бритыми щеками! Это в неполные тринадцать лет! Сколько он ни думал, но выхода из создавшегося положения ему найти не удалось. Так ничего и не придумав, он поплелся в тихий, полный длинных предзакатных теней Трехпрудный переулок. Он прошел мимо удивленного дворника, вошел в подъезд, поднялся на площадку второго этажа и, тяжко вздохнув, нажал кнопку звонка. В глубине квартиры раздались чьи-то шаги, и незнакомый голос спросил через закрытые двери. "Это я", -- хотел сказать Волька и вдруг вспомнил, что с сегодняшнего утра он уже здесь не проживает. Ничего не ответив новому жильцу, он быстро сбежал по ступенькам, с независимым видом пошел мимо продолжавшего удивляться дворника и, выйдя из переулка, сел в троллейбус. Но несчастья преследовали его в этот день. Где-то, скорее всего в кино, он потерял кошелек, Пришлось вылезть из троллейбуса и пойти пешком. На новой квартире Вольку встретила бабушка, обеспокоенная его долгим отсутствием. Отец еще не вернулся с работы. Он задержался на заседании завкома. Мама после занятий в вечернем университете, очевидно, зашла за ним на завод. У Вольки, несмотря на все его усилия казаться спокойным и счастливым, было такое мрачное лицо, что бабушка решила первым делом накормить его, а уж потом приступить к расспросам. -- Ну как, Воленька? -- нерешительно осведомилась она, когда ее единственный внучек быстро управился с обедом. -- Да как тебе сказать... -- неопределенно ответви Волька и, на ходу стаскивая с себя футболку, отправился спать. Бабушка с молчаливым сочувствием проводила его ласковым и печальным взглядом. Нечего было расспрашивать -- все было ясно. Волька, вздыхая, разделся, вытянулся на свежей, прохладной простыне, но покоя не обрел. На столике около его кровати блистала многокрасочной суперобложкой толстая книга большого формата. У Вольки екнуло сердце: так и есть, та самая, давно желанная книга по астрономии! И на заглавном листе крупным, с детства знакомым почерком написано: "Высокообразованному ученику седьмого класса, действительному члену астрономического кружка при Московском планетарии Владимиру Алексеевичу Костылькову от его любящей бабушки". Какая смешная надпись! Всегда бабушка придумает что-нибудь смешное. Но почему же Вольке совсем не смешно, ах, как не смешно! И ему, представьте себе, нисколько не приятно, что наконец-то он дождался этой пленительной книги, о которой так давно мечтал. Тоска, тоска его снедает. В груди дыханье стеснено... Нет, он так больше не может! -- Бабушка! -- крикнул он, отвернувшись от книги. -- Бабушка, можно тебя на минутку? -- Ну, чего тебе там, баловник? -- будто бы сварливо откликается бабушка, довольная, что ей можно будет еше на сон грядущий потолковать с внучком. -- Угомон тебя не берет, астроном ты этакий, полуночник! -- Бабушка! -- жарко шепчет ей Волька. -- Закрой дверь и сядь ко мне на кровать. Мне тебе нужно сообщить одну страшно важную вещь. -- А может быть лучше на утречко отложить такой важный разговор? -- отвечает бабушка, сгорая от любопытства. -- Нет, сейчас, обязательно сию же минуту. Я... Бабушка, я не перешел в седьмой класс... То есть я пока еще не перешел... Я не выдержал экзамена... -- Провалился? -- тихо ахает бабушка. -- Нет, не провалился... Я не выдержал, но и не провалился... Я стал излагать точку зрения древних про Индию, и про горизонт, и про всякое такое... Я это все правильно рассказал... А научную точку зрения мне как-то не удалось осветить... Я себя очень неважно почувствовал, и Павел Васильевич мне сказал, чтобы я пришел, когда хорошенечко отдохну... Даже сейчас, даже бабушке он не мог решиться сказать про Хоттабыча. Да она бы и не поверила и подумала бы, чего доброго, что он и в самом деле заболел. -- Я раньше хотел скрыть это, а сказать, когда уже сдам, но мне стало совестно... Ты понимаешь? -- А что ж тут, Воленька, не понимать! -- сказала бабушка. -- Совесть-великая вещь. Хуже нет, как против совести своей идти... Ну, спи, спокойно, астроном мой дорогой! -- Ты книжку пока забери, -- дрожащим голосом предложил Волька. -- И не подумаю. Куда мне ее девать? Считай, что я тебе ее до поры до времени сдала на хранение... Ну, спи. Спишь? -- Сплю, -- отвечал Волька, у которого с признанием точно гора с плеч свалилась. -- И я тебе обещаю, я тебе честное пионерское даю, что сдам географию на "пять"! Ты мне веришь? -- Конечно, верю. Ну