-- А, да, конечно... Но что ты еще можешь предложить?
     --  Ничего,  -- ответила Аравита.  -- Придется  рискнуть.  Когда же  мы
пойдем?
     -- Только не сегодня! -- воскликнула Лазорилина. --  Сегодня пир -- да,
когда же я сделаю прическу? Сколько будет народу!
     Пойдем завтра вечером.
     Аравита огорчилась, но решила  потерпеть. Лазорилина  ушла, и  это было
хорошо, очень уж надоели ее рассказы о нарядах, свадьбах, пирах и нескромных
происшествиях.
     Следующий   день  тянулся   долго.  Лазорилина   отговаривала   гостью,
непрестанно повторяя, что в Нарнии снег и лед,  и бесы, и колдуны. "Подумай,
--  прибавляла она,  -- какой-то  деревенский  мальчик!  Это  неприлично..."
Аравита сама, бывало, так думала, но теперь она очень устала от глупости; ей
пришло в голову, что путешествовать с Шастой куда веселее, чем жить светской
жизнью в столице. Поэтому она сказала:
     -- Там, в Нарнии, я буду просто девочкой. И потом, я обещала.
     Лазорилина чуть не заплакала.
     -- Что же  это такое? -- причитала она, -- будь ты поумней, ты стала бы
женой визиря Аравита же пошла поговорить с лошадьми.
     --  Когда начнутся сумерки, -- сказала  она,  --  идите,  пожалуйста  к
могилам. Да,  без поклажи.  Вас снова оседлают, только у тебя,  Уинни, будут
сумы  с провизией,  а у  тебя, Игого  --  бурдюки  с  водой. Слуге приказано
напоить вас как следует за мостом, у реки.
     -- А потом -- на Север, в Нарнию!  --  тихо ликовал Игого. -- Послушай,
вдруг Шаста не добрался до кладбища?
     --  Тогда подождите его, как же  иначе, -- сказала Аравита. -- Надеюсь,
вам тут было хорошо?
     --  Куда  уж  лучше!  --  отвечал конь. -- Но  если муж твоей  болтуньи
думает, что конюх покупает самый лучший овес, он ошибается.
     Через два часа, поужинав в красивой комнате. Аравита и Лазорилина вышли
из дому. Аравита закрыла  лицо  чадрой  и оделась  так, чтобы ее  приняли за
рабыню из  богатого дома. Они  решили:  если  кто-нибудь спросит, Лазорилина
скажет, что она собралась подарить ее одной из царевен.
     Шли они пешком, и вскоре оказались  у ворот дворца. Конечно,  тут  была
стража, но начальник знал Лазорилину и отдал ей честь. Девочки прошли Черный
Мраморный  Зал, там было много народу, но это и  лучше, никто не обратил  на
них внимания. Потом был Зал с Колоннами,  потом -- Зал со Статуями, потом --
та  колоннада, из которой  можно  было попасть в Тронный Зал  (сейчас медные
двери были закрыты).
     Наконец, девочки вышли в сад, уступами спускавшийся к реке. Подальше, в
саду,  стоял Старый Дворец. Когда они до него добрались,  уже стемнело, а  в
лабиринте коридоров, на стенах, горели редкие факелы.
     -- Иди, иди, -- шептала Аравита, и сердце у нее билось так, словно отец
вот-вот появится из-за угла.
     --  Куда же свернуть? -- размышляла ее  подруга. -- Все-таки  налево...
Как смешно!
     И  тут  оказалось,  что Лазорилина  толком не  помнит,  куда  свернуть,
направо или налево.
     Они  свернули  налево  и  очутились  в  длинном  коридоре.  Не   успела
Лазорилина сказать: "Ну вот! Я помню  эти ступеньки", -- как в дальнем конце
показались тени двух людей, пятящихся  задом.  Так ходят только перед царем.
Лазорилина  вцепилась  Аравите в руку; Аравита удивилась, чего  она  боится,
если  Тисрок  такой  друг  ее  мужа. Тем  временем  Лазорилина втащила  ее в
какую-то комнатку, бесшумно закрыла дверь и они очутились в полной темноте.
     -- Охрани нас, Таш! -- шептала Лазорилина. -- Только бы они не вошли!..
Ползи под диван.
     Они поползли, и  Лазорилина заняла там  все место. Если  бы  в  комнату
внесли  свечи, все увидели бы,  что из-под дивана  торчит Аравитина  голова.
Правда, Аравита была в чадре, больше глаз да лба не увидишь,  но все-таки...
Словом, она старалась отвоевать побольше  места, но Лазорилина не сдалась, и
ущипнула ее за ногу.
     На том борьба кончилась. Обе тяжело дышали, но больше звуков не было.
     -- Тут нас не схватят? -- спросила Аравита как можно тише.
     -- На-наверно, -- пролепетала Лазорилина. -- Ах, как я измучилась!.. --
И  тут  раздался страшный  звук --  открылась дверь. Внесли  свечи.  Аравита
втянула голову сколько могла, но видела все.
     Первыми  вошли  рабы со  свечами в руках  (Аравита догадалась, что  они
глухонемые)  и  встали  по краям  дивана.  Это  было  хорошо:  они  прикрыли
беглянку,  а  она все видела. Потом  появился невероятно  толстый  человек в
странной  островерхой  шапочке.  Самый  маленький  из   драгоценных  камней,
украшавших его одежды, стоил больше, чем все, что было у людей из Нарнии; но
Аравита подумала, что нарнийская мода -- во всяком случае, мужская -- как-то
приятнее. За ним вошел высокий  юноша в тюрбане с длинным пером и с ятаганом
в ножнах  слоновой кости. Он очень  волновался, зубы у него злобно сверкали.
Последним появился горбун, в котором она с ужасом узнала своего жениха.
     Дверь  закрылась.  Тисрок сел на диван, с облегчением  вздыхая. Царевич
встал перед ним, а великий визирь  опустился на четвереньки и припал лицом к
ковру.

