рупп, на первой же своей самостоятельной операции в верхнем Берне засыпался совершенно позорно, непрофессионально, по халатности и ротозейству. Швейцарская полиция накрыла его, и Кляйнштиммель оказался лицом к лицу со швейцарским капитаном Тарди. Через шесть часов очень трудного разговора они нашли какие-то точки соприкосновения, а на следующий день капитан сам вызвался поставлять Кляйнштиммелю всю доступную ему, капитану Тарди, информацию, которая может представлять интерес для "Факела". Опираясь на эту информацию, Кляйнштиммель провел в сорок первом, сорок втором, сорок третьем годах несколько десятков успешных операций, среди которых были даже блестящие. И все это время капитан Тарди постепенно монтировал в нем матрицу - применяя некую новую, новейшую, тонкую методику. С сорок четвертого года "Факел" работал, как под увеличительным стеклом... На каждой встрече теперь, вручая Кляйнштиммелю тоненькую папку с документами, Тарди получал всю возможную информацию об операциях "Факела", уже проводимых и еще планируемых. Только изоляты, наподобие отряда "Гейер", еще как-то могли рассчитывать на непроникновение в их тайны. Похоже, параноидальная интуиция Ноймана, с большим трудом пробившего в свое время создание такого необычно самостоятельного подразделения, сработала как надо. Чего Кляйнштиммель не понял, так это того, почему Тарди на этот раз не отпустил его, как обычно, за новым - наверняка нужным ему в этот кризисный момент - "слепком реальности", а велел схватить, привязать и пока не трогать. Что такого принесла, сама о том не подозревая, серая глупая пчелка? Что-то принесла, значит... Он застонал бы, но что-то в глубине, какой-то твердый душевный кляп не позволял ему стонать. С первым же стоном он кончался как боец. Пока же... пока же он еще был на что-то способен. Или хотя бы пригоден. Скажем, принять пулю, предназначенную другому. Париж, 8 марта 1945 года. 02 часа Штурмфогель оглядел свой готовый к маршу и бою отряд. Покусал губу. Бывало и хуже... Он надеялся, что эмоции не отразятся на его лице. И что крапицы, которые понимают его без слов, не проболтаются. Полковник Франц Райхель был, конечно, военной косточкой и бывшим летчиком, но - штабист с головы до пят. То, как он держит автомат, выдавало его с головой. Ближний бой был для полковника экзотикой. Наполи, вероятно, хороший боец, если с кем-нибудь один на один. Но один на один там не будет, там будут все на всех. Как у нас с этим? Неизвестно... Глок, еще один из бойцов полковника. Скорее разведчик, чем штурмовик. И взгляд... не так должен смотреть человек, беззаветно преданный. Не таким размышляющим взглядом. Размышлять будем после войны. А пока надо бы просто подчиняться. Крапицы. Вид у них по-хорошему опасный. Но каковы они в деле, он пока не может себе представить. Не может совместить изображения... И - Хельга. Все бы замечательно, прирожденный боец и внутренне, и телесно, но сумеет ли она переступить через устав? Вроде бы все поняла. Но - сумеет ли? Наконец - он сам. Себя он знает хорошо. Твердая четверка. Вперед. Уже известно, что Лени привезли на маленький курорт Голденвассер, на границе леса Броселианда... Берлин, 8 марта 1945. 04 часа Нойман вздохнул и нажал рычажок, включающий лебедку. "Малыш" пополз вниз, вниз... Половина луны, огромная, как красный горб, еще торчала из-за горизонта. Сейчас она уйдет. Останется зарево... Проклятие. Проклятие! Теперь уже никогда не разобраться, кто враг и кто друг и за кого так изобретательно и храбро воюешь ты, Зигфрид. Остается только не потерять лицо, не уронить его в грязь, не пробежать по нему сапогами... Хотя, наверное, и это уже произошло. Штурмфогель... Да. Парадоксально: отличный офицер, категорически не виновный ни в чем, попавший под обвинения только из-за собственных отменных профессиональных качеств, должен подвергаться смертельному риску - а может быть, и умереть - во имя успеха операции, которую он сам задумал и начал. Самой, может быть, значительной операции в истории спецслужб вообще - поскольку никогда прежде на карте не стояла подлинная судьба мира; и не в смысле, где будет проходить граница между Мухосранью и Козодранью и кто возьмет в жены принцессу Свиноподобскую, - а именно: жить миру или же погибнуть полностью. И не только, оказывается, люди, Властители и Маги определяют эту судьбу. Темное медленное невидимое вторжение иных, нечеловеческих существ - вот что теперь выходит на первый план... И вся эта война внизу кажется уже затеянной только ради того, чтобы отвлечь внимание Властителей от этого вторжения. А то, что в четырнадцатом году войну спровоцировали они, иные, - просто несомненно. И Дрезден, общество "Вевельсбург", просуществовавшее с четвертого по сорок первый годы. Можно сказать, кузница кадров для пятой колонны. Немало известных людей посетили его... как же - особо