который выше царей земли (24-28). В псалме 131 снова идет речь о Давиде: "Врагов его облеку стыдом; а на нем будет сиять венец его" (18). Все это выделяет тот смысл Рождества, о котором мы почти не помним. Прочитайте эти псалмы как песни на Рождество Христово, и вы ощутите, что оно было вызовом, угрозой миру сему. Псалмы возвещают, что пришел наконец долгожданный защитник, который сразится со смертью, дьяволом, злом и победит их. Мы знаем, что и Сам Спаситель воспринимал Свой приход именно так. (Из европейских поэтов эту сторону Рождества хорошо ощутил и описал один Мильтон.) Связывать с Пятидесятницей 67 псалом можно, хотя стих "земля тряслась, даже небеса таяли от лица Божия" (9) для псалмопевца, конечно, соотносился с чудесами Исхода. Стих 12 прекрасно показывает, как обретают новый смысл ветхозаветные тексты. Обычно мы читаем: "Господь даст слово; провозвестников великое множество", понимая "слово" как "воинский приказ", провозвестников (мрачная ирония) -- как воинов. Однако на самом деле все не так. Стих этот значит, что многие могут разнести весть о победе. Вот это вполне подходит для Пятидесятницы. А уж совсем дает нам право так применять псалом стих 19: "Ты восшел на высоту, пленил плен, принял дары человеков, так чтобы и из противящихся могли обитать у Господа Бога". Гебраисты утверждают, что в древнееврейском тексте речь идет о "дарах" (добыче, дани) от людей. Однако в Послании к Ефесянам апостол имеет в виду другое прочтение: "Посему и сказано: восшед на высоту, пленил плен и дал дары человекам" (Еф. 4:8). Вероятно, именно здесь 67 псалом впервые связан с Сошествием Святого Духа -- Павел говорит о дарах духовных, подчеркивая, что они даны после Вознесения. Связь Вознесения с Пятидесятницей прекрасно согласуется со словами Спасителя: "...лучше для вас, чтобы Я пошел; ибо, если Я не пойду, Утешитель не придет к вам" (Ин. 16:7), словно присутствие Христа в "пространственно-временном мире" мешает явиться Богу Духу Святому. Тут -- тайна, и я ее даже не коснусь. С псалмами, в которых речь идет о Страдальце, все много проще -- их трудно читать, не думая о Христе. Если говорить совсем уж по-человечески, понять иносказания здесь можно и без помощи свыше -- чудом было бы не понять их. В псалме 21, страшной песне, которую Христос вспомнил на кресте, поразительнее всего не "пронзили руки мои и ноги мои", а сочетание полного отчаяния с полной вверенностью Богу, Который не отвечает, даже "не внемлет" (21:3), и все же "Святый, живет среди славословий Израиля" (21:4). Здесь говорит страдалец невинный; в псалме 39 -- виновный: "постигли меня беззакония мои, так что видеть не могу" (13). Но и это -- голос Христа, ибо мы знаем, что Единый Безгрешный спустился ради нас в глубины страданий, которые испытывает плохой человек, когда узнает, какой он плохой. Заметьте, стих очень трудно согласовать со стихами 8 и 9, если речь не о Христе. Говорить еще о "псалмах страдания" не стоит, там все очевидно. Вообще же скажем только, что 44 псалом являет нам столько граней Рождества, сколько не явят рождественские песни и, в определенном смысле, Евангелия. Создан он придворным поэтом к свадьбе царя. (Теперь нас удивляет, что такие стихи написаны "по заказу". Но во времена здоровых искусств никто бы не понял, чему мы удивились. Великие поэты, музыканты, художники могли работать так и работали. Того, кто не мог, сочли бы странным, как моряка или крестьянина, которые трудятся лишь по вдохновению.) Псалом прекрасен и как брачная песнь -- то, что греки называли эпиталамой, -- но он гораздо значительней, когда мы свяжем его с Воплощением. Раньше меня совершенно не трогали толкования библейских текстов, уподобляющие жениха Христу, невесту -- Церкви. Читая явственно эротические стихи из Песни Песней, поневоле улыбнешься и подумаешь, как наивны толкователи. Я и сейчас не верю, что древний автор понимал все это "в духовном смысле". Принимая такое прочтение, мы не можем отвергнуть то, о чем он уж точно думал. Да, это брачная песнь, это -- поэма о влюбленных; новое чтение не мешает так видеть (человек -- и впрямь один из приматов, стихи -- черные черточки на белом листе). Но постепенно я понял, что новый смысл не произволен, он порожден тем, прежним. Во-первых, почти все великие мистики -- античные, мусульманские, и особенно христианские -- показывают, что образ брака, любовного союза естественно, даже неизбежно выражает связь человека с Богом. Во-вторых, тема "священного брака" постоянно возникает в язычестве -- не "самом высоком" или "самом светлом", а "самом истовом", т.