        8. Аравита во дворце
     -- Отец-мой-и-услада-моих-очей! -- начал молодой человек очень быстро и
очень  злобно. --  Живите вечно, но меня вы погубили. Если б вы дали мне еще
на  рассвете  самый  лучший  корабль,  я  бы нагнал этих варваров. Теперь мы
потеряли целый  день,  а  эта  ведьма, эта  лгунья,  эта...  эта...  -- и он
прибавил несколько  слов, которые я не  собираюсь повторять. Молодой человек
был царевич Рабадаш, а ведьма и лгунья -- королева Сьюзен.
     -- Успокойся,  о, сын  мой! -- сказал Тисрок.  -- Расставание с  гостем
ранит сердце, но разум исцеляет его.
     --  Она мне нужна! --  закричал царевич. --  Я  умру без этой  гнусной,
гордой,  неверной  собаки!  Я не сплю  и не  ем,  и ничего не  вижу из-за ее
красоты.
     --  Прекрасно  сказал  поэт,  --  вставил визирь,  приподняв  несколько
запыленное лицо. -- "Водой здравомыслия гасится пламень любви".
     Принц дико взревел.
     -- Пес!  -- крикнул он.  --  Еще  стихи читает! -- И умело  пнул визиря
ногой в  приподнятый  кверху  зад. Боюсь,  что Аравита  не испытала при этом
жалости.
     -- Сын  мой, --  спокойно и  отрешенно  промолвил  Тисрок, -- удерживай
себя,  когда тебе  хочется  пнуть  достопочтенного  и просвещенного  визиря.
Изумруд ценен  и в мусорной  куче, а старость и скромность -- в подлейшем из
наших подданных. Поведай лучше нам, что ты собираешься делать.
     --  Я  собираюсь,   отец  мой,  --  сказал  Рабадаш,  --  созвать  твое
непобедимое  войско,  захватить трижды проклятую  Нарнию, присоединить  ее к
твоей великой  державе и перебить всех поголовно, кроме королевы Сьюзен. Она
будет моей женой, хотя ее надо проучить.
     -- Пойми,  о, сын  мой, -- отвечал Тисрок,  --  никакие  твои  речи  не
заставят меня воевать с Нарнией.
     -- Если бы ты не был мне отцом, о, услада моих очей, -- сказал царевич,
скрипнув зубами, -- я бы назвал тебя трусом.
     --  Если бы ты не был мне  сыном, о, пылкий Рабадаш, -- отвечал Тисрок,
-- жизнь твоя была бы короткой, а смерть -- долгой. (Приятный, спокойный его
голос совсем перепугал Аравиту).
     --  Почему же,  отец мой,  -- спросил  Рабадаш  потише, -- почему мы не
накажем  Нарнию?  Мы  вешаем  нерадивого раба,  бросаем псам старую  лошадь.
Нарния  меньше  самой малой из наших округ. Тысяча  копий справятся с ней за
месяц.
     -- Несомненно, -- согласился Тисрок, -- эти варварские  страны, которые
называют себя свободными, а на самом деле просто не знают  порядка, гнусны и
богам, и достойным людям.
     -- Чего ж мы их терпим? -- вскричал Рабадаш.
     --  Знай, о, достойный  царевич, -- отвечал визирь,  -- что в тот самый
год, когда твой великий отец (да живет он  вечно)  начал свое благословенное
царствование, гнусною Нарнией правила могущественная Колдунья.
     -- Я слышал это сотни раз,  о, многоречивый визирь, -- отвечал царевич.
--  Слышал я  и то, что Колдунья повержена. Снега и льды растаяли,  и Нарния
прекрасна, как сад.
     -- О, многознающий царевич! -- воскликнул визирь. -- Случилось  все это
потому, что те, кто правят Нарнией сейчас -- злые колдуны.
     -- А я  думаю,  --  сказал  Рабадаш, --  что тут виною  звезды и прочие
естественные причины.
     --  Ученым людям  стоит об  этом  поспорить, --  промолвил  Тисрок.  --
Никогда  не поверю, что старую чародейку можно убить без могучих чар. Чего и
ждать от страны, где  обитают  бесы  в обличье зверей, говорящих как люди, и
страшные  чудища с копытами, но  с  человеческой головой.  Мне доносят,  что
тамошнему  королю (да  уничтожат его боги)  помогает  мерзейший и сильнейший
бес, оборачивающийся львом. Поэтому я на их страну нападать не стану.
     -- Сколь  благословенны жители нашей страны,  -- вставил визирь, -- ибо
всемогущие боги одарили ее правителя великой мудростью! Премудрый Тисрок (да
живет он вечно) изрек: как нельзя есть из грязного блюда, так нельзя трогать
Нарнию. Недаром поэт сказал... -- но царевич приподнял ногу, и он умолк.
     -- Все это весьма печально, -- сказал Тисрок. -- Солнце меня не радует,
сон не освежает при одной только мысли, что Нарния свободна.
     --  Отец,  --  воскликнул  Рабадаш, -- сию  же минуту  я  соберу двести
воинов! Никто и не  услышит,  что ты  об  этом  знал. Назавтра  мы  будем  у
королевского замка в Орландии. Они с нами в мире и опомниться не успеют, как
я возьму замок. Оттуда мы поскачем в Кэр-Паравел. Верховный Король сейчас на
севере.  Когда  я у  них  был, он  собирался попугать  великанов. Ворота его
замка,  наверное, открыты. Я  дождусь их корабля, схвачу королеву  Сьюзен, а
люди мои расправятся  со всеми остальными, стараясь пролить как можно меньше
крови.
     -- Не  боишься ли ты, мой сын, --  спросил Тисрок, -- что король Эдмунд
убьет тебя или ты убьешь его?
     -- Их мало, его  свяжут и  обезоружат десять моих людей. Я удержусь, не
убью его, и тебе не придется воевать с Верховным Королем.
     -- А что, -- спросил Тисрок, -- если корабль тебя опередит?
     -- Отец мой, -- отвечал царевич, -- навряд ли, при таком ветре...
     --  И,  наконец, мой хитроумный сын, -- сказал Тисрок,  -- объясни мне,
чем поможет все это уничтожить Нарнию?
     -- Разве ты не понял,  отец  мой, -- объяснил царевич,  -- что мои люди
захватят по пути Орландию? Значит, мы останемся у самой нарнийской границы и
будем понемногу пополнять гарнизон.