спи, спи, набирайся сил... А как родителям -- мне говорить или сам скажешь? -- Лучше ты. -- Ну, спи спокойно! Бабушка поцеловала Вольку, погасила свет и вышла из комнаты. Некоторое время Волька лежал, затаив дыхание. Ему хотелось услышать, как бабушка будет сообщать его родителям печальную весть, но, так ничего и не расслышав, он заснул. VIII. БЕСПОКОЙНАЯ НОЧЬ Не прошло и часа, как разбудил телефонный звонок, раздавшийся в отцовском кабинете. К телефону подошел Алексей Алексеевич. -- Слушаю... Да, я... Кто? Здравствуйте, Павел Васильевич!.. Благодарю вас, ничего, а ваше?.. Волька?. Волька спит... По-моему, вполне здоров, поужинал с исключительным аппетитом... Да, знаю, он рассказал... Сам удивляюсь... Да, пожалуй, другим не объяснишь... Конечно, пусть лучше отдохнет несколько времени, если вы не возражаете... Благодарю вас за внимание, Павел Васильевич... Будьте здоровы... Тебе привет от директора школы, -- сказал Алексей Алексеевич жене. -- Интересовался Волькиным здоровьем. Говорил, чтобы не беспокоились: Волька у них на хорошем счету. И чтобы хорошенько отдохнул. Снова Волька попытался услышать, о чем толковали между собой его родители, и снова, ничего не разобрав, уснул. Но и на этот раз ему удалось поспать не больше четверти часа. Опять помешал телефон. -- Да, это я, -- послышался приглушенный голос Алексея Алексеевича. -- Да... Здравствуйте, Николай Никандрович... Что?.. Нет, нету... Да, дома, конечно дома... Пожалуйста... До свидания, Николай Никандрович. -- Это кто звонил? -- донесся из кухни голос Волькиной мамы. -- Отец Жени Богорада. Волнуется, что Женя до сих пор не вернулся домой. Спрашивал, не у нас ли он и дома ли Волька. -- В мои годы, -- вмешалась в разговор бабушка, -- так поздно возвращались домой только гусары... Но чтобы ребенок... Через полчаса телефонный звонок в третий раз за эту беспокойную ночь прервал сон Вольки Костылькова. На этот раз звонила Татьяна Ивановна -- мать Жени Богорада. Женя все еще не вернулся домой. Она просила узнать о нем у Вольки. -- Волька! -- приоткрыл Алексей Алексеевич дверь. -- Татьяна Ивановна спрашивает, когда ты в последний раз видел Женю. -- Вечером в кино. -- А после кино? -- А после кино я его не видел. -- А он тебе не говорил, куда он собирается пойти после кино? -- Нет. Долго, очень долго ждал Волька, когда прекратятся наконец разговоры старших о пропавшем Жене (сам-то он нисколько не волновался: он подозревал, что Женя на радостях махнул в Парк культуры, в цирк), да, так и не дождавшись, в третий раз заснул. На сей раз окончательно. Вскоре в углу раздался тихий всплеск. Потом послышались шлепающие шаги. На полу появлялись и быстро высыхали следы чьих-то невидимых мокрых ног. Кто-то, напевая себе под нос заунывную протяжную восточную мелодию, незримо расхаживал по комнате. Следы мокрых ног направились к столу, на котором озабоченно тикал будильник. Раздалось чье-то восхищенное чмоканье. Будильник сам по себе взлетел в воздух и некоторое время спокойно висел между полом и потолком, потом вернулся на свое обычное место, а следы повели по направлению к аквариуму. Снова раздался плеск, и все затихло. Поздно ночью пошел дождь. Он весело стучал в окна, лихо шумел в густой листве деревьев, деловито журчал в водосточных трубах. Временами он затихал, и тогда слышно было, как крупные дождевые капли солидно и звонко падают в бочку, стоявшую под окном. Потом, как бы набравшись сил, дождь снова начинал лить густыми потоками. Под такой дождь приятно спать, он действует убаюкивающе даже на людей, страдающих бессонницей, а Волька никогда не жаловался на бессонницу. К утру, когда небо почти прояснилось от туч, кто-то несколько раз осторожно тронул за плечо нашего крепко спавшего героя. Но Волька не проснулся. И тогда тот, кто тщетно пытался разбудить Вольку, печально вздохнул, что-то пробормотал и, шаркая туфлями, направился в глубь комнаты, где на высокой тумбочке поблескивал Волькин аквариум с золотыми рыбками. Раздался еле слышный всплеск, и снова в комнате воцарилась тишина. IX. НЕ МЕНЕЕ БЕСПОКОЙНОЕ УТРО Утро наступило чудесное, солнечное. В половине седьмого бабушка, тихо приоткрыв дверь, прошла на цыпочках к окну и распахнула его настежь. В комнату ворвался бодрящий прохладный воздух. Начиналось московское утро, шумное, жизнерадостное, хлопотливое. Но Волька не проснулся бы, если бы