ценные фонды всемирно знаменитой галереи... Кто из тех, побывавших за эти годы в роскошных подвалах, вышел оттуда неизмененным - а кто нес в себе с тех пор частичку чужого разума? Неизвестно. Можно только предполагать. Реконструировать. По предпринятым действиям. "Малыш" спустился примерно на половину высоты, когда вдали вспыхнуло белое пламя, а через десяток секунд донесся странный скрежещущий звук, будто кто-то острыми когтями разорвал жестяной барабан. Нойман всмотрелся. Пламя было теперь желто-красным, жирным. Что-то мозаично горело. В районе Изенштайна. Наметанным глазом Нойман искал и находил ориентиры, привязывал пожар к той карте, которая давно запечатлелась в его мозгу... Это горел дом Ульриха Шмидта. Аквитания, Голденвассер, 8 марта 1945 года. 06 часов Дом, где держали Лени, нашли сразу. Это была построенная на довольно крутом склоне гостиница, трехэтажная с одной стороны и одноэтажная с другой. До ближайших построек было метров двести. Все кругом было зеленым, но на склоне близкой горы лежал снег. Часового, пожилого усатого мужчину, сняла Хельга. Она подползла близко, как только могла, а потом бросилась стремительно - и буквально разрезала его пополам своими лезвиями на груди и предплечьях. Это произошло мгновенно и беззвучно. Тут же полковник со своими людьми блокировали нижний вход, куда вошла Хельга, а Штурмфогель в сопровождении крапиц ворвался в дом через верхний... Здесь тоже был часовой. Сидел и читал газету, автомат на коленях. Рукояткой пистолета в лоб. Пустая комната. Пустая комната. Пустая... Кто-то выглянул на шум, бросился назад - и тут Штурмфогель наконец увидел крапицу в деле. Рута только что была здесь, а в следующий миг, сделав лишь один быстрый шаг, оказалась в конце коридора, на пути бегущего. Она успела выставить вперед колено и локоть, и человек тут же взмахнул руками, словно налетел грудью на протянутую поперек бега веревку. Он дернулся было обратно, но вдруг движения его стали подчеркнуто плавными и ровными. Рута повела рукой, и он опустился на пол, под стену, словно тяжелая марионетка, поддерживаемая лишь свисающими с потолка нитями... Вот так, да? Круто, девочки, круто!.. На верхнем этаже было пусто, только в одной из комнат обозначалось недавнее пребывание многих мужчин: беспорядок, полные окурков пепельницы, запах ружейного масла, пивные бутылки, раскатившиеся по углам... С Хельгой они встречаются на втором. Хельга показывает вниз, а Айна - на одну из распахнутых дверей. Сюда ближе. Боже мой. Лени, прикрученная к креслу. Полотенце на глазах, рот заклеен лейкопластырем. - Лени! Поворот головы стремителен. На голос. Надежда. Какая сволочь так завязывает полотенца?.. Все. Глаза огромны. - Терпи, девочка... Сдирать лейкопластырь больно. Лени морщится. Красный воспаленный прямоугольник вокруг губ. - Эр... вин... - Да! - Завтра - утром... - Понял. Он не объясняет, что именно понял. Если "завтра утром", то это значит - сегодня вечером. Во всяком случае, до полуночи. Если, конечно, он правильно разгадал замысел Дрозда. Стрелки сошлись. - И... я все им рассказала. Я не смогла... - Ничего, девочка. Уже все нормально. Мы ведь так и условились с тобой, помнишь? Главное, что ты жива... Он режет ножом веревки, мысленно просит Айну: обиходь - и бежит вниз. Полковник освобождает кого-то из пут. Он делает это медленно и обстоятельно. Рядом с ним Наполи. Смотрит. ...Лео Стражинский был человеком без отечества, зато с биографией. Уроженец Львова, призовой стрелок и мотогонщик, он в шестнадцать лет отправился в Испанию воевать с фашистами в интербригаде. После кровавой гибели Республики, проданной всеми, кто только мог рассчитывать поживиться на ее выморочном имуществе, Стражинский попал в лагерь на юге Франции, где и провел два самых нескучных года в своей жизни - поскольку именно там с ним познакомился итальянец Джино Чиаро, познакомился - и, можно сказать, возвысил до себя. Лео понял, каков этот мир на самом деле и ради чего есть смысл жить. Так он стал партизаном верхнего мира, Великого Города, одним из тех немногих, кто боролся с реальным врагом - не с пешками и даже не с ферзями, а с игроками, если так можно выразиться... Нижнее тело Лео, хитро спрятанное в Африке, в Замбези, в одной из польских католических миссий, тихо занималось возделыванием сорго, а сам он наверху сражался за скорую победу. Из-за дальности расстояний он не навещал то свое тело, но достаточно регулярно получал от него обычные почтовые весточки. То, что Джино оставил его, своего давнего проверенного товарища, здесь, не взял в Константинополь, - говорило о многом. О том, что Джино сомневался как в планах Дрозда, так и в самом Дрозде. Никогда он не говорил этого вслух, но Лео давно научился понимать его по уголкам губ. Этими уголками сказано было: следи, анализируй, думай; если Дрозд перейдет черту, убей его. Все