     -- Что  ж, это разумно  и мудро, --  одобрил Тисрок. --  Но  если ты не
преуспеешь, как я отвечу королю?
     --  Ты  скажешь, --  отвечал  царевич,  --  что  ничего  не  знал,  и я
действовал сам, гонимый любовью и молодостью.
     -- А если он потребует, чтобы я вернул эту дикарку?
     -- Поверь, этого не будет. Король человек разумный и  на многое закроет
глаза ради того,  чтобы увидеть своих племянников  и  двоюродных  внуков  на
тархистанском престоле.
     --  Как  он их  увидит, если я буду  жить вечно?  --  суховато  спросил
Тисрок.
     --  А  кроме того, отец мой  и услада моих очей, --  проговорил царевич
после неловкого молчания, --  мы напишем письмо от имени королевы о том, что
она обожает меня и возвращаться не хочет. Всем известно, что женское  сердце
изменчиво.
     -- О, многомудрый визирь, -- сказал Тисрок, -- просвети нас.
     Что ты думаешь об этих удивительных замыслах?
     -- О, вечный Тисрок! -- отвечал  визирь. -- Я слышал, что  сын для отца
дороже  алмаза. Посмею ли я открыть  мои  мысли,  когда речь идет о замысле,
который опасен для царевича?
     -- Посмеешь, -- сказал Тисрок. -- Ибо тебе известно, что молчать -- еще
опасней для тебя.
     -- Слушаюсь и повинуюсь, -- сказал злой Ахошта. -- Знай же,  о, кладезь
мудрости,  что опасность  не  так уж  велика. Боги скрыли  от варваров  свет
разумения, стихи  их -- о любви и о битвах, они ничему  не учат. Поэтому  им
покажется, что этот поход прекрасен и благороден, а не безумен... ой! -- при
этом слове царевич опять пнул его.
     -- Смири  себя, сын мой,  --  сказал Тисрок. -- А ты, достойный визирь,
говори, смирится король или нет. Людям достойным и разумным пристало терпеть
малые невзгоды.
     -- Слушаюсь и повинуюсь, --  согласился визирь, немного отодвигаясь. --
Итак, им понравится этот... э-э... диковинный замысел, особенно  потому, что
причиною  -- любовь к женщине. Если царевича схватят, его  не убьют... Более
того: отвага и сила страсти могут тронуть сердце королевы.
     --  Неглупо, старый  болтун, -- сказал Рабадаш.  -- Даже умно,  как  ты
только додумался...
     -- Похвала владык  --  свет моих очей, -- сказал Ахошта, --  а  еще, о,
Тисрок, живущий вечно, если силой богов мы возьмем Анвард,  мы держим Нарнию
за горло.
     Надолго воцарилась  тишина, и  девочки затаили  дыхание. Наконец Тисрок
молвил:
     -- Иди, мой сын, делай, как задумал. Помощи от меня не жди. Я не отомщу
за тебя, если  ты погибнешь, и не выкуплю, если  ты попадешь в плен. Если же
ты втянешь  меня в ссору с Нарнией, наследником будешь не ты, а твой младший
брат.  Итак, иди. Действуй быстро,  тайно,  успешно. Да  хранит тебя великая
Таш.
     Рабадаш преклонил колена и поспешно вышел из комнаты.  К неудовольствию
Аравиты, Тисрок и визирь остались.
     -- Уверен ли ты, что ни одна душа не слышала нашей беседы?
     --  О, владыка! --  сказал Ахошта. --  Кто же мог услышать? Потому  я и
предложил, а ты согласился, чтобы мы беседовали здесь, в Старом Дворце, куда
не заходят слуги.
     -- Прекрасно, -- сказал Тисрок. -- Если кто узнает, он умрет через час,
не позже. И ты, благоразумный визирь, забудь все!
     Сотрем из наших сердец память о замыслах царевича. Он ничего  не сказал
мне -- видимо, потому, что  молодость пылка, опрометчива  и строптива. Когда
он возьмет Анвард, мы очень удивимся.
     -- Слушаюсь... -- начал Ахошта.
     --  Вот  почему, -- продолжал Тисрок, -- тебе и в голову не придет, что
я, жестокий отец, посылаю сына на верную смерть, как ни приятна тебе была бы
эта мысль, ибо ты не любишь царевича.
     -- О, просветленный Тисрок! -- отвечал визирь. --  Перед любовью к тебе
ничтожны мои чувства к царевичу и к себе самому.
     --  Похвально, --  сказал Тисрок. -- Для  меня тоже  все ничтожно перед
любовью к могуществу. Если царевич преуспеет, мы обретем Орландию, а там  --
и  Нарнию. Если  же  он  погибнет... Старшие  сыновья опасны, а у  меня  еще
восемнадцать детей. Пять моих предшественников погибли по  той  причине, что
старшие их сыновья устали ждать. Пускай охладит свою кровь на Севере. Теперь
же,  о, многоумный  визирь,  меня  клонит  ко  сну.  Как-никак,  я  отец.  Я
беспокоюсь. Вели  послать музыкантов в мою опочивальню.  Да, и вели наказать
третьего повара, что-то живот побаливает...
     --  Слушаюсь  и повинуюсь,  --  отвечал визирь, дополз задом  до двери,
приподнялся, коснулся головой пола и исчез за дверью. Охая и вздыхая, Тисрок
медленно встал, дал знак рабам, и все они вышли; а девочки перевели дух.

        9. Пустыня
     -- Какой  ужас!  Ах,  какой  ужас! --  хныкала  Лазорилина.  -- Я с ума
сойду... я умру... Я вся дрожу, потрогай мою руку!
     --  Они ушли, --  сказала Аравита,  которая и сама дрожала. -- Когда мы
выберемся из этой комнаты, нам ничего не будет  грозить. Сколько мы  времени
потеряли! Веди меня поскорее к этой твоей калитке.
     -- Как  ты можешь! -- возопила Лазорилина. --  Я  без  сил. Я  разбита.
Полежим и пойдем обратно.
     -- Почему это? -- спросила Аравита.
     --  Какая ты злая!-- воскликнула  ее подруга  и  разрыдалась. -- Совсем
меня не жалеешь!
