Свет керосиновой  лампы  отразился  от  глухой  каменной
стены.
   Тримейн повернулся, медленно поднялся по лестнице и вышел на улицу. Над
холмами вдали показался розовый краешек солнца.
   "Тысяча девятьсот первый год, -  подумал  Тримейн.  -  Столетие  только
началось.  Где-то  молодой  парень  по  имени  Форд   готовится   заменить
американцам ноги колесами, а двое юношей по  имени  Райт  собираются  дать
людям крылья. Здесь еще никто не знает ни о мировой  войне,  ни  о  бурных
двадцатых, ни о "сухом законе", ни о  Франклине  Делано  Рузвельте,  ни  о
пыльных бурях тридцатых годов, ни о Пирл-Харборе. А Хиросима и Нагасаки  -
всего лишь два города в далекой экзотической Японии..."
   По дорожке Джеймс медленно дошел до изрытой колеями  грунтовой  дороги.
На лугу по другую сторону от нее стадо коров  безмятежно  жевало  покрытую
росой траву. Где-то прогудел паровоз.
   "Железные дороги уже есть, - вспоминал Тримейн. - Но еще нет реактивных
самолетов. Нет радио, нет кино, нет посудомоечных машин. Но и  телевидения
здесь тоже нет. Это уже кое-что. И для допроса с пристрастием меня тут  не
подкарауливает полиция, и никто не собирается обвинять в убийстве.  И  нет
этого  бешеного  рассадника  бюрократов,  с  нетерпением  ожидающих  моего
возвращения..."
   Он вздохнул полной грудью. Воздух был сладкий и свежий.
   "Я здесь, - подумал Тримейн. - Легкий ветерок дует в лицо, и под ногами
твердая земля. Это реальность, и я в ней нахожусь. Так что стоит  спокойно
принять ее. А кроме того, человек с моими знаниями в этот год и в этот век
должен многого добиться".
   И, посвистывая, Тримейн прогулочным шагом направился к городу.