же у Дрозда была скверная репутация. Вокруг него всегда слишком много не тех смертей. А то, что Дрозд оставил его караулить пленных, не взял на ударную базу, - говорило о том, что Дрозд все это понял и держал в голове... Когда дверь разлетелась и стремительное чудовище, похожее на рой циркулярных пил, ворвалось в коридор, Лео находился в уборной. Он как раз выходил из нее. Вернее, он приоткрыл дверь. И все увидел. И среагировал потрясающе четко: подпрыгнул, за что-то схватился, как-то расперся - и замер - под потолком, над дверью. И эта дверь разлетелась в щепы. В уборной никого не оказалось, а что автомат там лежал в углу - так что ж с того... Через минуту он вынужден был мягко спрыгнуть. Сил уже не было удерживаться на гладких стенах возле раскаленной лампочки. Подобрал автомат, медленно-медленно, чтобы не клацал металл, оттянул затвор. Выглянул в коридор. Двое освобождали пленного. Если они обернутся... то будут на его пути к выходу, к воле. Лео не думал о том, что там его тоже может догнать стремительное визжащее чудовище. Нет. Там была свобода и жизнь. Он поднял оружие и послал экономную очередь в спины врагам: три пули он израсходовал на одного и три на другого... Наполи переломился пополам и рухнул на пол настолько мгновенно, что это почти не было воспринято глазом: вот он стоял, а вот лежит, без каких-либо промежуточных положений тела. Полковник же сунулся вперед, обнял освобождаемого пленника и вместе с ним повалился - с грохотом и треском ломаемой мебели. Штурмфогель и хотел бы, может быть, остановить свой бег, но не успевал. Он только успел развернуться плечом вперед - и врезался в противника... Тот был сильнее и лучше обучен. Хотя автомат и отлетел в сторону, но уже через несколько секунд Штурмфогель оказался внизу, а противник оседлал его и давил, давил, давил сверху - и тонкое жало кинжала вдруг мелко затряслось перед лицом Штурмфогеля. Он держал чужое запястье, миллиметр за миллиметром уступая чужой - более молодой - силе и плотному весу, но при этом не ощущая ничего: ни страха, ни трепета... Он пытался ударить коленом, вывернуться в сторону - короче, сделать то, что положено делать в такой ситуации. Это было совершенно бесполезно. Любое движение только ухудшало положение. Надо было просто выстоять до тех пор, когда кто-нибудь не придет на помощь. Противник тоже это понимал. Он давил, давил, давил всем весом, сотня его килограммов сошлась в одной точке - на острие клинка. И эта точка, спустившись немного вниз, дрожала около шеи Штурмфогеля. А потом все исчезло. Он встал, ноги его тряслись. Все вокруг было в каких-то немыслимых кровавых ошметках. Перед ним стояла Хельга. По ней стекала кровь. - Из... вини... Штурмфогель махнул рукой. Рука была в крови. Он весь был в крови. Вся кровь, что билась в жилах противника, оказалась на нем. Штурмфогель шагнул вперед, наклонился... Полковник был мертв. - Папа... - прошептали сзади. Штурмфогель не посмел обернуться. Но тот, кого полковник вольно или невольно прикрыл, защитил своим телом, мычал и ворочался, совершенно невредимый. Как и на Штурмфогеле, на нем была только чужая кровь. Штурмфогель стянул с его головы черный мешок. - О боги, - сказал он. Голос подпрыгнул: - Еще и ты. Аквитания, крепость Боссэ, 6 марта 1945. 09 часов А вот в это Эйб не поверил!.. Девушка была еврейкой. Она никак не могла работать на CC. Поскольку "Факел" - один из отделов этого преступного синдиката убийц, Эйб мог поверить во что угодно - и даже в то, что Дрозд добросовестно ошибается, - но никак не в такой выверт естества. И в то же время... Нет, сказал он сам себе твердо. Это какой-то новый хитрый маневр Дрозда. Он что-то замышляет. Хочет подсунуть нам какую-нибудь свою креатуру, поскольку знает, что без девственницы мы сквозь единорогов не пройдем. Да, скорее всего так. Значит - и это лишь дополняет общую картину, - нами хотят украсить поле битвы. Да, конечно. И славные партизаны-маки, спасшие американскую делегацию. Или французскую. Или еще какую. Или даже немецкую... да, спасшие немецких миротворцев... этакий символ окончания войны... Все это по большому счету не укладывалось в голове. "Абадон, - повторил он про себя, как заклинание. - Абадон". Ребята подгоняли на себя эсэсовскую форму, шагали по двору, салютовали. Ни хрена не похоже, подумал Эйб, и никогда не научиться нам так ходить и так держать себя... разгильдяи. Но он знал, что идут они не на строевой смотр и что никто их там за настоящих немцев принять вовсе не должен... Хорватия, 8 марта 1945. 