     Аравита в тот миг не была склонна к жалости.
     --  Вот  что! -- крикнула  она, встряхивая подругу. -- Если ты меня  не
поведешь, я закричу, и нас найдут.
     -- И  у-у-убьют!.. -- проговорила Лазорилина. -- Ты слышала, что сказал
Тисрок (да живет он вечно)?
     --  Лучше умереть, чем выйти  замуж  за Ахошту, -- ответила Аравита. --
Идем.
     --  Какая  ты  жестокая!  --   причитала  Лазорилина.  --  Я   в  гаком
состоянии... -- но  все  же  пошла и вывела Аравиту  по  длинным коридорам в
дворцовый сад, спускавшийся  уступами к городской  стене. Луна ярко светила.
Как это ни прискорбно, мы часто  попадаем в самые  красивые места, когда нам
не  до  них, и Аравита смутно вспоминала  всю  жизнь  серую  траву, какие-то
фонтаны и черные тени кипарисов.
     Открывать калитку  пришлось ей самой -- Лазорилина просто тряслась. Они
увидели  реку,  отражавшую лунный свет, и  маленькую  пристань,  и несколько
лодок.
     -- Прощай, -- сказала беглянка. -- Спасибо. Прости, что я такая свинья.
     -- Может, ты передумаешь? -- спросила  подруга. -- Ты же видела,  какой
он большой человек?
     --  Он гнусный холуй,  -- сказала Аравита. -- Я скорее выйду за конюха,
чем за него. Прощай. Да, наряды у тебя очень хорошие. И дворец лучше некуда.
Ты будешь счастливо жить, но я так жить не хочу. Закрой калитку потише.
     Уклонившись от пылких объятий, она прыгнула в лодку. Где-то ухала сова.
"Как хорошо!" -- подумала Аравита; она никогда не жила  в городе, и он ей не
понравился.
     На другом берегу было совсем темно. Чутьем или чудом она нашла тропинку
-- ту самую, которую нашел Шаста, и тоже пошла налево, и разглядела во мраке
глыбы усыпальниц. Тут,  хотя  она было очень смелой, ей  стало жутко. Но она
подняла подбородок, чуточку высунула язык и направилась прямо вперед.
     И тут же, в следующий же миг она увидела лошадей и слугу.
     -- Иди  к своей хозяйке, -- сказала она, забыв, что  ворота заперты. --
Вот тебе за труды.
     -- Слушаюсь и повинуюсь, -- сказал слуга, и помчался к берегу. Кто-кто,
а он привидений боялся.
     -- Слава Льву, вон и Шаста! -- воскликнул Игого.
     Аравита  повернулась  и  впрямь  увидела  Шасту,  который  вышел  из-за
усыпальницы, как только удалился слуга.
     -- Ну, -- сказала ома, -- не будем терять времени. -- И быстро поведала
о том, что узнала во дворце.
     -- Подлые псы!  -- вскричал конь, встряхивая гривой и цокая копытом. --
Рыцари так не поступают! Но мы опередим его и предупредим северных королей!
     -- А  мы успеем? --  спросила  Аравита, взлетая в седло  так, что Шаста
позавидовал ей.
     -- О-го-го!.. -- отвечал конь. -- В седло, Шаста! Успеем ли мы? Еще бы!
     -- Он говорил, что выступит сразу, -- напомнила Аравита.
     -- Люди всегда так говорят, -- объяснил конь.  -- Двести коней и воинов
сразу  не соберешь.  Вот мы  тронемся сразу. Каков наш путь, Шаста? Прямо на
Север?
     --  Нет, --  отвечал  Шаста.  --  Я нарисовал, смотри.  Потом  объясню.
Значит, сперва налево.
     -- И вот еще что, -- сказал конь. -- В книжках пишут: "Они скакали день
и ночь" --  но этого не бывает. Надо сменять шаг и рысь. Когда мы будем идти
шагом, вы можете идти рядом  с нами. Ну, все.  Ты готова, госпожа моя Уинни?
Тогда -- в Нарнию!
     Сперва все  было прекрасно.  За долгую  ночь песок  остыл, и воздух был
прохладным, прозрачным и  свежим. В лунном свете казалось, что перед ними --
вода  на  серебряном  подносе.  Тишина стояла полная,  только мягко  ступали
лошади, и Шаста, чтобы не уснуть, иногда шел пешком.
     Потом --  очень  нескоро -- луна  исчезла. Долго царила  тьма;  наконец
Шаста увидел холку Игого и медленно-медленно стал различать серые пески. Они
были мертвыми,  словно путники  вступили в мертвый мир. Похолодало. Хотелось
пить. Копыта звучали глухо -- не "цок-цок-цок", а вроде бы "хох-хох-хох".
     Должно быть, прошло  еще много часов,  когда  далеко  справа  появилась
бледная  полоса. Потом  она порозовела.  Наступало утро,  но  его  приход не
приветствовала ни одна птица. Воздух стал не теплее, а еще холодней.
     Вдруг появилось солнце,  и все изменилось. Песок  мгновенно  пожелтел и
засверкал, словно усыпанный алмазами. Длинные-предлинные тени легли на него.
Далеко впереди  ослепительно  засияла двойная вершина, и  Шаста заметил, что
они немного сбились с курса.
     --  Чуть-чуть  левее,  -- сказал он Игого и обернулся.  Ташбаан казался
ничтожным  и  темным, усыпальницы исчезли, словно их поглотил город Тисрока.
От этого всем стало легче.
     Но ненадолго. Вскоре Шасту начал мучить солнечный  свет.  Песок сверкал
так, что глаза болели, но закрыть их  Шаста не мог --  он  глядел на двойную
вершину.  Когда  он  спешился,  чтобы немного  передохнуть,  он ощутил,  как
мучителен зной. Когда он спешился во второй раз, жарой дохнуло, как из печи.
В третий  же  раз он вскрикнул, коснувшись  песка  босой  ступней,  и  мигом
взлетел в седло.
     -- Ты уж прости, -- сказал он коню. -- Не могу, ноги обжигает.