е. самом серьезном. Если Христос (а я в это верю) исполнил чаяния не только иудеев, но и эллинов, вполне может быть, что Он исполнил и это. В-третьих, для самого иудаизма Израиль -- Невеста Господня. Об этом мы читаем в одной из самых трудных и трогательных глав Ветхого Завета (Иез. 16); в Откровении же Ветхий Израиль передает это Новому, и Невестой становится Церковь. Недостойную невесту отмывают, переодевают, обручают с Богом -- просто свадьба короля Кофетуа! Аллегория, которая сперва казалась произвольной, укоренена во всей истории религий; и отвергать ее за то, что она "несовременна", может только слепой, самодовольный провинциал. Если так прочитать псалмы, Рождество обретает для нас утраченную полноту. С Рождеством Христа в мир пришел великий Царь и великий Воин. Но это не все: пришел и Жених "прекраснее сынов человеческих". Мы не всегда ощущаем, что слово это значит не только "возлюбленный", но и просто "будущий муж" -- тот, кто даст тебе детей. Когда псалмопевец говорит: "...забудь народ твой и дом отца твоего" (44:11), слова эти, конечно, имеют прямой и печальный смысл: и нам и ему жалко девушку (вероятно, очень юную), которая плачет в чужом ей доме, предвидя все беды, какие сулит династический, да еще восточный брак. Псалмопевец прекрасно их знает, у него самого, наверное, есть дочь, и он утешает невесту: "Вместо отцов твоих будут сыновья твои". Но это как нельзя лучше подходит и к обручению Церкви со Христом. Высокая честь призвания обходится дорого. Поначалу (а иногда и позже) очень трудно оторваться от "нормальной жизни". Даже переход с одного биологического уровня на другой и то нелегок -- человек знает трудности и печали, неведомые другим приматам. Выйти же за пределы "человеческого" особенно трудно. Господь говорит Аврааму: "...пойди из земли твоей, от родства твоего и из дома отца твоего, (и иди) в землю, которую Я укажу тебе" (Быт. 12:1). Повеление это ужасно -- надо уйти от всего, буквально от всего, что ты знаешь. А утешение (утешает ли оно в этот, первый час?) -- такое же, как в псалме: "Я произведу от тебя великий народ". В Новом Завете Господь повторяет и усиливает повеление, требуя возненавидеть мать, отца, самую жизнь. Он говорит здесь в Своем, особом духе, как бы в притче, -- речь идет не о ненависти, не о злобе, а о полном отказе от естественных связей, если понадобится такой чудовищный выбор. (Даже и так текст этот -- только для тех, кому он страшен! Мужчине, которого воротит от собственного отца, женщине, изо всех сил старающейся не возненавидеть мать, лучше не читать его.) Но вернемся к псалму. Утешение невесты -- не в объятиях жениха, а в детях. Если она не потечет водою живою, не принесет плода, не станет матерью святым и святости, мы вправе предположить, что брак ей примерещился. Псалом 8 связывают с Вознесением, и толкование это поддержано авторитетом апостола. В прямом своем смысле псалом предельно прост -- автор его, истинный поэт, дивится человеку и месту его во вселенной (у Софокла есть хор примерно о том же). И впрямь, глядя на звездное небо, удивишься, что Бог вообще замечает таких тварей, как мы. Он создал нас ниже сил небесных, но здесь, на земле, облек великой честью: поставил над всем тварным миром. Апостола это наводит на мысль, до которой не додумаешься без благодати. Псалмопевец сказал, что Господь поставил человека "владыкою над делами рук Твоих; все положил под ноги его" (8:7); апостол прибавил, что теперь, в нынешнем мире, это еще не совсем верно (Евр. 2:6-9). Нас, людей, убивают, и нам, людям, вредят звери, ядовитые растения, холод, стихийные бедствия -- словом, природа. В "научном смысле" автор псалма вроде бы и не прав. Но мало поправить его так, как обычно поправляют: "Это -- неверно, Писание -- верно, значит, речь просто идет не о настоящем, а о будущем". Лучше скажем: "Это верно и теперь, не только в поэтическом смысле, но и в другом, очень важном". Двинемся же по пути, ведущему к этому смыслу. Мы знаем, что Христос вознесся на небеса. Знал это и апостол Павел, когда писал, что Христос -- "первенец из умерших" и что в Нем "все оживут", а Ему Господь покорил все (1 Кор. 15:20-28). Если мы кроме текста из Послания к Евреям прочитаем и этот текст, мы убедимся, что в первохристианской церкви было принято толкование, быть может, восходящее к Самому Христу. Как-никак, Он особенно любил, чтобы Его определяли словом пророка "Сын Человеческий", то есть "архетип человека" (ср. "Дочь Вавилона" -- "Вавилон"), чье страдание и славу может разделить каждый из людей, если сам не откажется. Я думаю, об этом нужно напомнить христианам. Мало кто чувствует в наше время, что в вечности пребывает прославленный Человек. Мы видим человека Христа лишь на земле, и то от Рождества до смерти, словно Он побыл человеком и снова стал "только Богом". Воскресение и Вознесение для нас -- великие победы Бога, это так; но ведь они -- и великие победы Человека. 