09 часов 30 минут Может быть, это не то место? Гуго еще раз сверился с картой, предусмотрительно разысканной на яхте. Какой-то дерьмовый полурусский язык... Да нет, место то самое. Характерный изгиб реки, гора, перекресток дорог, часовня, оливковая роща на низком обрыве, ферма... Правда, от фермы осталось лишь пожарище, черная печь с косо обломленной трубой да остов старинного трактора на железных гребенчатых колесах. Костры Гуго разводил именно там, неподалеку от пожарища, в довольно глубоких ямах, вырытых неизвестно для чего, - чтобы сверху было видно, а от леса - не было. Но никто там и не пролетал над ними... Этот день и эту ночь придется провести здесь же, в этой детской игрушечной землянке, частично вырытой в глиняном откосе, а частично сплетенной из лозы и хвойных веток; он набрел на нее каким-то чудом, а может, волчье чутье вывело, землянку не разглядеть и с десяти шагов... но если "шторх" не прилетит и на следующую ночь - придется возвращаться к яхте и хоть под парусами, а плыть на запад, в Италию, и там сдаваться американцам. Потому что это лучше, чем попасть здесь в руки четников или партизан-коммунистов. Может быть, Джино думает иначе... вот он сидит, молча глядя перед собой, обхватив руками колени... Первоначальный план - добраться до Загреба - Гуго похоронил уже в первый день после высадки. Это сколько же прошло?.. Два дня... А кажется - месяц. - Только не притворяйся, - сказала Эрика. - Я запрещаю тебе притворяться, слышишь? Гуго молчал. - Я не знала, что будет так тяжело, так трудно. Понимаешь? Я знала, что ты меня разлюбил, но я не знала, что об этом так трудно слышать. Я тебе надоела. Скажи, что я тебе надоела. Не лги. Я запрещаю тебе лгать мне. Лги другим своим бабам, а мне не смей. Ты мной пресытился и больше не хочешь? Или дело в чем-то другом? Да, в другом. Ты вздрогнул, и я поняла. Это она, та толстожопая стерва? Скажи, что да. Не молчи, слышишь? Я так не могу больше... - Да, - сказал Гуго. - Это она. - Я понимаю тебя. В другое время я сама отправила бы тебя к ней. Дала в руки веник из цветов и сказала: иди. Но сейчас... Посмотри вокруг. Посмотри на эти стены. Мы можем запереться здесь, выбросить ключ за окно и никого не пускать. Когда-нибудь все кончится, ведь правда? Тогда мы выйдем отсюда. Не может это долго продолжаться. А мы будем здесь, одни, и нас никто не найдет. Это на весь день, в отчаянии подумал Гуго. Почему я ее не убил совсем?.. - Да, - сказал он. - Ты думаешь, я заслужила такое отношение? Чем, скажи, ну чем? Тем, что давала только тебе? Я не горничная, которую можно трахнуть и отослать. Почему я тебя встретила, скажи? Почему? Вернее - за что мне это? И почему именно я? На тебя заглядывались другие - но ты хотел меня, скажи, ведь хотел? Тогда в чем же дело? Я не сварлива, не стара, у меня не сальная кожа, как у некоторых... Нет, я знаю, что ты ни при чем, ты ведь лишь плод моего воображения, как и все остальное вокруг, но все же - почему? Почему? Да, ты ни в чем не виноват, но ведь и я ни в чем не виновата! Почему бы нам не запастись терпением и не попробовать еще раз? Все можно решить, если захотеть. Ты думал, что если любишь меня, то имеешь меня? Но ведь это не так. Я - живая, пойми, я - живая. Я пыталась что-то делать с собой, чтобы стать хоть немного мертвой и холодной, как ты, но я не могла. Почему я люблю такого мертвого? Наверное, именно потому, что живая и теплая... и, может быть, есть еще надежда? Скажи, есть? Если ты скажешь, что есть, я буду жить. - Есть, - сказал Гуго. Арденнский лес, 8 марта 1945. 10 часов Как всегда, когда до начала операции оставалось меньше двенадцати часов, у Волкова начинала зудеть вся кожа. Больше всего не давали покоя голова, подмышки и промежность, все время хотелось почесываться, скрестись... не помогали ни баня, ни одеколон, ни всяческие присыпки. Да, это нервное. Ну и что? У всех есть нервы. В конце концов. Меньше полусуток... Париж, 8 марта 1945. 14 часов - Ладно, Юри. - Штурмфогель похлопал Кляйнштиммеля по опущенному кругловатому плечу. - Тебя переиграли. Бывает. Он очень сильный игрок, это Волков... - Я никогда не прощу себе... - Да перестань. Уже не осталось ничего, что ты способен был бы себе простить или не простить. - ...что подозревал тебя. Что... - На моем месте мог оказаться каждый. Брось. Все. Все! Прожито и забыто. Хватит истерик. Ты мне нужен, Юри. Встряхнись. - Да. Да, все нормально. Я слушаю. Говори. - Люди. Мне нужны люди. С оружием. Хотя бы человек десять. Ты можешь собрать сюда столько бойцов? Чтобы вечером они уже были тут? Кляйнштиммель встряхнул головой. Зажмурился, открыл глаза. Штурмфогель все так же стоял перед ним. - Да, конечно. Смогу. А что нужно будет делать? - Что делать, что делать... Отбиваться от коммандос. От настоящих коммандос... - А десять человек... - Мало. Но я сказал - хотя бы. - Понял. Так. Если я успею... - Кляйнштиммель задумался. - Да. Еще шестеро. Шестнадцать в общей сложности. Нормально? Штурмфогель кивнул. - Но тогда мне нужно... прямо сейчас... - Да, - сказал Штурмфогель чуть рассеянно. Что-то внутри него самого отвлекало его от важного разговора. - Да, Юрген. Займись этим. Только вот