     -- Тебе-то хорошо в туфлях, -- сказал он Аравите, которая шла  за своей
лошадью. Она молча поджала губы -- надеюсь, не из гордости.
     После этого бесконечно  длилось  одно  и  то же:  жара, боль в  глазах,
головная боль, запах своего и конского  пота. Город далеко позади не исчезал
никак,  даже  не  уменьшался,  горы  впереди  не  становились ближе.  Каждый
старался не думать ни о прохладной воде, ни о ледяном шербете, ни о холодном
молоке, густом,  нежирном;  но  чем  больше  они  старались,  тем  хуже  это
удавалось.
     Когда  все  совсем  измучились,  появилась  скала, ярдов  в пять-десять
шириной, в тридцать высотой.  Тень была  короткая (солнце стояло высоко), но
все же была.  Дети поели, и выпили воды. Лошадей напоили  из  фляжки  -- это
очень трудно, но  Игого  и Уинни  старались, как могли. Никто  не сказал  ни
слова. Лошади были  в  пене и тяжело дышали.  Шаста  и  Аравита  были  очень
бледны.
     Потом они снова двинулись  в путь, и время едва ползло,  пока солнце не
стало медленно  спускаться по ослепительному небу. Когда оно  скрылось, угас
мучительный блеск песка, но жара держалась еще  долго. Ни малейших признаков
ущелья, о котором говорили гном и ворон, не было и в  помине. Опять тянулись
часы -- а может,  долгие  минуты;  взошла луна; и  вдруг  Шаста крикнул (или
прохрипел, так пересохло у него в горле):
     -- Глядите!
     Впереди,  немного  справа, начиналось  ущелье.  Лошади  ринулись  туда,
ничего не ответив от усталости, -- но поначалу там было хуже, чем в пустыне,
слишком уж душно и темно. Дальше стали  попадаться растения, вроде кустов, и
трава, которой вы порезали  бы пальцы. Копыта  стучали уже "цок-цок-цок", но
весьма  уныло, ибо воды все не было. Много раз сворачивала тропка то вправо,
то  влево  (ущелье  оказалось  чрезвычайно извилистым), пока трава не  стала
мягче  и зеленее. Наконец, Шаста -- не то дремавший, не то немного сомлевший
--  вздрогнул  и  очнулся:  Игого остановился  как вкопанный. Перед  ним,  в
маленькое озерцо, скорее похожее на лужицу, низвергался  водопадом источник.
Лошади припали  к воде.  Шаста спрыгнул и полез в лужу; она оказалась ему по
колено. Наверное, то была лучшая минута его жизни.
     Минут  через  десять  повеселевшие  лошади и  мокрые дети огляделись  и
увидели сочную траву, кусты, деревья. Должно быть,  кусты цвели,  ибо  пахли
они прекрасно; а еще прекрасней были звуки, которых Шаста никогда  не слышал
-- это пел соловей.
     Лошади легли на землю, не дожидаясь, пока их расседлают.  Легли и дети.
Все молчали, только минут через пятнадцать Уинни проговорила:
     -- Спать нельзя... Надо опередить этого Рабадаша.
     -- Нельзя, нельзя... -- сонно повторил Игого. -- Отдохнем немного...
     Шаста подумал, что надо что-нибудь сделать,  иначе все заснут. Он  даже
решил встать -- но не сейчас... чуточку позже...
     И через минуту луна освещала детей и  лошадей, крепко спавших под пение
соловья.
     Первой проснулась  Аравита и  увидела  в небе солнце.  "Это  все я!  --
сердито сказала она самой себе. -- Лошади очень устали, а он... куда ему, он
ведь совсем не воспитан!..  Вот мне  Стыдно, я  -- тархина", --  и принялась
будить других.
     Они совсем отупели от сна и поначалу не понимали, в чем дело.
     -- Ай-ай-ай, -- сказал  Игого. -- Заснул нерасседланным...  Нехорошо  и
неудобно.
     -- Да вставай ты, мы потеряли пол-утра) -- кричала Аравита.
     -- Дай хоть позавтракать, -- отвечал конь.
     --  Боюсь, ждать  нам нельзя, -- сказала  Аравита, но Игого укоризненно
промолвил:
     -- Что за спешка? Пустыню мы прошли как-никак.
     -- Мы не в Орландии! -- вскричала она. -- А вдруг Рабадаш нас обгонит?
     -- Ну, он еще далеко, -- благодушно сказал конь. -- Твой ворон говорил,
что эта дорога короче, да, Шаста?
     -- Он  говорил, что она  лучше, -- ответил Шаста. --  Очень может быть,
что короче путь прямо на север.
     -- Как хочешь, --  сказал Игого, -- но я идти не могу. Должен закусить.
Убери-ка уздечку.
     --  Простите, -- застенчиво сказала  Уинни, -- мы, лошади, часто делаем
то, чего  не можем. Так надо людям... Неужели  мы не постараемся сейчас ради
Нарнии?
     -- Госпожа моя, -- сердито сказал Игого, -- мне кажется, я знаю больше,
чем ты, что может лошадь в походе, чего -- не может.
     Она не  ответила, ибо,  как все породистые  кобылы, легко  смущалась  и
смирялась. А  права-то была она.  Если  бы на нем  ехал тархан, Игого как-то
смог бы идти дальше. Что поделаешь!  Когда  ты  долго был рабом, подчиняться
легче, а преодолевать себя очень трудно.
     Словом, все  ждали, пока  Игого  наестся и напьется  вволю и,  конечно,
подкрепились сами. Тронулись в путь часам к одиннадцати.  Впереди шла Уинни,
хотя она устала больше, чем Игого, и была слабее.
     Долина была  так  прекрасна  --  и  трава, и мох, и  цветы,  и кусты, и
прохладная речка, -- что все двигались медленно.

        10. Отшельник
     Еще через много часов долина стала шире, ручей превратился в реку, а та
впадала в другую реку, побольше  и побурнее, которая текла слева направо. За
второю рекой открывались взору зеленые холмы, восходящие уступами к северным
горам. Теперь горы  были так  близко и вершины их так сверкали, что Шаста не
мог различить, какая из них двойная. Но прямо перед нашими путниками (хотя и
выше, конечно)  темнел перевал -- должно быть, то и  был путь из Орландии  в
Нарнию.