8 псалом, к нашей радости, напоминает об этом. Страсти и славу Спасителя мы вправе сопоставить с уделом человека: и там и здесь мы видим уничижение -- и величие, беззащитное начало -- и великую судьбу. Сопоставление это не кажется мне натянутым. Но я забрел в край чудес, которые выше моего разумения. Поговорим лучше под конец о более простых вещах. Нередко нас поражает, что псалмопевцы искренне не видят в себе греха: "Ты... искусил меня, и ничего не нашел" (16:3); "я ходил в непорочности моей" (25:1). Вряд ли так уж сильно меняет дело то, что иногда подразумевается весь народ или даже его "малый остаток". Конечно, кое-что это меняет: "остаток" был и свят, и праведен по сравнению с окружающими его языческими народами. Он часто страдал без вины -- в том смысле, что страдания его были гораздо больше недостатков, а те, кто их причинял, были много хуже. Но предстояло прийти Тому, Кто свят и праведен в полном смысле этих слов. В устах Иисуса этим стихам предстояло стать безоговорочной истиной. Значит, их надо было создать, чтобы люди узнали, что совершенное, всепрощающее, кротчайшее милосердие может вызвать в таком мире, как наш, не любовь, а ненависть, поношение, смерть. Мы, христиане, слышим в этих стихах голос Христа; Он и впрямь говорил, что греха в Нем нет. (Вот немаловажный для нас довод -- ведь и врагам христианства Иисус не кажется гордым и самодовольным. Они гораздо меньше, чем от них ждешь, дивятся, что Он "кроток и смирен сердцем"; однако говорил Он такое, что, кроме Бога, скажет только гордец из гордецов, если не параноик.) Под "проклинающие псалмы" каждый из нас подставляет свое; но не забудем, что аллегории эти -- совсем на другом уровне, чем истинный их, глубинный смысл. Гнев нужно направить на зло, лучше всего -- на наше собственное. Читая о "беззаконном" в псалме 35, неплохо вспомнить, что самый известный нам пример -- мы сами; и когда псалом взмоет вверх, стих "милость Твоя до небес, истина Твоя до облаков" особенно поразит и тронет нас. При таком чтении можно даже вынести стих о вавилонских младенцах. Многое в нашей душе подобно младенцам -- скажем, начатки мелких попущений и мелких досад, которые могут разрастись в пьянство или злобность, а сейчас кажутся такими маленькими и беззащитными, что сопротивляться им как-то даже и жестоко, словно ты обидишь зверька. Они так жалобно хнычут: "Да мне немного надо!" или: "Подумай и о себе!" Вот к ним и подходит как нельзя лучше стих из псалма 136. Поистине блажен, кто разобьет их о Камень, -- это легче посоветовать, чем сделать. Наконец, мне иногда неотступно слышится иносказание, о котором я нигде не читал. Автор 83 псалма говорит: ".. .один день во дворах Твоих лучше тысячи" (11), имея в виду именно это: один день у Бога лучше, чем тысяча без Него. Но я всегда думаю здесь о том, о чем, насколько мне известно, ветхозаветные авторы не думали. Мысль эта есть в Новом Завете. В псалме 89 говорится, что пред очами Божьими "тысяча лет, как день вчерашний" (5). Апостол же Петр прибавляет, что "у Господа один день, как тысяча лет" (2 Петр. 3:8). Псалмопевец, по-видимому, просто хотел сказать, что Бог вечен. В Послании Петра мы вообще выходим за пределы времени. Положено начало (в христианской традиции; у Платона это было) представлению о вечности как о вечном настоящем. С такой точки зрения строки 83 псалма обретают дополнительный смысл. Бог может явиться нам в отрезке времени -- в дне, минуте, секунде; но коснемся мы того, что со временем несоизмеримо. Мы надеемся выйти если не из времени, то хотя бы из его плена, из его одномерного убожества, и тем исцелить ноющую боль, которую этот плен причиняет нам и в счастье, и в несчастье. Ведь мы так плохо примирились со временем, что постоянно ему дивимся. "Как он вырос! -- восклицаем мы. -- Как время бежит!", будто такая привычная вещь остается для нас новостью. Это очень странно, словно рыба не может привыкнуть к воде. Не странно это лишь в том случае, если рыбе предназначено выйти на сушу.