что... на всякий случай... - Да? - Ничего не сообщай Центру. Хотя бы до завтра. Мы вроде бы во всем разобрались, но... вдруг мы еще чего-то не знаем? Волков же изощрен, как Сатана. Может быть, именно на этот случай у него что-то припасено под подушкой. - Хорошо, - легко согласился Кляйнштиммель. - Теперь: где мы с тобой встретимся? Мы подъедем на машинах... Штурмфогель развернул карту. Что-то помешало назначить встречу возле самого прохода, в том переулке. Потому что там тупик, объяснил сам себе Штурмфогель. Никогда не назначайте встречи в тупике... - Вот здесь, - показал он. - Под эстакадой. В восемь тридцать. Реально? Лишних шесть-семь минут ходьбы. Но по крайней мере будет хороший обзор во все стороны... Штурмфогель смотрел ему вслед, как он идет, сгорбившийся, кособокий... уничтоженный. Что я сделал неправильно, вдруг спросил он себя. Потому что где-то в глубине кто-то орал: ты идиот! Ты последний идиот! Но голос тот был тонок и невнятен. Кляйнштиммель разминулся в дверях с Лени, почти шарахнулся от нее... Да, от такой женщины можно шарахнуться. Синяки не только от побоев - хотя и побои имеются. Но все же били Лени чуть-чуть, видимо, на что-то в дальнейшем рассчитывая. Или же наоборот - не рассчитывая ничего выбить. Плохо и то, и другое... тьфу, что я несу, ужаснулся Штурмфогель, это хорошо, что ее не били... но все же - еще одна вещь, которой я не понимаю. Волков постоянно ухитряется ставить меня в тупик, задавая никчемные вопросы... просто среди этих никчемных вот-вот обязательно попадется нужный, и я не буду знать, какой именно... Глаза Лени горели мрачным огнем, и перед этими глазами расступилась бы целая армия. - Эрвин, - сказала она глухо. - Я не должна тебя бросать сейчас... но мне нужно похоронить отца. Я знаю, это подло. Извини. - Это не подло, - сказал Штурмфогель жалко. - Ты не волнуйся, что подло там или как еще... все нормально. Я тебя не возьму туда... - Я хороший боец, - сказала Лени. - Но я еще и дочь. Я дочь больше, чем боец. Я должна сделать то, что должна сделать. Понимаешь? Нет? И не надо. Лучше, чтобы ты не понимал. Ничего не понимал. Не знаю, почему так... - Ты иди. У меня будут люди. Достаточное количество. Все равно я не повел бы туда вас одних. А когда будет много бойцов, я обойдусь и без тебя. Легко. Поэтому не казни себя... Лени строго кивнула, повернулась и ушла. Штурмфогель смотрел, как разлетаются полы ее плаща. Повел бы, подумал он. Пошел бы с одними вами. И все бы мы там легли, как под серпом... Хорошо, что не придется этого делать. Сначала Кляйнштиммель сдерживал себя, чтобы не пуститься бежать. Темный ужас все еще жил в нем, и хотя вроде бы все миновало - пружина внутри раскручивалась и била по костям и по нервам, отчего в организме происходили какие-то невнятные восклицания и резкие подергивания. А потом вдруг все застыло, и он ощутил себя плывущим в холодной темной воде, толща ее над головой была необыкновенной, но он все равно плыл, касаясь ногами дна. Потом вообще остановился. Подумать только: две минуты назад он действительно был готов призвать под знамена все свои войска, раскрыть и использовать агентов... для чего? Чтобы в результате все всем стало известно. И тогда - какая там карьера, о чем вы, право... дуло в висок как наилучший выход. Но можно ведь и иначе. Он сел за столик в крошечном кафе. Заказал бутылку какого-то вина, слепо ткнув пальцем в меню. Сделал несколько глотков. И потом ушел вниз. Падение было долгим и трудным. Там, в Берлине, тело дисциплинированно дожидалось его в кабинете. За дверью происходил шум, что-то двигали, стучали молотками. Кляйнштиммель вызвал секретаря: - Есть связь с Хете? - и дождавшись утвердительного ответа: - Свяжите меня. Через пять минут Хете позвонил по отдельному телефону. - Здесь Хете. Слушаю вас, шеф. - Нашли Штурмфогеля? - Нет, шеф. Есть данные по его нижнему телу. Усташи... - Это меня не интересует. Ладно, Хете. Записывайте. Он будет ждать своего куратора в восемь тридцать вечера под эстакадой станции Флер-Ройяль в верхнем Париже. Куратор не придет. Вам - уничтожить предателя. Все. Арденнский лес, 8 марта 1945. 