     --  Север, Север, Се-е-вер! -- воскликнул Игого. И впрямь, дети никогда
не  видали, даже  вообразить не  могли таких зеленых, светлых  холмов. Реку,
текущую на восток, нельзя было  переплыть, но, поискав справа и  слева, наши
путники  нашли  брод. Рев  воды,  холодный ветер  и  стремительные  стрекозы
привели Шасту в полный восторг.
     -- Друзья,  мы в Орландии! -- гордо  сказал  Игого, выходя на  северный
берег. -- Кажется, эта река называется Орлянка.
     -- Надеюсь, мы не опоздали, -- тихо прибавила Уинни. Они стали медленно
подниматься, петляя, ибо склоны были круты. Деревья  росли редко, не образуя
леса;  Шаста, выросший  в краях,  где  деревьев  мало,  никогда не видел  их
столько сразу. Вы  бы  узнали (он не  узнал)  дубы,  буки, клены,  березы  и
каштаны. Под ними сновали кролики и вдруг промелькнуло целое стадо оленей.
     -- Какая красота! -- воскликнула Аравита.
     На первом уступе Шаста обернулся и увидел  одну лишь пустыню -- Ташбаан
исчез. Радость его была бы полной, если бы он не  увидел  при этом и чего-то
вроде облака.
     -- Что это? -- спросил он.
     -- Наверное, песчаный смерч, -- сказал Игого.
     -- Ветер для этого слаб, -- сказала Аравита.
     --  Смотрите! --  воскликнула Уинни. --  Там что-то блестит -- ой,  это
шлемы... и кольчуги!
     -- Клянусь великой Таш, -- сказала Аравита, -- это они, это -- царевич.
     --  Конечно, -- сказала Уинни.  --  Скорей! Опередим их! -- и понеслась
стрелой вверх, по крутым холмам. Игого опустил голову и поскакал за нею.
     Скакать было трудно. За каждым уступом лежала долинка, потом шел другой
уступ; они  знали,  что  не сбились  с дороги, но  не  знали,  далеко  ли до
Анварда. Со второго уступа  Шаста оглянулся  опять и увидел уже не облако, а
тучу или полчище муравьев у самой реки.  Без сомненья, армия Рабадаша искала
брод.
     -- Они у реки! -- дико закричал он.
     -- Скорей, скорей! -- воскликнула Аравита. -- Скачи, Игого! Вспомни, ты
-- боевой конь.
     Шаста понукать коня не хотел, он подумал: "И так,  бедняга,  скачет изо
всех сил".
     На самом же деле лошади скорее полагали, что быстрее скакать  не могут,
а это не совсем одно и то же. Игого поравнялся с Уинни; Уинни хрипела.
     И в эту минуту сзади раздался странный звук  -- не  звон  оружия  и  не
цокот  копыт, и не  боевые крики, а рев, который  -- Шаста слышал той ночью,
когда  встретил  Уинни и  Аравиту. Игого узнал этот рев,  глаза его налились
кровью, и он неожиданно понял, что бежал до сих пор  совсем не изо всех сил.
Через несколько секунд он оставил Уинни далеко позади.
     "Ну что это такое!  -- думал  Шаста.  -- И тут львы!" Оглянувшись через
плечо, он увидел огромного льва, который несся, стелясь по земле, как кошка,
убегающая от собаки. Взглянув вперед, Шаста тоже не увидел  ничего хорошего:
дорогу перегораживала зеленая стена  футов в десять. В  ней  были воротца; в
воротцах стоял человек.  Одежды его -- цвета осенних  листьев -- ниспадали к
босым ногам, белая борода доходила до колен.
     Шаста обернулся -- лев уже почти схватил Уинни -- и крикнул Игого:
     -- Назад! Надо им помочь!
     Всегда, всю  свою  жизнь, Игого утверждал,  что  не  понял его  или  не
расслышал. Всем известна его правдивость, и мы поверим ему.
     Шаста спрыгнул с коня на полном скаку (а это очень  трудно и,  главное,
страшно). Боли он не ощутил,  ибо кинулся на помощь Аравите. Никогда в жизни
он так не поступал, у не знал, почему делает это сейчас.
     Уинни  закричала,  это  был очень  страшный  и жалобный  звук. Аравита,
прижавшись к ее холке, пыталась вынуть кинжал. Все трое -- лошадь, Аравита и
лев -- нависли над Шастой. Но лев не тронул его -- он встал на задние лапы и
ударил  Аравиту  правой  лапой,  передней. Шаста увидел его  страшные когти;
Аравита дико закричала и  покачнулась  в седле. У Шасты не было  ни меча, ни
палки, ни  даже  камня. Он  кинулся  было  на страшного зверя, глупо  крича:
"Прочь! Пошел отсюда!".  Малую  часть секунды  он глядел  в разверстую  алую
пасть. Потом,  к великому  его  удивлению, лев перекувырнулся и удалился  не
спеша.
     Шаста  решил,  что он  вот-вот  вернется, и кинулся  к зеленой стене, о
которой только теперь  вспомнил. Уинни,  вся  дрожа, вбежала тем  временем в
ворота. Аравита сидела прямо, по спине ее струилась кровь.
     -- Добро пожаловать,  дочь моя, --  сказал старик. -- Добро пожаловать,
сын мой, -- и ворота закрылись за еле дышащим Шастой.
     Беглецы оказались в  большом дворе,  окруженном стеной " из торфа. Двор
был совершенно круглым, а в самой его середине тихо сиял  круглый  маленький
пруд,  У  пруда, осеняя его й ветвями,  росло самое большое и самое красивое
дерево, какое Шаста  видел. В  глубине двора  стоял  невысокий домик, крытый
черепицей, около него гуляли козы. Земля была сплошь  покрыта  сочной свежей
травой.
     -- Вы... вы... Лум, король Орландии? -- выговорил Шаста. Старик покачал
головой.
     --  Нет, --  сказал  он. -- Я отшельник. Не трать времени на вопросы, а
слушай меня, сын  мой.  Девица ранена, лошади измучены.  Рабадаш  только что
отыскал брод. Беги, и ты успеешь предупредить короля Лума.