одеяло не соскользнуло с него на пол. Первым делом он нащупал выросшую на его щеках щетину и понял, что находится в совершенно безвыходном положении. В таком виде нечего было и думать показываться на глаза родителям. Тогда он снова забрался под одеяло и стал думать, что же ему делать. -- Воля, а Воля! Вставай! -- услышал он из столовой голос отца, но решил не отвечать, прикинуться спящим. -- Не понимаю, как можно спать, когда на дворе такое замечательное утро. Послышался бабушкин голос: -- Вот заставить бы тебя самого, Алеша, сдавать экзамены да будить тебя ни свет ни заря! -- Ну и пускай его спит! -- пробурчал отец. -- Небось захочет есть -- сразу проснется. Это Волька-то не хотел есть?! Да он ловил себя на том, что яичница с ломтем свежего черного хлеба его волнует сейчас даже больше, нежели рыжая щетина на его щеках. Но здравый смысл взял все-таки верх над чувством голода, и Волька пролежал в постели, покуда отец не ушел на работу, а мать с кошелкой не отправилась на рынок. "Была не была! -- решил он, услышав, как щелкнула за нею дверь. -- Расскажу все бабушке. И вместе что-нибудь придумаем". Волька с наслаждением потянулся, сладко зевнул и направился к дверям. Проходя мимо аквариума, он бросил на него рассеянный взгляд... и остолбенел от удивления. За ночь в этой небольшой четырехугольной стеклянной посудине произошло событие, никак необъяснимое с точки зрения естественных наук и полное поэтому таинственного смысла. Вчера в аквариуме плавали четыре рыбки, а сегодня их стало пять. Появилась еще одна -- большая, толстая золотая рыбка, важно шевелившая пышными ярко-алыми плавниками. Когда Волька удивленно прильнул к толстому стеклу аквариума, ему показалось, что рыбка несколько раз хитро ему подмигнула. -- Что за ерунда! -- пробормотал Волька, забыв на время даже про свою бороду, и засунул руку в воду, чтобы схватить загадочную рыбку! Но она сама, словно только того и дожидалась, сильно ударила хвостом по воде, выскочила из аквариума на пол и превратилась в Хоттабыча. -- Уф! -- промолвил старик, отряхиваясь и вытирая бороду неведомо откуда появившимся роскошным шерстяным полотенцем, обшитым по краям золотыми и серебряными петушками. -- Я все утро ожидаю чести выразить тебе свое глубочайшее почтение. Но ты не просыпался, а я щадил твой сон. И мне пришлось переночевать с этими красивыми рыбками, о счастливейший Волька ибн Алеша! -- Как не стыдно смеяться надо мной! -- рассердился Волька. -- Только в насмешку можно назвать счастливым мальчика с бородой! X. ПОЧЕМУ С.С. ПИВОРАКИ ПЕРЕМЕНИЛ ФАМИЛИЮ В это очаровательное утро Степан Степаныч Пивораки решил совместить сразу два удовольствия. Он решил побриться, наслаждаясь в то же время живописным видом на Москву-реку. Придвинул к самому окну столик с бритвенными принадлежностями и принялся, мурлыча под нос веселую песенку, тщательно намыливать себе щеки. А мы пока что расскажем о нашем новом знакомом. По странному совпадению обстоятельств, его фамилия полностью соответствовала одной из двух его слабостей: он любил хлебнуть кружечку-другую пивка и закусить их аппетитными, чуть солоноватыми вареными раками. Второй его слабостью была излишняя словоохотливость. Из-за своей болтливости Степан Степаныч, человек, вообще говоря, неглупый и начитанный, нередко становился в тягость даже самым близким друзьям. За всем этим он был превосходным человеком и большим мастером своего дела. Он был лекальщик. Закончив намыливать щеки, Степан Степаныч взял в руку бритву, поправил ее маленечко на ладони и принялся с необыкновенной легкостью и сноровкой бриться. Побрившись, он с наслаждением обрызгал себя из пульверизатора цветочным одеколоном "Магнолия" и начал вытирать бритву, когда вдруг неожиданно рядом с ним, неизвестно каким путем, возник старичок в канотье и расшитых золотом и серебром нежно-розовых сафьяновых туфлях с причудливо загнутыми носками. -- Ты брадобрей? -- сурово спросил старичок у изрядно опешившего Степана Степаныча. -- Во-первых, -- вежливо отвечал ему Пивораки, -- я попросил бы вас не тыкать, А во-вторых, вы, очевидно, хотели сказать "парикмахер"? Нет, я не профессионалпарикмахер. Хотя, с другой стороны, я могу сказать про себя, что да, я парикмахер, потому что, не будучи парикмахером, или, как вы выразились "брадобреем", я могу все же заткнуть за пояс любого парикмахера-профессиопала, или, как