18 часов Лебедки негромко ворчали, подтягивая к земле толстенькую тушку грузового полужесткого цеппелина. Цеппелин был серый и очень старый. Казалось, с него свисают водоросли. С видом самого летательного аппарата контрастировали шесть блестящих ребристых алюминиевых контейнеров, подвешенных по обе стороны длинной фанерной гондолы. Контейнеры были размером примерно с кузов-фургон пятитонного грузовика. Шесть вечера, подумал Волков, идем пока минута в минуту. Он подозвал Влада Кунеша по прозвищу Пекарь, тоже бывшего интербригадовца, ставшего в отсутствие Джино новым комиссаром. А на Джино, пожалуй, придется поставить крест. Что же могло случиться? То есть нет: случиться могло все. Что именно из этого всего случилось?.. - Время, - сказал Волков. - Нужно звонить. Пекарь кивнул и покрутил ручку полевого телефона. Телефон был уже настроен на коммутатор полицейского управления Аквитании. - Алло, барышня! - задыхающимся шепотом произнес Пекарь. - Мне нужен сам мсье комиссар. Вопрос жизни и смерти. Да не моей, а вашей. Потому что комиссару поотрезают все на хрен, если он опарафинится так, как собирался... да. Мсье комиссар? Я не называю себя, но сообщаю, что в крепости Боссэ засела банда террористов, готовящих налет на гостей леса Броселианда. Вы понимаете, о чем я говорю? Короли Аквитании поклялись своей честью, что с головы гостей не упадет и волосок... Что - откуда? Знаю? Просто у меня есть не только глаза и уши, как у вас, но и то место, где все это растет. Слушайте внимательно. Они выступят сегодня! Через час или чуть позже. У них будут цеппелин и два самолета. Крепость Боссэ, это на озере... да. Хоть это знаете. И еще: когда будете их бомбить, не зацепите розарий, хорошо? Этим вы меня страшно обяжете. Пекарь бросил трубку, оскалился. Потом пнул телефон. - Гады, - сказал он кому-то и пошел, не глядя. - Ребята вам наваляют... За ним после Испании аквитанская полиция гонялась полтора года. Он прятался у какой-то местной придурочной феи. Фея приставала к нему со своими не всегда безобидными глупостями, но податься было некуда... Внизу его тело полгода назад умерло в одном из маленьких безымянных лагерей для неисправимых. По лагерям оно таскалось с самого тридцать девятого: сначала по французским, а потом эти лягушатники не отпустили его, как многих других, а передали гестапо. То ли подозревали о его пси-способностях, то ли просто за неуемный нрав и десяток попыток бежать. Так что французскую полицию всех родов Пекарь не любил куда больше, чем тех же гестаповцев, которых полагал естественными врагами; полицейские же и жандармы были гадами и курвами. Сегодня ему предстояло слегка отомстить за себя и за многих других... Париж, 8 марта 1945. 19 часов Штурмфогель с трудом оторвался от Айны. Глядя в ее расширенные страстью голубые глаза, он отчетливо понял, что это, возможно, был последний раз. Последний раз. Последний... Сердце билось в такт словам. Последний... последний... последний... "Нет, что ты, - сказала Айна, - мы тебя не оставим. Мы тебя вытащим откуда угодно, правда, девочки?" "Правда", - спокойно и уверенно отозвались невидимые Рута и Нигра. Вам туда не попасть, подумал Штурмфогель. Я не уверен, что и мне-то - попасть туда. Столько лет не был. Да и где мои крылья?.. "Куда не попасть? Сюда? - и перед внутренним взором мелькнуло затуманенное пространство, что-то вроде рельефной карты - гораздо более выпуклой и резкой, чем настоящая местность - внизу, и каким-то тайным зрением Штурмфогель различал внизу границы между людьми, хотя то, что он видел, меньше всего было похоже на людей... - Здесь неприятно и ненужно, - продолжали крапицы наперебой, - но попасть сюда легко, трудно уйти отсюда..." "Ты понял, дурачок? - ласково спросила Айна, запахивая свой махровый халатик. - Ты все еще нас недооцениваешь". "Тогда надо торопиться", - сказал Штурмфогель. - Нужно найти Волкова и..." "Хорошо, милый. Только предупредим Хельгу, что мы уходим - ненадолго". ...С крапицами получилось куда проще и легче, чем в Школе. Не понадобилось ни спорыньи, ни грибов, ни длительной сосредоточенности. Штурмфогель развернул крылья и с воплем восторга упал на плотный поющий воздух. Все ликовало и звенело в нем. Крылья его были белые с черными кончиками... И почти сразу рядом появились крапицы. Они были не птицы и не летучие мыши. Ничто из того, что Штурмфогель видел здесь раньше. Чем-то похожи на драконов, но не драконы, конечно... Узкие удлиненные головы с огромными выпуклыми блестящими глазами. Тонкие тела - не извивающиеся змеиные, а чуть приплюснутые от груди к спине, переходящие в длинные нервные хвосты. Изящные цветные гребни от затылка до середины хвоста, там высокий яркий зубец - как плавник дельфина или акулы. Очень узкие крылья с изломом посередине, перьев нет, но вместо перьев длинные блестящие чешуйки, они чуть шелестят в полете. Штурмфогель понял, что ему трудно отвести глаза от своих спутниц - до того необычны и прекрасны были они в своем новом - и, может быть, истинном - обличье. А главное, они могли переговариваться! Они могли кричать и радоваться полету - и каждый из них слышал это. И можно было говорить: направо, налево, вниз, посмотри вон туда, опасно... Если бы это было возможно тогда, подумал Штурмфогель. Все пошло бы совсем иначе. И от тебя, идиота, не зависели бы теперь судьбы мира. Ладно. Не будем предаваться рефлексиям. Что там говорил наш маленький доктор об интеллигенции, которой рефлексия свойственна? Недоучившиеся духовные кастраты, творящие ежедневный подвиг самообожания? И что-то еще, столь же яркое и