     Сердце у  Шасты  упало  --  он знал, что бежать не может. Он  подивился
жестокости  старика, ибо еще не  ведал,  что  стоит нам  сделать  что-нибудь
хорошее, как мы  должны, в награду, сделать то, что еще лучше и еще труднее.
Но сказал он почему-то:
     -- Где король?
     Отшельник обернулся и указал посохом на север.
     -- Гляди,  -- сказал он, -- вон другие ворота. Открой их, и беги прямо,
вверх и вниз, по воде и посуху, не сворачивая. Там ты найдешь короля. Беги!
     Шаста кивнул и  скрылся за северными воротами. Тогда отшельник, все это
время поддерживающий Аравиту левой рукой, медленно повел ее к дому. Вышел он
нескоро.
     --  Двоюродный брат мой, двоюродная  сестра, -- обратился он к лошадям.
-- Теперь ваша очередь.
     Не дожидаясь ответа, он расседлал их, а потом почистил скребницей лучше
самого королевского конюха.
     -- Пейте воду  и ешьте траву,  -- сказал он,  --  и отдыхайте.  Когда я
подою двоюродных сестер моих коз, я дам вам еще поесть.
     -- Господин мой, -- сказала Уинни, -- выживет ли тархина?
     --  Я знаю много о настоящем, -- отвечал старец, -- мало -- о  будущем.
Никто не может сказать, доживет ли человек или зверь до сегодняшней ночи. Но
не  отчаивайся. Девица здорова, и, думаю, проживет  столько,  сколько  любая
девица ее лет.
     Когда Аравита очнулась, она обнаружила, что покоится на мягчайшем ложе,
в  прохладной беленой  комнате.  Она не понимала,  почему  лежит  ничком, но
попытавшись повернуться, вскрикнула от боли и вспомнила все. Из чего сделано
ложе, она не  знала и знать не  могла, ибо  то был вереск. Спать на  нем  --
мягче всего.
     Открылась дверь и вошел отшельник с деревянной миской в руке. Осторожно
поставив ее, он спросил:
     -- Лучше ли тебе, дочь моя?
     --  Спина болит,  отец  мой,  --  отвечала  она. --  А  так ничего.  Он
опустился на колени, потрогал ее лоб и пощупал пульс.
     -- Жара нет, -- сказал он. -- Завтра ты встанешь. А сейчас выпей это.
     Пригубив, Аравита поморщилась -- козье молоко противно с непривычки  --
но выпила, очень уж ей хотелось пить.
     --  Спи, сколько хочешь, дочь  моя, -- сказал отшельник. -- Я промыл  и
смазал бальзамом твои  раны. Они не  глубже ударов бича.  Какой удивительный
лев! Не стянул тебя с седла, не вонзил в тебя зубы, только поцарапал. Десять
полосок... Больно, но не опасно.
     -- Мне повезло, -- сказала Аравита.
     -- Дочь моя, -- сказал отшельник, -- я прожил сто девять зим  и ни разу
не видел, чтобы кому-нибудь так везло. Нет, тут что-то иное. Я не знаю, что,
но если надо, мне откроется и это.
     -- А где Рабадаш и его люди? -- спросила Аравита.
     -- Думаю, -- сказал отшельник, -- здесь они не  пойдут, возьмут правее.
Они хотят попасть прямо в Анвард.
     -- Бедный Шаста! -- сказала Аравита. -- Далеко он убежал? Успеет он?
     -- Надеюсь, -- сказал отшельник.
     Аравита  осторожно легла, теперь -- на бок, и  спросила:  -- А  долго я
спала? Уже темнеет.
     Отшельник посмотрел в окно, выходящее на север.
     -- Это  не вечер, -- сказал он. -- Это тучи. Они ползут с Вершины Бурь;
непогода в наших местах всегда идет оттуда. Ночью будет туман.
     Назавтра  спина  еще  болела, но  Аравита  совсем  оправилась,  и после
завтрака (овсянки и сливок) отшельник разрешил ей встать. Конечно, она сразу
же побежала к лошадям. Погода переменилась. Зеленая чаша двора была полна до
краев сияющим светом. Здесь было очень укромно и тихо.
     Уинни кинулась к Аравите и тронула ее влажными губами.
     -- Где Игого? -- спросила беглянка, когда они справились друг у друга о
здоровье.
     -- Вон там, -- отвечала Уинни. -- Поговори с ним, он молчит,  когда я с
ним заговариваю.
     Игого  лежал  у  задней  стены,  отвернувшись,  и  не   ответил  на  их
приветствие.
     -- Доброе утро, Игого, -- сказала Аравита. -- как ты себя чувствуешь?
     Конь что-то пробурчал.
     -- Отшельник думает, что Шаста успел предупредить короля, -- продолжала
она. -- Беды наши кончились. Скоро мы будем в Нарнии.
     -- Я там не буду, -- сказал Игого.
     -- Тебе нехорошо? -- всполошились  и лошадь, и девочка. Он обернулся  и
проговорил:
     -- Я вернусь в Тархистан.
     -- Как? -- воскликнула Аравита. -- Туда, в рабство?
     -- Я лучшего не  стою, --  сказал  он. --  Как  я  покажусь благородным
нарнийским лошадям? Я, оставивший двух дам и мальчика на съедение льву!
     -- Мы все убежали, -- сказала Уинни.
     -- Мы, но  не он!  --  вскричал Игого. --  Он побежал спасать  вас. Ах,
какой стыд!  Я  кичился перед ним,  а ведь он  ребенок  и в  бою не бывал, и
примера ему не с кого брать...
     --  Да, -- сказала Аравита. -- И мне стыдно. Он молодец. Я вела себя не
лучше, чем ты, Игого. Я  смотрела на него сверху вниз, тогда как он -- самый
благородный  из нас. Но я хочу просить у  него прощенья, а не возвращаться в
Тархистан.
     -- Как знаешь, -- сказал Игого. -- Ты  осрамилась, не больше. Я потерял
все.
     -- Добрый мой конь, -- сказал отшельник, незаметно подошедший к ним, --
ты не потерял ничего, кроме  гордыни. Не тряси  гривой. Если ты и впрямь так
сильно  казнишься, выслушай меня. Когда ты жил среди бедных немых  коней, ты
много о себе возомнил. Конечно, ты храбрей и умнее их -- это нетрудно.  Но в
Нарнии  немало таких, как ты. Помни, что ты -- один из  многих, и ты станешь
одним из лучших. А теперь, брат мой и сестра, пойдемте, вас ждет угощение.

        11. Неприятный спутник
     Миновав ворота, Шаста побежал дальше, сперва  --  по траве, потом -- по
вереску.  Он ни о чем не думал и ничего не загадывал, только  бежал.  Ноги у
него  подкашивались, в боку сильно кололо, пот заливал лицо, мешая смотреть,
а к довершенью бед он чуть не вывихнул лодыжку, споткнувшись о камень.
     Деревья росли все гуще. Прохладней не стало -- был  один из тех душных,
пасмурных дней,  когда  мух вдвое больше, чем обычно. Мухи  эти  непрестанно
садились ему на лоб и на нос, он их не отгонял.
     Вдруг он услышал звук охотничьего рога -- не грозный, как в Ташбаане, а
радостный и веселый. И почти сразу увидел пеструю, веселую толпу.
     На  самом  деле  то  была   не  толпа,  а  всего  человек  двадцать,  в
ярко-зеленых камзолах. Одни сидели  в седле,  другие стояли, держа коней под
уздцы.  В самом  центре  высокий оруженосец  придерживал  стремя  для своего
господина; а господин этот был на  диво приветливым, круглолицым, ясноглазым
королем.
     Завидев Шасту, король не стал  садиться  на коня. Лицо его просветлело.
Он громко и радостно закричал, протягивая к мальчику руки:
     -- Корин, сынок! Почему ты бежишь, почему ты в лохмотьях?
     -- Я не  принц Корин, -- еле  выговорил  Шаста. --  Я...  я его видел в
Ташбаане... он шлет вам привет.
     Король глядел на него пристально и странно.
     -- Вы король Лум? -- задыхаясь, спросил Шаста и продолжал, не дожидаясь
ответа: -- Бегите... в Анвард...  заприте ворота... сюда идет  Рабадаш...  с
ним двести воинов.
     -- Как ты это докажешь? -- спросил один из придворных.
     -- Я видел их, -- отвечал  Шаста. -- Видел  своими  глазами. Я проделал
тот же путь.
     -- Пешком? -- удивился придворный.
     -- Верхом, -- отвечал Шаста. -- Лошади сейчас у отшельника.
     --  Не расспрашивай  его,  Дарин,  --  сказал  король. -- Он  не  лжет.
Подведите ему коня. Ты умеешь скакать во весь опор, сынок?
     Шаста,  не отвечая, взлетел в  седло  и был несказанно рад, когда Дарин
сказал королю:
     -- Какая выправка, ваше величество! Этот мальчик знатного рода.
     -- Ах,  Дарин,  -- сказал  король,  -- об  этом я  и думаю! --  и снова
пристально посмотрел на Шасту добрыми серыми глазами.
     Тот и впрямь прекрасно сидел в седле, но совершенно не знал, что делать
с поводьями. Он внимательно, хотя и украдкой глядел,  что делают другие (как
глядим мы в гостях, когда не  знаем, какую взять  вилку), и все же надеялся,
что конь  сам разберет,  куда  идти. Конь  был не говорящий,  но  умный;  он
понимал,  что  мальчик  без шпор --  ему  не хозяин.  Поэтому  Шаста  вскоре
оказался в хвосте отряда.
     Впервые с тех пор, как он  вошел в Ташбаан, у него полегчало на сердце,
и он  посмотрел  вверх,  чтобы определить, насколько  приблизилась  вершина.
Однако  он  увидел лишь какие-то серые глыбы. Он никогда не бывал в горах, и
ему показалось очень занятным проехать сквозь тучу. "Тут мы и впрямь в небе,
--  подумал  он, -- посмотрю, что в туче,  внутри.  Мне  давно  хотелось..."
Далеко слева садилось солнце.
     Дорога  теперь  была нелегкая, но двигались они быстро. Шаста  все  еще
ехал последним. Раза  два,  когда тропа сворачивала,  он  на мгновение терял
других из вида (по сторонам стоял густой, сплошной лес).
     Потом они  нырнули  в туман или, если хотите,  туман  поглотил их.  Все
стало  серым. Шаста  не подозревал, как холодно и мокро внутри  тучи,  и как
темно. Серое слишком уж быстро становилось черным.
     Кто-то впереди отряда иногда трубил в рог, и звук этот был все  дальше.
Шаста  опять никого не  видел,  и  думал, что увидит, когда минет  очередной
поворот. Но нет --  и  за поворотом  он  не увидел никого.  Конь шел  шагом.
"Скорее,  ну, скорей!" -- сказал ему  Шаста.  Вдалеке  протрубил рог.  Игого
вечно твердил, что нельзя и коснуться пяткой  его бока, и  Шаста  думал, что
если он коснется, произойдет что-то  страшное.  Но сейчас он задумался. "Вот
что, конь, -- сказал он. -- Если ты будешь так тащиться, я тебя... ну... как
бы пришпорю. Да, да!" Конь не обратил на это внимания. Шаста  сел покрепче в
седле, сжал зубы и выполнил свою угрозу.
     Толку не  было -- конь буквально шагов пять протрусил рысью, не больше.
Совсем стемнело, рог умолк, только ветки похрустывали справа и слева.
     --  Куда-нибудь,  да  выйдем, --  сказал  Шаста.  --  Хорошо  бы  не  к
Рабадашу!..
     Коня своего он почти ненавидел, и ему хотелось есть.
     Наконец  он доехал до развилки. Когда  он прикидывал, какая  же  дорога
ведет в Анвард, сзади послышался цокот копыт. "Рабадаш! -- подумал он. -- По
какой же он пойдет дороге? Если я  пойду по одной, он может пойти по другой,
если я буду тут стоять --  он меня, наверное, схватит". И он спешился, и как
можно быстрее повел коня по правой дороге.
     Цокот копыт приближался;  минуты через две воины был