цветистое... Он поймал звонкий смех крапиц. Волков, подумал он. Волков, Волков... Где у нас Аквитания? В той стороне... Через несколько минут они нашли Волкова. Он так ярко и сочно выделялся на фоне окружающих... нет, не лиц - форм скорее, - что казался великаном. Попадем в него? Конечно... Почему-то с крапицами все было легко и нестрашно. Хотя не страшно было еще и потому, что страх кончился. Штурмфогель давно понял, что запасы его у человека ограниченны, и только когда есть надежда на отступление, на спасение, на сохранение хотя бы status quo - страх еще в человеке жив. У него же самого не было никаких надежд позади. И здесь, в текущем, не было надежд. Не остановиться. Только вперед. Там еще что-то может быть. Не обязательно, но может. Ведите себя так, как будто вы уже мертвы... Путь самурая. ...Они ворвались в Волкова, как звено камикадзе, преодолевшее завесу зенитного огня. Бушующий ураган загнал их в расселину, но по ней они летели недолго: внизу разверзся ромбический вход в подземный туннель, туда, закричали крапицы, туда!.. туннель словно пульсировал, когда они летели, и красноватые огни на стенах сливались в странные узоры. А потом открылся громадный зал, свод его терялся в светящемся тумане, колонны, похожие на стволы секвой, стояли в кажущемся беспорядке, и под одной из колонн играл маленький мальчик в коричневых штанишках с одной лямкой через плечо. Штурмфогель хотел что-то сказать ему, но получился только птичий крик, мальчик посмотрел вверх и помахал им, летящим, рукой. А чуть дальше, за плотным лесом колонн, висел огромный вогнутый экран, похожий на парус, надутый ветром. И на экране шло немое кино - странное, словно снятое одновременно из нескольких точек. Висел невысоко над землей цеппелин, под ним стояли люди и что-то разгружали с него. Словно огромные чемоданы уже стояли на земле, спускались на стропах, еще висели под толстым дряблым брюхом. В стороне какие-то люди с оружием строились в два ряда, напряженно смеялись, разбирали объемистые свертки. Еще где-то двое сидели на корточках, копаясь в груде ремней и длинных высоких седел. Седла эти вызывали в памяти какие-то неясные ассоциации - почему-то с переходом улиц. Потом один из "чемоданов" открылся, и из него под уздцы вывели дракона. Дракон был некрупный, серый, но плотный, сильный, красивый. Могучие мускулы перекатывались под ровной чешуей. Походка выдавала хорошую школу... Седла были полицейские, спокойно сообразил Штурмфогель. А в свертках - полицейская форма. Конечно. Что может быть проще - нагрянуть под видом полиции. Тем более что их - полицейских - вполне могут направить туда, потому что... Ну да! Все наконец сложилось. Засветить отвлекающую группу, поднять шум. Наверняка устроители переговоров запросят дополнительную охрану... И все. Бойня. Хорошо бы проникнуть в мысли Волкова - и нагадить там... но, пожалуй, для этого уже нет времени. Пора возвращаться. Пора, пора, откликнулись крапицы. Пора, пора, пора... Они пронеслись сквозь экран - по мере того как приближались, экран все удалялся и удалялся, а потом вдруг вывернулся наизнанку и оказался позади, - и неожиданно для Штурмфогеля вылетели во внешний мир или по крайней мере в какой-то отпечаток внешнего мира, мелькнуло удивленное лицо Волкова, может быть, запомнившееся по фотографии в личном деле и рисункам Полхвоста, а может быть, и настоящее... и другие лица, незнакомые, они казались огромными и вогнутыми, как стадионы, а цеппелин походил на небольшую планету, краем сознания Штурмфогель уловил чье-то удивление и внезапное беспокойство, но впереди уже была норка в земле, и туда они влетели плотным строем, со свистом, а потом воздух содрогнулся и свет померк ненадолго, чтобы тут же вспыхнуть утроенно, а в мозгу Штурмфогеля опять сошлись какие-то детали, и он понял, что их только что чуть не затоптали сапогом... Полет был короток и резок, и в себя, в свое тело он вернулся как-то иначе, не как раньше, но как именно - так и не уловил. Аквитания, крепость Боссэ, 8 марта 1945. 19 часов 40 минут Интересно, зачем они предложили нам сдаться, подумал Эйб. Если бы атаковали внезапно, у них вполне могли бы остаться приличные шансы. Но сейчас... Три тела в синих мундирах лежали на дамбе, и еще двоих - то ли раненых, то ли мертвых - уволокли, это он видел точно. Слабенькие полицейские пушчонки, стоящие в ряд вне досягаемости прицельного пулеметного огня, даже не выщербляли стен. Правда, несколько снарядов перелетело стену и ударило в донжон, но и это не нанесло никакого урона. А за кустами офицеры криками собирали свое воинство, готовя к очередному бесполезному броску. Ну, даже если и добежите, подумал Эйб. Допустим. И что дальше? Пробивать стены головами? Впрочем, похоже, что ни на что больше ваши тупые полицейские головы не пригодны... Но как вы узнали про нас?.. Арденнский лес, 8 марта 1945. 20 часов Вот и все. Волков прошелся вдоль строя, сам молодцевато печатая шаг. Ребята стояли, выпятив груди или животы, кто что мог, - белые ремни, белые кобуры, белые перчатки, белые повязки на рукавах... почти парад, а что автоматы - ну, сами понимаете, время непростое, террористы кругом... Двадцать два бойца, считая его самого. Двое из них примут бой раньше прочих. Еще двое останутся здесь, не полетят. Так надо. И драконы, шесть красавцев, каждый свободно увезет не то что четверых, а всех шестерых, если понадобится, - да только вряд ли понадобится... На головах драконов специальные шлемы с пробковыми наушниками - чтобы не взбесились, когда включится манок. А Пекарь все возится с драконобоем, штучкой непростой, за нее магрибские разбойники взяли золота больше, чем владельцы конюшен - за драконов. Драконобой сделан не простыми людьми, даже не Магами - кем-то тайным, и к этому еще надо будет не забыть вернуться... Волков скомандовал "вольно", отошел к палатке, где сидели двое: Длинное Ухо и ассистент. Ассистент взглянул на Волкова, покачал головой. Ухо проращено было в генеральный комиссариат аквитанской полиции. Значит, приказ на дополнительную охрану переговорщиков еще не отдан. Хорошо. Ждем. Что-что, а ждать мы умеем. Тем временем цеппелин всплыл невысоко над землей, развернулся почти на месте и пошел по направлению к лесу Броселианда, унося полусумасшедшего безногого пилота Уно Топеца и лучшего пулеметчика, из тех, что Волков когда-либо знал, - Лайоша Варгу. Он вызвался сам... Впрочем, Варга жертвовал не так уж многим и рисковал не слишком. Сейчас он был двутел: истинное его верхнее тело оставалось на Земле, в отряде, не слишком дееспособное, но вполне пригодное для вселения, а в полет шло захваченное недавно чужое. Если не будет пули в голову - то он успеет уйти вниз, а потом вернуться в собственное тело. Так, во всяком случае, он рассчитывал сделать. Как и Пекарь, Варга имел зуб на аквитанскую полицию, хотя и по другим причинам. Полицейские убили его брата-контрабандиста и перебили всю братову семью. За что и почему, Варга и сам толком не знал - но поклялся темной клятвой отомстить и вот теперь летел мстить. x x x ...Патрульные на драконах появились скоро, едва только лагерь скрылся из виду. Сначала две, а потом целая гирлянда осветительных ракет вспыхнула в небе, обливая все вокруг мертвым известковым светом. Варга сперва зажмурился, потом надвинул на глаза специальные очки-бинокли со шторками и длинными козырьками. И тут же увидел драконов. Их была пара, и они заходили сзади-сверху, держась пока нагло. Дракона непросто убить: для этого надо пулей со стальным сердечником попасть ему в нос - тогда он умрет от болевого шока; в глаза; вообще в морду - там есть тонкие косточки, через которые пули могут пройти в мозг; в небольшие участки под крыльями, где чешуя тонка, тогда можно пробить ему легкие, сердце, крупные сосуды; в брюхо, наконец, если оно не прикрыто специальным бронированным набрюшником... Варга дождался, когда лица погонщиков станут различимы, и вдавил гашетку. Голову ведущего дракона буквально ободрало клочьями, он еще держался в воздухе несколько секунд - так бегает кругами обезглавленная курица, - а потом крылья его судорожно распрямились и сразу обмякли. Но Варга уже не смотрел в его сторону, он стремительно перенес огонь на второго, успевшего сманеврировать, и всадил в него несколько пуль, прежде чем тот унесся вверх, в мертвую зону. Дракону это не повредило, но, кажется, он попал в стрелка, потому что в последний миг краем глаза заметил вскинутые руки... Вторая пара атаковала цеппелин сверху, трассирующие пули прошивали его, как полотняный пузырь, - чем он, в сущности, и был. Несколько щелчков о какие-то твердые детали, несколько маленьких дырочек в обшивке гондолы. Когда эта пара мелькнула вверху, разворачиваясь для повторной атаки, Варга влепил точную очередь в голое брюхо еще одному дракону - тот сложился пополам, закинув голову, как человек, получивший сильный удар под дых; один из седоков - то ли погонщик, то ли стрелок, наплевать - сорвался вниз и исчез; дракон стал падать, кувыркаясь и стараясь загрести крыльями достаточно воздуха, чтобы затормозить... Потом Варга увидел, как два оставшихся дракона сошлись вдали и некоторое время держались вместе: седоки совещались. Потом один ушел со снижением, а второй стал кругами набирать высоту. Правильно, подумал Варга, я бы и сам так делал. Давай вниз, крикнул он Топецу. Сам же он по веревочному трапу полез вверх, вокруг толстого бока цеппелина; там было наспех сооружено что-то вроде вороньего гнезда со вторым пулеметом на шкворне. Он как раз успел усесться в этом гнезде и передернуть затвор, когда впереди появился дракон, летящий нарочито медленно: видимо, стрелок потребовал лететь так, чтобы было проще целиться. Варга не ста